Часть 3
ДОРОГА ГЕЛЬФОВ

Его высочество Гиг, наследный принц Мессонской империи, был, мягко говоря, вне себя. Коварство друга, да какого там друга – змеи, которую он неосторожно пригрел на груди, вдребезги разбило его нежное сердце. Тяжелые кресла из розового дуба легкокрылыми бабочками летали по обширному залу имперского дворца, грозя разнести в щепки расписной зинданский паркет, что, бесспорно, огорчило бы матушку принца, императрицу Асольду. На это обстоятельство, кстати, и пытался намекнуть расстроенному другу барон Феликс Садерлендский, но поскольку он и был той самой пригретой на груди принца змеей, то его слова пропускали мимо ушей. А неистовый Гиг замахнулся уже на гигантскую вазу из халидского фарфора, предмет особой гордости и забот своей венценосной матушки. Поступок, который никогда ему не будет прощен, в этом Феликс нисколько не сомневался. А главное – было бы из-за чего так кипятиться! Из-за какой-то кривляки, легкомысленной дурочки, не стоившей и мизинца благородного Гига Мессонского и, уж совершенно точно, не стоившей зиданского паркета и халидского фарфора.

– О, мерзавец! – Принц задохнулся от бешенства и предпринял попытку дотянуться до горла коварного друга, который, однако, удачно ушел от его цепких пальцев и почти уже выскользнул за дверь, но в последний момент все-таки был схвачен за полу щегольского плаща.

– Послушай, Гиг,– перешел к глухой обороне Феликс,– есть из-за чего, в самом деле, кровь себе портить.

– Негодяй! – Его высочество, похоже, окончательно зациклился на ругательствах и варьировал их в недопустимо малом для сиятельного лица диапазоне.– Как посмел обесчестить несравненную, изысканнейшую розу моего сада, благоухающую фиалку моей души?! Как ты посмел прикоснуться к ней своими грязными лапами? Ты, которого я допустил в святая святых своего любящего сердца, ты, которому я верил, как самому себе, ты, посвященный в самые сокровенные тайны мои, ты, который...

Монолог его высочества грозил затянуться надолго, и, вероятно, Феликс совсем заскучал, если бы не руки Гига, которые все время норовили ухватить собеседника за горло или нанести ему иной физический ущерб. А надо признать, наследный принц Мессонской империи обладал бычьей силой, и будь на месте Феликса кто-нибудь другой, эта вспышка страстей влюбленного идиота закончилась бы трагически.

– Все произошло совершенно случайно,– успел вклиниться Феликс в паузу, возникшую по той простой причине, что принцу не хватило воздуха для очередного ругательства.– Шел мимо, заглянул на огонек, и она сама упала в мои объятия.

– Мерзавец,– справился наконец с дыханием Гиг,– ты же знал, что я влюблен в нее до безумия, что страсть переполняет мое сердце! Я сгною тебя в тюрьме, негодяй, в самой вонючей и сырой камере, которую только можно найти в Мессонской империи!

– Между прочим, Гиг, ты воспламеняешься страстью каждую неделю, поэтому немудрено, что я путаюсь в объектах твоего горячего поклонения. Позавчера это была Ильда, баронесса Асейская, вчера Мина, баронесса Лирийская, и, наконец, ты, оказывается, влюбился в Лилию Фарлейскую, ничего мне об этом не сказав.

Его высочество немного ослабил хватку, и на лице его появилось сомнение.

– Не далее как вчера я читал тебе стихи, в которых воспевал несравненную...

– Фиалку твоего сердца Мину Лирийскую,– быстро подсказал Феликс.

– Лжец,– голосу Гига, однако, не хватало уверенности.– Стихи были посвящены Лилии.

– Ничего подобного,– стоял на своем Феликс.– Стихи были посвящены Мине, я сам ей их декламировал, вернувшись от Лилии.

Феликс слегка увлекся в своих оправданиях и сболтнул лишнее, чего делать не стоило, поскольку глаза принца прямо-таки заблестели от бешенства.

– Ты был у Мины?!

– Это уже переходит все границы,– обиделся барон Садерлендский.– Мы о ком сейчас говорим: о Мине или о Лилии? Нельзя же ревновать к двум женщинам сразу. Это уже произвол и самодурство. Ты, Гиг, просто хочешь подгрести под себя всех мессонских девушек, а это уже попахивает тиранией. Как ты вообще можешь клясться в любви к Лилии, если прячешь в своих покоях белокурую девицу ангельской красоты? Очень красиво, очень по-императорски.

– Тебе не удастся заговорить мне зубы, садерлендская змея!

– Хорошо,– согласился Феликс.– Я отправлюсь в самую отвратительную мессонскую тюрьму, но только в том случае, если девушка за твоей спиной не более чем фантом или плод моего разгоряченного воображения.

– Какой же ты...– Его высочество фразы не закончил, поскольку негодяй и мерзавец Феликс Садерлендский был прав.

Девушка сидела в любимом кресле Гига, рассыпав роскошные волосы по резной спинке и даже, кажется, спала, опустив пушистые ресницы на розовеющие щеки. По мнению Гига, она была достойна оды, даже поэмы: белокурая, с алыми, как лепестки роз, губами, не говоря уже о фигуре, которая само совершенство, упакованное в дорогую материю. Оставалось выяснить, каким образом это сокровище проникло в личные покои Гига Мессонского. Скорее всего, дело здесь не обошлось без Феликса, который таким образом хотел загладить свою вину.

– Надеюсь, девица благородного происхождения?

– Ты у меня спрашиваешь? – удивился барон Садерлендский.

– Но ведь это ты ее сюда привел.

– С чего ты взял? Я ее впервые вижу.

Вот уже двадцать лет Гиг знаком с Феликсом, и все эти годы негодяй ему бессовестно врет. Другой государь непременно наказал бы лживого вассала, но все знают, что у принца Мессонского доброе сердце, и пользуются этим совершенно беззастенчиво. Недаром же покойный барон Сигирийский всегда говорил, что государь должен быть строгим. К сожалению, у названного в честь замечательного полководца Гига Мессонского пока что не хватает душевных сил для того, чтобы избавиться от порочной для властителя слабости.

– Вы закончили ругаться, мальчики?

– Некоторым образом мы давно уже не мальчики,– обиделся Феликс.– Но хотелось бы знать, как ты сюда попала, девочка?

– Меня зовут Лулу, я принцесса и пришла сюда дорогой гельфов.

Гиг и Феликс переглянулись – девушка мила, слов нет, но с мозгами у нее явно не все в порядке. Не исключено, впрочем, что она подослана ярым врагом Мессонской империи Птахом Арлиндским – с этого негодяя станется.

– А Птах Арлиндский вам здорово насолил?

– Девушка,– укоризненно взглянул на дурочку Феликс,– этот субъект не просто наш враг, он много хуже. Мы давно пошли бы на него войной, но матушка Асольда не велит. Мы давно ждем, когда коварный Птах нападет на нас первым, но он все медлит и медлит. Говорят, что и ему мешает его матушка, королева Арлиндии Елена. Вот мы и мечемся меж материнских юбок, не позволяющих нам проявить доблесть в бою.

Вообще-то Феликс сказал чистую правду, но таким ерническим тоном, что Гига передернуло. Этого негодяя непременно нужно проучить, сколько можно терпеть его беспримерное нахальство? Не будь этот молодчик молочным братом Мессонского принца, вскормленным, всем на беду, грудью императрицы Асольды, его давно бы уже зарезали или отравили разъяренные мужья, отцы и братья обесчещенных им женщин. Недаром же все называют Феликса Садерлендского бусонской язвой, и он сполна оправдывает свое прозвище. Непонятно, что вообще находят женщины в этом вороном негодяе?

– Ты не прав, Гиг,– возразила странная Лулу.– Он довольно милый мальчик, только излишне болтливый.

– Он негодяй,– мрачно поведал красавице Гиг.– Держитесь от него подальше. На его совести больше десятка вдребезги разбитых женских сердец.

– Клевета,– возмутился Феликс.– Не верь ему, Лулу. Блондины куда коварнее брюнетов.

– Сразу видно, что вы сыновья своего отца,– в сердцах сказала незнакомая принцесса, раздраженная бесконечным спором новых знакомых.

– Мы с этим негодяем всего лишь молочные братья,– возразил Гиг.

– Не знаю, обрадую я вас или огорчу, принц Мессонский, но этот болтливый брюнет – ваш брат по отцу, так же как и Птах Арлиндский.

Блондиночка явно была не в себе, в чем Гиг подозревал ее с самого начала. Не исключено, правда, что это проделки Феликса, который с помощью девушки вздумал окончательно заморочить голову своему молочному брату. Барон Садерлендский способен и не на такие штучки, только бы отвлечь внимание от своих грязных вещичек.

– Я все-таки не понял, откуда ты к нам явилась, Лулу?

– Я родом с планеты Игирия, пришла к вам по дороге гельфов, но сначала побывала на Ибисе, потом еще у одного нашего брата, сына Леды, кавалера треф, которого зовут Андреем. Он будет здесь с минуты на минуту.

Гиг вздохнул. Мало нам Птаха с Феликсом в кровных братьях, так еще и какой-то Андрей с Ибиса наклевывается. Девушка поехала уже явно и так далеко, что скоро скроется с глаз удивленных этим чудом наблюдателей. Кто же ее все-таки подослал?

– А почему, дорогая Лулу, ты назвала нашего ибсянского братца кавалером треф?

– Потому что кавалер пик – это ты, Феликс, сын Лилии Садерлендской, а твой мрачный брат Гиг – кавалер бубен.

– А Птах Арлиндский, следовательно, кавалер червонный,– прозрел Феликс.– Полный набор. А не перекинуться ли нам в картишки? А ты какой масти будешь, Лулу?

Видимо, блондинка усомнилась в умственных способностях барона Садерлендского, уж очень долго и удивленно она его разглядывала своими на редкость зелеными глазами. И одета она была странно. Костюм был мужской, но не мессонского покроя и даже не арлиндского. Не говоря уже о материи, которая переливалась всеми цветами радуги, что, возможно, было и красиво, но чересчур крикливо. Гиг Мессонский предпочитал более спокойные тона. Феликс же и вовсе всегда ходил в черном в память о своей умершей матери. Странным был и меч девушки, с клинком непривычно зеленоватым. Конечно, Гиг слышал сказки о межзвездных скитальцах, но всерьез их не принимал, как не верил и в собственное якобы звездное происхождение, считая это лестью расторопных придворных. Даже если допустить, что девушка действительно дочь залетного Героя, который разбросал своих детей по всей Либии, то при чем же здесь карточная масть, все эти трефовые и бубновые кавалеры?

– Так ты наша сестра? – удивился Феликс.

– Я толкую тебе об этом вот уже битый час. Ты удивительно невнимателен, барон Садерлендский.

– Ну вот,– огорчился Феликс,– как только я собираюсь в кого-то влюбиться, как тут же выясняется, что это моя сестра.

– И много у тебя сестер? – удивилась Лулу.

– Ты единственная, но и влюбиться я собирался в первый раз.

– Не слушайте его принцесса,– сказал Гиг.– У этого человека вместо сердца холодная лягушка, и любить он не способен. Для него не существует ни любви, ни даже самой обычной человеческой благодарности. Коварный негодяй, который...

– Который часто рвет фиалки в садах его высочества принца Мессонского,– прервал его Феликс.– Хватит утомлять девушку поэтическими оборотами, Гиг, переходи на прозу.

Принц Мессонский ответить нахальному барону не успел, поскольку внезапно и непонятно откуда в трех шагах от него объявился смуглолицый и темноволосый молодой человек с мечом у бедра.

– Это Андрей Ибсянин,– пояснила Лулу.– Нам осталось дождаться только Птаха Арлиндского.

– Интересно бы узнать,– возмутился Феликс,– а на что нам вообще сдался Птах Арлиндский, не говоря уже об этом трефовом кавалере?

Честно говоря, Гиг был согласен с Феликсом, хотя воспитание не позволило ему высказаться определеннее по адресу гостя, явившегося неизвестно откуда и без всякого приглашения. Могло создаться впечатление, что императорский дворец превращается в постоялый двор, куда приходят все, кому не лень.

– Мы отправляемся на Вефалию, а затем и дальше по дороге гельфов на поиски нашего отца Андрея Тимерийского, пропавшего предположительно в созвездии Сириса.

Как вам это понравится! Гиг Мессонский, наследник трона величайшей империи Либии, должен бросить все и отправиться к черту в зубы, на поиски человека, которого в глаза не видел. А все-таки должен же существовать предел и помешательству.

– Боюсь, нас матушка не отпустит,– сказал Феликс с сахарной улыбкой на устах.

– Для императрицы Асольды у меня есть послание члена Высшего Совета Светлого круга просвещеннейшего Пигала Сиринского.

– Подумаешь, Высший Совет! – возмутился Феликс.– Мы здесь, на Либии, сами себе господа.

– Речь идет об угрозе Светлому кругу, и Либии в том числе.

Но Феликс на эти слова только рукой махнул. Отца своего он никогда не видел, мать умерла при родах, и с тех пор он вольная птица, без всяких обязательств, если не считать обязательств вассальных перед имперской короной. Нет слов, поболтаться по чужим странам и даже планетам он не прочь, но чтобы вот так, с бухты-барахты, по чьей-то воле и в компании людей незнакомых и даже подозрительных – нет уж, увольте. Феликса Садерлендского ждет не дождется сегодняшней ночью в своей уютной спаленке прекрасная Лилия, и вот к ней-то он как раз и отправится, предоставив другим полную свободу в совершении безумных поступков.

– Кто тебя ждет сегодня ночью? – переспросил очнувшийся от задумчивости Гиг Мессонский.

Но Феликс сделал вид, что не расслышал вопрос Мессонского принца, и покинул его покои. Если Гигу доставляет удовольствие общество помешанных – это его проблемы, но у барона Садерлендского совсем другие вкусы. Отправляться в какую-то вселенскую дыру, где, скорее всего, приличного кабака не найдешь, благодарю покорно. А Гиг просто глупец, если позволяет морочить себе голову авантюристке, которая в довершение всех бед называет себя его сестрой. Нет, как вам это понравится, у Гига Мессонского и Феликса Садерлендского одна сестра на двоих! К тому же она и Птаха Арлиндского приплела – получите братца! А этот Андрей Ибсянин тот еще тип, по лицу видно.

В «Серебряной рыбке» пахло, как водится, рыбой тухлой. Феликс этого запаха не выносил, но зато вино здесь было отменное, да и хозяином кабака был его старый знакомый по прозвищу Летучий Зен – бестия еще та, но осведомленнее его в Бусоне не было человека.

– Выкладывай, морская крыса, что ты знаешь о Пигале Сиринском,– сказал Феликс, поудобнее устраиваясь за столом.

– О,– только и сумел вымолвить Летучий Зен, и лицо его заметно побледнело.

Для поднятия духа Феликс налил ему полную кружку его вина, за свой счет разумеется. Даром этот прохиндей ничего рассказывать не будет, но золотая монета послужит, будем надеяться, стимулом его красноречию.

– Величайшая личность! – выдохнул Летучий Зен, отставляя в сторону опустевшую кружку.– Кентавр Семерлинг и магистр Пигал – самые светлые головы из тех, которых мне довелось видеть. И конечно, я буду страшно рад вновь приветствовать их в славном Бусоне.

– Тебе придется подождать,– хмуро бросил Феликс.– Пока что они сюда не собираются.

– Ах вот как! – Летучий Зен даже расслабился от облегчения.– А я, грешным делом, уже испугался.

Феликс засмеялся:

– То-то, я смотрю, завел волынку: «величайший», «светлые головы». Давай выкладывай все начистоту.

Но как раз выкладывать все начистоту у Летучего Зена не получалось – пришлось увеличить плату еще на один золотой.

– Смотри, Зен, человек я небогатый, но рука у меня тяжелая.

Бывший арлиндский шкипер, а ныне бусонский кабатчик предостережению барона Садерлендского внял, поскольку за время долгого знакомства успел уже изучить буйный нрав своего сегодняшнего гостя. Благородный Феликс на весь Бусон славился несдержанностью на язык и на руку, а о его ночных похождениях складывались легенды. Летучий Зен для придания солидности своему рассказу со значением огляделся по сторонам и понизил голос почти до шепота. В замызганном сотнями грязных сапог и потных рук зале сидело не более десятка завсегдатаев, на скромность которых вполне можно было положиться, поскольку их вечно заплетающиеся языки даже при большой охоте не смогли бы связать больше пары слов.

– Когда умерла ваша матушка, благородный барон, я буквально излазил весь Бусон по поручению вашего дедушки барона Садерлендского в поисках кормилицы, но так ее и не нашел.

Феликс удивленно отставил кружку:

– Почему?

– Не в обиду будет сказано вашей милости, но никто не соглашался вскармливать дьявольское семя. Даже ваш дедушка, и тот рад был сплавить вас подальше.

– Ты в своем уме, негодяй?! – возмутился Феликс.– Ты кого назвал дьявольским семенем?!

Летучий Зен на всякий случай отодвинулся подальше от нервной бароновой руки, затянутой в замшевую перчатку:

– Должен вам сказать, ваша милость, что ваш батюшка, долгие ему лета, тоже был скор на расправу. А между тем нет на Либии человека, который сделал бы ему больше добра, чем я. Что же касается вас, благородный Феликс, то и вовсе кабы не старый шкипер Летучий Зен и горничная вашей матушки Эна, то не сидели бы вы сейчас за столом и не грозили бы запустить в меня моей же кружкой. Вот она, баронская благодарность!

Летучий Зен хотел было уже и слезу уронить, но передумал. Уж больно свирепо смотрел на него Феликс.

– Батюшка-то ваш Герой из Героев, звездный князь и все такое, но... Если вы, ваша милость, кружку на стол не поставите, то я больше ничего вам не скажу. Давеча вы с его высочеством Гигом всю посуду мне перебили, и опять за свое.

– За посуду тебе заплатили, негодяй,– возмутился Феликс, но кружку в сторону отставил.– Ладно, говори все как есть.

– Так я, ваша милость, ничего такого не знаю, только слухами живу. Там кусочек отломишь, потом в другом месте кусочек.

– Вываливай свои кусочки, Зен, пока у меня терпение не лопнуло.

– Только вам, благородный барон, другим бы под пыткой не сказал... Совершенно случайно слышал, когда под дверью стоял, как просвещеннейший Семерлинг, кентавр и все такое, сказал достойнейшему Пигалу, мудрейшему дознавателю и все такое, что батюшка ваш, князь Тимерийский, связан с Черной плазмой и вроде бы с Сагкхом в друзьях.

– Ты в своем уме, идиот? – даже не очень возмутился Феликс, поскольку ни на грамм Летучему Зену не поверил.

– Люди мы маленькие,– скромно заметил кабатчик, вытирая засаленной тряпкой грязный до тошноты стол,– а только о чем слышал, о том и сказал. Поэтому и кормилицу вам никак найти не удавалось, пока императрица Асольда, которая тогда была еще принцессой и кормящей матерью, не взяла вас к себе и не вскормила сама.

– Так этот князь Тимерийский и Гигу доводится отцом?

– Только исключительно вам, благородный барон, и только исключительно на ухо: да.

– И Птаху Арлиндскому тоже?

В ответ Летучий Зен только руками развел, словно извиняясь на чужое чрезмерное усердие.

– Так ведь звездный скиталец, Герой и все такое, где уж тут бедным девушкам устоять? А потом, дьявольские камни из замка Крокет что-нибудь да значат. Колдун был, конечно, не из последних. Меня в крысу собирался превратить, еле-еле достойнейший Пигал сумел отстоять.

– Не мели чепухи,– вяло махнул рукой Феликс, задумчиво разглядывая пятна от пролитого на стол вина.

– Весь Бусон видел, как он благородного барона Краулендского живьем спалил вместе со слугой. А вы говорите чепуха, ваша милость. А сколько там народу подавили, кошмар. Серьезным человеком был ваш батюшка, худого слова про него не скажу. При мне в арлиндском кабаке двух человек до смерти кулаками зашиб, а третьему и вовсе голову снял.

– Ну это не бог весть какой подвиг.

– Так оно конечно,– подтвердил Летучий Зен.– Прошлый раз, когда вы с его высочеством Гигом осерчали, так мы уж отливали, отливали, благо море рядом. Оно конечно, вода у нас бесплатная, но трудов, трудов сколько!

Феликс Летучего Зена уже не слышал. Не то чтобы история собственного рождения была для него тайной за семью печатями, но наиболее важные подробности от него, оказывается, скрыли. Конечно, насчет дружбы князя Тимерийского с Сагкхом Летучий Зен приврал, но, видимо, этот звездный Герой действительно был изрядным колдуном, коли на его отпрысков до сих пор нервно дышит бусонское простонародье. «Серебряная рыбка» потихоньку наполнялась посетителями, которые вели себя пока довольно тихо, смущенные присутствием знатного гостя, но не приходилось сомневаться, что крепкое мессонское вино скоро развяжет им языки. Ни к ругани, ни к драке у Феликса сегодня душа не лежала, а потому, распрощавшись и с Летучим Зеном, и с «Рыбкой», он отправился к баронессе Лилии, но по рассеянности оказался у баронессы Мины, где и остался на ночь, не очень огорчившись недоразумению, поскольку и вино в доме барона Лирийского было отменным, и сама Мина приняла забредшего на огонек гостя, как и подобает скромной жене отсутствующего по причине крайней занятости мужа.

То ли вино на него подействовало, то ли горячие ласки баронессы Лирийской, но к утру Феликс почти начисто забыл вчерашние неприятности и был страшно удивлен, встретив в покоях Гига Мессонского все ту же очаровательную компанию, к которой добавился еще и расфуфыренный как павлин Птах Арлиндский. Все-таки у арлиндцев абсолютно нет вкуса. Ну кто, скажите, надевает коричневый камзол к темно-зеленым штанам? Феликс, конечно, не удержался бы от язвительного замечания в адрес незваного гостя, если бы не присутствие императрицы Асольды Мессонской, которая взглянула на беспутного гуляку с грустью и укоризной. Новоявленная сестрица Лулу и вовсе надувала губки, словно барон Садерлендский чем-то ее смертельно обидел. Ибсянин Андрей хмурил густые брови, а Птах Арлиндский равнодушно зевал. И это в присутствии императрицы – ну и нравы у них там в Арлиндии! Чучело деревенское. И похоже, вся благородная семейка готовилась обрушить шквал негодования на голову подгулявшего братца.

– Мы отправляемся немедленно,– сказал Гиг.– Больше ждать некого.

Выходит, ждали только барона Садерлендского, чтобы дружно сойти с ума. Феликс уже открыл рот, чтобы высказать свои сомнения по поводу столь поспешного и непродуманного решения принца Гига, но императрица Асольда уже благословила сына на ратный труд, и барону Садерлендскому не осталось ничего другого, как последовать за своим сюзереном.

То ли похмелье сказалось на самочувствии барона, то ли бессонная ночь, проведенная в объятиях красавицы, дала о себе знать, но только он продремал в седле всю долгую дорогу до местечка Олен, куда за каким-то дьяволом понесло разношерстную компанию.

Очнулся Феликс только тогда, когда Птах Арлиндский довольно недружелюбно толкнул его в плечо:

– Просыпайся, барон пиковый, приехали.

– От червонного слышу,– огрызнулся Феликс, недовольный тем, что его разбудили.

Настроение у барона Садерлендского было гаже не придумаешь, но он все-таки не мог не отметить красоты мессонского пейзажа и указать на него крикливому арлиндцу. Ничего подобного в его захудалом королевстве конечно же не было и быть не могло. Птах Арлиндский засмеялся, а на губах трефового Андрея появилась кривая усмешка – та еще парочка, зря Гиг с ними связался.

– Мы находимся на планете Вефалия,– обрадовала Феликса белокурая Лулу.

Вефалия так Вефалия. Хотя Феликс никак не мог взять в толк, как же они здесь очутились – ехали, ехали, и на тебе. А так место даже приятное – травка зеленая, цветочки на лугу, коровки вдалеке пасутся, мирные поселяне кланяются проезжающим мимо господам, и, судя по одежке и добротности усадеб, живут они побогаче мессонцев. А тут еще одна молоденькая поселянка мило улыбнулась Феликсу.

– А что это за чучело волосатое? – удивился Гиг Мессонский, чем отвлек барона от грешных мыслей.

Более всего работающие на полях существа были, по мнению Феликса, похожи на либийских мухоров, но гораздо трудолюбивее и росточком поменьше.

– Это рески, самые заклятые наши враги,– пояснила Лулу.

– Они что же, разумные? – удивился Феликс.

– Мы находимся за пределами Светлого круга,– напомнил спутникам Гиг,– так что привыкайте.

К чему привыкать-то, к этим образинам? Феликс, приглядевшись повнимательнее к работающим на полях существам, пришел к выводу, что рески отнюдь не самые отвратительные из них. А о внутренних недостатках этих поразительных уродов барон вообще судить не брался. В свете открывшихся фактов ему и улыбка молодой поселянки не показалась такой уж искренней. Черт его знает, что у нее под юбкой. Принесло же в страну – ходи да оглядывайся.

– Поздравляю, ваше высочество, с такими подданными,– съехидничал Феликс в адрес Лулу,– все как на подбор рогатые, мохнатые и хвостатые.

– Главное, что они все разумные,– усмехнулся Птах Арлиндский.

– А на что мне ее разум при волосатых ногах? – возмутился Феликс.

– У кого ноги волосатые? – не понял Гиг.

Но барон Садерлендский только рукой махнул, донельзя огорченный открывшейся перспективой. Собственно, перспектива, в смысле появившегося на горизонте вефалийского императорского замка, была отнюдь не дурна, сомнения одолевали Феликса по поводу его обитателей. Вот и сестрица Лулу ходит в штанах, и юбки на поселянках подозрительно длинные. Словом, есть повод для сомнений и огорчений. Стоило ли покидать Бусон и отказываться от фиалки Гигова сердца несравненной Мины, чтобы оказаться в зверинце.

– Великолепный замок! – прервал размышления барона Садерлендского дурацкими восторгами Птах Арлиндский.

Возможно, в зачуханной Арлиндии подобной величины замки в диковинку, но в просвещенной Мессонии умеют строить никак не хуже. Взять хотя бы замок Крокет, воздвигнутый много веков тому назад предком барона Феликса. Величиной он поменьше этого вефалийского курятника, но изяществом линий и надежностью стен может с ним поспорить. Ворота вефалийского замка распахнулись даже раньше, чем прекрасная Лулу окликнула загоравшую на стенах стражу. Феликсу расторопность обслуги понравилась. Уважение народа к особам царствующего дома – верный признак цивилизованности и стабильности государства. Так говаривал в свое время великий мессонский полководец Гиг Сигирийский, и барон Садерлендский был с ним абсолютно согласен. Понравились ему и приветственные крики вмиг собравшейся толпы. Крики предназначались принцессе Лулу, которая внимала им с истинно королевским равнодушием. Вефалийское воинство, взявшее на караул, барон тоже одобрил – парни рослые и бравые, с хваткой людей бывалых. Что же касается фрейлин, высыпавших навстречу гостям, то излишне придирчивого мессонского наблюдателя одолевали сомнения. Личики попадались очень даже симпатичные, но вот покрой платьев его раздражал. Уж очень многое эта пестрая до отвращения материя скрывала из того, что скрывать преступно, если, разумеется, товар высшего качества.

Его высочество Гиг Мессонский уже знакомился с представителями местной знати, и Феликс поспешил к нему присоединиться, дабы не уронить достоинства имперского барона.

– Канцлер Гельфийской империи досточтимый Весулий,– представила унылого тощего человека принцесса Лулу.

– Просвещеннейший Пигал Сиринский, член Высшего Совета Светлого круга.

Вот тебе раз! А Феликс поначалу посчитал этого похожего на сказочного гнома человечка в пестром костюме местным шутом. Пожалуй, шустрому старичку только дурацкого колпака и не хватало. А канцлер Весулий, если судить по лицу, гнилыми лимонами подавился. Да разве может быть у высшего чиновника уважающей себя империи такое выражение лица, скажите на милость?

Внутреннее убранство вефалийского замка барону Садерлендскому тем не менее понравилось. Очень может быть, что глаза его стали потихоньку привыкать к пестроте местных красок. Но главным образом на настроение мессонского барона благотворно подействовало богатство вефалийского стола, пришедшееся по его вкусу и желудку. Местное вино тоже было превосходным, да и собравшаяся за столом компания Феликса уже не раздражала, а с одной из своих симпатичных соседок он даже завел разговор дружеского характера. Прелестницу звали Сабиной, и была она из древнего рода гельфийских графов, служивших императорам еще до Великого поражения. Что это за Великое поражение, Феликс уточнять не стал, зато полюбопытствовал, отчего это у вефалийцев такая странная мода. Соседка пояснила любезному барону, что странную моду ввела императрица, мамочка прекрасной Лулу, с тех пор она и прижилась при вефалийском дворе.

– У нее что же, кривая шея? – понизил голос до шепота Феликс.

– Императрица Лулу – прекраснейшая из гельфиек,– обиделась на гостя Сабина.– А мода эта была введена для того, чтобы женская плоть не отвлекала императора от дел.

– Мыслящий, судя по всему, у вас государь,– предположил Феликс и, как выяснилось, не ошибся.

– Вы, вероятно, оставили жену в родных краях?

– Боже упаси! – ужаснулся Феликс.– Я слишком застенчив, сударыня, чтобы жениться.

– Это сразу же бросается в глаза,– заметила прекрасная соседка с ласковым смешком.

Приняв на грудь еще один кубок вефалийского вина, Феликс решил махнуть рукой на волосатые ноги. В конце концов, разве это главное в женщине, тем более что на ощупь ножки Сабины были весьма соблазнительны.

– Вы увлекаетесь, барон,– упрекнула его соседка.

– Это у меня с детства,– пояснил Феликс.– Не знаю, куда деть руки, поэтому приходится держать их на коленях.

– Должна вам заметить, что это мои колени.

– Во всем виноват недостаток освещения,– извинился барон.– Наше дневное светило гораздо ярче вашего. А как, кстати, у вас обстоит дело со светилом ночным?

– Вы хотите, чтобы я вам его показала?

– Был бы вам очень обязан.

– Но ведь мое присутствие не обязательно,– пожала плечиками Сабина.– Для этого достаточно выйти на террасу, когда стемнеет.

– Я, видите ли... от рождения близорук и боюсь, что без вашей помощи мне ночного светила обнаружить не удастся.

К сожалению, ужин закончился неожиданно быстро. А расчет барона Садерлендского на танцы не оправдался. Пигал Сиринский незамедлительно пригласил молодых людей для конфиденциального разговора.

– Странные нравы на этой Вефалии. Нельзя же так бесцеремонно обращаться с гостями,– выказал недовольство барон, но понимания не встретил.

Пигал прыгал по комнате растрепанным козленком и болтал без умолку. Феликс его почти не слушал, обдумывая план совращения прекрасной Сабины уже этой ночью. Барону Садерлендскому мешал не столько болтливый Пигал, сколько лимонно-молчаливый Весулий, приходившийся его новой подружке папой. Эти отцы, братья, мужья всегда путаются под ногами у предприимчивых людей, мешая им осчастливить прекрасных женщин.

– Мы обнаружили четыре карты на столике в покоях принцессы Лулу и тотчас же поняли, что игра началась.

– Простите,– встрепенулся Феликс,– а как они туда попали?

– Человек молодой,– укоризненно глянул в его сторону Пигал Сиринский,– добропорядочность вефалийской принцессы вне всяких подозрений.

– Так я и не подозреваю. Просто если бы я обнаружил посторонний предмет в своих покоях, то подумал бы, что его оставила любовница.

– Я тебе вырву язык, Феликс, если ты не угомонишься,– сказала Лулу.

Сестрица Лулу была серьезной девушкой, а потому Феликс благоразумно промолчал в ответ на столь ясно выраженное неудовольствие. К тому же в эту самую минуту сиринский гном вручил барону карту под знаком пик, на которой вместо благородного кавалера было изображено нечто невообразимое. Феликс даже брезгливо поморщился при виде столь отвратительного существа.

– Это вызов, господа,– пропищал сиринец,– и всем нам, вместе взятым, и каждому из вас в отдельности.

– Вы хотите сказать, что эта образина вызывает меня на поединок? – поразился до глубины души Феликс.– А что плохого я ему сделал?

Пигал Сиринский укоризненно глянул на барона. Садерлендский более всего напоминал своего папочку и внешностью, и распутным поведением. Вместо того чтобы слушать почтенного магистра, он весь вечер шептался с юной кривлякой Сабиной, чем ужасно нервировал досточтимого Весулия, которому как раз сейчас следует соблюдать спокойствие. Хорошо хоть трое других кавалеров на вид серьезнее пикового. Взять хотя бы Птаха Арлиндского – очень рассудительный молодой человек, весь в матушку свою, Елену. Именно Елена Арлиндская была бы самой подходящей парой беспутному Тимерийскому, именно ее сватал в свое время магистр, но, увы, мудрость у легкомысленной молодости не в цене. Нет, императрица Лулу тоже очень достойная женщина, но уж слишком взбалмошная, не вслух будет сказано.

– А почему мне такой урод достался? – обиделся Феликс.– У Птаха и то поприличней будет.

– Уймись, барон,– шикнул на него Гиг.– Торгуешься как на базаре. Что выпало, то и выпало.

– Нет, как вам это понравится?! Феликс возмущенно всплеснул руками. Подсовывают черт знает что, и слова в ответ не скажи. Что же это за порядки такие? С Гига, конечно, спрос невелик, он тиран известный, но Пигал Сиринский кажется вроде приличным человеком.

Не будь просвещеннейший магистр давно и неудачно знаком с батюшкой барона Садерлендского, он, возможно, принял бы эту тираду за комплимент, но опыт – великая вещь, и не вздорному мальчишке торжествовать в словесной дуэли над человеком, не один десяток лет с честью несущим тяжкую ношу просвещения по планетам Светлого и Темного кругов.

– Не обращайте на Феликса внимания,– утешил расстроенного сиринца Гиг.– У нас в Мессонии его называют бусонской язвой, и вся империя вздохнула с облегчением, узнав, что он отбыл в чужие края.

Просвещеннейший Пигал благодарно кивнул принцу в ответ на поддержку. Гиг, похоже, пошел в своего дедушку, знаменитого полководца барона Сигирийского, человека, которого магистр не назвал бы добродетельным, но бесспорно обладавшего достоинствами государственного деятеля большого масштаба.

– Допустим, я убью это чучело,– сказал неугомонный Феликс,– а какая мне в том корысть?

– При чем тут корысть, человек молодой?! – возмущенно фыркнул Пигал.– Речь идет о спасении Светлого круга.

Этот пиковый барон непременно доконает магистра Пигала и довершит дело, начатое его отцом двадцать лет назад. Поразительное легкомыслие, просто поразительное.

– Ты сначала убей,– спокойно сказал Андрей Ибсянин,– а уж потом...

Что потом, трефовый кавалер не сказал, видимо, не счел нужным распространяться на эту тему. Очень серьезный молодой человек и очень загадочный. Ибис вообще сомнительная планета, а о матушке Андрея Ибсянина магистр знал только то, что она очень ловко орудует копьем. Нет слов, все четверо очень симпатичные молодые люди, и если бы Пигалу предстояла попойка в сиринском или мессонском кабаке, то он без раздумий отправился бы туда в столь развеселой компании, но, к сожалению, деяние им предстояло совершить куда более значительное. Безусловно, только Пигал Сиринский мог претендовать на роль разума в предстоящей экспедиции, поскольку мессонцы и ибсянин могли поспособствовать благому начинанию только мышцами. Да и нельзя требовать многого от людей, выросших на захолустных планетах и не имеющих понятия о правилах Большой Игры, ведущейся на дороге гельфов. Честно говоря, и сам Пигал смутно представлял себе эти правила, да и суть игры была ему непонятна, как не понятны и ставки. Но карты сданы – и хочешь или не хочешь, а играй! А главное, посоветоваться не с кем, ну разве что с Весулием. Хотя и Весулий ничего умного пока не присоветовал, да и неразумно было требовать от старого гельфа прозрений там, где один из виднейших членов Высшего Совета мог лишь пожать плечами. Игра была начата сорок лет тому назад на развалинах замка Лорк-Ней, и, будет ли когда-нибудь конец связанным с нею сюрпризам, магистр даже и не загадывал. Высший Совет обещал прислать на помощь Пигалу высокомудрого кентавра Семерлинга, но кентавр почему-то задерживался, и магистр даже не знал, огорчаться по этому поводу или радоваться. Что ни говори, а Семерлинг тот еще фрукт, не раз подставлявший своего старого знакомого под удары судьбы и обстоятельств. Конечно, легче всего было бы, сославшись на возраст и усталость, попросить отставку и вернуться на благословенный Сирин, но ведь никто отставки просвещеннейшего Пигала не примет по той простой причине, что в Высшем Совете, как ни прискорбно это сознавать, нет достаточно широкой спины, за которую он мог бы спокойно спрятаться, не испытывая при этом душевного дискомфорта. Мужи там, конечно, заседают мудрые, но старые и вялые, которым скакать по планетам Темного круга не с руки. Да и кто из них знает обстановку здесь лучше, чем просвещеннейший Пигал?

Ночное вефалийское светило бросило свой переменчивый взгляд на руки магистра и презрительно подмигнуло. Руки действительно не впечатляли, но ведь никто не требует от Пигала бранных подвигов, для этого существуют Герои, а вот что касается мозгов, то тут он любому великану может дать фору.

Девичий смех отвлек магистра от трудных размышлений. Какая-то парочка вынырнула из-за дальней колонны и устремилась к перилам террасы, не заметив прогуливающегося поодаль пожилого человека. Разумеется, Пигал Сиринский не собирался подсматривать за влюбленными, воркующими о своих мелких, в свете возникающих перед человеческой цивилизацией проблем, делишках, но деваться ему было некуда, поскольку даже его громкий кашель не был услышан и утонул в чужих причмокиваниях и придыханиях. Конечно, это был все тот же барон Феликс Садерлендский, которому дурная наследственность спать не давала. Возможно, Пигал так бы и ушел с террасы, оставив человека молодого наедине с совращаемой девушкой, но этой девушкой была Сабина, дочь его старого друга Весулия. И со стороны магистра было бы величайшей подлостью игнорировать гибель в объятиях нахального распутника невинного и наивного создания.

– Стыдно, человек молодой, обманывать невинное дитя,– громко сказал Пигал.

– А где дитя? – удивился Феликс, выпуская от неожиданности добычу из рук.

Смущенная Сабина тут же скрылась за ближайшей колонной, оставив расстроенного барона один на один с малосимпатичным и прилипчивым старикашкой. Нет все-таки справедливости на этом свете – посылать человека, можно сказать, на гибель и при этом мешать ему наслаждаться последним в жизни поцелуем.

– Ваш старый мессонский знакомый охарактеризовал вас, магистр, как мудрого и терпимого человека, но вы меня разочаровали, и теперь я думаю, что Летучий Зен ошибся, давая вам столь высокую опенку. Нельзя же в наше бурное время быть столь непроходимо старомодным. Вам не кажется, что это верх неделикатности, столь бесцеремонно вмешиваться в чужой разговор?

– Человек молодой,– возмутился Пигал,– я прожил на этом свете более семидесяти лет, и не вам учить меня хорошим манерам. Малышка Сабина дочь моего друга, и я не позволю вам разбить ее сердце.

– У вас стиль, магистр, как у моего братца Гига Мессонского,– усмехнулся Феликс.– Проще надо смотреть на жизнь. Не стал бы я разбивать сердце красавицы, меня интересовали только ее ноги. Поскольку появились подозрения, что они излишне волосаты. Теперь эти подозрения будут мучить меня всю оставшуюся жизнь.

– Человек молодой,– зафыркал Пигал,– нет в этом мире женщин более прекрасных, чем гельфийки. И волос у них на теле не больше, чем положено по всем канонам человеческой красоты.

– Вы меня успокоили,– расплылся в улыбке Феликс.– Одно мне непонятно: откуда у столь высоконравственного человека, почтенного старца, такие познания по части женского тела?

Нет, каков негодяй, просто невероятная наглость! Почтенному, убеленному сединами магистру говорить в лицо такие вещи. Это уже не бусонская, это какая-то меж-планетная язва, которую просто опасно выпускать на дорогу гельфов.

Но, увы, выпустить все же пришлось. Пигал лично проследил, чтобы молодые люди почерпнули необходимые знания из светящегося шара – ключа к дороге гельфов. Особенно пристально он наблюдал за пиковым кавалером, опасаясь, как бы легкомысленный барон не проманкировал той процедурой и тем бы не сорвал дело, обрекая и себя, между прочим, на вечные скитания в каком-нибудь захолустье Темного круга. Однако Феликса светящийся шар заинтересовал, и он без колебаний положил на него свою пятерню. Растопыренные пальцы ушли в глубь оболочки, которая на вид смотрелась прочнее прочного.

– Чертова игрушка,– только и сказал донельзя удивленный барон.

– С этой минуты,– торжественно произнес Пигал,– где бы вы ни оказались, полученные и отпечатавшиеся в подсознании сведения выведут вас к ближайшей станции и далее, по дороге гельфов, в нужную вам точку.

– По-моему, в моих мозгах ничего не отпечаталось,– усомнился Феликс, разглядывая свою руку.

– Человек молодой, если у вас есть мозги, то все, что нужно, они уже получили,– наставительно заметил Пигал.

– В наличии мозгов имперский барон как раз и сомневается,– съязвил Птах Арлиндский.

– Обращаю ваше внимание, просвещеннейший Пигал,– немедленно отреагировал на выпад арлиндца Феликс,– что мне, а в моем лице и всем баронам Мессонской империи было нанесено тягчайшее оскорбление, смываемое только кровью.

– Я не согласна с Птахом,– сказала Лулу.– Мозги у Феликса есть, но они давно скисли от безделья.

Оскорбленный барон вновь было воззвал к члену Высшего Совета, но был остановлен Гигом Мессонским:

– Хватит паясничать, Феликс, сейчас не до шуток.

Пигал с его высочеством был совершенно согласен. Хотя поначалу он принял разглагольствования Феликса за чистую монету и хотел уже было вступиться за него, чтобы унять страсти. Но, к счастью, хватило выдержки не ввязываться в шутовское представление, устроенное бароном, и не ронять себя тем самым в глазах молодежи.

– Я все-таки не понимаю,– сказал серьезный Андрей Ибсянин,– как полученные нами знания позволят нам добраться до существ, изображенных на картах?

– А я что говорил,– немедленно поддержал его Феликс.– Разумный человек, если он не принц и не принцесса, обязательно спросит о главном.

Просвещеннейший Пигал поспешил прояснить ситуацию:

– Вам никого не надо искать, люди молодые. Стоит вам только ступить на дорогу гельфов, как эти существа вас сами найдут. Удара можно ждать с любой, самой неожиданной стороны.

– Новое дело! – хмыкнул Феликс.– Против нас будет действовать целая орда, а мы выступаем сиры и босы.

В этот раз никто Феликсу не возразил – пиковый был кругом прав. А просвещеннейший Пигал слишком уж легкомысленно подталкивает молодых людей навстречу неодолимым силам.

– Наши ресурсы уже мобилизованы,– пояснил Пигал.– И Герои Парры, и гельфы обеих планет пойдут к нам на помощь по первому же зову. Но беда в том, что никто не знает куда.

– Иными словами,– дополнил магистра Феликс,– нас используют в качестве живца, чтобы рыбка клюнула?

– Можно сказать и так,– кивнул Пигал.– А чтобы обеспечить связь, мы с Лулу пойдем вместе с вами.

– Девчонку, по-моему, брать не стоит,– засомневался Феликс.

На что получил отповедь от просвещеннейшего члена Высшего Совета:

– Ее высочество Лулу обладает такими познаниями и способностями, без которых ваше блуждание по планетам Темного круга будет втройне опаснее. Она магистр Белой магии, как и ваш покорный слуга.

Просвещеннейший Пигал сказал не всю правду, поскольку достойнейшая Лулу не чужда была и магии Черной, но на этой скользкой теме не следовало, пожалуй, заострять внимание почтенного собрания. Что же касается самого магистра и члена Высшего Совета, то он Черную магию, безусловно, осуждал, но, увы, создавшаяся критическая ситуация не располагала к излишней щепетильности.

– Выступаем двумя группами,– обозначил диспозицию будущей кампании Пигал.– В первую группу войдут барон Садерлендский и досточтимый Андрей Ибсянин, во вторую – принц Гиг и принц Птах. С первой пойду я, со второй – принцесса Лулу. Есть вопросы?

– Есть,– выступил вперед Феликс.– Так все-таки нам дадут оружие или пошлют в бой с голыми руками?

В ответ просвещеннейший Пигал лишь кивнул головой досточтимому Весулию. Гельфийский канцлер покинул собрание, чтобы вернуться через минуту с длинным ящиком и небольшой шкатулкой. В ящике были мечи с зеленоватыми клинками, подобные тому, что носила у бедра принцесса Лулу. Феликсу мечи не понравились. Впечатление было такое, словно они заржавели и заплесневели одновременно.

– Не советую трогать лезвие пальцами,– предупредил Пигал,– а языком тем более.

– Зря предупредили,– сказал Птах Арлиндский,– особенно про язык. У некоторых он явно длинноват.

Барон Садерлендский в долгу, конечно, не остался бы, но в этот момент канцлер Весулий открыл заветную шкатулку, и внимание присутствующих сосредоточилось на ней. Ждали чего-то совершенно необыкновенного, но получили всего лишь перстни с черными мутными камнями, довольно небрежно вставленными в серебряные оправы.

– Это слезы Сагкха,– сказал, понизив голос, Пигал Сиринский.– Ваш батюшка почему-то оставил их в замке, отправляясь в свой последний поход. Я долго думал, отдавать их вам или нет, но все-таки решился. Не знаю, помогут они вам или станут обузой, но прибегать к ним стоит только в самом крайнем случае.

Феликс Садерлендский первым нацепил камень на палец, недослушав прочувственной речи магистра.

– Мне нравится,– сказал он, разглядывая перстень.– Хотя милый папочка мог бы оставить своим отпрыскам в наследство что-нибудь и посущественнее.

– Уверяю вас, человек молодой, что слезы Сагкха – страшное оружие, способное без труда спалить этот замок дотла.

– Не будем искушать судьбу подобными примерами, просвещеннейший Пигал,– взмолился Весулий.

Канцлер был, конечно, прав, а магистр слегка увлекся. К тому же мешало волнение, охватившее его перед серьезным испытанием. Честно говоря, будь у Пигала Сиринского хотя бы малейшая возможность уклониться от этого похода, он обязательно воспользовался бы ею. Но, увы, не было в этой точке Вселенной никого, кто мог бы принять вызов неведомых сил, кроме сиринского магистра.

– Мы выступаем,– решительно сказал Пигал.– Немедленно. Долгие проводы – лишние слезы.

Слез, впрочем, никто проливать не собирался, разве что мрачное лицо канцлера Весулия соответствовало важности переживаемого момента, а все остальные окружающие магистра люди были уж слишком легкомысленными. У молодости есть, конечно, свои преимущества, но опыт – великая вещь. Он не даст умудренному жизнью человеку пропасть даже в самой безвыходной ситуации. Во всяком случае, Пигал Сиринский, отправляясь в пекло, очень надеялся, что так оно и будет.

Сюрпризы начались прямо у станции гельфов, из которой они выехали на резвых конях. Выехать-то выехали, но тут же оказались в воде, потому что посуху пути не было. Место, где размещалась станция, оказалось небольшим островом, объехать который вдоль и поперек можно было минут за пятнадцать. Собственно, это был даже не остров, а вершина скалы, поднимающаяся над безбрежной водной гладью.

– Я вас поздравляю, магистр,– сказал неугомонный барон Садерлендский,– из вас проводник, как из собачьего хвоста сито.

Надо признать, у барона были основания предъявлять счет Пигалу Сиринскому, поскольку именно он выбрал эту планету как первый шаг в неизведанное. И надо же, такой конфуз. Что, конечно, не оправдывает баронову грубость.

– Вернуться, как я понимаю, нельзя,– констатировал Андрей Ибсянин, оглядывая безнадежную в своей беспредельности гладь.

– Увы, человек молодой,– развел руками Пигал,– вернуться на Вефалию можно только с другой станции, которая, разумеется, есть на этой планете, но ее еще нужно найти.

Сидеть в седле на фоне полного бездорожья довольно глупо, а потому Пигал слез со своего смирнехонького гнедого и опустился на валун рядом с бароном Феликсом. Андрей Ибсянин занялся исследованием острова, оглядывая при этом чуть ли не каждый камень.

– Вы случайно не в курсе, магистр, у них на Ибисе все такие заполошные?

Ответить Феликсу Пигал не успел, поскольку его окликнул ибсянин:

– Взгляните, магистр, обвал свежий. Если с острова есть выход, то именно под обвалом он и погребен.

Барон Садерлендский тоже изволил оторвать задницу от нагретого камня, однако трудился он, похоже, зря. Обвал был надежным, и, чтобы сквозь него пробиться, требовалась целая армия землекопов и камнетесов с кирками и лопатами.

– Уж не хотите ли вы, милейший, заставить имперского барона вкалывать, как каторжника на руднике?

К счастью, Андрей Ибсянин не рассчитывал на трудолюбие имперского барона, во всяком случае, он посоветовал ему отойти подальше вместе с просвещеннейшим Пигалом.

– Видимо, собирается разбивать камни лбом,– предположил Феликс, но ошибся. Из руки ибсянина вырвался вдруг такой язык пламени, что барон невольно прикрыл глаза. А когда открыл их, то с изумлением обнаружил огромную дыру с запекшимися краями.

– Вот это да! – только и сумел вымолвить он.– Видел я фокусников и факиров, но трефовый любого за пояс заткнет.

– Это слеза Сагкха сработала,– пояснил магистр.

– Вот этот камень? – Феликс с уважением посмотрел на свою руку.– Но каким образом?

– Надо только захотеть,– спокойно сказал Андрей,– и все у тебя получится.

Очень может быть, если, конечно, Феликсу не достался испорченный камень. Но в любом случае пользоваться он им пока не собирался. Имперский барон – это вам не факир и даже не магистр Белой магии.

– Я разделяю ваше предубеждение против Черной магии, человек молодой, но категорически не согласен с тем же пренебрежением к магии Белой, которое прозвучало в ваших словах.

Завязавшейся было дискуссии не дал развернуться все тот же ибсянин, который без лишних проволочек проник в провал, ведя в поводу коня. Барону Садерлендскому ничего не оставалось делать, как последовать его примеру. Просвещеннейший Пигал двинулся следом за буйными сыновьями беспокойного отца, проклиная в душе тот час, когда коварный Семерлинг втравил его в эту нескончаемую историю. В тоннеле было довольно светло, хотя откуда исходит этот свет, понять оказалось нелегко. Барон Садерлендский едва не свернул себе шею, разыскивая окна, пока Андрей Ибсянин не указал ему на светляков, которыми были усыпаны стены. Недоверчивый Феликс отковырнул насекомое от стены и даже зачем-то попробовал его на язык, но ничего примечательного в нем не обнаружил. Более того, как только он оторвал светляка от стены, тот тут же и погас в его руках, но стоило приложить его к стене, как капризная букашка вновь вспыхнула. Просвещеннейший Пигал не мешал молодому человеку удовлетворять законное любопытство и даже задремал под мерный ход своего гнедого. Разбудил его крик все того же Феликса:

– Просыпайтесь, магистр, приехали.

Пигал открыл глаза и тут же закрыл их от нестерпимого света. Тоннель вывел искателей приключений на обширную поляну, заросшую по краям совершенно непроходимым на первый взгляд лесом.

– Надеюсь, травка здесь съедобная,– сказал Феликс, расседлывая коня,– самое время перекусить.

Пигал не возражал, Андрей Ибсянин пожал плечами. Обстановка вокруг была настолько мирной, что Пигал невольно вспомнил о родном Сирине, опрометчиво покинутом много лет тому назад. Вышедшее из зарослей животное показалось магистру похожим на благородного оленя, украшение сиринских лесов, о чем он и сообщил своим спутникам.

– Да бросьте, магистр,– махнул рукой Феликс.– Это мохнатое чудище как две капли воды похоже на либийского мухора.

– Я никогда не видел мухоров,– сказал Андрей,– но, по-моему, животное больше всего похоже на пятнистого кабана.

– По-вашему, бывают рогатые кабаны? – Пигал с нескрываемой иронией взглянул на ибсянина.

– У вас нелады со зрением, просвещеннейший,– посочувствовал магистру Феликс.

– Сиринцы на всех планетах Светлого круга славятся остротой глаз,– обиделся Пигал.

– Ладно,– кивнул головой барон.– Я соглашусь с вашей дальнозоркостью, магистр, если вы подтвердите, что вон из-за того куста к нам направляется либийская каракатица.

Увлеченный спором Пигал выпустил из поля зрения перспективу, а потому и прозевал совершенно немыслимой красоты создание, которое находилось от путешественников ну никак не далее чем в тридцати шагах. С такого расстояния принять прекраснейшую из прекрасных за каракатицу мог только слепой.

– А ваше мнение, ибсянин? – повернулся Феликс к брату.

– Я предпочитаю брюнеток,– буркнул тот не слишком любезно.

– Я абсолютно с вами согласен, просвещеннейший,– сказал Феликс,– животное было оленем, а эта блондинка – прекраснейшая из женщин.

Как кавалер отменно любезный, барон подхватился с места и походкой взалкавшего любви либийского индюка направился навстречу инопланетной индюшке. Ах молодость, молодость. В последний момент просвещеннейший Пигал спохватился и собрался было предупредить человека молодого, что он находится в Темном круге, где далеко не все золото, что блестит. Но, увы, запоздал – благородный барон уже рассыпал цветы своего красноречия перед местной красавицей. И громкое предупреждение магистра показалось бы в данной ситуации крайне неуместным и даже грубым, поскольку белокурое дитя прямо-таки сияло чистотой и невинностью. Прелестница была одета с непривычной сиринскому глазу незатейливостью, а проще говоря, кроме туники зеленовато-голубоватого цвета, на ней ничего не было. Нет, длина наряда была вполне пристойной, но, к сожалению, материя, из которой он был изготовлен, выглядела слишком прозрачной, и тело белокурой богини чересчур откровенно радовало глаз. Как человек отменно вежливый, магистр не стал при первой же встрече докучать девице замечаниями по поводу ее одежды, но попозже, если будет такая возможность, он обратит ее внимание на вефалийскую моду, которая больше подходит девушкам благородного происхождения.

– Вы не видели моего Арто, благородные люди? – прощебетала красавица.– Он такой забавный, но все время теряется.

– Я видел оленя,– сказал Пигал, склоняясь в изящном поклоне.

– Я говорю о своей собаке,– развела руками красавица.

– Магистр Пигал Сиринский,– представил своего спутника Феликс.– Один из самых возвышенных умов Светлого круга. Он делает нам с братом честь, сопровождая в дальнем путешествии. Мы, видите ли, задумали жениться, а обычай нашего клана таков, что жен следует непременно искать на других планетах.

– А вы с другой планеты? – всплеснула руками несравненная.

– Мы межзвездные скитальцы,– возвел глаза к небу Феликс.– И помыслы наши чисты, как девичья слеза.

Просвещеннейший Пигал в чистоту помыслов барона не верил, но опровергать его не стал. В конце концов, выдуманная Феликсом на ходу цель путешествия как нельзя более удачно скрывала цель истинную, о которой не стоило распространяться даже перед прекраснейшей из прекрасных.

– Мой брат Андрей,– представил ибсянина Феликс.– К сожалению или к счастью, но он, в отличие от меня, ищет в жены брюнетку. Есть, знаете ли, люди с недоразвитым вкусом.

– Вы не представляете, барон Садерлендский, как бы на вас обиделась моя сестра,– сказала красавица.– Она брюнетка.

– Будем считать, что я ничего не говорил,– прижал руку к сердцу Феликс,– кроме того, что страстно влюблен в блондинку.

– Зачем же вы отправились на другую планету за невестой, если дома осталось ваше сердце?

– Видите ли, несравненная, сердце мое со мной или, точнее, оно у ваших ног, ибо блондинка, о которой я говорю, это вы.

Красавица потупила глазки, и ее щечки порозовели. Просвещеннейший Пигал умилился такому явному проявлению скромности.

– Видите ли, несравненная,– передразнил барона Андрей Ибсянин,– на планете Либия, где моего брата угораздило родиться, говорят так цветисто, что иной раз и сами себя понимают с трудом.

Красавица засмеялась, и ее смех серебряным колокольчиком прозвенел в наполненном ароматами цветов воздухе. Если бы Пигал не сам выбирал планету чуть ли не в самом центре Темного круга, то он непременно бы решил, что его занесло каким-то чудом на родной Сирин, ибо открывшиеся его взору ландшафты были воистину сиринскими. То есть восхитительными в своей красоте, прелести и невинности. И расцвеченные множеством цветов луга, и весело зеленеющие вдали леса, и ласково голубеющее над головой небо – все это было слишком сиринским для истомившегося по родному дому сердца магистра.

– Планета как две капли волы похожая на Ибис,– сказал шагающий рядом с Пигалом Андрей.– Поразительно. А мы не заблудились, просвещеннейший?

Пигалу всего один раз довелось побывать на Ибисе, но визит был случайным и не оставил в сердце теплых воспоминаний. Ибис не показался ему тогда похожим на родной Сирин, но ведь каждый из нас хранит в памяти о родном доме только самое лучшее и, вглядываясь в чужую красоту, непременно находит в ней и нечто свое. Потому что понятия о красоте универсальны для всех планет как Светлого, так и Темного круга. Это сделанное магистром открытие порадует, надо полагать, его коллег на Сирине.

– Скажите, магистр, вы действительно видели оленя?– спросил Андрей Ибсянин.

– Человек молодой,– возмутился Пигал,– я обладаю уникальным зрением даже для сиринца.

– А каких девушек вы предпочитали в молодые годы, блондинок или брюнеток?

Вопрос был, конечно, бестактным, но, похоже, ибсяне вообще грубоватый народ, а потому магистр ответил без обиняков:

– Блондинок.

– Я так и думал,– неожиданно отреагировал ибсянин.

– А собственно, почему это вы так думали? – не сдержал возмущения Пигал.

– Потому что в первый момент мне показалось, что к нам направляется брюнетка.

Этот ибсянин просто слепой или дальтоник, хотя и дальтоник способен различать белое и черное. Но, если у человека молодого дефект зрения, возможно, свойственный всем ибсянам, то вправе ли воспитанный сиринец указывать на это пальцем? И уж тем более глупо возмущаться по столь прискорбному поводу.

– Послушайте, несравненная,– грубоватый ибсянин оставил магистра и принялся за красавицу, щебетавшую о чем-то своем с очарованным Феликсом,– как называется ваша планета?

– Релан,– отозвалась та, чуть повернув прелестную головку.– Вам нравится у нас?

– Я бы очень хотел взглянуть на вашу собаку,– хмуро бросил Андрей.

Невоспитанность ибсянина возмутила не только Пигала Сиринского, но и барона Садерлендского, и только несравненная блондинка не обиделась на грубость трефового кавалера, а засмеялась своим чудесным серебристым смехом, от которого даже у магистра замирало сердце.

– А вот и Арто.

Пес вынырнул из-за ближайшего куста и с радостным визгом бросился к ногам смеющейся хозяйки. Был он пятнист, необычайно лохмат, а уши на его голове торчали рожками.

– Ну вот и чудо зверь,– засмеялся Феликс в тон несравненной.– Тут вам и мухор, и пятнистый кабан, и даже ваш рогатый олень, просвещеннейший Пигал.

У магистра если и появились сомнения, навеянные чрезмерной подозрительностью молодого ибсянина, то при виде очаровательной собачки Арто они рассеялись. Конечно, на благородного сиринского оленя пес был мало похож, но если взять в расчет полумрак туннеля, а потом яркое светило, ударившее по глазам, то немудрено было ошибиться. Во всяком случае, ростом Арто был с сиринского оленя, а торчащие уши вполне можно было принять за рога. Нет слов, находясь за пределами Светлого круга, следует вести себя настороже, но излишняя подозрительность порой вредит людям больше, чем беспечность. А прогулка по планете Релан доставила Пигалу Сиринскому неизъяснимое наслаждение. К тому же его вдохновлял ужин в компании двух очаровательных девушек.

– И их не менее очаровательной и миловидной тетушки,– добавил с мрачной усмешкой Андрей Ибсянин.

– Какой тетушки? – удивился Пигал.

– Голубоглазой блондинки лет сорока—пятидесяти, вполне способной покорить сердце сиринского магистра. Кстати, одета она будет не по реланской, а по вефалийской моде – в платье до пола и с глухим воротом.

– А почему вы так уверены? – Пигал даже растерялся от прогнозов ибсянина.

– Потому что вы, магистр, захотели видеть ее именно такой, а планета Релан отличается, похоже, редкостным гостеприимством.

Сил спорить с подозрительным ибсянином у просвещеннейшего магистра не было, да и времени тоже, поскольку взору гостей уже открылось очень приличное здание, построенное в сиринском вкусе.

– Да здесь строят дворцы не хуже, чем у нас в Бусоне,– сказал громко Феликс.

Пигал даже фыркнул от возмущения – не хуже! Этот дворец ни в какое сравнение не шел с убогими либийскими жилищами. Впрочем, Либия – отсталая планета, которую сравнить можно разве что с Землей. На Земле Пигал никогда не был, но много слышал об этой планете от Феликса Тимерийского, деда своих нынешних молодых спутников. Как все-таки быстро летит время. Бедный Феликс. Здоровья ему точно хватило бы лет на сто, а он не дожил даже до тридцати.

Видимо, волна грустных воспоминаний, нахлынувших на магистра, помешала ему по достоинству оценить архитектурные изыски реланского жилища. Во всяком случае, очнулся Пигал от своих мыслей уже в роскошном холле, столкнувшись нос к носу с очаровательной, хотя далеко не молодой дамой, одетой по вефалийской моде, точь-в-точь как предсказывал язвительный ибсянин. Эта мысль о не к месту сбывшемся предсказании помешала просвещеннейшему магистру явить себя во всем блеске сиринского политеса. Встреча вышла несколько суховатой, и даже появление еще одной несравненной, но уже брюнетки, не сразу вывело просвещеннейшего из задумчивости. Брюнетка была не менее очаровательна, чем блондинка, но, увы, одежды на ней было еще меньше, а если быть предельно откровенным, то ее не было вовсе. Во всяком случае, в какой-то момент Пигалу так показалось, и он даже прикрыл в смущении глаза. Но с закрытыми глазами общаться с дамами не принято, и волей-неволей ему пришлось их открыть, чтобы тут же и вздохнуть с облегчением. Брюнетка была облачена, как и подобает девушке, в длинное вефалийское платье с глухим воротом. Вздох облегчения, однако, сменился холодным потом, который проступил на челе магистра. Все-таки он перегрелся под лучами реланского светила. Иначе с чего бы это почтенному сиринцу стали бы мерещиться обнаженные девушки вместо скромных и с достоинством одетых.

Тетушку двух очаровательных созданий звали Еленой, и, по ее словам, она принадлежала к знатному роду, ведущему свое начало от загадочных гельфийских поселенцев.

– Неужели наша Милена права, и вы действительно прибыли с другой планеты?

Миленой звали несравненную блондинку, которая трещала сейчас без умолку, рассказывая барону, как чудесно и весело проходят праздники на Релане. Что это за праздники и по какому поводу их устраивают, магистр так и не уловил, занятый глубокими, мерцающими голубизной глазами тетушки Елены. Что-то дрогнуло в, казалось бы, давно окаменевшем сердце сиринца, во всяком случае, в этот миг он готов был идти за этими глазами на край света. Отрезвила его кривая усмешка на губах Андрея Ибсянина.

– Как вам понравилась моя шутка? – спросил трефовый кавалер, когда вся компания направилась в соседнюю комнату к накрытому столу.

– Какая шутка? – не понял Пигал.

– С голой брюнеткой.

– Позвольте,– побурел от гнева магистр,– девушка одета с необыкновенной скромностью.

– А сейчас? – спросил ибсянин.

Возможно, просвещеннейший Пигал бурел бы и дальше, но для этого уже не хватало крови в его организме.

– Человек молодой,– просипел магистр севшим от негодования голосом,– я наслышан об ибсянской магии, но есть же наконец правила поведения в приличном обществе. Запомните, истинный кавалер никогда не поставит даму в столь неловкое положение, как это делаете вы.

– Так это ибсянин вытворяет фокусы с брюнеткой?– вмешался в разговор барон Феликс.– По-моему, несчастное дитя краснеет даже ягодицами. Стыдно, кавалер трефовый, стыдно.

– Ты можешь проделать то же самое со своей блондинкой,– спокойно отозвался Андрей.

– Я протестую,– всплеснул руками Пигал.– Прекратите издеваться над несчастными девушками.

Однако протесты магистра не произвели на ибсянина никакого впечатления:

– Для этого нужно только представить ее обнаженной.

Разумеется, имперский барон, бесстыдством никак не уступающий ибсянскому кудеснику, немедленно разоблачил Милену до состояния полной беззащитности. К удивлению Пигала, блондинка этого даже не заметила и обнаженной вела себя так же свободно, как и одетой.

– Это не люди, а фантомы,– пояснил Андрей.– Их создает наше воображение.

– Но позволь,– возмутился Феликс,– я же чувствую тепло ее руки. И талия у нее упругая и губки свежие. Когда я к ним прикоснулся...

– Плоть есть,– согласился ибсянин,– но что это за плоть и как она выглядит на самом деле, я не берусь судить.

Просвещеннейший Пигал Андрею не поверил. Это была слишком уж фантастическая гипотеза. Конечно, на своем веку сиринский магистр повидал немало и был даже знаком с Великим Магусом Хруса, который менял обличья, как иные люди платья, но делал он это сам по себе, а не по желанию окружающих. Пигал, принимая хрустальный бокал из рук тетушки Елены, как бы случайно слегка коснулся пальцами ее бархатистой кожи. С научной, разумеется, целью. Феликс, между прочим, оказался прав – это настоящая плоть. Конечно, иной раз мы идеализируем предмет своей страсти, наделяя несвойственными ему чертами, но не до такой же степени, чтобы превратить кикимору в прекрасную женщину.

– А внешность брюнетки ты мог бы изменить? – спросил Феликс у ибсянина.– Нос, скажем, вытянуть или уши отрастить?

– Я протестую,– возвысил свой голос Пигал до такой степени, что сидящая напротив несравненная тетушка вздрогнула и взглянула на него с удивлением.

– Брюнетка – это мой идеал,– тихо отозвался ибсянин.– А идеал трудно поддается исправлению.

Феликс на эти слова только плечами пожал. Раздеть женщину – это, прямо скажем, не самый замысловатый фокус. Подобные фокусы барону Садерлендскому и прежде не раз удавались, и даже без всяких магических заклинаний.

Далее обед протекал без происшествий. Просвещеннейший Пигал являл собой образец сиринской галантности, а Феликс Садерлендский – образец либийской живости. Ну а Андрей Ибсянин если и являл собой что-то, то, скорее всего, образец каменного истукана. Во всяком случае, на все попытки несравненной брюнетки Хилены завязать более близкое знакомство отвечал лишь пожатием плеч. Пигал вскользь заметил мессонскому барону, что Ибис – чрезвычайно странная планета. Отсюда, видимо, и недоверие молодого человека к женщинам вообще. Во всяком случае, Пигал Сиринский странностям сына Леды нисколько не удивился. Ну а завязавшийся вскоре разговор с достойной женщиной и вовсе отвлек внимание любезного сиринца от сумрачного ибсянина. Разговор был, в сущности, ни о чем, но для погрязшего во вселенских делах Пигала таил в себе неизъяснимое очарование давно минувших дней, когда его еще волновали глаза встречных женщин, а шелест юбок заставлял сердце биться чаще. Если бы кто-нибудь сейчас предположил, что просвещеннейший магистр влюбился, то он бы отверг это предположение с негодованием. В его ли годы пускаться в подобные авантюры. С другой стороны, сиринское воспитание не позволяло Пигалу сидеть букой на ибсянский манер и молча пялить глаза на женщину, словно она стена или шкаф. Надо сказать, что поведение ибсянина вносило в непринужденную обстановку, возникшую после сытного обеда, нервозную ноту. Несравненная брюнетка выглядела несчастной, и бросивший в ее сторону случайный взгляд магистр вдруг заметил, что она сильно подурнела. Это его слегка обеспокоило и даже нарушило ход мыслей, которыми он собирался поделиться со своей очаровательной и мудрой собеседницей. Пигал не удержался и взглянул на печальную брюнетку во второй раз. Увиденное настолько поразило его, что он не смог удержаться от крика. Причем это был крик не удивления, а ужаса. Несравненная брюнетка куда-то исчезла, а на ее месте сидело существо, напоминающее кикимору с Селы.

– Что происходит? – воскликнул с удивлением барон Садерлендский.

А происходило нечто несуразное, поскольку несравненные вместе со своей тетушкой меняли внешность с невероятной быстротой, так что от обилия ликов у Феликса в глазах зарябило. Что же касается блондинки Милены, то она стремительно превращалась в урода, весьма напоминавшего чудище с карты, подаренной Феликсу просвещеннейшим Пигалом. Барон Садерлендский схватился было за меч, но его остановил голос Андрея Ибсянина:

– Не убивай ее, барон, она безобидна. Все эти образы она черпает из твоей головы.

Просвещеннейший Пигал хоть и с опозданием, что, разумеется, никак не красило магистра Белой магии, но обрел-таки себя. Во всяком случае, обрел способность мыслить, а следовательно, и говорить. С точки зрения ученого, планета Релан, бесспорно, была уникальным явлением, но для простого человека, имеющего чувства и нервы, климат здесь был неподходящим. Тем более что Андрей Ибсянин оказался прав: кто бы ни были эти существа, но в своих трансформациях они использовали образы, таившиеся в памяти собеседников. Среди гостей чудесного дворца объявился сильно постаревший Летучий Зен. А следом – канцлер Весулий, который откровенно смеялся Пигалу в лицо, чего прототип никогда себе не позволял. Ну и совершенно не было продыху от девиц, в том числе и самого вульгарного вида.

– Это перестает быть интересным,– сказал Феликс Садерлендский, когда какой-то дебошир запустил в него пивной кружкой.

От кружки барон благополучно уклонился и отвесил оплеуху наглецу. После чего начался ад кромешный. Существа завизжали на все лады и ринулись в драку на не ожидавшего подобного оборота событий Пигала Сиринского. Магистр не выказал доблести, а благоразумно ретировался за спины своих спутников, которые взялись за мечи. Кровь полилась бурным потоком. Во всяком случае, Пигал бежал уже по чудовищно скользкому полу, среди отсеченных рук и голов, причем руки норовили ухватить его за ноги, а отсеченные головы скакали мячиками и устрашающе щелкали зубами с явным намерением вцепиться в глотку. Пару раз Пигал ощущал хватку чужих пальцев на шее и только чудом успевал их отодрать. Трижды его спасал Феликс Садерлендский, причем однажды от Гига Сигирийского, который от настоящего отличался разве что неестественно бурым лицом и оловянными глазами.

– К лошадям отходите,– крикнул Андрей Ибсянин, отражая удар чудовищной палицы, которой орудовал лже-Весулий.

У самого выхода дорогу Пигалу перегородила очаровательнейшая Сабина, которая, однако, весьма нелюбезно вцепилась пальцами в волосы просвещеннейшего магистра. Счастье еще, что тех волос осталось мало, и потные пальцы просто скользнули по лысине. Очумевший от ужаса Пигал свалил лже-Сабину ударом кулака в челюсть, вспомнив очень ко времени мальчишеские забавы. К счастью для путешественников, этот сброд не только на них нападал, но и активно выяснял отношения между собой, иначе вырваться из сумасшедшего дома невредимыми им вряд ли бы удалось.

В седло Пигал взлетел легкокрылой бабочкой, чего с ним не случалось по меньшей мере лет тридцать. И, надо отдать должное вефалийскому жеребцу, упрашивать себя он не заставил. От бешеной скачки и пережитого страха у магистра едва не закружилась голова, и пришел он в себя только тогда, когда услышал у самого уха спокойный голос ибсянина:

– Хотите водички попить, магистр?

Воды Пигал выпил, тем более что в глотке у него пересохло, но прощать ибсянину его непостижимое легкомыслие он не собирался.

– Бросьте, просвещеннейший,– вступился за брата Феликс.– Если бы трефовый не расшевелил это гнездо, то неизвестно бы, чем все для нас закончилось.

– Нет, известно,– возвысил голос магистр.– До того, как этот неразумный человек затеял свои эксперименты с брюнеткой, мы полностью контролировали ситуацию и могли выйти из положения без лишних волнений.

– Не знаю,– покачал головой Феликс.– Вряд ли эти уроды нас так легко выпустили бы.

– Не знаю я никаких уродов,– даже взвизгнул от возмущения Пигал.– Это твой брат раскачал ситуацию, а потом не сумел удержать процесс в безопасном русле.

– Магистр прав,– сказал Андрей.– Я никак не предполагал, что столь поначалу вялый процесс превратится в чудовищную вакханалию.

Просвещеннейший Пигал словами молодого человека остался удовлетворен. Способность признавать собственное ошибки – это главное достоинство всякого порядочного человека. Конечно, очень может быть, что в данной ситуации и сам магистр оказался не на высоте, но обнародование собственных ошибок он счел непедагогичным. Причин для паники пока не было. Рассчитывать на гостеприимство планет Темного круга просто глупо, а молодым людям события сегодняшнего дня послужат хорошим уроком перед грядущими испытаниями. Что же касается самого Пигала, то для него подобные приключения в будущем нежелательны, поскольку мышечный тренинг ему ни к чему, а пищи для ума все эти передряги дают крайне мало.

Ночь прошла спокойно, а поутру просвещеннейший Пигал пришел к выводу, что выбранный им путь к цели вряд ли можно признать удачным. И даже не пережитое вчера приключение тому причиной, а осознание того, что темные силы, бросившие вызов Светлому кругу, никак себя не проявили до сих пор.

– Так вы считаете, магистр, что наши несравненные существуют сами по себе и вне зависимости от тех чудищ с карт, которые вздумали с нами потягаться? – спросил Феликс.

– Это совершенно очевидно, человек молодой,– снисходительно пояснил Пигал,– иначе они не оставили бы нас в покое.

– Возможно, я вас разочарую, просвещеннейший,– усмехнулся барон,– но мне кажется, что вы поторопились со своими оптимистическими выводами.

Поднявшееся в отдалении гигантское облако пыли приближалось слишком стремительно для того, чтобы у Пигала возникло желание вступать в дискуссию с молодыми людьми. Скачка возобновилась с новой силой, к большому неудовольствию сиринца, который был слишком стар, чтобы испытывать удовольствие от подобного способа передвижения. К тому же реланские ландшафты сильно разонравились Пигалу, а здешние дороги уж точно не шли ни в какое сравнение с сиринскими. Да и дорог, в общем-то, никаких не было, а было обширное кочковатое поле, по которому и неслись галопом запалившиеся кони.

– А вот и станция! – крикнул Андрей Ибсянин.– Наше счастье.

В этом Пигал был абсолютно согласен с молодым человеком, поскольку вефалийские кони вряд ли могли выдержать еще пятнадцать минут подобной скачки. Магистр первым и на удивление бодро ссыпался с седла и первым же припал ладонями к прохладному камню. Ворота станции распахнулись, пропуская беглецов внутрь вместе с храпящими конями, и тут же захлопнулись за их спинами, навсегда отрезая от планеты Релан, которая не оставила у Пигала никаких приятных воспоминаний.

– Вы не правы, магистр,– покачал головой Феликс,– где вы еще могли бы встретить свой идеал во плоти и крови?

– Покорнейше благодарю,– фыркнул Пигал,– но я уже не в том возрасте, чтобы гоняться за юбками.

Надо сказать, что путешествие по дороге гельфов – занятие скучное и однообразное, хотя практически безопасное. Кроме крыс, на этой дороге иной живности нет. Просвещеннейший Пигал, чтобы убить время, принялся объяснять любопытному барону, как устроена дорога. К сожалению, сам магистр знал об этом настолько мало, что очень быстро запутался в своих «значит» и «проще говоря». Люди молодые деликатно помалкивали, давая возможность сиринцу хоть как-то выгрести к берегу. Берег был, правда, тот же самый, от которого он столь самонадеянно отчалил, а океан гельфийских знаний так и остался недоступен и самому Пигалу, и его спутникам. Одно магистр мог сказать совершенно твердо: каждый шаг на гельфийской дороге равен тысячам, а может быть, и миллионам световых лет, а направление движения как-то сопрягается с той информацией, которую человеческий мозг считывал с ключа. Иными словами, нужно было мысленно избрать нужную планету, а потом так же мысленно ткнуть в нее пальцем. И после определенного количества шагов вы непременно окажетесь в нужном месте, хотя и не всегда в нужное время. Ворота, возникающие невесть откуда, распахиваются вдруг перед вами, и вы оказываетесь на планете, довольные и счастливые. Планету выбирает всегда впереди идущий, а всем остальным нужно лишь следовать за ним, не упуская из виду, чтобы не заблудиться.

В этот раз первым по дороге гельфов пошел Андрей Ибсянин. И выбранная им планета была настолько далека от Релана, что счет шагам вел не на тысячи, а, по крайней мере, на десятки тысяч. Во всяком случае, по мнению Феликса, отмахали они уже не менее двадцати либийских верст.

– А не пора ли нам передохнуть, магистр? – полюбопытствовал барон Садерлендский.

– Увы,– развел руками Пигал,– на дороге гельфов отдыхать нельзя, вы рискуете попасть невесть куда. Нельзя также пользоваться для передвижения лошадьми, потому что она рассчитана на человеческий шаг.

– Вы не правы, магистр,– запротестовал Феликс.– Расчет идет по трефовому кавалеру, поскольку он наш проводник и, следовательно, только его шаг важен. А мы с вами очень даже можем путешествовать в качестве груза, притороченного к седлу. Что я вам сейчас и собираюсь продемонстрировать.

Рассуждения барона были на редкость логичны, что, бесспорно, делало честь его мозгам. Сомнения Пигала рассеялись после двух тысяч шагов, которые Феликс проделал, комфортно покачиваясь в седле. Убежденный его примером магистр тоже взобрался в седло. И очень своевременно это сделал, поскольку силы как раз готовились его оставить, и, кажется, навсегда.

– По-моему, трефовый перестарался,– сказал барон Пигалу.– Как бы он не завел нас прямехонько в Черную плазму, Сагкхам на закуску.

Просвещеннейший магистр счел шутку человека молодого неудачной. Конечно, Андрей Ибсянин субъект со странностями, но все-таки более разумный, чем его батюшка Андрей Тимерийский, во всяком случае, на первый, хотя и придирчивый, взгляд. Вот тот точно помешан. Причем помешан именно на Черной плазме. Если, конечно, это помешательство, а не кое-что похуже. Магистр был почти стопроцентно уверен, что именно князь Тимерийский спровоцировал эту игру. А карты ему сдал, скорее всего, сам Сагкх. Такого же мнения придерживался и кентавр Семерлинг. Вопрос был только в том, зачем Сагкху понадобилась эта игра? Кентавр Семерлинг настаивал, что Сагкх был еще ребенком, а для любого ребенка игра есть способ познания мира. И что мощное, не поддающееся разумению сознание детеныша Черной плазмы отпечаталось в мозгах Андрея Тимерийского, который теперь просто обязан доиграть начатую его «маленьким» другом игру. Но беда вся в том, что Сагкховы забавы не под силу человеку, пусть и получившему от своего приятеля из Черной плазмы сверхъестественные способности. Впрочем, кентавр Семерлинг сильно сомневался и в этих способностях. Сверхъестественным пока что было только упрямство, с которым Тимерийский шел к неведомой цели. Просвещеннейший Пигал и соглашался с кентавром Семерлингом, и не соглашался. Что ни говори, а нечто Сагкхово в князе Тимерийском есть. Достаточно вспомнить, как он смирил гордых гельфийских баронов, которые в его присутствии и пикнуть не смели. А Великий Магус Хруса, обладавший сверхъестественным чутьем, он-то почему боялся князя Тимерийского? С другой стороны, в проклятом князе оставалось много человеческого. Этого магистр никак не мог отрицать. И как человек, Андрей Тимерийский был надежнее и кентавра Семерлинга, и канцлера Весулия, и многих достойнейших сиринцев, коих Пигал числил среди своих друзей, но которые, увы, предали его в час испытаний. Вот и думай тут, кто человек, а кто не очень. Единственное, что мог поставить в вину князю просвещеннейший, так это его страсть к игре, а играл Тимерийский всегда по-крупному, делая головокружительные ставки. Впрочем, очень может быть, что эту дурную привычку он перенял не у малолетнего дружка Сагкха, а у вполне зрелого и вроде бы мудрого наставника кентавра Семерлинга, который тоже без зазрения совести играл чужими жизнями, в том числе и жизнями близких друзей. Пигалу и сейчас казалось, что Семерлинг знает больше, чем говорит о том Высшему Совету. И, возможно, напрасно магистр, руководствуясь ложно понятым чувством чести, не раскрыл просвещеннейшим членам Высшего Совета глаза на странности в поведении кентавра.

Свет так неожиданно ударил Пигала по глазам, что магистр, откинувшись резко назад, едва не выпал из седла. Ворота станции гельфов наконец-то открылись. Радоваться этому обстоятельству было бы глупо, но все-таки сиринец почувствовал облегчение, хотя, возможно, и преждевременное. Никто не мог заранее предсказать, какой окажется новая планета. Оставалось только надеяться, что будет она более гостеприимной, чем покинутый в спешке Релан.

– А как называется эта планета? – потянулся в седле Феликс.

– Откуда мне знать? – пожал плечами Андрей Ибсянин.– Знаю только, что она шестая в своей системе.

На вид шестая была планетой так себе, не внушающей доверия своим кроваво-красным ликом. Чахлые деревца с буроватыми листьями не могли бы укрыть не только сиринского благородного оленя, но даже ибсянского пятнистого кабана. Несравненные тоже не спешили навстречу благородному барону.

– Должен тебе сказать, трефовый, что вкус у тебя много хуже, чем у нашего просвещеннейшего друга.

– Зато сейчас мы ближе к цели,– отозвался ибсянин, разглядывая перстень.

Камень действительно из черного стал багровым и пульсировал, разгораясь до цвета крови.

– Может, это местное светило так на него подействовало? – повернулся Феликс к сиринцу.

Но магистр отрицательно покачал головой. Цвет камня становился все более устойчиво-красным, а затухания все менее продолжительными. Видимо, Андрей Ибсянин очень удачно выбирал направление движения.

– Гора? – спросил Феликс, поднимая глаза к горизонту.

– Скорее, замок,– отозвался сиринец.

Замок, впрочем, был столь велик, что и вблизи казался горою. Сложен он был из огромных полированных блоков, которые блистали странным голубоватым светом.

– Такие замки строили гельфы,– пояснил встревоженный Пигал Сиринский.– В пору своего расцвета. А кто сейчас может жить в замке, я себе даже не представляю.

– А гельфы жили на всех планетах, которые связывала их дорога? – спросил ибсянин.

– Вероятно,– пожал плечами магистр.– Это было самое многочисленное племя во Вселенной. А нынешняя Гельфийская империя насчитывает не более полутора миллиардов человек, проживающих на Игирии и Вефалии.

– А где остальные?

– Есть основания полагать, что мы с вами тоже потомки гельфов. После Великого поражения племя гельфов раскололось на мелкие части и оказалось изолированным друг от друга на множестве планет. Более того, эти перепуганные гельфы сами постарались разрушить станции на своих планетах либо наглухо их закрыть, дабы не допустить прорыва Черной плазмы. И только много позже появились цивилизации, способные осуществлять межпланетные переходы.

– А кентавры?

– Кентавры – древнее племя, возможно более древнее, чем гельфы. Во всяком случае, по утверждению Семерлинга, кентаврийские хроники содержат сведения о Великом поражении гельфов. Кентаврия очень закрытая планета, и редкому счастливцу человеческого рода удавалось там побывать. Кентавры охотно делились с людьми своими знаниями, активно участвовали и участвуют в работе Высшего Совета и неоднократно, плечом к плечу с Героями Парры, выступали на защиту Светлого круга. Впрочем, племя это немногочисленное, и, по словам Семерлинга, население его планеты никогда не превышало ста миллионов особей. Однако малая численность кентавров компенсируется долголетием.

Молодые люди слушали просвещеннейшего магистра с большим интересом. Во всяком случае, Феликсу, выросшему на Либии, в гуще мессонских интриг, трудновато было поверить, что Мессонская империя, казавшаяся ему раньше самой могущественной в мире, это всего лишь глиняный горшок, который могут расколоть в любую минуту из вредности или просто по неосторожности более продвинутые племена.

– Надо признать, что наши предки гельфы умели строить жилье.– Феликс постучал по огромному блоку кулаком, но не вышиб из него никакого звука в ответ.

– Я подозреваю, что это не жилье,– покачал головой Пигал.– А по мнению князя Тимерийского, голубые замки содержат в себе исходные материалы для создания чудовищных монстров. Именно с помощью этих монстров гельфы и собирались противостоять Черной плазме. Разумеется, эти предположения еще нуждаются в проверке.

– Ну хорошо,– кивнул головой Феликс.– А почему наши камни вдруг покраснели, словно от стыда?

—Обычно они так реагируют на черную волну, на которой очень любят работать колдуны и ведьмы.

– Насколько я понимаю, эта волна исходит из Черной плазмы? – спросил Андрей.

– Разумеется,– любезно подтвердил магистр.

– Следовательно, гельфы, готовясь к войне с Сагкхами, должны были обезопасить свое оружие от исходящей из Черной плазмы волны?

– Это, пожалуй, правильное предположение,– задумчиво проговорил Пигал.– Но если продолжить его, то можно сделать вывод, что от этого замка не может исходить ничего, имеющего отношение к Черной магии. И если черная волна отсюда все-таки исходит, то это означает, что замок захватили какие-то посторонние существа.

– Об этом я вам и толкую, просвещеннейший,– усмехнулся ибсянин.

Феликсу схоластический спор ибсянина с сиринцем изрядно надоел. В конце концов, что может быть проще– сходить и проверить.

– А как ты собираешься проникнуть за эти стены?– иронически глянул на человека молодого Пигал.

– Сделаю дырку.

И прежде чем магистр открыл рот для протеста, из руки легкомысленного барона вырвался язык пламени, раскаленного добела. Гельфийские блоки надежд сиринца не оправдали и были прожжены насквозь силой плазмы мощностью всего в одну слезу Сагкха. Какими же самонадеянными болванами были эти гельфы, вздумавшие помериться силами со столь чудовищной по своей мощи субстанцией!

Первым в образовавшийся проем полез Феликс, просвещеннейший Пигал занял место в середине. Опыт подсказывал ему, что в подобных предприятиях одинаково опасно находиться как в авангарде, так и в арьергарде. Возможно, кто-то сгоряча заподозрит магистра в робости, но это будут люди, никогда в своей жизни ничего серьезного не испытавшие и оперирующие больше чувствами, чем разумом. Да и при чем здесь храбрость, если оба спутника превосходили сиринца силой мышц и быстротой реакции. Не говоря уже о мощном оружии, которое они носили на своих пальцах. По поводу этих камней у Пигала тоже имелись сомнения. Сам он даже не пытался ими воспользоваться, а вот кентавр Семерлинг пытался, но ровным счетом ничего не добился. Из чего был сделан вывод совершенно неверный, как теперь оказалось, что дело не в камнях, а в самом Тимерийском. Или, точнее, вывод был верен только отчасти – дело было и в камне, и в князе. Более того, Пигал пришел сейчас к еще одному весьма неутешительному выводу: качества, которыми наделил своего друга Тимерийского маленький Сагкх, оказались наследуемыми. А иначе чем еще объяснить тот факт, что люди молодые без труда добились огненного успеха там, где потерпел сокрушительную неудачу кентавр Семерлинг. И это сделанное Пигалом открытие сулило человеческой цивилизации большие проблемы в будущем. Дело в том, что князь Тимерийский был весьма плодовитым отцом. Та же императрица Лулу кроме дочери родила ему еще четырех сыновей, которые только в силу юного возраста не были пока приобщены к делу. Кроме того, Пигал разделял сомнения императрицы по поводу супружеской верности императора, а это означало уже полную потерю контроля над ситуацией.

– А у вас есть дети, барон? – спросил Пигал у Садерлендского.

– Я холост,– твердо ответил пиковый кавалер, разглядывая подозрительно вибрирующие стены подвала, в который они только что проникли.

– Я не спрашиваю о женах,– отмахнулся Пигал.– Я спрашиваю о детях.

– Видите ли, магистр, если я стану распространяться на столь деликатную тему, то это приведет к скандалу в некоторых весьма достойных мессонских семействах.

– Я так и думал,– в сердцах всплеснул руками Пигал.

О детях Андрея Ибсянина просвещеннейший даже спрашивать не стал. Просто вспомнил о милом обычае, существующем на этой планете, где количество женщин сильно превосходит количество мужчин. Судя по тому, что смурной Андрей к двадцати годам пребывал в полном здравии, он с честью прошел выпавшие на его долю испытания. И по меньшей мере девять женщин могут родить ему отпрысков. Кстати, ведь и Андрей Тимерийский в ту жаркую ибсянскую ночь тоже весьма расстарался. И не исключено, что не только Леда родила ему сына, но и остальные милые дамы не остались перед князем в долгу. Пигалу впору было хвататься за голову. Клан Тимер разрастался с невероятной быстротой, что в силу открывшихся обстоятельств с Сагкховой наследственностью могло привести к настоящей катастрофе. Самое ужасное, что Пигалу не с кем было поделиться своим открытием, и Высший Совет Светлого круга еще долго будет пребывать в счастливом неведении относительно грядущей опасности. Следует отправить посвященным взвешенное послание, чтобы они тихо и без паники взяли под контроль всех законно и незаконнорожденных отпрысков клана Тимер. Сообщение это можно передать только на черной волне – факт, конечно, прискорбный, но Пигалу сейчас не до чистоплюйства.

Лестница, к которой Феликс вывел своих спутников, была сделана из того же голубоватого материала, что и наружные стены, но этот материал странно пружинил под ногами, что вызывало острое ощущение ненадежности сооружения. Хотя снаружи гельфийский замок казался несокрушимой твердыней.

– Как вы это объясните, магистр?

– Я же вам говорил, что этот замок сделан не из камня. Эти блоки представляют собой сгустки энергии, и каждый из них способен вдребезги разнести целый город. Разумеется, при условии, что заключенная в нем сила внезапно вырвется наружу.

– В таком случае,– сказал Андрей Ибсянин,– я бы настоятельно рекомендовал существам, работающим на черной волне, прекратить безобразничать.

– Почему? – удивился магистр.

– А потому что энергия этих блоков, скорее всего, должна освободиться под воздействием Черной плазмы.

Просвещеннейший Пигал хлопнул себя по лбу, мысленно, конечно. Молодой ибсянин был совершенно прав. Нечто подобное случилось с гигантским замком Рогус. Стоило только Андрею Тимерийскому пустить в ход свои камни, как замок стал разваливаться на глазах и, кстати говоря, развалился, но уже после того, как князь изъял из него ключ гельфов. Рогус был гигантской ловушкой для Сагкхов, но, поскольку в замок пожаловал не Сагкх, а лишь слабое его отражение в лице Тимерийского, то распался он не сразу, а постепенно. Единовременного гигантского выброса не произошло, и, видимо, поэтому не сработал биологический потенциал, заложенный в той мине. Это обстоятельство и спасло Вефалию и Игирию от уничтожения орудием предков.

– Выходит, мы рискуем оказаться в пекле? – Феликс осторожно потрогал ногой вибрирующую ступеньку, которая больше напоминала кисель.

– Выходит, так,– кивнул головой ибсянин.– Надо найти источник излучения и не пользоваться больше слезами Сагкха. В противном случае мы рискуем оказаться в эпицентре взрыва.

Сиринцу казалось, что вибрация усиливается, и Феликс с ним был абсолютно согласен. Правда, и камень на пальце барона горел все ярче, указывая на то, что двигаются они в правильном направлении. Лестница вывела путешественников в просторный зал, стены которого дрожали как фруктовое желе, которым кормили магистра в детстве много лет тому назад. Зал был пуст. Не только живой души, но и мебели здесь не наблюдалось, и только в центре его вибрировали два огромных голубых шара.

– Вот оно, оружие гельфов! – воскликнул ибсянин.

И скорее всего, он был прав, тем более что, пройдя по залу еще шагов пятьдесят, исследователи наткнулись на шар третий, а потом и четвертый. Эти шары тоже дрожали в напряжении, готовые лопнуть в любую секунду. Легкомысленный Феликс прикоснулся к шару пальцем, тут же с криком его отдернув,– жжется. Вероятно, его крик был услышан. Справа вывалилось совершенно невероятное чудовище о двух клыкастых головах и четырех руках. И в каждой из этих рук было по энергетическому мечу.

– Трефовый, ваш выход,– сказал спокойно Феликс, оборачиваясь к брату.

Надо сказать, что достойнейший Пигал тоже узнал чудовище, да и мудрено было не узнать, коли он провел над изучением загадочных карт долгие ночи в раздумьях и сомнениях.

– Я на твоем месте помог бы брату,– сделал замечание Пигал скрестившему руки на груди барону.

– Сдается мне, магистр, что и меня не обделят вниманием в этом замке, слышите?

Звук был мерзким, а уж явившееся на всеобщее обозрение испускавшее его существо и того гаже. Все-таки Феликс был прав в своих претензиях – противник ему достался самый неказистый.

– Послушайте, магистр,– успел сказать барон опешившему спутнику,– пока мы с трефовым суетимся, поищите-ка источник черной волны. А то, чего доброго, эти трясущиеся своды рухнут нам на голову раньше, чем мы завершим свой беспримерный подвиг.

Ибсянин уже рубился с двухголовым чудовищем, отмахиваясь от мечей, летящих в голову со всех сторон, а имперский барон все еще раскланивался со своим противником. Пигал покосился на ближайший шар и понял, что Феликс прав и ему следует либо бежать отсюда сломя голову, либо немедленно приниматься за поиски. Феликсов монстр был тоже четырехрукий, но одноголовый и отвратительно шишковатый. Шишка торчала и на месте носа, что еще можно как-то стерпеть, но теми же шишками было усеяно все тело. А там, где наростов не было, густо росла шерсть зеленоватого цвета, очень похожая на сиринский мох. Голова чудовища была защищена огромным костяным гребнем, от которого отскакивал энергетический меч. Глазки монстра, красные от ярости, злобно косили в сторону Пигала, и магистр на всякий случай отодвинулся подальше в угол, дабы не мешать схватке. У четырехруких было явное преимущество в количестве мечей, но молодые люди оказались более подвижны и, пока хватало дыхания, вполне могли им противостоять.

– Торопитесь, Пигал,– крикнул Феликс,– иначе мы рискуем провалиться к черту в зубы. По-моему, эта штука где-то в правом проходе.

Очень может быть, но как раз правый проход и был загорожен прыщеватой тушей.

– Отвлеките его,– крикнул Пигал барону,– а я попробую проскочить.

Магистр проскочил, хотя меч чудища просвистел едва ли не у самого его уха. Так показалось Пигалу. Во всяком случае, никто с этой минуты не вправе упрекать магистра в трусости или даже в нерешительности. То, что он сейчас проделал, под силу только героической личности. Мало того что его хотели зарубить, так еще могли и затоптать совершенно чудовищными лапами с давно не стриженными когтями. А источник черной волны Пигал обнаружил сразу же. Две черные призмы, погруженные в раствор, плюс колбы, курившиеся зеленоватым дымом. С колб магистр и начал, едва не отравившись расплескавшейся дьявольской жидкостью. Самым трудным было сдвинуть стол, ориентированный на Черную плазму, но в конце концов сиринцу удалось и это. После того как призмы потеряли связь с плазмой, просвещеннейший нейтрализовал их силу, нацарапав на боках острым перочинным ножичком сиринские ругательства. Собственно, последнее было мелким хулиганством, недостойным члена Высшего Совета, но Пигал не смог отказать себе в удовольствии после пережитого волнения.

Из зала послышались один за другим два вопля, от которых остатки волос на голове магистра встали дыбом. Впрочем, просвещеннейший тут же сообразил, что надо не бояться, а уж скорее радоваться. Произведенные из-за угла наблюдения подтвердили его догадку. Оба монстра были повержены, и, похоже, без всяких шансов на воскрешение.

– Браво, магистр! – сказал Феликс, с трудом переводя дыхание.– Вы лучший из специалистов Белой магии, которых я когда-либо встречал на своем пути.

Положим, встречал мессонский барон до сей поры только либийских шарлатанов, но тем не менее даже простодушное признание ваших заслуг греет душу. Две изрубленные туши вызвали у Пигала чувство брезгливости. Зато голубые шары его явно порадовали, поскольку перестали двоиться в глазах, а потрогавший их пальцем Феликс сообщил, что они остывают. Стены тоже перестали крупно дрожать, разве что чуть-чуть рябили. Эта мелкая рябь насторожила магистра, хотя не исключено, что стены просто не успели еще успокоиться после полученной встряски.

– Интересно,– сказал Феликс, разглядывая бесформенные туши,– неужели эти твари были разумны?

– Видите ли, человек молодой,– раздумчиво проговорил Пигал,– это смотря что считать разумом. Но поскольку никаких иных существ в замке, судя по всему, нет, то приходится признать, что ваши противники знали толк в Черной магии.

– Тогда резонно предположить, что эти существа были настолько противны сами себе, что решили покончить жизнь самоубийством.

– Возможно, их просто использовал какой-то жестокий разум, который затеял эту игру.

– Будем надеяться, что Гигу с Птахом тоже повезет, как нам с трефовым,– вздохнул Феликс.

Этот вздох, бесспорно, делал честь молодому человеку, поскольку указывал на присутствие сердца в его груди, пусть и не слишком доброго, но все-таки способного испытывать братские чувства. А стены почему-то не успокаивались, и это наводило магистра на мысли, которыми он не стал делиться со своими спутниками. На обратном пути по переходам гельфийского замка Пигал с грустью констатировал все ту же рябь. Мог ли он в создавшейся ситуации предположить, что это реакция голубого замка на Сагкхову тень, которая перешла и на сыновей проклятого князя? Пигалу казалось, что он просто обязан это сделать.

– У вас карты с собой, просвещеннейший? – окликнул магистра Феликс.

– Они в седельной сумке.

Пигал вздохнул с облегчением, оказавшись на свежем воздухе. Кажется, точно так же вздохнул за его спиной и голубой замок, избавившийся от ненавистных гостей. Пропустив молодых людей вперед, магистр некоторое время присматривался к стенам замка. Рябь исчезала, в этом он мог бы поклясться. Догнал Пигал своих спутников, когда те уже садились на коней. Просвещеннейший сразу же полез в седельную сумку. К счастью, карты оказались на месте.

– Вот тебе раз! – сказал Феликс, заглядывая сиринцу через плечо.– Да это же Милена.

Барон был совершенно прав, на пиковой карте была их реланская знакомая во всем блеске молодости и красоты. А на трефовой карте была ее кареглазая сестрица. Из реланской компании отсутствовала только тетушка Елена. Зато на бубновой и червонной картах были две неизвестные девицы, тоже, представьте себе, неизъяснимой красоты.

– По крайней мере, мы знаем теперь, что Гиг и Птах дело свое завершили успешно,– спокойно заметил ибсянин.

Замечание было логичным, и просвещеннейший согласился с ибсянином. Смущали магистра девицы, зачем-то появившиеся на картах.

– Совсем как живая,– вздохнул Феликс, разглядывая несравненную.– Но мне не нравится черная рамка. А вам, магистр?

Пигалу не нравились не только рамки, но и девицы. Слишком уж свежи были в памяти реланские приключения. Просвещеннейший вообще не доверял женщинам, не говоря уже о тех, которые на глазах превращаются в монстров.

– Нет смысла возвращаться на Релан,– уверенно заявил ибсянин.– Там мы видели всего лишь фантомы, а реальных несравненных следует искать где-то в другом месте.

Просвещеннейший Пигал был совершенно согласен, что на Релане молодым людям делать нечего, но, с другой стороны, он не испытывал ни малейшего желания искать девушек в другом месте. Все, что исходило от карт, несло члену Высшего Совета одни неприятности. Если эти карты порождение Черной плазмы, то не лучше ли выбросить их подальше? Хотя молодые люди теперь вряд ли позволят ему это сделать. И не позволят по той причине, что сами тесно связаны с Черной плазмой. В этом просвещеннейший Пигал почти уже не сомневался. Ну взять хотя бы Андрея Ибсянина. Почему он столь безошибочно из миллиона планет выбрал именно ту, где их поджидали изображенные на картах чудовища?

– Кстати, трефовый, тебе не кажется, что ты выбрал планету подозрительно удачно? – Вопрос, вертевшийся у сиринца на языке, прозвучал из уст барона Феликса.

– Все очень просто,– пожал плечами Андрей.– Я представил себе монстра с карты и спросил сам себя, где бы я мог его найти, и тотчас в моем мозгу всплыла эта планета и маршрут к ней.

– Любопытно,– протянул Феликс.– А если я попробую повторить твой трюк с девчонкой, у меня получится?

– Попробуй,– подзадорил ибсянин.– Тогда и увидим.

Станцию разыскали без труда, благо предусмотрительные строители соорудили ее недалеко от голубого замка. Феликс сосредоточился, представляя во всем блеске свою несравненную. Отпечаталась она в его памяти на редкость четко. Барон поднял руку, сигнализируя спутникам, и шагнул вперед, но, как вскоре выяснилось, одного шага было мало, путь предстоял неблизкий. Надо сказать, что ощущения в этот момент он испытывал необычные. Очень похоже было на то, что кто-то посторонний пробрался в его мозги и отдает команды ногам, которые с готовностью маршируют. А закончилось все так же внезапно, как и началось,– распахнулись ворота гельфов, и нестерпимый свет ударил в глаза. Запамятовав, Феликс обнаружил себя на берегу озера и чуть ли не по колено в воде. Все-таки гельфы были странными людьми, место для станции можно было выбрать и посуше.

– Согласись, трефовый, моя планета поприличнее твоей.

Андрей Ибсянин хмуро смотрел на синеватую воду и восхищаться Феликсовой планетой не спешил. Зато Пигалу планета нравилась. Он осмелел до того, что потрогал воду пальцем. С пальцем ничего не случилось – вода была самой обыкновенной и на ощупь, и на вкус. На вкус ее, впрочем, пробовал сам Феликс, к величайшему неудовольствию магистра.

– Вы можете подхватить заразу, человек молодой. Поразительное легкомыслие.

К сожалению, кроме воды, под рукой не было ничего такого, чем можно было бы утолить жажду, а захваченное с гостеприимной Вефалии вино закончилось. Феликс так расстроился по этому поводу, что зашвырнул пустую фляжку далеко в озеро.

– Лодка нужна,– сказал он своим спутникам.– Несравненная не иначе как на острове проживает.

Ехали по песчаному пляжу недолго и наткнулись как раз на то, что искали. Лодка, способная вместить трех человек, болталась у берега, а в уключинах торчали весла.

– Знать бы еще, куда плыть,– покачал головой Пигал.

– Вон то облачко на горизонте наверняка остров.– Феликс первым ступил на хрупкую посудину.

Коней расседлали и пустили на зеленую траву. Ибсянин оттолкнул лодку от берега и запрыгнул сам. Барон, демонстрируя мессонскую лихость, бодро взялся за весла. Однако после часа гребли бодрости у него поубавилось, а через два часа появилось сильнейшее желание забросить весла подальше.

– Послушай, трефовый, а не пора ли тебе меня сменить?

– Не могу,– возразил Андрей.– Дорогу к несравненной знаешь только ты.

Ругательствам, которые висели на языке у Феликса, так и не суждено было вырваться наружу. Как раз в этот момент прозвучал спокойный голос ибсянина:

– Остров.

– Спорим, трефовый, что Милена сама выйдет меня встречать.

– Вместе с рогатым псом,– подтвердил Андрей.

Скучный он человек, этот инопланетный братец. То ли дело просвещеннейший магистр: и собеседник любезный, и храбрец, каких во Вселенной по пальцам пересчитать. Магистр на похвалы барона никак не отреагировал, то ли был погружен в свои мысли, то ли вообще задремал.

– Девушка,– поделился наблюдениями впередсмотрящий ибсянин.

– А собака? – спросил барон, сидящий к объекту спиной.

– Собаки нет,– разочаровал его Андрей.– Зато в наличии два молодых человека приятной наружности.

Лодка врезалась в песок, и Феликс наконец-то смог обернуться. Ибсянин был прав, да и наружность молодых людей показалась барону знакомой. А что касается девушки, то сестричка Лулу потрясающе смотрелась в своем пестром вефалийском наряде на фоне багрового заката.

– Я так и знал, что Вселенная для нас тесновата,– вздохнул Феликс.

Встреча тем не менее получилась вполне братской, если не считать того, что червонный Птах так сдавил Пигала Сиринского в объятиях, что надолго сбил тому дыхание. Именно по этой причине в роли рассказчика выступил барон Феликс.

– А у нас девушек не было,– обиделся на судьбу Птах Арлиндский.– Сразу же нарвались на монстров в голубом замке.

– Это Лулу виновата,– сказал Феликс.– Она своими чарами отваживает красавиц. Недаром же просвещеннейший Пигал намекал, что принцесса Вефалийская – ведьма.

Магистр, уже обретший дыхание, едва вновь его не потерял от возмущения.

– Как вам не стыдно, человек молодой! Никогда в жизни я не позволял себе ничего подобного.

– Перестань, Феликс,– остерег барона Гиг Мессонский.– Шуточки не доведут тебя до добра.

Его высочество пребывал в дурном и даже, кажется, сварливом настроении. Видимо, путешествие по планетам Темного круга, где вместо фиалок ему навстречу спешили только монстры, очень плохо отразилось на его самочувствии.

– Я что-то вас не понимаю,– сказал Птах.– Почему вы оставили несравненных на Релане и зачем пожаловали сюда?

– Феликс не сказал вам главного,– пояснил Андрей,– несравненные обернулись уродами, от которых мы едва ноги унесли.

– Вы можете нам внятно объяснить, как вы нас нашли? – рассердилась на братьев Лулу.

– Конечно, я мог бы сказать, что приплыли мы сюда для того, чтобы увидеть дорогих родственников, но мне же никто не поверит,– закручинился Феликс.– А потому пусть вас просвещает просвещеннейший из нас.

Магистр отнюдь не возражал против дельного предложения барона, ибо фантазии Феликса могли только запутать его слушателей, а не прояснить происшедшее. Рассказ Пигала был выслушан с большим вниманием, и даже устроившийся на песке поодаль пиковый кавалер ни разу его не перебил, что вполне можно засчитать барону за подвиг.

– А можно взглянуть на карты? – спросил Гиг после того, как Пигал закончил рассказ.

Магистр не замедлил представить молодым людям все четыре новых изображения. По мнению Лулу, все девушки были хороши, кроме Феликсовой Милены, которую она назвала кривлякой.

– Я протестую, магистр Пигал,– вознегодовал барон.– Только ведьма могла назвать кривлякой несравненную фиалку моего сердца.

Лулу оставила вопль Феликса без ответа по причине глубочайшей задумчивости. Приуныло и все блестящее общество, поскольку выяснилось, что на острове, вопреки ожиданиям пикового кавалера, несравненных нет. И замков тут тоже нет. И вообще ничего здесь нет, кроме песка, травы и станции гельфов, неизвестно зачем построенной в этой глуши. Вот и верь после этого ибсянам. Разве не трефовый кавалер втравил благородного мессонского барона в беспросветное дело, дав ему никчемный совет?

– А вы каким образом здесь оказались? – спросил Феликс.

Вопрос был совершенно резонным, даром что пришел он в голову легкомысленному пиковому кавалеру, а не просвещеннейшему Пигалу, кладезю ума и образцу проницательности, как окрестил его все тот же Феликс.

– Нас сюда вывела Лулу,– пояснил Гиг Мессонский.

– Наша сестричка, между прочим, занялась колдовством,– шепотом наябедничал просвещеннейшему барон.– Обратите внимание, она собирается работать на черной волне. Неужели вас, магистра Белой магии, это не шокирует?

Просвещеннейший Пигал пребывал сейчас в сильном смущении, поскольку не было никаких сомнений в том, что принцесса была сейчас занята не тем делом, которое человек зрелый мог бы порекомендовать девушке ее возраста. У Лулу был камень, черный куб, а в качестве среды погружения она использовала четыре карты, выложив из них что-то вроде колодца. Из этого колодца повалил вдруг черный дым, который вывел из глубокой задумчивости Гига Мессонского.

– У нас ужин? – спросил он.

– Лулу колдует,– разочаровал его Птах.

Его ответ Гига, похоже, не огорчил, поскольку он опять впал в поэтическую задумчивость.

– Послушайте, просвещеннейший,– не унимался Феликс,– вам не кажется, что вы связались с очень подозрительной семейкой. Папа пропал неизвестно где, милая сестричка – ведьма, трефовый братец с Ибиса – колдун, в чем мы с вами уже убедились. Но если вы думаете, что Птах с Гигом – это мед, то глубоко заблуждаетесь. Это потенциальные тираны, которым только матушка мешает развернуться во всю ширь. Вот вы недавно спрашивали о моих детях, а, скажем, у Гига их пятеро, у Птаха, по слухам, шестеро. И, как вы понимаете, это только те, которых они могли признать, не уронив достоинства. Ну а сколько от них нарожали простые мессонские и арлиндские бабы, этого вам никто не скажет. Нет данных. И выходит, что единственный приличный человек в семье – это я, барон Феликс Садерлендский. Хотя бы потому, что всех семерых своих детей я знаю по именам и с их мамами нахожусь в большой дружбе. И вот такую семейку Высший Совет в вашем лице, магистр, выпускает на большую дорогу. Вы задумывались, просвещеннейший, о последствиях такого шага?

Просвещеннейший Пигал задумался, более того, от дум у него уже голова кружилась. А ответственность с такой силой давила на плечи, что он в последние дни даже уменьшился в росте. И от этих проявившихся на картах девушек он не знал, чего ждать. Как не мог разгадать и хитросплетений чужой игры. Допустим, с чудовищами все было более или менее ясно: не явись молодые люди в гельфийские замки, могла бы разразиться катастрофа, и великое множество монстров, сотворенных изощренными мозгами гельфов, могли бы вырваться на волю. К счастью, катастрофу удалось предотвратить. Но на месте чудовищ ни с того ни с сего появились реланские девушки. А ведь планету Релан выбрал сам магистр. Выходит, что и Пигал Сиринский не свободен от воздействия Черной плазмы? Прямо по пословице – «с кем поведешься, от того и наберешься». Если об этом факте узнают на Сирине, то путь к возвращению на родную планету Пигалу будет закрыт навсегда. На этот счет законы Сирина суровы. И вряд ли в этом сделают исключение даже для члена Высшего Совета, спасшего человеческую цивилизацию. Впрочем, Пигал ее пока еще только очень надеялся спасти.

Прекраснейшая Лулу закончила наконец свое совещание с дымом и гарью и вернула кавалерам их прекрасных дам, пока, правда, только в нарисованном виде, но неповрежденных.

– Вам, мальчики, придется здорово поработать, чтобы вытащить несравненных из цепких лап,– серьезно сказала принцесса.– Причем я даже не знаю, зачаты ли они подобающим образом папами и мамами, или появились на свет другим путем.

– У нашей сестрички Лулу есть одна замечательная особенность,– вздохнул Феликс.– Она говорит так ясно и понятно, что лично у меня скисают мозги. А у вас как с мозгами, магистр?

Честно говоря, Пигал вефалийскую принцессу тоже не совсем понял. О чем и не замедлил ей сообщить.

– Я это к тому, что несравненные могут оказаться всего лишь материализованными грезами моих братьев.

– Ты хочешь сказать,– встрепенулся Гиг,– что кто-то записал мои мечты о прекрасной женщине и создал на их основе реальное существо?

– Именно так,– кивнула головой Лулу.– А на Релане, возможно, была проба пера.

– Ну хорошо,– согласился Феликс,– мы с трефовым такие-сякие и через эти карты связаны с Черной плазмой, но возьмите просвещеннейшего Пигала, человека чистейшей души, откуда на Релане для него нашлась тетушка?

– Я думаю, что мы оказались между двух сил,– высказал свое мнение ибсянин.– Одна сила действует через карты, другая – посредством дороги гельфов.

– А почему тогда не сработало твое предложение в моем исполнении и нас забросило на эту планету?

– Оно сработало,– возразил Андрей.– Ты ведь думал не только о своей Милене, но и о других девушках и наверняка сравнивал их достоинства. Вот тебя и вынесло на людей, с которыми эти образы ассоциировались, то есть на Гига и Птаха. Похоже, дорога гельфов контролирует перемещения всех выходящих на нее людей.

– Феликс – известный бабник,– подтвердил Гиг,– и всегда тянется к чужому.

Барон готовился к затяжному спору, но тут в дело вмешалась Лулу:

– Мы с просвещеннейшим Пигалом остаемся здесь, чтобы прийти на помощь любому, кто в ней будет нуждаться.

– Интересно,– ухмыльнулся Феликс,– а как вы узнаете, что мы нуждаемся в вашей помощи?

– По картам,– пояснила принцесса.– Я надеюсь, мальчики, что вы не уроните честь клана Тимер. Всего хорошего.

После столь вдохновляющей речи ничего другого не оставалось, как взять в руки мечи и отправиться по дороге гельфов к черту в зубы. Феликс ворчал до самой станции, путь до которой, к счастью, оказался не слишком длинным.

– До чего же занудные в Мессонской империи бароны,– вздохнул Птах Арлиндский.

– А Арлиндии с принцами всегда не везло,– не остался в долгу Феликс.

Впрочем, на этом спор и угас. Оставалось закрыть глаза и сосредоточиться на своем. После чего ноги сами понесли Феликса по дороге. Причем в этот раз прогулка была непродолжительной. Не успел барон Садерлендский вволю насладиться образом несравненной, как перед его глазами сверкнул нестерпимо белый свет, и он обнаружил себя на лужайке, в местности, поразительно напоминающей реланские пейзажи. Примечательным было то, что все прочие кавалеры были тут же и растерянно разглядывали друг друга.

– Это Феликс виноват,– выдвинул версию Птах.– Опять он запутался в Миленах.

– Я протестую,– возмутился барон.– Во всем виноват Птах, он затеял ссору на станции и сбил меня с мысли.

– Планета похожа на Релан,– сказал Андрей, оглядываясь по сторонам.

– Так Релан и есть,– подтвердил Феликс.– А вон на той поляне я обронил перчатку. Надо будет ее поискать.

– Глупости,– махнул рукой принц Мессонский.– Эта планета не может быть Реланом, мы находимся на другом конце Вселенной.

– Недокоронованные особы всегда все знают лучше всех,– взвился Феликс.– А я вам говорю, что это Релан, а вон там Пигал увидел своего оленя, я – либийского мухора, а трефовый – пятнистого кабана.

– На планете Релан богатейшая фауна, судя по всему,– усмехнулся Птах.

– Не знаю, как здесь с фауной, но на поверку нам предъявили пса Арто, который был похож и на оленя, и на мухора, и на пятнистого кабана.

– Редкостный, должно быть, пес,– откровенно захохотал Птах.

– Слушай, ибсянин,– обернулся барон к трефовому кавалеру,– подтверди мои слова этому недокоронованному олуху, или я за себя не ручаюсь.

Принц Арлиндский страшно обиделся на недостойный выпад и немедленно предложил мессонскому барону смыть оскорбление кровью. И тут же получил согласие. Однако поединку помешал Гиг Мессонский, заявивший, что дуэли между единокровными братьями противоречат как мессонским, так и арлиндским обычаям.

– Мы не на Либии, Гиг, а на Релане,– возмутился Феликс.– Здесь наши обычаи не в ходу. К тому же никто еще не доказал, что Птах Арлиндский мой родственник. Я не считаю его даже истинным либийием, ибо истинному либийцу не придет в голову сомневаться в словах имперского барона.

– Я не либиец,– сказал Андрей Ибсянин,– но и эта планета не Релан.

Феликс, никак не ожидавший подвоха с этой стороны, даже рот раскрыл от изумления. А Птах Арлиндский вновь паскудно захохотал. И, что самое обидное, Гиг Мессонский, вместо того чтобы поддержать старого друга и вассала, ухмылялся как последний арлиндец.

– Я вам сейчас докажу свою правоту. Вон за тем камнем я оставил перчатку. Не сочти за труд, Гиг, сходи и убедись сам.

Кавалер бубновый все с той же скептической улыбкой на губах отправился к камню, однако вернулся он с растерянностью на лице и с замшевой перчаткой в руке. Торжествующий Феликс вытянул из-за пояса вторую перчатку, присовокупил ее к принесенной Гигом и протянул обе Птаху Арлиндскому.

– Вы и теперь будете утверждать, что эта планета – не Релан?

Гиг Мессонский в задумчивости почесал затылок. Птах Арлиндский прокашлялся, собираясь что-то сказать, но так ничего умного, видимо, не придумал, а потому промолчал. Что касается Андрея Ибсянина, то он теребил правой рукой левое ухо, и на лице его было написано сомнение.

– Эта планета не может быть Реланом,– наконец произнес он уже отвергнутую и не подтвердившуюся фразу.

– А собака, которая бежит к нам, тоже не Арто?

Кавалеры обернулись как по команде. Пес был абсолютно таким, каким его описывал барон,– пятнистым, как кабан, мохнатым, как мухор, с торчащими наподобие рожек ушами.

– Помяните мое слово, сейчас на поляне появится Милена.

Но в этот раз Феликс ошибся. Арто уже довольно долго кружил вокруг молодых людей, а хозяйки все не было.

– На Релане он не лаял,– задумчиво проговорил Андрей.– А здесь лает.

– По-моему, он нас куда-то зовет,– предположил Гиг.

– Ну коли зовет, то нужно идти,– сказал Птах.– Не стоять же столбами посреди этой чертовой поляны.

– Поляна не чертова, а реланская,– не удержался Феликс от уточнения, но никто с ним больше не стал спорить.

Зато в сердце самого барона стали закрадываться сомнения. Хотя, очень может быть, виной всему был пес Арто, который повел гостей не той дорогой. И вообще Феликс этому псу не доверял. В прошлый раз он превратился в недоразвитого Весулия, который был чуть ли не вполовину меньше оригинала. Веселый лиственный лес сменился вдруг немыслимыми корягами, которые если когда-то и зеленели, то очень и очень давно. Во всяком случае, с того времени они уже успели окаменеть. В довершение всех бед под бароновыми сапогами захлюпала вода, а по сторонам заквакали на удивление крупные жабы.

– Этот негодяй завел нас в болото,– сказал Птах, с трудом выдирая сапоги из грязи.

– Самое время уносить отсюда ноги,– поддержал червонного кавалера Феликс.– Мне это место совсем не нравится.

– Ну почему же? – удивился Гиг Мессонский.– Именно в таких непроходимых местах и должен располагаться замок, где живут несравненные.

– А при чем здесь болото? – возмутился Птах Арлиндский.

– А при том,– вдруг хлопнул себя ладонью по лбу Феликс.– Я все никак не мог вспомнить, где же я мог видеть этот унылый пейзаж. Это Гиг во всем виноват.

– При чем здесь Гиг?

– Это похабство из его замечательной поэмы «Заколдованный замок». Дальше идут строчки: «Там средь болот и хляби дикой встал исполин с гигантской пикой». Ждите теперь исполина.

Птах с Андреем обратили свои взоры на смущенного принца Мессонского.

– Исполина не будет,– покачал тот головой.– Это поэтический образ. Я так назвал замок, в котором томилась несчастная принцесса.

– В таком случае, где же замок? – спросил Птах.

– Взгляни налево,– посоветовал Андрей.

И было на что посмотреть. За зыбкой дымкой болотных испарений проступал серой глыбой замок. То, что замок заколдованный, сразу же бросалось в глаза. Хотя в чем его заколдованность проявлялась конкретно, сказать было трудно.

– Обратите внимание на дурацкий шпиль, который нужен замку как зайцу барабан. Это та самая пика, которая рифмуется с хлябью дикой.

– А зачем вообще понадобилась пика? – возмутился Птах.

– Деревня ты, хоть и принц,– махнул в его сторону рукой Феликс.– Пика нужна исполину, а исполин – это поэтический образ. Ну ты сам посуди, может ли исполин без пики вызвать страх и оторопь у читательниц и слушательниц?

Барон издевался над незадачливым поэтом, и Гиг Мессонский это отлично понимал. И это понимание все отчетливее проступало на его лице, свирепеющем прямо на глазах. Хотя сама по себе ситуация была абсолютно дурацкой – четверо молодых людей приятной наружности стоят по колено в вонючей грязи и рассуждают о поэзии, а вокруг торчат обугленные сучья, обросшие то ли тиной, то ли паутиной, то ли бесцветным мхом – словом, гадостью. И до заколдованного замка три версты с гаком.

– Пора возвращаться,– сказал Птах.– Иначе мы рискуем утонуть в поэтическом болоте.

– Возвращаться некуда, позади топь,– спокойно возразил Андрей.

– Точно,– вспомнил Феликс.– «И позади его болото, но путь вперед еще открыт, туда, туда, где за воротами нечисть глупая царит». За точность и размер не ручаюсь, но в целом верно.

– Я все же не понимаю,– взорвался Птах,– при чем здесь Гигова поэма?!

– Гиг ее не закончил, и, пока мы шли по веселым лесочкам, наслаждаясь зеленью и свежестью, наш поэт пытался завершить свой бессмертный труд, вдохновленный образом несравненной.

– Если ты не замолчишь, Феликс,– мрачно изрек Гиг,– я тебя убью.

– Убить меня ты всегда успеешь,– вздохнул барон.– А сейчас надо думать, как отсюда выбраться. Лично я надеюсь только на трефового кавалера, который в прошлый раз очень ловко развалил подобную дичь.

– Здесь образы устойчивее,– покачал головой ибсянин и неожиданно взмахнул мечом у плеча расстроенного Гига.

Рассеченная надвое гадюка упала к ногам Птаха Арлиндского. Птах не поленился нагнуться за отрубленным куском.

– Да она настоящая! – воскликнул он, заглядывая в пасть.

– В поэме гадюка тоже была и едва не ужалила главного героя. Правда, там он убил ее сам, не дожидаясь помощи трефового брата.

Шутки шутками, но пора было что-то предпринимать – на болоте быстро темнело. Посоветовавшись, решили двигаться к замку, потому как дороги назад не было. Недоверчивый Птах имел возможность лично в этом убедиться. Два шага назад, и он провалился в вонючую жижу по пояс. После чего принялся ругаться последними словами, к большому удовольствию Феликса Садерлендского.

Первым по опасной тропе двинулся Гиг Мессонский, который чувствовал себя виноватым в том, что спутникам приходится бултыхаться в придуманном им болоте.

– Могло быть и хуже,– утешил его Феликс.– Мы ведь не знаем, какие мысли бродили в этот момент в головах Птаха Арлиндского или Андрея Ибсянина. Может быть, в этом болоте для нас спасение.

Пораскинув мозгами, Гиг пришел к выводу, что барон Садерлендский, наверное, прав, тем более что оба кавалера, червонный и трефовый, скромно промолчали. Тропу Гиг нащупал сразу же и смело по ней пошел, почти стопроцентно уверенный, что до самого замка никаких сюрпризов не будет. Просто сюрпризы не укладывались в размер. Правда, сам замок оказался более громоздким и мрачным, чем он его представлял. И шпиль этот дурацкий мозолил глаза. Феликс, конечно, прав, можно было к «хляби дикой» подобрать более удачную рифму. Вот уж воистину, поспешишь – людей насмешишь. Хотел порадовать Лилию Фарлейскую новой поэмой, но негодяй Феликс опередил Мессонского принца и забрался в постель баронессы без поэтических изысков. Вот и пойми женщин. Ну а когда Гиг увидел на карте девушку невероятной красоты, то решил, что подарит поэму только ей.

– Гиг,– окликнул принца Феликс,– пора трубить в рог.

– Откуда у него рог? – удивился Птах.– С ума сошел, пиковый.