Книга: Эра зла
Назад: Глава 7
Дальше: Глава 9

Глава 8

Вечерело. Я, подтянув к груди колени скрещенных в лодыжках ног, сидела на полукруглом камне, сиротливо выступающем из окружающих его сугробов. Солнце медленно клонилось к западу, не меньше меня уставшее за этот трудный день, слава богу уже подходивший к концу. Близились опасные для каждого стригоя закатные полчаса, но, честно говоря, мне было наплевать. На себя, на замок с его тайной, на весь мир… Я не сводила с Чейта пристального, тяжелого взгляда, лениво размышляя: а так ли уж нужны мне спрятанные в нем артефакты? К чему они мне теперь, ведь я уже потеряла то, чем дорожит каждый человек, а точнее любовь и дружбу бесценных для моего сердца созданий. Я потеряла все, а поэтому «Бич» с его мифической силой и мощью уже никак не тянул на утешительный приз, ибо в любом случае он не сумеет возместить понесенные мною потери. Так стоит ли тревожить покой спящей под развалинами Хранительницы и являть миру наследие Господа? Готов ли мир узреть Божьи артефакты? Пойдут ли они ему на пользу, или же, как это случается сплошь и рядом, благими намерениями окажется вымощен путь в ад? Меня мучили противоречивые чувства. С одной стороны, я очень хотела спуститься в подвал Чейта и освободить Эржебет, а с другой — почему-то не верила в благополучный исход этой акции. Как не верила и в светлое будущее своей любви…
Любовь — это слишком старая и слишком наивная сказка, чтобы в нее могли верить умные женщины. Именно так я и думала всегда, вплоть до последнего времени, легкомысленно отвергая вопиющий глас собственного сердца. Я не хотела, я попросту отказывалась верить в любовь! Я оттолкнула влюбленного в меня вервольфа, уповая на собственную силу, теша свое самолюбие и раздувая собственные амбиции. Я лелеяла свою обиду и дала волю злости, забывая о том, какими уязвимыми и черствыми делают нас негативные эмоции. Я предпочла политику «выжженной земли», прогнав от себя тех, кто протягивал мне руку дружбы и поддержки. И, черт меня побери, я ведь кажется добилась желаемого! Так почему же я не ощущала теперь радости? Нет, сейчас мне было плохо. Сегодня, когда мне стало понятно, что Конрад бесповоротно потерян и уже не вернется, я испугалась, почувствовав себя осиротевшей, одинокой и никому не нужной. Дорога в женский ад вымощена мужскими ребрами, и поэтому моя жизнь утратила какой-либо смысл. Нет, в ней еще оставалась цель, но лишенная крыльев душа медленно умирала, корчась от невыразимой боли, не имеющей никакого внешнего проявления. Впившись ногтями себе в ладони, я разразилась беззвучным криком.
Я рыдала без слез, потому что моя жизнь казалась мне каким-то безысходным серым кошмаром. Ибо если все вроде бы идет хорошо, но, как и говорил Тристан, счастья нет, то хуже уже ничего не придумаешь. Ведь мне еще так мало лет, но все свои мечты я уже растеряла, оставила где-то в прошлом, а на душе сейчас пусто и тоскливо, и нет сил и желания двигаться дальше. Я очутилась в непроглядной духовной тьме, а света ждать неоткуда. Имея в принципе все необходимое для жизни, и даже больше, гораздо больше, я не понимала, к чему стремлюсь. Я не могла взять в толк, то ли я глупая, жду чего-то нереального, прекрасного и несбыточного, или же в том образе жизни, кой я сейчас веду, есть нечто неправильное, что буквально перекрывает мне кислород. Да, я четко осознаю: в моей жизни нет настоящей любви, той, без которой не спится, не дышится и не мечтается. Без нее я хуже зверя, отвратительнее прокаженного, бесполезнее поднятого из земли мертвеца-мороя, ибо моя душа подобна расколотой и пустой чаше. Так кто же я такая, зачем я живу на белом свете, почему, для кого и ради чего?
Если оценивать объективно, то, возможно, я просто утрирую, сильно преувеличивая свое одиночество. Ведь у меня все-таки есть Тристан и его чувство. Есть, но теперь я поняла: я его не люблю. Все произошедшее между нами можно назвать как угодно: страстным порывом, внезапной слабостью, выбросом адреналина, вызванного предчувствием скорой смерти, но только не любовью. Я ошиблась, допустив близость с этим мужчиной, и сейчас ужасно раскаивалась, желая повернуть все вспять и не допустить того, что, увы, уже свершилось… Я его не люблю и не хочу обманывать, ибо Тристан этого не заслуживает. Он достоин чего-то большего, более счастливой жизни и куда лучшей женщины, чем я!
То, что произошло между нами, каково это было? Приятно, спокойно и достаточно просто. Так получается, когда друзья начинают заниматься сексом. Есть какое-то теплое чувство по отношению друг к другу, есть та или иная степень доверия, есть секс и этого достаточно, чтобы не ощущать себя несчастным. А любовь?.. Да кто ее видел в реале, эту самую любовь? Что она есть такое? Все мы знаем, что о той безумной страсти, которая толкает на невероятные подвиги и на предательство, разрушает, испепеляет, наполняет жизнь смыслом и счастьем (или несчастьем, разницы почти никакой нет), написано немало книг и песен, сняты сотни фильмов. Но кому из людей случается испытать ее на самом деле? Многим ли? И вот, как на беду, мне требовалось именно это: срывание крыши, бурление крови и безостаточное растворение в другом человеке! И дать такое чувство мне мог только он, только мой возлюбленный враг, мой Конрад!..
Постепенно я пришла к некоему закономерному и вполне очевидному выводу: счастье и несчастье, любовь и ненависть, рай и ад — все они являются в первую очередь не какими-то осязаемыми, реальными объектами, а по большей части проявляются как овеществленные эмоции и зависят от нашего внутреннего состояния. А правда ли, что для счастья нам нужна взаимная любовь? И почему именно она?..
Внезапно мои размышления прервал ритмичный скрип снега под чьими-то сапогами. Я навострила уши, но специально не оборачивалась, каким-то шестым чувством ощущая, ко мне приближается он, а его мысли идеально созвучны тем, кои еще пять минут назад буквально выворачивали наизнанку мою душу. Он подошел максимально близко и деликатно кашлянул, привлекая мое внимание.
— Привет! — просто сказала я, не меняя позы.
— Привет! — обрадованно ответил Конрад, а в его голосе прозвучала нотка удивления, потому что его не прогнали и не обругали. — Я подумал, нам нужно поговорить.
— Ты на меня не обиделся, получив такую записку? — Моя спина непроизвольно напряглась так, что аж мышцы одеревенели.
— Чтобы не разочаровываться в женщинах, не нужно изначально их идеализировать! — спокойно произнес оборотень.
— Логично! — согласилась я, поворачиваясь к нему. — Слишком много неразрешенных вопросов у нас накопилось. Садись рядом, пообщаемся…
— Не выговорившаяся женщина подобна бомбе замедленного действия! — то ли польстил, то ли сыронизировал Конрад.
— Да? Тогда слушай… — начала я, но мой собеседник шутливо приложил палец к своим губам, приказывая мне повременить с излияниями.
— Ну уж нет! — бурно запротестовал он. — Не знаю, какие сюрпризы ожидают нас в подвалах Чейта, но почему-то мне кажется, что нынешний вечер — это наш последний шанс расставить все точки над «и», последняя возможность побыть вместе…
— Нужно верить в лучшее, а не ждать хорошего! — с оптимизмом перебила я.
— Вот именно, — с энтузиазмом подхватил Конрад, — и поэтому я намерен провести наше свидание в куда более романтической обстановке!
— Да? — Я потрясенно отвалила нижнюю челюсть, ошеломленная его словами. — И чего же ты хочешь?
— Я приглашаю тебя на ужин, — произнес он с некоторой заминкой. — Понимаю, это звучит нелепо и неуместно, но тем не менее…
Я восхищенно рассмеялась. Вот так сюрприз! Ужин на двоих, ночью, в заснеженном поле у подножия замкового холма, вблизи от стен Чейта, в коем спит не мертвая стригойка, Хранительница «Бича Божьего» и наследница брата Иисуса!.. Видит Господь, ничего подобного я еще не видела, не испытывала и даже не предполагала. Да-а-а, на такое предложение способен только Конрад! Я порывисто вскочила, с уважением и восторгом разглядывая мужчину, стоящего рядом со мной. Уж не знаю, кто как, а я всегда в первую очередь обращаю внимание на профиль своего собеседника. Одни мужчины обладают безобразными носами и подбородками и поэтому смахивают на утят-переростков, другие — на собак, третьи — на ишаков. Но все эти обидные сравнения не имели ни малейшего отношения к моему Конраду. Судьба наделила его аристократичными чертами лица и идеально пропорциональной фигурой античного героя. Клянусь, я не встречала никого другого, кто превосходил бы его по красоте и внешней привлекательности, удивительно гармонирующей с душой авантюриста и сложным, противоречивым, но вместе с тем невероятно притягательным характером. Но при всем том этот тип очень сильно меня раздражал. Он казался ядовитым, как скорпион, только вот попав в опасную ситуацию, сам себя кусать не торопился. Он был хищником и даже не пытался этого скрыть, никак не маскируя свои желания и инстинкты. Я никогда не принадлежала к разряду патологических жертв, но рядом с Конрадом ощущала себя довольно неуютно. Он и отталкивал, и безумно привлекал меня к себе, завораживая вопиющей противоречивостью своей непостижимой натуры. У него было жесткое лицо и очень умные глаза, но он редко смотрел на собеседника в упор. Конрад пугал меня, как пугают безумцы, стихийные бедствия, голодные хищники и люди, переступившие нормы морали и совести. Но, рассуждая подобным образом, я знала со стопроцентной уверенностью, что мы с ним похожи, сделаны из одного теста и принадлежим к одной породе. На счастье или на беду нас свела сама жизнь, и поэтому нам уже никуда не деться от ее выбора. Мы связаны намертво — надолго ли, на краткий ли миг, но сие от нас не зависит, ибо сопротивляться судьбе глупо и опасно…
— Пойдем, — без малейшего принуждения нежно позвал Конрад и призывно протянул мне свою раскрытую ладонь, — это недалеко.
И тогда я доверчиво вложила свои пальцы в его ладонь, чтобы последовать за ним. Мы шли молча, рука об руку, мягко соприкасаясь плечами, локтями, бедрами. Прекрасно понимая, что прогуливаемся так в последний раз, мы не торопились нарушить связавшую нас тишину, наслаждаясь каждой секундой этой безгрешной близости, стоившей сотни самых страстных ночей и тысячи признаний в любви. Иногда мы ошибочно полагаем, будто людей соединяют слова, клятвы и обещания. Нет, это не так. Умение молчать, вслушиваясь в сердцебиение любимого, — вот высшая фаза любви, не требующая иного подтверждения. Тишина, венчающая нас, соединяющая нас на века, есть истинный гимн взаимной любви. В вечности, в жизни и даже в смерти…
Мы отошли совсем недалеко, обогнув холм с правой стороны.
— Не ресторан, конечно, — извиняющимся тоном произнес Конрад, — но все же… — Он широко развел руки: — Прошу к моему скромному столу!
Я посмотрела в указанном им направлении и охнула, ощутив себя попавшей в сказку.
Вервольф отгреб снег, сформировав в нем небольшую, безупречно круглую площадку, со всех сторон огражденную высокими белыми стенами. Для того чтобы защитить меня от солнечных лучей, он устроил наклонный навес, затянутый куском брезента. В центре сего уютного убежища горел костер, на котором поджаривались нанизанные на палочки колбаски. Не шашлык Еноха, конечно, но тем не менее запах от них исходил просто замечательный. На импровизированном столе стояли три бутылки вина. Идиллическую картину дополняли два мягких сиденья, очевидно вынутые из грузовика. Это место, выглядевшее столь простым и безыскусным, ассоциировалось в моем восприятии с уголком тишины и покоя, случайно образовавшемся в царстве холода, смерти и хаоса. И мне мучительно захотелось хоть на миг позабыть о разделившей нас вражде, обо всех навалившихся на нас заботах и проблемах. Я опустилась на одно из сидений и зачарованно закрыла глаза, прислушиваясь к опускающейся на землю ночи. Ветер притих, будучи не в силах пробиться сквозь построенные Конрадом стены из снега, а воздух пах приторно и незнакомо, донося со стороны Чейта легкое, чуть улови мое зловоние, источаемое разлагающейся плотью. Я взглянула на небо. Смутно виднеющийся между тучами месяц щерился неровным полукругом и был похож на ломоть недозрелого сыра. Звезд было совсем немного — я видела лишь самые крупные, — а Млечный Путь растекся туманной вуалью, создавая траурный покров скорби и раскаяния. Конрад снял с огня прожарившуюся колбасу и протянул мне.
— Пир во время чумы, в преддверии Эры зла, — мрачно пошутила я.
— Сумерки богов, — в тон мне поддержал он. — Но, как говорит Оливия, умирать сытыми намного приятнее и веселее.
Я ответила улыбкой, и следующие несколько минут мы увлеченно ели, запивая пищу терпким холодным вином. Настроение у меня было не то чтобы очень скверное, однако я бы поостереглась назвать его хорошим. Наш ужин слишком походил на поминальную тризну, свершаемую по покойнику, и это угнетало. Наконец Конрад вытер губы пригоршней снега и задумчиво уставился в огонь, избегая встречаться со мной взглядом. Он казался исполненным мрачной решимости, ведь его лоб отрешенно хмурился, выдавая напряженную работу мозга. Я тоже молчала, пытаясь угадать или почувствовать его мысли…

 

Но Селестина ошибалась, приписывая Конраду какие-то душевные метания, недоступные ее восприятию, ибо сейчас вервольф не думал ни о чем. Ему просто стало удивительно хорошо, так хорошо, что даже чуть-чуть больно. Он давно привык сознательно не ограничивать себя в удовольствиях, заглушая ими угрызения совести за десятки совершенных убийств, но никакие прежние сибаритствования не шли в сравнение с его нынешними ощущениями, ибо сейчас с ним происходило нечто совершенно иное. Он находился в обществе женщины, просто разговаривал с нею, и от этого банального процесса ему было невероятно хорошо. Причем он сам искал общества Селестины. Он не испытывал с ней дискомфорта, скуки, раздражения или усталости — всего того, что заставляло его всю жизнь отгораживаться от других представителей своего вида. Он мог молчать, мог даже не смотреть на Селестину, но от того, что она просто сидела вот тут, рядом, в полуметре от него, по коже Конрада пробегали приятные мурашки, и ему хотелось улыбаться. Оборотень понял: в его жизнь пришла настоящая любовь, та, ради которой можно пожертвовать всем: свободой, честью, принципами и даже самим собой. Пожертвовать душой и плотью, потому что смерть ничто по сравнению с ее улыбкой, ее молчанием, ее зелеными глазами, сияющими от обуревающей девушку нежности. И Конрад дал себе обещание: если придется, то тогда он не задумываясь примет самую лютую смерть, лишь бы спасти Селестину от того, что покамест еще дремлет под развалинами Чейта, но безудержно стремится вырваться наружу. Возможно, Селестина просто не осознает природы заключенного в подземелье зла, но Конрад чувствовал его всеми фибрами своего тела и догадывался, что оно несет погибель, грозящую поглотить все сущее. И если желание Селестины состоит в том, чтобы выпустить на волю оное вселенское зло, то он никак не сможет помешать своей упрямой возлюбленной, но при этом все равно спасет ее от смерти. Спасет, пусть даже ценой своей собственной жизни.

 

— О чем ты думаешь? — неожиданно спросил Конрад, еще мгновение назад выглядевший совершенно дезорганизованным. Его глаза горели какой-то фанатичной, совершенно непонятной мне решимостью. Что он задумал?
— О завтрашнем дне, — откровенно ответила я. — Утром я намереваюсь спуститься в подземелье замка и покончить с тайной, сокрытой под его фундаментом.
— Обещай только то, что сможешь выполнить с божьей помощью, — посоветовал оборотень, и в его голосе я услышала нотки неподдельного беспокойства за мою жизнь.
— Я совершу задуманное без чьей-либо помощи. — Я с горькой иронией покачала бокалом с вином. — Истина не в вине, она находится еще ближе и заключается в том, что я уже не имею права рассчитывать на благосклонность Темного Отца, а на милость Господа — еще не могу!
— Полагаю, мне никаким способом не удастся отговорить тебя от похода в замок? — не спросил, а скорее уточнил фон Майер.
— Даже не пытайся, а то хуже будет! — почти вежливо предупредила я. — Не стоит заблуждаться, считая меня слабой и беззащитной девицей, легко поддающейся чужому влиянию. Я уже не откажусь от своей идеи.
— Женщин не существует, просто есть антимужчины, — философски изрек вервольф. — Упрямые, самоуверенные и настырные!
— «Вообще-то я умею лучше!» — воскликнул Бог, после того как создал мужчину! — злорадно парировала я. — Вам что, всем сносит голову от осознания собственной силы?
— Тебе нравятся слабаки? — Конрад растерянно потер подбородок, заросший колючей щетиной. — Никогда бы не подумал…
— Отсутствие силы еще не гарантирует наличие ума! — нещадно съязвила я.
— Да при чем тут ум? — не выдержал оборотень, сердито ударяя себя ладонями по коленям. — Разве ты не понимаешь, как опасно пробуждать спящее в замке зло?
— Эржебет — не зло! — не сдавалась я, краем сознания вспоминая, что Тристан утверждал то же самое. — Она просто слабая, оклеветанная и обиженная женщина.
— Ой ли? — ехидно прищурился Конрад. — А она, случаем, не вампир ли, нет?
— А разве я не вампир? — Я мстительно выставила клыки, напоминая увлекшемуся спором оборотню о произошедшей со мной трансформации. — По-твоему, каждый стригой несет в себе только зло? А Тристана ты видел?
— Твоего смазливого дружка? — пренебрежительно переспросил Конрад, и ревность, явственно читающаяся в его интонациях, пролилась живительным елеем на мою израненную самобичеванием душу. — Видел! Не впечатлил! И учти, ТЫ, — он намеренно подчеркнул это обращение, — ты можешь стать такой, какой захочешь: хоть темной, хоть светлой. Ты пока еще свободна в выборе своего жизненного пути. А душа Эржебет уже давно очерствела и жаждет исключительно одной лишь мести. Она навсегда отреклась от милосердия…
Я мысленно вздрогнула, ибо Конрад употребил то же самое определение, каким еще совсем недавно оперировал другой, также не безразличный мне мужчина — Тристан. И я невольно подумала: «Неужели я как-то неправильно понимаю смысл милосердия?»
— Сам придумал этот бред или кто подсказал? — недоверчиво выпалила я, изрядно раздосадованная его репликой. — Эржебет нам не враг!
Конрад криво дернул небритой щекой, словно страдал острой зубной болью.
— Поразительное дело — женская интуиция! — язвительно сообщил он. — Вот ты ведь уже чувствуешь, что говоришь не то, но все равно продолжаешь упрямо гнуть свое, да еще хочешь быть выслушанной до конца.
— Ее нужно освободить! — упрямо требовала я, хотя предчувствие скорой беды уже скребло мою душу своими острыми кошачьими когтями. — Она мой предок, и мне предназначено стать новой Хранительницей «Завета».
— Зачем? — коротко спросил он, повергая меня в ступор этим предельно простым вопросом. — Зачем?
Я растерянно прикусила язык, маясь, мысленно подбирая нужные слова, способные четко обосновать мою нравственную позицию, но так и не находя весомых аргументов, призванных убедить Конрада в моей правоте.
— Я думаю, что «Завет» сделает меня счастливой… — собравшись с духом, неуверенно промямлила я. — Разве все люди не мечтают об одном и том же — о простом человеческом счастье?
Но вместо того чтобы проникнуться силой моих доводов, вредный вервольф высокомерно откинул назад свою гордо посаженную голову и громко заржал, вульгарно до неприличия. Я ошеломленно хлопала ресницами, раздосадованная его парадоксальной реакцией. М-да, кажется, уколоть Конрада оказалось делом не из легких. В искусстве фехтования на словах он не имел себе равных. Он всегда отражал наносимые ему удары с молниеносной быстротой и точностью, безупречно владея логикой и намного превосходя меня в умении подчинять своему влиянию.
— Не нахожу в этом ничего смешного! — со злостью процедила я, в очередной раз забывая о том, что злость делает нас слабее. — Ты никогда меня не уважал и не считался с моим мнением.
— Любимая! — печально вздохнул вервольф, мгновенно обезоружив меня этим бесхитростным словечком. — Признаюсь откровенно: я стал сентиментальным, и даже, наверное, поглупел и постарел — мне хочется сказок…
— А я-то тут при чем? — сварливо буркнула я. — Намекаешь, что я не подхожу под критерий сказочной принцессы?
— Хуже! — еще громче вздохнул он. — Извини, но ты своими же руками старательно гробишь нашу сказку, нашу любовь. Разве ты не понимаешь — мы и так уже счастливы…
Я кисло поморщилась, будто глотнула уксуса. Конрад вел себя уж слишком обыденно. Как будто он не знает, что, закончив приставания извинениями, можно обидеть любую женщину.
— Нет, не извиню! — Я протестующе пнула пустую бутылку из-под вина. — Ты рассуждаешь как обыватель, ты себялюбиво отвергаешь гибнущий мир и зацикливаешься на своем мещанском благополучии. Ты не хочешь признать того, что Эра зла скоро поглотит всех людей…
— А мне плевать! — холодно отчеканил он. — Почему этот мир должны спасать именно мы? Ведь другие в это самое время спокойно отсиживаются за нашими спинами! Я устал отдуваться за других, я выживу при любом раскладе, если только не взвалю на свои плечи чужие проблемы. Я выживу и спасу тебя. А остальные… — Он надменно взмахнул рукой. — Наплевать!
Я до крови прикусила свою нижнюю губу, до глубины души возмущенная его пофигизмом и эгоизмом. А я-то еще ставила его выше Тристана! Я скучала по нему, переживала из-за него и даже считала потерю его любви равнозначной концу своей жизни! А он, он… Он был для меня всем, а стал — ничем. Да он просто трус, предатель и сволочь! Мне мнилось, что в моей голове раздается вполне реальный грохот — то рушились мои грандиозные планы, чаяния, убеждения…
— Конрад, — я смотрела на него с мольбой во взоре, — прошу, забери обратно свои последние слова, потому что я способна простить тебе все, кроме предательства…
— Да-а-а? — взвился он, точно так же поддавая ногой ни в чем не повинную бутылку, покатившуюся обратно ко мне. — А ты уже возвела меня в ранг эталона? Зря! Никогда не претендовал на звание образцового героя девичьих грез!
— Искать мужчину без изъянов может только женщина без извилин! — устало опровергла я. Похоже, все ранее сказанное о женщинах вполне применимо и к мужчинам. Кумиры не существуют, они просто чахнут и дохнут в условиях нашей суровой реальности. Идеализировать нельзя никого. Дабы не разочаровываться.
— Не утрируй! — фыркнул циничный оборотень. — Что у женщины на уме — уму не понять.
— Ты считаешь меня глупой идеалисткой? — без обиняков спросила я.
— Да! — согласно ухмыльнулся он.
— И уверен в том, что я готовлюсь совершить не доброе дело, а величайшую ошибку своей жизни? — продолжила я.
— Да! — Его губы вытянулись в прямую, хищную линию, придавая красивому лицу мужчины подобие ужасной звериной морды.
— Но ты все равно пойдешь со мной, так? — Я была уверена в его утвердительном ответе.
— Да! — однообразно отреагировал Конрад. — На кого же я тебя брошу-то?
— Абсурд. Слишком много «да», и ни одно из них не приносит радости. Какой абсурд! — Я отчаянно схватилась руками за голову. Любимый мужчина не сводил с меня глаз, исполненных жертвенной решимости, пока я пыталась договориться с собственной совестью, отлично понимая, что при этаком раскладе он сунется за меня в первую же подвернувшуюся ловушку и непременно погибнет. А я до конца своих дней буду потом жить с грехом на сердце. Потому что не с кем больше будет…
— Разве этот мир не достоин того, чтобы за него боролись? — робко выдавила я, надеясь пробить броню его практичности.
— Ха-ха! — наигранно выдал он. — Борьба за мир — это все равно, что секс за девственность!
— Значит, мы так и не найдем общего языка? — разочарованно подытожила я.
— Почему не найдем? — изумился он. — Запросто! Давай сейчас же встанем с этого места, уйдем далеко-далеко и заживем тихо и счастливо, только для себя двоих, забыв про всех страждущих и обездоленных. Мы предоставим людей их собственной участи, ведь именно в этом и состоит настоящее милосердие: каждый в итоге получает то, что заслужил. Ты все равно не сможешь помочь всем, так не продлевай их агонию, дай людям умереть быстро и безболезненно…
«Энтузиазма и предвкушения у него столько же, сколько было у змия в райском саду, — подумала я, наблюдая за одухотворенным лицом Конрада и внимая фонтану его красноречия. — Ах, как сладко он меня искушает! Дескать, откажись от борьбы за всеобщее спасение, и будет тебе твое маленькое, тихонькое, корыстненькое, подленькое счастье…»
— Видит бог, — внезапно, с надрывом выкрикнул оборотень, — в душе я так хочу променять тебя на другую, тихую, домашнюю, послушную женщину. Но не могу!
— Женщина, у тебя есть другая женщина? — вырвалось у меня, и я тут же пожалела, что не заткнула себе рот рукой.
Конрад покосился на меня с удивлением. Улыбнулся.
— А тебе зачем это знать?
— Просто… — Меня спасла полутьма, и он не увидел предательского румянца, залившего мое лицо целиком, до самых ушей.
— У меня есть нечто лучшее! — торжественно провозгласил оборотень.
— Мужчина? — пакостливо ухмыльнулась я.
— Не угадала.
— Хобби?
— Прошлое, — неожиданно печально ответил Конрад.
— Извини, но тогда ты феномен, — развела руками я. — Пусть человек живет в реальном отрезке бытия, но его личное время всегда имеет три формы: прошлое, настоящее и будущее. А у тебя одно вместо трех.
— В прошлом ты была моей, — эхом откликнулся он. — Наша любовь осталась в прошлом, так и не перейдя в следующую фазу.
— Прости. — Я поднялась с нагретого сиденья. — Я не хочу возвращаться в прошлое, ибо меня волнует настоящее, и мне не безразлично будущее. Я… — Тут я внезапно почувствовала себя плохо, покачнулась и чуть не упала.
Конрад бросился ко мне и подхватил, обеспокоенно щупая мой холодный лоб, покрытый противной липкой испариной.
— Ты давно не пила кровь? — грубо предположил он, попав в точку.
— Давно, — откровенно созналась я. — Уже и не припомню, когда в последний раз.
— Ясно, — он резко оборвал незаконченную мной фразу, закатал рукав куртки и обнажил свое смуглое запястье. А затем Конрад выхватил из привешенных к поясу ножен кинжал, полоснул им себя по руке и прижал к моим губам набухшую кровью рану.
— Пей! — повелительно приказал он. — Пей, черт тебя побери!
Опьянев от заманчивого запаха, наполнившего мои ноздри, я жадно глотала чуть горьковатую кровь, сильно отличающуюся от человеческой по вкусу и консистенции. Это оказалось просто потрясающе! Так, как если бы после грубого суррогата мне вдруг предложили продегустировать раритетный коньяк столетней выдержки… А потом любимый ультимативно оттолкнул меня от себя и побрел прочь, немного пошатываясь от слабости, вызванной обильной кровопотерей. Он вел себя как совершенно чужой мне человек… Господи, за что же ты послал мне такие адские муки от примитивных земных радостей?
Я жалобно смотрела вслед Конраду, но так и не нашла в себе желания побежать следом и вернуть того, кто уходил навсегда! Теперь я знала наверняка: увы, мы слишком разные. Мы не сошлись во взглядах на счастье и поэтому обрекли себя на горечь разлуки. Я никогда не смогу быть рядом с ним, но как же я смогу жить без него? Нежность, ненависть, протест — все эти эмоции смешались воедино, причиняя чудовищную боль. Мне пришлось выбирать между любовью к мужчине и милосердием к этому миру, и теперь я осталась без Конрада, ибо предпочла милосердие. Я смотрела на звезды и глотала слезы отчаяния, загоняя их внутрь себя, в свою душу, в свое израненное сердце…
Все-таки я оказалась права на все сто процентов, подозревая, что если останусь с ним, то однажды его объятия станут все теснее, а мое личное пространство неизбежно уменьшится до мизера, его просьбы превратятся в требования, а улыбка на его лице сменится самодовольной, капризно-раздражительной гримасой. Но я не стала ждать, ибо убила его сейчас! А теперь, когда я осталась одна — свободная и независимая, я уже могу бестрепетно заглянуть в шкаф своей памяти и достать из-под вороха белья пожелтевшую от старости помятую фотографию того единственного, кому я хотела отдать всю свою жизнь, того, кто умел делать меня счастливой, того, от кого невозможно было отвести глаз.
Того, кто однажды тоже меня убил…
Чем приятнее грех, тем неприятнее в нем каяться! Но я все же сумела переступить через свою боль и смирила страдающую от нанесенного ей ущерба гордость. Сегодня произошло знаменательное событие: я вырвала из своего сердца любовь, ставшую обузой. Но Господи, почему же мне теперь так плохо, больно и одиноко? Любовь моя, где же ты, вернись…
Господи, внемли, я не готова
Трепетно принять святое слово
Да предстать сегодня у престола
Царства неземного твоего.

Господи, прости, но я не рада —
Мне такая сила не награда,
Мне и благочестия не надо,
Света не дари мне своего.

Господи, спаси, я погибаю.
Видишь, я уже изнемогаю,
Славы и бессмертья не алкаю,
Верую в тебя лишь одного.

Господи, пойми, я не святая —
Я, наверно, женщина простая.
Видишь, у креста стою босая,
Счастья добиваясь своего.

Господи, гневись, но я не каюсь —
Нежностью я от греха спасаюсь
И земной любовью проникаюсь,
Больше не желая ничего.

Ветер пришел ночью. Северный и обжигающе колючий, он буквально ввинтился под край укрывающего меня одеяла, беспощадно вырывая из сладких объятий полудремы. Я лежала на распахнутых крыльях двух нефилимов, вольготно развалившихся на снегу, и чувствовала себя в полной безопасности, пребывая под защитой этих харизматичных великанов, напрочь игнорирующих ночной холод, бытовые неудобства и мою беспокойную возню. С другой стороны, под боком у сладко похрапывающего Еноха, пристроился Тристан, крайне неодобрительно воспринявший мое долгое вечернее отсутствие.
Кажется, он ревновал. Впрочем, меня весьма мало интересовало его мнение, ибо я намеревалась строго придерживаться выработанного мною плана, не отступая от него ни на йоту. К сожалению, тогда я даже не догадывалась, что от того момента, когда мне предстояло на практике убедиться в ошибочности и опасности своих скоропалительных выводов, меня в ту ночь отделяли всего лишь несколько скоротечных часов. О да, тогда я еще не знала, что день смерти ничем в принципе не отличается от всех других дней или ночей нашей жизни, вот только протекает он на удивление бурно и стремительно, словно подводит жирную финальную черту, призванную отделить все важное и значимое от пустой, никчемной суеты. И именно в смертный момент нам становится понятно: важно не то, как мы жили, гораздо важнее то, как мы умерли. А еще зачем и во имя чего!
Итак, пронизывающий ветер почти насильно вытащил меня из-под одеяла, непрошеным гостем ворвавшись в мою теплую сонную дрему и свистяще приказывая: «Вставай, сейчас не время для лени!» Я попробовала отмахнуться от настырного вихря, пригоршню за пригоршней подхватывающего колкий снег и немилосердно бросающего его в мое лицо, но не тут-то было — ветер не отступал. Мысленно посетовав на свою тотальную не везучесть, ибо я мечтала выспаться, дабы скопить хоть немного сил, необходимых мне для реализации задуманных планов, я, скрежеща зубами от раздражения, нехотя покинула свое уютное лежбище и шатко побрела в сторону от лагеря, туда, куда вел меня мой беспокойный проводник. Слава богу, что у меня давно уже образовалась привычка спать одетой, невзирая на все соображения личной гигиены и опрятности. Ну и фиг с ним, что я потом хожу мятая, будто вылезшая из пасти бегемота, но зато никто не сможет застать меня врасплох. С одной стороны, этому укоренившемуся правилу не раздеваться на ночь немало способствовала жуткая погода, а с другой — я уже осознала, что полезные привычки, может, и продлевают нам жизнь, но зато вредные делают ее приятнее и комфортнее.
Поругиваясь вполголоса и позевывая во весь рот, я тащилась по скрипящему насту, не отводя опухших глаз от шустрой поземки, змейкой извивающейся впереди меня. Немного удалившись от нашего лагеря, я протестующе пробурчала: «Хватит!» — и категорично опустилась на какой-то каменистый пригорок, еле прикрытый лохмотьями засохшего мха. Сейчас я находилась в непосредственной близости с основанием замкового холма, по левую сторону от меня остался бивак моих спутников, а справа тускло светился костер в лагере наших врагов. Кому-то там не спалось, подозреваю, что Конраду. Ветер, похоже весьма довольный проявленной мною сговорчивостью, ледяным кашне обвился вокруг моих плеч и доверительно зашипел в ухо, посвящая в события давно минувших дней. Округлив от изумления глаза, я потрясенно слушала его запутанное повествование, мгновенно ощутив себя слабой песчинкой, случайно попавшей в неумолимый жернов бытия. Я уяснила: теперь от меня зависит все и… ничего!
Так происходило много веков назад, так случается и ныне: людская зависть, ограниченность и меркантильность на корню губят многие благие начинания, мешая ходу прогресса и тормозя духовное развитие человечества. Человек — странное и порочное существо, обладающее навязчивой манией истреблять все, что находится вне сферы его понимания. Если существует недосягаемая красота, то нужно объявить ее ведьмовством и сжечь. Если в ком-то пробудилась чистая любовь, то следует назвать ее самым тяжким грехом и вырубить с корнем. Миром правит Тьма! И было бы неправильным считать, будто пресловутая Тьма эта существует где-то вокруг людей — о нет, она царит в их сердцах и душах, щедро рассеивая споры зла.
Эра зла не была ниспослана нам кем-то свыше, не пришла извне — о нет, она давно уже сформировалась внутри нас, однажды просто дождавшись благоприятного момента и вырвавшись на свободу. А затем, не встретив ни малейшего сопротивления, она пошла себе гулять по долам и весям, липкой заразой переползая из города в деревню, из лачуги в замок. А людские сердца, отвернувшиеся от света, давали ей обильную пищу, служа кровом и рассадником. Помните, люди, если вы намерены противостоять Эре зла, то не впускайте Тьму в свои дела и помыслы, не поддавайтесь власти жестокого лихолетья. Поймите: каждое доброе деяние зримо отодвигает границу Тьмы, очищая мир от смертоносной тени Эры зла. Не убивайте, не обижайте слабых, не воруйте, не лгите, не разбойничайте — и тогда Эра зла минует ваш дом, ибо побороть Тьму и порок способны только свет и добро! Причем добро бескорыстное, идущее непосредственно из глубины незамутненного корыстью сердца!
А начиналось наступление Эры зла не где-либо, но прямо здесь, именно в этом самом месте. Графиня Эржебет Бафора, последняя Хранительница «Божьего Завета», жила праведной жизнью, вызывавшей зависть у тупых и ограниченных соседей. Они разнесли сплетни о чейтской пани далеко за пределы замковых владений, раскрыв тайну ее убежища, ведь не похожий на нас человек всегда кажется нам чужим, а похожий — врагом. Но, всегда верная своему призванию, Эржебет успешно противостояла проискам врагов, черпая духовную и физическую силу в своей религии и моральных принципах. Против нее ополчились все: люди, официальная церковь, преднамеренно истребляющая наследников братьев и сестер Господа (ибо они имели возможность обличить жадность и продажность многих прелатов), а также Дети Тьмы — стригои. Последние свирепствовали пуще всех, убив мужа Эржебет — графа Ференца Надашди, но однако так и не сумев сломить мужество Хранительницы. Графиня не сдавалась, продолжая ревностно охранять тайну «Завета». И вот тогда, вовсе отчаявшись, темные твари натравили на графиню фанатичного католика, приспешника инквизиции графа Дьёрда Турзо, ранее усиленно домогавшегося благосклонности состоятельной вдовы.
Эржебет обвинили в вампиризме и каннибализме, приписав ей все то, чего она никогда не совершала, а точнее, многочисленные убийства местных девушек. По причине знатности ее рода никто не посмел вынести графине смертный приговор, а посему вместо казни король и церковный капитул присудили Эржебет к пожизненному заточению в стенах замка Чейт, ежели только сам Господь преступницу не простит и не освободит. Первое время госпожу, замурованную в подвальных покоях, исправно кормили и поили, но годы шли, и грехи прекрасной кровопийцы все больше становились похожими на неправдоподобную страшную сказку. А спустя еще лет десять люди начали потихоньку разворовывать разрушающийся замок, напрочь позабыв о томящейся в подземелье узнице… Так гласит легенда, а может, все это и есть правда, кто же ее знает…
Правду знал только северный ветер, сейчас собственнически расположившийся у меня на плече. Он в буквальном смысле слова исходил бессильной злобой, рассказывая мне о мытарствах госпожи Эржебет, о ее невиновности и героизме. Дескать, Хранительница до сих пор не мертва, она спит в подвале Чейта, ибо долгое отсутствие в подпитке человеческой кровью неизбежно погружает любого стригоя в продолжительный летаргический сон, но при этом она все еще верит в спасение и ждет своего освободителя. Или освободительницу. А еще Эржебет мечтает о мести и готова с лихвой отплатить своим обидчикам, потому как имеет для этого и средство, и возможность…
— «Бич»! — прозорливо вскричала я. — Ты говоришь о «Биче Божьем»?
В ответ ветер согласно зашуршал, подтверждая мою догадку.
— Я освобожу госпожу Бафора и помогу ей отомстить всем стригоям! — торжественно пообещала я. — Видит бог, я тоже не испытываю особой любви к своим сородичам.
Ветер победно загудел, всецело одобряя мое решение.
— А потом, — выспренно продолжила я, — я спасу этот мир и научу его жить по-иному!
В музыке ветра послышалась вопросительная нотка.
— Не понимаешь? — удивилась я. — А я вот искренне верую в то, что, будучи спасенными от гибели в зубах стригоев, люди обязательно прозреют и изменят свое отношение ко многим своим прежним ценностям и принципам. Я хочу дать им второй шанс на выживание.
Ветер засвистел более чем иронично, выражая недвусмысленное презрение к столь воспеваемым мною людям. В отличие от меня, он давно уже не питал иллюзий относительно их истинной сущности. Он умолял меня спасти только одну Эржебет…
— Но так ведь нельзя! — возмутилась я. — Знаешь, сейчас ты разительно напоминаешь мне Конрада с его эгоистичными рассуждениями о собственной выгоде. Я хочу дать людям счастье и свободу!
«Свобода и счастье человека всегда ограничиваются сугубо им самим! — тактично намекнул мой собеседник. — Не бери на себя слишком много, ведь спасение утопающих — дело самих утопающих. Смотри, не навреди им еще больше».
— Много? — опешила я. — Но я ведь не какая-нибудь равнодушная стеллерова корова. Я хочу преобразовывать мир, а не тупо плыть по течению жизни, выедая встречные ракушки. Моя прямая обязанность заключается в том, чтобы сознательно изменять мироздание, исправляя его недостатки. Не делая этого, я просто расписываюсь в духовной черствости и бессилии. Пойми, люди утратили умение самостоятельно определять свой жизненный путь, а ведь именно в оном и состоит понятие «свобода». Они погрязли в презренной повседневности, их задавила глухая, отчаянная безвыходность, отучившая человека мечтать и заставляющая его предаваться обжорству, отвратительным зрелищам и скотским совокуплениям. Я пробужу человеческие сердца: верну им стремление к полету души, ибо испытываю непреодолимую тягу делиться добром и надеюсь, что для осуществления сего у меня хватит терпения и веры в людей!
«Наивная! — с жалостью прошелестел ветер. — Ты погибнешь, зазря принесешь себя в жертву на алтаре всеобщего счастья и благополучия».
— Почему? — предсказуемо обиделась я. — Откуда такой скептицизм? Или ты считаешь меня настолько слабой и никчемной?
«Нет, не считаю! — внятно отчеканил ветер. — Но учти, люди неисправимы! Сколько ни воспитывай человека на благородных примерах, а он все равно хочет жить благополучно, сытно и без лишних проблем, по принципу: ничего не знаю — моя хата с краю. А еще они готовы отказаться от своего блага лишь в том случае, если их сосед потеряет еще больше. Имей ввиду, Эржебет хотела того же самого — разбудить в людях душу, и посмотри, чем она закончила».
Я ошеломленно почесала в затылке, не зная, как следует реагировать на его мрачное предостережение. Кажется, ветер пророчил мне скорую смерть, но я почему-то совсем не чувствовала ее приближения.
Назад: Глава 7
Дальше: Глава 9