Алексей никуда не мчался. Он уже почти месяц никуда не торопился, не спешил и не стремился. По крайней мере, внешне он был спокоен, словно мумия. Впрочем, так же как и эти египетские высокопоставленные «жмурики», он был крепко спеленат специализированной робой.

Ну да что вас томить. Давайте все по порядку.

Благодаря второму поцелую с нетерпеливой, но оттого не менее прекрасной принцессой, Леху вновь вышвырнуло обратно в свой мир. И не куда-нибудь, а под кремлевские стены, где он, не разобравшись в ситуации, начал почем зря прорубать «окно в Европу», то есть портить государственное имущество, в частности, как уже было сказано в предыдущей части, дырявить кирпичную кладку, и где он, собственно, и был застукан (в буквальном и переносном смысле) охраной Кремля, обезврежен и отправлен в спецучреждение закрытого типа для дальнейшего разбирательства обстоятельств его неадекватного поведения. Правда, единственное, что смогли у него выведать компетентные органы, так это то, что за всем этим стоит некий иностранец Джеймс по кличке Черт, он же Мефистофель, он же Дьяболо, он же Адольф, по всей видимости, суперсекретный агент одной из вражеских разведок мира. Так, по крайней мере, предположили «компетентные органы», расшифровывая путаные показания Круглова, в которых чаще всего упоминалось имя пресловутого Джеймса с добавлением эпитетов «сволочной», «смердящий» и, скажем так помягче, «хитровыделанный», с перемежающимися угрозами в его адрес. Помимо этого, им были также озвучены то ли имена, то ли клички, то ли сообщников, то ли подельников: Анонимус, Пихта, Пинта, Принцесса, Сатир, Фердинанд, Иосиф, Лаврентий, а также пароль для связных «Союз», с отзывом «Аполлон» (насчет пароля с отзывом, это «компетентные» тоже сами додумали), а больше ничего существенного из Круглова им выудить и не удалось.

После того как на Алексее были опробованы всевозможные методы выкачивания информации, от метода «доброго и злого следаков» до «сыворотки правды», его ненадолго оставили в покое, заперев здесь же в секретном лечебно-профилактическом корпусе этого же спецучреждения, где уже куковало достаточное количество психически неуравновешенных, умалишенных, буйных товарищей, а порой и откровенных маньяков.

Алексея, как и полагается по уставу подобного «товарищества с ограниченной умственной ответственностью», обрили наголо, переодели в серую полосатую пижаму и, так как других свободных палат здесь не было, засадили в одиночку под номером 66, находившуюся в конце коридора. Правда, после нескольких неудачных попыток побега Алексея, рвавшегося «на стрелку с Чертом», поместили целиком и полностью в смирительную рубашку, а кто-то из остроумных докторов (санитары, эти гоблины в белых халатах, до такого однозначно не додумаются) дописал черным маркером третью цифру 6 на дверях «номера». Таким образом, нынешнее пристанище Круглова стало в некотором роде «Цитаделью зла» для местного контингента. Причем и психи и тем паче санитары (те еще клиенты для своего же заведения) сразу как-то, не сговариваясь, поверили в некую связь постояльца комнаты № 666 с силами Тьмы и устроили ему настоящую травлю. Но если первых «Будд», «римских пап» и «Георгиев Победоносцев», пытавшихся прокрасться к Лехиной палате для «восстановления справедливости и победы над силами зла», осаживали сами вездесущие санитары, то этих «вторых», то есть самих санитаров, остановить было некому. Они входили в гости к Алексею в любое время, когда им только вздумается, и издевались над ним, связанным по рукам и ногам, ну, по крайней мере, пытались отомстить за его лихие попытки сбежать, из-за которых некоторые из товарищей этих благородных мужей в белых халатах получили преждевременную пенсию по инвалидности. Круглов же, впавший в полукоматозное состояние, после последнего побега, когда ему хорошенько досталось электрошокером (и не единожды), практически не реагировал на внешние раздражи гели и потешавшихся над ним гоблинов-санитаров попросту игнорировал.

В целом Леха уже смирился с жестокой действительностью. Он уже не задавался вопросом, почему ему, человеку, причинившему столько добра другим, натворившему столько общественно полезных делов и наломавшему столько дров во благо человечества и остальных тварей, так в конце концов аукнулось.

Он смело посмотрел в глаза правде-матушке и сказал себе: «Да, парень, этот матч ты проиграл всухую», и, повторюсь, как его учили в стенах другого специального учреждения, искусственно ввел свой организм (а в него, в организм, входят, ни много ни мало, и центральная нервная система, и системы кровообращения и пищеварения, и иммунная система, и психика со всеми вытекающими) в своеобразный анабиоз, как говорится, «до лучших времен». Теперь он практически не переживал, что упустил когда-то там и журавля, и синицу, и нынче мог любоваться лишь уткой, выглядывавшей из-под кровати. Сжигать свои нервы, тратить жизненные силы на самобичевание и размазывание мысленных соплей по своей истерзанной душе было для такого профи непозволительной роскошью. С этой поры он, как уже было сказано выше, никуда не мчался, никуда не торопился, не спешил, не стремился и был спокоен, словно мумия. Единственное, чего опасалось его чуткое подсознание, это дряхлых, но высоколобых старикашек-докторов с их большими шприцами, электрошоковой терапией и вечными разговорами о лоботомии и трепанации. И хотя внешне он оставался спокоен и глух к их консилиумным беседам, но где-то глубоко внутри струнка-то натягивалась. Позволить кому-то ковыряться в своем мозгу ради непонятной докторской диссертации с длинным и скучным названием Леха пока был не готов.

Жаль, об этой готовности его никто не спрашивал.

Проведя очередной осмотр, а за ним соответственно и консилиум, местные светила решили-таки порыться в голове своего необычного пациента, посмотреть, как у него фунциклирует серое вещество, которое странным образом затормозило даже сердцебиение в два с половиной раза.

— Завтра вскроем черепушку, посмотрим, что да как, — сквозь «вату в ушах» напоследок расслышал Алексей дрожащий голосок одного из светил, и дверь за консилиумом захлопнулась.

У Лехи, и так находившегося в своеобразном анабиозе, внутри еще раз все похолодело.

Ему оставалась последняя ночь перед перерождением в овощ.

Одна ночь.