Каучуковые подошвы его теплых зимних туфель мягко ступали по мокрой мостовой, не издавая ни звука. Он неохотно снял свое белое жреческое одеяние, из соображений конфиденциальности сменив привычный наряд на длинное драповое пальто неприметного серого цвета. Голову мужчины по-прежнему закрывал глухой капюшон, что с учетом нынешней ненастной погоды выглядело совершенно уместным. И даже если намеренно не принимать во внимание его уникальное умение отводить от себя взоры досужих зевак да стирать из человеческой памяти воспоминания о случайной встрече, то было ли кому дело на улочках вечерней Буды до этого высокого, худого, немного сгорбленного мужчины, явно спешащего по одному ему известной надобности? Время близилось к вечеру, погода сегодня выдалась на редкость отвратительной, а посему прикрывающимся шляпами и зонтами прохожим стало совершенно не до любопытства. Порывы колючего северного ветра подхватывали водные брызги и, присовокупив к ним пригоршни липкого снега, так и норовили просочиться за поднятый воротник куртки или забраться под полы плаща. Тут уж не до любопытства, скорее бы домой попасть — поближе к теплому калориферу или под плед на диван. К тому же как назло, вблизи автовокзала на улице Миклоша столкнулись двухъярусный туристический автобус и шикарный «мерседес-бенц», образовав шумный затор и создав лишнюю суматоху. Говорят, есть пострадавшие, да и раритетный автомобиль побился изрядно. Вот ведь что нынче непогода творит! Поэтому праздношатающихся гуляк на улицах сегодня не наблюдалось, торопились и спешили все без исключения, а пуще всего тот самый мужчина в пальто с капюшоном, который умел при необходимости становиться идеально невидимым и неслышимым.

А путник все прибавлял и прибавлял шаг, ибо ему предстояло преодолеть немалое расстояние — аж до самой горы Хармашхатар-хедь. У приходской церкви района Уйлак он, кинув неодобрительный взгляд на ее вызолоченный, увенчанный ажурным католическим крестом шпиль, сел в автобус, идущий до самого конца проспекта Сепвёлди. Заплатив контролеру два форинта за поездку, он получил разовый талон синего цвета и занял последнее в ряду место у окна, специально отвернувшись к запотевшему стеклу. Но остерегался он напрасно, ибо продавшая ему билет женщина, пожилая и задерганная невиданным наплывом пассажиров, в тот же миг забыла про этого странного человека, не обратив никакого внимания ни на его скрытое капюшоном лицо, ни на необычной формы руку, затянутую в непроницаемую кожаную перчатку.

За окном автобуса медленно проплывали стены домов, до неузнаваемости искаженные мутным водным потоком, непрерывно льющимся с разверзшихся небес. Зима в Венгрии — далеко не самое приятное время года, и трясущийся в автобусе путник привык проводить его совсем не так, как сейчас, но сегодня у него попросту не было иного выбора. Уж слишком многое и неожиданное произошло за последние дни, вот и пришлось ему покинуть Убежище под храмом да отправиться в сей долгий путь, морщась от кислого, гнилостного запаха окружающих его людей. Это ведь только самим смертным кажется, будто человек благоухает изысканным ароматом используемых им духов. А на самом деле — человек недолговечное существо, стареющее и разрушающееся за несчастные пятьдесят — шестьдесят лет, пахнет тем, чем и положено пахнуть всему нежизнеспособному: резкой вонью разложения и миазмами могильного праха. Вот почему, абстрагируясь от толпы, путник предпочитал хладнокровно смотреть в окно, не уставая удивляться мощи этого величественного города, уже пережившего и намеревающегося пережить еще немало сотен человеческих поколений, ошибочно считавших древний Будапешт своей собственностью. О нет, это далеко не так! Город никогда не принадлежал людям, это они принадлежали ему целиком и полностью, уходя и приходя так мимолетно, что огромная столица даже не успевала заметить очередную смену населяющих ее жителей, уделяя им внимания ничуть не больше того, что уделяет мудрый зверь ползающим по нему насекомым. Досадно, неудобно — да и только… И следует признать, что молчаливый путник совсем неспроста относился к своему городу с неким переходящим в благоговение уважением, признавая за ним полное и законное право пренебрегать интересами хрупких смертных созданий. Сам он обоснованно причислял себя к абсолютно иному роду, изначально входя в некое — весьма ограниченное — число тех, кто городу не принадлежал, а, наоборот, на протяжении столетий хранил и оберегал его традиции — и потому знал о Будапеште все.

Невесомые снежинки легкомысленно стукались о грязное стекло и тут же резвыми мутными каплями скатывались вниз, проделывая это настолько быстро и бессмысленно, что успевали опережать даже размеренный ход времени, сегодня — словно замерзший от холода и слегка притормозивший. И пожалуй, только время да еще дорогие, не стирающиеся из сердца воспоминания о прошлом, помогающие легче понимать сумбурное настоящее и предвидеть туманное будущее, занимали мысли этого чрезвычайно сдержанного в проявлениях эмоций путника. Мужчина устало склонил на грудь прикрытую капюшоном голову и неподвижно замер в мягком автобусном кресле, дыша столь редко и тихо, что казался неживым. Он вспоминал…

Они пришли сюда первыми, с кровью и потерями отвоевав сей благодатный край у необузданных наездников-скифов. Их, гордых сыновей Римской империи, с первого взгляда заворожили эти зеленые холмы, гостеприимно омыли волны величаво катящейся голубой реки и безудержно опьянил вкус местного винограда — сладкого и золотистого, как лучи взрастившего его солнца. Назвав свою новую провинцию Паннонией (Благодатной), легионеры спешно отстраивали военное поселение Аквинк, в первую очередь старательно возводя роскошный беломраморный храм бога Митры — сына солнца. Солдат сопровождало некоторое количество прибывших из Рима жрецов, среди которых находился и дремлющий нынче в автобусе путник.

С той поры минуло почти два тысячелетия…

Мы способны не замечать неумолимый ход эпох лишь в том случае, если время тоже не замечает нас, не торопясь побыстрее погрузить нашу жизнь в пучину великого небытия. Но, увы, желанного удела избранных, способных противостоять испепеляющему дуновению времени, удостаиваются не многие, а только те, кто добровольно отказался от человеческого облика и, что еще ужаснее, от человеческой души, со всеми присущими ей качествами и недостатками: умением любить и ненавидеть, пониманием доброты и неприятием зла, желанием отличать свет от тьмы. Бессмертие всегда приравнивается к безразличию, в котором уже не имеет никакого значения вкус вина, нежность поцелуя, улыбка ребенка. Бессмертие — безлико, ибо практически не подвержено воздействию самых значимых критериев вечности: жизни и смерти. К нему испокон веков стремились храбрецы и мудрецы, за него сражались герои и злодеи, его искали алхимики и философы, воспевали поэты и певцы, но досталось оно отнюдь не им…

С самого начального момента разумного осознания себя человечество ведет настойчивые поиски того, кто однажды заскучал, захотел развлечься да и создал первого из них по образу и подобию своему. И вот за последние тысячелетия чего только не предпринимали люди, чтобы хоть на шаг приблизиться к своему неведомому Создателю, проникнуться смыслом его сути и постичь грандиозность дальнейших замыслов. Именно ради этого строили они Вавилонскую башню и Ноев ковчег, возводили пирамиды и выходили в космос, вели войны и совершали открытия. Но все усилия оказались тщетными, пропав втуне, — Творец не торопился явить людям свой лик, ужасаясь творимым человечеством злодеяниям, медленно, но верно разрушающим подаренный им мир. Мир, который они так и не смогли полностью оценить и понять… Люди оставались всего лишь наивными детьми, упоенно ломающими доверенную им игрушку, — проказливыми и непредусмотрительными. Но зря человечество вело себя столь неосторожно, решив, будто за их действиями никто не наблюдает. Оно ошиблось…

Прибывшие в Паннонию жрецы принесли с собой серебряные пластинки, исписанные необычными клиновидными значками, не понятными никому, кроме них самих. То были священные скрижали, завещанные самими Творцами и гласившие: «…и прибыли на пустынную планету два брата-близнеца, несомые огненной колесницей, прилетевшей из черной бесконечности. Первый из них звался Ормуздом-светлым, а второй — Ариманом-темным. В четыре руки совместно взяли они кусок глины, слепили из нее фигурку и, дунув с двух сторон, вдохнули искру бытия. Так появился первый человек — Ранних, а затем и жена его — Лирия, и начали они жить и плодиться. Добрый Ормузд учил людей выращивать хлеб и ухаживать за животными, ткать полотно и строить дома, врачевать, вырезать из тростника свирели, петь и танцевать. Злобный же Ариман, чье жгучее дыхание способно испепелить все живое, портил любое начинание брата — дал людям оружие, подбивая их на обман, насилия и убийства. Люди не смогли слушаться обоих Творцов сразу, и в итоге братья поссорились. Они порознь покинули Землю, затаив обиду на созданных ими существ и друг на друга, а человечество в итоге раскололось на две половины, идущие разными путями — дорогой добра и дорогой зла. Но Творцы оставили вместо себя справедливого судью, призванного незыблемо стоять на небесном мосту Чинват, соединяющем мир живых с миром мертвых, и взвешивать поступки проходящих по мосту душ, отлетающих из тел усопших. И имя тому — бог Митра. Творцы установили срок, к окончанию коего Митра обязан собрать все совершенное людьми добро и зло, да сравнить — которое из них перевесит. А если доля зла намного перетянет чашу весов, то уничтожит справедливый бог все погрязшее в грехах человечество силой своего гнева…»

Жрецы бога Митры трепетно блюли заветы Творцов, наблюдая за происходящими в мире событиями, но никогда не прикасались лично к неустойчивой стрелке весов, попеременно склоняющейся то в сторону зла, то в сторону добра. Проходя семь степеней посвящения, жрецы — Ворон, Воин, Сокрытый, Волк, Страж, Солнечный Вестник и Наставник — обретали мудрость, а вместе с ней и бессмертие. Вот только цена за преданное служение богу оказалась слишком велика, ведь избранные утрачивали не только человеческую оболочку, но и душу, становясь равнодушными ко всему. Поселение Аквинк росло и ширилось, став городом Будапештом, а люди все так же жили и умирали в его стенах, внося посильную лепту в противостояние Ормузда и Аримана. И так продолжалось очень долго, до тех пор, пока в тысяча четыреста восьмидесятом году один из жрецов Митры, Волк, не полюбил прекрасную смертную девушку — младшую сестру венгерского короля Матиаша Корвина, принцессу Дагмару из рода Сокола…

Автобус достиг конечного пункта назначения и остановился. Его дверь с тихим шорохом отошла вбок, выпуская наружу немногочисленных пассажиров, зачем-то добиравшихся в столь отдаленный район столицы. Путник решительно покинул теплый салон автобуса, выходя под проливной дождь, в момент промочивший насквозь его пальто. Но стихия свирепствовала зря — высокий мужчина под капюшоном уже давно разучился ощущать холод и сырость, не придавая ни малейшего значения примитивным физическим неудобствам. Он признавал лишь власть разума, да еще довлеющий над миром суровый рок, готовясь выполнить предначертанное ему свыше и воплотить в действительность волю тех, кому служил слишком долго. Жрец Митры бесконечно устал, уже не желая ничего — даже бессмертия, не принесшего ему ни радости, ни разочарования. Он осознавал себя пустым, выгоревшим дотла светильником, зря коптящим небо. Он устал от творящегося вокруг зла, несомого в этот мир жестокими детьми Аримана, разрушающими все на своем пути и нагло попирающими заветы Создателей. Творимые людьми злодеяния уже до краев наполнили черную чашу весов Митры, намного перевесив противоположную, почти пустую — белую. Весы справедливости покачнулись и начали настойчиво клониться в сторону гибели. Последний час Земли близился…

— Никто из них не заслуживает спасения! — удрученно шептал жрец, настойчиво продираясь сквозь дождь и ветер. — Ни люди, ни грязные псы-мутанты, ни даже наши дети — Чистые, случайно пришедшие в этот мир. Проклятая, окаянная любовь — как часто нарушает она благой промысел богов, случайно или преднамеренно вмешиваясь в закономерный ход событий. Именно она породила народ лугару, а теперь возродила род Сокола, но сегодня я задавлю ее на корню, не позволив помешать тому, что должно случиться. Земле суждено погибнуть, ибо, лишь искоренив все прогнившее и порочное, можно начать жить сначала, с белого листа, начисто переписав судьбу вселенной. А посему любое совершенное мною злодеяние становится оправданным…

Говоря откровенно, он сам никогда не верил в возможность свершения второго пророчества. Со дня смерти Дагмары и короля Матиаша, не оставившего после себя потомства, род Сокола считался прервавшимся. Прошло больше пятисот лет, и вот, на тебе, золотая роза лугару, дочь законных правителей Венгрии, возродилась снова, неся в себе все черты легендарных Корвинов: темные, почти черные глаза, светлые волосы и… еще кое-что, являвшееся строжайшей тайной, тщательно оберегаемой храмом Митры. Второе пророчество сбылось! И поэтому сейчас ему следовало поторопиться, чтобы не допустить осуществления еще и третьего, последнего из записанных Заратустрой пророчеств. К тому же там, где появляется женщина, уже не жди ничего хорошего, ибо с ее приходом в жизни всегда начинаются беспорядок и неразбериха, мешающие упорядоченному вращению колеса судьбы…

Он криво ухмыльнулся, понимая — слишком многие назвали бы предательством то, что он намеревался сделать прямо сейчас. К счастью, никто об этом не узнает. Лугару неторопливы, а бушующая на улицах Будапешта стихия, похоже, действует заодно с ним… Пройдет еще немало часов, прежде чем отправленный Наставником посланец достигнет дома главы чалада Чистых — благочестивого Калеба и передаст ему приказание Абадайи. А потом они вместе отправятся в усыпальницу Изгоя и нарушат сон подло предавшего свой народ воина, чтобы отправить его на встречу с дочерью Сокола. Но он знал, что они не успеют, ибо к тому времени ложе сереброволосого выродка окажется пустым, а сам он будет уже далеко отсюда…

Погода ярилась напрасно, так и не сумев остановить фанатично настроенного путника. Он все-таки достиг желанной цели, добравшись до Палвёдской сталактитовой пещеры — самой большой по протяженности (длина ее более тысячи метров) и, безусловно, самой красивой из всех известных. В пещере, открытой для осмотра с начала апреля до конца октября, имелось электрическое освещение, а дорога была вымощена камнем. Впрочем, все эти подробности жреца не интересовали. Путешественник вынул из кармана своего пальто тяжелый медный ключ и отомкнул сваренную из стальных прутьев ограду, закрывающую вход в пещеру. Предусмотрительно оглянулся, но не обнаружил ни единой живой души — один лишь ветер протяжно завывал в темноте, уже сдавшись и даже не пытаясь воспрепятствовать зловещим замыслам одинокого путника. Жрец высокомерно усмехнулся и шагнул внутрь подземного лабиринта, хорошо ему знакомого.

Не обращая внимания на окружающие его красоты, он торопливо преодолел экскурсионную часть пещеры, свободно передвигаясь среди причудливо свисающих с потолка сталактитов и не хуже кошки видя в царящей под землей непроглядной темноте. Могильную тишину пещеры нарушал частый стук капель, срывающихся с граней меловых наростов, кажущийся непомерно громким. Жрец проследовал в узкий боковой коридорчик и прикоснулся к стене, на первый взгляд выглядевшей абсолютно однородной и монолитной. Но, подчиняясь строго определенной череде нажатий, часть базальтовой плиты с тихим шорохом отъехала в сторону, открывая начинающийся за ней туннель — заброшенный и заросший пятнами зеленоватой плесени. Ничуть не испугавшись спертого воздуха и ловушек, возможно поджидающих его впереди, путник уверенно пошел вперед, осторожно ступая на некоторые из плит расчерченного на ровные квадраты пола и старательно избегая других — фальшивых, способных увлечь в глубину смертоносного провала.

Пройдя через несколько многократно разветвившихся проходов, жрец Митры попал в округлое помещение, в центре которого покоился хрустальный саркофаг, плотно закрытый прозрачной крышкой. Температура в погребальной камере оказалась настолько низкой, что покрывающий ее стены иней не таял даже от теплых клубов дыхания, вырывающихся из-под опущенного капюшона пальто. Путник вынул из кармана небольшой сверток, сквозь полиэтилен которого просвечивали пачка денежных купюр, документы, билет на самолет да вороненое дуло пятнадцатизарядного пистолета «беретта», и положил его на пол возле саркофага. Он вытянул из-под постамента хрустального гроба длинный узкий меч и откинул холщовую тряпицу, оберегавшую оружие от сырости и мелового налета. Извлек клинок из ножен и мгновение просто стоял, молча любуясь волнистым, отсвечивающим холодным светом лезвием, еще наполненным страшной энергией Изгоя, не иссякшей даже за прошедшие двадцать пять лет. Вздрогнул от отвращения и небрежно бросил меч рядом с принесенным им пакетом. Клинок укоризненно звякнул…

Жрец наклонился над выпуклой поверхностью саркофага, вглядываясь в помутневшее стекло. Он пробежался пальцами по панели управления, отключая камеру анабиоза и подавая команду начать процедуру пробуждения находящегося в ней человека. Струи теплого воздуха заполняли саркофаг, постепенно поднимая температуру тела того, кто провел в нем целую четверть века. Жрец испытующе всматривался в рассыпанные по изголовью длинные светлые волосы, острые скулы, высокий лоб и правильно очерченные бледные губы. Крышка консервационной камеры поднялась… Веки спящего в ней человека задрожали, готовясь распахнуться, жилка на шее мелко запульсировала, и тогда путник, ожидающий именно этого момента, наклонился над саркофагом и прошептал прямо в ухо пробуждающегося к жизни человека:

— Найди ее, эту возрожденную дочь Сокола! — Он нервно впился своими кривыми, покрытыми густой шерстью пальцами в край саркофага. — Не дай ей спасти наш греховный, приговоренный к гибели мир. Она есть зло в чистейшем виде, несущее нам неисчислимые беды. Останови ее, убей ее!..

— Ба-а-а, какие люди в Голливуде! — преувеличенно радостно расшаркивался Игорь, гостеприимно распахивая дверь своей квартиры и пропуская нас с Галкой в тесную, обклеенную невзрачными обоями прихожую.

— Сплошные звезды, а не люди! — кокетливо продолжила Галина, сбрасывая дубленку на его услужливо подставленные руки. — Поухаживаешь за дамами, хозяин?

Рыжий диггер немедленно закивал и изобразил неловкую, гротескную пародию на светский поклон. Я неприязненно дернула уголком рта, наблюдая за его шутовскими ужимками. Определенно моя интуитивная антипатия к Игорю только усилилась. Он явно переигрывал, стараясь произвести на нас исключительно благоприятное впечатление. Подобное возможно лишь в двух случаях — либо мы зачем-то были ему очень нужны, либо предприимчивый парень изо всех сил стремился сойти за того, кем на самом деле не являлся.

Я окинула беглым взглядом установленную в коридоре вешалку для одежды, на которой насчитала шесть мужских курток, и тут же вспомнила — команд вроде бы набиралось пять. Похоже, Игорь не врал, ждали только нас.

— А кто шестой? — заинтересованно спросила я, проходя в комнату и щурясь от клубов плавающего в полутьме табачного дыма. Помещение еле освещал ночник под зеленым тканевым абажуром, придавая царящей в нем атмосфере ауру совсем не деловой интимности. Небрежная обстановка диггерской берлоги, показавшаяся мне омерзительнее жизни угнетенного российского рабочего накануне великой пролетарской революции, красноречиво подчеркивала калибр личности самого хозяина — ухватистого, жадноватого и немного неряшливого. Потертый шерстяной ковер производства фабрики «Красная ткачиха», тройка разнокалиберных, ветхих от старости кресел, колченогий журнальный столик, загроможденный донельзя захватанными пивными бокалами с отчетливыми отпечатками пальцев. Мечта криминалиста. На щербатую тарелку кучкой вывалено содержимое пары пакетиков — вяленые кальмары, а у дивана практически стоят заскорузлые носки, источая едкие миазмы, перебивающие даже густой сигаретный смог. Уютом тут и не пахло, ведь женщины в этом доме отродясь не водилось. Мне сразу стало понятно, что наш диггер придерживается закоренелой холостяцкой мудрости: «Лучше молоко в холодильнике, чем корова на кухне».

— Девчонки!.. — Навстречу нам поднялся высокий блондинистый парень, так и дышащий ядреным водочным перегаром, — С Новым годом! — Он с ходу попытался облапить Галку, но покачнулся и под дружный хохот всех собравшихся неловким кулем обвалился обратно в кресло.

— Отвали, дебил! — протестующе взвизгнула моя подружка и, перешагнув через чьи-то длинные, протянутые поперек ковра ноги, вскарабкалась на колени к Стасу, сидящему в углу и ритмично покачивающему головой в такт льющейся из колонок музыке.

Я прислушалась. Кто-то пел на венгерском красивым мужским баритоном — мягким, но чуть хрипловатым. Я удивленно приподняла брови, вникая в смысл песни, напоминающей лирическую балладу.

Я невольно вздрогнула всем телом, переведя короткие четверостишия, огненными искрами впивающиеся в мою душу. Мне казалось, еще чуть-чуть — и я пойму, о чем же на самом деле поет этот незнакомый, определенно талантливый и самобытный, исполнитель.

— Нравится? — насмешливо спросил Стас, бдительно следя за выражением моего лица. — Оригинально, правда? Не то что всякие там попсовые «муси-пуси»…

— Еще бы, — согласно улыбнулась я, стараясь вести себя естественно и ничем не выдать своей настороженности. — Кто он? Там фоном посторонний шум идет, запись точно не студийная… — Эта улыбочка далась мне нелегко и вряд ли сошла бы за искреннюю, если бы не спасительная полутьма. Нуда, впрочем, от улыбок никому еще не становилось светлее, невзирая на клятвенные уверения всяких детских песенок — мол, проверено на слонах и маленьких улитках.

— Я прошлым летом ездил на фестиваль нетрадиционной музыки в Будапеште. — Знаток венгерских достопримечательностей одной рукой легко приподнял кошечкой льнущую к нему Галку и склонился набок, выключая музыкальный центр. В комнате сразу стало тихо. — Они его каждый год проводят на одном из островков посреди Дуная, фестиваль поэтому даже так и называется «Сигет». А группа — эта местная, пока еще малоизвестная — «Тайекозтато», что переводится как «Вестник». «Вестник», — мысленно хмыкнула я. — Ой, чего-то шибко будоражащее послание он нам несет…»

— А шестой — это я, — непоследовательно сменил тему парень, отвечая на мой вопрос. — Только я с вами не пойду, не тянет меня по подземельям шастать. Там, — он язвительно усмехнулся, — и шею сломать недолго. Зато информация моя верная, мне ее друзья прислали.

Удивительно, но почему-то я чрезвычайно спокойно восприняла тогда его категорический отказ лезть в городские катакомбы, хотя, если разобраться, мы и собрались-то в диггерской квартире именно для обсуждения подробностей этого мероприятия. Спрашивается, какого рожна было нужно Стасу от нашего сборища, если сам он решил остаться в стороне? И если бы я в тот вечер чуть повнимательнее отнеслась к своим подсознательным ощущениям, то не проигнорировала бы подсказки интуиции, едва ли не кричавшей: «Он — врет! Он что-то замышляет!»

— А не лучше ли на дискотеку свалить? — лениво предложил кто-то, чиркая зажигалкой.

Диггер испуганно дернулся, беспомощно оглянулся на Стаса и зачастил убедительной скороговоркой:

— Да вы что, ребята, это же экзотика!

— Ага, — не сдавался его оппонент, — плавали, знаем. Я вот прошлым летом в погоне за этаким экстримом с парашютом прыгнул…

— И как? — спросил Стас скептично, щелкнув пробкой раскупоренной пивной бутылки.

— Как, как… — Рассказчик выдержал драматичную паузу, видимо смакуя дорогие его душе воспоминания. — Да вот так! Ощутил, из какого именно места жидкий адреналин выделяется…

Мой рыжий поклонник демонстративно хихикнул.

— Игорек! — вдруг бурно возопил пьяный блондин, — Диггер чертов! А есть ли они на самом деле под городом — подземелья-то твои?

— Есть, — уверенно ответил хозяин квартиры, подмигивая мне с самым завлекающим видом. — Ох и люблю же я туда красивых девушек водить, блондинок — в Ночной дозор… — Смысл, вложенный в последние слова, казался более чем прозаическим.

— Дозор — позор! — мстительно срифмовала Галка, утыкаясь носом в шею Стаса и мурлыча, словно кошка.

Парни одобрительно заржали.

— Так ты у нас, значит, исследователь со стажем? — без обиняков спросила я, опираясь на полированный шкаф с разболтанными дверками и эротично округляя бедро. Хотелось присесть, ибо гадостные последствия похмелья все еще шумели в моей голове, однако меня совсем не привлекал низкий диван, застеленный зачуханным, усеянным бурыми пятнами покрывалом. Хрен его знает, чем на этом диване занимались… И с кем…

Но не обративший ни малейшего внимания на мою брезгливую гримасу Игорь хвастливо приосанился, откидывая за плечо свои африканские косички:

— А то ж! Уже почитай лет десять, как подземными розысками занимаюсь…

— И успешно? — поддела я насмешливым тоном.

Самоуверенный диггер высокомерно надул губы. Я видела, по возрасту он моложе меня года на два-три, а поэтому пыжился все больше, старательно напуская на себя вид взрослого самостоятельного мужчины.

— Это что, проверка интеллекта? — небрежно поинтересовался Стас, движением век приглушая блеск нездорово засветившихся глаз, а я почему-то впервые обратила внимание на его чересчур густые волосы, узкими бакенбардами спускающиеся к скулам. И еще этот непонятный запах, более резкий, чем обычный мужской пот, перебивающий даже аромат дорогого одеколона. Нет, остальные парни так не пахнут… — Не доверяешь нам, красавица? Или полагаешь — все диггеры по жизни простофили и неудачники?

Я засекла, как напрягся Игорь, становясь похожим на туго натянутую струну. «Черт, да что здесь происходит? — вихрем пронеслось у меня в мозгу. — Нужно срочно разрядить обстановку…»

— А почему бы и нет? — Я сложила губы бантиком, всем своим обликом недвусмысленно намекая: я блондинка, тупая кукла Барби. — Я вовсе не хочу заводить отношения с дураками или, что еще хуже, лезть в подземелье за компанию с тупыми маньяками.

— Проверяй! — милостиво разрешил любитель венгерского фольклора, обменявшись с диггером скорым, донельзя облегченным взглядом.

«Ситуация становится все интереснее, — подметила я. — Они явно действуют в сговоре, причем их совсем не интересуют другие парни. Что бы это значило?»

— Да ладно, проехали! — Я постаралась замять возникшее недоразумение, переведя свои слова в шутку, но парни загалдели наперебой, требуя проверить Игорька на «вшивость».

— Ну хорошо! — Я попросила листок бумаги и ручку, к месту вспомнив прикол, неделю назад поставивший на уши половину сотрудников нашего издательства. — Вставь нужные буквы. — Я проставила на листочке шесть точек и показала Игорю, предлагая отгадать слово.

Даже не потрудившись подумать, с ходу рыжий диггер выдал абсолютно неприличное слово.

— Неверно! — невозмутимо сообщила я. — Ты в пролете, милый.

Восторженно ржущие парни находились на грани истерики…

— Так нечестно! — возмутился уязвленный в самое сердце Игорек. — Требую помощь зала или звонок другу.

— Да ради бога! — разрешила я, и листок с ребусом немедленно перекочевал в руки Стаса.

— Фиаско, — спокойно произнес тот. — Задачка-то — раз плюнуть…

«Похоже, мои подозрения подтвердились полностью: Стас — намного умнее и находчивее Игорька, а в их неизвестно зачем созданном тандеме именно он играет лидирующую роль. Ох и не нравится же он мне…»

— Зато я — везунчик! — вознамерился реабилитироваться рыжий диггер, весьма смущенный бездарно проваленным тестом на сообразительность.

— Правда? — изображая наивность, спросила я, решив обязательно разобраться в затеваемой дружками афере. А в том, что они замыслили нечто хитроумное, я теперь не сомневалась…

— Видишь, — он хвастливо повел вокруг веснушчатыми руками, — квартирка-то на свои денежки куплена, на кровные, собственным горбом заработанные!

— Неужели под землей можно найти что-то ценное? — искренне изумилась я. — Вроде все уже у нас вдоль и поперек перекопано…

— Места подходящие знать надобно, — осклабился Игорь. — Вот, — он снял с полки шкафа толстую пластиковую папку и зашуршал прозрачными файлами, — это керенки, это екатеринки. Коллекционеры царские деньги хорошо берут. А в заброшенных подземных ходах можно и золотишком разжиться, и фарфором антикварным, и художественным литьем. Помню, — он разудало хохотнул, вкрадчиво беря меня за руку и притягивая к себе, — нашел я как-то дореволюционную купеческую захоронку. И чего там только заначено не оказалось… — Его пальцы осторожно переместились на мое бедро. — Пойдем в спальню, покажу кое-что интересное. — Глаза диггера маслено поблескивали, не отрываясь от моей груди. — Я там все самое ценное храню…

— Ну ясно дело, — скабрезно фыркнул пьяный блондин, — чего только девке ни посулишь, чтобы в койку ее заманить…

Игорь обиженно мотнул косицами:

— Да я не вру!

— Верю-верю. — Я гадливо сняла со своей ноги его навязчивые пальцы — гибкие, тонкие, напомнившие мне суетливо копошащиеся паучьи лапки. — В другой раз покажешь…

Игорь нехотя отступил, глядя на меня все так же жадно.

— Ну может, хватит уже баб лапать? — недовольно протянул чей-то грубоватый голос. — Чай, не за этим собрались!

Вы это, оставьте обжимания на свободное от работы время, не фиг кислое с толстым смешивать…

— А ведь и верно, — хлопнул себя по колену Стас, сгоняя недовольно скривившуюся Галку. — Прости, дорогая, труба зовет. — Он достал из кармана сложенный втрое листок бумаги, развернул и протянул мне: — Читай еще раз, образованная наша, а то я в этом швабском путаюсь постоянно…

Я послушно пробежала взглядом по отпечатанному на принтере тексту, связно переводя с немецкого и сразу же зачитывая вслух:

«Доводим до вашего сведения информацию об обнаружении достоверных данных, полностью подтвердивших факт состоявшегося побега трех военнопленных, приговоренных к трудовым работам на объекте NN города Свердловска. Зимой 1948 года рядовые Шульц, Аксман и унтерштурмфюрер Зальц, по донесениям контрразведки ранее причастные к деятельности научной организации «Аненербе», совершили дерзкий побег, имея при себе некий предмет — изначально считавшийся личным, но позднее квалифицированный как секретный и чрезвычайно важный. Сбежавшим лицам удалось достичь подземных катакомб, расположенных непосредственно под жилой частью города. Операция по их поимке успехом не увенчалась. Вход в подземелье замуровали, таким образом полностью исключив возможность обратного выхода военнопленных на поверхность».

— Откуда у тебя взялся этот документ? — поинтересовалась я у Стаса.

Он лукаво усмехнулся:

— Как говорит Игорек — места подходящие знать надобно! Есть у меня связи в Берлинском архиве, оттуда бумага и всплыла. А что, не внушает доверия?

— Наоборот, — в тон ему ответила я. — Я где-то читала, что семейство Аксманов много лет занимало командные посты в рейхсканцелярии и даже имело отношение к созданию нацистской молодежной организации Гитлерюгенд. Сомневаюсь, что сбежавший на самом деле был просто рядовым…

— Возможно, — иронично сморщился Стас, довольный моей проницательностью, — вполне возможно… Попадем в катакомбы — проверим!

— Так, — взялся командовать Игорь, почувствовав себя в привычной стихии, — все в курсе новости о станции метро «Южная», возводящейся напротив Дворца спорта по улице Фрунзе?

Парни лениво закивали.

— Завтра в шесть вечера собираемся возле нее. Форма одежды по собственному разумению. Но предупреждаю: внизу стоит чертова холодина. Если привяжутся менты, то официальная версия такова: мы играем в Ночной дозор…

— А на самом деле? — подпустила шпильку я.

Диггер лучезарно улыбнулся:

— А какая разница?

— А такая, — схамила я, добавив всем известную скабрезность, — вот какая разница!

Стас заржал, излишне громко и ненатурально восторженно. А я начала подозревать, что дело с этим Дозором может оказаться далеко не безобидным…

— Ясно. — Один из присутствующих в комнате парней, невысокий, пухлый и круглолицый, старательно записывал в блокнот полученную информацию. — И насколько долго затянется наша операция, жратву с собой брать?

— Да уж, воистину путь к сердцу мужчины лежит через его желудок! — презрительно рассмеялась я, — Он без провианта и полдня не выдержит.

Пухлый покосился на меня с враждебным отвращением:

— Если путь к сердцу мужчины лежит через желудок, то понятно — почему все бабы такие язвы!

— Зато путь к сердцу женщины никогда лежать не должен! — игриво подмигнул Стас. — Настоящему мужику все по плечу: и бабы и подземелья…

— Катакомбы — это вам не дамы, их гусарским наскоком не возьмешь, — убежденно парировала я, глядя на него в упор. — По своим ли силам осину ломите?

Шатен недовольно стиснул челюсти, враждебно поигрывая узловато проступившими на них желваками:

— Моя бы воля, так я бы вообще таких сомневающихся в нас баб в подземелье не приглашал. Но без тебя… — Он вдруг резко осекся, в его глазах промелькнул испуг.

— А чья в том воля-то?! — пользуясь удачно подвернувшимся моментом, напирала я. К счастью, на нас почти не обращали внимания, засыпая Игорька вопросами, касавшимися экипировки и мер предосторожности, необходимых для безопасного пребывания под землей.

Стас посмотрел на меня с непонятной ненавистью и с явным желанием убить.

— Не твое дело, — неприязненно буркнул он, понимая, что выдал себя с головой. Но в следующий же миг черты его лица разгладились, обретая прежнее благодушное выражение. — Да это все Игорек чудит, — сладко пропел хитрец. — Он на тебя запал крепко, ну и пытается произвести впечатление. Смотри, Ева, — в его голосе проскользнула небрежно замаскированная под шутку угроза, — как бы с тобой чего необычного под землей не приключилось…

Я сильно сжала кулаки, впиваясь ногтями в ладони, и призадумалась. Мне стало понятно: идея позвать нас в Дозор принадлежала вовсе не этим двум парням, а кому-то гораздо более умному, причем стоящему над ними обоими и к тому же основательно во мне заинтересованному. Вот и пришлось Стасу, за что-то изрядно меня ненавидящему, но до поры до времени вынужденному скрывать свои истинные чувства, собрать волю в комок да выполнять данное ему поручение. Вот только кем и зачем оно было дано? И какой смысл крылся за недосказанной фразой: «но без тебя…»? Для чего я им понадобилась на самом деле? Но, увы, правда об истинных целях затеянного Стасом похода пока оставалась скрытой за семью печатями, потому что даже самая большая правда всегда бессильна против маленькой лжи, если эта ложь устраивает всех! Их ловко придуманное вранье, похоже, волновало только меня, а потому я горела прямо-таки безумным желанием обязательно разобраться в сей непонятной, лихо закручивавшейся вокруг меня афере. А тот факт, что нас с Галкой намеренно втянули в знакомство с диггером и в импровизированный Ночной дозор, нынче стал уж слишком очевидным…