Маргарита не отводила взгляда от потолка, выложенного ровными белыми плитками. Иногда ряд пенопластовых квадратиков внезапно обрывался, сменяясь яркими лампами дневного освещения, неприятно слепившими ей глаза, но и тогда девушка не смыкала воспаленных век, стремясь наказать себя всем, даже этой случайной и незначительной болью. Белый потолок… Когда-то она тоже носила белые, почти ангельские одеяния непорочной невесты Господней, дарованные ей после пострига в монастыре сестер-кармелиток города Вероны, легендарной родины печально знаменитых влюбленных – Ромео и Джульетты! В этом тихом, славном городке, сами улицы которого, казалось бы, навсегда пропитались вечной, неувядающей и запретной любовью. Страстью, не миновавшей и юную сестру Маргариту…

Девушку неловко тряхнуло на очередном повороте узкого коридора, боль в животе вспыхнула с новой силой, она не сдержалась и громко вскрикнула, на одно краткое мгновение вспомнив, что находится в больнице для бедных. Ее истерзанное бесконечным мучением тело лежало на неудобной никелированной каталке, которую уже целую вечность везли между холодных кремовых стен. «Наверное, меня доставят прямиком в Ад! – покаянно подумала Маргарита, сжимая в руке дешевые деревянные четки. – Господи, прости мне мои невольные прегрешения!» Острые, режущие приступы вот уже несколько часов терзавшие ее несчастное худенькое тело, то немного стихали, а то вновь накатывали огненными, беспощадными волнами, выдавливая хриплые, нечеловеческие вопли из ее пересохшего горла. Но Маргарита не решалась попросить стакан воды. Пару раз она стыдливо покосилась на дородную медсестру со смуглым неприветливым лицом, грубо толкающую каталку по неровному полу, и смутилась окончательно. В глазах всех встречающихся ей людей девушка всегда замечала одно и тоже обвиняющее выражение, навечно заклеймившее отверженную, павшую грешницу. Прелюбодейку, посмевшую опорочить белый монашеский покров. А может быть, она все это придумала сама, и на самом деле никто даже не обращал внимания на маленькую хрупкую девушку, почти девочку, обеими руками прикрывающую большой живот, в котором вовсю шевелилось и пиналось дитя. Ни в чем не повинный ребенок, обреченный до конца дней своих носить обидное прозвище незаконнорожденного, просился на свет божий и уже, наперекор всему, вызывал в сердце юной матери огромную волну смешанной с горем любви.

Страшная тягучая схватка опоясала потное тело роженицы, начинаясь в раздираемом судорогами тазу и спускаясь вниз, по влажным ногам, выворачивая лодыжки и ступни. Маргарита испуганно пощупала подол больничной рубашки, неожиданно ставший мокрым.

– Воды отошли, – безразличным тоном констатировала медсестра. – Сейчас доедем до операционной.

– Зачем же в операционную-то? – робко шепнула Маргарита, стараясь не кричать и до крови кусая губы.

– Доктор, который осматривал тебя в приемном покое, сказал, что ребенок идет ножками вперед, – спокойно пояснила медичка. – Наверное, придется кесарить…

Роженица сдавленно ойкнула.

Ее завезли в выложенную кафелем комнату, споро переложили на укрытый клеенкой стол и измазали живот приятно холодящим, мягким тампоном с йодом. В руку ткнулась жалящая иголка капельницы. Маргарита безропотно сносила новые страдания, позволив незнакомым людям в белых халатах делать с ней все, что им заблагорассудится. Была ли и в этом воля Господа? Этого Маргарита не знала. Последнее, что она увидела, стали широкие скулы немолодого доктора, плотно облепленные марлевой повязкой. Темные глаза смотрели напряженно и немного обеспокоенно, оценивая сложное положение молодой матери. «Слаба, – профессионально отметил доктор, критически разглядывая тощие детские ключицы и едва наметившуюся грудь пациентки. – Слишком юна, истощена, анемична. К тому же присутствует сильно запущенный бронхит. А ребенок на удивление большой и активный, но предлежание неправильное. Как же все плохо…»

– Все будет хорошо! – наигранно бравурно пообещал врач и дружелюбно улыбнулся.

В ответ Маргарита расцвела бледной улыбкой и успокоилась. Доктор, в отличие от медсестры, ей понравился. Да еще он пообещал, что ничего плохого с ней не случится. А такому пожилому и опытному врачу, безусловно, можно – нет, даже нужно верить!

– Синьор, – благодарно зашевелила губами роженица, – с младенчиком все благополучно?

Врач непонятно шевельнул густыми бровями, но кивнул уверенно и твердо.

На лицо пациентки легла маска с наркозом. Уже засыпая, Маргарита еще раз почувствовала крестообразное прикосновение тампона к своему животу. «Это знамение! – сонно умилилась она. – Все будет хорошо! Наконец-то – после девяти месяцев угрызений совести, молитв, раскаяния, страданий и мучений. Будет, непременно будет…»

Родителей Маргарита не помнила. Они скончались слишком рано, оставив детям – брату и сестре дель-Васто, огромное денежное состояние, десяток роскошных особняков в нескольких крупных городах Италии да целую когорту опекунов – банкиров, юристов, управляющих. Впрочем, с ними юная Маргарита почти не общалась. Всем занимался ее старший брат – черноволосый и черноглазый красавец и умница, получивший великолепное образование в Оксфорде и Кембридже, Манфред дель-Васто, наследный маркиз де Салуццо. Краса и гордость всего Пьемонта. Первый жених провинции, победитель любых спортивных соревнований, лихой наездник и отменный танцор. Манфреду только что исполнился двадцать один год, и у него не нашлось бы ни одного явного или неявного недостатка. А малышка Маргарита самозабвенно любила своего прекрасного братца, так же отвечавшего ей нежной заботой и полной взаимностью. Оправившись от потери родителей, они зажили беззаботно и счастливо, напоминая двух божьих пташек, искренне радующихся каждому новому дню. Но так продолжалось недолго.

Тот страшный год, положивший начало переломным событиям, исковеркавшим жизнь сестры и брата дель-Васто, начался невинно и безоблачно. Италия справляла Рождество. Тринадцатилетняя, недавно прошедшая конфирмацию Маргарита, немного подуставшая от бесконечных раутов и приемов, решила передохнуть и осталась дома, не поехав на очередное торжество, устраиваемое мэром Салуццо в городской ратуше – кстати, только что отреставрированнойна средства семьи дель-Васто. Чего уж там скрывать, щедрые брат и сестра стали настоящими благодетелями родного городка. Впрочем, все эти сложности ничуть не трогали маленькую маркизу, валявшуюся на диване с интересной книжкой и коробкой шоколадных конфет. По телевизору показывали какой-то нудный боевик, изобиловавший так ненавистными Маргарите сценами погонь и перестрелок. Неожиданно на первом этаже громко хлопнула входная дверь. Девочка поспешно вскочила с дивана и вихрем слетела вниз по лестнице. В холле, изысканно декорированном антикварной сиенской бронзой, стояли двое людей. Первым из них, конечно же, оказался ее брат, немного подвыпивший, но ничуть не утративший своих галантных аристократичных манер. Слегка покачиваясь, он джентельменски помогал стройной молодой даме снять дорогое шиншилловое манто. Гостья гибко повернулась на высоких каблучках, и у Маргариты буквально дух захватило при виде нежного девичьего лица, невероятно прекрасного и нежного. Незнакомка мило улыбнулась и склонилась к малышке маркизе, пленяя изгибом лебединой шеи и околдовывая запахом экзотических духов. Теплые губы скользнули по щеке Маргариты, шелковистые, черные как ночь локоны упали ей на плечо.

– Меня зовут Амелия Амбруцци, – прожурчал нежный, будто серебряная флейта, голос.

Девочка почувствовала себя очарованной. Впрочем, не одна она. Манфред тоже не сводил с Амелии влюбленных глаз, горевших всепоглощающим огнем восторга и желания. Они познакомились на балу в ратуше. Амелия накануне приехала из Рима, намереваясь погостить у мэра Ринальдини, которому доводилась дальней родственницей. Весь город сразу же признал, какой на редкость красивой и гармоничной парой являются их обожаемый Манфред и божественная синьорина Амбруцци. Да, Амелия была божественно, а скорее – дьявольски хороша. Свадьба состоялась через два месяца. Синеокая римлянка стала маркизой де Салуццо. Хотя всех немного удивило, что по настоянию невесты новобрачные отказались от освященного веками и традицией обряда церковного венчания. Ох уж эта современная молодежь, сплошные атеисты!

Вскоре Маргарита начала замечать за невесткой некоторые подозрительные странности. Амелия очень мало ела, мотивируя это неусыпной заботой о фигуре, мало спала, но всегда проводила в своей спальне пару часов, совпадающих с восходом и закатом солнца. Прекрасная маркиза отличалась крайне пренебрежительным отношением к католической религии, не только совершенно игнорируя привычные для всех горожан мессы и исповеди, но даже чуть ли не за километр обходя любые церковные здания. Нательный крестик она не носила, Библию не читала. Подобное святотатство совершенно не укладывалось в набожной головке малышки Маргариты. Но жителям Салуццо было отнюдь не до чудачеств новоявленной аристократки. Город поразила странная болезнь, не только значительно подорвавшая здоровье многих граждан, но даже унесшая жизни нескольких из них. Врачи бессильно разводили руками. Да и сам цветущий маркиз Манфред заметно побледнел, осунулся и ослабел. И может, не случилось бы ничего непоправимого, если бы однажды Маргарита не зашла без стука в спальню молодоженов и не узрела окровавленные губы Амелии, медленно и нехотя отрывающиеся от шеи ее брата… Девочка пришла в ужас.

В эту же ночь двое дюжих слуг грубо, без лишних разговоров скрутили Маргариту и отвезли в строгий веронский монастырь сестер-кармелиток, чтобы там ее постригли в монахини. В принципе, истово верующая в Господа девочка, испуганная чуть ли не до заикания, да к тому же тихая и застенчивая от природы, обрела в мирной монастырской жизни спасительную пристань и особо не противилась участи безгрешной божьей невесты. При постриге, к некоторому своему удивлению, она получила то же имя – Маргарита.

Так миновало еще полгода. И если что-то и нарушало смиренную жизнь сестры Маргариты, так только волнения о судьбе брата, от которого не приходило не единой весточки. А потом девушку начали мучить видения…

Маргарита немного подросла, но с приходом регулярных и естественных девичьих недомоганий стала еще стройнее и конфузливее. Своей стыдливой красотой она напоминала нежного беззащитного ангела. Но несколько последних недель ее сильно беспокоили весьма красочные видения, повторяющиеся ночь от ночи. Во снах ей являлся могучий архангел Гавриил, облаченный в золоченые доспехи, изрекающий пространные речи об избранности сестры Маргариты, обязанной стать матерью нового божьего воина. Выслушивая наставления господнего посланца, девушка смущалась и краснела. А архангел довольно прямолинейно пояснял, что вскоре в монастырь явится особенный священник, должный послужить делу высшего промысла и заронить в лоно Маргариты семя, дарованное самим Господом. И Маргарита невольно попала под чары этих нескромных речей, возомнив себя чуть и не новой Марией – Матерью Иисуса из Назарета.

И действительно, через пару дней в монастыре состоялась торжественная месса, на которую прибыл сам архиепископ Веронский. Следует признать по справедливости, этот уважаемый прелат уже не отличался первой молодостью, но обладал впечатляющей мужской красотой, находившейся в самом ее расцвете. Пастырь владел безмерным обаянием, был умен и начитан, умел тонко пошутить и привлекал к себе людей необычной харизмой. Юная сестра Маргарита глянула на епископа в первый раз, и сердце ее замерло. Это, бесспорно, был он, тайный супруг, обещанный ей архангелом Гавриилом.

Церковный орган гремел, наполняя собор торжественной мелодией псалма. Будоражащие душу звуки парили в лучах проникающего через витражи дневного света и свободно взлетали ввысь, под золоченый купол, словно выстраиваясь в незримую колонну веры и самопожертвования. Напевы молитв почти осязаемо поддерживали сводчатый потолок, сплошь разрисованный сценами сотворения мира. День шестой по книге Бытия – нагие Адам и Ева обмениваются первым, пока еще непорочным поцелуем… Маргарита вздрогнула и смущенно прикрыла побледневшее от волнения лицо краем белого монашеского покрова. Среди прекрасных картин ей постоянно чудились настойчивые глаза архангела Гавриила – умоляющие, напоминающие, воодушевляющие. Девушка задохнулась от собственных нескромных мыслей и неосторожно вдохнула слишком глубоко… Тяжелая цепь, удерживающая распятие на ее непорочной груди, предательски звякнула. Стоящий в первом ряду архиепископ Веронский сердито обернулся, менторским взглядом отыскивая нарушителя спокойствия. Из мертвенной бледности Маргариту мгновенно бросило в лихорадочный жар. Прелат обвел укоризненным взором прелестную стайку молодых монашенок, снисходительно улыбнулся их радующей душу свежести и робости, и уже отвел глаза, как вдруг вздрогнул всем телом и поспешно оглянулся вновь. Эти глаза – серые, огромные, чистые, будто два родника с прохладной ключевой водой. Так могла смотреть только она – напророченная суженая, посуленная епископу архангелом Гавриилом… Епископ присмотрелся внимательнее, жадно не пропуская ни зардевшихся ланит, ни беззащитной лилейной шейки, ни смиренно переплетенных на груди полупрозрачных пальчиков. «Ангел, сущий ангел! – против воли мелькнуло у него в голове. Прелат смущенно отвернулся. – Ох, грех-то какой несказанный! Искус дьявольский – плотский и сладкий, хоть и обещанный самим Господом!» Мощные грудные мышцы вздымались непокорно и бурно, сердце билось частыми безумными рывками, по упругому мужскому торсу прошел неконтролируемый трепет и многообещающе спустился в чресла – оформившись, затвердев… Епископу стало стыдно за свою бунтующую, не поддающуюся усмирению плоть. Серые девичьи глаза преследовали неотступно, затмевая и роскошь собора, и благочестивый смысл творимой его губами молитвы. Он уже почти не слушал службу, ему виделись невинные губы, пока неприступно сжатые, но такие нежные и манящие. Насупленные светлые бровки. Да еще самое дивное чудо из чудес: ее волшебные волосы, золотыми завитками выбивающиеся из-под льняного монашеского покрова! Два крохотных бугорка, едва заметно приподнимающих грубое черное платье. И руки ее, бедра ее, чрево ее… Епископ чуть не застонал вслух от еле сдерживаемого телесного волнения, казалось бы, с помощью бичевания и постов изгнанного из помыслов уже давным-давно. Ему чудилось – он слышит даже ее легкое свежее дыхание, отдающее ладаном и миррой, овевающее его разгоряченную шею. И, перебивая слова молитвы, в сердце росло, будто приливная волна роковой страсти, одно лишь имя, затмевающее даже божью благодать, – Маргарита, желанная моя, возлюбленная моя!

Роза оказалась колючей. Зря Маргарита решилась ее сорвать. Девушка болезненно вскрикнула, на кончике пальца повисла крупная алая капля крови.

– Позволь, я помогу тебе, дитя мое! – негромкий сочувствующий голос прозвучал над плечом Маргариты. Сильная рука протянулась и бережно обернула страдающий пальчик белым, безупречно отглаженным платком. Маргарита благодарно потупилась.

Он – высокий и широкоплечий, нависал над ее непокрытым затылком, опасаясь вспугнуть резким движением или неосторожным словом. Рядом с ним она выглядела маленькой девочкой, немного испуганной и неуверенной в себе, но уже прирученной и готовой повиноваться. Епископ улыбнулся. Он взял ее узкую ладонь и галантно поднес к своим губам:

– Збышек! – без лишних церемоний представился мужчина.

– Маргарита! – торопливо ответила она, поднимая золотистые ресницы, кажущиеся особенно прекрасными в предзакатных сумерках, окутывающих тихий монастырский сад.

– Какое чудесное имя! – искренне восхитился епископ, лукаво прищуривая глаза. – Вблизи тебя я ощущаю себя старым и неловким. Как звали того пожилого чародея-чернокнижника в книге Гете, влюбившегося в красавицу Маргариту?

– Фауст! – послушно подсказала девушка, поспешно выдергивая ладонь из его сильных пальцев. – Но тех влюбленных свел Сатана…

– Грех – в любом случае грех! – сурово кивнул епископ. – Даже если он нужен самому Господу!

Маргарита смутилась и настороженно отступила на шаг назад, готовая убежать в сей же миг. Прозрачные очи пытливо глянули из-под ресниц.

– Это означает, что мы должны ослушаться Гавриила?

Красивое лицо прелата красноречиво отобразило все владевшие им колебания. Он сосредоточенно помолчал, но потом все же решился.

– Кто мы такие, чтобы нарушать волю Спасителя?

Уголки нежных девичьих губ плутовато поползли вверх.

– Аминь! – набожно шепнула она, но ее голос таил в себе все греховные соблазны мира. В малышке Маргарите проснулась женщина – влюбленная, капризная и требовательная.

Збышек глухо застонал, порывисто схватил обе ее руки и крепко сжал их.

– Дитя мое, понимаешь ли ты, что даже безвинно сотворенный грех всегда возвращается сторицей?

Выпуклый лоб Маргариты залился яркой краской гнева.

– Лучше совершить и пожалеть, чем жалеть об несовершенном! – почти выкрикнула она, отвечая ему смелым взглядом в упор. – И потом, мы же оба этого хотим, не так ли?

Теперь смутился епископ. Несколько томительно долгих минут он безуспешно боролся с собственным сердцем и вскоре сдался, в глубине души несказанно радуясь проявленной слабости. Последний луч солнца благославляюще позолотил кудри Маргариты, рисуя светлый нимб вокруг ее прелестной головки. И епископ не устоял:

– Моя келья находится на третьем этаже левого крыла… – не договорив, он круто развернулся и, нервно сжимая кулаки, зашагал прочь, чуть не путаясь в развевающихся полах шелковой лиловой сутаны. Маргарита очарованно смотрела ему вслед. Она уже не боялась!

Архиепископ Збышек молился – так откровенно и истово, как не разговаривал с Господом уже лет десять. Огонек свечи едва теплился, выхватывая из темноты фрагменты старинной потускневшей от времени иконы в тяжелом серебряном окладе. Слабое теплое пятнышко света металось в такт тяжелому мужскому дыханию, освещая то сухие, искривленные страданием губы Спасителя, а то полуприкрытые опухшими веками глаза – то ли осуждающие, то ли равнодушные. Коленопреклоненный прелат все пытался встретиться взором с нарисованным образом, но Господь упорно отводил расширенные мукой зрачки, не желая брать на себя ответственность за готовящийся грех. Епископ отчаянно заскрипел зубами. Он тщетно взывал к Гавриилу, но архангел не появлялся. Збышек злился. На всех: на ангела-соблазнителя, на Бога с его далеко идущими планами, на самого себя – слабого и сознательно поддающегося искусу. Душа епископа страстно взывала к душе Маргариты, способная думать лишь об одном – только бы она пришла. Но оставшийся здоровым и непомутненным рассудок противился и кричал – нет, не приходи. Прелат измучался ожиданием, ежеминутно переходя от надежды к отчаянию и обратно. Сердце его терзалось сомнениями, металось, разрываясь на две половины. Збышек твердо знал – плодом этой ночной встречи станет дитя, столь угодное Господу – его будущий воин, защитник и охранитель. Избранный, зачатый незаконно, но призванный носить небесный чин серафима. Ведь чем ценнее дар – тем дороже плата за его обретение. Каким же он станет, этот дар божий? Может быть, таким же высоким и сильным, как потенциальный отец, с серыми глазами матери и ее золотыми волосами? А может, он унаследует ее ранимую душу, но зелень глаз и рыжинку кудрей возьмет от отца? Нежная душа – не лучший подарок для будущего воина… Да и сможет ли сама Маргарита пройти через уготованные ей испытания? Незаконнорожденное дитя грешной монахини… Епископ вздрогнул от ужаса, от страха за нее – хрупкую и податливую. И тут же поклялся себе, что защитит, убережет от всех напастей свою нежданную, но такую сладостную и прекрасную любовь. Спасет, охранит Богом данную возлюбленную, укроет ее в самом лучшем и дальнем своем поместье, и вырастит их дитя…

Молитва рождалась сама собой.

В дверную створку тихонько постучались.

Он рванулся не только телом, но и всей душой, торопливо вскочил с колен, метнулся к двери и распахнул ее широко. На пороге стояла она.

Все помыслы и сомнения мигом вылетели из его головы, оставив после себя одну лишь всепожирающую, все заслоняющую радость и дерзкое мальчишеское ликование – она пришла! Ему так хотелось верить в то, что она пришла не только по воле Господа, но и по зову своего сердца. Верить, что она его любит! Он обнял ее горячо и пылко, неловко, чуть скованно целуя золотые локоны, прохладные щеки, плотно сомкнутые ресницы и два лепестка розы – ее мягкие, доверчиво подставленные губы. Он уже так давно не был с женщиной, что почти забыл, как это упоительно. Упоительно до самозабвения, до полного растворения в другом человеке… Она закинула руки ему за шею и ответила на поцелуй – с наивной, неумелой готовностью. Голова прелата закружилась, повергая их обоих в пучину греховной страсти. Мужские руки скользнули по стройному девичьему телу, словно не смея поверить в его невинную доступность. Одежды торопливо спадали на пол… Последняя предсмертная вспышка свечи неожиданно ярко озарила Маргариту, распущенными волосами и застенчиво скрещенными руками прикрывающую обнаженную грудь… Не выпуская из объятий, не отрывая губ от ее рта, он увлек девушку на призывно расстеленное ложе и поспешно накрыл своим телом, сплетая руки с ее руками, погружая напряженное мужское естество – в желанную мягкость между ее раскрывшихся бедер… Это стало наслаждением на грани боли – слаще манные небесной, торжественнее мессы и таинственнее предсмертного соборования. Она отдавалась ему беззаветно – вверяя и жизнь свою, и плоть, и помыслы. Она пьянила сильнее выдержанного церковного кагора. Он упивался ею, но все никак не мог напиться, истомленный многолетней жаждой. О, эти плечи ее, груди ее, лоно ее…

– Я хочу быть с тобой нежным! – шептал он, будто принося обет перед Богом и самим собой.

И невесомым дуновением страстного соития по келье плыло его тихое стенание – Маргарита, желанная моя, возлюбленная моя!

Предначертанное Господом свершилось. На счастье ли, на беду ли…

Это проявилось через пару месяцев. Обычные Женские недомогания так и не пришли, сменившись ежедневными приступами выматывающего головокружения и надоедливой утренней тошнотой, оставляющей после себя неприятный привкус желчи во рту и смешанный со стыдом испуг. Маргарита стала слезливой и обидчивой, принимая на свой счет любое случайно услышанное слово. Прежде тоненькая, даже худая той особой худобой юности, она начала раздаваться в талии уже на третьем месяце беременности, потому что ребенку просто не нашлось достаточного для развития места в этом легком маленьком теле. Справедливо опасаясь невозможности достаточно долгое время скрывать от всех свое щекотливое положение, Маргарита несколько раз звонила по оставленному архиепископом номеру телефона, рассчитывая получить обещанную им помощь и защиту. Но девушке не повезло. Неизменно вежливый секретарь в безукоризненно официальных фразах отвечал, что прелат спешно отбыл в Рим для возведения в кардинальский сан. И никому не известно, когда он возвратится обратно в Верону, да и вернется ли сюда вообще.

Маргарита впала в панику. Ситуация оказалась безвыходной. Будучи уже не в силах утаивать закономерно развивающуюся беременность и опасаясь гнева со стороны строгих монахинь, она обратилась к Богу, умоляя спасти и охранить ту, которая так послушно исполнила его благую волю. Однако Иисус молчал… Немало бессонных ночей провела Маргарита в молельне, распростершись ниц перед равнодушным распятием и прижимаясь пылающим от отчаяния лбом к холодным каменным плитам. Она призывала смерть на свою неблагоразумную голову, проклиная и оставившего ее Гавриила и собственную доверчивую непредусмотрительность. Растущее в ее лоне дитя пока не вызывало в сердце юной матери никаких положительных эмоций, оказавшись не долгожданным даром – а нежеланной и обременительной обузой. Сама еще не вышедшая из детского возраста, Маргарита оказалась совершенно не готова к внезапно обрушившимся на нее тяготам грядущего материнства, растерявшись перед лицом неминуемой огласки и последующего позора. И лишь в одном она оставалась непоколебима. Что бы ни случилось с ней самой, какие несчастья и испытания ни ожидали ее в будущем, согрешившая монахиня намеревалась любым доступным ей способом оградить от разоблачения того, кто стал невольным виновником постигших ее неприятностей. Всем жаром лишенного сострадания сердца, всем пылом так и не раскрывшейся души, всей страстью не успевшего окончательно развиться тела Маргарита полюбила мудрого и красивого архиепископа Збышка, ни на одно мгновение не допуская крамольной мысли, что он способен бросить и забыть ту, которую обнимал и целовал столь самозабвенно. Ведь, как известно, все мы веруем в первую очередь в то, во что нам хочется верить более всего.

Несчастная девушка не ошиблась. Каждый час или день, каждую наполненную угрызениями совести ночь новоиспеченный кардинал Миланский вспоминал о своей невенчанной супруге, ныне отдаленной от него огромным расстоянием и непредвиденными обстоятельствами. Пребывая в неведении относительно многих особенностей функционирования женского организма, Его Высокопреосвященство надеялся, что еще пару месяцев Маргарита будет выглядеть как обычно, и никто не догадается о постигшей ее участи. А к тому времени он сам непременно успеет вернуться в Верону и увезет тайную возлюбленную в отдаленное имение, навечно укрывая от любопытных глаз. Но Бог рассудил иначе…

Грех, даже совершенный с благими намерениями или по неведению, всегда остается грехом, требующим раскаяния и искупления. Кардинал Миланский, остро нуждающийся в сохранении тайны и сбережении своей незапятнанной репутации, случайно задержался в папской резиденции не на пару недель, не на месяц – а на целых полгода, показавшихся ему бесконечными. Раскрытие связи с монахиней грозило ему отлучением от Церкви и попаданием под карающую юрисдикцию святой католической судебной палаты. К счастью, кардинал Збышек с честью вышел из выпавших на его долю передряг и приобрел немалый вес в рядах всемогущей папской курии. Его Высокопреосвященство ожидало блистательное будущее. Его даже прочили на папский престол, учитывая сильно пошатнувшее здоровье престарелого папы Павла XII. Ряды сторонников кардинала Збышека множились с каждым днем, его влияние все возрастало и укреплялось. Внешне невозмутимый, неизменно располагающий к себе и обаятельно-приветливый кардинал, умело сохраняющий хорошую мину при самой плохой игре, на самом деле испытывал все муки ада, терзающие его рвущуюся в Верону душу. Збышек боялся за Маргариту.

По истечении четырех месяцев фигура Маргариты изменилась настолько, что никакие накидки и платья уже не могли скрыть от взглядов окружающих ее сильно отяжелевший и располневший стан. Почти обезумев от отчаяния и безысходности, она выкрала скромное мирское одеяние, принадлежавшее монастырской поварихе, и однажды ветреной и дождливой ночью покинула уютную обитель сестер-кармелиток, обрекая себя на жизнь лишенной крова скиталицы. Дальнейшее ее существование свелось к мучительной череде блужданий по городам и селениям, вымаливанию скудного подаяния и голодному, холодному прозябанию никому не нужного, больного и слабого человеческого создания, мало уже чем отличающегося от забитого бродячего животного. Страх за судьбу любимого мужчины гнал Маргариту подальше от Вероны, заставляя держать рот на замке. Если ей бросали кусок хлеба – значит, у нее был обед. Если ее принимали в какой-нибудь богадельне – значит, у нее был кратковременный приют. Один раз ей даже повезло прожить пару недель в странноприимном доме при монастыре братьев-бенедиктинцев, но едва преисполненные сострадания монахи начали усиленно наводить справки об ее возможной семье, как Маргарита сбежала и оттуда, опасаясь, что в ходе расспросов выплывет дорогое ее сердцу имя – Збышек. Почти утратившая веру в справедливость, отупевшая и словно бы уснувшая, она жила единственным, что еще имело над ней какую-то власть и дарило мимолетную радость воспоминаний – мечтами о волшебной ночи любви, сейчас казавшейся далекой и нереальной сказкой. Да и существовал ли вообще на самом деле он – возлюбленный с сильными смуглыми руками, широкой грудью покрытой курчавыми седеющими волосами, на которую она так доверчиво припадала сладко кружащейся от его поцелуев головой? Иногда, раскачиваясь как сомнамбула и вперив взгляд в одну точку, она погружалась в грезы о высоком улыбчивой мужчине, в объятиях которого она поверила в возможность счастья. И тогда она роняла безмолвные слезы, отрешаясь от неугомонных биений растущего в ее лоне ребенка, повторяя словно молитву: «Господи, верни мне хотя бы на миг руки его, губы его, глаза его…»

Но Спаситель оставался глух.

Праздник Инакулана – День пречистой Девы Марии, приходящийся на восьмое декабря, в 1989 году выдался холодным и пасмурным. Запутанный, неисповедимый для самой Маргариты путь закончился в Венеции, приведя ее в базилику святого Марка, покровителя города. Именно в этом старинном храме хранится один из уникальнейших ювелирных шедевром мира – икона Пала д’Оро. Закутанная в грязные обноски Маргарита, продрогшая и мокрая, ничего не евшая уже два дня, прихрамывая взошла по мраморным ступеням собора, пугая многочисленных туристов своим запущенным видом и отталкивающим запахом немытого тела. В минувшую ночь, после месяцев молчания и забвения, к ней наконец-то снова явился архангел Гавриил и призвал посетить Золотой алтарь, собранный из восьмидесяти девяти маленьких икон. В центре алтаря сияли изукрашенные драгоценными каменьями изображения Иисуса Христа и матери его Марии, держащие на вытянутых руках Книгу жизни. Маргарита благоговейно опустила на колени, закрывая грязными руками изможденное лицо. Крупные слезы текли между пальцев и капали на пол, выложенный византийской мозаикой в серебряных прожилках. Ребенок сильно пинался в животе, торопясь поскорее войти в этот суровый и жестокий мир. И сердце Маргариты всколыхнулось от просветленного приступа внезапно вспыхнувшей материнской любви.

– Ты полюбила свое чадо – значит, час его рождения настал, ведь родительская любовь наделяет детей невиданной силой, – услышала Маргарита тихий голос архангела Гавриила. – Посмотри, вот те, кто с нетерпением ожидают появления твоего ребенка! – рука божьего вестника указала на икону. – Он зачат во грехе, но твои страдания искупили все, окружив вас обоих ореолом святости. Это чудесное дитя станет воином небесным, чадом Господним, спасет мир от гибели, найдет ключи от Рая и Ада и восстановит сожженные Сатаной страницы Книги Жизни! Ты уже в полной мере хлебнула земных горестей и достойна райских врат. Готова ли ты добровольно отдаться на справедливый суд Спасителя нашего?

– Да! – с прозрением воскликнула Маргарита, лобызая подножие иконы. – Да, вверяю Господу нашему душу свою и судьбу моего нерожденного младенца!

– Аминь! – торжественно ответил Гавриил.

Острая вспышка боли пронзила тело девушки, она вскрикнула и упала на пол. Начались роды. Кто-то из туристов сжалился над нищенкой и вызвал «скорую помощь». Маргариту погрузили в машину и отвезли в ближайшую больницу для бедных – в госпиталь Святой Анны.

Трое мужчин, облаченных в коричневые шерстяные рясы, стояли у стеклянной перегородки педиатрического отделения для новорожденных и сосредоточено рассматривали ряд пластиковых лотков со спящими в них, плотно укутанными в пеленки младенцами. Вернее, монахи смотрели на вторую справа колыбельку, в которой мирно посапывала крупная румяная девочка с необычно длинными в столь раннем возрасте, рыжими волнистыми волосами.

– Какая лапочка! – молитвенно сложил руки самый молодой из монахов, худой и жилистый, выглядевший лет на тридцать пять.

– Жалко, что это не мальчик… – разочарованно буркнул второй, невысокий и плотный.

Последний из мужчин довольно усмехнулся:

– Откуда у тебя это необоснованное предубеждение по отношению к женщинам, брат Бонавентура? Ведь сказано в «Евангелии от Сатаны» – и будет она возлюбленной Дщерью Господней, владеющей силой его, добротой его, словом его…

– Ну не знаю, не знаю! – не пошел на попятную тот, кого называли Бонавентурой. – Может, к ней и благоволит даже сама пресвятая Богородица, а по мне – так воины из девиц никудышные!

Молодой монах, явно очарованный рыжекудрой малюткой, весело рассмеялся:

– Вот и прими тогда на себя тяжкий труд по упрочению воинской позиции – найди ее будущего спутника, второго эрайю, и вручи ему крест! Уж про него-то Церковь давно все знает – воин, тамплиер, рыцарь и мужчина, каких мало…

– И найду! – упрямо нахмурился Бонавентура. – Хоть он и оборотень, и кобель изрядный, но мне – по душе!

Монахи довольно заулыбались.

– А ведь похожа, – прилип носом к стеклу молодой монах, – похожа она на отца своего и в то же время на своего легендарного предка по материнской линии – Эмвеля ле Руака!

– И не говори, Лоренцо! – кивнул бритой головой третий монах. – И волосы рыжие от отца – Его Высокопреосвященства Миланского ей достались, и глаза зеленые – точь в точь. А вот упрямый подбородок, нос с горбинкой – это все как на портрете знаменитого трубадура…

– А дар, передался ли ей дар? Как ты думаешь, Бернард?

– Не бойся, Лоренцо! – успокоил товарища брат Бернард. – Чует мое сердце – сбылось все как должно. Поэтому и девочка родилась – чтобы сплести божественное умение творить молитвы с необычной любовью к мужчине…

– Как у Магдалины и Иисуса! – просиял эмоциональный Лоренцо.

Скептик Бонавентура сурово хмыкнул:

– Вот уж, придумали! Не след грешную любовь с божьей волей смешивать.

– Бог есть любовь! – перекрестился мудрый Бернард. – И никого из людей или ангелов сия доля не минует!

– Ой, – почти всхлипнул Лоренцо, – а как же мы теперь скажем кардиналу Збышеку, что его любимая не перенесла родов и скончалась?

– На все воля божья! – карающе возвестил Бонавентура. – Грех есть грех – даже случайный! Отмучалась падшая монахиня.

Но Бернард горестно вздохнул:

– Святая она, как есть святая!

Его неуступчивый оппонент желчно поджал губы, однако спорить не стал. Чего уж скрывать, умершую Маргариту жалели все.

Лоренцо неслышно вошел в бокс и нежно взял на руки так и не проснувшееся дитя.

– Его Высокопреосвященство велел назвать ее Селестиной! – он восторженно улыбнулся. – Имя то какое удивительное – «небесная»!

– Грустит кардинал, – печально признал брат Бернард, – не успел он Маргариту найти и спасти, а ведь как искал… Да все равно – опоздал…

– Да полно вам печалиться, не на похоронах чай! – перебил друзей Бонавентура. – Давайте-ка лучше исполним то, что нам кардинал велел!

– Отдать божье дитя на воспитание проклятой твари! – брат Лоренцо собственническим жестом прижал новорожденную малютку к своей груди. – Не слишком ли это жестоко?

– Не нам судить! – шикнул на него Бернард.

Лоренцо жалостливо шмыгнул носом, любовно качая сверток с малышкой.

– Бедняжка! – заботливо ворковал он. – Подкинуть небесную птаху да в гнездо к злобным стригоям… Воистину, чудны веления твои, Господи!