ГЛАВА 4

Что же происходило в царстве славного Салтана после отлета Вари Сыроежкиной? Мы расстались с нашими героями в тот момент, когда за спиной запирающих чулан «сестриц» раздался скрипучий голос:

— Это еще что такое? — произнесла сурового вида бабища, оглядывая воцарившийся в горнице хаос. Красотой вошедшая не блистала: морщинистое лицо, глазки-щелочки, настороженно поблескивающие из-под густых бровей, и могучая бородавка, самоуверенно устроившаяся на крупном носу. Волосы были убраны под пестрый платок, по-разбойничьи завязанный на макушке, но несколько седеющих прядей выбивались из-под головного убора, будто желая узнать: чем это так возмущена их хозяйка?

— Бабуля! — присвистнула Сонька-Повариха. — Какая радость!

— Здравствуй, матушка Бабариха, — церемонно поклонилась Сонька-Ткачиха.

— Какая я тебе матушка? Ты сама-то кто будешь, мерзавка бесстыжая? Забралась, понимаешь ли, в чужой дом… — Взгляд Бабарихи упал на перевернутую корзину с собачьей шерстью: — Люди добрые, да что ж это деется! Всё сырье мне поперепортили да поперепачкали! Какая теперь из этой шерсти пряжа получится? Из чего стану царю-батюшке поясок радикулитный вязать?

— Разве у Салтана проблемы со здоровьем? — удивилась Повариха. — А выглядел бодренько.

Бабариха уперла руки в крутые бока:

— Да наш батюшка поздоровее любого богатыря будет. А пояс ему вяжу для ентой… прохилактики. Действо такое целебное, хреки постоянно поминают. Вот, к примеру, нападет какой-нибудь глупый ворог на наши границы, отправится царь-батюшка на войну, да приляжет отдохнуть на сырой земле. Тут-то к нему хвороба и потянется, чтоб скрючить в загогулину, а шерсть собачья ее не пустит. Загрызет да выплюнет. Потому как в ней сила зверя остается.

— Мудра ты, бабка! — протянула Повариха.

— А то ж! — приосанилась старуха. — С самых низов в люди выбилась, теперь в почете живу да в уважении: личная царева носочница, не хухры-мухры!

Вдруг она снова нахмурилась:

— А чегой-то я с вами лясы точу? Ну-ка, признавайтесь, почто в чужой дом пробрались да всё вверх дном перевернули?

— Ты, бабка, воздух-то зря не сотрясай, — прищурилась Ткачиха. — Лучше б спасибо сказала, что столько всякой всячины в твою халупу приволокли. А короб с шерстью сам Салтан опрокинул, когда на огонек к нам заглядывал, чуть ноги свои высокородные не переломал. Аккуратнее, бабуля, надо имущество расставлять!

Опешившая от такой наглости Бабариха едва не поперхнулась готовыми сорваться с языка словами. Повариха тут же подскочила и предупредительно постучала ее по спинке:

— Ты не кипятись, бабуся, лучше послушай, какое счастье на тебя свалилось. Видишь весь этот бардак?

Бабариха окинула взглядом громоздящиеся вокруг горы провизии и штабеля полотна.

— Минут через пять сюда явятся государевы грузчики и начнут таскать всё это добро во богаты палаты, на царский пир по случаю скоропалительной женитьбы. И мы, Ткачиха с Поварихой, будем восседать рядом с невестой, так как приходимся ей родными сестрицами. А теперь внимание: у тебя, драгоценнейшая, имеется шанс из царевых носочниц — или как уж ты там называешься? — переквалифицироваться в цареву тещу.

— Батюшки-светы! — ахнула Бабариха. — Да как же такое возможно?

— Видишь ли, — откликнулась Ткачиха, — царя-батюшку и прочих его охламонов заинтересует маленький вопросик: откуда мы, такие расчудесные, с младой царицей во главе, появились в вашем царстве-государстве? И почему раньше никто понятия не имел о наших выдающихся талантах и неземной красоте?

— И почему же? — полюбопытствовала Бабариха, деловито почесав бородавку.

— А вот это, бабуля, тебя совершенно не должно волновать. Твоя задача — пустить крупную слезу и прохлюпать поубедительнее: дескать, это дочери мои единоутробные, уволок их во младенчестве волк-оборотень, вместе с трехспальной колыбелькой. Да только сжалилась волшебница… как ее там… ну, сама придумаешь, ты местный фольклор лучше знаешь. Вырастила их в тепле и довольствии, а они, курицы сентиментальные, покинули чудесный чертог, чтобы повиснуть на шее у своей дорогой мамаши. То есть у тебя. Усекла?

Бабариха в раздумье заглянула в ближайшую кадку. Подцепила пальцем немного салата оливье. Пожевала. Скривилась.

— Нет, голубушки. Втемную не играю. Выкладывайте всю правду-матушку. Что за нечисть свалилась на мою седую голову? И какую пакость вы замыслили сотворить с нашим государем?

— Бабка, не выкаблучивайся, времени нет, — фыркнула Сонька-Повариха.

— Ты как с пожилой женщиной разговариваешь? Сейчас окачу святой водой, посмотрим, что запоешь! — Бабариха ловко юркнула в уголок и быстро-быстро закрестилась на образа, поглядывая, не скукожит ли от ее священнодействий нахальных девиц.

— Эй, красавицы! Встречайте гостей! — разнесся по дому богатырский стук, и в горницу стали один за другим втискиваться царевы молодцы.

— А, ребятки, наконец-то! — засуетилась Повариха. — Забирайте сначала вот эти ведерки, только не опрокиньте, они слабо закрыты!

Бабариха присела на лавку, наблюдая за кипящей вокруг суетой и задумчиво теребя свою бородавку. Царева теща… Что ж, звучит заманчиво!

— Ну, девица красная, готовься, сейчас сватов к твоей родительнице стану засылать, — говорил Салтан Соньке, умильно поигрывая кончиком ее фальшивой косы.

— Да чего время терять? Я тебе и так скажу, что родительница моя рада до помутнения мозгов.

— Негоже нарушать традиции, всё должно быть чин по чину, — нахмурился царь.

— Во бюрократ! Покаты будешь носиться со своими традициями, все гамбургеры протухнут. А без калорийного питания, уж извини, никакого богатыря у меня не получится.

— А мы лебедя зажарим, — предложил подрастерявший уверенность государь.

— Сравнил лебедя с бигмаком! — фыркнула Сонька. — И не надейся. Зря, что ли, моя сестрица столько трудов на этот пир положила?

— Ну, хорошо, хорошо, — сдался Салтан. — Сватовство мы опустим. Велю сразу баню топить да девок созывать.

— Зачем баню? — удивилась Сонька. — Уж гигиену-то я всегда соблюдаю!

— Э… — растерялся Салтан. — Какой же девишник без бани? Подружки тебя попарят, песни жалостные попоют, косу в последний раз по-девичьи заплетут, поплачешь всласть…

— Вот еще, глупости! Я не истеричка, чтоб на пустом месте слезы лить. — Сонька внимательно взглянула на жениха. — Слушай, Салташ, к чему все эти формальности? Давай объявим, что решили жить в гражданском браке, да пойдем более приятными вещами заниматься… — Она обвила рукой царскую шею и игриво взъерошила окладистую бороду. Салтан зажмурился от удовольствия:

— Ой, чаровница… А что? Царь я или не царь? Твоя правда, незачем время терять! Сейчас велю свадебный поезд закладывать.

— Разве мы отправляемся в путешествие? — насторожилась Сонька.

— Да нет, в церковь, венчаться, — кивнул царь в сторону украшенного маковками собора.

— Во дает! — развеселилась невеста. — Тут сто метров пройти, а он на поезде ехать собрался! Может, лучше ракету запустим?

— Ты, девица, говори, да не заговаривайся! — насупился государь. — Вот отправлю вместо церкви в острог, узнаешь, как с царем пререкаться.

Сонька почувствовала, что перегнула палку. Изобразив кроткий взор и трепетание груди, она прижалась париком к могучему плечу и нежно залепетала:

— Салтанушка, ты не нервничай. Это всё проклятая эмансипация да привычка к демократическим свободам. Я ж таблетку по истории обществоведения еще в первом классе глотала, ты подумай, сколько времени прошло! Имя последнего президента не смогу вспомнить, не то что определение абсолютной монархии и ее, так сказать, традиции. Ты уж извини, если чем обидела. Только я к чему веду: богатыря тебе родить обещала? Обещала. Вот мне и не терпится скорее делом заняться да слово свое сдержать!

Она томно вздохнула и стряхнула тонким пальчиком пылинку с царского воротника. Салтан смягчился:

— Занятные ты слова произносишь, красавица, я и половины не разумею. И где только нахваталась? Ну да ладно, в главном ты права. С наследником нам задерживаться не следует, это дело ответственное. — И он неожиданно подмигнул Соньке.

Как ни старалась невеста ускорить процесс, церемония венчания была проведена со всей ответственностью. Митрополит обстоятельно махал кадилом, певчие заливались самозабвенными руладами, а набившиеся в тесное помещение бояре обильно потели в своих парадных одеждах. Бабариха, бледнея от собственной наглости, то и дело благословляла царя, Ткачиха с Поварихой неудержимо зевали, переминаясь с ноги на ногу, а изнемогающая от раздражения невеста изо всех сил пыталась сохранить величественный вид.

Подумать только, на дворе июнь месяц, а ее обрядили как капусту: сначала исподняя рубаха, из простого полотна, затем верхняя рубаха — побогаче, из шелков да с вышивкой; следом понева — что-то вроде юбки, обмотанной вокруг фигуры и закрепленной на шнурке; сверху… в общем, к чему перечислять: весь наряд, с каменьями да крученой золотой канителью, тянул килограммов на пятнадцать. Больше всего Соньку возмутил бобровый воротник, пристегнутый ей поверх одеяния в последнюю минуту. Во всём этом великолепии юная модель смотрелась как мраморный монолит: этакая глыбина без намека на фигуру. Эх, где ж ты, осиная талия окружностью в пятьдесят пять сантиметров, где пупок с пирсингом?! Не наглотайся Сонька таблеток по истории костюма — ни за что б не позволила нацепить на себя всё это барахло.

Салтан тоже принарядился. Сколько рубах он нацепил по торжественному случаю, Сонька не знала, визуально же царское облачение состояло из платна — сшитого из золотых тканей длинного балахона с широкими рукавами и застежкой встык; круглого воротника под названием бармы, на который были нашиты жемчуга, каменья да небольшие иконки; и золотой тюбетейки с собольей опушкой и крестом сверху. Грудь государя также украшал массивный крест. Смотрелся Салтан великолепно, такого и впрямь не жалко затащить в опочивальню. Впрочем, у Соньки были заботы поважнее, чем секс с давно почившим царем…

Наконец пытка венчанием закончилась. Салтан подхватил младую супругу под локоток и без лишних проволочек увлек в пиршественную залу. Столы уже ломились от чипсов… в смысле, чудных яств. Кравчие и чарошники сновали меж гостей, обнося их хмельными напитками. Стремительно пьянеющая Бабариха называла невесту дочуркой, в умилении промокая глаза платочком. Утратившие всякую чинность бояре наперегонки опустошали золотые блюда с невиданными доселе кушаньями, утирая бороды от майонеза и кетчупа, а Салтан аппетитно хрустел воздушной кукурузой. Вероятно, именно тогда вошел в обиход речевой оборот, выражающий полный восторг от принятия пищи: «Аж за ушами трещит!»

Ткачихе с Поварихой, как положено, поднесли «мед-пиво». То самое, неоднократно поминаемое в сказаниях русского народа. Какая же это оказалась гадость! Все три Соньки искренне сожалели, что не имеют усов, по которым легендарное угощение могло бы спокойно стекать, не попадая в рот.

— Сюда бы шампанского, — вздыхала Повариха. — Вот был бы фурор!

— Шампанское в бочку не перельешь, все пузырьки сбегут, — печально качала головой Ткачиха.

«Сестры» скорбно пригубили медок.

— Ладно, хватит киснуть, — решительно встряхнулась Повариха. — Как тебе вон та тарелочка?

— Хороша, — признала Ткачиха, оглядев золотое блюдо с раскинувшей крылья жар-птицей. — Но лучше брать чашки, на них камешков больше, дороже сдадим.

Она поскребла ногтем праздничный кубок, удаляя присохшую к рубину соринку.

— Предлагаю расстелить нашу «скатерку» под столом и скидывать в нее всё, до чего дотянемся.

— Еще не хватало — дома с грязной посудой возиться! Лучше подождем, когда местные служанки всё перемоют, и заберем прямо из кладовки. Оптом. — Повариха сладко вздохнула.

Меж тем пир набирал обороты. Музыканты наяривали на жалейках да балалайках, голоса гостей звучали всё громче, разомлевшие бояре от избытка светлых чувств смачно целовались и хлопали друг друга по широким спинам, с разных концов просторной залы периодически доносилось удалое пение, а самые резвые из пирующих пустились в пляс. Вспотевшая и уставшая царица с неприязнью рассматривала раскрасневшиеся физиономии. Наконец ее терпения иссякло:

— Салташ, может, хватит париться в этой духотище? Пойдем в спаленку, скинем с себя всё это барахло, примем душик… черт, с душем-то у вас напряженка.

— Тигрица! — промурлыкал Салтан, не расслышавший конца фразы. Он решительно поднялся из-за стола. «Честные гости» почувствовали величие момента и быстро мобилизовались, чтобы проводить новобрачных в опочивальню. Младая царица, не удержавшись, подмигнула «сестрицам», и те дружно захихикали.

— О, «на кровать слоновой кости» повели, — шепнула Повариха.

— Какая там кость, самая натуральные нары! — фыркнула Ткачиха.

— Не привередничай, сам-то Пушкин там не лежал, откуда ж ему знать.

— А Салташа — душечка, — мечтательно закатила глазки Ткачиха. — Жаль, не удалось толком замужем побыть.

— Эй, не расслабляйся, пора за дело, — ткнула ее в бок «сестра». Они выбрались из-за стола и решительно взяли в оборот захмелевшую Бабариху.

— Ну, матушка, перекусила маленько, теперь нужно отрабатывать свалившееся счастье.

Бабариха слегка побледнела и предприняла попытку скрыться под столом, но любезные «дочурки» тряхнули ее столь непочтительно, что пришлось старушке поумерить прыть. С тяжким вздохом покинула она пиршественную залу, подталкиваемая с двух сторон непреклонными девицами.

Салтан ввел младую жену в опочивальню.

— Ексель-моксель, это еще что такое? — ахнула Сонька, разглядывая сваленные внушительной кучей снопы соломы.

— Брачное ложе, — ответил Салтан, слегка удивленный реакцией супруги. — Всё как положено, на двадцать одном снопе.

— Ты серьезно полагаешь, что я полезу на этот стог? Я тебе что — полевая мышь?

Салтан совсем растерялся:

— При чем здесь мыши? Спанье на снопах — к прибытку в доме. А прибыток в царском доме — польза всему государству.

— О подданных, значит, заботишься, — недобро протянула Сонька. — Вот и спи сам на своей соломе! А мне вели перинку принести, раз уж у вас гидродиванов не имеется.

— Ну девка! Огонь! — восхитился Салтан. — Всегда о такой мечтал. Ладно, будет тебе перина.

Он уселся на лавку и с довольным кряхтением вытянул из-под золотого балахона усталые ноги.

— Давай, женка, сымай сапоги.

— Совсем сдурел, да? — возмутилась Сонька.

— Отчего же? Древний обычай, испокон веков ведется. В правом сапоге пятак, в левом плетка, за какой схватишься…

— За левый, голубчик, за левый. Я тебя так этой плеткой отделаю, что вмиг все свои дурацкие обычаи забудешь!

Соньку понесло. Стянув с себя отяжеленный каменьями чехол, она вспрыгнула на брачное ложе и принялась расшвыривать снопы:

— Изверг! Сатрап! Извращенец! Я тебя научу уважению к женщине!

Рука ее наткнулась на что-то твердое. Не веря собственным глазам, младая невеста извлекла из постели… усыпанный драгоценностями меч!

— Ах так? Думал потешиться, а поутру замочить меня, как курицу?

Она схватила меч и двинулась на Салтана.

— Да я тебе все твои достоинства пообрубаю. Сколько невест ты уже извел, маньяк сексуальный?

— Что ты, что ты, красавица! — Салтан в панике заметался по горнице. — Мы ж с тобой зачать богатыря планировали, вот нам и подложили меч. А если б пожелали девку — надобно было бы класть веретено…

— Ты мне зубы не заговаривай. Богатырей не мечами делают. А ну, лицом к стене, руки за голову, я буду помещение обыскивать, вдруг ты еще какую пакость приготовил!

— Ураган, как есть — ураган! — стенал Салтан, прислоняясь к стеночке. — Ты там со снопами-то поаккуратнее, а то все иконы со стен посшибаешь…

Сонька не успокоилась, пока не перевернула всю обстановку горницы вверх дном. Неприятных сюрпризов она больше не обнаружила и начала постепенно успокаиваться. Может, она и впрямь не совсем верно истолковала местные обычаи? Впрочем, с этими царями надо держать ухо востро. Безнаказанность и вседозволенность к добру не приводят.

— Ну, как? Теперь твоя душенька довольна? — робко поинтересовался Салтан, когда младая супруга докопалась до скрытой под снопами резной кровати.

— Ладно уж, можешь повернуться, — разрешила Сонька. — Но меч я тебе не отдам. Куда бы его пристроить? — Она придирчиво оглядела горницу и вдруг, подойдя к окну, вышвырнула оружие на улицу.

— Так-то оно поспокойнее будет, — ободряюще улыбнулась она потерявшему дар речи Салтану. — Ну, что стоишь как не родной? Зря, что ли, женились?

Государь крякнул и безропотно отдался в руки молодой жены.

Ткачиха с Поварихой без лишних раздумий привели Бабариху в ее же горницу.

— Вот черт, совсем пятку стерла, — проворчала Повариха, усаживаясь на сундук и скидывая с ноги лапоть. — Что за дурацкие портянки…

— Онучи, — поправила ее Ткачиха.

— Да какая разница! Слышь, бабка, я где-то видела у тебя запас носков. Одолжи парочку.

— Да ты в своем ли уме! — затрясла бородавкой Бабариха. — Носить носки — токмо царская привилегия. Для него, батюшки, стараюсь, сама фасон изобрела.

— Креативная бабуля, — фыркнула Ткачиха.

— Мы теперь царевы родственницы, так что можешь не жаться.

— Ни за что! — ответила Бабариха, грудью вставая перед входом в чулан.

— Э-э-э… — протянула Ткачиха, делая «сестре» страшные глаза. В чулане-то, как вы помните, с кляпом во рту томился связанный Гвидонов. — Не заставляй матушку нарушать служебные инструкции. Обвинят в растрате да четвертуют. Лучше мы у царицы сапожки попросим, ей в честь свадьбы много добра наволокли.

— Вот-вот, — обрадовалась Бабариха. — Вы уж как-нибудь сами меж собой разбирайтесь. А я, пожалуй, вздремну чуток…

Соньки дружно ухмыльнулись:

— Нет, бабуля, спать сейчас не время. Родина в опасности. У тебя есть надежный гонец?

Надо отдать должное Бабарихе: сопротивлялась она героически. Но Сонька умела убеждать людей. Не позволив «мамаше» просимулировать алкогольную отключку, она популярно разъяснила ей перспективы человека, однажды вставшего на скользкий путь обмана государства (а тем паче — его главы), и убедительно доказала, что обратной дороги у бабки нет. Протяжно повздыхав, Бабариха смирилась с неизбежным и повела Сонек к «надежному человеку» — Фомке-крестнику.

Фомка проживал в плохоньком домишке у самых стен дворца. Разбуженный среди ночи, парень изрядно струхнул, но Соньки были неумолимы: седлай коня да скачи во дворец, родина-то в опасности! Бедняга не совсем понял, зачем его заставили обогнуть пару раз галопом родную деревню — старая кляча чуть не скопытилась от непривычных упражнений. Однако он добросовестно выполнил все инструкции, и вскоре перешедший в самую душевную стадию пир был грубо прерван вторжением запыхавшегося «гонца».

— Не велите казнить! — завопил несчастный парень, оробевший при виде высокого собрания. — Доложите царю-батюшке: война! — Он бухнулся на колени, прикрыв голову письмом, которое всучила ему суровая крестная Бабариха.

Что тут началось! Шум переворачивающихся лавок, воинственные вопли и жалобные стенания, женские слезы и грозное хватание за собственные бороды… Неизвестно, как долго Салтан сумел бы скрываться от государственных забот в опочивальне, но младая жена, различившая нарастающий гул, решительно спихнула его с брачного ложа:

— Собирай дружину, дорогой! Буду за тебя молиться. А богатырей нарожаю, даже не сомневайся.

Что оставалось делать несчастному царю? Никакой личной жизни! Прочел он привезенное гонцом послание, похмурился, покрякал многозначительно да велел звонить в колокола. Наступает, мол, от границ соседнего княжества темная рать, грабит мирных жителей, сжигает дома и посевы, скоро до столицы докатится…

Пара часов ушла на сборы, но с рассветом дружина — все молодцы один к одному, косая сажень в плечах, добры кони копытами землю роют не хуже неведомых пока в Салтановом царстве экскаваторов — построилась в походном порядке и с удалой песней двинулась вслед за царем. Повариха от командировки отказалась:

— Подумаешь, — говорит, — война! Разве это исключительный случай, чтобы я стала расточать свой талант? Обойдетесь как-нибудь своими силами.

Ребятишки бежали вслед удаляющейся колонне, собаки лаяли, бабы выли, а молодая Царица элегантно помахивала вышитым платочком, стоя на крыльце в окружении пышнобородых бояр.

— Ушел, касатик, на войну без радикулитного поясочка, — причитала в сторонке Бабариха, утирая скупую слезу.

— Ничего, будем надеяться, что в этот раз его не скрючит, — попыталась утешить ее Повариха.

Утомленные событиями бояре собрались расходиться по домам, когда осиротевший дворец настигло новое потрясение.

Со стороны сокровищницы, где в числе прочих предметов царской необходимости хранилась посуда для пиршеств, раздался подозрительный шум, и вскоре двое дюжих молодцов выволокли пред светлые очи младой Царицы связанного паренька в каком-то невообразимом одеянии.

— Не прогневайся, матушка! Вора поймали, разбойника и душегуба! Половину кладовой опустошил, и когда только успел краденое сообщникам передать, не разумеем! Схватили его прямо на месте, за черным делом. Спасибо сестрицам твоим, тревогу подняли. Уж как брыкался, насилу скрутили!

Бояре выпучили глаза: Егор Гвидонов в комбинезоне-стрейч пурпурного цвета произвел на них неизгладимое впечатление. Так сказать, не мышонок, не лягушка, а вообще незнамо кто… Царица же шагнула навстречу разбойнику, простерла вперед белы рученьки — да как заголосит:

— Мальчик мой, сыночек родненький! Уж как я тебя, кровиночку, умоляла: держись подальше от дворца, поганец бессовестный! Отрубят теперь буйную твою головушку, как жить на свете белом стану?

Царица сделала еще пару шажков, закатила глазоньки да и брякнулась прямо на голый пол. Представляете, как заметались царевы мамки-няньки? А Бабариха только кулак себе в рот сунула, чтоб не заорать. Вот угодила в переплет на старости лет!

— Не дрейфь, бабка, всё идет по плану, — ущипнула ее легонько Повариха. — Главное, никакой самодеятельности. Не то на плаху попадешь, за компанию с «дочуркой». Делай, что скажем, и будешь в шоколаде.

Бабариха согласно икнула.

Тем временем успевшая ожить Царица бурно рыдала, каясь пред безмерно удивленными боярами в фантастических грехах. Мол, да, была в моей биографии темная страница, что уж теперь скрывать. Попала я в плен к разбойникам и прожила у них пару лет, в тяготах и лишениях, успев родить сынка их бессовестному атаману. Потом меня героически освободил проезжий богатырь, достойно скончавшийся от полученных ранений, и я разыскала сестер, с которыми и вернулась к матушке. Ребенок остался у преступного папаши, и я никому о нем не рассказывала, хотя, конечно, сердце глупое материнское и трепыхалось периодически в тоске и печали. И надо ж было этому обормоту теперь во дворец заявиться!

Дальнейшие рыдания обрели столь бурную выразительность, что слов за ними было уже не разобрать. Впрочем, окружающие и так успели уловить трагическую суть происходящего.

Связанный паренек молчал, бросая на матушку удивленные взгляды. В самом деле, что еще оставалось Егору Гвидонову? Не закричишь же: «Люди добрые, не слушайте Царицу, лапша всё это на ваши развесистые уши! Как она могла меня родить, если сама на три месяца младше?»

А рыдающая Сонька меж тем досеменила по крутым ступенечкам до Егора, обхватила его за плечи, демонстрируя родственную привязанность, и звенящим голосом заключила:

— Что ж, уважаемые бояре, мне остается лишь удалиться со своим несчастным ребенком во сыру темницу и смиренно ожидать мудрого и справедливого решения царя-батюшки. Единственная просьба: если у вас тут водятся крысы или тараканы, заприте меня где-нибудь подальше от них, не то я этого решения не дождусь, а сразу умру от ужаса.

Тут уже прослезились и умудренные жизнью бояре. Могучие стражники, растроганно хлюпая носами, подхватили государыню под белы рученьки и повели в западную светелку с крепкими ставенками, живо превращающими это надежное помещение из «светелки» в «темничку». Гвидонов с видом покорности дал увести себя следом, твердо решив выяснить у Соньки, что за ерунду она затеяла и где теперь находится машина времени.

— Да, парень, неплохую штуку ты изобрел, — насмешливо протянула Сонька-Царица, когда они остались в заточении с глазу на глаз. — Теперь мы обеспеченные люди. Думаю, десяти процентов с тебя хватит. За предоставленный транспорт. Остальное — извини: Разработка идеи, оформление, исполнение, риск, наконец!

— Соня, ты о чем?

— Как, ты до сих пор не понял? — округлила глаза Царица.

— Да вот, затмение нашло. С того момента, как ты мне на голову мешок нацепила, — проворчал Егор. — Кстати, зачем тебе (то есть твоим «сестрицам») понадобилось тащить меня в сокровищницу, поднимать весь этот шум, звать стражу…

— Бедненький, как мало нужно твоей головушке, чтобы потерять сообразительность. А если воздействовать на нее не мешком, а камешком? Ладно, ладно, не закипай. Мы с тобой теперь крепко повязаны. Обобрали Салтаново царство! — Царица довольно захихикала.

— Соня!

— Знаешь, как в наше время ценится антиквариат? Не говоря о стоимости самих камешков…

— Я не стану участвовать в грабеже. И тебе не позволю! — решительно выпрямился Гвидонов.

— Поздно, воробушек. «Сестрицы» уже всё переправили через твою скатерочку.

Егор скрипнул зубами:

— Что ж, придется еще раз посетить славного Салтана. Чтобы вернуть награбленное.

— То-то все удивятся! — Сонька захихикала еще жизнерадостнее. — Ты, случайно, не помнишь, какая участь постигла Царицу и ее «приплод»?

— Их засмолили в бочке и бросили «в бездну вод», — невольно поежился Егор. — Но ведь это в сказке.

— На пустом месте сказки не вырастают, — резонно возразила Сонька. — Кстати, как в той истории звали молодого царевича?

Гвидонов вздрогнул.

— Не хочешь же ты сказать, что мы сумеем доплыть в бочке до острова Буяна?

Сонька расхохоталась уже во весь голос:

— Нет, таких трюков от нас не потребуется. Ткачиха с Поварихой подкараулят нашу бочку за дальним мысом и выловят сетью с рыбачьей лодки. И все останутся довольны: мы тем, что добыли сокровища, а Салтан тем, что негодяи примерно наказаны.

— Соня, тебя посадят в тюрьму как одну из самых талантливых преступниц!

— Уж не ты ли сдашь меня полиции? Учти, я девушка скромная, сразу признаюсь, что до талантов конструктора машины времени мне далеко. До чего удобно иметь не прикрепленную к центральному компьютеру машину, верно? Такие возможности открываются перед умным человеком!

Гвидонов тихо застонал. Ничего, дайте только добраться домой. В конце концов, еще существует Варя. А с Сыроежкой шутки плохи.

Салтан бодро уплетал пшенку из походного котелка, когда на поляну, облюбованную дружиной для первого привала, влетел взмыленный гонец. Он соскочил с лошади, бросил поводья ближайшему богатырю, переставшему дуть в горячую ложку, и повалился в ноги государю с традиционной просьбой не казнить, а как следует разобраться, что к чему.

Салтан вскрыл депешу и побледнел.

Надо сказать, бояре изрядно потрудились над текстом. Попробуй-ка доложить вспыльчивому государю, что у его младой супруги внезапно объявился довольно взрослый внебрачный сын с порочными наклонностями! И не только объявился, но успел обчистить царскую сокровищницу! Да любой государь, получивший такое известие, посшибает головы окружающим в радиусе ста метров!

Салтан долго вчитывался в текст, пытаясь уловить витиевато прикрытую суть. За это время гонец, осознавший, что близится последнее мгновение его молодой жизни, подполз поближе к одной из боевых лошадей, отвязал повод и, по-разбойничьи гикнув, вскочил ей на спину, рванув в направлении горизонта. Мало ли на свете царей? Можно и у другого жалованье получать.

Дружина разом втянула головы в плечи: Салтан пришел к выводу, что понял послание верно. Он обвел тяжелым взглядом нахохлившихся богатырей. Где-то рядом, в окрестностях границы, бесчинствует коварный враг. Не самый удачный момент рубить головы соратникам. Что ж, придется проявить государственную мудрость. Нелегко быть царем: всё время жертвуешь личными интересами ради общественных!

— По коням, други! — рявкнул Салтан. — Прогоним ворога, и живей назад. А бояре пусть покамест обождут…

Царь поспешно настрочил грамоту и вручил ее новому гонцу, велев мчаться во дворец.

Что было дальше? Да всё как по писаному. Ткачиха, Повариха да баба Бабариха гонца перехватили, заморочили ему голову, тараторя на три голоса, и незаметно подменили Салтанову грамоту. После чего бояре, немало удивленные слогом послания, прочли следующий приказ: «Времени не тратя даром, и царицу и приплод тайно бросить в бездну вод». Только вот напоить гонца допьяна мошенницам не удалось — уж больно он спешил, да и убедительный предлог посреди дороги подобрать не просто. Тут, надо отметить, фантазия великого Пушкина совершила не самый правдоподобный зигзаг.

Разумеется, бояре поспешили выполнить государев приказ. Засмолили, покатили, в «окиян» пустили… Да только не одну бочку, а две. В первой закачалась на волнах Сонька-Царица, а во второй — Егор Гвидонов.