Черный колосс
…Ночь Силы, когда сама Судьба величественно ступала по коридорам мира, словно колосс, восставший из древней гранитной колыбели…
Э. Хоффман Прайс. Девушка из Самарканда
1
Над таинственными и загадочными руинами Кутчемеса повисла вековая тишина, но в ней ощущался Страх. Он же трепетал в голове Шеватаса, принца воров, заставляя его резко и учащенно дышать сквозь стиснутые зубы.
Он казался самому себе единственным крошечным средоточием жизни среди колоссальных памятников запустения и разрушения. Даже стервятник не кружил черной точкой в бескрайних голубых просторах небес, выглаженных палящим солнцем до полной прозрачности. По обе стороны вздымались мрачные реликты давно забытой чужой эпохи: огромные каменные колонны, вонзающие свои остроконечные вершины в небо; длинные извилистые пунктиры полуразрушенных стен; обрушившиеся циклопические каменные блоки; расколотые фрески, жуткие черты которых стерли ветра и пыльные бури. От горизонта до горизонта протянулась голая пустыня без признаков жизни, рассеченная руслом давно высохшей реки, и в самой ее середине над сверкающими клыками руин и колоннами, торчавшими среди обломков, словно сломанные мачты затонувших кораблей, возвышался купол из слоновой кости, перед которым, дрожа, замер Шеватас.
Купол этот покоился на гигантском мраморном пьедестале, который, в свою очередь, являлся органичным продолжением ступенчатой возвышенности, расположенной на берегу древней реки. Широкие ступени вели к огромной бронзовой двери купола, общая конструкция которого напоминала половинку титанического яйца, установленного на ровное основание. Сам купол был сделан из слоновой кости и сверкал, словно отполированный чьими-то неведомыми руками. Точно так же блестели и переливались остроконечная башенка с золотым шпилем и надпись на куполе, сделанная иероглифами и растянувшаяся на несколько ярдов. Никто на земле не мог прочитать эти буквы, но Шеватас содрогнулся от смутных догадок, которые они навевали. Дело в том, что вор принадлежал к очень древней расе, чьи мифы уходили в такую седую древность, которая и не снилась современным племенам.
Шеватас был жилистым и гибким, как и подобает самому известному из всех воров Заморы. Свою круглую голову красивой и правильной формы он брил наголо, а из одежды на нем была лишь алая атласная набедренная повязка. Как и все представители его народа, он был очень смуглым, и на узком лице с резкими хищными чертами выделялись пронзительные черные глаза. Пальцы у него были длинными, тонкими и нервными, как крылья мотылька. На шитом золотом поясе висел в ножнах тисненой кожи короткий и узкий меч, эфес которого украшали драгоценные камни. Шеватас обращался с оружием с явной и преувеличенной осторожностью. Создавалось впечатление, что прикосновения ножен к обнаженной коже бедра заставляли его вздрагивать. Впрочем, на то у него были веские причины.
Таким был Шеватас, первый среди воров, чье имя с благоговейным трепетом произносили в притонах Болота и мрачных катакомбах под храмом Бела – бога, которого вот уже добрую тысячу лет прославляли и воспевали мифы и предания. Но сейчас, когда он стоял перед куполом из слоновой кости в Кутчемесе, сердце его глодал страх. Старинная постройка одним своим видом внушала сверхъестественный ужас. Три тысячи лет ее жгло безжалостное солнце и терзали ветра, но золото и слоновая кость по-прежнему сияли так же ярко, как и в тот день, когда неведомые руки возвели ее на берегу безымянной реки.
Словом, аура древних развалин была зловещей и сверхъестественной. Да и сама пустыня, раскинувшаяся к юго-востоку от границ Шема, считалась таинственной и загадочной. Шеватас знал, что в нескольких днях караванного пути на верблюдах к юго-западу отсюда течет великая река Стикс, совершая поворот под прямым углом к своему прежнему руслу, после чего направляется строго на запад, впадая в далекое море. В точке ее поворота и начинались земли Стигии, смуглой владычицы Юга, просторы которой, омываемые великой рекой, брали начало прямо из песков пустыни.
На востоке, как помнил Шеватас, пустыня сменялась степью, которая тянулась до самого гирканского королевства Туран, с варварской роскошью вставшего на берегах огромного внутреннего моря. В семи днях пути на север пустыня переходила в гряду голых и неприветливых холмов, за которыми начиналось плодородное нагорье Котха, самого южного государства хайборийской расы. На западе пески пустыни постепенно сменялись луговыми угодьями Шема, тянувшимися вплоть до самого океана.
Шеватас прекрасно знал все вышеперечисленное, не придавая, впрочем, особого значения этому знанию, – так горожанин прекрасно ориентируется на улицах родного города. Он любил странствовать по миру и мародерствовать в самых дальних его королевствах. Но сейчас он колебался, стоя на пороге величайшей авантюры в своей карьере, предвкушая и страшась самой богатой добычи в своей жизни.
В куполе цвета слоновой кости покоился прах Тугры Хотана, темного колдуна, правившего Кутчемесом три тысячи лет назад, когда королевство Стигия простиралось далеко на север от великой реки, через все луга и пастбища Шема, захватывая и высокогорье. В те времена хайборийцы всесокрушающей волной хлынули на просторы Юга, покинув пределы своей родной земли у самого Северного полюса. Это великое переселение растянулось на века и тысячелетия. Но во время правления Тугры Хотана, последнего из магов Кутчемеса, орды сероглазых и рыжеволосых северных варваров в волчьих шкурах и чешуйчатых кольчугах пришли сюда, на плодородное нагорье, чтобы огнем и мечом создать здесь королевство Котх. Подобно гигантской приливной волне, они захлестнули Кутчемес, омыли его мраморные башни кровью, и северное королевство Стигия прекратило свое существование, захлебнувшись в огне пожаров и грабежей.
Но пока варвары бесчинствовали на улицах города и вспарывали животы его лучникам, Тугра Хотан проглотил странное и ужасное снадобье, после чего жрецы в масках поместили его в могилу, которую он приготовил для себя собственноручно. Затем его фанатики и приверженцы совершили в гробнице обряд массового самоубийства, а вот варварам так и не удалось ни взломать дверь в усыпальницу, ни поджечь или разграбить ее. Они не стали задерживаться и двинулись дальше, превратив огромный город в руины, а Тугра Хотан невозбранно заснул вечным сном в своей гробнице, и запустение понемногу подтачивало величественные колонны, а река, что питала и кормила его земли в древности, пересохла и затерялась в песках.
Говорили, что вокруг костей великого колдуна лежат горы драгоценностей, и многие воры пытались добыть их, прельстившись несметными сокровищами. Но все они или погибли ужасной смертью на пороге усыпальницы, или же умерли во сне от страшных кошмаров с пеной безумия на губах.
Вот почему Шеватаса пробирала холодная дрожь, когда он смотрел на величественный купол, и была она вызвана не только легендой, которая гласила, что кости чародея стережет огромная змея. Имя Тугры Хотана испокон веков окутывал флер сверхъестественного ужаса и смерти. Со своего места вор видел развалины древнего зала, в котором закованные в цепи пленники преклоняли колени, после чего верховный жрец отрубал им головы, принося кошмарные жертвы Сету, богу-змею Стигии. Где-то рядом притаился и колодец, темный и бездонный, в который сбрасывали отчаянно вопящих жертв, дабы умиротворить жуткое бесформенное чудовище, поднимавшееся на поверхность из самых глубин ада. Легенды гласили, что Тугра Хотан был больше чем человек. Его культ, пусть и выродившийся, сохранился до сих пор, и почитатели колдуна чеканили монеты с его профилем, дабы умершие могли переправиться с их помощью через великую реку Подземелья, материальной тенью которой стал Стикс. Шеватас собственными глазами видел эти монеты, которые клали мертвым под язык, и лик колдуна навсегда запечатлелся в его памяти.
Но он постарался отогнать от себя эти страхи и поднялся по ступеням к бронзовой двери, на гладкой поверхности которой не было и следа запора или замка. Однако он знал, что делает, когда знакомился с самыми темными культами, прислушивался к хриплому шепоту приверженцев Скелоса, собиравшихся под полночными деревьями, и читал запрещенные книги Вателоса Слепого в железных обложках.
Присев на корточки, он принялся ощупывать верхнюю ступеньку ловкими пальцами; их чувствительные подушечки нашли невидимые глазу выступы, которые не сумели бы обнаружить менее удачливые искатели. Он стал нажимать на них в строго определенной последовательности, бормоча под нос давно забытые заклинания чужого языка. Нажав на последний выступ, вор в страшной спешке вскочил и нанес быстрый удар раскрытой ладонью в самый центр двери.
Не последовало скрипа пружин или петель – дверь просто отъехала вглубь, и Шеватас шумно выдохнул сквозь стиснутые зубы. Взору его предстал короткий узкий коридор. Именно по нему отъехала бронзовая дверь, которая сейчас неподвижно замерла в самом конце. Потолок, пол и стены туннеля были выложены слоновой костью, и из небольшого проема сбоку, шурша чешуйчатой кожей, выскользнул жуткий монстр, поднял голову и взглянул на незваного гостя страшными, светящимися в темноте глазами. Это была змея длиной в двадцать футов с радужной чешуей.
Вор не стал терять времени зря, гадая, в каком бездонном подземелье под куполом обитало чудовище. Он осторожно вытащил из ножен меч, с лезвия которого капала та же самая зеленоватая жидкость, что пенилась на огромных, похожих на скимитары клыках рептилии. Клинок был закален в яде таких же змей, и описание того, как вору удалось добыть его в кишащих дьявольскими созданиями болотах Зингары, достойно было отдельной саги.
Шеватас осторожно, на цыпочках двинулся вперед, согнув колени, готовый с быстротой молнии отпрыгнуть в сторону. И ему понадобилась вся его стремительность и ловкость, когда змея изогнула шею и нанесла удар, настолько быстрый, что глаз не успевал за ним. Несмотря на все свои умения и мужество, Шеватас наверняка бы погиб на месте, но тут на помощь ему пришел счастливый случай. Его продуманные планы о том, как он отпрыгнет в сторону и отрубит змее голову клинком, пошли прахом из-за неслыханной быстроты, с которой рептилия атаковала его. Вор успел лишь выставить перед собой меч, вскрикнуть и непроизвольно зажмуриться. Но тут какая-то сила вырвала клинок у него из руки, а коридор наполнился гулким грохотом и шипением.
Открыв глаза и с изумлением обнаружив, что все еще жив, Шеватас увидел, что гигантская змея бьется в ужасных конвульсиях и что его меч пронзил ее челюсти. Совершенно случайно он выставил его перед собой в тот самый момент, когда рептилия нанесла удар, и та с размаху напоролась на острие. Еще через несколько мгновений змея свернулась кольцами и замерла, по телу ее несколько раз прокатилась дрожь и стихла: яд сделал свое дело.
Осторожно перешагнув через нее, вор всем телом навалился на дверь, которая на сей раз скользнула в сторону, открывая ему доступ в купол. Шеватас вскрикнул от неожиданности: вместо полной темноты, которую он ожидал найти, купол изнутри заливал кроваво-красный свет, настолько яркий и прерывистый, что на него было больно смотреть. Он исходил от огромного самоцвета, висевшего под потолком в самом центре купола. От изумления у Шеватаса отвисла челюсть, хотя он уже привык к виду несметных сокровищ. Они лежали здесь повсюду – горы бриллиантов, сапфиров, рубинов, бирюзы, опалов и изумрудов; зиккураты нефрита, агатов и лазурита; пирамиды золотых и серебряных слитков; мечи с украшенными самоцветами эфесами в ножнах с золотой чеканкой; золотые шлемы с цветными гребнями из конского волоса, черными или ярко-алыми плюмажами; кирасы с серебряной чеканкой; украшенные драгоценными камнями перевязи, надетые три тысячи лет назад на королей-воинов перед погребением; кубки, вырезанные из цельных самоцветов; черепа, покрытые позолотой, в глазницы которых были вставлены лунные камни; ожерелья из человеческих зубов, оправленных в драгоценные камни. Пол из слоновой кости покрывал слой золотой пыли толщиной в несколько дюймов, которая искрилась в малиновых отсветах мириадами переливчатых искорок. Вор стоял на пороге страны чудес и неслыханной роскоши, попирая звезды своими обутыми в сандалии ногами.
Но взгляд Шеватаса был прикован к хрустальному помосту, возвышавшемуся посреди сверкающего великолепия прямо под красным самоцветом, на котором должны были лежать тронутые тленом кости, превратившиеся в пыль под грузом веков. Вор безотрывно смотрел на возвышение, и смертельная бледность залила его смуглое лицо. Кровь застыла у него в жилах, по спине пробежал предательский холодок, а кожа съежилась от ужаса, и лишь губы беззвучно шевелились, не произнося ни звука. Но вот он внезапно обрел голос в страшном и диком крике, который жутким эхом прокатился под высокими сводами купола. И вновь вековечная тишина опустилась на развалины таинственного и загадочного Кутчемеса.
2
По лугам и пастбищам бродили слухи и наконец достигли городов хайборийцев. Вести настигали караваны – эти длинные вереницы верблюдов, медленно бредущих по пескам, погоняемых худощавыми и поджарыми остроглазыми мужчинами в белых халатах. Их передавали друг другу загонщики на пастбищах, обитатели шатров и палаток и жители приземистых каменных городов, в которых цари с завитыми иссиня-черными бородками поклонялись в изощренных ритуалах пузатым божкам. Слухи достигли предгорий, где оборванные и изможденные язычники потрошили торговые караваны. Новости поднялись на плодородные нагорья, где над голубыми водами рек и озер высились величественные города; слухи маршем прошлись по широким белым дорогам, по которым двигались запряженные волами повозки, мычащие стада, богатые купцы, закованные в сталь рыцари, жрецы и лучники.
Слухи шли из пустыни, что лежала к востоку от Стигии, далеко на юг от Котхийских предгорий. У кочевых племен объявился новый пророк. Люди говорили о племенной междоусобице, о том, что на юго-востоке собираются стаи стервятников, и об ужасном предводителе, который вел свои многочисленные орды к победе. Стигийцы, являвшие собой вечную угрозу северным нациям, явно не имели к происходящему никакого отношения. Они сами собирали армии на восточных границах, а их жрецы плели заклинания, готовясь дать бой этому колдуну из пустыни, которого люди прозвали Натохком, Колдуном в Маске, потому что он никогда не открывал своего лица.
Но орды волной катились на северо-запад, и цари с иссиня-черными бородками умирали один за другим перед алтарями своих пузатых богов, а их обнесенные мощными стенами города тонули в крови. Говорили, что Натохк со своими приверженцами, хором читающими гимны, нацелился на хайборийские нагорья.
Набеги кочевников пустыни были, в общем-то, обычным делом, но последние события свидетельствовали, что сейчас речь идет не просто об очередном разбое. Ходили упорные слухи, что Натохк сумел объединить под своей рукой тридцать кочевых племен и пятнадцать городов и что к нему присоединился даже мятежный стигийский принц. Появление последнего придало противостоянию характер настоящей войны.
В своей обычной манере большая часть хайборийских государств решила проигнорировать всевозрастающую угрозу. Но в Хорайе, отделенной от шемитских земель стараниями котхийских авантюристов, все-таки восторжествовал здравый смысл. Княжеству, лежащему к юго-востоку от Котха, предстояло в полной мере ощутить на себе все прелести вторжения. Кроме того, его молодой владыка попал в плен к подлому королю Офира, который колебался и раздумывал, не зная, на что решиться – то ли вернуть юношу на трон за баснословный выкуп, то ли передать его скупому и жадному королю Котха, который в обмен предлагал не золото, а заключение выгодного договора. Тем временем оказавшимся в затруднительном положении княжеством правила молоденькая принцесса Ясмела, сестра князя.
Менестрели воспевали ее красоту на просторах Запада, и в ней и впрямь воплотились лучшие черты гордой королевской династии. Но в эту ночь принцесса позабыла о гордости. В ее комнате с лазуритовым куполообразным потолком мраморный пол покрывали шкуры редких зверей, а стены были увешаны шитыми золотом гобеленами. На бархатных кушетках вокруг королевской кровати, стоящей на золотом помосте под шелковым пологом, забылись тяжелым сном десять девушек. Это были дочери высшей знати княжества, и на их изящных руках и лодыжках красовались изысканные, усыпанные самоцветами браслеты. Впрочем, сама принцесса Ясмела не нежилась в своей застеленной атласным покрывалом постели. Обнаженная, она простерлась ниц на голом мраморе, как самая смиренная просительница. Темные волосы волной рассыпались у нее по плечам, а тонкие пальчики судорожно сплелись в замок. Она извивалась в объятиях безумного ужаса, от которого кровь стыла в жилах, дыбом поднимались волосы на затылке и мурашки бегали по ее алебастровой коже.
Над ней, в самом темном углу мраморной спальни, нависала огромная и зловещая бесформенная тень. Ее отбрасывало не какое-нибудь живое создание из плоти и крови. Нет, это был сгусток темноты, смутное пятно, чудовищный инкуб, которого вполне можно было бы счесть порождением ночных кошмаров, если бы не острые лучики ослепительного желтого света, сверкавшие, подобно жутким зрачкам, из клубящейся черноты.
Вдобавок, монстр обладал голосом – низким и свистящим, совершенно нечеловеческим, более всего похожим на негромкое шипение змеи, чем на что-либо еще: его не мог издать простой смертный. Звук этот, как и смысл речей, наполнял Ясмелу невыразимым ужасом, и она в отчаянии извивалась на полу так, как будто ее стегали хлыстом, словно стремясь физическими судорогами избавить свой разум от вкрадчивой гнусности чуждого присутствия.
– Ты предназначена мне и будешь моей, принцесса, – со злорадным вожделением шипел голос. – Еще до того, как очнуться от очень долгого сна, я выбрал тебя и возжелал, но меня цепко удерживало древнее заклятие, с помощью которого мне удалось скрыться от своих врагов. Я – душа Натохка, Колдуна в Маске! Хорошенько посмотри на меня, принцесса! Очень скоро ты узришь меня в человеческом облике и полюбишь!
Отвратительное шипение сменилось злобным хихиканьем, и Ясмела, застонав, принялась в ужасе колотить маленькими кулачками по мраморным плитам пола.
– Я сплю в дворцовой палате Акбатана, – зловеще шептал голос. – Там покоится мое тело, кости которого облечены плотью. Но оно – всего лишь пустая оболочка, которую на краткий миг покинул дух. Если бы ты могла выглянуть в окно дворца, то уразумела бы всю тщету сопротивления. Пустыня похожа на розовый сад под луной, где цветут костры ста тысяч воинов. Подобно лавине, сорвавшейся с горного склона и с каждым мигом набирающей силу и скорость, я обрушусь на земли своих старинных врагов. Их цари преподнесут мне в дар свои черепа, из которых я сделаю кубки для вина, а их женщины и дети станут рабами рабов моих рабов. Долгие годы забытья сделали меня сильным и непобедимым… Но ты – ты станешь моей королевой, о принцесса! Я научу тебя давно забытым древним наслаждениям. Мы… – Поток непристойностей, извергавшийся изо рта этого призрачного колосса, заставил Ясмелу застонать и вздрогнуть всем телом, словно в ее лакомую обнаженную плоть впился жестокий хлыст.
– Помни о том, что я тебе сказал! – прошептал бесплотный ужас. – Пройдет совсем немного времени, и ты станешь моей!
Ясмела, прижавшись щекой к мраморным плитам и зажимая уши тоненькими пальчиками, все-таки расслышала странный шелестящий звук, похожий на хлопанье крыльев гигантской летучей мыши. Со страхом подняв голову, она увидела лишь луну, бросавшую в окно луч света, который подобно серебряному мечу упирался в то место, где только что клубился жуткий призрак. Дрожа всем телом, она поднялась на ноги, нетвердой походкой приблизилась к атласной кушетке и упала на нее, истерически всхлипывая. А девушки продолжали спать как ни в чем ни бывало, и лишь одна из них потянулась, зевнула и обвела спальню сонным взглядом. В следующее мгновение она уже стояла на коленях подле кушетки, обеими руками обнимая Ясмелу.
– Что? Что случилось? – Темные глаза расширились от страха. Ясмела порывисто обняла подругу.
– Ох, Ватиза, он приходил снова! Я видела его… слышала, как он говорит! Он назвался – его зовут Натохк! Это сам Натохк! И это не кошмар – он навис надо мной, пока остальные девушки крепко спали, словно одурманенные. Что… что же мне делать?
Ватиза задумчиво покрутила золотой браслет, обвивавший ее пухлую ручку.
– Принцесса, – проговорила она наконец, – нет сомнений, что никто из смертных не в силах справиться с ним, и талисман, который дали вам жрецы Иштар, бессилен. Значит, нам следует обратиться к забытому оракулу Митры.
Несмотря на недавно пережитый страх, Ясмела вновь содрогнулась. Вчерашние боги легко становились завтрашними дьяволами. Котхийцы уже давно перестали поклоняться Митре, позабыв о некогда главном хайборийском боге. Ясмела смутно помнила, что, будучи очень старым, божество, кажется, отличалось ужасным характером. Теперь же люди боялись Иштар, как и всех богов Котха. Собственно, котхийская культура являла собой причудливое смешение шемитских и стигийских традиций. Простота хайборийцев уступила место чувственным, пышным, но деспотичным обычаям Востока.
– Митра поможет мне? – Ясмела нетерпеливо схватила Ватизу за запястье. – Мы так долго поклоняемся Иштар…
– Конечно, поможет! – Ватиза была дочерью офирейского жреца, который принес с собой обычаи своего народа, когда, спасаясь от преследования политических противников, бежал в Хорайю. – Ступайте в усыпальницу! Я пойду с вами.
– Идем! – Ясмела вскочила, но тут же запротестовала, когда Ватиза попыталась одеть ее. – Не следует приходить в святилище разодетой в шелка и атлас. Я пойду обнаженной, нет, поползу на коленях, как подобает смиренной просительнице, дабы Митра не счел, что мне недостает покорности.
– Вздор! – Ватиза не питала никакого уважения к обрядам, которые полагала ложными и фальшивыми. – Митра предпочитает, чтобы люди стояли перед ним, выпрямившись во весь рост, а не ползали на брюхе, как жалкие червяки, или поливали его алтарь кровью животных.
Выслушав заслуженную отповедь, Ясмела позволила девушке одеть себя в легкую шелковую блузку без рукавов, поверх которой та набросила на свою госпожу атласную тунику, перехватив ее на талии широким бархатным кушаком. Стройные ножки принцессы украсили атласные туфельки без задников, после чего Ватиза несколькими уверенными движениями своих ловких пальчиков привела темные волнистые кудри Ясмелы в порядок. Затем принцесса последовала за девушкой, которая откинула в сторону тяжелый, шитый золотом гобелен и отперла замок двери, скрывавшейся за ним. Дверь выходила в узкий извилистый коридор, и девушки быстро зашагали по нему, миновали еще одну дверь и оказались в просторном холле. Здесь стоял стражник в позолоченном шлеме с гребнем, серебряной кирасе и украшенных золотой насечкой ножных латах, сжимая обеими руками тяжелую обоюдоострую алебарду.
Быстрый жест Ясмелы остановил уже готовое сорваться с его губ восклицание, и, отдав честь, он вновь занял свой пост у дверей, неподвижный, как отлитая из бронзы статуя. Девушки же пересекли холл, который выглядел загадочно и таинственно в свете факелов, укрепленных на высоких стенах, и сошли вниз по лестнице, причем Ясмела дрожала, глядя на тени, притаившиеся в темных углах. Спустившись на три этажа, они наконец остановились в узком коридорчике, арочный потолок которого украшали драгоценные камни, пол был выложен хрустальными блоками, а стены задрапированы расшитой золотой нитью тяжелой тканью. Они осторожно двинулись по этому сверкающему туннелю, держась за руки и направляясь к широкому позолоченному входу.
Ватиза распахнула дверь, за которой оказалась усыпальница, давно забытая всеми, за исключением немногих оставшихся верными приверженцев да царственных гостей, прибывающих ко двору Хорайи, ради которых, собственно, храм и содержался. Ясмела еще никогда не бывала здесь, хотя и родилась во дворце. В отличие от пышно убранных храмов Иштар, эта усыпальница отличалась строгой простотой, достоинством и сдержанной красотой, столь характерной для культа Митры.
Потолок терялся в вышине, хотя и не был куполообразным, и, так же как пол и стены, был выложен плитами белого мрамора, причем последние украшала строгая полоска отделанного золотом бордюра. За алтарем из прозрачного зеленого жадеита, незапятнанного жертвоприношениями, высился пьедестал, на котором стояло материальное воплощение божества. Ясмела с трепетом вглядывалась в могучий разворот широких плеч, четкие и правильные черты лица – широко расставленные большие глаза, патриаршую бороду, волнистые кудри густых волос, перехваченных простой лентой у висков. Перед нею, хотя она и не сознавала этого, предстало подлинное искусство в своей высшей форме – свободное, ничем не стесненное художественное самовыражение расы, отличающейся чувством красоты и не обремененной излишествами символизма.
Она преклонила колени, а потом и пала ниц, невзирая на увещевания Ватизы, и та на всякий случай последовала примеру своей госпожи: в конце концов, она была всего лишь обычной девушкой и усыпальница Митры внушала ей благоговейный страх. Но даже при этом она не смогла удержаться, чтобы не прошептать Ясмеле на ухо:
– Это всего лишь символ бога. Никто не взял на себя смелость утверждать, что знает, как выглядит Митра. И здесь, перед нами, всего лишь его идеализированный образ, совершенный настолько, насколько его в состоянии представить человеческий разум. Он не живет в этом холодном камне, как уверяют вас жрецы, говоря об Иштар. Он везде – над нами и вокруг нас, а спит в вышине, среди звезд. Но здесь представлена его сущность. Так что смело обращайтесь к нему.
– И что я должна говорить? – запинаясь, прошептала Ясмела.
– Прежде чем вы откроете рот, Митра уже знает все, что вы хотите ему сказать, – начала Ватиза.
И тут обе девушки вздрогнули, когда в вышине над ними зазвучал голос. Глубокий и спокойный, похожий на колокольный звон, он, казалось, шел отовсюду, а не только от каменного изображения бога. По телу Ясмелы вновь пробежала дрожь, когда к ней обратился бесплотный голос, но на сей раз это была не дрожь страха или отвращения.
– Тебе необязательно говорить, дочь моя, потому что мне известны твои желания. – По комнате прокатились глубокие музыкальные тона, похожие на волны, что ритмично набегают на залитый солнцем золотой пляж. – Только одним способом ты можешь спасти свое княжество, и, спасая его, ты спасешь мир от зубов змеи, что выползла на свет из тьмы веков. Ты должна в одиночку выйти на улицу и вверить свое княжество первому встреченному тобой мужчине.
Голос, звук которого почему-то не порождал эхо, умолк, и девушки обменялись недоумевающими взглядами. Затем, одновременно поднявшись, они вышли из усыпальницы и молчали до тех пор, пока вновь не оказались в спальне Ясмелы. Принцесса выглянула в окно, забранное золотой решеткой. Луна скрылась за тучами. Было уже далеко за полночь. Разухабистое гулянье в садах и на крышах закончилось. Хорайя забылась тяжелым сном под звездами, огни которых, казалось, отражались в свете факелов, установленных в садах, вдоль улиц и на плоских крышах домов, где спали люди.
– Что вы намерены делать? – дрожа всем телом, прошептала Ватиза.
– Подай мне накидку, – стиснув зубы, ответила Ясмела.
– Но оказаться одной в такой час на улице! – воскликнула Ватиза.
– Митра сказал свое слово, – откликнулась принцесса. – Был ли это глас бога или фокус жреца, не имеет значения. Я иду!
Закутавшись в просторную шелковую накидку, полностью скрывшую очертания ее стройной фигурки, Ясмела быстрым шагом прошла по коридорам и приблизилась к бронзовой двери, у которой, разинув рты от удивления, стояли и смотрели на нее несколько копейщиков. Это крыло дворца выходило прямо на улицу; со всех остальных сторон его окружали обширные сады, обнесенные высокой стеной. Ясмела выскользнула на улицу, освещенную светом факелов, развешанных на стенах через равные промежутки.
Девушка заколебалась на мгновение. Потом, прежде чем решимость покинула ее, она закрыла за собой дверь. По телу ее пробежала легкая дрожь, когда она взглянула сначала направо, а потом налево: в обе стороны тянулась пустынная, погруженная в сонную тишину улица. Эта дочь аристократов еще никогда не выходила без сопровождения за пределы родового дворца. Взяв себя в руки, она быстро зашагала прочь. Ее ноги, обутые в атласные туфельки, мягко ступали по камням мостовой, но от звука собственных шагов сердечко у девушки испуганно забилось, казалось, у самого горла. Она представила себе, как громоподобное эхо разносится по погруженному в зловещую темноту городу и будит оборванцев с красными крысиными глазками, затаившихся в притонах среди сточных канав. В каждой тени ей чудился наемный убийца, и девушке казалось, что в дверных проемах ее поджидают темные псы преисподней.
И вдруг она вздрогнула всем телом и остановилась. Впереди, на жуткой в своем безмолвии и пустынной улице, показалась чья-то фигура. Ясмела быстро отпрянула в тень, которая теперь казалась ей надежным убежищем, боясь, что незнакомец услышит стук ее сердца. Приближающаяся фигура, впрочем, ступала не украдкой, как шел бы вор, и не старалась быть незаметной, как припозднившийся путник. Нет, человек шагал по самой середине ночной улицы с таким видом, словно ему нечего было опасаться. В его походке сквозило самодовольство, и шаги эхом отдавались от стен домов. Она хорошо разглядела его, когда он проходил мимо факела: высокий мужчина в кольчужном хауберке наемника. Ясмела собралась с духом и вышла из тени, кутаясь в свою накидку.
– Са-ха! – Лезвие его клинка с тихим шелестом вылетело из ножен.
Но меч замер в воздухе, когда наемник увидел, что перед ним стоит всего лишь женщина. Однако он метнул быстрый взгляд поверх ее головы, вглядываясь в темноту в поисках возможных сообщников.
Он застыл перед ней, опустив руку на эфес меча, выглядывавшего из-под ярко-красного плаща, что свободно ниспадал с его широких плеч, обтянутых кольчужной рубашкой. Оранжевый свет факелов тускло блестел на полированной стали его наколенников и шлема. В глазах мужчины полыхало зловещее синее пламя. Одного взгляда принцессе хватило, чтобы понять – он родился не в Котхе, а когда мужчина заговорил, то она убедилась, что он и не хайбориец. Одет он был как капитан наемников, а среди них встречались представители самых разных рас и народностей, равно как и обитатели диких и цивилизованных земель. Но в манерах и осанке воина чувствовались волчьи повадки, которые с головой выдавали в нем варвара. Глаза цивилизованного человека, будь он даже преступником или сумасшедшим, не могли гореть столь яростным пламенем. От него пахло вином, но он не покачивался и язык у него не заплетался.
– Тебя что, забыли на улице? – поинтересовался он на своем варварском котхийском, подходя к ней вплотную. Его пальцы сомкнулись у нее на запястье, не причиняя боли, но она чувствовала, что он может переломать ей косточки без малейшего усилия. – А я, видишь ли, вышел из последней винной лавки, которая еще была открыта, – да пошлет Иштар проклятия на головы тех трусливых реформаторов, что закрывают кабаки! «Пусть лучше мужчины спят, чем пьют», – говорят они. Ну да, чтобы они могли лучше работать и сражаться за своих хозяев! Бесхребетные евнухи, вот кто они такие. Когда я служил наемником в Коринтии, мы предавались пьянству по ночам, а днем дрались насмерть – да так, что кровь ручьем текла по лезвиям наших мечей. Но кто ты такая, девочка моя? Ну-ка, сними эту чертову маску…
Принцесса ловким движением отпрянула, стараясь при этом не оскорбить и не оттолкнуть его. Она понимала всю опасность своего положения, оставшись на пустынной улице с пьяным варваром наедине. Если он догадается, кто она такая, то лишь посмеется над ней или просто уйдет. Она даже не была уверена, что он не перережет ей горло. Мужчины-варвары были способны на самые необъяснимые поступки. Она постаралась подавить поднимающийся в груди страх.
– Не здесь, – рассмеялась она. – Пойдем со мной…
– Куда? – В жилах у него взыграла кровь, но варвар по-прежнему соблюдал осторожность, как волк-одиночка. – В какой-нибудь притон, где меня ограбят?
– Нет, нет, клянусь! – Ей пришлось приложить недюжинные усилия, чтобы не дать ему поднять вуаль, закрывавшую ее лицо.
– Дьявол тебя забери, красавица! – негодующе проворчал он. – Ты ничуть не лучше гирканских девчонок с этой твоей вуалью. Эй, дай мне хотя бы взглянуть на твою фигурку!
Прежде чем она успела помешать ему, он сорвал с нее накидку, и принцесса услышала, как у варвара перехватило дыхание, а потом он с шумом выдохнул сквозь стиснутые зубы. Он нелепо застыл на месте, держа в руках накидку и глядя на нее так, словно вид ее богатого одеяния отрезвил его. Ясмела заметила, что в глазах у него вспыхнуло подозрение.
– Кто ты такая, дьявол тебя забери? – пробормотал он. – Ты не похожа на уличную девку – разве что твой возлюбленный ограбил королевский дворец, чтобы подарить тебе эти тряпки.
– Не имеет значения. – Она накрыла своей узкой ладошкой его руку в латной перчатке. – Пойдем со мной.
Он заколебался, но потом пожал своими широченными плечами, сдаваясь. Ясмела поняла: он почти поверил в то, что она – какая-нибудь знатная дама, которой прискучили галантные любовники и которая отправилась на поиски развлечений погрубее. Он позволил ей вновь закутаться в накидку и молча последовал за ней. Краем глаза принцесса наблюдала за ним, пока они шли по улице. Кольчуга не могла скрыть его звериную силу, сквозившую в каждом движении варвара. Он буквально излучал дикую непокорную свирепость. Ее спутник разительно отличался от тех утонченных кавалеров, к которым она привыкла, и выглядел рядом с ней столь же неуместно, как и она чувствовала бы себя в жарких джунглях Юга. Он внушал ей страх. Ясмела старалась убедить себя, что его грубая сила и варварская прямота неприятны ей, но при взгляде на него у нее сладко замирало сердце, и принцесса чувствовала, что ее тянет к нему. Какая-то примитивная струнка, ждущая своего часа в душе каждой женщины, откликнулась на его присутствие волшебным звоном. Он держал ее за руку, и это прикосновение отзывалось в ней доселе неведомыми ощущениями, которые никак нельзя было назвать неприятными. Многие мужчины преклоняли колени перед Ясмелой. Но сейчас рядом с ней оказался тот, кто, как она почему-то не сомневалась, еще не склонялся ни перед кем. Ей казалось, что она ведет за собой неприрученного тигра; ей было страшно, и собственный страх вызывал у нее восторженное ликование.
У входа во дворец Ясмела остановилась и всем телом навалилась на дверь, открывая ее. Взглянув на своего спутника, она не заметила в его глазах и тени страха или подозрительности.
– Дворец, значит? – громыхнул он. – Так ты – служанка или, бери выше, придворная дама?
Ясмела вдруг поняла, что испытывает странную ревность при мысли о том, что кто-либо из ее служанок мог привести этого воина во дворец. Стражники не сделали попытки вмешаться, когда она вела его мимо, но он взглянул на них так, как волк может посмотреть на стаю бродячих шавок. Принцесса провела его сквозь занавешенный альков в свои покои, где он и остановился, простодушно разглядывая гобелены, пока не заметил хрустальный графин с вином на столике эбенового дерева. Испустив удовлетворенный вздох, он тут же завладел им и поднес к губам. Из соседней комнаты вбежала Ватиза и, с трудом переводя дыхание, воскликнула:
– Ох, моя принцесса…
– Принцесса!
Кувшин с вином полетел на пол. Стремительным движением, за которым не поспевал глаз, наемник поднял вуаль на лице Ясмелы. Затем он отшатнулся с проклятием, и клинок синеватой стали с легким шелестом прыгнул ему в руку. Глаза у него засверкали, как у пойманного в ловушку тигра. В воздухе повисло наэлектризованное напряжение, как бывает перед началом сильной грозы. Ватиза мешком опустилась на пол, лишившись дара речи от ужаса, но Ясмела не дрогнув встретила яростный взгляд варвара. Она поняла, что жизнь ее висит на волоске: обуреваемый подозрениями и охваченный неподвластной разуму паникой, он готов был нанести смертельный удар при малейшей опасности. Но принцесса вдруг поняла, что испытывает щекочущее нервы возбуждение.
– Не бойся, – сказала она. – Я – Ясмела, но тебе незачем опасаться меня.
– Для чего ты привела меня сюда? – прорычал он, обводя комнату яростным взглядом. – Что это за ловушка?
– Здесь нет никакого обмана, – ответила девушка. – А привела я тебя сюда потому, что ты можешь мне помочь. Я воззвала к богам – к Митре – и он повелел мне выйти на улицу и обратиться за помощью к первому же встречному.
Ага, похоже, такое поведение не вызвало у него удивления. У варваров тоже имелись свои оракулы. Он опустил меч, хотя и не стал убирать его в ножны.
– Что ж, если ты – Ясмела, то тебе и впрямь требуется помощь, – с неохотой признал он. – В твоем княжестве творится черт знает что. Но как и чем я могу тебе помочь? Разумеется, если тебе нужен головорез…
– Присядь, – попросила она. – Ватиза, подай ему вина.
Наемник повиновался, но Ясмела обратила внимание на то, что он постарался сесть спиной к каменной стене, причем так, чтобы видеть всю комнату, а обнаженный меч положил на колени. Она с восторгом глядела на клинок. В тусклых отсветах хищного голубоватого лезвия она, казалось, видела пролитую им кровь; принцесса сомневалась, что сумеет поднять его, но знала, что наемник сможет управиться с ним одной рукой с такой же легкостью, с какой она орудует хлыстом для верховой езды. Она обратила внимание на его широкие и сильные ладони. Они ничуть не походили на короткопалые и недоразвитые лапы троглодита. Вздрогнув, она с изумлением поняла, что грезит о том, как эти сильные пальцы перебирают ее локоны.
Наемник, кажется, вздохнул с облегчением, когда она опустилась на атласную кушетку напротив. Он снял свой шлем, положил его на стол и расстегнул подшлемник, отчего массивные складки кольчуги упали ему на плечи. Сейчас она ясно видела, как же он все-таки разительно отличается от представителей хайборийской расы. В чертах его темного, испещренного шрамами лица сквозила мрачная переменчивость настроения; хотя они и не отличались порочностью или врожденной злобой, в них явственно читался намек на зловещую свирепость, которую лишь подчеркивало пламя, бушевавшее в ярких синих глазах. Над низким лбом топорщилась непокорная грива черных как вороново крыло, густых волос.
– Кто ты такой? – внезапно поинтересовалась девушка.
– Я – Конан, капитан наемных копейщиков, – ответил он, одним глотком осушая кубок с вином и протягивая его за новой порцией. – А родился я в Киммерии.
Название ничего ей не говорило. Она смутно помнила, что где-то далеко на севере, куда не забредают отряды хайборийцев, есть такая суровая горная страна, населенная яростными и жестокими людьми. До сих пор она никогда не встречалась ни с одним из них.
Положив подбородок на скрещенные ладони, она в упор взглянула на него темными глазами, покорившими множество мужских сердец.
– Конан из Киммерии, – проговорила она, – ты сказал, что мне и впрямь нужна помощь. Почему?
– Что ж, – ответил он, – это видно невооруженным глазом. Во-первых, твой брат-король попал в плен в Офире; во-вторых, Котх рассчитывает поработить твой народ; в-третьих, в нижнем Шеме завелся какой-то колдун, который сеет смерть и разрушения. Но самое плохое заключается в том, что солдаты бегут из твоей армии.
Она ответила не сразу. Ей было непривычно слышать, что мужчина разговаривает с нею прямо и откровенно, не облекая свои речи в слащавые и приторные фразы.
– А почему солдаты бегут из моей армии, Конан? – спросила она.
– Потому что одних переманил к себе Котх, – отозвался он, с облегчением прикладываясь к кубку с вином. – Другие думают, что Хорайя как независимое государство обречена. Третьи напуганы сказками об этой собаке Натохке.
– Наемники останутся верны мне? – с тревогой поинтересовалась она.
– Если ты и дальше будешь хорошо платить нам, – честно ответил он. – Твоя политика нас не интересует. Ты можешь доверять Амальрику, нашему генералу, но мы, все остальные – всего лишь простые люди, которым нравится звонкая монета. Кстати, поговаривают, что, если ты заплатишь Офиру выкуп, у тебя не останется денег для нас. В этом случае мы можем перейти на сторону короля Котха, хотя лично мне этот жалкий скупец не по нраву. Или же мы разграбим этот город. Во время гражданской войны всегда можно захватить много добычи.
– Почему вы не перейдете на сторону Натохка? – продолжала расспрашивать его принцесса.
– Чем он может заплатить нам? – презрительно фыркнул Конан. – Медными идолами, которых он захватил в шемитских городах? Пока ты сражаешься с Натохком, ты можешь рассчитывать на нас.
– Твои товарищи пойдут за тобой? – задала она ему неожиданный вопрос.
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, – медленно ответила она, – что я намерена назначить тебя командующим всеми войсками Хорайи!
Он застыл, поднося кубок к губам, которые раздвинулись в широкой улыбке. В глазах его полыхнули незнакомые огоньки.
– Командующим? Клянусь Кромом! Но что скажут твои надушенные вельможи?
– Они примут мое решение! – Принцесса хлопнула в ладоши, призывая рабыню, которая вошла в комнату и низко поклонилась ей. – Передай конту Теспиду, что я хочу видеть его немедленно. Заодно пригласи и канцлера Тауруса, лорда Амальрика и Агху Шупраса.
– Я вверяю себя Митре, – заявила она, вперив взгляд в Конана, который был занят тем, что жадно поглощал еду, которую поставила перед ним на стол дрожащая Ватиза. – Ты много воевал?
– Я родился посреди битвы, – откликнулся тот, отрывая крепкими зубами кусок сочного мяса. – Первыми звуками, которые коснулись моих ушей, были звон мечей и крики умирающих. Я убивал ради кровной мести, сражался в межплеменных войнах и принимал участие в имперских военных кампаниях.
– Но ты сможешь вести людей в бой и выстроить их в боевые порядки?
– Ну, я могу попробовать, – невозмутимо ответил наемник. – Это всего лишь схватка на мечах, разве что в большем масштабе. Ты отбиваешь его выпад, а потом – укол, удар! И либо его голова летит с плеч, либо твоя.
В спальню вновь вошла рабыня, объявив, что прибыли те, за кем посылала принцесса, и Ясмела вышла в соседнюю комнату, задернув за собой бархатные занавески. Вельможи опустились на одно колено, явно удивленные приглашением в столь поздний час.
– Я призвала вас, чтобы сообщить о своем решении, – начала Ясмела. – Княжество в опасности…
– Вы правы, моя принцесса, – перебил ее конт Теспид, высокий мужчина с завитыми и надушенными черными кудрями.
Одной рукой он поглаживал свои ухоженные усики с острыми кончиками, а в другой держал бархатный берет с ярко-алым пером, прикрепленным золотой застежкой. На нем были остроносые атласные башмаки и котарди из расшитого золотом бархата. Он отличался несколько аффектированными манерами, но под атласными одеждами скрывались стальные мышцы.
– Стоило бы предложить Офиру больше золота за освобождение вашего брата-короля.
– Категорически возражаю, – вмешался канцлер Таурус, пожилой мужчина в подбитой мехом горностая мантии, лицо которого было испещрено морщинами от долгой и безупречной службы. – Мы уже предложили столько, что княжеству грозит разорение, если придется выплатить требуемую сумму. А предложить больше – лишь еще сильнее разжечь в Офире алчность. Моя принцесса, я уже неоднократно говорил вам, что Офир не сделает первого шага до тех пор, пока мы не выступим навстречу этой орде захватчиков. Если мы потерпим поражение, они выдадут Хоссуса Котху; если одержим победу – король, вне всякого сомнения, вернет нам его величество после выплаты соответствующего выкупа.
– А тем временем, – встрял в разговор Амальрик, – солдаты каждый день бегут из армии, а наемники хотят знать, почему мы медлим. – Он был немедийцем, крупным мужчиной с львиной гривой желтых волос. – Мы должны выступить как можно скорее, если вообще собираемся это сделать…
– Завтра мы двинемся маршем на юг, – заявила Ясмела. – И вот человек, который поведет вас!
Отдернув в сторону бархатный занавес, она драматическим жестом указала на киммерийца. Впрочем, принцесса, пожалуй, выбрала для этого не самый удачный момент. Конан развалился в кресле, водрузив ноги на столик эбенового дерева, и смачно обгладывал огромную кость, крепко держа ее обеими руками. Он мельком взглянул на ошеломленных лордов, приветливо улыбнулся Амальрику и с нескрываемым наслаждением вновь впился зубами в мясо.
– Да хранит нас Митра! – взорвался Амальрик. – Это же Конан, северянин, самый буйный из всех моих бродяг! Я бы уже давно приказал повесить его, не будь он лучшим мечником, что когда-либо надевали хауберк…
– Ваше высочество изволит шутить? – вскричал Теспид, и его тонкое лицо потемнело. – Этот человек – дикарь, необразованный и невоспитанный! Предлагать вельможе служить под его началом – значит оскорбить! Я…
– Конт Теспид, – сказала Ясмела, – вы носите на своей перевязи мою перчатку. Верните ее мне и уходите.
– Уходить? – вскричал неприятно пораженный конт. – Но куда?
– В Котх или к дьяволу! – вспылила она. – Если вы не желаете служить мне так, как того хочу я, вы не будете служить мне вообще.
– Вы неправильно поняли меня, принцесса, – ответил он, уязвленный до глубины души, сопровождая свои слова низким поклоном. – Я не оставлю вас. И ради вас я даже готов предложить свой меч этому дикарю.
– А вы, милорд Амальрик?
Амальрик сначала негромко выругался, а потом широко улыбнулся. Настоящий солдат удачи, он уже не удивлялся превратностям судьбы.
– Я согласен принять его руку. Пусть жизнь коротка, зато весела – а под началом Конана Головореза она будет и короткой, и веселой. Клянусь Митрой! Если этот пес когда-либо командовал кем-нибудь еще, кроме отряда таких же головорезов, как и он сам, я готов съесть его вместе с доспехами!
– А ты, мой Агха? – Принцесса повернулась к Шупрасу.
Тот лишь пожал плечами в ответ, сдаваясь. Он был типичным представителем народа, обитающего на южных границах Котха, – высокий и худощавый, в чертах лица которого проскальзывало нечто ястребиное, в отличие от его более чистокровных собратьев пустыни.
– На все воля Иштар, принцесса. – В нем говорил фатализм предков.
– Подождите здесь, – распорядилась она.
И пока Теспид кипел от негодования и мял в руках свой бархатный берет, Таурус что-то устало бормотал себе под нос, а Амальрик расхаживал взад и вперед по комнате, дергая себя за желтую бороду и улыбаясь, как голодный лев, Ясмела вновь скрылась за портьерой и хлопнула в ладоши, призывая рабынь.
Она распорядилась принести новые доспехи взамен кольчуги Конана – латный воротник, солереты, кирасу, оплечье лат, ножные латы, набедренники и шлем с забралом. Когда Ясмела вновь раздвинула портьеры, Конан предстал перед своей аудиторией в доспехах вороненой стали. И когда он стоял, закованный в пластинчатые латы, с поднятым забралом и загорелым лицом, на которое падала тень черного плюмажа, медленно кивающего собравшимся с гребня его шлема, в нем вдруг проступило мрачное величие, не признать которого не смог даже Теспид. Очередная шутка замерла на губах Амальрика.
– Клянусь Митрой, – медленно проговорил он. – Я и подумать не мог, что когда-нибудь увижу тебя в полном рыцарском доспехе, но ты не посрамил его. Провалиться мне на этом самом месте, Конан, но я видывал королей, которые носили свои латы с куда меньшим достоинством, чем ты!
Конан ничего не ответил. Его вдруг охватили дурные предчувствия. Через много лет, когда самые сокровенные его мечты станут реальностью, он еще вспомнит эти слова Амальрика.
3
С первыми лучами рассвета улицы Хорайи заполонили толпы людей, провожающих войско, которое покидало город через южные ворота. Наконец-то армия выступала в поход. Здесь были рыцари в сверкающих доспехах, над шлемами которых важно раскачивались разноцветные плюмажи. Под ними гарцевали горячие кони – в атласных попонах и сбруе из лакированной кожи, украшенной золотыми застежками, – которых умело усмиряли всадники. Лучи утреннего солнца слепящими искрами отражались от наконечников копий, что вздымались, как лес, над ровным строем рыцарей, и легкий ветерок ласково перебирал разноцветные треугольные флажки, привязанные к древкам. Каждый рыцарь имел при себе знак внимания, подаренный ему дамой сердца, – перчатку, шарфик или розу, прикрепленные к его шлему или пристегнутые к ножнам. Это был цвет воинства Хорайи, возглавляемый контом Теспидом, который, как говорили, добивался руки самой принцессы Ясмелы.
Следом за ними шли копейщики, которых всегда было сравнительно немного в любом хайборийском государстве, – здесь полагали, что почетной является служба только в кавалерии. Но в их жилах, как и у рыцарей, текла древняя котхийская кровь – здесь шли сыновья разорившихся семейств, впавшие в нищету мужчины и безденежные юнцы, которые не могли позволить себе иметь коня и пластинчатые доспехи; всего их было пять сотен.
Замыкали колонну наемники – тысяча всадников и две тысячи копейщиков. Высокие скакуны выглядели такими же дикими и крепкими, как и их всадники. Они не гарцевали и не поднимали своих коней на дыбы, красуясь перед зрителями. На их лицах лежала мрачная печать профессиональных убийц, это были суровые и закаленные ветераны многочисленных кровавых кампаний. Закованные с ног до головы в кольчужные доспехи, они даже под шлемы без забрал поддели стальные шапочки, закрывающие шею и затылок. На их щитах не было гербов, а треугольные флажки не украшали их длинные копья. На луках седел у них висели боевые топоры или стальные молоты, а на бедре каждый конник носил длинный меч с широким лезвием. Копейщики были вооружены аналогичным образом, хотя кавалерийским копьям предпочли короткие пики.
Здесь собрались люди самых разных рас и народностей, и за плечами у многих в прошлом остались самые разные преступления. В одном строю шли высокие гиперборейцы, худощавые и ширококостные, немногословные и вспыльчивые, рыжеволосые гундерландцы с северо-западных гор, преисполненные чванливого самодовольства коринтийские вероотступники, смуглые зингарийцы с вызывающе торчащими черными усами и буйным нравом, аквилоняне с далекого запада. Но все они, за исключением зингарийцев, считали себя представителями хайборийской расы.
Позади них важно выступал верблюд в богатом убранстве, которого вел за собой в поводу всадник на огромном боевом коне в окружении избранных телохранителей из королевской дворцовой стражи. Между горбами верблюда, под шелковым балдахином, восседала стройная фигурка в атласных одеждах, при виде которой толпа горожан, никогда не упускавших случая поглазеть на членов королевской фамилии, разразилась приветственными воплями и принялась подбрасывать в воздух шапки и шляпы.
Конан Киммериец, поражающий мрачным великолепием своих пластинчатых доспехов и обуреваемый тревожными предчувствиями, неодобрительно взглянул на разряженного верблюда и повернулся к Амальрику, который ехал рядом, блистая золотой насечкой кольчужных лат, нагрудника и шлема с гребнем из конского волоса.
– Принцесса едет с нами. Она, конечно, ловкая и подвижная, но все равно не годится для этой работы. В любом случае, ей придется сменить это роскошное платье на что-нибудь более подходящее.
Амальрик подкрутил свой желтый ус, чтобы скрыть усмешку. Очевидно, Конан полагал, что Ясмела наденет перевязь с мечом и ринется в бой, как часто делали женщины варваров.
– Хайборийские женщины не лезут в драку, в отличие от ваших киммериек, Конан, – сказал он. – Ясмела едет с нами только для того, чтобы наблюдать за битвой. Впрочем, – он поерзал в седле и понизил голос, – между нами говоря, мне кажется, что принцесса просто боится оставаться одна. Должно быть, у нее есть на то причины.
– Она боится бунта? В таком случае, может, нам стоит повесить парочку горожан перед тем, как выступить в поход?..
– Нет. Проболталась одна из ее служанок. Ночью во дворец наведалась какая-то тварь и напугала Ясмелу до полусмерти. Не сомневаюсь, это была одна из дьявольских проделок Натохка. Конан, нам предстоит сражаться не только с людьми из плоти и крови!
– Что ж, – прорычал киммериец, – лучше идти навстречу врагу, чем ждать его.
Он окинул взглядом длинную вереницу повозок с маркитантками, подобрал поводья латной перчаткой и изрек излюбленную фразу наемников, выступающих в поход:
– Ад или добыча, братья, вперед марш!
Войско растянулось длинной колонной, и далеко позади закрылись массивные ворота Хорайи. На крепостной стене замаячили головы любопытных. Горожане хорошо понимали, что сейчас решался вопрос – жить им или умереть. Если выступившее в поход войско будет разбито, то будущее Хорайи придется писать кровью. Дикие орды, накатывающие с юга, не ведали, что такое милосердие.
Колонна весь день шла походным порядком по поросшей мягкой и сочной травой равнинной местности, которая к вечеру начала постепенно повышаться. Впереди показалась гряда невысоких гор, рваной линией перегородивших горизонт с востока на запад. На ночевку армия встала лагерем у северных предгорий, и к кострам вышли горбоносые горцы с яростным огнем в глазах, чтобы пересказать новости, приходящие из загадочной пустыни. В их рассказах то и дело упоминалось имя Натохка. По его приказу демоны воздуха приносили с собой град, грозы и туманы, а твари нижнего мира со злобным ревом трясли землю. Сам же он извлекал огонь из воздуха, испепеляя ворота обнесенных стенами городов и дотла сжигая рыцарей в доспехах. Его приспешники наводнили пустыню несметными полчищами, а мятежный стигийский принц Кутамун привел с собой пять тысяч воинов на боевых колесницах.
Конан оставался невозмутим. Война давно стала для него профессией. Жизнь он рассматривал как непрерывное сражение или даже несколько сражений, следующих одно за другим; с самого рождения Смерть превратилась для него в постоянного спутника. Она неотрывно следовала за ним по пятам, стояла за его плечом, когда он сидел за игорным столом, пододвигала ему кубки с вином. Но он обращал на нее не больше внимания, чем король на своего виночерпия. Когда-нибудь ее костлявые пальцы цепко возьмут его за горло, с этим ничего нельзя было поделать. А пока он довольствовался тем, что может жить полной жизнью и наслаждаться настоящим.
Однако же спутники его далеко не так беззаботно относились к своим страхам. Возвращаясь к себе после проверки часовых, Конан вдруг замер на месте, когда чья-то стройная фигурка в плаще остановила его, протянув к нему руку.
– Принцесса! Почему вы здесь, а не в своем шатре?
– Я не могла заснуть. – В ее темных глазах притаилось отчаяние. – Конан, мне страшно!
– Вы боитесь кого-либо в своей армии? – Его рука легла на рукоять меча.
– Нет, это не человек. – Девушка вздрогнула всем телом. – Конан, а ты боишься чего-нибудь?
Наемник задумался, поглаживая подбородок.
– Да, – признался он наконец, – проклятия богов.
И вновь принцесса содрогнулась.
– А я уже проклята. Неведомая тварь из бездны выбрала меня своей жертвой. Ночь за ночью он прячется в тени, нашептывая мне свои гнусные тайны. Он намерен утащить меня в ад, чтобы сделать там своей королевой. Я боюсь заснуть – он придет ко мне в шатер с такой же легкостью, как приходил во дворец. Конан, ты сильный – возьми меня к себе! Мне страшно!
Перед ним стояла не принцесса, а напуганная девочка. Отбросив ложную гордость, она явила ему невинную и чистую душу. Обуревая страхами, она пришла к тому, кого считала надежной защитой. Безжалостная сила, ранее пугавшая Ясмелу, теперь привлекала ее.
Вместо ответа он сбросил ярко-алую накидку и с грубоватой лаской укутал ею принцессу, как будто подлинная нежность была ему неведома. Его железная рука на мгновение задержалась на ее хрупком плече, и она опять вздрогнула, но на это раз уже не от страха. От этого легкого прикосновения по телу ее пробежала сладостная дрожь, словно он одолжил ей частичку своей животной жизненной силы.
– Ложитесь здесь. – Он показал ей расчищенное местечко рядом с тлеющим костром.
Конан не увидел ничего предосудительного или неподобающего в том, что принцесса будет спать на голой земле у походного костра, завернувшись в накидку воина. И Ясмела повиновалась ему без слов.
Сам же он присел на соседний валун, положив на колени обнаженный меч. Пламя костра тускло блестело на синеватом клинке, и Конан казался живым воплощением стали – его бьющая ключом жизненная энергия на мгновение перешла в состояние покоя. Нет, она не отдыхала, а всего лишь оставалась без движения, ожидая сигнала вновь взорваться бешеной активностью. Отсветы костра бросали тени на его лицо, отчего черты его казались переменчивыми, но при этом словно вырубленными из камня. Он не шевелился, хотя в глазах его пылало неукротимое пламя. Он был не просто дикарем и варваром, он был частью окружающей природы, неприрученной стихии. В его жилах бурлила кровь волчьей стаи, в его подсознании жила северная ночь, сердце его билось в такт пылающим лесным пожарам.
Ясмела и сама не заметила, как заснула, чувствуя себя в полной безопасности. Она была уверена, что из темноты к ней не подберется жуткая тень с горящими глазами, потому что ее покой охраняет суровый варвар из далекой страны. Однако же, проснувшись, она вновь задрожала от страха, хотя он пришел к ней и не в ночных кошмарах.
Принцессу разбудили негромкие голоса. Открыв глаза, она увидела, что костер почти погас. В воздухе ощущалось скорое приближение рассвета. В темноте она увидела смутные очертания фигуры Конана, который по-прежнему сидел на камне, и разглядела тусклый блеск его длинного меча. Рядом с наемником присел на корточки еще один человек, освещенный слабыми отблесками умирающего костра. Спросонья Ясмела с трудом разглядела его орлиный профиль, сверкающие бусины глаз и белый тюрбан на голове. Он что-то быстро говорил на шемитском наречии, которого она почти не знала.
– Бел свидетель, да отсохнет у меня рука! Конан, я король лжецов, но старому товарищу я врать не стану. Клянусь теми добрыми старыми днями, когда мы с тобой вместе были ворами в Заморе, прежде чем ты нацепил на себя хауберк! Я собственными глазами видел Натохка, вместе с остальными я стоял перед ним на коленях, когда он вызывал Сета. Но при этом я не стал прятать голову в песок, как все прочие. Я – вор Шумира, и зрение у меня острее, чем у ласки. Я прищурился и увидел, как его вуаль развевается на ветру. Она на мгновение откинулась, и я увидел… я увидел… Да поможет мне Бел, Конан, я увидел, увидел! Кровь застыла у меня в жилах, а волосы на затылке встали дыбом. То, что я увидел, словно каленым железом отпечаталось у меня в памяти. И я не мог успокоиться, пока не удостоверился окончательно. Я отправился к руинам Кутчемеса. Дверь в купол из слоновой кости стояла распахнутой настежь, на пороге лежала огромная змея, пронзенная мечом. А в самом куполе я наткнулся на человеческий труп, такой ссохшийся и маленький, что поначалу я даже не узнал его. Но это был Шеватас, замориец, единственный вор на всем белом свете, которого я считал выше себя. Сокровища остались нетронутыми, они сверкающими грудами лежали вокруг тела. Вот и все.
– И костей не было… – проворчал Конан.
– Там вообще ничего не было! – с горячностью перебил его шемит. – Ничего! Только труп!
На мгновение воцарилась тишина, и Ясмела съежилась от неосознанного и безымянного страха.
– Откуда пришел Натохк? – вновь донесся до нее жаркий шепот шемита. – Из пустыни, в ночь, когда мир ослеп и взбунтовался, а бешено летящие облака закрыли дрожащие звезды, и к вою ветра примешивались вопли заблудших душ. В ту ночь вампиры вышли на охоту, ведьмы голыми летали на помеле, а в глухих лесах завывали оборотни. Он появился на черном верблюде, быстром как ветер, и дьявольский огонь освещал его, и раздвоенные следы копыт светились в темноте. Когда Натохк спешился перед святилищем Сета в оазисе Афаки, тварь скользнула в ночь и растаяла в ней. А потом я разговаривал с кочевниками, которые клялись, что видели, как у нее вдруг выросли гигантские крылья за спиной, она взмыла в небо и затерялась среди туч, оставляя за собой огненный след. Больше никто не видел этого верблюда, но с той ночи к шатру Натохка перед каждым рассветом подбирается смутная человеческая тень и что-то бессвязно шепчет ему. Вот что я тебе скажу, Конан, Натохк – это… Но лучше я покажу тебе то, что видел в тот день у Шушана, когда порыв ветра откинул в сторону его вуаль!
Ясмела увидела, как на ладони шемита блеснуло золото, когда мужчины склонились над чем-то. Она услышала, как Конан сдавленно выругался, и внезапно на нее обрушилась чернота. Впервые в жизни принцесса Ясмела лишилась чувств.
4
Рассвет только-только окрасил горизонт первыми проблесками, когда армия вновь выступила в путь. Ночью в лагерь прискакали кочевники, их кони падали от усталости, но они донесли, что орды пустыни встали табором у колодца Алтаку. Поэтому солдаты быстрым шагом двинулись через предгорья, оставив позади обоз с повозками; Ясмела ехала вместе с ними. В глазах у девушки застыл ужас. Ее страхи обрели жуткое воплощение, потому что она узнала монету, которую ночью держал на ладони шемит: это была одна из тех, что до сих пор тайно отливают сторонники запрещенного и забытого зугитского культа, и на ней был отчеканен профиль человека, умершего три тысячи лет назад.
Солнце медленно двигалось между заостренными зубцами скал и обрывистыми карнизами, нависающими над узкими ущельями. Кое-где на склонах виднелись россыпи домов, сложенных из грубого камня, скрепленного глиной. К ним со всех сторон стекались кочевники, так что к тому времени, когда войско перевалило через горную гряду, в его ряды влились еще примерно три тысячи лучников.
И вдруг горы остались позади, воины вышли на простор, и от увиденного у них перехватило дыхание – к югу убегала плоская безжизненная равнина. Позади вздымались отвесные скалы, проводя четкую естественную границу между котхийским нагорьем и южной пустыней. Горы как раз и служили внешним барьером нагорья, ограждавшим его почти сплошной стеной. В этих голых и безлюдных скалах обитало лишь племя захееми, в чьи обязанности входила охрана караванной тропы. А дальше тянулись безжизненные и пыльные песчаные просторы. Но где-то у самого горизонта лежал колодец Алтаку, у которого встали лагерем орды Натохка.
Войско остановилось в Проходе Шамла, по которому текли богатства юга и севера и маршировали армии Котха, Хорайи, Шема, Турана и Стигии. В этом месте в сплошной стене зиял разрыв и в пустыню сбегали каменные языки, образуя голые и неуютные ущелья, закупоренные с севера острыми иззубренными скалами. Все, кроме одного, которое и называлось Проходом. Он очень походил на гигантскую руку, протянутую от горной гряды: два пальца, указательный и средний, образовывали веерообразное ущелье. В роли пальцев выступали широкие кряжи, наружные стены которых обрывались отвесными скалами, а внутренние полого сбегали навстречу друг другу. Поднимаясь кверху, ущелье сужалось и выходило на плато с изрезанными канавами и оврагами склонами. Здесь располагался колодец, вокруг которого торчали высокие башни, населенные захеемитами.
Конан осадил своего коня и спешился. Он сменил пластинчатый доспех на более привычный кольчужный. К нему подскакал Теспид и язвительно осведомился:
– Почему ты остановился?
– Потому что мы будем ждать их здесь, – ответил Конан.
– Благороднее выехать навстречу и дать им бой в чистом поле, – резко бросил конт.
– Они превосходят нас числом, – невозмутимо откликнулся киммериец. – Кроме того, там нет воды. Мы станем лагерем на плато…
– Я со своими рыцарями разобью бивуак в ущелье, – сердито заявил Теспид. – Мы идем в авангарде и, по крайней мере, не боимся этого сброда пустыни.
Конан лишь пожал плечами, и разъяренный вельможа поворотил коня и ускакал. Амальрик, громовым рыком отдававший приказания, оборвал себя на полуслове и проводил взглядом сверкающий отряд, спускающийся по склону в ущелье.
– Дурачье! У них скоро закончится провиант в седельных сумах, а чтобы напоить лошадей, им придется возвращаться к колодцу.
– Оставь их в покое, – сказал Конан. – Им невероятно тяжело выполнять мои приказы. Скажи парням, пусть снимают доспехи, расседлывают коней и отдыхают. Сегодня мы прошли много миль. Теперь надо напоить лошадей и накормить людей.
Высылать лазутчиков не было смысла. Пустыня лежала перед ними как на ладони, хотя сейчас видимость была плохой из-за низких туч, что клубились в южной части горизонта. Унылую монотонность окружающего пейзажа нарушали лишь развалины, громоздящиеся в нескольких милях неподалеку, предположительно – остатки древнего стигийского храма. Конан приказал лучникам спешиться и расставил их вдоль кряжей, разбавив ими ряды кочевников. Своих наемников и копейщиков Хорайи он выстроил вокруг колодца. Чуть дальше вглубь, в том месте, где тропа из ущелья выходила на плато, стоял шатер Ясмелы.
Пока врага не было видно, солдаты отдыхали. Они сняли шлемы, расстегнули латные воротники и распустили пояса. Суровые воины подкреплялись говядиной, запивая каждый кусок добрым глотком пенного эля из глиняных кружек и обмениваясь грубыми шуточками. На склонах вольготно расположились горцы, небрежно пощипывая оливки и финики. К Конану, сидевшему с непокрытой головой на камне, подъехал Амальрик.
– Конан, ты слышал, что рассказывают о Натохке кочевники? Они говорят… Клянусь Митрой, у меня язык не поворачивается повторить их россказни. А ты что думаешь об этом?
– Иногда семена могут пролежать в земле сотни лет и не сгнить при этом, – откликнулся Конан. – Но, по моему мнению, Натохк смертен.
– А вот я в этом не уверен, – проворчал Амальрик. – Но как бы там ни было, боевые порядки ты выстроил не хуже опытного генерала. Полагаю, дьяволы Натохка не смогут подобраться к нам незамеченными. Митра, какой туман!
– Поначалу я решил, что это облака, – ответил Конан. – Смотри, как он катится на нас!
То, что сначала казалось облаками, превратилось в густой туман, быстро двигающийся на север подобно неспокойному волнующемуся океану. Туманная дымка затягивала пустыню буквально на глазах. Вот она уже поглотила стигийские развалины, но не остановилась, продолжая свое наступление. Солдаты в изумлении смотрели на нее. Это было нечто невероятное и неслыханное – и, равным образом, неестественное и необъяснимое.
– Посылать лазутчиков на разведку бессмысленно, – с отвращением сплюнул Амальрик. – Они все равно ничего не увидят. Края тумана захватят и внешние склоны кряжей. Скоро туман накроет Проход, и эти горы утонут в нем…
Конан с тревогой смотрел на приближающуюся полосу тумана. Внезапно он приложил ухо к земле, а потом резко выпрямился и разразился проклятиями.
– Я слышу лошадей и колесницы, их там тысячи! Земля дрожит под копытами! Эй вы, там! – Голос его громовым раскатом прокатился по ущелью, заставляя отдыхающих воинов встрепенуться. – Надеть шлемы! Пики к бою! Построиться! Сомкнуть ряды!
Подгоняемые его рыком, воины поспешно поднялись на ноги и стали выстраиваться в боевые порядки, надевая шлемы и просовывая руки в ремни креплений щитов. Туман же тем временем расступился, словно понимая, что в нем более нет нужды. Нет, он не поднялся или медленно рассеялся, как бывает в природе, – он попросту исчез, словно его и не было. Вот только что равнина была укутана накатывающейся на предгорья плотной клубящейся массой, слои которой змеились, как живые, – а в следующий миг жаркое солнце уже сияет на безоблачном небе, освещая пустыню, но уже не голую и безжизненную, а кипящую великолепием вооруженной армады. И горы дрогнули от дружного слитного рева.
В первые мгновения наблюдателям на скалах показалось, что они смотрят на сплошное море блистающей бронзы и золота, в котором подобно мириадам звезд угрожающе мерцают наконечники копий. Когда туман внезапно рассеялся, нападающие замерли на месте, сомкнув ряды, и солнце ярко засверкало на их доспехах.
Впереди выстроилась длинная шеренга колесниц, запряженных огромными и горячими стигийскими жеребцами, головы которых украшали плюмажи. Кони фыркали и рыли копытами песок, а обнаженные возничие, смуглые и мускулистые, откинулись назад, всем весом удерживая вожжи и широко расставив ноги. За их спинами виднелись высокорослые воины, их ястребиные лица обрамляли бронзовые шлемы с гребнями, на которых красовались золотые шары. В руках они сжимали тяжелые дальнобойные луки. Это были не обычные лучники, здесь собрался цвет знати Юга – рожденные для войн и охоты, эти воины могли одной стрелой насмерть поразить атакующего льва.
За ними колыхались нестройные ряды кочевников на полудиких лошадках – воины Котха, первого из великих черных королевств, расположенных к югу от Стигии. Тонкие и гибкие, они голыми сидели на лошадях, пренебрегая седлами и уздечками, и солнце переливалось на их блестящей черной коже, под которой перекатывались бугры мускулов.
А еще дальше волновалась орда, заполнившая собой, казалось, всю пустыню до самого горизонта. Здесь собрались тысячи и тысячи воинственных сыновей Шема: шеренги всадников в чешуйчатых кольчугах и цилиндрических шлемах – ашшури Нипра, Шумира, Эрука и других городов – и кочевники из диких племен в долгополых белых халатах.
И вот доселе стройные ряды смешались. Колесницы дружно сдвинулись в сторону, а основная масса войск неуверенно покатилась вперед. Внизу, в ущелье, рыцари вскочили на коней, и конт Теспид галопом поскакал вверх по склону к тому месту, где стоял Конан. Он не дал себе труда спешиться, а отрывисто и резко обратился к главнокомандующему прямо с седла:
– Туман поднялся не вовремя, и они растерялись! Сейчас самое время атаковать их! У кушитов нет луков, и они только мешают продвижению вперед. Мои рыцари сомнут их, они смешают ряды шемитов и расстроят их боевые порядки. Следуй за мной! Мы выиграем битву одним решительным ударом!
Но Конан лишь покачал головой в ответ:
– Если бы нам противостоял обычный враг, я бы согласился с тобой. Но эта сумятица – деланая, а не подлинная, и цель ее явно состоит в том, чтобы обманом вынудить нас пойти в атаку. Я опасаюсь ловушки.
– То есть ты отказываешься выступать? – воскликнул Теспид, и лицо его потемнело от гнева.
– Будь же благоразумен, – попытался было урезонить конта Конан. – Мы заняли очень удачную позицию…
Грязно выругавшись, Теспид развернул коня и галопом поскакал обратно в ущелье, где его с нетерпением поджидали рыцари.
Амальрик покачал головой.
– Тебе не следовало позволять ему вернуться, Конан. Я… смотри!
Конан с проклятиями смотрел на то, как Теспид приблизился к своим людям. Издалека до них донесся его слабый голос, слов они разобрать не могли, но жесты его были достаточно красноречивы. В следующее мгновение пять сотен копий наклонились к земле, и закованный в стальные латы отряд с грохотом и лязгом устремился по ущелью навстречу врагу.
От шатра Ясмелы к ним бежал юный паж, крича срывающимся голосом:
– Милорд, принцесса желает знать, почему вы не следуете за контом Теспидом, дабы поддержать его?
– Потому что я не такой дурак, как он, – рявкнул Конан, усаживаясь на камень и принимаясь обгладывать баранью кость.
– А власть действует на тебя положительно, как ни странно, – заметил Амальрик. – Раньше ты бы первым бросился в эту авантюру.
– Да, но тогда мне надо было беспокоиться только о собственной жизни, – ответил Конан. – А теперь… какого черта?
Орда остановилась. С одного ее края вдоль всего строя неслась колесница. Обнаженный возница, как сумасшедший, настегивал разгоряченных коней. Позади него стояла высокая фигура в призрачной развевающейся мантии. В руках она держала большой золотой кубок, из которого струился слабый дымок, искрившийся на солнце. Колесница промчалась вдоль всего фронта замершей армады, оставляя за собой тоненькую пунктирную полоску, которая сверкала на песке подобно фосфоресцирующему следу змеи.
– Это же Натохк! – выругался Амальрик. – Что за дьявольские семена он сеет?
Между тем, атакующие рыцари и не подумали сдержать стремительный бег своих коней. Еще каких-нибудь пятьдесят шагов, и они на полном скаку врубятся в неровные ряды кушитов, которые стояли неподвижно, подняв пики. И вот уже первые рыцари достигли тонкой линии, блестевшей на песке. Они не обратили никакого внимания на подстерегающую их опасность. Но едва подкованные копыта коней коснулись ее, случилось то, что бывает, когда сталь ударяет по кремню, – вот только последствия оказались куда более сокрушительными. Пустыня содрогнулась от страшного взрыва: проведенная черта извергла снопы ослепительного белого пламени.
В мгновение ока оно поглотило первые ряды атакующих рыцарей, и закованные в сталь всадники и их кони корчились, как насекомые, поджариваемые на открытом огне. В следующий миг в обугленные тела врезались их подоспевшие товарищи. Не сумев остановить своих скакунов, блестящие рыцари шеренга за шеренгой влетали в образовавшуюся свалку. Не прошло и нескольких мгновений, как стремительная атака захлебнулась и рыцари в сверкающих доспехах бесславно погибали в кровавой каше кричащих от боли людей и лошадей.
Иллюзия беспорядка и сумятицы в рядах воинства пустыни рассеялась без следа, и шеренги вновь выстроились в строгие боевые порядки. Возбужденные и необузданные кушиты ввязались в свалку, круша шлемы рыцарей топорами и железными молотами. Все закончилось так быстро, что наблюдатели на холмах не успели оправиться от изумления. Орда качнулась и двинулась вперед, огибая обугленное месиво людских и конских трупов. Со склонов донесся протяжный крик:
– Нам противостоят не люди, а дьяволы!
На обоих кряжах заволновались горцы. Один из них не выдержал и бросился вниз, на плато. С бороды его срывались клочья пены.
– Бегите! Спасайтесь! – вопил он. – Разве можно противостоять магии Натохка?
Взревев, как раненый лев, Конан сорвался с места и огрел паникера бараньей костью по голове. Тот зашатался и рухнул на землю, из носа и рта у него брызнули струйки крови. Конан потянул меч из ножен, и глаза его превратились в щелочки, в которых полыхало бешеное синее пламя.
– Всем вернуться на свои места! – зарычал он. – Если кто-нибудь посмеет сделать хоть шаг назад, я снесу ему башку с плеч! Сражайтесь, черт бы вас побрал!
Волнение утихло столь же быстро, как и поднялось. Личность Конана и его поведение подействовали на запаниковавших воинов так, словно в костер их ужаса плеснули ведро ледяной воды.
– Займите свои места, – продолжал он отдавать распоряжения. – И стойте насмерть! Сегодня через Проход Шамла не просочится ни человек, ни дьявол!
Там, где край плато переходил в спуск в долину, наемники затягивали пояса и брались за пики. Позади них кавалеристы успокаивали своих коней, а на фланге в качестве последнего резерва расположились копейщики Хорайи. Ясмеле, которая, побледнев и затаив дыхание, стояла у откинутого полога своего шатра, собственная армия показалась жалкой по сравнению с дикой ордой, приближающейся из пустыни.
Конан занял место в строю копейщиков. Он знал, что захватчики не рискнут бросить колесницы в самоубийственную атаку на Проход, где они станут легкой добычей лучников, но не сумел сдержать удивленного восклицания, увидев, что наездники спешиваются. Эти кочевники не взяли с собой обозы с припасами. К седлам у них были приторочены бурдюки и переметные сумы с провиантом. Они допили последние капли воды и отшвырнули опустевшие меха в сторону.
– Это будет схватка не на жизнь, а на смерть, – проворчал Конан. – Я бы предпочел отразить кавалерийскую атаку: раненые лошади нарушают строй и вносят беспорядок.
Орда перестроилась гигантским клином, острие которого образовали стигийцы. В центре стояли ашшури в кольчужных доспехах, а на флангах остались кочевники. Сдвинув ряды и подняв щиты, они слитной массой устремились вперед, а позади них на неподвижной колеснице высокая фигура в мантии воздела руки к небесам в дьявольском заклинании.
Когда неприятель вошел в горловину ущелья, горцы на склонах спустили тетивы своих луков. Несмотря на защитные порядки, захватчики гибли десятками. Стигийцы отшвырнули бесполезные луки; склонив головы к кромкам щитов, они несокрушимой волной пошли вперед, яростно сверкая глазами и перешагивая через трупы павших товарищей. Но шемиты открыли ответный огонь, и град стрел обрушился на склоны. Конан смотрел на колышущийся лес пик и думал о том, какой ужас вызовет из преисподней проклятый колдун. Его не покидало стойкое убеждение, что Натохк, как и его собратья, более искушен в обороне, нежели в нападении, так что пойти на него в лобовую атаку было бы смерти подобно.
Но именно его магия гнала воинов навстречу гибели. У Конана перехватило дыхание, когда он увидел, как лучники буквально выкашивают целые шеренги наступающих. Фланги приближающегося клина таяли на глазах, и дно ущелья уже усеивали трупы. Но уцелевшие по-прежнему ломились вперед, как сумасшедшие, не обращая внимания на ужасающие потери. Благодаря численному превосходству в луках они подавили огонь стрелков на склонах гор. Целые тучи стрел обрушились на горцев, заставляя тех разбегаться в поисках укрытия. При виде столь неуклонного и целеустремленного продвижения вперед в сердца их закралась паника, и они в отчаянии принялись осыпать противника стрелами, сверкая глазами, как загнанные в ловушку волки.
Когда орда подошла к самому узкому месту прохода, вниз покатились огромные валуны. Они десятками давили людей, но и это не остановило наступающих. Волки Конана готовились к неизбежной схватке. Стоя в тесном строю под защитой щитов и своих великолепных доспехов, они почти не обращали внимания на стрелы, которые не могли причинить им большого вреда. Конан опасался непосредственного столкновения, когда массивный клин врежется в жидкий строй его воинов. И он понял, что остановить эту атаку он не сможет. Он схватил за плечо кочевника из племени захееми, который оказался рядом.
– Есть какая-либо тайная тропа, по которой горцы могут спуститься в тупиковую долину вон за тем западным кряжем?
– Да, есть. Это крутая и очень опасная тропа, тайная и постоянно охраняемая. Но…
Не дослушав, Конан увлек кочевника за собой к Амальрику, который седлал своего боевого жеребца.
– Амальрик! – властно заговорил он. – Иди за этим человеком! Он приведет тебя в наружное ущелье. Ты спустишься по тропе, обогнешь кряж и ударишь наступающей орде в тыл. Все, никаких возражений, отправляйся немедленно! Я знаю, это безумие, но мы и так обречены, и перед тем, как погибнуть, надо нанести врагу как можно больший урон! Поспеши!
Усы Амальрика встопорщились в яростной усмешке, и уже через несколько секунд его конники углубились за проводником в путаницу тесных проходов, сбегающих с плато. А Конан бегом вернулся к своим копейщикам, сжимая в руке обнаженный меч.
Он успел как раз вовремя. С кряжей, вздымавшихся по обеим сторонам ущелья, горцы Шупраса, обезумев в предчувствии неизбежного поражения, обрушили вниз град стрел. В теснине ущелья и на склонах враги умирали как мухи, но стигийцы из последних сил устремились наверх и схватились с наемниками врукопашную.
Грохот боя оглушал. Шеренги воинов, осыпая друг друга ударами, прогибались и качались то в одну, то в другую сторону. Рожденные для войны отпрыски благородных семейств сошлись лицом к лицу в смертной сече с профессиональными солдатами. Щиты сталкивались с громким треском, в просветы между ними устремлялись наконечники копий, и кровь хлестала ручьем.
На другом берегу моря вздымающихся мечей Конан заметил принца Кутамуна, но в страшной тесноте, когда со всех сторон сыпались удары и под ноги валились трупы и своих, и врагов, Конан не мог пробиться к нему.
С обеих сторон кочевники пустыни взобрались по склонам и теперь бились врукопашную со своими сородичами-горцами. В ход пошли зубы и ногти. Припомнив все былые кровные обиды, обезумевшие от злобы и ярости, сородичи сражались и умирали. В драку ринулись и обнаженные кушиты с длинными развевающимися космами спутанных волос.
Глаза Конану заливал пот, и ему казалось, что он смотрит на океан стали, волны которого накатывались и отступали, захлестнув ущелье от края до края. В битве настал переломный момент. Горцы удерживали оба кряжа, а наемники, уперев концы своих длинных копий в пропитавшуюся кровью землю под ногами, перегородили проход между скалами. Выгодное положение и хорошие доспехи свели на нет численный перевес противника. Но долго так продолжаться не могло. Волна за волной обезумевшие кочевники, выставив перед собой пики и мечи, катились вверх по склонам, и уже ашшури заполняли просветы в рядах стигийцев, становясь на место павших.
Конан в отчаянии высматривал наконечники копий Амальрика, огибающие западный кряж, но их все не было видно, а его копейщики уже дрогнули и медленно подались назад под натиском врага. И тогда варвар понял, что надежды выжить и победить больше нет. Выкрикивая распоряжения своим обессилевшим и задыхающимся командирам, он вырвался из сечи и побежал через плато к своему последнему резерву – воинам Хорайи, которые пока оставались на месте, дрожа от нетерпения вступить в бой. Второпях он даже не взглянул в сторону шатра Ясмелы. Конан забыл о существовании принцессы; сейчас его вели древний инстинкт и жажда крови, требовавшие сразить как можно больше врагов перед тем, как погибнуть самому.
– Сегодня вы станете рыцарями! – яростно рассмеялся он, указывая острием меча, с которого капала кровь, на горских лошадок, пасущихся неподалеку. – Седлайте коней и добро пожаловать в ад! За мной!
Лошади горцев, не привыкшие к такому шуму, занервничали и испуганно попятились, заслышав звон мечей. Раскатистый смех Конана на мгновение заглушил лязг оружия, когда он повел свой отряд вниз по восточному склону, спускающемуся на дно ущелья. Пять сотен пехотинцев – обнищавшие патриции, младшие сыновья, паршивые овцы в своих семействах, – сидя верхом на полудиких шемитских лошадках, ринулись в атаку на целую армию да еще по такому крутому склону, по которому раньше не отваживалась спуститься даже шагом ни одна кавалерийская часть!
Они с грохотом промчались мимо задыхающегося в горниле жаркой схватки устья прохода, выскочив на заваленный трупами кряж, а потом устремились вниз по крутому склону. Несколько лошадей споткнулись, сбросив своих седоков под копыта мчавшихся рядом коней. Люди внизу в ужасе закричали и вскинули руки, сдаваясь, – и конная лава прошла через них, как нож сквозь масло. Но воины Хорайи не остановились и помчались дальше, топча плотно спрессованную толпу перед собой и оставляя позади ковер из изуродованных мертвых тел.
И вот, когда орда заметалась, как змея, кусающая себя за хвост, легкая конница Амальрика с пиками наперевес, прорвавшись сквозь кордон боевого охранения, выставленного во внешнем ущелье, обогнула западный кряж и стальным клином, ощетинившимся остриями копий, ударила в тыл вражеской армии, разрезав ее на две части. Амальрик сполна сумел воспользоваться деморализующим эффектом неожиданности. Посчитав, что с флангов их атакуют превосходящие силы и боясь быть отрезанными от спасительной пустыни, кочевые племена запаниковали и обратились в беспорядочное бегство, внося хаос и нарушая боевые порядки своих более стойких товарищей. Те дрогнули, и конники промчались прямо сквозь них. Оставшиеся на гребне кряжей кочевники пустыни попятились, и горцы набросились на них с удвоенной яростью, заставили отступить и погнали вниз по склону.
Захваченная врасплох, орда распалась еще до того, как ее воины успели сообразить, что их атаковала всего лишь жалкая горстка всадников. А запаниковавших воинов не мог собрать воедино даже сильный колдун. Поверх моря голов и копий обезумевшие солдаты Конана увидели кавалеристов Амальрика, прорубающих себе путь на соединение с ними взмахами боевых топоров и молотов, и буйная радость близкой победы вдохнула в них новые силы и окрылила сердца.
С трудом выдирая ноги из пропитавшейся кровью земли и проваливаясь в нее по щиколотку, копейщики, насмерть стоявшие в устье прохода, качнулись и пошли вперед, безжалостно круша обезумевшие от страха вражеские шеренги. Стигийцы, впрочем, устояли, но подпиравшие их спины ашшури рассеялись как дым, и, ступая по телам благородных сыновей Юга, павших до последнего человека, всесокрушающей волной прокатились наемники, сминая и разрезая на части превратившихся в неуправляемое стадо воинов пустыни.
На гребне кряжа остался лежать верный Шупрас, пронзенный стрелой, пробившей ему сердце; Амальрика ссадили с коня – копье пронзило ему защищенное кольчужными латами бедро, и он ругался, как сапожник. Из пехоты Конана, которую он посадил на коней, в седлах осталось едва сто пятьдесят всадников. Но орда была разбита наголову. Кочевники и копейщики в кольчугах со всех ног бросились к лагерю, где остались их стреноженные кони, а вниз по склонам холмов вслед за ними с громовым ревом устремились горцы, убивая беглецов в спину и перерезая глотки раненым.
И вдруг посреди этого хаоса перед конем Конана, который испуганно заржал и встал на дыбы, возник жуткий призрак. Это был принц Кутамун, совершенно голый, если не считать набедренной повязки, лишившийся доспехов. На голове у него криво сидел измятый шлем, а руки и ноги были забрызганы кровью. С ужасным криком он ударил эфесом своего сломанного меча Конана прямо в лицо и в отчаянном прыжке ухватился за уздечку его жеребца. Оглушенный киммериец покачнулся в седле, а чернокожий гигант со страшной силой рванул уздечку на себя, заставляя коня прыгнуть вперед, а потом толкнул его плечом в бок. Жеребец споткнулся и рухнул в кровавое месиво мертвых и умирающих людей и лошадей.
Конан успел выдернуть ноги из стремян и соскочил на землю. В следующий миг Кутамун со злобным ревом обрушился на него. В безумной горячке боя варвар толком и не успел понять, как и когда он сразил гиганта насмерть. Он лишь помнил, как камень, зажатый в руке стигийца, раз за разом обрушивался на его шлем, отчего из глаз у него сыпались искры, а Конан вновь и вновь по самую рукоятку погружал свой кинжал в тело врага. Но принц, казалось, ничего не замечал. Перед глазами у киммерийца уже все плыло, когда вдруг чернокожий гигант вздрогнул, замер на миг, а потом обмяк и упал мертвым к его ногам.
Шатаясь от усталости и изнеможения, с лицом, залитым кровью, струившейся из-под разбитого шлема, Конан окинул взглядом арену жуткой бойни и разрушений, лежавшую перед ним. От одного кряжа до другого простирался сплошной ковер из трупов. Он походил на алое море, где волны застыли в нагромождении мертвых тел. Они плотно закупорили устье прохода и усеивали склоны. А в пустыне продолжалась безжалостная бойня: остатки орды добрались до своих коней и теперь улепетывали со всех ног, а их преследовали смертельно уставшие и обессилевшие победители – и Конан с ужасом отметил, сколь мало их осталось.
И вдруг стихающий шум боя прорезал ужасный вопль. Откуда ни возьмись, в ущелье появилась колесница, которая мчалась вверх, к плато, прямо по горам трупов. Ее влекла не упряжка лошадей, а гигантская черная тварь, отдаленно напоминающая верблюда. В колеснице стоял Натохк, и мантия его развевалась по ветру, а вожжи держала и орудовала хлыстом, как безумная, черная бесформенная тень, в которой смутно угадывалась огромная человекообразная обезьяна.
В свисте обжигающего ветра колесница взлетела по усеянному трупами склону, направляясь прямиком к шатру, возле которого в одиночестве застыла Ясмела, брошенная своими телохранителями на произвол судьбы в горячке преследования. Конан замер, не в силах пошевелиться, и воздух прорезал отчаянный крик девушки, когда Натохк перегнулся через борт и подхватил принцессу одной рукой. Жуткая тварь развернулась, и колесница помчалась вниз, к выходу из ущелья. Никто из воинов не осмелился выстрелить в нее из лука или метнуть копье, боясь случайно попасть в Ясмелу, которая извивалась в объятиях Натохка.
Испустив страшный крик, в котором не было ничего человеческого, Конан подхватил выпавший меч и прыгнул вперед, загораживая дорогу жуткому экипажу. Но не успел он поднять клинок, как черная тварь с такой силой ударила его копытом, что он отлетел в сторону на несколько футов, оглушенный и контуженный. Отчаянный крик Ясмелы замер у него в ушах, когда колесница с грохотом промчалась мимо.
И вновь дикий вопль ярости сорвался с его губ. Конан одним прыжком оттолкнулся от пропитанной кровью земли, схватил под уздцы лошадь без всадника, пробегавшую мимо, и на ходу взлетел в седло. Вонзив каблуки в бока лошади, он бросился в отчаянную погоню за быстро удаляющейся колесницей. Он, как сумасшедший, несся вниз по склону и, не останавливаясь, промчался сквозь лагерь шемитов. На полном скаку вылетев в пустыню, он обогнал и своих воинов, увлеченных преследованием спасающихся бегством врагов, и отчаянно настегивающих коней кочевников.
А колесница уходила все дальше, но Конан упорно мчался за нею вослед, хотя лошадь под ним уже шаталась от изнеможения. Теперь вокруг них простиралась голая и неприветливая пустыня, залитая кровавыми отблесками заходящего солнца. Впереди поднимались руины древних построек, и с пронзительным криком, от которого кровь застыла у Конана в жилах, возничий сбросил Натохка и девушку с колесницы. Они покатились по песку, и на глазах у ошеломленного киммерийца с колесницей и впряженным в нее верблюдом произошла невообразимая трансформация. На спине у черной твари выросли огромные крылья, и она поднялась в небо, оставляя за собой волну ослепительного пламени, на гребне которой в жуткой ухмылке скалилась и кривлялась огромная обезьяна. Они так быстро промелькнули и исчезли, что все происшедшее показалось Конану смутным видением из ночного кошмара.
Натохк вскочил на ноги, метнув быстрый взгляд на мрачного и решительного преследователя, не остановившегося, а целеустремленно скакавшего к ним с опущенным мечом, с которого срывались тяжелые алые капли. Колдун подхватил на руки лишившуюся чувств девушку и скрылся в руинах.
Конан соскочил с лошади и устремился вслед за ними. Он вбежал в комнату, освещенную жутковатым дьявольским сиянием, хотя снаружи быстро сгущались сумерки. На алтаре из черного жадеита лежала Ясмела, и в противоестественном свете белело ее тело цвета слоновой кости. Одежда принцессы небрежно валялась на полу, явно сорванная с нее в жестокой спешке. Лицом к киммерийцу стоял Натохк – нечеловечески высокий и худой, в сверкающей зеленой мантии, ниспадающей с его плеч. Он отбросил вуаль, и Конан взглянул ему прямо в лицо, черты которого были ему знакомы по монете зугитов.
– Что, страшно, жалкий пес? – По комнате раскатился жутковатый шепот, похожий на шипение огромной змеи. – Я – Тугра Хотан! Я долго лежал в своей гробнице, ожидая того момента, когда смогу пробудиться ото сна и восстать из могилы. Искусство, много веков назад спасшее меня от варваров, одновременно и заточило меня в оковы, но я знал, что наступит время и придет тот, кто должен исполнить свое предназначение и умереть так, как никто еще не умирал за последние три тысячи лет, – и он пришел! Глупец, неужели ты думаешь, что только потому, что мои люди разбежались, ты победил? Только потому, что меня предал и бросил демон, которого я поработил? Я – Тугра Хотан, тот, кто станет править миром вместо твоих презренных богов! Пустыня кишит моими людьми; демоны земли выполняют мои приказы, как повинуются мне и земные рептилии. Вожделение к женщине ослабило мое колдовство. Но теперь, когда эта женщина принадлежит мне, теперь, когда ее душа в моей власти, я непобедим! Прочь, глупец! Тебе никогда не покорить Тугру Хотана!
Он метнул свой посох, и тот упал к ногам Конана, который отпрянул с невольным вскриком. Потому что посох, едва коснувшись песка, изменился, превратившись в кобру, которая, раздувая капюшон и злобно шипя, поднялась, раскачиваясь, перед охваченным ужасом и отвращением киммерийцем. Зарычав, Конан нанес страшный удар, который перерубил змею пополам, и у его ног оказались две половинки черного посоха эбенового дерева. Тугра Хотан рассмеялся жутким смехом и, быстро наклонившись, подхватил что-то, быстро ползающее в пыли на полу.
В его вытянутой руке шевелилось нечто омерзительно живое. На этот раз игра теней не помешала Конану разглядеть, что на ладони Тугры Хотана сидит черный скорпион длиной более фута, самое смертоносное существо пустыни, одно прикосновение заостренного хвоста которого означало мгновенную смерть. Лицо Тугры Хотана, чертами напоминавшее скорее череп, оскалилось в злобной улыбке мумии. Конан колебался, а потом, без предупреждения, он вдруг метнул в чародея свой меч.
Застигнутый врасплох, Тугра Хотан не успел уклониться. Острие клинка ударило его в грудь чуть пониже сердца и на добрый фут вышло из спины под лопаткой. Колдун рухнул навзничь, раздавив собственным телом ядовитую тварь, которую так и не выпустил из рук.
Конан подошел к алтарю и подхватил Ясмелу, прижимая ее к себе, а она обняла его за шею белыми руками, истерически всхлипывая и содрогаясь от рыданий.
– Клянусь дьяволами Крома, девочка! – проворчал он. – Отпусти меня! Сегодня погибли пятьдесят тысяч мужчин, и у меня еще много дел…
– Нет! – выдохнула она, не размыкая объятий. Девушку охватили дикий, необузданный страх и страсть. – Я никуда тебя не отпущу! Я – твоя, огнем, кровью и сталью – твоя! А ты – мой! Там, снаружи, я принадлежу другим, но здесь и сейчас я принадлежу только себе – и тебе! Ты никуда не пойдешь!
Он заколебался, распаленный собственными неутоленными желаниями. В полутемной комнате все еще бродили жутковатые лиловые сумерки, бросая причудливые отсветы на мертвое лицо Тугры Хотана, который, казалось, безжалостно усмехался, глядя на них бездонными и пустыми глазницами. А в пустыне и еще дальше, в горах, среди трупов, люди по-прежнему умирали и кричали от боли, жажды и помешательства и рушились королевства. Но душу Конана захлестнула волна жаркого пламени, смывая страшную картину происходящего, и он сжал в объятиях стройное белое тело, которое светилось перед ним колдовским огнем.