Глава двадцать первая

Болтать с Барсом Мурзоевичем было весьма приятно. Я бы с удовольствием продолжил заниматься этим и дальше, но кот неожиданно свернул пошедшее по второму кругу гадание на тему: «Похитители белок — кто они? Личности. Цели. Задачи». Объявив нам с узбеком, что утро вечера мудренее, сказал, что ввиду критического положения спать мы останемся в штаб-квартире, более того, прямо здесь — на кухне. Хан не возражал. Да и я в общем-то тоже. Ждать меня никто не ждал. Рыбок, которых следовало бы покормить, или цветов, которые надо было полить, у меня не водилось. Зато они имелись в Обществе. Поэтому кот и егерь отправились проведать местный зверинец, а мне было велено помыть посуду и наконец перетащить из прихожей Дмитрия.

Счастливчик мирно дремал на ковре и, судя по безмятежному выражению лица, видел какие-то очень приятные сны. Это отчасти притупило мое чувство вины, вызванное тем, что я случайно ткнул его «Спящей красавицей». Более того, мне даже подумалось, что в этом инциденте тоже проявилось своеобразное везение Димы. Лежит себе, наслаждается заслуженным отдыхом, а мы тут сидим и гадаем, кто да зачем украл нашего бухгалтера-грызуна и чем все закончится. При этом самое печальное, что ни я, ни Хан, ни даже великий энциклопедический ум — Барс Мурзоевич — никак не можем повлиять на сложившуюся ситуацию.

Докантовав блаженно улыбающегося Дмитрия до кухни, я переключился на мытье чашек. Увы, это нехитрое занятие стало поводом к еще одному витку крайне неприятных размышлений. Мне в руки попался стакан в мельхиоровом подстаканнике, принадлежавший Ивану, что в свою очередь не могло не напомнить наш последний с ним разговор. Честно говоря, тогдашняя отповедь Дурака так сильно на меня подействовала, что я дал себе слово, добравшись до Москвы, немедленно расстаться с Обществом и забыть все происшедшее со мной, как страшный сон. Последующая драка на ковре, сумасшедшая посадка с пролетом через чердачное окно и встреча с Ученым Котом на какое-то время вытеснили из моей головы это решение. Однако теперь, сжимая в руке стакан своего обидчика, я пытался понять, а не будет ли правильнее всего послать к лешему все эти чудеса, опасности, а главное, людей, которые меня ни в грош не ставят, и вернуться к своей скромной деятельности ночного бомбилы. В конце концов, ну их, эти приключения. С развитием компьютерной графики магических превращений и на экране кинотеатров хватает. Зарплата в Обществе, правда, вкусная, но и без нее на кусок хлеба у меня заработать получится. На бутылку пива после работы — тоже. А самое существенное, что у себя в жигуле я снова стану таким же полноправным хозяином, как королева Елизавета в Букингемском дворце. Там мне не придется терпеть издевки женщины-лягушки, чей стервозный характер уже не раз наталкивал на мысль, откуда в русском языке взялся знаменитый оборот «жаба давит»! Там я не буду беспокоиться, что обо мне думает некий Иван, давным-давно переживший свои сказки, но так и не удосужившийся превратиться из дурака в царевича. Там мне не грозит ничье предательство, а самым большим обманом окажется попытка какого-нибудь наглого пассажира не заплатить за проезд. «Иными словами, не пора ли мне вернуться к нормальной жизни?» — спросил я самого себя и уже почти дал ответ, когда на кухню, шумно обсуждая какое-то происшествие, ввалились Барс Мурзоевич и Хан, несущий охапку одеял и спальных мешков.

— Левчик, — чуть ли не с порога заорал кот. — Ну ничего себе! Что ж ты, дружочек, о таких важных вещах умалчиваешь?

Я озадаченно посмотрел на зверя.

— Нет, он еще и не понимает! Ханчик, ты что там возишься? Иди сюда!

Егерь, который начал было расстилать на ковре одеяла, побросал их и направился к коту.

— Может, вы все же скажете, о чем я умолчал? — повысил я голос на кота, что было, конечно, результатом моих недавних рассуждений, а никак не его поведения.

— Скажу, скажу! — не обратив внимания на мой резкий тон, ответил Барс Мурзоевич и вытащил из буфета старинный угловатый штоф толстого зеленоватого стекла, до половины наполненный какой-то прозрачной жидкостью.

— Барс-ага наконец-то понял, что мы из Реки времени напились, — улыбаясь, сказал узбек.

— А как понял-то? — тихонько поинтересовался я у узбека, пользуясь тем, что зверь отвлекся, занимаясь какими-то своими делами.

— Когда корм задавали, меня одна зверюга за руку хватануть хотела. Пришлось ускориться.

— Ах вот оно что! — наконец сообразил я, почему Барс Мурзоевич заинтересовался нашими приключениями на водах «той стороны».

Тем временем кот весьма ловко выдернул когтями из штофа притертую стеклянную пробку, после чего щедро полил свою правую лапу водкой. О том, что это был именно русский народный напиток, я немедленно догадался по характерному запаху, поплывшему по кухне от кошачьего меха.

— Ну-с, ребятки, — почти ласково обратился к нам Барс Мурзоевич, — кто первый будет сдавать анализы?

— Давайте я, — предложил узбек, протягивая коту руку.

Похоже, егеря ничуть не страшила предстоящая вивисекция.

— Я аккуратно, — пообещал зверь и неуловимым движением огромного когтя кольнул моего приятеля в палец.

Смотрелось это, прямо скажем, жутковато. С тем же успехом анализ крови можно было брать при помощи остро отточенной косы или шашлычного шампура. Однако пришлось отдать должное коту, он виртуозно умел управляться с подаренным ему природой арсеналом холодного оружия. Порез, а вернее, даже не порез, а всего-навсего сочащийся кровью прокол на пальце Али, был весьма и весьма малых размеров.

— Отлично! — подвел Барс Мурзоевич итог первой части операции. — Левочка, теперь ты.

После того как и мой палец окропился красным, Васильев-младший показал нам с узбеком на аккуратненький домик настенных часов с кукушкой, висевший с правой стороны от буфета:

— А сейчас, ребяточки, — попросил кот, — каждый по очереди капнет немного своей кровушки на крышу. Вперед.

Первым к часам направился опять-таки Хан.

— Куда капать-то? — уточнил он, взобравшись на стул и поднеся окровавленный палец к часам.

— В трубу! — ответил Барс Мурзоевич, внимательно наблюдая за действиями егеря.

Алихан кивнул и стряхнул каплю крови в торчащую из крыши ходиков имитацию печной трубы. Эффект оказался весьма впечатляющим. Домик затрясло, будто внутрь попала не кровь, а как минимум парочка светошумовых гранат. После чего стрелки стали стремительно вращаться по циферблату. Но вдруг они остановились, и в верхней части ходиков открылась малюсенькая дверца, из которой, как ошпаренный мужик из бани, вылетела обалдевшая кукушка.

— Ку-ку-ку-ку-ку-ку! — непрерывно орала сбрендившая механическая птичка, снуя взад и вперед, словно ее привязали к затвору стреляющего длинными очередями пулемета.

— С ума сойти! — воскликнул Барс Мурзоевич, наблюдая за мучениями несчастной кукушки. — Ханчик, дружочек, сколько же ты времени-то напился?!

Вопрос был явно риторическим, поэтому узбек не стал на него отвечать, а просто слез со стула, уступая мне место около часов. Я полез наверх. На сей раз капать в трубу не имело смысла. Обессилившее пернатое создание и так осталось снаружи ходиков, безвольно обвиснув на своем шестке. Когда я поднес руку, оно обреченно подняло глаза к моему пальцу, с тоской следя за сползающей каплей крови.

— Ну что медлим, Левчик? — нетерпеливо полюбопытствовал Кот Ученый, отчего мне показалось, что он не столько интересуется процентным содержанием времени в моем организме, сколько, согласно своей кошачьей природе, хочет еще раз полюбоваться тем, как будет трепыхаться бедная кукушка.

Если это и было правдой, то в моем случае Барса Мурзоевича постигло горькое разочарование. Вопреки ожиданиям моя кровь не произвела на птичку никакого впечатления. Получив ее порцию на голову, механическое пернатое даже не вздрогнуло.

— Завод кончился? — поинтересовался узбек.

— Кончился! — подтвердил Васильев-младший. — У Левчика.

Как ни странно, эта информация меня огорчила. Только-только я освоился с тем, что теперь обладаю некими магическими возможностями, как оказалось, что они уже напрочь выветрились из моего организма.

— Не переживай! — подбодрил меня кот. — Дольше проживешь.

— А я? — насторожился егерь.

— А ты меньше, — разведя лапами, сообщил Хану Васильев-младший.

На том нам с егерем и было предложено располагаться на ночлег.

— А вы как же? — поинтересовался я, будучи почти уверен, что Кот Ученый возложит на себя охрану нашего с Али сна.

В принципе меня это больше чем устраивало. В конце концов, кому как не матерому ночному хищнику стоять на страже, пока мы, простые смертные, будем восстанавливать силы, подорванные бесконечными магическими приключениями.

— Я на пост! — с легким оттенком сожаления в голосе подтвердил мои предположения Барс Мурзоевич.

— Может, по очереди? — предложил Хан.

— Да, действительно! Давайте так: первые два часа вы, потом я, потом Хан, или наоборот!

Я почти не сомневался в том, что кот откажется от нашего предложения. Однако воспитание не позволяло мне просто так завалиться спать, хотя бы не попытавшись взять на себя часть хлопотных обязанностей по обеспечению общей безопасности, тем более после того, как узбек первым высказался на эту тему.

— Так и поступим! — неожиданно согласился с нашей инициативой Васильев-младший. — Только чередоваться будете вы вдвоем!

— Как вдвоем!? — чуть ли не хором спросили мы с узбеком.

— Очень просто, — ухмыльнулся кот. — Мой пост — на цепи, у дуба. А вы здесь дежурьте! Утром зайду!

Не знаю почему, но у меня возникло ощущение, что нас с Ханом ловко провели. Узбек, видимо, придерживался того же мнения, так как попытался напомнить Васильеву-младшему, что главное сокровище Битцевского дерева, а именно яйцо с Кощеевой смертью, уже украдено.

— Да неужели? — ехидно поинтересовался кот. — А десяток килограммов золота, значит, не в счет? И, вообще, ребятки, не вам рассуждать, что там подлежит моей охране, что нет.

С тем довольный собой зверь покинул кухню, оставив нас с Ханом недоуменно хлопать друг на друга глазами. Впрочем, хлопать — пожалуй, было сильно сказано. Лично мои глаза уже явственно слипались, словно каждое из век густо смазали ПВА или чем покрепче. Узбек выглядел немногим бодрее, и тем не менее он великодушно попытался взять на себя первую часть ночного бдения. Однако не мог же я позволить своему напарнику проявить большее благородство, чем то, каким обладал я сам! В результате мы стали бросать жребий. Сперва я предложил сделать это по-простому — на кулаках, но после того как мы с Ханом дважды выбросили по «камню», а на третий раз оба выкинули «ножницы», было решено воспользоваться монеткой. Узбек не возражал, но предупредил, что денег у него нет вообще. У меня с мелочью тоже оказалось негусто. Более того, самой крупной завалявшейся в моем кошельке монеткой оказались жалкие потускневшие пятьдесят копеек. Впрочем, проблемой была не сама мизерная сумма, а то, что будучи подброшенным, малюсенький металлический кружочек мгновенно исчез из нашего поля зрения, и о том, что он где-то приземлился, мы могли судить лишь по затихшему где-то в глубине темной кухни звяканью. Поняв, что искать капризную денежку бесполезно, я наконец смирился и сказал, что готов спать первым, после чего завалился под бок посапывающему на ковре Счастливчику и через мгновение отключился.

Увы, сморивший меня сон выдался чрезвычайно беспокойным. Я вообще редко вижу сны. Но в этот раз меня, похоже, все-таки посетил Оле-Лукойе, однако крутил он надо мной не цветной зонтик и даже не черный, а некий зонтичный и, без сомнений, галлюциногенный гриб.

Сперва мне снилось, что пол кухни раскачивается и виляет подо мной из стороны в сторону, будто кто-то запустил штаб-квартиру Общества по рельсам невероятных по размерам американских горок. Впрочем, подобные шалости моего вестибулярного аппарата, вероятнее всего, объяснялись недавними полетами на ковре. Зато потом мне привиделся настоящий ночной кошмар, а точнее, недавний допрос в кабинете Логопеда.

— Признавайся! — требовал злобный врач. — Где ты спрятал беличьи изумруды?

— Нигде! — отвечал я. — Нет у меня никаких изумрудов.

— А вот это мы сейчас проверим! — шипел мне в лицо Логопед.

После чего я вдруг понял, что шипит вовсе даже и не он, а баллончик с сывороткой правды имени Пиноккио, направленный мне прямо в лицо. Клубы едкой аэрозольной жидкости заполнили ноздри и глаза, а когда я прочихался, прокашлялся и стер слезы, передо мной вместо Логопеда оказался Вий, странным образом напоминающий мою бывшую жену. Рядом с виеподобной любимой хлопотала моя бывшая же теща, которая своим обычным, противным и въедливым, как циркулярная пила, голосом увещевала:

— Посмотри, Олечка! Посмотри на этого обормота. Ты видишь, что он из себя представляет? Не видишь?! Сейчас я подниму тебе веки…

Однако помощи тещи не понадобилось. Глаза Ольги открылись сами собой, и я узнал ее коронный укоризненный взгляд. Испытав его на себе, даже папа римский мог бы почувствовать себя самым что ни на есть безнадежным грешником. Что же касается моей самооценки, она и вовсе падала до уровня самых глубоких станций московского метрополитена.

— Олюшка, ну зачем ты так? — обратился я к супруге, которая неожиданно позеленела и обрела черты Василисы.

— Так надо, — шепотом ответила Царевна-лягушка и почему-то подалась мне навстречу.

Я попытался отступить назад, но снова оказался привязанным к стулу. Между тем женщина-амфибия уже обвила своими холодными скользкими руками мою шею и, вытянув зеленоватые губы трубочкой, тянулась к моему лицу.

«Сейчас она меня поцелует, и я стану лягушкой!» — мелькнуло в мозгу. Но почему-то вместо того чтобы попытаться отвернуться или, на худой конец, сжать зубы, я двинулся навстречу Василисе и нежно-нежно ее поцеловал.

— Офонарел?! — рявкнула на меня царевна, разом превратившись из Прекрасной в Премудрую, и тут я очнулся.

Обычно я довольно долго прихожу в себя после сна, но этот раз оказался исключением. Открыв глаза, я с ужасом понял, что оказался в объятиях штатного Счастливчика нашего Общества. Осознав, куда привел меня злосчастный ночной кошмар, я в панике отпрянул от Дмитрия, который, наоборот, попытался потянуться за мной. Похоже, его собственные сновидения были не так ужасны, и я мог только порадоваться, что волшебство «Спящей красавицы» не позволило ему очнуться и осознать, что здесь недавно происходило. Оставалось лишь убедиться, что Алихан также не был свидетелем нашего грехопадения. Я оглядел кухню и с радостью понял, что узбека в ней нет. Вероятно, он отправился совершать очередной обход дома, мне же следовало попытаться еще немного поспать, иначе к утру моя голова грозила стать такой же громоздкой и неподъемной, как камень, который Сизиф безуспешно пытался затолкать на гору. Я снова улегся на ковер, на сей раз предусмотрительно устроившись подальше от Дмитрия, и закрыл глаза. Однако это ни к чему не привело. Крепкий здоровый сон больше не желал осенять меня своим нежным невесомым крылом. Пришлось считать овечек. «Одна овечка! Две овечки! Три овечки!» — мысленно проговаривал я, переставляя кудрявых парнокопытных из правого полушария головного мозга в левое. Овечки попались покладистые, и вскоре их накопилось столько, что я запросто мог прикупить на них в монгольских степях парочку юных жен, конечно, при условии, что монголы согласятся принять вместо живого воображаемое стадо. Увлекшись этой мыслью, я уже представил себе, как юные раскосые красавицы превращают мою съемную конуру в подобие уютной кочевой юрты. Насколько они мило и забавно ведут себя, осваивая такие блага современной цивилизации, как душ, туалет и газовая плита. И наконец, мне привиделась чудесная картина того, как мы возлежим на полу среди матрасов, одеял, шкур и подушек, знакомя друг друга с национальными традициями в области межполовой коммуникации. Именно так я узнал, что одна из моих лучших половинок — вернее, четвертинок, поскольку жен в моих видениях было сразу две — восхитительно целуется. Нежно, самозабвенно, я бы даже сказал трепетно. А вторая… Вторая непонятно как снова оказалась Дмитрием!

«Да что же это такое!» — в голос завопил я, одновременно отплевываясь и вскакивая с ковра. Причина моего негодования была проста. Как видно, счет баранов дал свои результаты, и мои грезы о браке с наследницами Чингисхана стали частью очередного сна. Ну а поцелуй со Счастливчиком оказался не чем иным, как отвратительным пробуждением. Единственным, что меня хоть отчасти утешило, было то, что не я во сне подползал к Дмитрию, а все-таки он ко мне. Так или иначе, но теперь Хану предстояло испытать на себе, насколько неразборчив в своих сонных вожделениях наш спящий друг, а мне пора было заступать на пост.

Покинув кухню, я отправился на поиски Алихана, которого надо было освободить от дежурства. Только теперь, глухой ночью, да еще после всех приключений, мне стало ясно, что моя давешняя прогулка по штаб-квартире в компании с Серым вовсе не была такой уж ужасной. Бродить по коридорам Общества в одиночку оказалось гораздо страшнее. Электрическое освещение бесконечных галерей и переходов явно относилось к началу двадцатого века. Мало того, в какой-то момент у меня возникло ощущение, что частью оно было даже не электрическим. Тусклые лампочки, призванные освещать мой путь, встречались так же редко, как собственные зубы во рту профессионального боксера, и расставались со светом не менее неохотно, чем московское солнце в пасмурный ноябрьский день. Остается предположить, что мои невезучие тапки обладали встроенным прибором кошачьего ночного видения. Иначе сложно объяснить, каким образом такой неудачник, как я, мог нигде не споткнуться, не упасть, не сломать ногу или хотя бы не ушибить пальцы. В том, что пол штаб-квартиры располагал к подобным травмам, сомневаться не приходилось. Я то и дело ощущал подошвами выбитые со своих мест паркетины, либо, наоборот, вздувшиеся под ногами крутые бугры, наводящие на мысль, что поперек коридора то тут, то там зачем-то были установлены уже ставшие обычными на городских улицах, но непонятно для чего используемые в квартире «лежачие полицейские». К прочим особенностям полового ландшафта, паркет еще и жутко скрипел, верещал, взвизгивал. Чуть ли не каждый второй шаг сопровождался таким звуком, будто ты то ли наступил на хвост павлина, то ли активировал систему сигнализации Государственной Третьяковской галереи. А если учесть, что акустика высоких сводчатых коридоров не уступала какому-нибудь кафедральному собору, каждый такой звук не только не затихал, а, наоборот, набирал силы, мощи и отправлялся бродить туда-сюда по всем помещениям Общества.

Было бы логично предположить, что этот шум дойдет и до ушей егеря. Однако тот почему-то не спешил показываться мне навстречу. Между тем я довольно быстро обошел уже известную мне территорию Дома, а пускаться на поиски новых географических открытий без поддержки «Пинты», «Ниньи» и «Санта-Марии» мне как-то не улыбалось. Наконец, оказавшись где-то в районе зверинца, я решился немного поорать.

— Хан! — завопил я в непроглядную тьму очередного, кажущегося совершенно бесконечным, прохода-тоннеля. — Хан, это Лев! Ты где? Ау!!!

— Ау-у-у-у! — раздалось в ответ из-за ближайшей двери.

Однако исходили эти звуки явно не из человеческого горла. Так мог выть оборотень, которого в полнолуние, когда так хочется погулять, попрыгать, побегать, покусаться, приковали наручниками к батарее. За другими дверями тоже наметилось какое-то недоброе шевеление, и даже тот факт, что зверей вроде бы недавно кормили, не прибавил желания лезть в этот коридор. Помнится, до нашего окончательного разрыва моя бывшая называла меня «сладким». Кто знает, вдруг обитатели местных клеток согласятся с ней и решат, что я — долгожданный десерт, прилагающийся к их позднему ужину? С другой стороны, мне уже начало казаться, что и сам Хан стал чьим-то десертом. Другого объяснения его отсутствию я найти не мог. Между тем на моем попечении все еще оставался любвеобильный Счастливчик, который, похоже, и во сне был готов поиметь кого угодно. Но вот защититься в таком виде от кого бы то ни было он мог вряд ли. Поэтому я решил вернуться к Диме, забаррикадироваться с ним на кухне и дождаться рассвета. С тем я и поспешил обратно, однако по дороге наткнулся на уже знакомую дверь черного хода, которая на самом деле вела на «другую сторону». Сама дверь была в полном порядке. Она по-прежнему выглядела мощной, надежной, непреодолимо железной и словно вопрошающей: «Эй, вы! У кого есть лишний ящик тротила? Хотите проверить меня на прочность?!» Тем не менее что-то в ней показалось мне очень неправильным. Вот только что именно? Я остановился, пригляделся и, похолодев, понял: все засовы, крюки, щеколды и цепи, делающие эту дверь такой неприступной, открыты!