В королевском дворце Силя царила суматоха. Но, увы, отнюдь не та долгожданная и захватывающая, которая наблюдается в канун радостных торжеств или праздников, а самая настоящая паническая суета, вызванная растерянностью и смятением, неуклонно перерастающими во всеобъемлющий, всепоглощающий ужас. Сам барон Генрих сразу же после похорон скончавшейся при родах Лилуиллы заперся у себя в апартаментах и беспробудно пьянствовал уже третий день подряд, на все призывы друзей отвечая лишь идиотскими посылами куда подальше и нечленораздельным мычанием. Правитель сильфов чувствовал за собой вину, а посему целенаправленно и планомерно топил себя в вине, очевидно намереваясь последовать за безвременно почившей супругой. И тщетно взывали к его рассудку Саймон и Марвин, поочередно сменявшиеся на боевом посту под запертой дверью баронской опочивальни, – Генрих напрочь отказывался внимать их аргументированным доводам, оставаясь слепым и глухим к любым словам и просьбам. Ну вот втемяшил он себе в голову, что останься он во дворце, а не шастай по Диким землям, то жена перенесла бы роды куда как благополучнее и осталась бы жива. Но, выслушивая его перемежающиеся пьяными слезами оправдания, смутно долетающие из-за толстой двери, мудрый Саймонариэль отрицательно мотал удрученно поникшей головой и однообразно повторял: в случившейся горести нет вины барона, ибо над несчастной роженицей тяготели остатки черной магии Ледяного бога, обрекшие ее на смерть без надежды на спасение. И понапрасну распинался в увещеваниях самый близкий друг сильфского повелителя – некромант Марвин, разумно внушая: барон обязан жить хотя бы ради малютки дочери. А случившегося уже не изменить, поэтому нужно перебороть скорбь и не придавать слишком много значения сегодняшней беде – ведь не исключено, что завтра придет новая, еще более страшная… Кстати, именно этой-то закономерной неприятности, логически вытекающей из всех предыдущих, так и боялись мудрые архимаги, расписавшиеся в собственной немощи и опечаленно разводящие руками – дескать, здесь бессильны даже мы…

Крошка Мириам, златокудрая дочка сильфского владыки и красавицы Лилуиллы, стоившая своей матери жизни, родилась немного раньше положенного срока и, по единодушному признанию всех окружающих, стала самым очаровательным ребенком в мире. Убитый горем и раскаянием отец не удостоил малютки ни единым взглядом, поэтому имя для принцессы выбрала драконица Ларра, нарекшая ее древним словом, обозначающим «богоравная». И следует признать, столь громкое имя ничуть не казалось претенциозным, ибо едва народившаяся девица обладала на редкость ослепительной внешностью, затмевая и прелестную мать, и саму богиню Аолу. Наверно, на всей земле не нашлось бы второго подобного личика, выточенного так изящно и обрамленного золотыми кудрями. Огромные карие глаза девочки сияли, будто звезды, утопая в тени пушистых черных ресниц, а персикового оттенка кожа поражала мягкостью и бархатистостью.

– Она и есть олицетворение доброты и красоты! – восхитился Саймонариэль, укачивая крошку принцессу. – Я уверен, она принесет в наш мир радость и счастье! Когда Мириам достигнет шестнадцати лет, ее красота затмит солнце и луну!

Но всего этого могло и не случиться – ведь новорожденная категорически отказывалась брать грудь кормилицы, выплевывала влитое ей в ротик козье молоко, коим вскармливали принца Люцифера, а при малейшей попытке накормить ее насильно начинала синеть и задыхаться. Магия оказалась несостоятельной, ввергнув великих магистров в ступор. Малышка тихонько угасала на руках своих многочисленных нянек, очевидно не сочтя нужным надолго задерживаться на этом свете, недостойном ее ослепительной красоты. Во дворце воцарилось уныние…

В душе Саймона едва теплилась робкая, последняя искорка надежды. Он тайно уединился в отведенной ему комнате, затемнил окно бархатной портьерой, непроницаемой для лучей солнечного света, водрузил на стол свой магический кристалл и вперил в него неподвижный взор сомнамбулы, посылая неистовый призыв, способный преодолеть любую преграду, проникнув сквозь пространство и расстояние. Поначалу он не услышал и не увидел ничего, но потом внутренность волшебного шара налилась густым серым маревом, становясь рамкой для засыпанной снегом поляны. Кристалл завибрировал, издавая странные звуки… Тишина сменилась победным маршем, разливаясь напевом ликующего скерцо, исполняемого дуэтом нежной женщины-арфы и гордого мужского скрипичного баритона. Глаза мага шокированно расширились, ибо его взору явилось нечто совершенно немыслимое и невозможное – Сумасшедшая принцесса, воссоздающая тело своего погибшего возлюбленного и пытающаяся вдохнуть в него жизнь. О, Саймон даже побоялся представить, через что пришлось пройти этой отважной девушке, дабы раздобыть живую и мертвую воду, совершая то, чего не смог добиться никто до нее. Но архимаг понимал: если Ульрика и Астор воссоединятся сейчас, то все пойдет не так, как нужно, и древнее пророчество – самое важное из всех, записанных на стенах Пещеры безвременья, – останется невыполненным, а мир снова канет в пучину Хаоса и раздора. Иногда ради спасения многих нужно пожертвовать одним… Впрочем, кому, как не Ульрике, знать об этом суровом правиле! Глотая горькие слезы и сокрушаясь, мучаясь от жгучего отвращения к самому себе, Саймон воспрепятствовал душе принца демонов, мучительно выбирающейся из пропасти Тьмы и рвущейся навстречу своей любимой. Болезненно стенающая посмертная сущность Астора, ропщущая на примененную к ней несправедливость, вновь канула в небытие, не дойдя до жизни всего лишь на шаг, на вздох, на спасительное прикосновение губ. Сердце Саймона разрывалось от жалости к беспомощно мечущейся принцессе, рыдающей на кучке тающего снега, но другого выхода он не нашел. Ульрика была нужна здесь, в Силе… И тогда старый архимаг, мгновенно сгорбившийся и поседевший от содеянного им зла, направленного на благо всех, принял на себя и второй грех, создавая портал перемещения и призывая Ульрику обратно в земной мир, для которого она и так уже сделала слишком много полезного, сама окунувшись в беспросветную ночную тьму одиночества и безысходности.

Но ведь ночь темнее всего перед рассветом…

– Я так больше не могу. – Марвин без стука ворвался в комнату старшего друга. – Я с ним поговорю…

– Поговори, – хитро прищурился Саймонариэль, утирая со лба испарину усталости, вызванную сложными магическими манипуляциями. Он выглядел озабоченным, в чем-то виноватым, но вместе с тем весьма довольным собой. Таким, словно совершил какую-то тяжелую повинность, наложившую на него ответственность за чью-то судьбу. Все это сильно отразилось на внешности почтенного архимага и не ускользнуло от внимания бдительного некроманта. Но Марвин так и не сумел распознать, чем именно была вызвана сия чересчур явственная метка печали, омрачившая ясное чело мудрейшего из эльфов. – Уговори его потерпеть еще чуть-чуть…

– А что произойдет потом? – Марвин жадно впился глазами в утомленное лицо мага. – Ты нашел выход, способный спасти жизнь малютки Мириам?

– Возможно, – сварливо закряхтел Саймон, недовольно кривясь. – Возможно… Время покажет… Напомни ему про Ульрику…

– Ясно! – Молодой волшебник исполнительно кивнул, интуитивно понимая: друг не склонен сейчас к проявлению излишней откровенности, а посему ему придется удовлетвориться уже услышанным и увиденным. – Я с ним разберусь! – И, взметнув полами своего широкого одеяния, он торопливо выскочил из комнаты. Саймонариэль проводил его хмурым взглядом, не зная, куда деваться да спрятаться от отвращения к своей суровой, но справедливой сущности, только что заставившей его содеять сей далеко не благовидный поступок. Он знал: обмануть можно кого угодно, но не себя самого.

Марвин вихрем мчался по дворцу, переживая за оставленного без присмотра Генриха, в состоянии опьянения способного на самые безрассудные деяния. А ну как этот дурачок удумает на себя руки наложить? Но, к счастью, если, конечно, это определение подходит для описания столь напряженной ситуации, за время отсутствия некроманта в покоях барона ничего не изменилось. Под дверью запертой комнаты по-прежнему сидели добровольные охранники – Ланс и Огвур, радевшие о благополучии овдовевшего барона не меньше, чем сам некромант. Орк сосредоточенно хмурил брови, полируя и без того зеркально сияющее лезвие Симхеллы, а прекрасный полукровка, правда сегодня довольно растрепанный и поблекший, методично раскачивался и постанывал, держась за припухшую щеку.

– Ты чего? – участливо осведомился Марвин, косясь на уродующий полуэльфа флюс. – Конфет объелся?

– Зуб болит, – невнятно прошепелявил страдалец, – жутко… – Он приоткрыл рот и указал куда-то пальцем. – Там, в самом заду…

– Я, конечно, не спец в стоматологии, но не уверен, что зубы находятся конкретно в том самом месте! – не удержавшись, хихикнул волшебник, на секунду забывая обо всех навалившихся на них несчастьях. Уж очень забавно описывал Ланс прискорбные симптомы постигшего его заболевания.

– И нечего тут ржать, – сердито огрызнулся Огвур, многозначительно постукивая по рукояти любимой секиры. – Ты лечи его давай, а не то… – Кулаки тысячника сжались, огромные бицепсы угрожающе взбугрились.

– Ладно, ладно, – покладисто выставил ладони Марвин, – сейчас, вот только с Генрихом поговорю…

– Ага, так он тебя и послушает! – пискнул Ланс. – Вон Огвур пытался, так барон в ответ начал посуду бить. А фарфор жаль – он у него в спальне красивый стоит, дорогой, рохосский…

– Но я все-таки попробую! – заупрямился некромант, скромно полагавший, что в искусстве дипломатии он заведомо даст фору десятку прямолинейных и неотесанных орков. Он нагнулся, приложил губы к замочной скважине и закричал: – Генрих, хватит уже пить, открой дверь – ты нам нужен!

Ответом ему стал мелодичный звон.

– Ого, – оценивающе приподнял бровь полуэльф, – никак наш барон супницу вдребезги кокнул!

– Генрих, – повысил голос Марвин, – ты нужен дочери!

После этой реплики за дверью послышался непонятный шум, свист воздуха, разрезаемого увесистым предметом, запущенным сильной рукой, и жуткий грохот, вызвавший осыпание штукатурки со стен… Марвин недоуменно покосился на Ланса.

– Чайник это, – с видом знатока пояснил тот, – серебряный! Тяжелый он, собака…

– Кто, барон или посудина? – иронично осклабился орк.

Марвин хмыкнул и продолжил:

– Генрих, ты нужен своему народу!

В опочивальне барона установилась напряженная тишина…

Переговорщик с видом превосходства уставился на парочку охранников, предлагая оценить его заслуги, но полукровка выжидательно приложил ладонь к уху, призывая подождать… Из спальни донеслось натужное кряхтение сильфа, непонятное шебуршание и… в двери изнутри бухнуло так, что прочные дубовые створки чуть не сорвало с петель. Затрещал косяк, с потолка рухнула хрустальная люстра, обдав друзей веером осколков. Некромант не удержался и упал на колени, прикрывая голову.

– А это что еще? – шепотом осведомился он у Ланса.

– Самовар! – авторитетно констатировал полукровка. – Был! Подарок от красногорских послов – ведерный, неподъемный, из золота. Ума не приложу, как Генрих умудрился его в одиночку со стола своротить и грыжу себе при этом не нажил…

– Марвин, – душевно посоветовал Огвур, старательно выбирая из прически полуэльфа набившееся туда хрустальное крошево, – отвали-ка ты отсюда подобру-поздорову, не зли барона более. Авось он сам успокоится…

И вдруг маг вспомнил наставление Саймона.

– Генрих, – взмолился он, – угомонись. Ты нужен Ульрике!

Дверь спальни тихонько и зазывно растворилась…

– Заходи! – В образовавшейся щели показалось лицо де Грея, опухшее и крайне недовольное. – Но только ты. – Он жестом пресек слабую попытку Ланса просочиться к себе в опочивальню и с шумом вновь перекрыл доступ на свою суверенную территорию, на сей раз предусмотрительно оставив ключ в замке и тем самым устранив возможность подсмотреть и подслушать.

– Мне нужно с тобой поговорить, – в не терпящей возражений форме изрек маг, едва очутившись внутри спальни, – но я не мог, ибо ты вечно выпивши!

– Странное дело, – косо подмигнул нетрезвый вдовец, пунктирно ковыляя к креслу и облегченно в него падая, – выпивши – я, а говорить не можешь – ты. Парадокс! Ну давай излагай, зачем приперся?

Марвин придирчиво огляделся. Незастеленная кровать, батарея пустых бутылок, блюдо с непонятными объедками. Пол устилают осколки разбитого фарфора, на двери вмятина, а уж запах в комнате стоит…

– Фу! – Некромант рысцой, зажимая нос, добежал до окна и толкнул створки, распахивая их во всю ширь, чтобы впустить в затхлое помещение струю свежего воздуха из дворцового сада, несущую аромат цветущих растений. – Дружище, твои личные апартаменты превратились в логово вонючего упыря. А сам ты… – маг критически оглядел барона с ног до головы, – м-да-а-а…

Беспощадный дневной свет падал прямо на Генриха, с предельной откровенностью подчеркивая и нездоровый цвет его кожи, и сальные нечесаные волосы, и налитые кровью глаза.

– В общем, выглядишь ты вполне в стиле своего логова, – подвел неутешительный итог Марвин. – Силушки-то у тебя полно, – он со смешком указал на помятый самовар, небрежно валяющийся в углу, – да вот сила эта, – он брезгливо повел носом, намекая на исходящее от барона «амбре», – нечистая…

Генрих смущенно покраснел.

– Значит, так. – Некромант повелительно похлопал в ладоши, призывая прислугу. – Придется эту силу из тебя срочно изгонять.

– Заклинаниями? – криво усмехнулся сильф.

– Хуже, – состроил грозную гримасу маг, – намного хуже. Мылом, пемзой да горячей водой с шампунем…

– А мне и так хорошо. – Барон ни в какую не желал добровольно расставаться с милой его сердцу депрессией. – Я себе и таким нравлюсь.

– Себе-то – да, – иронично согласился некромант. – А вот Ульрике?

– Сумасшедшей принцессе? – Де Грей произнес это прозвище настолько безразличным тоном, будто напрочь запамятовал о существовании Ульрики. – Она-то тут при чем?

Но маг не ответил, с деланым равнодушием подняв глаза к потолку и ехидно насвистывая какую-то мелодию…

– Она возвращается? – Голос де Грея дрогнул, выдавая охватившую его растерянность. – Правда? Марвин, не молчи – или я тебя убью!

Некромант удовлетворенно расхохотался, деликатно ухватил повелителя за локоть, вытащил из кресла и вывел из захламленной спальни. Жизнь потихоньку налаживалась…

А чуть позднее, расположившись в двух соседних ваннах, установленных в выложенной мрамором мыльне, друзья завели обстоятельную беседу, сопровождаемую ритмичным движением щедро намыленных мочалок. В горячем воздухе плыл упоительный аромат фуксии и миндального масла, стирая из памяти страдания минувших дней, и разнежившимся друзьям казалось: струящаяся в трубах вода смывает грязь не только с тел, но и с их душ, обновляя и врачуя. А уходящая в сток грязная мыльная пена уносит с собой их вольные или невольные грехи, освобождая место для чего-то светлого, нового и невыразимо прекрасного.

– Я виноват, – с трагическим вздохом произнес Генрих, откидывая назад длинные мокрые волосы, отмытые до блеска и скрипа, – в том, что она скончалась. Я не думал о ней, я вообще ни о ком и ни о чем не думал. Я просто тупо гонялся за Ульрикой!

Марвин набрал воду в ладонь и, сибаритствуя, медленно вылил ее себе на грудь.

– Глупости, – урезонил он сильфа, – какого гоблина ты занимаешься бессмысленным самобичеванием? Ведешь себя словно рефлексирующая барышня, посуду бьешь. Мужчина обязан с достоинством принимать посылаемые ему испытания. К чему безумствовать, если прошлого уже не вернуть. И не стоит разрешать этому неудавшемуся прошлому портить твое благополучное настоящее и будущее. Живи тем, что имеешь в текущий момент, живи ради родных и близких…

– Да-а-а? – Барон возмущенно вскочил на ноги, поднимаясь из ванны. – Полагаешь, совесть так же просто отмыть, как и тело?

Предельно расслабившийся некромант нехотя разлепил тяжелые веки, исподволь любуясь роскошной фигурой де Грея, эффектно выступающей из пены и пара. Сам малость подуставший от сладостных, но чрезвычайно обременительных уз брака, Марвин тем не менее искренне сочувствовал другу, понимая: лишать подобную плоть женской любви и ласки – суровое и несправедливое наказание. Литые плечи Генриха, его могучий торс, мускулистые руки… Да он просто неспособен жить без женщины, не годится для воздержания и неприспособлен к участи отшельника. Нет, повелителю сильфов срочно требуется другая жена! В конце концов, настоящая проблема кроется даже не в постельных утехах барона – просто малышке Мириам нужна мать, а народу – правительница. И всем понятно, какая именно женщина лучше всего подходит для столь нелегкой роли… М-да-а-а, а ведь совсем недавно Марвин настоятельно советовал Генриху выбросить ее из головы…

– Умирают все, – с проникновенными нотками сообщил маг, старательно подбирая самые простые и доступные слова, способные проникнуть в израненную душу барона, – умные и глупые, любимые и нелюбимые. Вопрос лишь в том – когда? Ну а это уж как кому повезет, в зависимости от отмерянного ему срока. Саймон – самый искусный маг на земле – не отходил от смертного одра Лилуиллы, но и он в итоге сумел лишь облегчить ее последние мгновения, а не отогнал смерть. Смирись, друг, твою жену не смогли бы спасти даже боги…

Генрих с покаянным плеском осел обратно в воду.

– Я думаю, она страдала вовсе не от осознания неизбежности смерти, – глухо произнес он, – а оттого, что понимала: я ее не люблю!

– А ты ее и вправду не любил? – заинтересованно спросил маг. – Совсем-совсем?

– Поначалу просто вожделел, – смущенно признался де Грей. – А потом… – Он обреченно махнул рукой. – Негодный характер способен убить все…

– Это точно! – понимающе откликнулся некромант, подразумевая что-то свое, личное. – Но, – он печально улыбнулся, – разве не учит нас сама жизнь: люби не того, кого хочется любить, а того, кого можешь, кем обладаешь!

Сильф возмущенно фыркнул, погружаясь в воду с головой и вновь выныривая на поверхность:

– Ты еще скажи: не умеешь любить – сиди и дружи! Нет, мудрый ты мой, любовь – на то она и любовь, что не признает никаких рамок и правил…

Этого справедливого заявления Марвин оспорить не смог, а потому нехотя кивнул:

– Так-то оно так. Да вот только все равно не стоит кусать больше, чем сможешь прожевать и проглотить, – подавишься или клыки сломаешь!

Генрих хвастливо оскалил белоснежные зубы:

– Да я ими даже гвозди жую!

– А Ульрику, – подначивающе поддел некромант, впиваясь испытующим взором в расширившиеся зрачки друга, – прожуешь?

– А я и не собираюсь с ней сюсюкаться. – Щеки барона пошли багровыми пятнами, отражая нарастающий в нем бунт. – Я устал от любви, я больше ее не хочу. Мне нужно обладание…

– Врешь! – холодно отчеканил Марвин. – Ты ожесточаешь себя намеренно. Но это не выход… Так ты сделаешь только хуже. И ей, и себе…

Де Грей задумчиво гонял по воде увядшие лепестки фуксии.

– Что ты хочешь от меня услышать? – прерывая молчание, запальчиво выкрикнул он. – Да, признаю – я вряд ли смогу заставить ее жить со мной добровольно! Но я очень постараюсь, потому что жить без нее мне тоже невмочь!

– Любовную рану умеет залечивать лишь тот, кто ее нанес, – признал маг. – Но советую тебе серьезно: забудь ее и перетерпи свои чувства. Рано или поздно они иссякнут. Да и к тому же, – он гоготнул донельзя скабрезно, – от баб одни проблемы и прямой ущерб нашему здоровью. Ибо чем меньше женщину мы любим, тем больше времени на сон! Впрочем, это я тебе уже говорил.

Генрих страдальчески улыбнулся:

– На том свете отоспимся. Нет, от Ульрики я не отступлюсь даже в том случае, если мне придется ее изнасиловать и если она мне все зубы повышибет…

– Ой, гоблины! – Марвин потрясенно подпрыгнул в ванне, выплескивая на пол половину ее содержимого. – Как же я мог забыть! Там же Ланс зубами мается!..

– Ну я точно уверен, что его недуг не имеет под собой эротической подоплеки, – нескромно пошутил де Грей, подавая другу полотенце. – Мои больные зубы тебе явно не по зубам, о великий магистр! Но помоги тогда хотя бы нашему впечатлительному полуэльфу!

В холле первого этажа собрался целый консилиум. В центре, на табуреточке, смирнехонько сидел болезный Лансанариэль, чей флюс стал еще внушительнее, а глаза блестели нехорошим лихорадочным блеском. У полукровки поднялась температура, поэтому решить проблему с зубом требовалось незамедлительно. За плечом любезного дружка грозно высился орк, напряженно тискающий в потных ладонях рукоять Симхеллы. Огвур волновался, тщетно пытаясь скрыть охвативший его страх, подобного коему он не испытывал даже на поле боя. Саймонариэль, задумчиво пощипывая ухоженную бородку, нервно ходил вокруг полуэльфа, изредка издавая маловразумительные «н-да» и «однако».

– И чего мы ждем? – первым не выдержал Генрих. – Ты, твое магичество, не тяни давай, здесь все свои, а посему говори открыто – выживет Ланс или нет?

– Надеюсь! – неуверенно улыбнулся Саймон, подступая к полукровке ближе. – Очень на это надеюсь.

– То есть как это «надеюсь»? – ошеломленно переспросил Огвур, роняя секиру себе на ногу и портя паркет. – Его жизни что-то угрожает?

– Да, – спокойно кивнул магистр, пряча в бородку лукавую ухмылку, – глупая трусливость и нерешительность…

– Но-но, полегче на поворотах, – набычился тысячник, – без инсинуаций, пожалуйста. Ланс – он еще посмелее нас всех вместе взятых будет.

– Ничего не понимаю! – вмешался окончательно запутавшийся, а потому выведенный из терпения Генрих. – Объясните толком!

– Понимаете ли, уважаемый барон, – безупречно вежливо начал архимаг, – физиология полукровок непредсказуема и вполне способна обладать рядом удивительных особенностей, не присущих чистым расам. Самый блистательный образчик проявления нестандартности подобных организмов – это наша незабвенная Мелеана. В ДНК полукровок присутствует некий свободный мутаген, подчас ведущий себя весьма и весьма странно…

Сильф ошеломленно помотал не полностью просохшими волосами:

– Но я и сам отношусь к народу, возникшему путем смешения крови эльфов и орков…

– Это произошло давно, – небрежно отмахнулся Саймон. – С тех пор ваша раса успела набраться сил и приобрела завидный иммунитет. Но Ланс, – архимаг рассматривал полукровку, как некое подопытное насекомое, – вообще неординарное во всех отношениях создание.

– Ну это точно! – не удержался от ухмылки барон. – Но прошу вас ближе к сути проблемы, господин архимаг.

– Так вот… – Саймон академически кашлянул, видимо собираясь прочитать полнообъемную лекцию по генетике. – Я выяснил, что у нашего чудесного Лансанариэля не существует привычного для нас понятия молочных и постоянных зубов. Зубы у него периодически выпадают в течение всей жизни, регулярно сменяясь один на другой…

– Здорово, – позавидовал Марвин. – То-то он конфеты непрерывно трескает. Похоже, кариес ему не грозит.

– Не грозит, – поддакнул Саймонариэль, – но сейчас у Ланса случился неприятный сбой: новый зуб торопится поскорее вылезти из лунки, а старый – пока еще не спешит ее покидать. Отсюда и боль, и воспаление…

– А я-то уж подумал, будто произошло что-то и в самом деле серьезное. – Генрих с негодованием уставился на обоих магов. – А тут… Зачем вы нам головы-то морочите? Выдрать Лансу зуб – и долой проблему…

– Вот и я это предложил, – бесцветным голосом изрек магистр. – Но он… – Его указующий перст обвиняюще повернулся в сторону Ланса…

– Нет, – изо всех сил заверещал полуэльф, отпрыгивая вместе с табуреткой. – Не дамся! Боюсь!

У опешившего барона шокированно расширились глаза, чуть не вылезая из орбит. Ланс испугался?

– Что за детский бред? – разъяренно рявкнул сильф и, чеканя шаг, начал наступать на скорчившегося на своей табуреточке полуэльфа. – Да я сейчас самолично тебе этот гоблинов зуб выбью!

– Эй, полегче! – Огвур преградил ему путь. – Посмей хоть пальцем его тронуть…

Но де Грей не слушал. Ловким финтом обойдя массивную фигуру тысячника, он прорвался-таки к Лансу, схватил его за лацканы щегольского бархатного камзола и, приподняв над сиденьем, затряс, будто ветер осину. Полукровка мелко дрожал и всхлипывал.

– Хватит притворяться, – орал де Грей, изливая все накопившееся возмущение, – чего ты нам уррагскую лапшу на уши вешаешь?

Огвур взревел раненым медведем и рванулся на помощь милому другу, но маги своевременно поймали его с двух сторон, шепча: мол, Генрих не сделает Лансанариэлю ничего плохого – просто сбросит излишек адреналина. Орк с неохотой подчинился, продолжая что-то ворчать и поглядывая на барона с опаской. А Генрих продолжал вопить.

– Да всем известно, что на самом деле ты далеко не трус, – отводил он душу. – Ты и над разбойниками верховодил, и на Ульрику наезжал, и в бою отличался, и демонов Астора наглостью доставал, и из папочки своего чокнутого дух вышиб. Так чего же ты сейчас ломаешься перед нами, как девка, и сопли пускаешь? Да подумаешь – зуб! Ну хочешь – я себе для примера его вырву?

Ланс флегматично шмыгнул распухшим носом:

– Все равно – боюсь!

– Ну знаешь… – Генрих с размаху опустил его обратно на табуретку, – это уже попахивает паранойей!

В холле воцарилась драматическая пауза, напоминающая затишье перед грозой. Огвур нежно гладил Ланса по волосам, Генрих продолжал недовольно бухтеть, маги – думали. Ситуацию спас Марвин.

– Послушайте, – вкрадчиво предложил он, – давайте не станем рвать зуб специально. Я предлагаю положиться на благой промысел судьбы. Вот, – он вытащил из кармана прочную шелковую нитку, – чем вам не нить фортуны? Привяжем один ее конец к дверной ручке, а второй – к зубу. И первый же, кто зайдет во дворец, неминуемо избавит Ланса от мучений. А исходя из того, что дуракам везет, – тут маг весело подмигнул радостно осклабившемуся Генриху, – я уверен: нас посетит хороший человек, а больной – не почувствует боли!

На том и порешили.

Минут десять ничего не происходило. Лансанариэль нервно поерзывал на табуретке, остальные дружно переживали за него. Вдруг из-за двери донеслось быстрое постукивание каблуков, сопровождаемое звоном оружия…

– О, – торжественно расправил плечи некромант, – а что я вам пророчил? Сюда идет отважный воин!

Все выжидательно затаили дыхание. Ланс напрягся…

Во входную дверь вежливо постучали, но столпившиеся в холле и не намеревались отвечать. Стоявший на крыльце посетитель нерешительно потоптался, гневно выругался и… резко потянул дверь на себя…

– А-а-а! – пронзительно взвыл Ланс, потому что больной зуб птичкой вылетел у него изо рта и повис на ниточке.

– А-а-а! – еще громче заорали все остальные, ибо в дверном проеме стояла Сумасшедшая принцесса, с озадаченным прищуром разглядывающая собравшееся в холле общество.

– Ну и как прикажете это понимать? – требовательно вопросила она, приподнимая брови и указывая на стоматологический трофей. – Окончательно без меня сбрендили?

Саймонариэль заливисто расхохотался, становясь похожим на расшалившегося мальчишку и начисто забывая о своем важном статусе.

– Девочка, ты, как всегда, вовремя! – справедливо признал он.

Генрих смотрел на Ульрику восхищенно вытаращенными глазами, подмечая и отсутствие маски, и ее новое, безупречно прекрасное лицо.

– Мелеана, – выдохнул Огвур, – ты выздоровела!

– И я! – в унисон пискнул Ланс, ощупывая заметно опавшую опухоль. – Я тоже выздоровел!

– Добро пожаловать! – радушно развел руки Марвин. – С возвращением домой, повелительница сильфов!

– Чего? – оторопела принцесса. – Как ты меня назвал?

Но тут Генрих внезапно отмер, вспомнил все недавние поучительные разглагольствования некроманта и ломанулся навстречу любимой, призывно распахивая объятия.

– Родная моя, – изощрялся он в эпитетах, – ненаглядная, желанная. Ты вернулась! Причем – без него… Значит, теперь ты уже точно станешь моей…

Он не успел договорить. Принцесса побледнела, покраснела, гневно раздула ноздри, выдохнула излишки воздуха сквозь неплотно сжатые губы и приласкала влюбленного барона прямым, сильным ударом кулака в нижнюю челюсть…

Генрих застонал, осел на пол и схватился за левую щеку.

– Ты чего, – потянул его Ланс за рукав, – вставай!

Де Грей посмотрел на него с легкой обидой во взоре, а потом приоткрыл рот и выплюнул что-то маленькое, белое…

– Ты же сам хотел именно этого! – рассмеялся полукровка, поднимая с паркета выбитый сильфский зуб. – Уж не знаю, как тебе, а мне было совсем не больно! Ульрика и правда настоящий профи по удалению зубов! Не так ли?

– Зачем ты меня ударила? – Генрих стоял, небрежно привалившись спиной к стене и не отрывая от меня горящего желанием взгляда. – Заметь, я не спрашиваю – почему, я спрашиваю – зачем? – Он выглядел идеально спокойным, но напружиненные шейные мышцы и то, как побелели напряженно стиснутые пальцы его якобы безмятежно скрещенных на груди рук, говорило мне об обратном. Он боялся. Боялся, что у него опять ничего не выйдет… Но натужно перекатывающиеся желваки красноречиво намекали – отступать или уступать он не собирался. И, осознав весь ужас этой совершенно очевидной истины, я почуяла – холод в моем сердце крепнет и расширяется, затвердевая до состояния непробиваемого льда. Ведь именно в этот момент я потеряла Астора окончательно и безвозвратно, ибо теперь мне не остается ничего другого, как жить дальше. Жить без него… Жить для других…

Я подняла на Генриха устало-насмешливый взгляд, заставивший его неуютно поежиться и виновато нахмуриться, но уже через миг он поборол ненужную ему слабость, вызывающе вскинул подбородок и ответил мне нагло-хозяйской ухмылкой.

– А ты изменился, – констатировала я. – Почему? Заметь, я не спрашиваю – зачем, я спрашиваю – почему?

Барон расцепил руки и неистово саданул кулаком в стену, сбрасывая с себя обманчивую личину напускного равнодушия.

– Ты – женщина, – зарычал он, и я поняла – следующий удар достанется мне, – всего лишь женщина – и ничего более. Сосуд для принятия излитого мужчиной семени, чрево для рождения детей. Так почему же ты забрала надо мной так много власти? Почему ты стала для меня дороже друзей, милее власти и благочестивее богов? Ты делаешь меня слабым… Но клянусь, отныне все изменится, и ты согласишься на любой мой приказ…

– О, – тихонько хихикнула я, стараясь не разбудить спящих в колыбельке детей, – ты, кажется, уже перестал искать взаимопонимания и сейчас признаешь лишь одно семейное положение – сверху!

Генрих метнулся ко мне и схватил меня за пальцы, больно выворачивая кисть. Я посмотрела на него укоризненно:

– Тише, детей разбудишь!

Сильф пристально вгляделся в две кудрявые младенческие головки, мирно разделившие одну подушку, и язвительно изогнул губы, словно разгадал – он нащупал мое слабое место.

– Дети, – прошипел он, – вот что тебя волнует. Ну дети – это не вопрос! Сколько тебе еще их сделать для полного счастья – троих, пятерых?

Я поднялась с брошенной у колыбели подушки, легко вывернулась из захвата озверевшего от страсти безумца и отступила к противоположной стене, принимая недавнюю позу Генриха настолько демонстративно, что это выглядело хлеще любой пощечины.

– Да, ты изменился, – спокойно подтвердила я. – Ты не только примирился со своими потерями, но даже научился извлекать из них пользу…

Де Грей навалился на меня всем телом, втискивая в обтягивающий стену бархат и приближая к моим губам свой жадно полуоткрытый рот. Его зрачки пьяно расширились, напоминая глаза жаждущего крови хищника в тот самый момент, когда он готовится растерзать беспомощную жертву.

– Ты, – хрипел он, – не сумевшая спасти свою погибшую любовь, брошенная, неприкаянная, пришлая… У тебя нет дома, нет даже крыши над головой. Нет того, кто бы приютил твоего нагулянного ребенка. Кому ты нужна? Тебе еще не надоело попирать судьбу, бьющую тебя все сильнее и сильнее? Хочешь этих детей? Хорошо, ты их получишь. Но ведь за все нужно платить…

– Так назови цену! – приняла я брошенный им вызов.

– Ты! – жарко выдохнул Генрих, прижимаясь ко мне еще откровеннее. – Я знаю, что никогда не получу твоей души. Но твое тело должно стать моим. Видят боги, я ждал тебя слишком долго!

Все это прозвучало настолько предсказуемо, что я ничуть не удивилась…

Вот уж чего я ожидала меньше всего – так это того, что портал выбросит меня прямиком на крыльцо главной сильфской резиденции. Я постучалась, но мне не ответили. И тогда я просто дернула дверную ручку и вошла внутрь… Меня неприятно удивила первая реакция Генриха, слишком откровенно радующегося отсутствию Астора, поэтому я не сдержалась и ударила его по лицу. А впрочем, неужели я ожидала чего-то иного? Ведь недаром говорят – на войне и в любви хороши любые способы, ведущие к победе. В том числе и нечестные. А по части совершаемых подлостей с желающей выйти замуж женщиной способен сравняться лишь мужчина, намеревающийся уложить в свою постель несговорчивую девушку. О любви же здесь и близко речи не идет, ибо необузданные плотские инстинкты превращают нас в животных – жестоких и беспощадных. А мне так хотелось остаться человеком!

Кса-Бун, похоже весьма неплохо прижившийся в баронском дворце, принес мне Люция – здоровенького, румяного и заметно подросшего. Целуя его шаловливые пальчики, хватающие меня за волосы, я краем уха услышала унылый шепот обоих магов, наперебой рассказывающих мне о скорбной участи, постигшей красавицу Лилуиллу, и медленном угасании ее новорожденной дочки. У меня подкосились ноги, и я чуть не упала. Так вот о каком третьем несчастье предостерегал всевидящий Логрус, намекая – оно коснется не меня лично, но другого, невинного человека, что горше и тяжелее во сто крат. Пощадив жизнь малиновки, я обрекла Лилуиллу на гибель! И зачем, ради чего? Ведь Астор мне так и не достался… А посему я тяжко задолжала усопшей эльфийской княжне и была обязана спасти хотя бы ее дочь. Причем любыми средствами и любой ценой!

– Покажите мне малышку! – попросила я и чуть не заплакала от жалости, когда в мои руки вложили худенькую до прозрачности Мириам, очевидно доживающую свои последние часы.

Подчиняясь непреодолимой материнской интуиции, я расстегнула рубашку и приложила малютку к своей набухшей молоком груди. И – о чудо, девочка, казалось уже впавшая в предсмертное забытье, в тот же миг широко распахнула свои прелестные глазки, открыла розовый ротик и зачмокала столь жадно, словно торопилась наверстать все упущенные дни воздержания от пищи. Собравшиеся в холле испустили одновременный вздох облегчения и умиления.

– Благослови тебя Аола, милосердная моя! – Трясущаяся от волнения рука Саймонариэля осторожно обняла меня за плечо, боясь помешать увлеченно насыщающейся малютке. – Ты заменишь мать этому несчастному ребенку и вырастишь ее благонравной, скромной девицей!

– Да! – шепнула я, ласково баюкая двух лежащих у меня на груди детей – мальчика и девочку. – Я согласна! – Я чувствовала, что уже люблю Мириам как родную, ничуть не меньше Люцифера. – Боги послали мне дочку!

И все это время я ощущала на себе неотступный взгляд Генриха – раздевающий, удовлетворенный, собственнический. Отныне я оказалась целиком и полностью в его власти…