Глава 14
ЦЕРБЕР

Однажды в хозяйстве знаменитого героя Тесея, аргонавта и приятеля Геракла, произошла изрядная неприятность. То есть неприятности у этого парня приключались регулярно, но на этот случилась действительно из ряда вон выходящая незадача: повесилась его жена Федра. Это вообще была ужасно трагичная история, по ее поводу греческие драматурги извели стилосов не меньше, чем наш Союз писателей авторучек по поводу столетия Ильича. Строго говоря, у Тесея в ходе этой истории умерли практически все.

Началось все с того, что в гости к правителю Афин приехал его сын Ипполит. После возвращения из похода аргонавтов у Тесея и доставшейся ему в качестве репараций одной из предводительниц амазонок Антиопы родился мальчик, которого, не впадая в грех разнообразия, папаша назвал в честь маминой подруги Ипполиты. Но, как это обычно бывает, под венец Тесей пошел совсем с другой, в родне у ней все были короли. Точнее сказать, король в ее родственниках числился всего один, но этого хватило. Законной супругой афинянина стала Федра, дочь правителя Крита Миноса.

Кому-то это может показаться несколько странным, если вспомнить, что в начале своего творческого пути Тесей, убив на Крите Минотавра, немного погромил хозяйство Миноса и похитил одну из его дочек — Ариадну. Кстати, с последней Тесей поступил хуже, чем Степан Разин с княжной, если не сказать — откровенно по-свински. По пути с Крита он сделал остановку на острове Наксос, откуда отплыл уже без девушки. Та, проснувшись поутру, вышла из шатра и вместо шумного лагеря обнаружила пустынный берег и не обнаружила никаких следов коварного искусителя.

Девушка взмолилась богам, умоляя наказать подлеца и спасти бедняжку из такого затруднительного положения. И эти похотливые самцы ее не бросили. Не успела Ариадна подняться с колен, как из-за дюны послышались музыка, женские визги и мужские крики. И пред ее взором предстал Дионис, сопровождаемый обычной сворой сатиров, менад и прочих любителей разгульной жизни. Как записал в свои свитки греческий летописец. Дионис «без промедления женился на своей избраннице, возложив ей на голову венец, изготовленный самим Гефестом». Венец этот по окончании брачного периода у девушки был отобран и вознесен на небо в качестве созвездия Северной Короны, а следы самой Ариадны потерялись окончательно.

Но, несмотря на столь печальный результат первого опыта и общее Тесеево безобразное поведение, политический расчет оказался выше частных обид. И ради союза Крита с Афинами взамен безвозвратно утраченной девицы была выслана ее младшая сестра. Так сказать, бета-версия первой.

Отвергнутая Антиопа устроила на свадьбе безобразную сцену с использованием холодного оружия. Но охрана вовремя отреагировала на этот демарш, и скандальная амазонка, несмотря на сопротивление и яростные крики «я буду вместо, вместо нее» была вытолкана взашей. После чего ее след тоже затерялся.

Ипполит — в целом неплохой, но больно уж напоминавший одним своим видом о досадном происшествии парень — был отправлен к Тесееву приятелю Питфею в город Тризену, в котором и жил без забот, изредка навещая знаменитого отца. И все бы ничего, если бы не ревность Афродиты, посчитавшей, что юноша слишком много уделяет внимания охоте и слишком мало противоположному полу. А стало быть, умаляя Афродитины достоинства, незаслуженно превозносит достоинства Артемиды.

Как водится в таких случаях на Олимпе, девушка затаила хамство, пообещав при случае отомстить. И отомстила. Во время очередного визита Ипполита к папаше Афродита подослала пухленького купидона, который заразил ни в чем не повинную Федру безумной любовью к пасынку. Та, не в силах противиться чувству, повела себя как сущая мартовская кошка. Утратив всякий рассудок, матрона чуть ли не прилюдно домогалась паренька, преследовала его неотступно не хуже Зевса и, в конце концов, разразилась длиннющим письмом, в котором в бессмертных стихах Эврипида излагала в общем-то банальные вещи.

«Любовь нечаянно нагрянет, — писала Федра. — Свой уголок я убрала цветами. Семь бед — один ответ. Приди, приди, желанный друг».

Напуганный таким напором и возможностью столь противоестественной связи Ипполит ответил отказом на весь этот харрасмент в устном, письменном и рукосовательном виде и даже пообещал принять более серьезные меры.

— Я папе пожалуюсь, — объявил юноша и уехал кататься на лошадках.

Доведенная до крайности и, по сути, ни в чем не виноватая Федра, в отчаянии расцарапала себе физиономию, порвала лифчик и сама явилась к Тесею, обвиняя Ипполита в домогательствах. Оскорбленный в лучших чувствах Тесей велел сыну убираться подальше из Афин и никогда больше не появляться в его владениях, а сам сразу по отъезде парня стал молить Посейдона покарать неблагодарного. Быстрый на расправу Посейдон напустил на колесницу проезжавшего берегом моря Ипполита некоего водяного быка, лошади понесли, в результате чего повторилась история с Фаэтоном только в несколько, если можно так выразиться, приземленном варианте.

Узнав, что оклеветанный ею Ипполит погиб, Федра не выдержала и повесилась, как было записано в протоколе осмотра места происшествия, «на дверной раме». Почему именно на ней, так и осталось неизвестно, но факт, что, в конце концов, из-за заскока Афродиты у Тесея умерли практически все, с чего мы и начали рассказ.

Вместо того чтобы сесть и задуматься о своих так неудачно заканчивающихся романах, афинский герой поступил диаметрально противоположным образом. Супруга его закадычного друга Пирифоя тоже незадолго до самоубийства Федры покинула подлунный мир, спустившись из-за неизвестной болезни в царство Аида.

— Вот ведь совпадение! — только и смог сказать Тесей, узнав о беде приятеля.

Друзья поспешили обмыть такой повод и в ходе процесса пришли к еще одному не лишенному любопытства выводу.

— Проблема в том, что наши жены были обычные, простые смертные, — рассуждал, разливая из кувшинчика родосское полусухое, Пирифой. — А для истинного счастья нужно жениться на тех, в ком течет божественная кровь.

На третьем или четвертом кувшинчике приятели поклялись добыть друг другу жен, чьим отцом был ни много ни мало сам Зевс. С точки зрения грека-современника это выглядело бы так, как если бы два нападающих сборной СССР по хоккею поклялись жениться на дочерях Брежнева.

Тем не менее, поутру у мужчин запал не прошел. И, вместо того чтобы ожидаемо за стаканом светлого афинского пива попросту обсудить, был или не был лишним вчера пятый кувшин, они усердно принялись собираться в путь. Целью номер один единодушно была признана спартанская царевна Елена. Дочь Леды и Зевса — для этой авантюры неуемный небожитель обернулся лебедем, — она через десяток лет послужила поводом для грандиознейшей из древних войн — Троянской. Но в момент, когда Тесей с Пирифоем наматывали портянки, девочке было всего двенадцать годков и она не то что в жены не годилась, но и вообще непонятно, как в ней можно было разглядеть будущую красивейшую женщину страны.

Тем не менее, не вдаваясь в такие сложности, женихи тронулись в путь. По дороге они решили сначала девицу умыкнуть, а затем уже с помощью жребия определить, чьей супругой она станет. Мнение самой девушки никого не интересовало. Заодно приятели поклялись, что по реализации первой части проекта счастливый обладатель Елены поможет оставшемуся временно холостяком добыть в жены ту, кого он пожелает.

Этих двоих нисколько не смущало и то, что к похищению Елены весьма негативно отнесутся многие жители Спарты, в частности — ее родные братья Кастор и Полидевк. Тесея с Пирифоем смело можно было назвать двумя самыми большими раздолбаями в истории Эллады. Под покровом ночи дружки пробрались в царский дворец и выкрали невесту не хуже кинематографического Шурика. Затем хитрым маневром запутали следы и уже в безопасном месте принялись метать жребий. Пирифой сказал «решка», Тесей — «орел» и выиграл.

Поскольку девочка и в самом деле — даже по меркам циничного в этом отношении греческого общества — была маловата в невесты, ее временно отослали в горную деревеньку Афидны подальше от любопытных глаз.

После чего Пирифой заявил, что желает в жены не кого-нибудь, а саму Персефону, пока еще по недоразумению числящуюся супругой Аида. На вопрос приятеля, в своем ли он уме, лапиф ответил, что в своем и настолько в уме, что даже помнит клятву, которую они давали, идя на дела. У Тесея было много слабых сторон, но данное кому-нибудь слово он держать умел. И, чтобы его сдержать, блуждающему правителю Афин пришлось вместе с другом лезть в преисподнюю. Это был первый документально зафиксированный случай, когда живые люди по собственной воле спустились в царство мертвых.

Собственно говоря, каких-то сверхъестественных усилий для посещения Аида во времена Геракла не требовалось. Спуститься туда было так же просто, как сегодня в московскую канализацию. Другое дело, что вернуться обратно не удавалось практически никому. Такое положение вещей древние греки признавали правильным, иначе любопытные уже давно вытоптали бы весь Аид, как столичные диггеры подземный исторический центр Москвы. Зато все спуски в подземелье были хорошо известны. От центрального — для широких масс усопших — до черных и служебных — для работников заведения.

Тесей и Пирифой решили воспользоваться именно служебным. Отыскав по «афишевскому» гиду неподалеку от Лерны знаменитый лаз, по которому когда-то умыкнули Персефону, парочка отморозков вскоре уже стучала в запертые ворота дворца Аида. Это уже было, как если бы те самые два советских хоккеиста явились к председателю Совмина СССР Косыгину с требованием отдать им его жену. Обалдевший от такой неслыханной наглости Аид даже выслушал выходящие уже за всякие рамки претензии явившихся.

То, что этим Бивису и Бадхеду античности раньше сходило с рук, на сей раз совершенно законным образом вышло боком. Беспримерное нахальство взывало к беспримерному же наказанию. И оно не заставило себя ждать.

— Ну что ж, — сказал пришедший в себя и уже замысливший отмщение Аид, — мне понятны ваши условия. Вам, значит, Персефону, а мне — шиш с маслом. Присаживайтесь, давайте это обсудим.

Дружки уселись в предложенные хозяином кресла и поняли, что на этот раз они без преувеличения влипли. Место, на которое они сели, оказалось неким троном забвения. Как эта штука работала и в чем были ее основные функции, неясно, но у греков она пользовалась очень большим почтением. Суть фокуса была в том, что, усевшись на этот трон, встать с него можно было, лишь оставив на сиденье часть собственной шкуры. А на такое не были способны даже самые отчаянные герои.

Следующие несколько лет никак не были для Тесея и Пирифоя самыми приятными в жизни. Вся нечисть преисподней глумилась над лишенными возможности двигаться друзьями. Их кусали змеи, хлестали кожаными бичами с бронзовыми гвоздями богини мести эринии, а в свободное от несения караульной службы время приходил попрактиковаться в кусании Цербер.

Читая как-то в сводке происшествий о том, что одна из эриний сломала очередной кнут об Тесея, Гера сначала от души посмеялась над этим забавным фактом, а потом пришла к внезапному открытию. Какой смысл гонять этого чертова Геракла по земле в надежде, что кто-нибудь его, наконец, укокошит, если можно сразу загнать его под землю. Откуда никто еще назад не возвращался. Ну, практически никто, уточнила Гера и нажала кнопку селектора:

— Эврисфея ко мне, живо!

Через полчаса правитель Микен вышел из кабинета Геры с подписанным приказом на новый подвиг. Гераклу предписывалось в кратчайшие сроки изловить и доставить к руководству главного стража царства мертвых, полиголового пса Цербера.

Герой, давно привыкший к полной бессмысленности отдаваемых ему руководством приказов, на этот раз подумал, что Эврисфей впал в полный маразм. Человек, который торопится встретиться с псом смерти Цербером да еще объясняет это чисто натуралистическим интересом, явно находится не в себе. Тем не менее, приказ есть приказ, обсуждать его не принято. Геракл пожал плечами и отправился на юг к мысу Тенар, где в Лаконии находился главный вход в царство мертвых.

В чем можно позавидовать древнему греку, так это конкретности его представлений о жизни, смерти и загробном мире. Каждый современник Геракла отлично знал, что с ним будет, когда его жизнь закончится, куда он в этот момент попадет, и даже примерно представлял, что он там будет делать.

Если вынести за скобки кунштюки злобных, завистливых и непредсказуемых богов, в целом схема жизнеобразования и жизнепрерывания в античном мире была четкой и ясной, как надпись на заборе. Жизнью и смертью простого человека заведовали мойры. Три сестры, занимаясь, казалось бы, нехитрым делом — прядением пряжи, — определяли, кому сколько жить на земле.

Самая старшая, Клото, пряла нить человеческой судьбы. Средняя, Лахесис, отмеряла срок жизни человека, сматывая нить на веретено. Откуда, собственно, и пошло выражение «намотать срок». И самая неприятная — младшенькая Атропос — безжалостно обрезала в указанном месте нитку. Но претензии ей смертные («Чего роптать, понятное дело: служба такая») предъявляли не за это. Ее не любили за то, с какой безжалостностью она выполняла свою работу.

Если старшая сестра старалась спрясть нить потолще и попушистей, чтобы жизнь человека была послаще, средняя тщательно следила, чтобы нитка — упаси боже! — раньше времени не оборвалась и человек мог благодаря этому преодолевать опасности жизни, то Атропос всегда щелкала ножницами строго по метке. Никогда никому не отпустила даже миллиметра сверх установленного лимита.

Отрезанный сухим щелчком ножниц от привычной жизни грек прямым ходом шествовал в царство Аида. И вот в этот момент жители Эллады были в корне не согласны с русской присказкой: «Туда ничего не унесешь». Грек, явившийся в подземное царство совсем налегке, оказывался в весьма неприятном положении. В процессе похорон всякому усопшему положено было выделить медную монетку — обол, которую, как правило, клали под язык и на которую прибывшему в Аид предстояло купить себе билет на проезд в ладье Харона.

Едва спустившись под землю, сразу за порогом явившиеся натыкались на Стикс — реку, отделяющую царство живых от царства мертвых. Вообще от чего другого, а от проблем с ирригацией в Аиде не страдали. Не всякая наземная область земного шара может похвастаться таким количеством проточных водоемов, как Аид. Ахерон, Флагетон, Кокит, Аоронит и, наконец, злополучная Лета, река забвения, так густо расчертили потусторонний мир, что там впору было проводить парусные гонки.

Те, у кого денег с собой не имелось, вынуждены были бесприютно скитаться по берегу или на свой страх и риск пытаться спуститься в царство мертвых зайцем, через другие входы. Платежеспособные же души за медный обол перевозились Хароном на противоположный берег Стикса (на какие нужды шли собираемые средства, ни в одном из источников не упоминается) и шествовали на суд.

Судебными органами под землей ведали три братца: Минос, Эак и Радамант. Первый числился столоначальником, второй — ведал делами европейцев, третий — отвешивал срока азиатам. Признанные праведниками из здания суда этапировались в Элисиум, что-то среднее между столичной кафешкой и провинциальным парком отдыха. Сведений про этот Элисиум до нас дошло немного, но достоверно известно, что там никогда не заходило солнце, всегда играла музыка, пели птицы и подавали коктейли с мудреными названиями. При этом праведники имели бонус в виде права родиться на свет еще раз. Прошедшие успешно такой круг трижды получали статус «гроссмейстера» и путевку на острова блаженных, где в принципе было все то же самое, что и в Элисиуме, только еще по ретрансляционной сети регулярно читали нараспев Гомера и прочую классику.

Те, чьи прижизненные деяния признавались судом порочащими честное имя грека, обрекались на вечные муки, примерами которых усеяна вся греческая мифология. Не прошедшие по конкурсу ни в свет ни в тьму существовали тоже ненамного слаще. Если судьи затруднялись определить однозначно, каким знаком пометить господина, тот изгонялся назад бродить по полям из белых тюльпанов асфоделий. Каждому школьнику была известна цитата, согласно которой «лучше быть на земле рабом безземельного крестьянина, чем правителем всего Аида». И никому, что характерно, выйти из этого сумрака не удавалось.

Все это шагающему в Лаконию к центральному спуску в преисподнюю Гераклу было известно с детства. Но ему ли, сыну Зевса и главному герою человечества, было бояться чертей и привидений, тем более что с некоторыми из деятелей Аидовой лавочки ему уже приходилось иметь дело.

Вопреки ожиданиям, спуск в ущелье, на дне которого скрывался заваленный камнями вход в подземный мир, не занял у героя много времени. Бухта капронового альпинистского троса, одним концом закрепленная на краю расщелины, решила все вопросы. Следующая проблема — переправа через Стикс — была снята еще проще, в стиле фильмов про великих мастеров ушу. Один посмотрел в глаза другому, перевозчик сжал в руках весло, пассажир приподнял дубину, и противники без схватки поняли, чем все кончится.

Харон предпочел вопиющим образом нарушить должностную инструкцию и перевезти через реку живого человека, нежели самому оказаться в реке, из которой точно никому не удавалось выбраться. До Геракла переправиться через Стикс на посудине Харона не удавалось никому, после него сделать это смогли лишь двое. И то первый, герой Эней, проехал по полученному по блату спецпропуску, показав перевозчику сорванную в роще Персефоны золотую ветвь. А другой переправился, применив, как сказали бы сегодня, методы нейролингвистического воздействия. Этим человеком был знаменитый певец Орфей.

После смерти жены Эвридики величайший музыкант Эллады долго бродил по долине, где случилась трагедия, и пел настолько депрессивные песни, что небо полгода проливалось дождем от наведенной певцом тоски. Уже успевший к тому времени получить огласку подвиг Геракла навел безутешного Орфея на мысль, что смерть — это не навсегда и при правильном подходе есть шанс что-то забрать даже из царства Аида.

Здравому человеку эта идея показалась бы безумием, но поскольку грани между гениальностью и сумасшествием не найдено до сих пор, то останавливать Орфея никто не стал. Спустившись в Аид, он кротко попросил Харона о переправе и был тут же послан не стесняющимся в выражениях грубым мужиком. Орфей, к удивлению наблюдавших эту сцену, стоя в очереди на переправу, теней, не стал отвечать грубостью на грубость, но снял с плеча лиру тем не предвещающим ничего хорошего движением, каким снимают с плеча автомат.

Точно не известно, какую песню он пел, но факт остается фактом: зачарованный пением и перебором струн, Харон пустил артиста в свою ладью и беспрекословно погреб через реку. По дошедшим до нас смутным и отрывочным сведениям, можно предположить, что это была песня «Паромщик». Во всяком случае, как было записано в журнале наказаний подземного мира, заколоченный по распоряжению Аида за нарушение инструкции на год в колодки Харон в процессе «околоживания» напевал: «То берег левый нужен им, то берег правый, влюбленных мно-ого, я один у перепра-а-авы!».

Орфей же, дойдя до дворца Аида, уже проверенным манером врубил по струнам и затянул что-то волшебное. отдаленно уловленное потом Александрой Пахмутовой. «Ты моя мелодия, я твой преданный Орфей», — пел он, и по щекам всех это слышавших текли слезы. Плакал сам. Аид, плакала Персефона, подручные бога преисподней бросили мучить свои жертвы и тоже заплакали. Зарыдала мрачная богиня ночного колдовства Геката. И даже у безжалостных эриний по щекам потекли слезы, что вызвало неподдельный интерес у ученых всего мира, поскольку в конструкции этих созданий слезоотделительные железы вообще не были предусмотрены, как конструктивно излишние.

Когда Орфей закончил петь, стало понятно, что лучше отдать этому парню, чего он попросит. Иначе замучает неизбывной тоской все и без того не шибко здоровое местное население. Аид поклялся водами Стикса — самой главной клятвой эллинского мира, — что выполнит любое пожелание. И действительно распорядился отдать Орфею Эвридику. Но — хитрая тварь! — поставил непременное условие: весь обратный путь девушка будет идти сзади и оглядываться на нее строжайше запрещено.

Восхождение к солнечному свету заняло восемь часов. Вероятно, состоявший в сговоре с Аидом Гермес специально повел неприспособленного к подобным переходам артиста длинной дорогой. К концу пути Орфей уже настолько ошалел от усталости, что, практически не контролируя себя, все же обернулся и увидел лишь ускользающую вниз тень любимой. Олимпийские хитрованы развели парня самым подлым образом.

Провалившись фактически, проект, тем не менее, еще раз утвердил человечество в мысли, что гению позволено все. Или практически все.

Лишившись последней надежды, лучший певец дохристианского мира полностью утратил всякий интерес к жизни. Он бродил по морским берегам, пока однажды не попался на пути вакханкам из свиты Диониса. Равнодушный к женщинам в частности и любым радостям мира вообще, он отказался вступить с ними в половую связь и был забит вздорными бабами до смерти. Возмущение общественности было настолько велико, что даже Дионису не удалось отмазать своих приспешниц. В виде наказания их обратили в дубы, а лиру певца поместили на небесный свод, подогнав соответствующим образом звезды.

Как это ни странно, ни разу за всю свою фантастическую карьеру Геракл не удостоился эпитета «гениальный». Хотя именно ему удавалось с походом добиваться того, от чего отступались многие гении. Стоит ли удивляться, что в подземном царстве он вопреки всему вновь сделал невозможное.

Сложно сказать, с чем можно сравнить фурор, произведенный Гераклом при выходе из Харонова транспортного средства. Возможно, что-то подобное мог бы произвести призрак Сталина, явись он в проходе между рядами Кремлевского дворца съездов делегатам XXVIII съезда КПСС, обсуждающим пути движения перестройки, гласность и ускорение.

Все тени, обретавшиеся на берегу в момент причаливания к нему похоронной баржи, в ужасе бросились по сторонам. Лишь горгона Медуза и безбашенный Мелеагр остались на месте. Увидев змей, оскалившихся на голове Медузы, Геракл схватился за палицу, но вовремя сообразил, что перед ним всего-навсего тень, не нуждающаяся в сильных аргументах. Мелеагр же, при жизни не имевший счастья свести знакомство с великим героем, не удержался от соблазна хотя бы после смерти восполнить этот пробел.

Строго говоря, повод, с которым свинодобытчик обратился к Гераклу, не имел под собой никакой почвы. Тень Мелеагра плюхнулась в ноги герою и с большой вежливостью, а еще большим надрывом принялась умолять его не оставить без покровительства единоутробную сестренку Деяниру. По информации Мелеагра, после его ухода в подземный мир бедняжка осталась под солнцем без всякой защиты и опеки, и теперь всякий встречный-поперечный может разобидеть бедняжку любым из описанных маркизом де Садом способов. И если бы ты, о величайший из величайших, взял ее себе в жены, счастью моей безутешной тени не было бы предела.

Весь этот бред Мелеагр нес исключительно с целью получить право подойти поближе к гостю. На самом деле Деянира проживала во дворце своего папаши Ойнея и, как принцесса и любимая дочь, никаких из описанных усопшим братцем проблем не имела. Кроме того, просить женатого человека взять в супруги другую девицу — это было слишком даже для тени, находящейся по ту сторону добра и зла. Но Геракл, не особо разбирая, чего лепечет этот парень, буркнул, чтобы отвязаться от зануды:

— Ладно-ладно, не скули, все сделаем. Где здесь у вас можно перекусить?

Внезапно осчастливленный Мелеагр даже не поверил своим призрачным ушам. Естественно, что обедать в царстве мертвых было негде, поскольку местная публика к обычной пище предрасположения не имела, а, кроме бесплотных теней, предприятиям питания в этой области мироздания рассчитывать было не на кого. Потому в царстве Аида даже с огнем было не разыскать самого захудалого «Ростикса». Пришлось, как обычно, выходить из положения тем, что попалось под руку.

Единственными нуждающимися в еде существами в преисподней были ее хозяева: Аид, Персефона и обслуживающий персонал предприятия. По наводке Мелеагра герой обнаружил пасшееся неподалеку и предназначавшееся для корпоративной столовой стадо. Откуда, согласно популярной уже в те времена философии «война войной, а обед по расписанию», позаимствовал быка. Пасший стадо пастух Менетий не оказался настолько сообразителен, как Харон, чтобы поступиться инструкцией ради жизни под землей, и попытался оказать вооруженное сопротивление.

Его даже не стали бить дубиной. Геракл просто сжал глупого пастуха в объятьях так, что на звук затрещавших ребер из своего дворца выбежала Персефона. Увидев происходящее, хозяйка медной и всяких прочих гор принялась упрашивать героя не ломать всех ребер глупому служаке. Ведь если его сейчас переведут в разряд теней, то нового пастуха потом чуть не год придется обучать всем тонкостям подземного скотопасения, и еще неизвестно, выучится ли. А чем доламывать ребра, не угодно ли пройти в хату, отобедать чем бог Аид послал?

Собственно говоря, ничего другого Персефоне и не оставалось. Применить к Гераклу обычные меры наказания, уместные для зарвавшегося смертного, она не могла. Перерезать нить этой жизни у богов преисподней руки были коротки, а измордовать в качестве превентивного шага — так по этой части визитер был сам небывалый мастак. В чем дети подземелья относительно недавно имели несчастье убедиться на примере, казалось бы, по определению непобедимого Танатоса. Поэтому — только стиснуть зубы и терпеть незваного гостя.

От обеда Геракл отказываться не стал, а уже забитому быку нашли иное применение. У блуждающих по белотюльпанным полям неприкаянных теней была единственная радость в жизни (в смерти?): хлебнуть свежей крови из поминальных жертв, приносимых им и богам родными. Но, поскольку в их заведении, как и во всяком пенитенциарном учреждении, до адресата посылки доходили, мягко говоря, далеко не всегда, то выставленный Гераклом в качестве презента бык составил счастье всем случившимся неподалеку.

— Это я ему сказал, что на новом месте положено проставиться! — со значением шептал каждому получающему чашку с кровью Мелеагр, захвативший на правах старинного друга Геракла место на раздаче.

Перед обедом Персефона предложила, пока накрывают на стол, показать гостю дворец. Каково же было удивление Геракла, когда во внутреннем дворе замка он увидал приросших к скале Тесея и Пирифоя, о которых на земле не было ничего известно уже несколько лет. Скала была приделана к стене замка таким образом, что герои являли собой что-то вроде кариатид под сводами купеческого дома XIX века. Живые кариатиды, вероятно, вызывали у Аида не меньше гордости, чем каменные — у того безымянного купчины.

По помрачневшему виду гостя Персефона поняла, что увиденное не пришлось ему по вкусу, и со словами: «Пройдемте в следующий зал!» — попыталась увести его от неприятного места. Но дешевый фокус не удался. Геракл отодвинул женщину в сторону, подошел к стене, взял Тесея за руку и резким рывком вырвал из заточения. Даже привыкшее к крикам и стенаниям подземелье вздрогнуло от изданного Тесеем звука. Что неудивительно: благодаря этому подвигу Геракла греческий язык обогатился выражением «выдрать с мясом». Приросшей к стене осталась добрая половина шкуры спасенного.

Когда Геракл протянул руку Пирифою, тот, видя, каких нечеловеческих мук стоило освобождение Тесею, наотрез отказался от такой милости, оставшись до конца жизни подпирать потолок. Под тяжелым взглядом Геракла Персефона отдала приказ приспешникам доставить Тесея на пограничный пункт своего царства и выдворить за пределы.

После путешествия к центру земли дела у Тесея пошли под гору. Когда он, ободранный, добрел до Афин, оказалось, что за время его отсутствия озлобленные Диоскуры не только нашли Елену, но попутно разорили оставленное без присмотра царство. И вообще, в городе правил какой-то другой человек. Вся дальнейшая жизнь ушла у Тесея на борьбу за свой царский трон и возвращение былого положения в обществе. Что характерно: Тесей общепризнанно второй герой Греции после Геракла. И какая разница с первым!

Уладив неприятные дела, Персефона, наконец, опомнилась и пригласила гостя непосредственно к столу. Где уже разливал по первой Аид.

— За тех, кого с нами нет, — сказал повелитель одноименного царства, когда все расселись за столом, выполненным в виде надгробной плиты, и поднял чашу, сделанную из человеческого черепа в серебряной оправе.

Геракла сложно было смутить подобной бутафорией. После долгой дороги и утомительного спуска герой уплетал подаваемые к столу блюда с такой скоростью, что можно было подумать, будто их просто кидают в электромясорубку. На задаваемые в таких случаях глупые застольные вопросы вроде: «Как погода на земле?» или «Как здоровье вашего батюшки?» — герой старался отвечать кратко или, по возможности, вообще ограничиваться кивками. Аида это тоже нисколько не расстраивало, соскучившийся по живому человеку, он безостановочно болтал, шутил и произносил тосты, чередуя заздравные с заупокойными. Лишь к концу обеда, когда поток яств начал иссякать, тосты стали короче, а хозяин менее болтлив, Геракл взял слово и сразу же приступил к главному. Цели своего визита.

К моменту спуска в преисподнюю Геракл достиг уже такой славы, что мог без колебаний просить что угодно у кого угодно, равно как и брать без спроса. Подобным авторитетом у окружающих обладают разве что старослужащие в российской армии. И если Геракл на правах «деда» и поинтересовался у Аида, не одолжит ли тот ему на денек-другой свою собачку, то это была, вне всякого сомнения, исключительно дань вежливости.

Аид, которому и в голову не могло прийти, что ошивающийся в его царстве жуткий зверь может кому-то понадобиться, был настолько озадачен вопросом, что даже не спросил, на что он Гераклу. Растерянно глядя надоедавшего десерт героя, Мистер Смерть пробормотал только что-то вроде: «Бери, конечно, раз нужно, не повреди только. Сам понимаешь, зверь редкий. Ты там поаккуратней с ним».

Летописцы из этого пришепетывания сделали довольно своеобразный вывод. «Аид, — записано в летописном своде, — поставил Гераклу условие: забирая Цербера из царства мертвых, не пользоваться ни луком, ни дубиной, а усмирить его голыми руками». Логика этих шакалов стилоса не совсем понятна. Как можно доставить собаку до пункта назначения в целости и сохранности, если перед этим усмирять ее с применением дубины или тем более лука? Особенно, если эта дубина будет в руках у сильнейшего мужчины на планете.

Геракл поблагодарил хозяев за прием, подвязал шкуру потуже и пошагал к восточному выходу из преисподней, где у ворот неподалеку от подземной реки Ахерон нес свою вахту искомый Цербер. Что представлял собой этот зверь и зачем его держали в царстве мертвых, на этот счет есть разные мнения, но все исследователи сходятся в одном: это животное было на редкость неприятным. Подводя черту под различными описаниями Цербера, можно представить его примерно следующим образом.

Сложно сказать, почему эта образина называлась именно псом. Очевидно, как и в случае с Немейским львом или Лернейской гидрой, опять же просто потому, что не могли подобрать более адекватного термина. Во всяком случае, более в истории человечества собак, даже отдаленно похожих на Аидова бобика, не встречалось.

Зато, как у всякого приличного собака, у Цербера имелась просто замечательная родословная. В отцах он числил знаменитого прародителя половины эллинских чудовищ — страшного дракона Тифона. Кто был маменькой страшилища, до конца непонятно, некоторые считают ею Ехидну, некоторые — что маловероятно — Химеру, а некоторые вообще сомневаются, что у такого бессердечного чудища могла быть мать. Зато в братьях и сестрах (хоть и не из одного выводка) Цербер имел и Немейского льва, и Лернейскую гидру, и Герионова пса Орфа, огромного дракона Ладона и даже крылатого любителя загадок Сфинкса.

Неудивительно, что Цербер был во многом похож на своих родственничков. Как это повелось в их семействе, ему было недостаточно одной головы — он располагал сразу тремя. В качестве хвоста у Цербера использовался живой дракон, небольших размеров, но небывалой лютости. А каждая шерстинка на теле представляла собой маленькую злобную змейку, так что если бы у кого-то и возникло вдруг странное желание погладить собачку по загривку, то оно моментально бы отпало вместе с покусанной рукой.

Сторожевой пост Цербера размещался на берегу Ахерона, где он не должен был, с одной стороны, допускать проникновения в Аид живых любопытствующих лиц, а с другой — обязан был препятствовать самовольному оставлению Аида лицами, уже неживыми. И благодаря своим природным данным он с обеими функциями справлялся успешнейше. Ни проникновений, ни побегов, ни даже банальных перебросов на вверенном ему участке зафиксировано не было.

По пути к Ахерону Геракл не упустил случая в очередной раз вмешаться в ход событий подземного мира и нарушить волю богов. Неподалеку от дворца Аида он по наводке все того же Мелеагра освободил осужденного на вечное заточение мужика по имени Аскалаф. Бедолага пострадал за то, что на устроенном Деметрой после похищения Персефоны следствии дал обвинительные показания против владыки преисподней. Случайный свидетель, он видел, как Аид уговаривал Персефону съесть гранатовые зерна, от которых она попала в зависимость. Аскалафу этого не простили. Мужика схватили и живого засадили в яму, накрыв здоровенной скалой.

Отзывчивого на чужое горе Геракла возмутило такое обращение с людьми, он откатил камень в сторону и выпустил узника. Потом, когда Цербер по воле Геракла отлучился на время и оставил черный ход из подземелья без охраны, Аскалаф бежал на волю, но ею наслаждался недолго. Длинные руки достали его еще раз: за неумение держать язык за зубами страдальца превратили в филина, способного лишь невнятно угукать по ночам.

Но сразу после освобождения он этого знать еще не мог, поэтому в робкой надежде на окончательное избавление испуганно смотрел из-за скалы, как Геракл крушит последний барьер на его пути к свободе. Геракл же, как обычно, не стал терять времени попусту и с ходу пошел на приступ. Но, в отличие от его брательника Орфа, Церберу повезло гораздо больше. Ему познакомиться с легендарной дубиной не пришлось.

Со словами: «Ну что, пограничный пес Жуткий, пойдешь со мной?» — Геракл сдавил стальными объятьями собачке все три шеи, чем сразу решил исход поединка. Песьи головы достать героя не могли, голова драконья безуспешно пыталась прокусить шкуру Немейского льва, а мелкие змеиные покусывания лишь заставляли Геракла сильнее сжимать кольцо, что в свою очередь непосредственно отражалось на самочувствии его противника.

Попыхтев в стальных клещах минуту-другую, Цербер понял, что в жизни каждой собаки бывают моменты, когда даже самая собачья жизнь становится мила и чертовски желанна.

Еще Цербер успел подумать, что в случае если этот бугай сейчас задушит его насмерть, то далеко путешествовать не придется, ведь он и так в преисподней. И только он хотел начать, молотя хвостом по земле, просить о пощаде, как потерял сознание.

«Hand made, — подумал Аскалаф, глядя на работу героя, и вприпрыжку мимо героя и полузадушенного Цербера бросился к выходу из подземелья. А Геракл, передохнув, привел собаку в чувство и где на веревке, где на руках, а где попросту пинками начал транспортировать добычу на поверхность.

В отличие от предыдущего подвига, на этот раз путь до Микен не доставил герою особых хлопот. Цербер, когда его вытащили на свет, орал как резаный и всю дорогу плевался ядовитой слюной, стараясь попасть во встречных прохожих. Но одна бешеная собака — все же не стадо бешеных коров, и эти невзгоды переносились Гераклом легко. Тем более, когда норный зверь брал чересчур заунывную ноту или вел себя слишком вызывающе, его всегда можно было на некоторое время успокоить легким пинком.

Единственным негативным последствием пребывания Аидова пса на поверхности земной тверди стало появление в местах соприкосновения его слюны с землей ядовитого растения. Трава под названием алконит прорастала везде, куда плевал подлый пес. Причем по своей ядовитости эта собачья травка могла дать сто очков вперед любой волчьей ягоде.

Как и следовало ожидать, Цербер произвел в Микенах небывалый фурор. Эврисфей, с трудом переносивший даже таксидермированных чудовищ, при виде натурального дьявола из преисподней пришел в ужас и, поставив Гераклу в зачетку «удовл.» в графе: «девятый подвиг», попросил поскорей депортировать эту нечисть на родину, с глаз долой.

Возможно, повторный поход к лаконскому ущелью был самым веселым путешествием в жизни Геракла. Тяжелая, глупая и донельзя унизительная служба практически позади, дембель не только неизбежен, но и скор. Осталось последнее усилие, последний подвиг — и впереди откроется долгожданная свободная жизнь. Жизнь, которую он проживет так, что стыдно не будет даже за бесцельно проведенные на эврисфеевой службе годы.

За всеми этими мечтами Геракл, совершенно не заметив неблизкого пути, добрался до уже знакомой пропасти. Он поднял Цербера над головой и с удовольствием швырнул извивающегося пса в ущелье. Поправ таким образом смертью саму смерть. Как бы странно по отношению к этому человеку это ни звучало. Хотя в пределах ойкумены вряд ли нашлась бы более подходящая кандидатура на подобную роль.

Герой давно уже повернулся и ушел в Микены навстречу последнему испытанию, а мшистые скалы ущелья еще продолжали играть, перекидывая друг другу тонкий визг пролетающей в бездну собаки.