А великий магистр продолжал неторопливо рассказывать.

– Мы понимали, что обречены. Войска Симона де Монфора плотно обложили стены Монсегюра, поклявшись не щадить никого. Немногочисленные защитники крепости готовились принять свой последний бой. Но Грааль – священная Чаша Христова не должен был попасть в запятнанные кровью руки этого чересчур ретивого католика. Мы собирались передать его истинным рыцарям веры – самоотверженным и бескорыстным тамплиерам. В те годы орден еще не ударился в ростовщичество и, пожалуй – являлся образцовым примером настоящего божьего войска, чистого и плотью и помыслами. Мы решились доверить им величайшую реликвию нашего мира. На рассвете решающего дня штурма четверо смельчаков вышли через тайный подкоп, ведущий за пределы осажденного Монсегюра, и вынесли сверток с Граалем и некоторыми другими христианскими святынями. Они направлялись в Неаполь. Среди них был и юный сын моего верного Жерара – Эмвель. Рыжеволосый Эмвель ле Руак, бард и певец, наделенный редкостным по красоте голосом, имеющий облик молодого ангела и умеющий слагать проникновенные псалмы и баллады. О, его стихи таили удивительную силу, заставляя рыдать от восхищения и умиления каждого, кто услышал их хотя бы единожды. Говорят даже, что этот несравненный дар шел от самого Господа, радующегося стойкости веры Эмвеля и его преданности нашему делу. Бард принял обеты катаров, заслужил посвящение в «Совершенные» и по праву считался сладкоголосым певцом Господним. Беглецам удалось спастись и достигнуть замка тамплиеров. Впоследствии Эмвель сам стал рыцарем Христовым, женился на итальянской девице благородного происхождения и положил начало роду дель-Васто, истинных благочестивых христиан, последним отпрыском которого оказалась ты, моя дорогая девочка. Мы же приняли уготованную нам участь и вверились Темному отцу, испив из Атонора – сосуда Тьмы. Так мы стали стригоями. Нынешняя Повелительница стригоев происходит из моей ветви, вы с ней обе несете наследие катарской крови, являясь сестрами по духу и родовым корням…

– Но, – гневно вскричала я, – для меня слишком мало узнать старинные фамильные предания и углубиться в родовую генеалогию, пусть даже столь подробно. Андреа, так же как и я, принадлежит к семейству дель-Васто и почему-то тоже носит титул последней маркизы де Салуццо. А этот парадоксальный факт не объяснишь одной лишь катарской кровью!

– Все верно, – согласился старый стригой. – Нашей искупительной жертвой Темному отцу стали душа и тело прекрасной девственницы – Изабо д’Ан Марти. Она приняла в себя его черное семя и произвела на свет Первородного сына Тьмы, антихриста – демона Себастиана. Изабо не пережила чудовищных родов, потому что демон явился из ее лона уже имея облик взрослого мужчины. Несчастная девушка погибла мучительной смертью, успев произнести ужасное пророчество о том, что когда две проклятые крови катаров соединяться в одну, то на свет появятся две сестры – Дочь Тьмы и Дочь Господня. И тогда наступит конец света… Так и произошло – в роду дель-Васто слились кровь стригоев и верных защитников святого Грааля!

Я наклонилась ближе к Гонтору, напрягая слух:

– Но как смогли воссоединиться две противоположные линии? Род стригоев и человеческая семья?

– О, – покаянно начал Гонтор, – это произошло поистине невероятным образом…

Внезапно его слова прервало странное явление. В центре комнаты неожиданно возник сгусток темной энергии, стремительно закручивающийся в непроницаемый кокон, состоящий из холодного ветра и жирного черного пепла. Субстанция все уплотнялась, обретая форму чего-то осязаемого и материального. На меня вновь повеяло странной смесью из жуткого могильного зловония и упоительного цветочного аромата. Кокон вдруг развернулся и рассыпался в пыль, оставив перед нами тонкую фигурку ослепительно прекрасной девушки, черноволосой и синеглазой, облаченной в серебристое струящееся платье. Красавица запрокинула обворожительную головку и злорадно расхохоталась.

– Чудесно, теперь вся семейка в сборе. Кажется, я успела вовремя. Я примерно наказала этих болтливых монахов, но почувствовала присутствие дедушки и вернулась. Ну, здравствуй, Дочь Господня! Я и есть твоя сестра – Андреа дель-Васто!

Конрад готовился. Он пока еще сам точно не понимал, к чему именно, но, повинуясь неумолкающим воплям растревоженного предчувствия, тщательно почистил любимый «Вальтер», на всякий случай запасаясь обоймами как с обычными, так и с освященными патронами. Может, если попридираться, немецкие пистолеты и не относятся теперь к самым совершенным и надежным, но Майер пошел на поводу у собственного закоренелого педантизма, основательно замешанного на патриотизме и классической консервативности, всегда свойственной арийской расе. И пусть после произошедшей с ним трансформации кожа вервольфа стала чуть более смуглой, волосы потемнели, а глаза утратили столь ценимый Рейхом голубой цвет – Майер всегда был и оставался стопроцентным немцем. Немцем до мозга костей, до эмали зубов и до кончиков ногтей на ногах. Он скрупулезно протер чистой замшевой тряпочкой отличный охотничий однолезвенный нож «Белый охотник» и убрал его в напоясные ножны. После недолгого колебания, все-таки отложил удобную и хорошо пристрелянную снайперскую винтовку, решив, что она способна привлечь слишком много ненужного внимания. Зато взял пару метательных кинжалов и несколько сюрикенов различной формы: шип, пряжка, гарпун, нож, сложив их в прочный, предназначенный специально для таких целей футляр. Все клинки прошли освящение в ватиканском соборе Святого Петра. Оборотни остерегаются серебра. Оно оказывает на них особое, почти мистическое действие и способно наносить глубокие, труднозаживающие раны. Этот металл обладает магическими свойствами, и изготовленное из него оружие, особенно выкованное или отлитое в полнолуние – прямая угроза для жизни любого, даже самого сильного и опытного вервольфа. Единственное в своем роде и совершенно загадочное воздействие на него оказывал лишь крест, подаренный братом Бонавентурой. Он не вызывал каких-либо неприятных ощущений, а наоборот, вселял в Майера истовую веру в торжество добра и справедливости, напитывая его сладостным теплом. У самого Конрада тоже имелось несколько серебряных ножей, с которыми он обращался в высшей степени осторожно и аккуратно. Но освященного оружия боятся все твари без исключения. Запах чеснока доставляет стригоям лишь легкое неудобство и раздражение, подобное тому, какое вызывает у обычного человека жужжание назойливого комара. Единственный и надежнейший способ навечно успокоить любого кровососа – отсечь его голову клинком из добротной стали, принявшей на себя силу святой мессы и воду из церковной купели. Стопроцентная гарантия – ни один комар после этого не воскреснет. А уж стригой и подавно. Почернеет и рассыпется в прах – как те две полоумные блондинки в давешнем кафетерии. Кстати, комаров вервольф уважал намного больше, чем проклятых стригоев. А об участи убиенных девиц он не скорбел ничуть. Да и вообще, самое главное перед намечающейся дракой – это спокойствие и еще раз спокойствие. Поэтому сейчас Конрада печалило лишь одно: горячей венецианской пиццы с копченой колбасой он так и не попробовал…

Электричество в его квартире отключилось, впрочем, как и во всем городе. Зато в наличии имелся великолепный камин в комплекте с богатым запасом дров и угля. А в баре нашлась заботливо припасенная бутылочка отличного красного «Санджовезе». Такое вино, конечно, приятнее пить не в одиночку – растянувшись на пушистой овечьей шкуре, устилающей пол перед камином, а в компании какой-нибудь симпатичной во всех отношениях молодой особы, причем – именно на шкуре.

– Хотя потом можно и в кровать перебраться! – вслух размечтался Конрад, попивая вино и закусывая его тонко нарезанными ломтиками сыра. – И девушка подходящая у меня на примете имеется… – он грустно вздохнул, представив, что она, возможно, все еще бродит по заснеженным городским улицам, озабоченная своими тайными делами. – А ведь я ее в гости звал! – вервольф вздохнул еще разочарованнее. – Нет, я же не насильник какой, я бы даже приставать к ней не стал, – он меланхолично посмотрел на огонь сквозь хрустальный бокал, доверху наполненный благородным напитком. – Или бы все-таки стал?

Майер перевернулся на живот, положил подбородок на руки и вопросительно уставился на фотографию Селестины, прислоненную к тарелке с ветчиной, словно ожидал, что сейчас она по достоинству оценит его сугубо теоретические домогательства и выдаст остроумный ответ. Но портрет, естественно, молчал.

– Тьфу ты, черт! – сердито проворчал вервольф, обиженно отворачиваясь от фото. – Не хватало еще влюбиться! А что, возможно, любовь с первого взгляда все же существует. – Он снова обратился к портрету: – А ты, милая, что об это думаешь?

На губах Селестины играла загадочная улыбка.

– Старею! – критично подвел итог Конрад, испытывая острое желание пожалеть самого себя. – Не смог девушку очаровать, стыд и позор на мою голову! Кретин! Разрешил ей уйти. А без нее сейчас так тоскливо и одиноко – хоть волком вой! – он и в самом деле испустил короткую, душераздирающую руладу, должную означать смертную тоску несправедливо покинутого самца. – Мда! – он одним глазом заглянул в почти опустевшую бутылку. – И кто придумал умную фразу о том, что истина – на дне? Нет там ничего! Ну, если только еще пара глотков, – он поднялся, слегка покачиваясь. – Пойду-ка я баиньки. Один!

Конрад крепко прижал к груди фотографию в пластиковом пакетике, наступил в блюдо с сыром, выругался и, не раздеваясь, залез под толстое верблюжье одеяло. Любовно прикоснулся губами к нежным устам девушки на портрете, поставил фото на прикроватную тумбочку и через две минуты уже храпел вовсю, убаюканный эротическими мечтами и согретый растекающимся от камина теплом. Последней его связной мыслью стало желание увидеть ее во сне. Так оно и произошло. Но ночное видение оказалось ужасным. Конрад проснулся на рассвете, напуганный непонятным сном, в котором он ясно видел Селестину, опутанную ржавыми цепями и уложенную в массивный каменный гроб. Она звала его на помощь. А вервольф, обезумевший от горя и отчаяния, искал, но нигде не находил свою рыжеволосую возлюбленную, хоть и отчетливо слышал ее жалобные призывы…

Конрад оторвал голову от подушки и посмотрел на часы. За окном едва заметно светлело. Ночь шла на убыль. Стрелки показывали пять часов утра. Майер задумчиво почесал бритую голову и перевернулся на другой бок. Большой карнавал начинается сегодня, в девять вечера. А в такую безбожную рань встают только дураки и трудоголики!

Комнату огласили новые раскаты еще более заливистого храпа.

Я слегка согнула колени, выставила вперед правую ногу и положила левую руку на ножны Кото, указательным пальцем упираясь в цубу. Красноречивая поза, не только предваряющая извлечение кэна из ножен, но и согласно правилам кэндо – этикета воина недвусмысленно отображающая неуважительное отношение к противнику. Типа:

Враг – трепещи, ведь я с тобой

Готов начать смертельный бой!

Очень, кстати, подходящая для кодекса настоящих самураев фраза! Но, похоже, Андреа в искусстве иайдо не разбиралась совершенно и моего показного бахвальства не оценила. Она окинула меня презрительным взглядом и снисходительно улыбнулась, демонстрируя свое не вызывающее сомнения лидерство в запутанной цепочке семейной иерархии.

– Может, для начала все же поговорим по-товарищески?

– Пьемонтский волк тебе товарищ! – несговорчиво буркнула я.

– Так значит, да? – хмуро протянула стригойка. – Нарываешься, значит? И почему, спрашивается, все люди такие тупые и упрямые?

– А это ты у Дарвина спроси! – издевательски брякнула я, вспомнив теологические изыскания Натаниэля.

Стригойка удивленно расширила глаза.

– С каких это пор ты атеисткой стала? Ведь вроде бы сей ученый муж объяснял природу происхождения человека сугубо естественными процессами и причинами, начисто отрицая какое-либо участие Бога.

– Угумс! – радостно кивнула я, начиная незаметно, по чуть-чуть поворачивать клинок в ножнах и смешливо опуская глаза. Можно нести любые нелепости, лишь бы временно заболтать стригойку и усыпить ее бдительность. Ибо главная заповедь сенсея Кацуо гласит: не иди наповоду у врага, начинай бой в нужный момент и на выгодных для тебя условиях. Кроме того, я уже подозревала, чем может завершиться такой противоречивый разговор, после того как у сестрицы закончатся аргументы… – А ты сама-то как думаешь?

– О-о-о, – Андреа с умным видом возвела глаза к низкому потолку подвала. – Люди такие грязные и низменные животные, что я вполне согласна с Дарвином. Стригои, безусловно, дети Темного отца, а человек – уж точно произошел от этих хвостатых, краснозадых… – тут она заметила, что я непростительно отвлеклась, и возмутилась во весь голос: – Селестина, если ты не будешь смотреть на меня внимательно, то ни за что не сможешь представить себе, как выглядит…

– … обезьяна! – услужливо подсказала я, ехидно подмигивая.

Из горла стригойки вырвался громоподобный рев гнева.

– Ах ты, негодная тварь! – взвыла она, прямо из воздуха материализуя длинный боевой посох, угрожающе отсвечивающий переливами тусклого серого пламени. – А ведь я хотела поступить с тобой по-хорошему!

– Ага, вижу! – не осталась в долгу я, одним мягким движением извлекая Кото из ножен и занося его невысоко над головой, прикрывая лоб клинком, а грудь – слегка разведенными локтями. – Это ты им скажи, – я кивнула в сторону безвинно убиенных монахов. – Так я тебе и поверила. К тому же, экзорцисты давно взяли на вооружение главный принцип ФБР – никаких переговоров с террористами.

– Это я-то, что ли, террористка? – пренебрежительно хмыкнула Андреа, обеими руками прокручивая перед собой светящийся посох. Нужно признаться откровенно, выглядело это весьма впечатляюще.

– Не-а, ты даже не боец, – издевательски заявила я, – хоть и корчишь из себя великого джедая. Ты просто банальная, зацикленная на власти кровососка…

– А вот за соску – ответишь! – ощерилась сестрица. – Эти монахи знали слишком много, я удачно заткнула их болтливые рты.

– Ну да, я именно это и имела в виду – по ртам ты у нас спец! – с мнимой покладистостью согласилась я.

Стригойка стушевалась, не находя, что ответить.

«Ха, – насмешливо подумала я, – ты просто не проходила стажировку по подколкам и хохмам под чутким руководством Оливии и Натаниэля. А уж они-то по этой части кого угодно за пояс заткнут». Но тут нервы стригойки не выдержали, и она нанесла первый удар.

Светящийся посох с невероятной скоростью распорол воздух, сливаясь в одну размазанную полосу, почти не различимую. Она метила мне в висок, чуть наклонив оружие и вложив в движение всю инерционную силу вращательного момента. Твердо удерживая рукоять катаны правой ладонью и слегка подкручивая кэн левой, толчковой рукой, я плавно сместила Кото вбок, отражая напор посоха. Продолговатые долы на поверхности моего меча злобно и протяжно запели, озвучивая желание напиться крови врага. Соприкосновение двух противоборствующих боевых орудий породило громкий звон. Оба конца посоха заканчивались широкими обоюдоострыми лезвиями из мертвенно-бледной стали. Посыпались искры… Андреа дико взвизгнула и, уперев свое удивительное оружие в пол – ловким прыжком взметнула себя вверх, одновременно с этим приемом выполняя мощный удар правой ногой, направленный мне в корпус…

«Ничего себе кун-фу! – успела восхититься я, стремительно пригибаясь и плавным перекатом через плечо, уходя в сторону. – Кажется, я ее недооценила!»

Даже не потеряв равновесия, стригойка ответила яростной мельницей, мастерски вращая посохом. Лезвия так и мелькали. Вспомнив уроки мастера Кацуо, я сначала совершила обманный выпад на уровне шеи, а потом мгновенно перехватила кэн в одну руку и ударила снизу, метя в живот. Дезориентированная моей хитростью, Андреа с опозданием вышла из мельницы и развернула посох горизонтально, прикрывая плечи и голову. Но она не успела парировать достаточно эффективно и замешкалась – смещая оружие ниже. Острый кончик Кото задел ее брюшину, распарывая красивое платье и оставляя длинный разрез. Рана оказалась серьезной, чрево девушки начало стремительно распадаться вдоль, открывая отвратительные клубки черных, ритмично сокращающихся внутренностей. Хлынула зловонная темно-багровая кровь. Стригойка покачнулась, уронила посох и одной рукой схватилась за живот. В ее глазах зажглось неконтролируемое пламя безумия. Вторая ладонь, раскрытая и окровавленная, потянулась ко мне, наливаясь слабым свечением.

– Отходи, это магия! – предупреждающе закричал Гонтор де Пюи.

– Селестина! – раздался испуганный голосок Фионы, и малышка, посмевшая все-таки ослушаться моего приказа и неосторожно спустившаяся в подвал, вспугнутой птицей метнулась к нам, подкатываясь прямо под ноги раненой стригойке…

Андреа захохотала ликующе и утробно. Быстрота ее реакции изумляла. Я еще только наотмашь заносила клинок, желая отсечь направленную на меня кисть руки – и понимая, что катастрофически не успеваю, как стригойка уже смогла отнять руку от живота, практически на лету перехватывая хрупкое тельце девочки…

– Нет! – горестно взвыла я.

Но Андреа одним коротким сжатием клыков прокусила беззащитное горло Фионы и мощным вдохом втянула в себя ее кровь. Буквально на наших глазах чудовищная рана, уродующая плоть Андреа, начала затягиваться. Какой же все-таки немыслимой силой обладала эта адская тварь! Ее способность к мгновенной регенерации просто поражала воображение!

– Берегись! – снова вскрикнул старый рыцарь, но было уже поздно.

С ладони стригойки сорвался протуберанец холодного черного пламени, ударивший меня в грудь и отбросивший к противоположной стене. Удар оказался чудовищным. В голове снова помутилось, перед глазами замелькали красные искры…

«Да сколько же можно!» – успела мысленно возмутиться я, в черт знает какой по счету раз утрачивая ощущение реальности…

«Если вас ударить в глаз – вы, конечно, вскрикните. Раз ударить, два ударить, а потом… привыкните!» – столь претенциозная фраза способна родиться в устах лишь одного воинствующего философа – Оливии. Но если вдуматься, то подруга права. Ибо если вас хорошенько приложили по черепу, а вы – выжили, то это, бесспорно, следует считать чистейшей воды везением. Ударили повторно, но вы опять оклемались – совпадением. Ударили в третий раз, а вы и после этого свежи как огурчик и бодры, будто молодой петушок – уже надежно сформировавшейся привычкой. И никакое вовсе это не чудо, как поспешил бы сказать не в меру набожный Натаниэль, добавив любимое «аллилуйя»! Вот и получается, что здравый скептицизм, да еще в сочетании с непробиваемой головой и крепкими нервами – огромная сила, ничуть не уступающая по действенности божьему дару! А если не верите мне на слово – то проверьте сами!

Придя в сознание, я первым делом широко распахнула глаза, глянула перед собой и снова их испуганно зажмурила, недоумевая – почему все самое хорошее и самое плохое в нашей жизни случается так не вовремя? Даже окончание обморока…

Они сражались яростно и беспощадно, не на жизнь, а на смерть. Стригойка против стригоя, внучка против деда, ведьма против мага. Функцию оружия выполняли посох и трость, одинаково окутанные вспышками мертвенного потустороннего света. Де Пюи держался храбро, хотя мне сразу стало заметно, что возраст и телесная немощь доставляют ему немало неудобств. Андреа напирала:

– Как неосмотрительно было отказываться от Причастия Атонора! – притворно сочувственно вздохнула она. – Силы от подобного воздержания не прибавится.

– Я отрекаюсь от темной силы! – гневно выкрикнул патриарх, с трудом отражая удар посоха Андреа. – Я искренне раскаиваюсь во всех совершенных злодеяниях и вверяю свою душу Господу моему Иисусу Христу. Я готов бестрепетно принять уготованную мне кару и жажду покаянного возвращения в лоно христианской церкви. Да будь ты проклят, Сатана!

Стригойка злобно расхохоталась. Лавиноподобное эхо ее голоса, многократно усиленное магическим полем, шквалом отразилось от каменных стен подвала, сотрясая шкафы и поднимая вверх тучу бумаг. Я, впечатленная поистине устрашающей демонстрацией ее мистической власти, поджала ноги и свернулась в клубок, старясь занимать как можно меньше места и избегнуть прикосновения Тьмы. Я не стыдилась проявляемой мной слабости, мне с невероятной силой хотелось жить.

От потолка отделилось плотное черное облако, начавшее медленно оседать на наши головы. Лицо Гонтора приняло растерянное выражение. Он взмахнул тростью, но волшебный артефакт неожиданно переломился, будто хрупкая тростинка, и рассыпался бурой древесной пылью. Тогда де Пюи обвел помещение панически расширенными глазами, словно пытаясь отыскать что-то спасительное, способное действенно противостоять сгущающейся вокруг нас угрозе. Его лицо начало стремительно стареть, покрываясь разветвленным рисунком глубоких морщин и безобразной россыпью желтых пигментным пятен. Что-то неведомое быстро пожирало его жизненные эманации, превращая в сухую мумию. Судорога страдания прошла по телу стригоя. Он затравленно оглянулся по сторонам и вдруг заметил меня. На один краткий миг наши зрачки встретились. Старик нежно улыбнулся:

– Как же я посмел забыть о тебе, девочка! – мягко шепнули растрескавшиеся губы. – Но не бойся, мир достоин обрести еще один шанс на возрождение – в твоем лице, ангел. И он его получит, даже если эта попытка будет стоить моей никчемной, грешной души. Ты должна, ты обязана предотвратить наступление черной зимы…

Ладони Гонтора торопливо задвигались, совершая магические пассы и трепетно выплетая едва различимую серебристую энергетическую сеть, которую он заботливо накинул на мое свернувшееся в комок тело, бережно защищая от неотвратимо надвигающегося зла. Я ощутила легкое тепло, исходящее от моей нежданной брони, согревшее не только плоть, но и душу.

– Запомни, – сбивчиво зашептал стригой, наклоняясь ко мне совсем близко и совершенно игнорируя Андреа, нависавшую над нами с распростертыми руками и гипнотически полуприкрытыми веками, словно она ожидала появления чего-то всесильного. – Бог часто посылает нам испытания, призванные закалить наши бренные оболочки и возвысить наш слабый дух. Жадных он испытывает золотом, черствых – беспомощностью, наивных – глупостью, самовлюбленных – гордыней, эгоистичных – властью, сильных – слабостью. Но самые страшные испытания – это любовь, дружба и сострадание. Сумей пройти через них, девочка. Прощай, да хранит тебя Бо…

Но в этот самый момент Андреа наконец-то вышла из своего колдовского транса, взмахнула обеими руками и приоткрыла алый рот. Ее прекрасные губы немедленно сложились в некое подобие бездонного колодезного отверстия, из которого хлынула струя морозного ветра, ревущего и грохочущего под сводами подвала. Словно дождавшись столь ужасного подкрепления, черное облако полыхнуло зигзагами сиреневых молний и обрушилось прямо на нас…

Мне казалось, что мир навсегда утратил свои привычные свойства, суть и форму, сменившись клокочущими переливами остервенелого холода, тут же перетекающего в непереносимую жару адского пекла, неутомимо пытающуюся пробиться сквозь окутывающую меня магическую защиту, сотканную магистром де Пюи. Смерть находилась совсем рядом, стояла всего в какой-то паре миллиметров от моего левого плеча, протягивая ко мне свои скрюченные пальцы и скаля гнилые зубы. Она пыталась кусать и жалить, но не могла и, бессильно ворча и скрежеща, отступала перед непроницаемым барьером того, что можно создать лишь любовью, светом и добром. Старый «Совершенный» преподнес мне последний бесценный подарок, вложив в него не только остаток сбереженной силы и энергии, но и самую сущность своей так и не доставшейся Дьяволу души. Он спас мою жизнь, пожертвовав своей. А потом все закончилось так же внезапно, как и началось…

Моя защита бесследно растворилась, оставив после себя несколько тонких серебристых ниточек, которые я скрытно подобрала и зажала в кулаке. Темное облако тоже исчезло, превратившись в мутное марево, медленно впитывающееся в кучи осклизлых, набухших сыростью бумаг. Андреа по-прежнему стояла в центре комнате, сверля меня неотступным взглядом налившихся кровью глаз.

– Ты, – дико прорычала она, – девчонка! На вид – такая тощая, слабая и беззащитная. Что же есть в тебе такое, что заставило даже моего умудренного годами деда пойти против своего народа?

– Добро Бога, Свет Бога, Слово Бога! – с вызовом ответила я, поднимаясь на ноги и отвечая сестре не менее уверенным взглядом. – И знай, я не позволю тебе истребить людей, я их защищу!

– Что? – оторопело спросила Андреа, не веря собственным ушам. – Ты? С этой жалкой кучкой твоих никчемных друзей? Опомнись, глупая! Ваш монастырь разрушен, Иисус и его архангелы укрылись на небе, страшась нас и не рискуя вмешиваться в земные дела. Да они даже не слышат ваших молитв и не видят постигшей вас беды, настолько сильна магия Темного отца. Что вы можете?

– Не сдаваться! – упрямо ответила я.

Андреа недоверчиво хихикнула:

– Это так мило! Уверена, ваше сопротивление окажется забавным и незапланированным развлечением, отлично вписывающимся в программу Большого карнавала!

Стригойка огладила руками свое изрядно попорченное платье и поправила растрепавшиеся волосы. На ее губах змеилась мечтательная улыбка. Она протянула ко мне раскрытую ладонь и задумчиво поводила ею, словно пытаясь ощупать окружающий меня воздух. Потом разочарованно вздохнула и отдернула пальцы.

– Сейчас ты сильна. А я истратила много сил и ослабела. Тебя защищает архангельская аура, дарованная вашим Богом. Ты непорочна и чиста. Но поверь моему опыту, – она мерзко ухмыльнулась, – это у тебя не навсегда. Когда-нибудь ты совершишь что-то такое, что ослабит твою защиту, запятнает твою душу, тело и ввергнет в пучину греха. И тогда я тебя достану! Мне нужно просто подождать! До свидания, Дочь Господня, – в голосе стригойки прозвучала откровенная насмешка, – пока что – невинное дитя божье. Я умею ждать!

Я только хотела ответить, что, мол, фиг тебе, не дождешься, гадина, я не собираюсь грешить, нарушать Божьи заветы и заповеди, как вдруг тело стригойки мелко затряслось, задрожало, утратило прежние обольстительные очертания и… рассыпалось целым ворохом серых, отвратительно противных мышей, резко метнувшихся прочь – в многочисленные дыры и щели. Андреа пропала, думаю, преднамеренно выбрав столь экстравагантный способ отступления.

– Вот это магия! – вслух произнесла я, потрясенная до глубины души. – Как же можно бороться против такой силы?

От тел невинно убиенных монахов и малышки Фионы остались лишь темные пятна копоти, почти впитавшиеся в мокрую бумагу. Но рядом со мной еще лежал мертвый Гонтор де Пюи, превратившийся в жалкий обугленный остов.

– И что мне теперь делать? – растерянно вопросила я у окружающей меня тишины, опускаясь на колени и кончиком указательного пальца прикасаясь к берцовой кости погибшего стригоя. – Монахи ничего мне не рассказали, унеся с собой в могилу тщательно оберегаемые ими тайны. Вы тоже не успели закончить свое увлекательное повествование, – я виновато погладила останки великого патриарха. – Вы погибли из-за меня, и я… – но, очевидно, мое робкое касание все-таки оказалось слишком тяжелым, хрупкие обугленные кости не выдержали и начали рассыпаться. Я горестно вскрикнула. Но процесс уже стал необратимым. Ключицы, лопатки, череп невероятно правильной формы с высоким лбом и красивыми, сильными челюстями… Вскоре все это исчезло, передо мной покоилась небольшая кучка серого пепла.

– Прах к праху! – печально напутствовала я. – Секреты так и остались секретами. Надеюсь, Иисус простил тебя, храбрый Гонтор де Пюи, и принял в Рай еще одну сумевшую очиститься от скверны душу!

Внезапно пепел пришел в движение. Мельчайшие частицы плавно перемещались по полу, складываясь в буквы.

– Стол! – потрясенно прочитала я. – При чем тут стол?

Но, увы, пепел не расщедрился на еще хотя бы одну подсказку, превратившись в серебристую звездную пыль, поднявшуюся вверх и растаявшую без следа. В воздухе разлился сладкий аромат ладана и мирры, да пронеслось легкое краткое дуновение, сходное с шелестом ангельских крыльев. На моих глазах выступили крупные слезы облегчения и умиления, я уверовала – Бог сжалился над старым стригоем и принял его в свои всепрощающие объятия.

Я в последний раз проникновенно шмыгнула носом и поднялась на ноги. В помещении имелся один-единственный стол – неописуемо обшарпанный и ветхий. Я целеустремленно обшарила все ящики, не пропустив ни малейшей полочки, ни самого захламленного уголка. В столе хранилась прорва ненужных вещей – свечные огарки, медные крестики и давно засохшие, обглоданные крысами хлебные корки. Связки выцветших документов и религиозные брошюры. Но, увы, я не обнаружила ничего, способного пролить хоть каплю света на интересующие меня тайны. Впрочем, я и сама не знала, что именно ищу. Уже почти отчаявшись, я случайно провела ладонью по внутренней поверхности столешницы этой шатающейся и скрипящей мебели. Совершенно неожиданно мои пальцы наткнулись на что-то тонкое и плоское, приклеенное к столу с помощью скотча. Я осторожно высвободила бесценную находку. Это оказался компьютерный диск, предусмотрительно завернутый в толстый слой прозрачного целлофана. Я сунула его в карман короткой кожаной курточки, так и оставшейся на мне под теплой меховой «Аляской», подаренной незнакомцем.

– Ага! – возликовала я. – Похоже, мои замшелые монахи не чурались последних достижений технического прогресса и были весьма продвинутыми стариками. Спасибо вам! – я благодарно поклонилась тему месту, где совсем недавно лежали тела братьев-госпитальеров. – Вот только почему вас двое – вместо трех?

Но в подвале царила могильная тишина. Я пожала плечами и вышла из архива, более не собираясь нарушать покой, оберегающий память о погибших здесь людях. При этом я пребывала в абсолютной убежденности, что защитивший меня стригой ничуть не подходил под презрительное определение «тварь» и перед лицом смерти вел себя как самый человечный из людей и принял неоспоримо благостную и мученическую кончину.

Обратный путь стал для меня решающим испытанием силы воли, твердости характера и выносливости духа. Меня спасла закалка, выработанная утренними пробежками. Вьюга ярилась и злобствовала, не желая выпускать из своих ледяных лап упрямо ускользающую жертву. «Зачем ты страдаешь, ведь я так нежен и мягок! – манил снег, затягивая в свои убаюкивающие объятия. – Ляг, не беги, смотри вечные сны смерти!» Но я настойчиво шла вперед, прикрывая лицо отворотами капюшона и обретая свежие силы в мечтах о кареглазом незнакомце. «Смирись, непокорная! – предательски вкрадчиво выпевал ветер, уподобясь волшебной эоловой арфе. – В этом мире уже нет никого, кроме меня!» Но я не хотела сдаваться. «Я твой друг! – завлекала и обманывала темнота. – Я дам тебе вечный покой и приют, только остановись, не беги…»

Мокрая, продрогшая, усталая и почти омертвевшая я ввалилась в вестибюль гостиницы «Звезда Венеции» и обессиленно рухнула на руки торопливо подхватившей меня Оливии. Я все-таки дошла.