ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Меня окатили чем-то холодным. Я открыл глаза и увидел Свина. Рядом с ним стоял отец Александр. В руках Священник держал стеклянный кувшин с ледяным морсом. Ани в комнате не было.

— Опять Присутствие? — скорее утвердительно, чем вопросительно, произнес Свин.

Я поднялся с кровати, смахнул с лица остатки ягод, плававших в морсе, и обхватил голову руками. Последнее видение разнесло мой внутренний мир вдребезги, что не замедлило сказаться на физическом состоянии. Голова гудела от напряжения. Руки тряслись. К горлу подкатывал противный ком тошноты.

— Давно это у тебя? — участливо наклонился ко мне Священник.

Я почувствовал прикосновение его руки. Скорее всего, он хотел помочь мне. Однако позитивных изменений я пока не чувствовал.

— Третий раз. Как водится, самый тяжелый из всех.

Свин принялся сканировать мою ауру: я чувствовал это по легкому головокружению. Отец Александр тоже не отставал. Довольно обыденная процедура, однако все равно неприятно чувствовать себя букашкой на лабораторном столе.

— События трехгодичной давности, — наморщил лоб Свин после продолжительного молчания.

— Я бы остановился на двухгодичном сроке, — вынес свое резюме отец Александр.

— Какая разница? — спросил я. — Главное, что мне теперь известно, кто находился у истоков «Стоящих рядом».

— Значит, вот куда пропадала девушка Сафонова, — задумчиво нахмурился Священник. — Бедняжка…

— Бедняжка не бедняжка, но роль свою выполнила хорошо, — хрюкнул начисто лишенный сентиментальности Свин. — Весь Приморск теперь без половых органов…

Я с трудом поднялся на ноги и подошел к столу. На дне бутылки оставалось несколько капель кьянти — я вылил их в рот с отчаянием хронического алкоголика.

— Гаврила, нам надо ехать, — напомнил Священник. — У тебя десять минут на сборы.

— Ты тоже поедешь? — сам не зная почему, спросил я.

— Разумеется, — кивнул отец Александр. — И я, и Аня, и все, кого ты видел.

— Неужели ты так просто оставишь свой храм?

Ничего не ответив, Священник вышел из комнаты и гулко захлопнул за собой дверь.

— Ну и дела, — прокряхтел Свин. — И все это в двадцать первом веке в одном из самых демократических государств на земле…

Мне не хотелось рассуждать с ним о демократии: на душе и так было муторно, да и времени в обрез. Я принялся было собираться, но сообразил, что вещей у нас как таковых нет, а посему и собирать нечего, С одной стороны грустно, с другой — меньше хлопот. Я облачился в презентованную мне отцом Александром одежду, застегнул на Свине жилетку и скормил ему оставшийся на столе шоколад. После этих нехитрых процедур мы вышли на улицу.

Двор церкви был заставлен машинами. Среди них несколько подержанных иномарок во главе с черным «крайслером» Священника, темно-вишневый «ниссан-патрол», с мощным кенгурятником и зеркальными стеклами, остальные — отечественного производства. Почти у всех машин на крыше громоздились тюки с вещами: покидать отчий дом всегда тяжело, но еще тяжелее покидать его с пустыми руками. Вот беглецы и захватили с собой что могли: зимние вещи, аппаратуру, дорогую сердцу мебель. Бородатый детективщик, наивная душа, крепил на крыше своей «Волги» картонные коробки.

— Книги? — спросил я его, помогая закинуть наверх последнюю тару.

— Книги, — растерянно улыбнулся он. — Знаете, у меня хорошая подборка: первое собрание Алексея Толстого, весь Фаулз на английском и многое из Майн Рида. Вы любите Майн Рида?

— В детстве читал пару вещей.

— Понимаю, сейчас его почти забыли, — вздохнул парень. — Но для меня он дорог как память. Не хочется, знаете ли, брать с собой какие-то импортные утюги. Вот я и подумал: уж лучше книги. Буду лежать на диване и вспоминать счастливое детство…

Аню я обнаружил у ее «девятки».

— Как ты? — спросила она, неловко усмехнувшись.

Поскольку на улице было темно, я не мог ручаться, но мне показалось, что девушка покраснела.

— Уже лучше, — ответил я на вопрос.

— Голова не болит?

— Чуть-чуть.

— Я сильно испугалась, когда ты потерял сознание. Хорошо, отец Александр оказался рядом. Он всегда может помочь. Многие здесь уверены, что он даже умеет лечить… молитвой или чем-то еще. Я не очень в этом разбираюсь.

— Он действительно умеет лечить.

— Хорошо… — снова засмущалась девушка. — С кем ты поедешь?

— Еще не определился.

— У меня есть одно место. Если хочешь…

Я пообещал подумать и направился к Священнику. На самом деле следовало обговорить детали бегства из славного города Приморска. Насколько я понял, оно не обещало быть легким.

Отец Александр стоял рядом со своим «крайслером». Его окружала группа людей, среди которых я заметил и тех двух парней в банданах, что встретили нас при входе. Свин вертелся где-то рядом. Простодушное рыло моего старшего офицера, похоже, вызывало симпатию у беглецов. Финансовые спекулянты Черногорцевы даже угостили его кексом, извлеченным из полиэтиленового пакета. Я подошел поближе к собравшимся и прислушался.

— Я не могу вам что-то обещать, — тихо говорил отец Александр. — Но я прошу вас настроиться. У нас есть силы, но главная сила — не снаружи, а внутри. Если вы используете ее, мы прорвемся. Если нет… Лучше не будем рассматривать такой вариант…

Он говорил тихо, волнуясь. Это означало, что Священник сосредоточен. И говорит действительно важные вещи, иначе он, по обыкновению, пересыпал бы свою речь шутками и анекдотами из жизни святых, которые очень любил.

— На что мы должны настраиваться? — спросила Саша.

При неярком свете восходящего солнца две предосудительные с точки зрения нравственности «Стоящих рядом» подруги выглядели еще более жалко, чем вчера вечером. Воробушки воробушками, тщательно прикрывающие редкими перьями свое неправильно ориентированное чувство…

— Есть два варианта, — сказал Священник. — Те, кто может верить, пусть верит. Верьте, что мы прорвемся! Но у вас не должно возникать даже малейшего сомнения в этом. Иначе лучше использовать второй вариант.

Он помолчал, очевидно, тщательно взвешивая в уме слова, которые хотел сказать.

— Нет ничего хуже, чем полувера. Когда человек то верит в успех, то нет. Помните Апокалипсис? «О если бы ты был холоден или горяч…» Тот, кто колеблется, никогда не выигрывает. Надо либо верить — и тогда победа придет по вере. Либо, наоборот, не верить вовсе, выбросить свои надежды на помойку — и тогда победа даруется свыше по принципу воронки.

— Воронки? — переспросил гламурный фотограф, стоявший чуть поодаль.

— Когда вас затягивает в воронку, надо расслабиться и отдаться движению воды, — пояснил отец Александр. — В таком случае есть шанс быть выброшенным наверх. Поэтому верьте или не верьте, но только не будьте посередине! Все, Бог благословит! По машинам!

Люди начали расходиться. Я дожидался, развлекаясь догадками, какой процент от общего числа будет верить без сомнения, а какой, наоборот, погружаться в водоворот отчаяния. Подсчеты как-то не складывались.

Отец Александр подошел ко мне. Вскоре к нам присоединился Свин: рыло в крошках, но довольный, я бы даже сказал — веселый.

— Познакомьтесь с сербами, — предложил Священник, — кроме вас, они — единственные, кто держал оружие в руках.

Сербами оказались двое парней в банданах, что дежурили при воротах.

— Горан, — представился высокий брюнет с криво сросшимся носом.

— Зоран, — кивнул его товарищ, чуть ниже ростом, со светлой трехдневной щетиной.

Оба парня говорили с легким акцентом, но весьма правильно, чисто.

— Ребята воевали с генералом Младичем, — пояснил отец Александр. — А после войны перебрались в Россию и решили организовать курорт для экстремалов.

— Дайвинг, парашют, водный скейтборд, — начал перечислять Зоран, но Горан перебил его:

— Оказалось, экстрима в Приморске хватает и без нас…

Священник помолчал немного, вычерчивая узоры на мокрой плитке носком своей туфли.

— Думаю так, — приступил к описанию плана он. — Я поеду впереди. За мной — сербы на своем «патроле».

— Единственная вещь, оставшаяся в нашем распоряжении, после того как «Стоящие» перекрыли нам кислород, — вставил Зоран.

— Гаврила замкнет колонну, — продолжил Священник.

— Мне остается середина, — мысленно подытожил Свин. — Самое теплое и самое безопасное место. Я поеду с Черногорцевыми. Очень располагающая семейка.

— Твои слова да Богу в уши, — перекрестился отец Александр, вызвав удивленные взгляды сербов, не понявших, чьи слова следует вложить в уши Всевышнему. — Надо только решить, с кем поедет Гаврила.

— Я уже определился.

— Тогда с Богом… Да, Горан, вот еще что… Возьмите рацию к себе в машину.

— Почему в нашу? — нахмурился серб. — Она что, в «крайслере» не работает?

— Работает. Но все равно возьмите. Базовый передатчик должен быть у вас. А переговорные устройства раздайте каждому водителю.

— На всех не хватит, — прикинул в уме Зоран.

— Тогда через одного. А у Гаврилы он должен быть обязательно. Все, по коням…

Машины медленно покидали церковный двор. От выхлопных газов воздух как-то сразу поседел и добавил моменту определенную трагичность. Священник выгнал свой «крайслер» за ограду, поставил его так, чтобы не преграждать путь остальным автомобилям, и вернулся обратно. Последний поклон насиженному месту…

— Что «Стоящие» сделают с храмом? — спросил я у него.

Я стоял рядом с фиолетовой «девяткой», облокотившись на крышу. Аня прогревала мотор. Мы замыкали колонну, поэтому выезжали со двора последними.

— Ничего, — пожал плечами Священник. — Службы будут продолжаться.

— У них есть священники? — удивился я.

— Разумеется.

Я вспомнил, что в моем Присутствии мужчина часто читал Библию.

— А пастыри тоже проходили обработку в Москве? — праздно поинтересовался я.

— Нет, — вздохнул отец Александр…

Предпоследняя машина покинула церковный двор. Из фиолетовой «девятки» требовательно просигналили.

— Иди, — попросил меня Священник, — мне надо остаться здесь еще на несколько минут.

Я сел рядом с Аней на пассажирское место. Краем глаза я видел отца Александра, одиноко стоявшего на пустом дворе перед храмом. Вокруг него валялись обрывки бумаги, брошенные вещи. Цветные витражи безжизненно темнели. Оставленные открытыми двери скрипели от сквозняка. Не знаю, что чувствовал Священник в этот момент. Знаю только, что во время службы в Отделе он тоже страдал. Ему, как и мне, не совсем нравилась та работа: разрушать, девальвировать чью-то веру… И он решил созидать. Но судьба в очередной раз сделала свой ироничный кульбит. Рядом с отцом Александром появилась вера, хотя и не совсем такая, как этого хотел он. И ему пришлось спасать людей, в общем и целом, как я понял, прохладно относившихся к вопросам вероучения и любой веры вообще. Тому, кто сказал «Жизнь — это странная штука», определенно надо поставить памятник на главной площади Ватикана…

Колонна напряженно ждала. Машины работали на холостом ходу. Дым из выхлопных труб — последнее каждение умершей мечте священника — стелился по мокрому асфальту. Наконец отец Александр перекрестился, повесил на двери храма свой наперсный крест, после чего отпустил Мурзика с цепи, с гулом захлопнул железные створки ворот и уселся в «крайслер». Колонна двинулась в путь.

Мурзик провожал нас довольно долго. Без цепи он стал похож на обычную дворнягу, правда, очень большую. Когда пес понял, что его оставили, он сел на задние лапы и протяжно завыл…

В былые времена это время называли «часом воров». И мы ехали, словно воры: чужие люди на родной земле. За окнами машины проплывали серые, еще спящие лома, пустынные улицы. Аня молчала, покусывая губы. Я проследил взглядом синюю «вольво», в котором ехал Свин вместе с Черногорцевыми. Судя по тому, что из окна машины то и дело вылетали обертки из-под шоколада и печенья, устроился он неплохо. Не знаю, переживал ли мой старший офицер так, как переживал Священник…

— Включить музыку? — спросила меня Аня.

— Давай.

— Только не рок, ладно? Мне сейчас не очень хочется веселиться…

Я кивнул. Девушка включила Шадэ. Мягкая меланхоличная музыка заполнила салон. Я тайком разглядывал Аню.

— Могу я тебя спросить? — помимо воли вырвалось у меня.

— Да, конечно, — кивнула она.

— Тебе полегчало? После…

— После вчерашней ночи?

— Да.

Девушка переключила скорости и нахмурилась.

— Почему ты спрашиваешь?

— Мне интересно знать… можно ли таким способом вырвать из сердца человека, которого любишь?

— Нет, — сказала она, подумав. — Любовь или есть — или ее нет. С кем бы ты ни спал.

— Хорошо, — сказал я, хотя не представлял, что здесь хорошего.

Меня на самом деле интересовал этот вопрос. Как и положено нормальному человеку, я однажды в жизни был влюблен. Именно влюблен — сексуальные контакты не в счет. Тогда у меня произошел большой облом, перевернувший жизнь с ног на голову. В результате я оказался в Отделе. И теперь, спустя десять лет, я так и не мог понять, что мне делать с тем, что осталось в моей душе. Что-то осталось. Может, и не любовь, но…

— Внимание! — протелепатировал мне Свин. — У нас гости!

Под гостями он подразумевал «Стоящих рядом». Я выбросил сентиментальные воспоминания из головы и осмотрелся по сторонам. Колонна уже выехала за город. Вместо серых многоэтажек за окнами проносились серые же пейзажи. Кто-то любит среднюю полосу, а я вот нет, особенно в переходные периоды между осенью и зимой, а также зимой и весной. Никакой бескрайности, свойственной лету. Никакой изнеженности, отличающей другие уголки земного шара. Куда ни глянь — везде унылая раздетая земля, голые деревья, бесцветное небо. С такими видами великих произведений искусства не создашь, разве что повесишься от тоски…

Колонна медленно останавливалась. Я высунулся в окно и увидел парочку «дэу-нексиа», окрашенных в характерные бело-голубые цвета. У машин стояло нескольких стражей порядка в черных кожаных куртках. Я отметил, что только у одного из них на запястье болтался полосатый жезл, зато у всех через плечо были переброшены ремешки автоматов. Старый добрый АК-47, абсолютно равнодушный к холоду, унылости пейзажа и, при умелом использовании, способный принудительно приземлить реактивный бомбардировщик, не то что какую-то колонну из подержанных автомобилей…

Из «крайслера» вышел Священник и о чем-то заговорил с милиционерами. Со стороны беседа казалась вполне дружелюбной. Но время шло, а мы продолжали стоять.

— Пойду, посмотрю, в чем там дело, — произнес я и вылез из машины.

Аня попробовала увязаться следом, но я оставил ее на месте, строго наказав не переживать и при любой спорной ситуации жать на газ.

Моему примеру последовало еще несколько водителей, в частности, глава семейства Черногорцевых. За ним на землю, громко фыркая от холода, выпрыгнул и Спин. Я специально отстал, чтобы мы смогли поговорить.

— Как дела? — наклонился я к своему старшему офицеру.

— Неплохо. У них в запасе оказались блинчики с творогом…

— Да я не про жрачку! Как дела у Священника?

— Пока опасности я не вижу. Атаковать они не собираются. Но какой-то подвох задуман. Однозначно.

Мы подошли к милицейским машинам. Стражи порядка стояли широко расставив ноги. Двое — по правую сторону от Священника, двое — по левую. Плюс в каждой машине сидело по водителю. Итого — шесть человек.

— Это совершенно обыкновенная частная поездка, — в десятый раз, похоже, объяснял Священник своим глубоким, хорошо поставленным басом.

— Десять машин сразу? — тоже в десятый раз выражал сомнение один из милиционеров, полный высокий мужчина с угреватым лицом, длинными усами и агрессивно выпирающим из-под черной кожаной куртки животом.

Судя по капитанской россыпи звездочек на погонах, он был старшим. Об этом свидетельствовала и черная коробочка переговорного устройства, болтавшаяся у него на поясе (у остальных стражей порядка раций я не заметил).

— Абсолютно верно, десять машин, — повторил Священник. — Это мои прихожане. Мы совершаем частную паломническую поездку.

— И какова цель вашего паломничества? — с профессионально унылой гримасой поинтересовался веснушчатый сослуживец усатого капитана.

— Молитва. Мы хотим провести молебен на берегу моря.

— А что, в храме молиться вам уже скучно? — брезгливо спросил капитан и икнул в кулак.

— Нет, почему же, в храме мы обычно и молимся. Но иногда стоит сменить обстановку. Молитва на природе… Знаете, именно так действовали первые христиане.

— И господин Черногорцев тоже хочет уподобиться первым христианам? — спросил веснушчатый с очевидным издевательским ударением на слове «господин». Я понял, что финансового гения в городе знали и не любили.

— По-вашему, финансовый брокер не может быть христианином? — вскинулся Черногорцев, очевидно, задетый за живое. — Что, если у меня Интернет, то я и верить не могу?

— Во времена Христа не было Интернета и финансовых брокеров, — с назиданием произнес усатый.

— И милиционеров во времена Христа тоже не было, — обиделся Черногорцев.

— Господа, господа… — примиряюще воздел руки Священник.

— Лучше — товарищи, — вставил веснушчатый.

— Да, конечно, товарищи, — легко согласился отец Александр, не желавший усугублять конфликт. — Может, мы поедем с миром? Хочется, знаете ли, вознести молитвы за процветание Приморска в момент восхода солнца. Помимо всего прочего, это не запрещено Конституцией…

— Не запрещено, — согласился усатый, посерьезнев. — Но сначала нам придется провести досмотр автотранспорта и личных вещей.

— Зачем?

— Затем, что сегодня проводится операция «Тайфун» по пресечению незаконного оборота наркотических веществ. Мы обязаны проверять все машины на этой трассе. Наркотики ведь запрещены Конституцией, с этим вы спорить, надеюсь, не станете?

— Не стану, — вздохнул Священник. — Можно только побыстрее?

— Это уж как получится, — злорадно улыбнулся веснушчатый. — Наркотики — дело тонкое и подхода требуют особого, деликатного, я бы сказал, подхода.

— Открывайте багажники! — повелительно прервал словесные излияния своего подчиненного усатый капитан.

Колонисты уныло последовали приказу. На свет божий появился весь нехитрый скарб, прихваченный для бегства. На мгновение мне даже показалось, что я перенесся в начало девяностых, когда полстраны промышляло челночной торговлей. Распотрошенные баулы, отверстые пасти дорожных сумок, стыдливая изнанка чемоданов — Чоп, Ченстохов и Стамбул, вместе взятые… Иногда глазам милиционеров представали и совсем неожиданные вещи. Гламурный фотограф, как оказалось, вез с собой несколько ящиков фотографий и негативов с изображениями своих моделей. Проводя досмотр, веснушчатый якобы неосторожно зацепил один из ящиков ногой — и вдоль дороги рассыпалось множество ярких красочных фотографий на глянцевой бумаге. С каждого снимка смотрели загорелые, уверенные в себе девушки. В купальниках, а очень часто и без оных, блондинки, брюнетки, рыжие… С загорелой кожей, покрытой капельками прибоя, с налипшими на розовых подошвах песчинками. Улыбающиеся, смеющиеся, откровенно искушающие взглядом… Милиционеры смотрели на них с неодобрением, но интересуясь. Я заметил, что Свин украдкой стащил парочку фотографий, зажал их в зубах и потрусил к машине Черногорцевых.

— Зачем они это делают? — спросил я у Священника.

Мы стояли чуть в стороне, на довольно крутом обрыве, с которого открывалась морская панорама. Серым промозглым осенним утром это зрелище не впечатляло: так, серая гостиничная простыня, скомканная случайным постояльцем, да ветер в лицо… Я курил одолженный у Ани «Кент». Отец Александр благородно попыхивал трубкой из красного дерева.

— Полагаю, они просто хотят нас задержать, — сказал он, выдыхая вместе с паром вишневый дым.

— Думаешь, ждут подмогу?

— Нет, это навряд ли. Видишь ли, «Стоящие» стараются не пачкать своих людей из органов власти явным нарушением закона.

— Значит, где-то есть вторая группа, которая занимается организацией засады?

— А милиционеры тянут время, пока их товарищи в штатском займут позиции, — подтвердил мою догадку Священник. — Кстати, в двух километрах по шоссе нам придется переезжать довольно узкий мост. Полагаю, там и следует ожидать нападения.

— Есть возможность поехать другим путем?

Отец Александр отрицательно покачал головой.

— И что мы тогда будем делать?

— А что нам остается? Конечно, пробиваться…

Я помолчал, переминаясь под порывами холодного ветра.

— Как ты считаешь, у нас есть шансы?

Отец Александр ответил не сразу. Сначала глубоко затянулся и выбил трубку о серый валун.

— Я считаю, что шансов у нас нет. Почти.

— Так все-таки: почти или нет?

— Знаешь, это трудно предугадать. Просто часто так случается, что ты не веришь в успех и небо не верит в успех, а выплывает один-единственный ничтожный шансик — и ты его используешь.

— У меня почти всегда так случалось на операциях Отдела, — признался я.

— Вот-вот… Иногда мне кажется, что смирение означает веру именно в этот один шанс. Впрочем, я могу ошибаться.

Я запахнулся в тренч. Отец Александр никогда не давал ответов на вопросы. За это я его, собственно, и уважал.

При осмотре возникла новая заминка. У бородатого писателя детективных романов в поклаже оказалось несколько пакетов с табаком, показавшимся милиционерам подозрительным.

— Но это простой табак! — горячился детективщик.

— А почему пакеты без маркировки? — пощипывал Усы капитан.

— Я покупал его на вес, когда отдыхал в Египте. Я писатель, мне надо стимулировать свою творческую деятельность!

— А почему вы стимулировали ее заграничным табаком? — встрял в разговор веснушчатый. — Неужели отечественный так плохо действует на творчество?

— Маразм! — вспыхнул парень. — Я же не спрашиваю, почему у вас куртка китайская…

— Патриотизм — такая же отвратительная крайность, как глобализм, — вздохнул отец Александр. — Идем, поможем человеку…

Священник подошел к машине писателя и вступил в разговор. Для того чтобы уговорить стражей порядка, ему пришлось собственноручно набить трубку табаком писателя и дать попробовать всем милиционерам по очереди. Ничего предосудительного в заморском дыме они не нашли, но оба пакета все-таки забрали (заодно с трубкой). Все это получилось как-то само собою, почти стихийно, но в то же время в высшей степени осознанно. Я в очередной раз убедился, что можно придерживаться разных политических взглядов, но менталитет, предвечно испорченный одним коротким словом «халява», остается неизменным…

Капитанская рация хрипло заверещала сигналом вызова. Он отошел от машин на несколько метров и довольно долго беседовал с невидимым собеседником. Затем капитан вернулся.

— Можете ехать, — сообщил он Священнику.

— Как? — удивился отец Александр. — Вы же еще не проверили три машины.

— Мы убедились, что люди вы порядочные, — ухмыльнулся милиционер, — и проблем не создаете. Езжайте с богом…

Патриоты в китайских куртках погрузились в корейские машины и быстро укатили прочь.

— Значит, засада уже поставлена, — прокомментировал Священник, провожая их взглядом.

— Кстати, нам не попалось ни одной машины на трассе, — заметил я, — ни встречной, ни сзади.

Отец Александр только махнул рукой.

— А откуда они узнали, где нас ждать? — раздалось снизу знакомое хрюканье.

Воспользовавшись тем, что колонисты были заняты повторной упаковкой своей поклажи, изрядно распотрошенной милиционерами, Свин подошел к нам и заговорил в голос, не таясь.

— Я думаю, среди нас есть жучок, — произнес отец Александр.

— Очень элегантная замена слова «стукач», — оценил Свин, — надо будет запомнить и использовать в творчестве.

— Ты все еще пишешь свои… гм… рассказы? — удивился Священник.

— Скорее, новеллы, — с достоинством поклонился Свин.

Я стал опасаться, что разговор пойдет о творчестве, а посему попытался закончить взволновавшую меня тему.

— Так что насчет стукача? Вы можете просканировать ауры?

— Уже, неоднократно, — попеременно вздохнули Свин и Священник.

— Ну и как?

— Никак. Предателей ведь не бывает в чистом виде. Даже двойной агент проникается духом среды, в которую он заслан. Поэтому мы видим только общее со всеми желание уехать, — пояснил Свин.

— Да сейчас это уже и неважно, — махнул рукой Священник. — То, что надо было сделать, он сделал. Будем исходить из того, что у нас есть в настоящий момент. Поехали!

Дождавшись, пока последний колонист застегнет свою сумку и прикрепит ее на багажнике резинками от ручного эспандера, Священник тронул «крайслер» с места.

Колонна медленно набирала скорость. Уже совсем рассвело, но солнца на небе не было. То есть оно, конечно, было, но не желало показываться и сопереживать горстке беглецов, уезжающих прочь от светлого будущего.

Аня, грустившая все утро, сменила Шадэ на Константина Никольского. Мне показалось, что меланхоличные гитарные звуки вырвались из салона «девятки» и, опутав кавалькаду машин невидимыми нитями, сплели над нами своеобразный флаг. Девяносто девять процентов черного полотна, а посередине — крохотная белая цифра один. И каждый надеется, что эта заветная единица достанется именно ему…

Между тем дорога пошла в горы. Побережье на этом участке пути представляло собою сплошные скалы. Когда-то в них люди прорубили узкое шоссейное полотно — настолько узкое, что две грузовые машины могли разъехаться здесь с большим трудом. Справа по направлению движения над нами нависала серая громада скал, с торчащими кое-где на утесах одинокими деревцами. Внизу, сразу за аккуратными белыми столбиками, ограничивающими проезжую часть, начинался очень крутой каменистый спуск. Человек, обладающий опытом альпиниста и соответствующе экипированный, затратил бы, полагаю, не менее часа, чтобы достигнуть бешено бьющегося о скалы прибоя.

— Что случилось? — спросила меня Аня.

Я удивленно посмотрел на девушку.

— Я заметила, что ты хмуришься, — виновато пожала плечами она. — И решила, что у тебя что-то случилось. Может, тебе нездоровится? У меня есть таблетки. Всегда вожу их с собой в бардачке…

— Нет, я в порядке. Просто местность мне не нравится.

— Почему?

— Наши позиции очень уязвимы. Если кто-то захочет расстрелять колонну, сделать это ему будет проще простого.

— Ты думаешь? — побледнела Аня.

— Я знаю. Один раз довелось побывать в такой переделке.

Девушка сжала губы и преувеличенно внимательно уставилась на шоссейное полотно, монотонно летевшее под колеса машины. Я же попытался отогнать от себя невеселые воспоминания. Однажды мне действительно случилось присутствовать при расстреле колонны — не гражданской, правда, а военной. Схема проста, как рубль: подбивается первая машина и последняя. Остальные оказываются зажатыми в тисках. Дальше — банальный тир. Учитывая, что мы ехали с зачехленными орудиями и не успели привести в готовность хотя бы одно, тир этот был безответный и донельзя кровавый.

Я тряхнул головой. Чертова память! Ну почему она неподвластна усилиям воли? Почему действует так, как хочет, а не так, как нужно тебе? Никогда не мог понять… Ведь по идее память — это тоже часть моего существа. И работать она должна на меня и ни на кого больше. Поэтому все неприятные воспоминания должны сразу выбрасываться на помойку. Лег вечером с исковерканной душой, а утром просыпаешься совершенно новым человеком, радостным и окрыленным. По-моему, справедливо. Но нет. Память постоянно напоминает, постоянно воспроизводит в мозгу картины, которые ты хотел бы уничтожить давным-давно. И даже если ты добился успеха, даже если ты одет в дорогие вещи, на твоем счете в банке лежит крупная сумма, а в салоне машины тепло и играет приятная музыка — для нее все это ничего не значит. Одна робкая ассоциация — и тебя, со счетом в банке и тысячедолларовым свитером, просто нет. И ты в грязном х/б снова лежишь в холодной грязи возле пылающего бэтээра. И тебе не тридцать, а восемнадцать. И ты уверен, что тебе никогда не исполнится тридцать, потому что видишь своего друга Рому Стороженко, которому еще вчера травил байки про свои якобы имевшие место сексуальные подвиги на гражданке, а потом вы вместе мечтали о новых. Но подвигов не будет, потому что Рома безжизненно свисает из люка бэтээра. И вместо лица у него кровавая каша из мозгов и осколков костей, а его тело горит, и ты с ужасом видишь, как туловище отделяется от ног и падает в стылую чавкающую грязь. Но тем, кто расстреливает колонну, наплевать на твой ужас. Они снова и снова заталкивают снаряды в замки своих орудий. И снова и снова раздается мерзкий ухающий звук. И снова и снова разлетаются на куски беззащитные машины с бесполезными лафетами, и все новые и новые ребята в телогрейках и касках прощаются с мыслью совершить сексуальные подвиги после демобилизации, потому что они прощаются с жизнью навсегда… Нет, ну где справедливость? Может, память — это мой враг? Ту колонну расстреляли лишь однажды, а память расстреливает меня снова и снова при каждом удобном случае…

Я вытер пот, предательски и опять-таки против воли выступивший на лбу и попросил у Ани аспирин. Медленно разжевал таблетку — противно, но все же отвлекает.

— Хочешь, я включу «Роллинг Стоунз»? — предложила Аня.

Я хотел. Под веселый рок-н-ролл всегда побеждавших роллингов мы ехали дальше. На душе немного отлегло.

Дорога уверенно шла вверх. Серый серпантин с белыми линиями разметки петлял, как пьяный, добирающийся домой после обильного застолья с друзьями. Я крутил головой по сторонам, стараясь представить возможные пути отхода. В голову ничего не шло. Идеальная дорога, черт возьми, идеальная дорога! Но не для нас…

— Сейчас переедем мост, а там уже несколько километров по прямой до лагеря, — попыталась успокоить меня Аня. — Я знаю, мы с Вадимом отдыхали там пару раз.

Я скептически кивнул. На чудо надеяться не приходилось. Если Священник предрекал нападение, то его следовало ждать. Священник, как и Свин, никогда не ошибался.

Ветер усилился. К тому же пошел дождь, мелкий и яростный, похожий на залпы шрапнели. Аня включила дворники, но они не справлялись с падающей на лобовое стекло влагой. Идущие впереди машины превратились в размытые силуэты. «Крайслер» Священника и вовсе выглядел бесформенным темным пятном.

— Внимание, мост! — раздался в моей голове голос Свина.

Они мысленно переговаривались с отцом Александром, и Свин подключил на эту волну меня. Получилась своеобразная конференц-связь, довольно уместная, надо сказать, при сложившихся обстоятельствах.

Колонна остановилась перед узким мостом. Он соединял два края очень глубокого ущелья, на дне которого сердито бурчала о чем-то мутная горная речка.

— Ты видишь опасность? — спросил Священника Свин.

— Опасность есть, — ответил отец Александр, помедлив. — Но я не пойму, в чем дело. Нас определенно ждут. Но на той стороне есть кто-то очень сильный, способный блокировать психическое излучение своих людей. Я чувствую только, что они хотят напасть. А вот как именно…

— Только не въезжай на мост, — мысленно попросил я. — Если они подобьют твою машину…

— Знаю, знаю, — вздохнул Священник. — Вы окажетесь заблокированными.

— Кстати, по правилам военного искусства, они должны вмаздрячить и по твоей «Ладе», — сообщил мне Свин. — Так что смотри в оба.

Я пообещал смотреть, хотя и не представлял, что смогу сделать, если по «девятке» выстрелят из переносного орудия. Человеческий глаз не успевает среагировать на летящий снаряд. А я, как ни крути, был человеком.

— Предлагаю обследовать мост, — продолжил совещание Свин. — Если хотите, это могу сделать я. «Стоящие» ведь не мусульмане, поэтому особой ненависти к свиньям испытывать не должны.

— Я не против, — согласился Священник. — Посмотри под мостом и на другой стороне. Если почувствуешь агрессию, сразу возвращайся назад.

— Не первый раз замужем, — хрюкнул Свин, очень ревниво пресекавший попытки кого бы то ни было командовать им.

Сквозь пелену дождя я увидел, как дверца синего «вольво» открылась и на землю спрыгнула розовая туша в черной жилетке. Свин повел несколько раз из стороны в сторону своими засидевшимися в долгой дороге телесами и медленно потрусил к мосту.

Но разведки не понадобилось: засада, по всей видимости, устала от нашей нерешительности и начала атаку.

— Гаврила, уходи в сторону! — раздался в моей голове истошный вопль Свина.

Краем глаза я заметил сбоку яркую вспышку. Затем от вспышки отделилось оранжевое пятно. Вспенивая белые потоки сожженного воздуха, пятно это устремилось к нашей машине. Нападавшие били фугасным снарядом — и это давало мне определенный шанс, поскольку фугас летит не так быстро, как снаряд, выпущенный из стационарного орудия. Хотя и не так медленно, чтобы оставить время на размышления. Я с силой надавил на коленку Ани и вывернул руль «девятки». Повинуясь моему напору, девушка нажала на газ. Машина вильнула в сторону и, сбив несколько столбиков ограждения, зависла над обрывом. Довольно рискованный трюк, зато снаряд фугаса пролетел в метре от нашего багажника.

В этот момент впереди раздался мощный взрыв. Вверх взметнулись языки пламени. Черный «крайслер» взлетел в воздух на несколько метров и, перевернувшись, рухнул на землю. Если бы мое сердце не сжалось при мысли о том, что сталось со Священником, я бы отметил, что нападавшие действовали по всем правилам военной науки. Вот только мне повезло, а Священнику — нет. За «крайслером» стояли другие машины, и места для маневра у него не было…

Я схватил переговорное устройство, лежавшее на приборной панели.

— Всем назад! Повторяю, все машины — задний ход!

Колонна стала медленно разворачиваться. На узкой дороге сделать это не так-то просто: машины неуклюже тыкались из стороны в сторону, пытаясь уйти от угрозы спереди.

— Поворачивай! — приказал я Ане.

Девушка послушно крутила руль. Нам удалось развернуться достаточно легко. Во время маневра я пытался отыскать глазами Свина, но безуспешно: розовая туша куда-то пропала.

— Едем назад! — крикнул я в рацию. — Все едут за мной!

Легко сказать, трудно сделать. Многие автомобили еще не развернулись, а по тем, которым удалось это сделать, нападавшие открыли огонь. Я различил характерные постукивания пулемета Дегтярева и сухой лай «Калашникова». Над дорогой зазвучала отвратительная какофония из выстрелов, звона разбитого стекла и визга автомобильных покрышек об асфальт. Рация, сквозь треск и шипение помех, доносила испуганные крики женщин и отчаянный мат мужчин. Но ехать все равно следовало: мы были не настолько сильны, чтобы вступать в бой.

— Жми! — вцепился я в локоть девушки.

Фиолетовая «девятка» рванулась с места. Я рассчитывал, что увлеку за собой машины, оставшиеся на ходу. Но оказалось, что нападавшие предусмотрели и эту возможность. Задний ход нам преградил КамАЗ с прицепом. Синие борта блестели от дождя. Поскольку дорога была узкой, грузовик перекрыл ее полностью. Даже прояви я отвагу камикадзе и решись на таран — хлипкая легковушка не сдвинет с места многотонную громадину.

Впрочем, на таран меня подпускать тоже не собирались. Дверь КамАЗа распахнулась, и по нам стали бить из «Калашникова»: в упор, развлекаясь.

Лобовое стекло машины мгновенно покрылось паутинкой трещинок, в моторе что-то нехорошо металлически лязгнуло. Я рывком наклонил Аню под приборную доску и вывернул руль до предела. От этого виража наша машина накренилась и, перевернувшись несколько раз, впечаталась в борт КамАЗа а затем рухнула на асфальт.

Нам повезло: «девятка» выдала такое сальто, которое с трудом выполняют профессиональные каскадеры в голливудских боевиках, но мы остались живы-невредимы (если не считать нескольких порезов от разбившегося стекла).

— Что это было? — ошеломленно произнесла Аня, выпрямляясь.

Я снова нагнул ее под приборную доску: из КамАЗа выпрыгнул мужчина с автоматом в руках. Я мгновенно узнал веснушчатого милиционера, проводившего досмотр на дороге. Видимо, парень служил в органах не ради денег, а по призванию и любил лично потрошить свежатинку.

Он подошел вплотную к капоту «девятки» и, ухмыляясь, навел на меня дуло автомата. Разговаривать парень явно не собирался. Я, впрочем, тоже. «Кольт-1911» все-таки пригодился, вопреки явному нежеланию Священника снова видеть это оружие в работе.

Я выстрелил прямо через стекло, закрыв лицо локтем левой руки. Почти физически почувствовал, как тонкую материю тренча потрошат осколки. А когда открыл глаза и разогнал рукой пороховой дым, увидел веснушчатого, лежащего на асфальте. Он был похож на свежевыловленную рыбу: пучил глаза и широко хватал воздух ртом. Сходство с рыбой усиливала также лужа крови, омывавшая его грудную клетку.

Я рывком выкатился из машины и несколько раз, наугад, выстрелил в кабину. Исходил я из того, что веснушчатый вряд ли приехал один, а потому в кабине должен находиться напарник.

Однако напарника не оказалось. Может быть, парень очень сильно спешил и просто реквизировал первый попавшийся грузовик? Я приподнял брезентовую накидку над кузовом. На меня пахнуло сладким запахом цитрусовых. В глубине кузова виднелись ящики с мандаринами, апельсинами, лимонами и прочей новогодней вкусностью. Людей с автоматами в кузове не было.

К нам подъехали несколько автомобилей колонны — дымящиеся, с пулевыми отверстиями вдоль бортов и осколками стекол в оконных проемах. Надо было принять решение, что делать дальше: прорываться вперед или возвращаться в Приморск.

— В Приморск нельзя! — услышал я голос Священника в своей голове,

— Но впереди…

— В Приморск нельзя ни в коем случае! — повторил Священник. — Садись за руль КамАЗа и веди за собою людей!

Времени для раздумий не было. Я обернулся к колонистам:

— Сейчас я поеду к мосту. Вы — за мной. Старайтесь держаться за прицепом.

Люди возбужденно зашумели. Я помог Ане забраться в кабину КамАЗа, затем сел за руль. Колонисты все еще стояли у своих машин.

— За мной, если не хотите отправиться в Москву! — крикнул я в рацию и нажал на педали.

Грузовик с сухим пневматическим треском тронулся с места.

— Знаешь что… — обратился я к Ане.

Девушка поняла меня с полуслова и быстро юркнула под приборную доску. Места здесь было намного больше, чем в «девятке». Аня обхватила колени руками и посмотрела на меня. Ситуация не располагала к романтике, но я вдруг с удивлением ощутил себя рыцарем. В голову полезла всякая розовая дребедень из книг Вальтера Скотта, что я читал в детстве. И я подумал, что романтика все-таки великая вещь, коль о ней вспоминаешь даже под дулами автоматов…

Управляемый мною КамАЗ вырулил на прямой участок дороги перед мостом. Оказалось, что нападавшим удалось вывести из строя несколько машин. Больше всего досталось «Волге» детективщика и «фольксвагену-бора» фотографа гламурных красавиц. Детективщик отчаянно суетился вокруг своего пылающего автомобиля, пытаясь палкой сбить с крыши драгоценные коробки с книгами. Но огонь уже исполнился аппетита и безжалостно уничтожал бумажные сокровища. Парень в отчаянии опустился на асфальт, отбросил прочь от себя палку и зарыдал. Я притормозил рядом и приоткрыл дверцу.

— С ума сошел? Так любишь «Всадника без головы», что готов сложить ради него свою собственную голову?

Парень посмотрел на меня отчаянными, полными слез глазами.

— Вы не понимаете… Там моя рукопись. Роман моей жизни.. Я писал его пять лет. Я продумывал каждую фразу… Там нет никаких остросюжетных поворотов, только психология…

Я выскочил из кабины, подбежал к детективщику и рывком поднял его на ноги.

— Дело, конечно, дрянь, не спорю… Но ты напишешь еще пять таких романов… если уедешь со мной! А если останешься — будешь писать агитки для «Стоящих». Выбирай, что тебе больше нравится?

Его взгляд стал более осмысленным.

— Пошли, писатель, — позвал его я. — Ты ведь не зависишь от бумаги, верно? Не зависишь от каких-то там говнюков с автоматами?

Он кивнул.

— Ну тогда иди и пиши… после того, как мы выберемся отсюда.

Я помог ему забраться в кузов на пряно пахнущие оранжевые горы.

— Не забудь подобрать и нас, — раздалось в моей голове знакомое хрюканье.

— Ты где?

— Спасаю искусство.

— Да что вы все, с ума посходили, что ли? — чертыхнулся я, крутя большой руль КамАЗа, обмотанный синей изоляционной лентой.

Спасение искусства в понимании Свина заключалось в следующем. Из перевернутого «фольксвагена» фотограф вытаскивал ящики со своими глянцевыми красавицами. Свин помогал ему в этом деле, хватая край ящика зубами и волоча его за собой.

— Быстро в кузов! — крикнул я, притормозив около них.

Фотограф подобрался и, продемонстрировав чудеса атлетизма, мгновенно закинул несколько ящиков в кузов, ушибив при этом, как мне показалось, писателя детективов. Свин, не без труда, забрался ко мне в кабину. За ворот его жилетки была засунута фотография: высокая, с рельефно очерченными мышцами брюнетка ползет по морскому берегу с розой в зубах. Не ползет даже, а стоит в той позе, которую сексологи стыдливо именуют «природной», а лишенный сентиментальности народ называет «позой рака».

— И это твое искусство? — мысленно, чтобы не изумлять Аню, съехидничал я.

— Самое что ни на есть, — обиделся Свин. — Через сто лет о «Стоящих» никто не вспомнит, а на эту фотографию любой нормальный мужик посмотрит с интересом. Истинные ценности всегда в цене…

Мы приближались к самому трудному отрезку дороги. Сквозь потоки дождя я видел дымящийся «крайслер» и слышал автоматные очереди: Горан и Зоран использовали приобретенный во время боев с генералом Младичем опыт и умело отражали атаки «Стоящих». А вот среди нападавших реальных профессионалов не было: я определил это и по характеру стрельбы, и по тому, что они никак не использовали свое численное преимущество. Нейтрализовать колонну по правилам военного искусства, вычитанным в книжках, — одно дело, настоящий бой — совсем другое…

Я притормозил метрах в пятидесяти от моста. Нападавшие не знали, кто именно едет на КамАЗе, поэтому я получил секунду на передышку.

— Где ты? — мысленно спросил я Священника.

— В «крайслере».

— В «крайслере»?!

— Меня заклинило между дверьми. Вытаскивай сербов…

Я выскочил на землю и побежал к канаве, в которой прятались Горан и Зоран. Их «патрол» стоял чуть поодаль. Удивительно, но машина была цела, если не считать одного пулевого отверстия на левом крыле… Нападавшие успели заметить меня — над головой тут же засвистели пули.

— Как отец Александр? — спросил я, упав на землю рядом с ребятами.

— Плохо, — покачал головой Зоран. — Весь салон всмятку. А он — в салоне.

Я посмотрел на «крайслер». Огромная машина лежала кверху колесами. Из окон медленно струился дым. Фугас перевернул автомобиль, но, к счастью, возгорания бензина не произошло. Однако при падении кузов основательно деформировался — и сложившиеся гармошкой двери не выпускали Священника из салона.

— Как нам его достать? — спросил я сербов.

— Сейчас никак нельзя, — хмуро ответил Горан, меняя рожок на своем «Калашникове». — Они сверху все простреливают. Не пойму, почему батюшка еще живой.

— Если бы пулемет сюда, — мечтательно вздохнул Зоран. — Или пять-шесть фугасов. Тогда бы мы могли устроить прикрытие и пробраться к «крайслеру». А так у нас и патроны-то заканчиваются. У меня, к примеру, последний магазин.

— У меня — тоже, — подтвердил Горан.

Я попытался проанализировать обстановку. Сербы не врали: добраться к «крайслеру» и остаться невредимым мог только герой западного боевика, но не человек из плоти и крови. Хуже всего было то, что подбитая машина Священника загораживала въезд на мост остальным машинам. Мышеловка, таким образом, совсем закрылась.

— Садись за руль! — прозвучал в моей голове повелительный приказ Священника.

— А ты?

— А что я? Ты математику в школе изучал? Что больше: один или девятнадцать?

— Я не хочу выбирать!

— Боюсь, тебя не спрашивают, хочешь ты или не хочешь.

— Но можно попытаться…

— Сядь в машину, иначе я замолвлю перед Богом словечко, чтобы ты никогда не обрел покоя!

Я в раздражении ударил рукой по асфальту.

— Что будем делать? — спросил меня Горан, выпустив длинную очередь в сторону нападавших.

— Садитесь в джип. Я поеду первым на КамАЗе. А вы замкнете колонну.

Ребята удивленно посмотрели на меня. Пришлось объясняться.

— Отец Александр и мой друг тоже. Когда я подъеду к мосту, постарайтесь подавить их огневые точки. А я попытаюсь вытащить его из машины.

Помедлив немного, сербы согласились. Пригибаясь от пуль, я вернулся в кабину «КамАЗа». Сербы отползли к своему «патролу». Я снова мысленно обратился к Священнику.

— Значит, так, сейчас я подъеду к тебе и закрою «крайслер» прицепом. Постарайся сразу показать мне, какое место надо корежить, чтобы вытащить тебя из салона.

— Спасибо, друг, — ответил Священник. — Но боюсь, что у тебя ничего не получится.

— Почему?

— Потому что Катя не предоставит такой возможности.

— Катя? — переспросил я, чувствуя неприятный бег мурашек в области шеи.

— Посмотри на дорогу, — вздохнул где-то рядом Свин.

Увлеченный беседой со Священником, я и не заметил, что выстрелы со стороны нападавших прекратились и на дорогу вышла она. Да-да, та самая девушка из Присутствия. Катя, Катя, Катерина, неудавшаяся модель и перевоспитанная проститутка, спалившая себе промежность и отблагодарившая за это своего мучителя собачьей преданностью. Сейчас, правда, о былых мучениях ничто не напоминало: выглядела Катя очень прилично. Дорогое черное полупальто, в меру короткая юбка, не дававшая тем не менее и малейшего намека на фривольность, и блестящие сапоги-ботфорты на тонкой шпильке. Волосы, правда, коротко подстрижены: этакий полупрозрачный ежик, который можно было бы назвать мальчишеским, если бы он не был абсолютно седым. А вот шрамы на лице так и остались. По всей видимости, она не обращалась к пластическим хирургам и не делала попыток замазать их тональным кремом. Слишком дорогая память, надо полагать…

В руке Катя держала реактивный гранатомет, ласково именуемый военными «мухой». Держала вроде бы небрежно: толстый зеленый тубус болтался на ремешке где-то на уровне ее щиколоток. Но определенная сноровка чувствовалась. Как только понадобится, гранатомет окажется на плече, щелкнет откидная сетка прицеливания, а тонкий пальчик с ярким маникюром ляжет на спусковой крючок. Впрочем, пока стрелять она не собиралась, иначе уже давным-давно выпустила бы заряд по КамАЗу.

— В чем дело? — вслух спросил я.

— Она предлагает тебе выбор, — ответил Свин.

— Зачем?!

— Гаврила, жми на газ! — требовательно сказал Священник.

— Я не могу!

— Можешь! Просто сделай это и не думай о последствиях. Вообще ни о чем не думай…

— Я не могу! — повторил я и с отчаянием посмотрел на Свина.

Он угрюмо опустил голову. В итоге я снова оказался перед выбором, причем выбирать приходилось между «плохим» и «очень плохим». Ненавижу эту ситуацию, которая преследует меня, словно тень. Ненавижу, но сделать ничего не могу… В свое время я читал специализированную литературу: тонкие книжки в мягких обложках под заголовками вроде «Из любой ситуации есть выход» или «Управляем обстоятельствами». Там, на бумаге, все было очень просто: настраиваешься на позитив, подключаешь сознание к Вселенскому разуму — и Он подкидывает тебе нужное решение. Интересно, что посоветовали бы авторы этих книжек, окажись они на моем месте? Весь позитив догорает вместе с Майн Ридом детективщика; что бы я ни сделал, новая порция воспоминаний будет преследовать меня до того момента, как я отправлюсь на небо. А может, и после: воспоминания, говорят, остаются вечно…

Короче, я нажал на газ и направил грузовик прямо на перевернутый «крайслер» Священника. Проезжая мимо Кати, я бросил на нее взгляд. Девушка улыбалась. Жуткое, мрачное напряжение обезображенных шрамами лицевых мышц. В это мгновение я понял: она мстила. Не мне конкретно, а всему миру. Когда-то ее поставили перед так называемым выбором. Теперь она воспроизвела подобную ситуацию. Почувствуйте, почувствуйте, что довелось пережить мне… А я посмотрю, как вы понесете эту ношу дальше…

До «крайслера» оставались считаные метры. На мгновение я захотел осуществить план, о котором говорил с сербами.

— Если ты остановишься, — услышал я в голове тихий голос Священника, — она врежет тебе в спину из гранатомета. А ее люди перебьют моих прихожан.

— Бл…ь! — в отчаянии закричал я и вдавил педаль газа в пол.

Ревя мотором, КамАЗ врезался в «крайслер». Мы почувствовали сильный удар. Лобовое стекло разлетелось вдребезги. Ломая перила ограждения, «крайслер» полетел вниз, в ущелье.

— Жми на газ! Не останавливайся! — подобно молитве звучало в моей голове.

Даже за несколько секунд до смерти, в стремительно приближающейся к острому скалистому дну машине, Священник думал о нас.

Я выполнил его приказ. Я смел его машину с дороги и переехал на другую сторону ущелья. И его прихожане последовали за мной. Вслед им не стреляли. Нас отпустили.

Несколько минут мы ехали в молчании. Свин отключил меня от своих мыслей, предоставив разбираться с тем, что творилось в моей голове, мне самому. Очень, очень учтиво…

Из-под приборной доски вылезла Аня. Усевшись на кресло пассажира, девушка смахнула осколки лобового стекла со своих волос и посмотрела на меня.

— Мы прорвались?

— Прорвались, — угрюмо буркнул я и полез в карман тренча за сигаретами.

В это время Свин опять подключил меня к своему сознанию. Я услышал, как мой старший офицер медленно, тщательно произнося малознакомые ему церковнославянские слова, читает отходную молитву…