ЭПИЛОГ
Не прошло и полгода…
Спасибо, Господи, за то, что избрал материалом для создания женщины ребро — их у меня много, — а не то, что у меня одно.
Адам
Лето на дворе.
Воздух полон ароматов зреющих груш и яблок, душистого разнотравья и едва уловимой свежести хвои, которую ленивый ветерок доносит из соснового бора.
Благодать.
Но вместо того чтобы наслаждаться покоем и уютом, я, словно кролик с батарейкой в одном месте, мечусь вдоль сарая, в тысячный раз меряя двор шагами.
Восемьдесят пять в одну сторону и девяносто три обратно. Это из-за того, что когда я иду обратно, то солнце светит мне прямо в глаз, и я инстинктивно ускоряю шаг, естественно, делая его мельче.
На крыше сарая, опустив головы на скрещенные лапы, лежат Пушок и Рекс, следящие за моим мельтешением одними глазами. Туда-сюда…
На завалинке пристроились и о чем-то переговариваются Добрыня и мой на одну вторую ангел-хранитель и на такую же долю бес-искуситель. Они время от времени призывают меня к спокойствию и приглашают посидеть рядом с ними.
Я лишь отмахиваюсь. Разве тут усидишь?
Из дома доносится женский крик, в происхождении которого я не сомневаюсь. Он может принадлежать лишь Ливии. Вздрогнув, я ускоряю шаг, до судорог сжав нервно дрожащие пальцы в кулак.
Тик-так, тик-так — пульсирует кровь в висках.
Снова крик. И перекрывающие его возгласы…
Дверь распахнулась и на крыльцо вышла бабка-повитуха.
— Ну что папаша, поздравляю!
Замершее сердце срывается вскачь, в ушах звенит, перед глазами пелена…
Вслед за повитухой на крыльце появляется Лада с кричащим свертком в руках.
— Девочка, — сообщает она, улыбаясь мне.
Вслед за ней выходит Леля. С таким же свертком:
— Мальчик!
Приблизившись к ним, я смотрю на маленькие сморщенные лица, чувствуя слезы. Не очами — сердцем. И это так приятно.
— А мамаша пускай пока полежит, отдохнет, — распоряжается бабка-повитуха, моргая красными, как у кролика-альбиноса, глазами.
— Занесите их в дом, а то замерзнут.
Лада лишь усмехается, но не спорит.
Приблизившись к кровати и обняв жену, я целую ее мокрые от слез глаза, шепча слова благодарности, любви.
— Иди, иди, — подталкивает меня Леля. — Ливии поспать нужно.
Выйдя во двор, я обнял поднявшегося навстречу Добрыню и попросил черта:
— Слетай к Дон Кихоту, пускай привезет Ванюшу.
— Нет, ну что почтовые голуби бывают — это я слышал, — деланно возмутился рогатый, — но чтобы почтовые черти…
И щелкнув хвостом, исчез в указанном направлении.
Вслед за мной на крыльцо вышла сестричка. Она ткнула меня кулачком под ребра и подмигнула:
— Меня Яга просила сообщить ей, как только Ливия разрешится от бремени.
— Слетай.
Она исчезла, но вернулась буквально через десять минут. И уже со стойким ароматом алкоголя и взглядом слегка навеселе.
— Ты где была? — удивился я.
— У Яги.
— И необходимо было пить?
— Так за здоровье же молодых, — пояснила Леля.
Я совсем растерялся.
— Каких молодых?
— Яги и этого… Пантелея.
— Ты шутишь?!
— Нет, — покачала рыжеволосой головой сестрица. — Свадьба, правда, скромная — без гостей, но так захотела невеста.
— Ну дела…
— А-а-а!..
Шлеп!
Проломив соломенный навес, в скирду сена упала крупная птица. Отплевывая соломинки, она высунула наружу свое кукольное личико и поинтересовалась:
— Не ждали?
— Здравствуй, птица вещая Гамаюн.
— То-то и оно, что вещая, — заметила птица. Все, что предрекла, — сбылось. Вот оно как.
— Судьба, — заметил Добрыня Никитич. — От нее не уйти.
— Любую судьбу вы творите своими руками, — заявила птица Гамаюн. — А я лишь намеки делаю, предугадывая то, к чему вы стремитесь и чего непременно добьетесь.
Да уж, судьба — это смесь тех обстоятельств, которым мы позволили нести нас своим теченьем, и тех, вопреки которым мы вершили свои деяния. И чем больше в судьбе доля последних, тем больше эта судьба наша.
notes
