В Ильмаране говорят, что по-настоящему свободен лишь мертвец, раздавший долги при жизни. Но к чему такие крайности?! Эданэлю Ринвейну по прозвищу Аэшур достаточно было свободу утратить, чтобы понять ее суть.

В раннем детстве Дан был любимым «птенчиком» и боязливо прятался под мамино крыло, спасаясь от восхищенных взглядов многочисленных тетушек. «Ути, какой хоро-ошенький!» Узнай сейчас об этом младший брат, расхохотался бы. Или сплюнул. Сочно и с выражением. С возрастом определение «хорошенький» мальчик превратилось в «обаяшку», а затем в «привлекательного юношу и завидного жениха». Русанну Ринвейн годы не обошли стороной. Эданэль был единственным поздним ребенком, и к тому времени, как ему исполнилось шестнадцать, ей стукнуло пятьдесят.

К ним в особняк зачастил дядя Руфин. Вот его Русанна просто на дух не переносила. Брата с сестрой более-менее мирило поделенное наследство – два ремесленных поселения ткачей-мастеров и несколько лавок сбыта, но в последнее время все разговоры сводились к нему, Эданэлю. Мать вмешиваться не велела, и юноша молча кипел в своей комнате, прислушиваясь к крикам из кабинета. Однажды все едва не обернулось бедой.

– Вырастила себе барчонка, дура! – Дядя хлопнул дверью так, что стекла задребезжали.

Дан молча заступил ему дорогу. Выглядел дядя премерзко, с красным лицом и облепившей губы пеной. Словно бесноватый.

– Отойди! – мрачно буркнул дядя да вдруг отшатнулся, схватившись за сердце. – У тебя что с глазами, парень?!

– Сын, иди в комнату! – Голос матери зазвенел и сорвался.

Дан подчинился против воли, но дверью хлопнул посильнее дяди. Гораздо сильнее! Зеркало сорвалось со стены, а снизу донесся придушенный всхлип. Дядин, к счастью. Распиная клятого родича на все корки, Дан подошел к осколкам. Говорят, не стоит заглядывать в разбитые зеркала. Можно привлечь беду, а то и бесь вылезет и пожрет душу. Отражение было его собственным, но из-под кожи словно проступала оскаленная звериная маска, и с волчьей ненавистью горели желтые глаза.

Когда Русанна наконец выпроводила брата и поднялась в комнату, сын сидел на кровати, безвольно опустив на колени растрепанную голову.

– Мама, я нечисть, да? – простонал несчастный Эданэль. – Оборотень или вампир? Или похуже что-нибудь? Лучше скажи, а? Я уже успокоился и беситься не буду, кусаться не буду…

Мать, смеясь, поцеловала его в макушку.

– Глупенький! Твой отец был аватаром. Ты слышал о них? Эльфы-оборотни, защитники своей расы, своих близких. То, что произошло, – это дар твоей покровительницы, Пресветлой Саттары. Бояться нечего, гордись родной кровью, птенчик. Но тебе нужно уметь контролировать себя. Я знаю об аватарах чуть больше, чем пишут в книгах, – она выдержала многозначительную паузу, позволяя сыну обдумать это и проникнуться, – и помогу тебе справиться. Возможно, со временем ты научишься летать. Только слушай меня, хорошо?

Молодой полукровка даже голову поднял. Когда это он не слушался маму?

Любой спор Русанна выигрывала вчистую, при этом умудряясь повернуть разговор так, что Дан был уверен, будто сам пришел к нужным выводам. В один момент повальная влюбленность захлестнула молодежь Вышковиц, и полуэльф морового поветрия не избежал. А как же! Свидания при луне, стихи дамам сердца, а врагам – язвительные эпиграммы и вызовы на дуэль. До чего ж увлекательно! Ровесник Дана сделал предложение руки и сердца первой красавице Вышковиц Лютии прямо на площади у храма Иллиатара, и юноша вспыхнул. Как, вперед него?! Выбирал невесту он с матерью, конечно, и происходило это так.

– К госпоже Беате приехала племянница. Ты слышала?

– Да, сына, мы уже повидались в храме.

– С каких пор ты стала ходить в храм?!

– Не могла же я упустить возможность познакомиться?

– И о чем вы с ней говорили?

– Ах, сына, она не слишком разговорчива. В храме негоже болтать попусту, а она очень набожна, соблюдает все посты и не ест мяса. И серый платок ей к лицу. А позже… Я даже не запомнила. Ни о чем, наверное. Я пригласила их в гости, но не уверена, что придут. Такие скромники!

Бледная моль не заинтересовала Дана совершенно, а вскоре она уехала. Были и другие, но ни одна не подошла красавцу-полукровке, и Русанна слышать не хотела о молодецких похождениях сына. Главное, он всегда возвращался домой, а остроухие детишки в округе не рождались. Так какие претензии?

Дана это насторожило далеко не сразу. Подсобил случай. Однажды юноша гулял по городу вместе с приятелем. Так, без дела. Но стояла погожая ранняя осень, и листья на фоне прозрачного неба горели, будто точенные из золота. Какого эльфа не увлечет подобный контраст? Дан размышлял, не смотрится ли алый клен излишне вычурно в общем пейзаже, когда друг толкнул его локтем в бок.

– Глянь-ка, мой! Похож, а? – кивком головы указал на рыжего курносого мальчишку. Дан ухмыльнулся: и впрямь одно лицо! Потом задумался. Нахмурился.

Когда шел домой, настроен был решительно, даже воинственно. Но на пороге на язык точно грузило подвесили. Впрочем, Русанна не была бы собой, если б не сумела его разговорить. И утешила по своей же методике:

– Видишь ли, сына, аватары устроены иначе. Дети у вас появляются только после совершеннолетия.

– Мам, мне двадцать. Я уже четыре года как совершеннолетний. Со мной что-то не так?

– Ах, сына, не говори глупостей! Совершеннолетие у вас не зависит от возраста. Твой отец говорил что-то про сабли… Не помню. Хочешь, купим тебе сабли, если ты уже решил обзавестись карапузами?

Пораздумав, он пришел к выводу, что еще слишком молод для детского рева по ночам. Тем более мать сама высмеивала подруг, которые постоянно щелкают спицами, точно галки клювом, и восхищаются плачевным состоянием внучкиных пеленок.

В тот же год Русанна слегла. Сердце и раньше щемило, но едва приступ проходил, женщина шутливо отмахивалась от бледного сына, стоявшего на коленях возле кровати.

– Рано или поздно Привратница явится к каждому. Но тебя ждут еще долгие и светлые столетия жизни. Твой отец говорил, будто аватары могут добавить лет самому близкому существу. Глядишь, и станем бессмертными, а, сына?

Отец врал. Или мама что-то не так поняла.

Понаехала родня. Обряженные в черное люди плакали, тетушки с рыданием валились на гроб, но поминки окончились песнями. Дан молча сидел во главе стола и мечтал об одном: пусть все свалят к бесям собачьим, и поскорее. Когда хмельных утешителей начали развозить по домам, подошел дядя и буркнул строго, но глядя в пол:

– Теперь своим умом жить будешь. Через год загляну, проведаю.

Но жить своим умом Дан не привык. Пышные похороны съели большую часть денег, а оставшиеся унес ветер. Наверное. Остались только мамины драгоценности. Дан открывал шкатулку, но вместо того, чтобы выбрать что-то на продажу, медленно перебирал, вспоминая, с каким нарядом Русанна надевала то или другое украшение…

Дядя нарисовался на пороге гораздо раньше, чем истек год, пунцовый от гнева:

– Ты знаешь, что в поселении творится, дурак?! Кто пьет, кто лапти с голода жрет! Староста с бригадирами красильщиков лупцуют! Чего уши развесил?! Собирайся!

Едва хозяева в сопровождении трех стражников въехали в поселение, Дан захотел оказаться где угодно, лишь бы подальше отсюда. Видел он подобное раньше во дворе сиротского приюта, но там хоть дорожки подметали и ухаживали за лужайкой. Здесь же грязь была такая, что казалось, вот-вот засосет коня вместе с наездником. Встречать баричей сбежалось наверняка все поселение, обступив воющей и причитающей толпой, и Дан спрятал нос в воротник, жмурясь от едкого запаха красителей пополам с потом. Вперед, прикусив пальчик, выступил ребенок с надутым тугим животом. Гомон стих, а он посмотрел с осуждением как взрослый.

Дан понял, что еще минута – и сбесится либо он, либо люди. И попросту его разорвут. Когда вернулись, рухнул на диван, обхватив голову руками.

Дядя Руфин плеснул вина, посмотрел бокал на просвет и разочарованно цокнул – дешевка.

– Белое шитье худо-бедно разошлось, красное и чернуха гниют на складе. В моду входит золотая нить по бирюзе, а их закупать надо, пока момент не упустили! Красильщики вот-вот забастуют. Мастерица-плетея почти ослепла, а девки ей в подметки не годятся. За землю налог не плачен. Что делать будешь, хозяин?

– Ч-что? – промямлил Дан, не разобрав ни слова. Перед глазами все еще стоял малыш с вздувшимся от голода животом.

– А продай мне сестрину половину.

– Половину чего?

– Дела. Ты в тканях-красках разбираешься еще хуже ее. Зачем тебе? Я смогу погасить долг и расплатиться с рабочими. Красители закуплю, станки новые. Все наладится! Половина дохода тебе, будешь жить, как раньше, и нужды не знать. Не обману, не волнуйся. Мы же одна семья. Родная кровь…

Дан помнил, что мать велела гордиться родной кровью.

Приехали люди, вежливые, доброжелательные, с улыбкой подсовывали какие-то бумаги. Листов было море, и Дан совсем запутался. Ему все разъяснили, вручили перо и даже в чернила обмакнуть помогли.

Жизнь вернулась на старую колею. В деревеньку завезли хлеб и позволили взбодрившимся рабочим торжественно изгнать драчунов. Новые бригадиры повели себя осмотрительно и на рожон лезть не стали. Зато были приняты хоть настороженно, но не враждебно. В кошельке завелись империалы, в бокале – доброе вино; Дан закрутил роман с приезжей певичкой…

Когда к ним зачастила ослепительная Ириния, Дан не удивился. Небось хитрый дядя приманивает к себе увешанную каменьями престарелую невесту. Чудаковатая Ириния улыбалась младшему Ринвейну ярко напомаженными губами и при этом хитро так подмигивала, с намеком. Тот тишком посмеивался: нервный тик ее мучит или душевная болезнь?

Однажды вечером дядя откупорил запотевшую бутыль красного выдержанного и торжественно водрузил на стол:

– Празднику сегодня быть! Что смеешься? Нашел я тебе невесту, да какую! Девушка во всех отношениях солидная, и на возраст не смотри. Главное, она согласна. Я об Иринии. Слушай теперь…

Кто бы мог подумать, что дядя – настоящий знаток витиеватой словесности и вычурных комплиментов. Дан выслушал, покивал и пьяненько хлопнул по столешнице пузатым серебряным фужером. Вино щедро плеснуло через край, но чего жалеть! Не бедствуют.

– Да я не против! Буду ходить за ней с веником, песок подметать.

– Дурак ты! Через десять лет она превратится в старуху, и все перейдет нам! Жить на что собираешься? У тебя в кошельке моль дыру проела.

– Моль мою половину дохода не проела, а таким способом зарабатывать… Да у нее шея морщинистая, как у черепахи. Ну и шутки у вас, дядя!

– Какой доход?! Ты видел, что подписывал? Сам мне все продал, все! Я купил гнилье! И превратил в золото! Своими руками, вот этими!.. Вот, взгляни, я с тобой уже расплатился…

Дан не поверил ни собственным ушам, ни глазам. В документах с печатью гномьего банка и собственной его, Эданэля Ринвейна, подписью значилось, что господин Ринвейн-старший выкупил долю совладельца и в течение полугода с ним успешно расплатился. Бред какой! Дан потряс головой, но бред не исчез.

– Не трусь! – насмешливо хмыкнул дядя. – Дом остался за тобой, барчонок.

Знакомые гномы из банка отчего-то оказались на стороне Руфина. Марий даже пальцем у виска покрутил, мол, сам же подписывал да при свидетелях! Дан пошел домой, но улицы казались ему чужими, незнакомыми. Присел на ступеньку храма Иллиатара перевести дыхание и невольно покосился на ветхую лачужку сиротского приюта. На крылечке четверо несмышленышей возились с котенком, за ними приглядывала девочка лет десяти. Дети в чиненой застиранной одежде, а зверек пыльный и наверняка блохастый, но так заразительно веселятся! И язык не повернется назвать их жалкой приблудой. А он, хозяин особняка, жалок. Дурак потому что, а не Ринвейн никакой. Барчонок паршивый… Пойти по друзьям и клянчить в долг? Ха! А кто даст? Пока золотишко в кармане бряцает, ты всем друг и брат, а оставшийся на бобах идиот никому не нужен.

Домой он вернулся под вечер, не обращая внимания на Руфина, поднялся в материну комнату. Открыл шкатулку.

– Где?

– Что? – Дядя непонимающе приподнял брови.

Ничто больше не держало в этом доме, и дорожный мешок Дан собрал мгновенно. За воротами криво усмехнулся, представив себе выражение дядиного лица, когда в дверь к нему постучит матушка Силанья в компании святого жреца, капитана стражи Вышковиц и оравой разновозрастных детишек. По дарственной Эданэля Ринвейна, свидетелями подтвержденной, особняк с прилегающей землей поступал в полное распоряжение сиротского приюта при храме.

Следующий урок жизнь решила преподать в харчевне. Заведение не внушало доверия, но голод не тетка, за дверью не обождет. Дан старался быть настороже и от компании явных завсегдатаев отсел подальше в уголок. Поблагодарил подавальщицу, когда та брякнула на грязный стол щербатую тарелку с какой-то тюрей. Грустно поковырялся в мутной гуще, соображая, он помрет сразу или помучается? Внезапный девичий вскрик резанул слух. Дан вскинулся и обомлел. Один из мордоворотов усадил подавальщицу к себе на колени и теперь щипал грязными пальцами за бедра! Конечно, благородное сердце не выдержало. Положив руку на эфес сабли, Дан храбро вышел в центр комнаты и… вызвал мужиков на дуэль. Всех по очереди. Только селяне не желали знать о правилах дуэли. Потому всем скопом намяли бока «неместному», и тот неделю пролежал пластом у престарелой Варьи, не в силах шевельнуться. Впрочем, к знахарке его сами мужики и принесли, сообразив, что несколько перестарались. Выздоравливая, Дан безразлично рассматривал набивший оскомину закопченный потолок деревенской лачуги и усваивал то, что втолковывала женщина.

– Городские… У тя шо, разум в ухи ушел? Ишь какие, глядишь, крышу пробьют. Маланья давно привышная, знает, как денюшку лишнюю сбить. А он дуелю захотел! Дулю тебе, а не дуелю! Первым надо в бубен бить, а коль не можешь – тикай! На наших, чай, помутнение нашло, не иначе. Прикопали б под кустом, тада шо?

Дан научился «бить в бубен», «тузить под микитки» и ходить «стенка на стенку». Собралась компания таких же ловцов удачи, как он, и стали кочевать по всей империи, сопровождая торговые обозы. Кое-где поминали их не слишком хорошо – пьяная драка и погром в трактире были делом заурядным. Съездили в Равенну, похохотали над столичными кошелками в сопровождении вьюнош, бледных оттого, что лица напудрены и пестрят наклеенными мушками.

Потом – рабство. Даже когда ставили метку, Дан отказывался верить в реальность происходящего. Резкая жгучая боль – и как результат клеймо в виде круга с вписанной в него буквой «Т». Собственность госпожи Ольмеды Тилорн. Тогда Дан и понял, что отнюдь не все женщины мира созданы для того, чтобы доставлять ему удовольствие.

Госпожа Тилорн доходчиво объяснила, что остроухий нелюдь в ошейнике и с рабским клеймом далеко не уйдет, а если и удерет чудом, то ни один корабль не возьмет на борт беглеца. Дан не поверил, а зря. Первая же попытка бунта, и он на собственной шкуре прочувствовал коварство ошейника. Ругань и потрясание кулаком зачарованная вещица расценила как угрозу хозяйке и немедленно сжалась, перекрывая доступ воздуха. Попытка бегства завершилась в четверти версты от господских ворот с тем же результатом. И здорово повезло, что его успели найти вовремя!

Дан стал покорным и безучастным, как баран, на которого каждый день точат ножи, да в последний момент откладывают. Как предполагал, госпоже Тилорн быстро наскучила сломанная игрушка, но, увы, ошейник не сняли, клеймо не стерли и его самого не вышвырнули вон. Экзотику перекупила бэя Адэланта, которой подошло бы выражение «мужик в юбке», если б великолепная наездница носила их.

Какое-то время они мерили тракт в южном направлении. Дан шлепал по лужам ветхими ботинками, даренными от хозяйских щедрот, его новая владелица ехала верхом на невозмутимом гнедом мерине. Солнце ушло на запад, когда Адэланта наконец обернулась.

– У тебя что, ноги стальные? – немного раздраженным хрипловатым голосом поинтересовалась она и лихо спрыгнула на землю.

– Да, госпожа, нет, госпожа! Чего изволит госпожа? Все, чего изволит госпожа! Будут стальные! – привычно забубнил Дан, таращась на пряжку ремня Адэланты, внешне внушительную, но явно из легкого сплава. Филин…

Женщина подошла вплотную и резко вздернула его голову за подбородок, заставив посмотреть прямо в глаза, желтые, как у рыси.

– Вот что… Барана перед овцами корчи, а в моем бэйране нужен жеребец! – Она хохотнула, сообразив, о чем тот подумал. – Я слышала, эльфы с лошадьми ладят, верно? Справишься? Эданэль?

Дан медленно соображал, что новая хозяйка старше его, ниже ростом совсем чуть, а волосы ее «цвета бешеной морковки». Так мама называла этот рыже-красный, как закатное зимнее солнце, оттенок.

– Шляпа, как у вас, пойдет мне больше, чем ошейник. Наверное.

– Да забирай!

Адэланта курила трубку, пила неразбавленный ром и позволяла себе такие шутки, что потенциальные женихи разбегались, не выдержав испытания. Нянька Зофа ругалась, конечно, всплескивала руками и твердила, дескать, Браго нужен отец. Без толку! Впрочем, откуда взялся малыш с местным красноватым оттенком кожи, история умалчивает.

Дану понравилось лихо заламывать шляпу и восклицать «Хайдо!», как коренной ильмаранец. Привык к табуну карих и перепадам настроения Адэланты.

А годы шли.

Люди говорят, будто Дорога Жизни полосата, как заморская зебра, но что могут знать те, чей век столь недолог? Дан прожил без малого одну человеческую жизнь и пришел к выводу, что она похожа на радугу. Для теперешней полосы он выбрал красный, цвет крови и опасности, с легким отливом в нежно-оранжевый, пахнущий персиками. К утреннему визиту Летти приготовился с должной тщательностью: оделся, затянув пояс так, что едва мог вздохнуть, и даже какой-то ароматической водичкой не побрезговал. Дышать расхотелось окончательно.

Летти, как нарочно, ждала, пока он закончит приготовления, и постучалась аккурат вовремя. Дан схватился за плечо, девушка потянула носом и чихнула.

– Госпо…

– Дан.

– Дан! – кивнула Летти. – А… вы отраву для моли пролили, да? Ничего страшного, я сейчас проветрю… А что с плечом?

– Мышцу потянул, когда моль в шкафу травил! – скороговоркой выдал Дан прежде, чем успел сообразить, что именно.

– Сами?! – восхитилась служанка.

– Сам.

– Очень болит, да? А может… я разомну?

Дан прикинул, что утренний массаж будет короче вечернего, и вздохнул с непритворным сожалением.

– Летти, оно пройдет само, лучше помоги мне заплести косу. Буду бесконечно благодарен!

Окно распахнули настежь, но он не чувствовал запаха ветра. С сонной ленцой наблюдал, как колышутся жемчужно-серые кисейные занавески, а под ними на полу так же вяло шевелятся тени.

Прохладные пальцы с остро подпиленными ноготками осторожно зарылись в волосы, и Дан прикрыл глаза, едва не мурча от удовольствия. С детства мать приучила его к прическам, считая кощунством стричь роскошные угольно-черные пряди. Однако никто не посмел бы обозвать остроухого мальчика девчонкой. У эльфов, как известно, свои причуды, а то и вовсе традиция такая – щеголять косой до лопаток. Именно благодаря экзотической внешности не попал он на рудники или золотые прииски в северных широтах Ильмарана, где на прикованных к валунам замерзших, изможденных невольников сыто поглядывают серые медведи и пумы, обнаглевшие от легкой добычи. И Адэланта любила расчесывать его, взвешивать на ладони тяжелую толстую косу, словно прицениваясь, расплетать, пропуская между пальцами шелковистые прядки… Вечером наедине, когда за порогом оставалась циничная, почти мужская жесткость, и бэя ждала любви и любовью расплачивалась.

– Я вам в «колосок» заплела. Не туго? – шепнула девушка, явно довольная результатом.

А жизнь-то налаживается! Дан обернулся, сияя улыбкой до ушей, будто не служанка его заплетала, а сама святая Катарина.

– Туго?!

– В самый раз!

От Летти он узнал, что л’лэрд изволил подняться ни свет ни заря, сам от завтрака отказался, зато воронье кормит сдобными булочками. Служанка не упрекала молодого л’лэрда в расточительстве, но, быть может, для него стоит поселить в парке белых голубей?

Лишь оказавшись на свежем воздухе, Дан сообразил, насколько едкая морилка не гармонирует с осенними ароматами юга. И какой идиот додумался поставить склянку на зеркало? Сам вчера и поставил, вспомнилось мигом спустя, потому что действительно хотел на будущее протравить шкаф да раздумал, едва отвинтил крышку. Мальки златохвостов ринулись в стороны, когда он черпнул из мраморной пиалы так яростно, что почти достал до дна. Кое-как отмыв лицо и шею, оперся о прохладный бортик, гладкий, словно его шлифовали руками, и уставился на искаженное рябью отражение. Это ж надо так лопухнуться? С подобным эльфийским обаянием можно охмурять лишь дам, у которых напрочь отсутствует обоняние.

С высоты птичьего полета парк походил на снежинку со смещенным центром, в котором возвышался сам двухэтажный особняк. Тропинки-лучики могли казаться путаными, но лишь на первый взгляд. Куда ни пойди, в итоге все равно выйдешь к дому, связанному с воротами широкой подъездной дорогой. Вдоль нее выстроились прижившиеся северные ели, в самом парке росли кипарисы и можжевельник. Жасминовая рощица огораживала уютный закуток с прудиком посередине и одной-единственной скамейкой, а кто-то проницательный посадил там землянику, сладкую и меленькую.

Но вовсе не туда привел Дана раскатистый птичий грай, а на круглую полянку, где, по заверениям сана Дарьена, хорошо обедать в компании. Брат стоял в центре светового пятна, отчего его распущенные волосы казались осыпанными мерцающей золотой пыльцой. Невинная дева на месте Дана могла бы решить, что прекрасный эльфийский принц поджидает на опушке именно ее, дабы увезти в свое лесное королевство, да только полуэльф давно распрощался с невинностью, а Вилль не был принцем никогда. Сейчас он скорее походил на мужика, сеющего горох. В такт его руке вороны метались туда-сюда волнующимся черным морем, и только щуплый вороненок с проплешиной на макушке печально взирал на чужое пиршество. Но бывший капитан непорядок не терпел. Последняя булка улетела в центр стаи, и мигом образовалась куча-мала. Клювы защелкали вхолостую. Вороненок улучил момент и, пробежав по спинам товарок, цапнул булку и взвился на плечо кормильца.

– И вовсе это не подлость, а военная хитрость, – пояснил Вилль бранящимся воронам.

– Л’лэрд, простите за беспокойство, но вы рехнулись?

– Ты знал о куполе? – Л’лэрд даже не соизволил обернуться.

– Да, Летти вчера о нем говорила. Ключи я взял…

– А мне почему не сказал? – Вилль бережно ссадил осовелого вороненка на пенек и повернулся, буравя Дана сердитыми желтыми глазами.

– Все всё знают, а ты – нет?! Просвещаю: сегодня будет обзор города, завтра-послезавтра мы обзор перевариваем и делимся впечатлениями, а на днях Его Величество и Ее Высочество соизволят удостоить нас торжественного приема и уважить королевским обедом… Ты бы, л’лэрд из деревни, слушал, что другие говорят, а не ворон считал!

– Двадцать четыре.

– Что – двадцать четыре?

– Ворон – двадцать четыре. И мне скоро будет двадцать четыре, и день рождения я буду справлять без Алессы… И без Симки. А сегодня – шестое златня, и скоро наша нечисть впадет в спячку. И проводят ее без меня! – развел руками Вилль.

Дан глубоко вздохнул. Вот и причина невеселого настроя братишки. Соскучился. Только вслух он никогда не признается, считая это слабостью и ребячеством. Будет переваривать чувства в себе, а потом срываться на окружающих изредка, но метко. Увлекавшаяся звездными предсказаниями Адэланта говорила, дескать, эта черта зачастую встречается у тех, кто рожден в конце лютня. Равно как привычка скрытничать, когда не стоило бы, и ляпать что в голову взбредет в самый неподходящий момент.

Притянув «л’лэрда» за рукав, Дан бесцеремонно подтолкнул в спину и шикнул на ворон.

– Зато на Свитлицу вдоволь напрыгаешься через костер и переловишь всех северингских девок. Пойдем, л’лэрд, карета подана.

– Ха! Мы с Леськой давно собирались наперегонки побегать. А всех девок мне не надо.

– С такой выдержкой проповедовать бы тебе в человечьем храме. Или вовсе в скит податься, глядишь, и святым прослывешь, – язвительно фыркнул Дан, сам не понимая, отчего захотел уколоть брата. Тот даже не возмутился и не вспылил.

– Если думаешь, что я сейчас начну протестовать и бахвалиться подвигами, как твой приятель Орхэс, ты ошибешься. Если думаешь, что у меня шоры на глазах и я в упор не замечаю женщин, ошибаешься снова. Там, в Неверре, рядом были Алесса, Симка и небо. И мои собственные жизненные принципы. Теперь осталось последнее, но я не хочу потерять и это. Себя потерять, Дан, свою сущность. Я лучше буду пить с орками, а потом вернусь домой и заберу Алессу в Равенну.

Дан присвистнул даже.

– Ну ты даешь, братишка! А ее мнения ты не спросишь?

– Ты не понимаешь, Дан, это больше чем любовь к идеалу или простое влечение. Это связь, очень сильная связь! Словно одна нить на двоих – тронешь с одного края, и на другом зазвенит. Я знаю, что ответит Алесса. Чувствую, и все. Весной не знал, теперь уверен наверняка. Дан, я без раздумий отдам за нее крылья и жизнь в придачу! – выпалил Вилль. Дан нахмурился, и брат резко мотнул головой, будто раскаиваясь в собственной глупости. – Ты не знаешь, конечно… Понимаешь, двое аватар-половинок могут делиться жизненной силой, лечить друг друга. Старость – та же болезнь, и Алесса заберет половину жизни, отпущенной мне. А и не жалко! Пускай забирает.

Старость… Неизбежная и неизлечимая болезнь. Дан помнил тот день, когда Адэланта впервые покрасила волосы. Потом стала накладывать смесь регулярно, и рыжие пряди каждый раз обретали новый оттенок. Дану это не нравилось, но она смеялась в ответ и терлась о его спину мокрой головой.

Однажды бэя Адэланта сказала, что ему пора уходить. Лишь спустя несколько лет Дан понял причину, а тогда стоял в дорожной пыли, глядя на выброшенные им самим золотые, и в груди клокотала горькая обида.

– Вот оно что… – Дан осекся.

Вилль прищурился и посмотрел заговорщицки, будто собираясь доверить тайну, и не разобрать, всерьез или шутя.

– Знаешь, мы с Алессой даже ночевали в одной постели… Правда, она опоила меня снотворным, и ничегошеньки я не помню. Но утром оставил ей письмо с благодарностью. И мыша на подушке.

– Мыша?!

– Ну… он был не против подменить меня на время! А потом мы снова ночевали вместе. И опять Алесса меня усыпила, и опять я ни шушеля не помню. Едрена-ворона… Что за бред такой?!

– А вы на речке, часом, куличи не лепили? – задыхаясь от смеха, выдавил Эданэль.

– Нет! Только снеговиков! – гордо ответствовал брат и тоже расхохотался.