Бунт — сказано слишком громко. Неподчинение человеку? В этом было что-то мистическое. И все же произошло необычное: в Мезис съехались все знаменитости техники.

В большом городе выходящее из привычных; рамок событие легче всего проследить в гостинице. Когда к подъезду ежеминутно подкатывают мобили новейших марок, и нашего Акселя то и дело окликают какие-то личности, и во всей сверкающей пятидесятиэтажной свече с трудом находится один тесный номер на четверых — жди дальнейшего развития событий. И мы ждали, скучно наблюдая из окна сорок седьмого этажа громожденье зданий, поток мобилей и сверкающую вдалеке стеклянную реку — крышу того самого сталеплавильного гиганта, где что-то произошло. Судя по уцелевшей крыше, взбунтовавшиеся автоматы стекол не били.

Шутки шутками, а остановка завода — дело серьезное. Это мы с Игорем понимали. И оправдывали внезапное исчезновение Бригова. Не могли только понять, куда, вслед за ним пропал Пашка Кадыркин — ведь в Мезисе у нас не было знакомых.

Пашка появился через час.

— Ребята! — Он поманил нас пальцем. — Пошли.

Хитрый Кадыркин узнал, что на завод не пускают, но нашел другую лазейку к свежей информации: напросился в гости к бионикам. Молодец — нас не забыл.

Институт бионики походил на разворошенный палкой муравейник. Прозрачное громадное здание стояло, конечно, на своем месте, и автоматы отнюдь не играли в чехарду, но сами бионики бегали по коридорам и лестницам столь стремительно, что полы их халатов трепыхали белыми крыльями; они чему-то радовались, как дети, и, хватая друг друга за руки, тянули в свои лаборатории.

— Все сюда!

— Ой, ребята, смотрите!

— Эврика! Мировое открытие в результате случайности.

— Ты что-нибудь понимаешь?

— В принципе этого не может быть…

— Абракадабра! И больше ничего.

— Спроси меня что-нибудь полегче!

— Кто еще не видел интроцептор-феномен?

— Гений или безумец?..

— Ущипни меня — я перестал понимать биоматематику…

То, что мы видели, было похоже на забавную игру, в которой, правда, участвовали не все: кое-кто просто шагал с мрачным видом, оставаясь во всеобщей суматохе наедине с самим собой.

А Кадыркин сразу включился в игру: ведь он уже знал ее правила. Вынырнув из-за спин, потащил нас в комнату и, показывая на железный ящик с короткой трубой окуляра, довольно объявил:

— Любуйтесь: автомат-абстракционист!

Мы с Игорем смотрели на бумажную ленту с длинными колонками цифр, на выпуклый глаз трубы, на прекрасную цветную фотографию восхода солнца в космосе, висящую на стене перед окуляром, и пока ничего не понимали. Тогда Пашка и длинный парень в очках, конструктор ненормального автомата, стали наперебой объяснять нам, что этот железный ящик исследует тончайшие цветовые оттенки и сообщает свое мнение в цифрах. До сих пор он работал со знанием дела. Но если присмотреться к последней ленте, той самой, что лежит перед нами на столе, сразу станет ясно, что с автоматом что-то случилось: он перепутал все цвета, пропорции и нарисовал такое полотно космического восхода, что любой абстракционист прошлого лопнул бы от зависти.

Мы ходили от машины к машине, смотрели ленты с вычислениями, графики, наброски уравнений, сделанные хозяевами этих автоматов — биологами, инженерами, математиками, нейрофизиологами, или, вернее сказать, биониками, потому что многие были разносторонними специалистами. Некоторые ретивые конструкторы уже копались в электронных схемах, другие, наоборот, ходили вокруг своих творений чуть ли не на цыпочках, не позволяя к ним притронуться. Кто-то листал толстенные журналы записей с таинственными для посторонних названиями: «Поведенческая реакция таких-то искусственных и таких-то живых систем». Кто-то лихорадочно списывал с экрана справки Центра Информации. Кто-то уже придумал свои гипотезы и отстаивал их в жестоком споре.

В девять часов тринадцать минут утра все машины в этом доме, до сих пор работавшие нормально, начали выдавать необычную информацию. Машинный бред — кое-кто называл его гениальным прозрением — продолжался четыре часа. По решению институтского совета большинство автоматов было выключено, некоторые получили новые задания и продолжали работать в запертых от любопытных лабораториях. Возбуждение, растерянность захлестнули коллектив. Сначала никто ничего не понимал. Чуть позже на всех этажах зазвучали смех и удивленные восклицания. Дрогнули даже скептики, разглядывая ленты чудной математики. К нашему приходу институт гудел как улей.

Бесполезно было бы описывать десятки электронных систем и конструкций, которые «пророчествовали» четыре часа. Это потребовало бы специальной терминологии, математики и чертежей, да мы и не вникали подробно в устройство каждого автомата. То, что мы видели, возможно, было поверхностным первым наблюдением, в котором эмоции преобладали над научной логикой. Но я коротко перечислю свои впечатления, пусть даже неправильные с точки зрения строгой истины, ибо они гораздо лучше сохраняются памятью, чем сухие исследования. Не стоит, пожалуй, приводить и названия автоматов: во-первых, я не все запомнил, во-вторых, не хотелось бы примешивать сюда нелюбимую мною латынь, а в-третьих, с названиями сейчас такая путаница, что один и тот же прибор по воле изобретателя имеет подчас десяток-другой имен. Специалист разберется во всем сам, затребовав в Центре сборник «Проблемы бионики» N117923.

Вот что произошло в те часы в Институте бионики: аппарат, анализировавший передачу чувств на расстоянии, зарегистрировал реакцию вкусового нерва, схожую с сильным ожогом; электронная модель искусственного животного (его еще никак не назвали) отметила появление электрической активности в глазе эмбриона, что нарушало хронологию его развития; другая модель, разрабатывавшая поведение этого животного, не смогла предсказать самое простое: как питать на первых порах новорожденного (конструктор печально заметил, что в таком состоянии она не смогла бы даже ответить, как потрогать нос пальцем правой руки); машина, исследовавшая изображение на сетчатке глаза, нарисовала таинственную картину: отображение предмета исчезло, появлялось серое поле, потом предмет частично восстанавливался, возникало черное поле и т. д.; искусственный электронный мозг, выключив часть системы, потерял дар речи; модель агрессивного вируса превратилась в модель пассивного вируса; в схеме локатора, подражавшего ночной бабочке и летучей мыши, за несколько миллисекунд разыгралась трагедия жизни и смерти (причем бабочка съела мышь); автомат, который воспроизводил эволюцию каменной черепахи на Марсе, неожиданно повернул в сторону от истории; кажется, он мог даже заселить планету разумными существами; модель внутреннего восприятия человека ловко перевела ощущение здоровья в ощущение подавленности; автомат четырехмерного пространства цветового восприятия человека увидел солнце за горизонтом, новые краски неба, разноцветно окрашенные тени, доказав тем самым, что скоро все люди будут смотреть на мир глазами великих художников; модель самоорганизации архигигантского мозга, которым не обладает ни одно живое существо, модель Центра Информации — справочной службы планеты — установила, что в результате непрерывного потока сведений число связей между новыми ячейками памяти стремится к бесконечности и потому нет смысла даже работать над этой проблемой (что, конечно, противоречило практике: Центр Информации постоянно сам перестраивался и в любой момент мог выдать самую новейшую справку, стоило только поднять трубку и набрать номер); эмоциональный автомат начертал на рулоне замысловатую кривую, которая соответствовала-четырехчасовому Машинному смеху…

Повторяю: я не бионик, и все описанное здесь — Впечатления постороннего, с которым специалисты говорили мимоходом. Но не трудно понять, что в 9:30 все автоматы мгновенно перестроили свои программы и потом одни из них неожиданно разрешали задачи, что можно назвать прозрением, другие же несли околесицу. Но даже то, что казалось чепухой, как я догадывался, было очень важно для этих бегавших по коридорам людей: теперь они другими глазами смотрели на своих умных электронных младенцев. Все, что они раньше делали, в несколько часов окуталось непроницаемой завесой какой-то тайны. И сам светлый, насквозь пронзенный солнцем институт вдруг превратился в таинственный черный ящик. У кого не заблестят глаза, не прервется на миг дыхание, когда он увидит такой неожиданный, наглухо забитый, полный сюрпризов ящик! Открываешь крышку, а там, внутри, — множество других, более мелких черных ящиков, и в каждом из них тоже спрятаны ящички. Дальше, дальше — только открывай, только смотри, думай…

Пусть электронщики сами открывают свои черные ящики, пусть психологи и нейрофизиологи перенесут их выводы со своими поправками на живые организмы — я ничего не мог им посоветовать. Может, один только гигантский мозг Центр Информации планеты — был в состоянии сопоставить миллионноликую информацию и сделать правильные выводы. Но даже я, маленький человек, связывал столь разные события последних недель и догадывался, что в их основе прячется то, что мы, как и сотни ученых, мучительно ищем все это время: икс — энергия облака. Приборы уловили его присутствие в то утро над Мезисом. Следовательно, облако неожиданно изменило свою стратегию: оставив пока людей, нанесло первый удар технике. Вывести технику из-под контроля человека — не эту ли цель преследовало оно?

На завод мы так и не попали. Наверно, не все должны были видеть печальное зрелище: километры замерших автоматов, конвейеров, прокатных станов, погасшие глазки печей, в которых застыла сталь.

Теперь мне казалось, что лучше б облако атаковало нас, чем машины. В конце концов, мы, люди, можем пересилить себя, начать работать в полную силу после любой болезни. Мы придумаем, как победить неуязвимого врага. Но когда наступит этот момент? Когда мы сумеем схватить облако в железный кулак?