Невысокий толстячок уныло барабанил пальцами по жемчужно-кремовой столешнице из дорогущего северного ясеня. Его собеседница, подруга и кумир была занята делом первостепенной важности: она поливала куриным бульоном плотоядные фикусы. Те щелкали сдвоенными зубчатыми листьями, но вхолостую – даже эти, казалось бы, безмозглые твари чуяли хозяйскую руку. Как и прочие обитатели особняка атэ’сури Таннаис.

– Как все дети! – поставив лейку на подоконник, отмахнулась зоомаг спустя минут пятнадцать после того, как прозвучал вопрос. – Любит подарки. Чтобы другие завидовали, конечно! И, как все дети, он предпочитает игры учебе. Я специально выбирала молодого, еще не слишком искушенного…

– Может, вырастишь еще нескольких?

– Что ты! – притворно испугалась Геллера. – Он не потерпит конкуренции!

– Ты его избалуешь, Гел, а он должен подчиняться! Что, если начнет резать кого ни попадя ради собственного удовольствия? И за ним убирать буду я?!

– А я смотрю, тебе не жаль своих, а, Хорэй? – Геллера подошла, облокотилась на стол, и сердце мага подпрыгнуло.

Жаль? Неверное слово, произнесенное умышленно. Не раз они с Мариусом потягивали кодьяр перед камином, рассуждая о студенчестве и студенточках; и помнил господин Шумор, как ставил Лину Санти «удовл.» по «Основам строительной магии», едва сдерживая желание влепить рядом минус, а лучше парочку. Он, Хорэй Шумор, изменник, да. А теперь еще и убийца. Прав был Мариус, даже гении ошибаются…

– Мне напомнить, кто начал стрельбу?

– Нет, не надо, – глухо откликнулась Геллера. – Вилетта совсем отбилась от рук. Иногда мне кажется, что она старательно втаптывает меня в грязь. А все гены… Кто же знал, что папочка окажется с гнильцой… Ведь на уровне тесты прошел, причем гораздо выше среднего… Даже не знаю, что теперь с ней делать?

Шумор уже успел пожалеть о сказанном. Единственный раз в жизни ледяная броня Геллеры дала трещину, и треклятый иномирянин этим воспользовался. Что ж, он заслужил свою участь… оставив как память о себе маленькую неблагодарную дрянь, горячо любимую матерью – женщиной с железным умом, стальными нервами и уязвимым сердцем. Девчонка едва ли не на коленях упрашивала Геллеру доверить ей слежку за эльфом-перевертышем, и вновь подвела. Украла феромоны, украла огнестрел, устроила бойню… да что там! Едва не испоганила все. Самоуверенность и горячность, так назвала это Геллера. Но даже гении ошибаются.

Маг понимал, что от осинки не родятся апельсинки… поэтому в жестокости и беспринципности девчонки винил отца-иномирянина.

– В этот раз я не буду слишком торопить процесс роста… Но придется ускорить программу обучения… – медленно пробормотала зоомаг. – Надеюсь, об Аристане успеют позаботиться. Впредь хотелось бы избегать накладок.

Шумор накрыл тонкую бледную руку своей кряжистой ладонью.

– О нем уже заботятся.

Редкая девушка осталась бы довольна именем, больше подходящим какой-нибудь селянке, выпалывающей пырей на огороде, но повариха гордилась. Не раз приятельницы советовали переименоваться в Глафиэль или Глафириль, но она, как все эльфийки (даже наполовину), любила эффектность. Можно представить, какое потрясение испытывали юноши, когда на робкую просьбу осчастливить их именем эфирное остроухое существо с небесно-голубыми очами отвечало хорошо поставленным грудным контральто:

– Глафирья!

Ничуть не меньше гордилась она и должностью. Согласитесь, не каждой скромной девушке повезет очутиться на кухне самого повелителя Аристарха, да еще пережить ночь Алой Волны, в которую разъяренный император не пощадил даже свою любимицу, «придворного соловья» Мартину Грайт. А она смогла. И устроиться, и удержаться, и выжить, и заслужить уважение нового императора. Даже угадывать с первого взгляда, с какой ноги встал повелитель или как прошла очередная пикировка с Ковеном, чтобы в случае чего быстренько сообразить успокоительный десерт. Хотя кто-кто, а Аристан умел держать себя в руках даже при напористых архимагах. Девятнадцать лет спустя Глафирья стала одной из немногих, кто знал Аристана настоящего, а не правителя империи, сама же оставалась эфирным синеглазым существом, теперь безраздельно царствующим на кухне. Продукты завозились во дворец ежедневно, но травки для специй девушка набирала сама дважды в неделю прямо из теплицы. Каждые понедельник и пятницу она завязывала изящным бантом широкие тесемки чепчика, в тон к ним подбирала корзинку, брала извозчика и ехала к господину Нараду. Возвращалась исключительно пешком. Глафирья любила теплый ветер в липах парка Дриад, звонкие мостовые восьми Лепестков и тихие, спокойные равеннские каналы, особенно теперь, в начале златня, когда золотыми корабликами уже поплыли первые листья осени. Была и еще одна причина для прогулок. Ровно в то время, когда Глафирья шла обратно с наполненной корзиной, молоденькая служанка выгуливала в Собачьем парке волкодава Маэстро или попросту Мусика – косматую гору мышц со стальными челюстями и ранимой щенячьей душой.

Сейчас Его Величество изволил охотиться в северном заповеднике и не смог бы забраковать кофе, приправленное ненарадовской корицей, но Глафирья, как все эльфы, была верна своим привычкам. Она уже видела парк, когда ее развернули и сжали в объятиях так крепко, словно пытались задушить и раздавить одновременно, при этом заорав в самое ухо:

– Дорогая кузина, ты ли это?! Сколько лет, сколько зим!!!

– О-а-а! – фирменным контральто простонала повариха. Хватка тут же ослабла, и на девушку вытаращилась пара круглых глаз, цвет которых она забыла сразу после того, как рассталась с незнакомцем. Внешность – тоже.

А сейчас Глафирья понимала три вещи: нахал выглядит как элегантный господин с тростью; ей заранее жаль его кузину; сейчас она испробует на лощеной физиономии остроту вчерашнего маникюра.

– Ради бога, сударыня, помилуйте великодушно! Я, кажется, обознался! У вас с моей дорогой кузиной просто одна походка, и я решил, что она несколько усохла к старости! – жалостливо заныл «душитель».

– Милейший, я вас прощаю ради вашей дорогой кузины и надеюсь, что ей приятна ваша манера здороваться, – сдержанно заметила Глафирья. По правде говоря, манера извиняться понравилась ей не больше.

Мужчина окончательно скис. Раскланялся, напомнив при этом заморского заводного петушка, клюющего зерна, но в отличие от петушка у господина завод никак не кончался, поэтому Глафирья простила его еще несколько раз на всякий случай и заспешила в парк, пока тот не додумался привязаться.

К полудню народу там поубавилось, а владельцы мохнатой мелюзги предпочитали обходить стороной девушку с волкодавом, так что променад совершался в гордом одиночестве.

Глафирья махнула рукой и, подобрав подол, ступила на траву.

Пес, только что изучавший чужую метку, вскинул голову. Он не залаял, даже не зарычал. Вообще не стал размениваться на прелюдии.

– Мусик, фу!!! – тонко закричала служанка.

Клыки волкодава щелкнули возле ее рук, обдав их пеной.

Выпущенный поводок змеей заскользил по траве.

…Спустя полчаса парк, переполненный народом, гудел как растревоженный улей.

– Я не знаю, что случилось… Никогда… Никогда… Мусик безобиднее канарейки, клянусь! – горько всхлипывала несчастная служанка, скорее пытаясь убедить саму себя, чем этих людей и нелюдей в казенных мундирах. А они все записывали, записывали…

…В суматохе никто не заметил, как элегантно одетый господин подошел к выпавшей из рук девушки корзине. Тростью поворошив содержимое, извлек оттуда белый кружевной платочек, который немедля сунул в карман. И быстро зашагал прочь из собачьего парка, походя пнув затрясшегося в ярости крошечного мопсика. Даже на возмущенный окрик хозяйки не обернулся.