ГЛАВА 15
Полковник Трэвис
Эней подошел ко мне первым, поздоровался, бросил замечание о погоде. Никого это не удивило.
Был третий день очередного перемирия, выпрошенного ахейскими вождями.
Народ не хотел драться.
Прошло уже два месяца после ультиматума Ахилла, а Агамемнон так и не созрел, чтобы выдать за него свою дочь. Соответственно Ахилл не выходил на бой, боги поддерживали троянцев, ахейцы гибли пачками, и боевой дух воинов неизменно падал.
Арес появлялся на поле боя еще трижды. Ко мне он больше не лез, так как рядом все время был неистовый Диомед, но все равно за каждый его визит на поле ахейцы платили сотнями трупов. Бог войны немного прихрамывал.
Дважды являлась Артемида-охотница, сестра парня, которому я вывихнул челюсть. Ее стрелы несли погибель независимо от того, в какую часть тела воина они попадали. Отравленные, наверное.
Не самые приятные боги у древних греков.
Вот греки особо на битву и не рвались. А что толку идти в бой, если ты не знаешь, с кем тебе предстоит биться: с такими же солдатами, как ты, или с бессмертными олимпийцами?
Победа скрылась за горизонтом, обещанные вождями грабеж и мародерство откладывались на неопределенный срок, и подставляться под божественную бронзу никому не хотелось.
Менелай предложил поединок от отчаяния. План был таков: он убивает Париса — тут уж боги не смогут ему помешать, ибо схватка будет обставлена честь по чести — воины смотрят на победу своего вождя, воодушевляются и пинками сносят Скейские ворота.
Никто не верил, что Парис примет вызов, однако он его принял. Условия поединка обсуждали хитроумный Лаэртид и доблестный троянский лавагет. Бой должен был состояться в полдень близ кургана какой-то там амазонки, чье имя сразу же выветрилось из моей головы, биться предстояло пешими, на мечах и в полном доспехе.
Поединок должен был начаться с минуты на минуту, народ все прибывал. Собрались все видные представители обеих армий, вожди, герои, свита… Лаэртид толкнул меня в бок и заявил, что видит на стороне троянцев Аполлона.
Как раз в этот момент Эней предложил мне отойти в сторонку.
— Кое-кто хочет с тобой поговорить, — пояснил он.
На миг всколыхнулась моя профессиональная паранойя. Стоит ли с ним идти?
Ловушка? Вряд ли. Во-первых, в эти времена воюют честно и опасаться кинжала в спину в день перемирия просто глупо. Во-вторых, я слишком мелкая сошка, чтобы из-за меня нарушать торжественные клятвы.
Я не боялся, что меня запишут в троянские шпионы на основании моей беседы с Энеем и «кое-кем». После той истории с Аполлоном никто не сомневался в моей лояльности. А зря.
— Идти далеко? — спросил я.
— Вон до той рощи.
— Чудесно, — сказал я. — Лаэртид, расскажешь мне, чем тут все кончится.
— А никто не сомневается — чем, — сказал Одиссей. — Вопрос только, на каком ударе.
Эней хмыкнул.
По всеобщему мнению — по крайней мере, по мнению, бытовавшему среди ахейцев, — Парис Менелаю не противник, и я готов с этим согласиться. Менелай — профи, опытный рубака, прошедший не одну войну, а Парис — просто романтично настроенный юноша, пусть молодой, сильный и атлетически сложенный.
Менелай его убьет.
Правда, если верить Гомеру, то не до конца.
— Чего ваш царевич вообще согласился выйти против нашего рогоносца? — поинтересовался я, когда мы отшагали уже половину расстояния до указанной рощи. — Жить с самой прекрасной женщиной в мире ему уже надоело?
Эней снова хмыкнул. Это у него здорово получалось.
— Похоже, что в последнее время любовь самой прекрасной женщины в мире к нашему Парису несколько ослабела, — сказал он. — Наверное, таким образом он пытается снова разжечь потухший костер.
— Как бы его на том костре не сожгли, — сказал я. — Она хоть будет приходить на его могилку, как думаешь?
— Первые три дня, — сказал Эней. — Парис принадлежит не к тому типу парней, по которым женщины долго убиваются.
Рожа у Энея была самодовольная. Наверное, себя он причислял как раз к «тому типу».
Кое-кем желавшим со мной пообщаться оказались, как ни странно, троянский лавагет и далекий предок Одиссея.
— Радуйся, — сказал Эней Гермесу. Не как богу сказал, а как обычному человеку. — Гектор, между прочим, твоего брата вот-вот прикончат.
— Зевс с ним, — сказал Гектор. То ли высказался в том духе, что владыка олимпийцев на стороне его брата, то ли просто выругался. — Парис уже взрослый и волен сломать себе шею по собственному выбору. Я отговаривал его от этой драки, но он меня не слушал. Теперь это его дело.
— А почему ты не остался наблюдать бой, Анхисид? — поинтересовался Гермес. — Достаточно было просто указать Алексу направление…
— Не люблю смотреть, как другие дерутся, — сказал Эней. — Все время хочется отобрать у них мечи и надавать обоим пинков.
— Зачем звали? — спросил я.
— Посоветоваться, — сказал Гермес. — Как с наблюдателем.
— Очень мило, — сказал я. — О чем будем советоваться?
— О богоравном Пелиде, о чем же еще, — сказал Гермес, причем слово «богоравный» в его устах прозвучало не как обычный комплимент, а на полном серьезе. — О том, как от него избавиться.
— И чем он лично тебе помешал? — спросил я.
— Я — бог, — сказал Гермес. — Такова моя воля.
— Этого достаточно для Гектора, Энея, Одиссея или Диомеда, — сказал я. — Но я — Алекс, сын Виктора, и на твою волю мне начхать.
— Я тоже попросил бы объяснений, — сказал Эней.
— Не груби, — сказал Гермес. — Вижу, чужестранцы на вас плохо влияют. Я и так собирался объяснить. В Дюжине я слыву слабым именно потому, что слишком часто объясняюсь со смертными, вместо того чтобы просто требовать выполнения своей воли, однако я считаю, что смертный, если он знает, что и почему должен сделать, будет действовать гораздо эффективнее, чем если бы просто слепо и бездумно выполнял приказ. Я не велю вам убивать Ахилла. Я прошу вас об этом;
— Почему? — спросил Гектор.
Конечно, он не водил с Ахиллом дружбы и готов был сразить его на поле боя, однако ему тоже было интересно, какой зуб завелся у Гермеса на богоравного сына Пелея.
— Он опасен, — сказал Гермес.
— Для вас?
— Для нас, — согласился Гермес. — И смертельно опасен для вас. Ахилл — ходячая катастрофа.
— Это долгая история? — осведомился Эней.
От кургана амазонки донеслись приветственные выкрики: «Парис и Троя!» Младший Приамид прибыл на место схватки.
— Не очень, — сказал Гермес. — Но давайте присядем на траву.
Мы присели.
— Вы все слышали о тайне Прометея?
— Я слышал, — сказал Эней.
Гектор просто кивнул.
— Я не в курсе, — сказал я. — Он вроде бы украл у вас огонь? Эта версия меня не слишком устраивала.
— Как и всякая официальная версия, — сказал Гермес. — На самом деле тайна, которую должен был выведать орел, ежедневно терзая его печень, была другой. Прометей знал, что сын Фетиды Глубинной, будущей матери Ахилла, будет более могучим, нежели его отец.
— И что? — спросил я, — Любой отец должен быть рад, что у него такой сын.
— В те времена считалось, что Фетида должна родить от Зевса.
— О, — сказал я.
— О, — согласился Гермес. — Зевс сразил Крона и отправил деда в Тартар, заняв его место на Олимпе и в умах ахейцев. Такова семейная традиция. Когда тайна Прометея стала известна, папаше почему-то сразу расхотелось обзаводиться потомством от Фетиды, и он отдал ее в жены одному из смертных — великому герою Пелею. Типа за заслуги перед отечеством.
— И?
— Пелей, как вы понимаете, не был чистокровным смертным. В его жилах, равно как и в жилах моего правнука Одиссея, или в ваших, кроме тебя, Алекс, или в жилах большинства вождей, собравшихся под стенами Трои, наравне с алой кровью смертных струился серебристый ихор — нетленная кровь богов. Пелей был полубогом, Фетида — богиней, следовательно, их сын унаследовал три четверти божественной крови.
— Я не вижу в этом проблемы, — сказал Эней. — Я сам, между прочим, наполовину бог. По маме.
— Мамы у вас разные, вот в чем проблема, — сказал Гермес. — Твоя не устраивала тебе купания в Стиксе, обливания амброзией и обжигания в огне. Мамаша пыталась вытравить из Ахилла смертного. Ты, Анхисид, был рожден человеком, человеком и стал. Ахилл же должен был быть рожден богом, но родился таким, как ты. В этом его проблема, в этом его противоречие, которое он не может постичь и уж тем более обуздать. Его естество стремится на Олимп. Любой ценой. Мне сложно это объяснить… Его природа — природа бога, волею судеб оказавшегося в человеческом теле. У него разум… нет, не разум, подсознание бога. Оно ищет выход, а возможных вариантов всего два — либо оно обретет то, что ищет, либо разрушит бренную оболочку.
— Но второе невозможно, поскольку Ахилл неуязвим, — сказал Эней.
— А ты не дурак, сын Анхиса, — сказал Гермес. — Впрочем, твоя мама редко дураков рожает. Но Ахилл не неуязвим. Он практически неуязвим, а это две большие разницы. Пока он не занял свое место на Олимпе, спихнув с него, я полагаю, моего кровожадного брата Эниалия, убить его еще можно. Надо только хорошо постараться. Когда я понял, что Троянской войны и великого похода Агамемнона не избежать, я решил, что Ахилл должен принять в нем участие. Именно я подкинул оракулам идею, что ахейцам не взять верха, если Ахилл не выступит на их стороне.
— Иными словами, ты наврал, — сказал я.
— Пусть и наврал, — сказал Гермес. — В конце концов, я — бог воров. Я очень надеялся, что Ахилл будет убит на этой войне. Здесь у него больше всего шансов умереть.
— Интересно, — сказал Эней. — А почему вы не можете убить его сами? Если он так опасен, как ты расписываешь, Гермий, то почему ты решил поручить грязную работу нам, смертным? Стукни его своим кадуцеем, или пусть Феб его пристрелит, или Зевс огреет молнией с небес, и вся недолга. В чем его опасность для нас, Гермес? Хочет мальчик на Олимп, ну и пусть хочет. В чем наша проблема, проблема смертных? Ваши тревоги мне хотя бы понятны: вы боитесь за своего драгоценного Ареса.
— Я бы с удовольствием и сам его пристукнул, — сказал Гермес. — Да и Арес бы с удовольствием, но мы не можем.
— Почему?
— Потому что, когда Фетида была отвергнута Зевсом и вручена как почетный трофей простому смертному, пусть полубогу и герою, но все же смертному, ее это взбесило, как это взбесило бы на ее месте любую женщину.
— Да, полубог и герой не идет ни в какое сравнение с Громовержцем, — сказал Эней.
Я уже заметил, что Основатель, чью жизнь Дэн поручил мне беречь любой ценой, не объяснив, как это сделать, воюя на другой стороне, не испытывает никакого пиетета по отношению к собственному пантеону и его главе.
— Фетида пришла в ярость, и ярость ее была направлена против папы в частности и всего Олимпа в целом. Примерно в этом ключе она воспитала и своего сына, попутно делая его неуязвимым и еще в детстве пытаясь выдавить из него все человеческое.
— Вряд ли ее можно назвать образцовой матерью, — сказал я.
— Сейчас я открою вам самую охраняемую тайну Олимпа. Боги не бессмертны, — сказал Гермес. — Смертные думают, что это не так, и ошибаются. Мы могущественны, и убить нас очень сложно, однако такая возможность, пусть она мизерна, все же существует. Ты сломал челюсть одному моему брату, твой приятель Тидид пропорол бок другому.
— Я и не думал, что вы бессмертны, — сказал я. Вообще-то я об этом вообще не думал.
— Ахилл, возможно пока сам того не подозревая, жаждет убивать богов.
— При этом сам стремится на Олимп, — заметил Эней.
— Природе нужно равновесие, — сказал Гермес. — На Олимпе есть место только для двенадцати, и, чтобы попасть туда, надо освободить себе место. Больше всего Пелиду подходит роль бога войны. Возможно, я и ошибся, отправив его под Трою. Эту ошибку надо исправить. И исправить ее может только смерть Ахилла.
— Почему мы? — спросил Гектор, с самого начала разговора не проронивший ни слова.
— Вы — лучшие из троянских воинов, — сказал Гермес. — А Алекс — не совсем ахеец и тоже очень хорош. Ахилла убить трудно. Возможно, даже труднее, чем самого Ареса. Вы знаете о его уязвимом месте?
— Ареса?
— Ахилла.
Троянцы покачали головами.
— Пятка, — сказал я.
— Пятка, — согласился Гермес. — Ахиллесова пята. Возможно, это выражение останется в веках и будет существовать даже тогда, когда люди забудут о том, кто такой этот Ахилл.
— Так и будет, — сказал я. Многие из моих современников пользовались этим выражением, но бывали поставлены в тупик вопросом, откуда оно взялось.
— Извини, Гермий, — сказал Эней, — но ты не мальчик, сам должен понимать, что в битве на мечах или на копьях достаточно проблематично попасть человеку в пятку. Тебе нужен лучник.
— Вы с Гектором прилично стреляете.
— Парис тоже лучник.
— Парис — не вариант. — Гермес прислушался к реву толпы. — Если он вообще еще жив.
— Одиссей — лучник, — сказал Эней.
— Одиссей — ахеец.
— Но он твой внук. Или правнук. Попроси его по-родственному. К тому же ему будет легче попасть Ахиллу в пятку. Я имею в виду — троянцы редко видят Пелида со спины.
— Может, и попрошу, — сказал Гермес. — А может, уже попросил. Но я также прошу и вас сделать все возможное для того, чтобы Ахилла не стало.
— Ты все время говоришь об опасности для богов, — сказал Гектор. — А чем Ахилл так опасен для нас? Какая нам разница, кто у вас там провозгласит себя богом войны: Ахилл или Арес? Ты так ничего и не объяснил.
— Во-первых, драка Ахилла с Аресом будет опасна сама по себе. Когда дерутся цари, больше всего страдают рабы, а уж когда дерутся боги… Кроме того, представь хотя бы на одно абсурдное мгновение, что Ахилл победит в этом бою и сядет на место Ареса. Станет богом войны. Но Ахилл — не Арес. Ареса можно контролировать, точнее его не нужно контролировать, нужно только время от времени спускать с цепи. Ахилла же на цепь не посадить. Став богом войны, он утопит этот мир в крови смертных и богов.
— Это только теории, — сказал я.
— Я не тороплю вас с ответом, но времени мало, — сказал Гермес. — Ахилл не принимает участие в боях, пока. Но это только отсрочка. Он выйдет в поле… скоро. Очень скоро. И с каждой битвой он будет становиться все сильнее.
— Ты так и не сказал, почему вы не готовы убить его сами, — сказал Эней. — Аполлон — тоже лучник. И сестричка его.
— Мы не можем, — сказал Гермес. — Фетида была уязвлена, а Зевс — смущен. Он, если можно такое сказать о папе, был несколько пристыжен и подавлен, и в каком-то очередном скандале относительно будущего ее сына Фетида сумела вырвать у него весьма опрометчивое обещание, что ни один из богов Олимпа не поднимет руку на ее сына. И папа недолго думая заставил нас, старших и младших, поклясться в этом, а клятва богов нерушима, ибо бог, преступая свою клятву, сначала перестает быть богом, а потом просто перестает быть. Так что подумайте, парни, и сами примите решение. Чудесный день, — добавил он и растворился в воздухе без следа.
— Бред какой-то, — сказал Эней.
— Бред, — сказал Гектор. — Алекс тоже говорил мне про пятку Ахилла, но я как-то запамятовал. И вообще мне не нравится история, которую рассказал Гермес.
— Мне тоже, — сказал я.
Как профессионал, я очень хорошо умею распознавать ложь. В том, что говорил Гермес, лжи было очень много.
Он просил нас убить Ахилла. Это правда. Но вот почему ему лично так нужна эта смерть, он так и не объяснил. На его место Пелид не метит, он целит выше, а в то, что Гермес печется об интересах смертных, верилось с трудом.
— Твоего брата, наверное, уже убили, Гектор, — сказал Эней.
— Сомневаюсь, — сказал Гектор. — Парнишке в последнее время сильно везет.
— Думаешь, Менелай вышел на бой с похмелья?
— Менелай и Парис меньше всего заботят меня, — сказал Гектор. — Пусть они убьют друг друга и еще кого-нибудь в придачу. Мне не нравится то, что происходит на этой войне.
— Боги за нас, — сказал Эней. — Сейчас по крайней мере.
— Но мы не знаем, надолго ли, — сказал Гектор. — Мне это почему-то напоминает ловушку. Как только мы почувствуем, что победа у нас в руках, как только перешагнем в бою за грань, из-за которой не сможем вернуться, боги отвернут от нас свои лики, Пелид выйдет в поле, и город падет.
— Тогда не убивай Патрокла, — сказал я.
— Что?
— Патрокл — друг Ахилла. Если ты убьешь его, Пелид рассвирепеет, и тогда вам всем конец. В частности, тебе, Приамид.
— Ты слишком много знаешь, — сказал Гектор. — Ты уверен, что ты не пророк?
— Вполне.
— А что ты не бог? — спросил Эней.
— Тоже уверен.
— Тогда откуда твои знания?
— Это долгая история, — сказал я.
— Город падет? — спросил Гектор.
— Перестань выводить войско в поле, — сказал я. — Стены города неприступны, и ты это знаешь. А в поле вас просто перемалывают на жерновах Агамемнона.
— Отец хочет…
— Твой отец хочет, чтобы нас всех убили, — сказал Эней.
— Он не желает прослыть трусом, — сказал Гектор.
— Но каждый день убивают не его, — сказал Эней. — Он наблюдает за боями с безопасных стен.
— Он стар и прожил жизнь, — сказал Гектор. — Жизнь, в которой было множество войн.
— Так пусть он даст жить другим, — сказал Эней.
— Он — правитель города. Я не могу пойти против его воли.
Дурак, подумал я. Знал бы он…
А если бы знал? Могло ли это хоть что-нибудь изменить?
Была не была, подумал я. Сделав один шаг, надо делать и второй. А расскажу-ка я Гектору правду.
— Прекрасно, доблестный Гектор, сын Приама, троянский лавагет, проигрывающий главную для его народа войну, — сказал я. Если он не хочет внимать голосу разума по-хорошему, я выложу ему все. И пусть Дэн, мистер Картрайт и мистер Мур попытаются достать меня здесь или где бы то ни было еще. — Тебя интересуют мои знания, так сейчас я расскажу тебе еще кое-что из того, что знаю. Если ты будешь продолжать строить из себя героя и не прислушаешься к моим словам, Ахилл тебя убьет. И не просто убьет. Он привяжет твой труп к своей колеснице и будет кататься вокруг Трои, волоча его за собой, а твоя жена, твой отец, твои братья и сестры будут на это смотреть. Но и это еще не все. Твой отец явится к Ахиллу и будет умолять его о том, чтобы он отдал ему твое тело для достойного погребения. Это что касается тебя, Гектор. Теперь о глобальном. Война будет долгой, но вы ее проиграете. Уже после твоей смерти, разумеется, так что тут тебе повезло, и ты не увидишь, что случится с твоим городом и с теми, кто тебе дорог. Но ты не умрешь в неведении, потому что я тебе расскажу. Сын Ахилла, Неоптолем (ты пока не видел его, но все еще впереди), размозжит голову твоему сыну и сбросит его со стены. Он изнасилует твою Андромаху и увезет ее в рабство в Ахайю. Твой отец будет убит. Парис будет убит, позже тебя, но раньше падения города. Твою сестру Кассандру изнасилуют прямо в храме Афины. Твой город будет разрушен и сожжен дотла. А Елена вернется к Менелаю.
По мере того как мои слова проникали в разум Приамида, лицо лавагета темнело, а руки начали трястись.
Ярость?
Надеюсь.
Он верит мне.
Но изменит ли это хоть что-нибудь?
— А я? — спросил Эней, когда я замолчал. Точнее, набрал воздуху в грудь для нового пророчества. — Что будет со мной?
— С тобой будет чуть получше, — сказал я. — Ты выживешь. И даже спасешь своего отца. Правда, всю свою жизнь ты проведешь в скитаниях и умрешь на чужбине.
Лучшая ложь — это часть правды. О том, что Энею припишут основание могущественной империи, по сравнению с которой их любимая Троя кажется лишь маленьким провинциальным городком, я счел уместным не говорить. Кто знает, а вдруг Энея Основателя устроит и такой вариант?
Прошлое не изменить, сказал мне когда-то Дэн. Все было, как было, и будет, как будет.
Но за то время, что я провел здесь, Троянская война стала моим настоящим.
Дэн
Вот так.
Он стоял и выбалтывал Домоседу с Итальянцем всю подноготную. Всю правду, по крайней мере, по версии историков.
Зачем?
И почему они его слушают?
Никто пока не знает, что вообще происходит. Внимание всей бригады приковано к изюминке сегодняшнего дня, дуэли Парис — Менелай. Схватка рогоносца с тем, кто ему эти рога наставил.
Но мне почему-то казалось, что наблюдать за полковником Трэвисом будет куда интереснее, и я следил за ним, а не за очередной порцией насилия. Сеанс записи прервался на том, как Алекс напророчил Итальянцу смерть на чужбине, которая по новой версии ему уже не грозит. Смерть ждет Энея здесь, в Троаде.
Но об этом новоявленный пророк знать не может.
Интересно, а что он им еще расскажет?
Первым моим порывом было спрятать эту запись потому что я тайно симпатизировал Алексу и троянцам. Но это было глупо. Допуск к первичным материалам есть у очень немногих, зато очень многих заинтересует, чем таким важным был занят троянский лавагет, что не пошел смотреть на бой с участием своего младшего брата.
Хотя у него этих братьев… Папа Приам был очень плодовитым царем.
Запись увидят. У Алекса будут большие неприятности по возвращении. Невмешательство — вот было главное Условие его контракта.
И вообще я не понимаю, почему его там до сих пор держат.
Теперь-то уж известно, почему мы не можем вести съемки в зоне Олимпа и откуда у Ахилла эти нечеловеческие замашки.
И, что самое странное, зрители воспринимают древнегреческих богов как должное. И обывателя совсем не удивляет сам факт их существования.
Может быть, народ так до конца и не поверил, что это реалити-шоу?
Макс рассказал, что, когда он в последний раз ехал в такси — а было это не так давно, — таксист обронил интересную фразу. Пробок сегодня нет, хвала Зевсу, сказал он. Макс поинтересовался, с какого боку тут Зевс в частности и олимпийские боги вообще, и если уж от них что-то и зависело в нашем мире, например, отсутствие пробок, то благодарить за это следовало бы скорее Гермеса, бога путников. Водитель удивленно посмотрел на Макса, объяснил, что услышанная в телевизоре фраза просто пришлась к слову, а потом задумался.
И до конца поездки слова из него было не вытянуть.
Я дорого бы дал за то, чтобы узнать, о чем он думал. Надеюсь, не о том, чтобы в следующий раз вознести хвалу Гермию Психопомпу.
Я закурил сигарету, и тут вошел академик.
Вид у него был довольно растрепанный. Глаза красные, серое лицо, щеки впали так, будто человек не ел уже пару недель. Волосы стояли если и не дыбом, то очень близко к тому, в руках он машинально вертел какую-то штуковину, предназначение которой мне было абсолютно неизвестно. Конечно, мы с этим проектом все зашиваемся, но чтоб до такой степени…
— Что стряслось? — спросил я.
— А с чего вы взяли, что что-то стряслось? — спросил он.
— Посмотрите в зеркало.
Он принялся озираться по сторонам, рассматривая стены.
— Фигурально выражаясь, — поправился я. — А то у меня нет зеркала.
— Мы, ученые, Данил, фигурально не выражаемся, — наставительно произнес он, присаживаясь. — Мы оперируем фактами и точными понятиями, и, если кто-то советует посмотреть в зеркало, значит, зеркало должно иметь место.
— Извините, — сказал я. — Так что стряслось?
— Вы аналитик?
— Кажется.
— Тогда я дам вам факты, вы их проанализируете и скажете мне, что стряслось.
— Факты точные?
— У меня, молодой человек, других фактов нет.
— Выкладывайте.
— Сегодня в пять часов утра меня разбудил один из моих ассистентов…
Он спал в пять часов утра! Счастливчик!
— …и сообщил, что имеет место утечка энергии из главного блока. Конечно, это нонсенс, если учесть, как у нас все устроено, сколько в цепи предохранителей и резервных блоков, и именно так я своему ассистенту и сказал. Но он продолжал настаивать, а так как сон был все равно испорчен, я пошел посмотреть, в чем там дело. Он оказался прав, у нас действительно была… сложно назвать это утечкой. Энергия уходила в туннель.
— Простите, — сказал я. — Я немного не понимаю. Энергия уходит на то, чтобы поддерживать туннель, так?
— Да.
— Постоянно?
— Да, на поддерживание туннеля требуется огромное количество энергии, но нагрузка постоянна и не скачет. Есть небольшие отклонения только во время сеансов связи, и то это отклонения на одну десятую обычной мощности, не больше. Когда мы отправляли в прошлое этого парня… военного…
— Полковника Трэвиса.
— Да, его. Нагрузка возросла на три десятых. Но сегодня ночью она возросла вдвое. Это… это колоссальное количество…
— Я понимаю. Сеанса связи в тот момент, как я понимаю, не было?
— Нет, до него было еще сорок минут.
— Как долго это продолжалось? Или продолжается и сейчас?
— Нет, всего около получаса. Но мы перерасходовали…
— Это неважно, — сказал я. — Я думаю, что энергии у нас с запасом.
— Это так, но каким образом можно объяснить…
— Кому? Мистеру Картрайту ничего объяснять не надо. Он набрел на золотую жилу и грузит породу самосвалами.
— Я хочу объяснить это хотя бы себе.
— И вы уже что-нибудь придумали?
— Нет.
— Когда мы отправляли в прошлое Алекса, нагрузка увеличивалась на пятнадцать минут?
— Тринадцать минут сорок секунд. Но между тем увеличением и сегодняшним разница в порядок.
— Очень просто, — сказал я. — В тот раз мы отправляли нечто вниз по течению, поэтому энергии почти и не требовалось. А в этот раз нечто продиралось против течения, из прошлого в будущее. Или в настоящее, если хотите.
— Что? Что продиралось?
— Не знаю.
— Абсурд, — сказал он. — И где это нечто? Куда оно делось по прибытии сюда и почему мы его не заметили? Если то, что вы говорите, верно, это нечто должно обладать такими размерами, что незамеченным уйти просто не может. Вы знаете, какой контроль у нас в лаборатории? Я не говорю о мышах, даже муха из прошлого, залети она по какой-либо случайности в туннель и заставь сработать аппаратуру, не проскочит незамеченной.
— А муха может?
— Что?
— Заставить сработать аппаратуру?
— Нет. Все откалибровано. Только диски с информацией. Или этот военный…
— Полковник Трэвис.
— Да, он. Но больше — никто. Мы застраховались от случайностей. Мне казалось, что застраховались на все сто процентов.
— Академик, — сказал я, — вы недавно читали «Илиаду», если я не ошибаюсь.
— Да, читал.
— Вы помните персонажа по имени Эней?
Он задумался.
— Нет, не помню, — сказал он. — У меня склероз относительно всего, что не касается физики. Это важно для вас?
— Нет, — сказал я.
Может, и правда не помнит.
Полковник Трэвис
— И чем дело кончилось? — спросил я.
— Как обычно, — сказал Одиссей, наливая мне вина. — Ничем. Наш богоравный рогоносец начал брать верх, выбил у Париса щит, сломал меч и даже ранил в бедро, но тут троянца накрыло серебристым облаком, через которое Атрид пробиться не смог, а когда оно развеялось, Париса там уже не было. Полагаю, боги его куда-то отволокли. Думаю, что Афродита.
— С чего Афродите вмешиваться?
— Сам подумай, — сказал Лаэртид.
Я подумал.
Боги хотят гибели Трои. Боги против нее и душой, если бы она у них была, находились бы на стороне ахейцев.
Но, с другой стороны, Фетида умоляла Зевса подарить троянцам несколько побед, пока Агамемнон не попросит прощения у ее сыночка. Вот они и дарят.
Такими темпами Ахилл свою невесту получит очень скоро. А Троя, соответственно, огребет неприятностей по полной программе. А что делать?
Гомер…
Тут я заметил, что задумался и пропустил мимо ушей то, что продолжал говорить Лаэртид.
— Что? — переспросил я.
— Мухи, — сказал он.
— Что с ними?
— Здесь, в Троаде, странные мухи, — сказал Одиссей. — Сначала я думал, что мне показалось, и я решил понаблюдать за ними внимательнее. И выяснил, что мне не показалось.
— И что не так с мухами, Лаэртид?
— Их тут два вида, — сказал Одиссей.
— Только-то? Я думал, гораздо больше.
— Да я не о внешности говорю, — сказал он. — А о манере поведения.
Чокнулся, подумал я. Какая у мух манера поведения? Тоже мне, древний энтомолог-любитель. И только потом понял, о чем он говорит.
Я так привык к присутствию камер, что совершенно о них забыл.
— Одни мухи вполне обычные, — сказал Одиссей. — Они летают по всему лагерю, но если и интересуются людьми, то исключительно мертвыми, как и положено мухам. Зато другие почему-то предпочитают живых. Я заметил, что вокруг нас всегда вьются насекомые. Даже когда мы плыли по морю. Куда бы я ни пошел, я могу заметить несколько мух, которые увяжутся за мной. Они не докучают, не жужжат над ухом, но они всегда рядом.
— И что это значит? — спросил я.
— Кто знает. — Он пожал плечами. — Может быть, то, что все мы скоро станем мертвыми, и мухи это чувствуют.
Я успокоился. Не владея должным уровнем технологии, правильных выводов даже хитроумный Одиссей сделать не сможет.
— А иногда мне кажется, что они наблюдают за нами, — сказал Одиссей, ясно давая понять, что я его недооценил.
— Мухи? — Я улыбнулся. — С какой целью?
— Может, у мух тоже есть боги, — сказал Одиссей, пожимая плечами. — И они требуют рассказов о нашей войне… А может быть… Не знаю. Может быть, это и не мухи, а то, что мы принимаем за мух.
Разговор становился слишком опасным, и я поспешил откланяться, сославшись на усталость. Лаэртид меня задерживать не пытался.
Надеюсь, больше никому он свои мысли о насекомых излагать не станет.
Едва я покинул шатер правителя Итаки, как в него вошли двое золотых щитов Агамемнона. Мне стало любопытно, и я вывел на дисплей изображение с камеры, следящей за Одиссеем. Ванакт ванактов призывал хитроумного к себе. Надеюсь, не для того чтобы поговорить о странном поведении насекомых.
На самом деле причина могла быть только одна. Неудача Менелая выбила Агамемнона из колеи, и он решил вернуть расположение богов.
Но поскольку лично извиняться перед каждой мелкой сошкой вождю вождей не пристало, он решил задействовать для этих целей хитроумного итакийца, преисполненного козней различных и мудрых советов.
Я продолжал следить за Одиссеем, медленно бредя по лагерю ахейцев. Настроение воинов варьировалось от очень плохого до смертельно унылого. После выступления на стороне троянцев самого Зевса, череды военных неудач и чудесного спасения Париса мало кто верил в успех предпринятой Атридами операции. Для того чтобы снова вдохнуть в них боевой дух, понадобится чудо. Одного возвращения Ахилла будет мало. Это на мой посторонний и независимый взгляд.
Атриды приняли басилея Итаки в шатре вождя вождей с поистине царскими почестями. Он был препровожден в приватную часть шатра, усажен на почетное место, напоен вином и осыпан комплиментами.
Одиссей принимал сии почести довольно угрюмо. Его нелюбовь к Атридам ни для кого не была секретом, включая и самих Атридов.
— Мы проигрываем войну, Лаэртид, — сказал Агамемнон, разом покончив с предварительными ласками и перейдя к делу. — И все из-за этого мальчишки. Согласно предсказаниям, он должен был преподнести нам город на блюде, а вместо этого он делает все, чтобы мы легли под троянскими стенами.
— Ты сам вырыл себе яму, Атрид, — сказал Одиссей. — Боги покровительствуют этому юнцу и дают ему все, о чем бы он ни попросил. Почему ты не делаешь так же? Ты решил поставить себя выше Зевса?
— Как смеешь ты так разговаривать с вождем, коему клялся в верности?! — вскипел Менелай.
— Успокойся, брат, — сказал старший Атрид. — Одиссей прав, а я — нет. Мне не следовало отказывать Ахиллу столь прямо. Что ты мне посоветуешь сделать теперь, Лаэртид?
— Все, о чем он попросит, — сказал Одиссей. — Армия деморализована, воинский дух твоих солдат раздавлен. Если что-то и может вернуть былой настрой, так это возвращение Ахилла и громкая победа.
— Ты же понимаешь, Лаэртид, что я не могу дать ему все, — сказал Агамемнон. — Ибо тогда он будет думать, что он сильнее и славнее меня. А потом, став моим родственником…
— Став твоим родственником и наследником, он попытается устранить тебя и сесть на микенский престол, — сказал Одиссей. — Он уничтожит всех, кто стоит между ним и троном.
— Народ его не примет.
— Народ примет кого угодно. Он — герой, а простолюдины любят героев. Кроме того, его поддержит армия. Твоя армия, Атрид.
Я улыбнулся. Одиссей делал все от него зависящее, чтобы Атрид и сын Пелея остались в ссоре. Их союз был губительным для Трои и обещал быструю победу ахейцам. Я все еще помнил, как Ахилл взобрался на крепостную стену в первый же день осады.
— Ты сам построил для себя эту ловушку, — повторил Одиссей.
— Мы не возьмем Трою без Ахилла, — мрачно сказал Менелай.
— Троя — это всего лишь город, — сказал Лаэртид. — Ахилл — всего лишь воин. Один воин не может выиграть войну. Тебе надо, чтобы Ахиллес вернулся в строй, Атрид, и боги снова обратили на тебя свой взор. Но тебе совсем необязательно, чтобы твой новый зять дожил до конца осады.
— Ты предлагаешь…
— Предательство, — уточнил Одиссей. — Удар в спину. Неужели тебе незнакома такая тактика, Атрид?
— Убить Пелида? Но как?
— Пусть этот вопрос волнует убийц, но не вождя вождей, — сказал Одиссей. — Пообещай Ахиллу Ифигению, пообещай ему троянский престол сразу после победы и микенский после твоей смерти. Сделай так, чтобы он вернулся в бой. А потом отдай приказ своим золотым щитам. У нас ведь тут война, знаешь ли. Люди на войне умирают каждый день. Сотнями. Тысячами.
В конце концов Лаэртид уговорил Агамемнона пожертвовать дочерью и был отправлен к сыну Пелея с извинениями и дарами от вождя вождей. Утром в Микены отплыл корабль, который должен был привезти Ифигению в Троаду. Ахилл не желал ждать окончания войны и намеревался провести обряд прямо на поле битвы. Как все и ожидали.
Неуязвимый воин вернулся в битву.
