Глава 2
Скверное продолжение неудачно начатого дня
День не задался с самого начала. Все валилось из рук, а что не валилось, то шло наперекосяк. Начать с того, что она проспала. Она, Алёна, предприимчивая деловая женщина, счастливая обладательница холодной головы, мастер точного расчета! Сколько себя помнила, она была очень дисциплинированным человеком и гордилась этим. Ей даже будильник не требовался, вымуштрованный организм сам отлично знал, когда хозяйке нужно проснуться. И вот на тебе! Она вскочила оттого, что солнце лизало лицо, протиснув жадный язык сквозь пластинки жалюзи. А значит, уже не меньше девяти. По ее меркам, бесстыдно поздно. Солнце успело добраться до подушки и порядком там похозяйничало. Алёна села в постели распаренная, взлохмаченная, отвратительно потная и с головной болью. Небывалое дело! Всякому уважающему себя человеку известно: то, что содержится в порядке и подвергается должной нагрузке, никогда не подводит. Голову она упражняла энергично, мозги функционировали, что твой компьютер. Чему болеть-то? Наверное, тепловой удар.
Следующий удар поджидал в ванной: отключили воду. Всю. Душ отменялся. Хорошо еще, в чайнике нашлось немного воды: полстакана на чистку зубов да на чашку кофе. Вялая и злая, Алёна брякнула джезву на плиту и выползла на балкон за выстиранной юбкой. Дальше неприятности посыпались все разом, как гречка из порванного пакета. Юбка оказалась мокрым-мокра, а вещь была особенная: длинная, до щиколоток, правильного кирпичного цвета, с шитыми золотом цветами по подолу. Очень солидная, внушающая доверие вещь! Там, куда она собиралась, даже младенец знает, что торговке в кирпичном, коричневом, охряном, ржаво-красном можно верить – достойная женщина, лишнего не соврет. А что взамен? Мини-платьица и топики-футболочки даже не обсуждались. В голубом сарафане ее бы попытался снять первый встречный, а за отказ поволок прямиком к судье. Все зеленые оттенки, которые шли ей упоительно и потому преобладали в гардеробе, – только для нобилей. Черт, черт!
А идти надо. Накануне Алёна опробовала очередную беспроигрышную комбинацию... И снова продулась вдрызг. Можно, конечно, месяц не есть. Оно даже к лучшему, а то вон ляжки стали совсем неактуальные. Но платежи за квартиру, Интернет и телефон, но взносы по кредиту за нормальную газовую колонку, но приют для шнауцеров, где на ее обеспечении состояло уже двое усатых бедолаг...
Конечно, кофе, пока она причитала на балконе, удрал из джезвы и разбежался по всей плите. Алёна перелила остатки в чашку и вперила взор в сверкающую поверхность, обезображенную бурыми лужами. Свинство! Выпила, морщась, как кошка, перекипевшую бурду. Плита выглядела как миниатюрная плаха. Брр... В предчувствия Алёна не верила, как не верила ни в НЛО, ни в головную боль и ни во что другое, чего не видела и не испытывала самолично. Ну не было у нее пресловутой женской интуиции, и все тут. Наверное, интуиция поставлялась вкупе с женскими же, в поговорку вошедшими, истеричностью, иррациональностью и беспомощностью. А это все не про нее. Но необходимость доверять приметам была многократно установлена эмпирическим путем. И Алёна – без всякой иррациональности, с холодным умом! – исполняла перед серьезными предприятиями ритуалы собственного измышления, брала важные предметы только левой рукой и временами заглядывала в онлайновый «Ицзин». Бурые пятна, будившие нехорошие ассоциации, – это было скверно. И солнце в морду, и юбка... Сигнал, признала Алёна. Но упрямо решила следовать плану.
Распахнув дверцы гардероба, она надолго застыла. Гардероб был старинный, бабушкин, тою тоже унаследованный, так что по возрасту вполне тянул на музейный экспонат. Но отлично пригнанные массивные двери по-прежнему гладко ходили в петлях и захлопывались плотно, как поджатые с неудовольствием губы. Гардеробу стыдно было за легкомысленную начинку, которой молодая наследница нафаршировала его нутро. Алёна любовно огладила отполированную дверцу с бордюром сочной плодово-цветочной резьбы и погрузила руки в барахло. Отвергла несколько вариантов, приемлемых лишь на первый взгляд. Остановиться пришлось на темно-оливковых портах в спортивном стиле. Порты – решение сомнительное, но они хотя бы мешковатые. Может, сойдет за дикарку из горной долины. Опять же цвет северный, овцеводческий. Для горожанина горец-овчар – сама простота, дитя природы. Честную цену за свой товар она в таком виде не получит. Но хотя бы взашей другие торговки не погонят: кто ж такую простофилю за конкурентку сочтет? Прикрыть штаны широким переливчатым парео в охристых тонах, и ладно. Теперь пояс из медных блях с дырочками, низанных на кожаные плетеные ремешки. Удобная нынче мода: можно вырядиться истым чудиком, а никто и глазом не моргнет – этностиль! И браслет... Где браслет?
Алёна глянула на часы и заметалась, закусив губу. Шкатулки, шкатулочки... Ну где? И серьги, тяжелые сложносочиненные подвески с крохотными бубенчиками! Это уже серьезно. Ни одна честная торговка – да что там, просто добропорядочная женщина – не покажется на улице без гремящих украшений. Всякий должен видеть, а главное, слышать еще издали, что идет добрая обывательница. Неслышно крадутся лишь серые кошки, самки с тысячей лиц, что выходят в сумерках на охоту за чужими душами.
Чертов браслет обнаружился в ванной, на полочке, где фен. Сама его туда и сунула, надраив заповедными остатками зубного порошка. Время неслось как угорелое, оно просто издевалось над Алёной. Каждая минутка отдавалась в ушах злорадным смешком. Когда наброшенная на шею тройная нитка бус ни с того ни с сего потекла к ногам хозяйки переливчатой струйкой, Алёна совсем уж было решила отказаться от своего гешефта. Решимость – дело хорошее, но элементарного здравого смысла тоже никто не отменял.
Дело решила фотография. Большущая, в нарядной рамке, настоящий портрет, на котором Алёна, сидя по грудь в полевых цветах, обеими руками обнимала за широченные шеи двух красавцев псов с мордами чемоданом, украшенными бородкой и пышнейшими бровями. А какие были доходяги, когда попали в приют! У Дюши судороги случались, думали, загибается зверь. Ничего, отходились, отъелись на Алёниных харчах. День выплаты опекаемым месячного довольствия неотвратимо приближался. А денег нет, и взять неоткуда. Только оттуда, с той стороны...
Нормальная девушка поступила бы просто – попросила денег у хахаля, и нет проблем. Впрочем, привлекательной современной девушке и просить бы не пришлось. У нее по определению должен иметься такой вариант, чтобы деньги на девушкиной карточке вообще не переводились. Иначе это никакой не вариант, а «отстой» – так говорили поголовно все Алёнины шестилетки, за что она их строго отчитывала. Те извинялись, но смотрели с удивлением. Наверное, строгая красивая «тетя-педагог» казалась им странной.
Не только им. И если бы только казалась! Тогда ей бы не пришлось шнырять в иномирье после любого пустячного проигрыша. Алёна и была странной. А нормальной и современной – нет, не была. Во-первых, как уже было сказано, хахаля нет. Да, честно говоря, и не было никогда. Так, заступали иногда путь какие-то проходные персонажи, чистый отстой, прости господи. Заступали, мешали обогнуть стороной и двинуться дальше в достойном одиночестве. Тут же, едва зацепившись, начинали капризничать, качать права, улучшать и исправлять. Внушать чувство вины из-за собственной отстраненной невозмутимости. Скандалить, терять лицо. Затягивать в страсти, как в трясину. Алёну то и дело вышибало куда-то в сторону, вовне, откуда она с болезненной неловкостью лицезрела трагифарс оскорбленного самолюбия и инфантильного эгоцентризма. Утомительно и стыдно.
Во-вторых, она не любила деньги и не стремилась их зарабатывать. Просто они были ей нужны. Но это же не любовь, а насущная необходимость. И деньги ее не любили, утекали куда-то, ни интеллект не помогал, ни внутренняя дисциплина. Бабушка-гуманитарий в грезах видела единственную внучку экономистом. Сотрудницей планового отдела какого-нибудь крупного предприятия или лучше НИИ. Гораздо лучше НИИ. Достойная профессия, достойная жизнь. Бабушка сама очень достойно проработала всю жизнь в НИИ чего-то там очень важного – да, важного, но только в том, другом мире, где не знали слова «логистика», но, странное дело, не обрекали на вымирание целые города из-за неумения состыковать деятельность заводов-смежников. Но когда Алёна окончила школу (разумеется, с медалью, как еще можно окончить школу, если тебя обожает энергичная подтянутая бабушка-перфекционистка!), плановые отделы вместе с институтами уже растворились в едкой кислоте современности. Внучка, впрочем, послушно отправилась на экономический факультет заслуженного инженерного вуза, выбранного как за респектабельность, так и за близость к дому. Ей было, в общем, все равно. Это бабушка деятельно устраивала ее судьбу, втискивая собственные мечты в безобразные пресс-формы реальной жизни. Алёне нравилась математика. Она с увлечением училась поначалу, а когда математика кончилась, доучивалась легко и скучно, по привычке все доводить до конца да из любви к бабушке.
Господи, как она любила ее, свою восхитительную, взбалмошную, летящую, как военный парусник над волнами, упрямую и давящую бабушку! Она бы все сделала, чтобы только задержать ее еще немного на этом свете. Собственно, она едва не прожила ради нее чужую жизнь.
Сейчас жизнь уже не была чужой, но и своей стала не вполне. Алёна жила будто в редеющем тумане, ощупью, без конца сбиваясь, продвигалась к своей тропе. Шла по азимуту вполноги, не особенно и торопясь, стараясь распробовать все, что подбрасывала ей по капле да по травиночке жизнь, как нетронутая чаща. Несмотря на туристические ассоциации, человеком она оставалась сугубо городским, охотно ограничивая свой мир гигантской столицей, где родилась и выросла. Работала в доме детского творчества. Натаскивала дошколят и первоклашек по математике, не переставая дивиться и диким программам, и тому, что таких крох вообще надо в чем-то натаскивать, а в первую голову собственному выбору. Никогда ведь не считала себя чадолюбивой, да и платили, в сущности, копейки. Но репетиторствовать, дрессировать измученных выпускников и драть втридорога с их перепуганных родителей – это как с любовью, утомительно и стыдно, спасибо бабуле и ее грезам.
Влюбилась в собак. (Бабушка не держала домашних животных – негигиенично.) Работала в приюте, выгуливала плачущих брошенок, собирала деньги и подписи, чтоб не закрывали.
Ко всему, в Алёне открылись наследственные пороки. Деньги, деньги, будь они прокляты! У бабушки их, к слову, тоже никогда не было. Она была выше их, вот они и оставались где-то внизу, где кипели страсти, болели головы у несобранных людей и жадный быт высасывал из душ возвышенные устремления. А ведь бабушка часто наведывалась туда, на другую сторону. Что она там делала, если не деньги? Неужели просто глазела? Дышала другим воздухом, носила другое платье? Может, бабушке довольно было временами убегать в ожившую сказку, впервые задумалась Алёна. И застыла посреди хаоса сборов. Ей самой чужой мир не казался сказкой. Слишком рано она перевела отношения с ним в деловую плоскость. Это была захватывающая, можно сказать экстремальная, но при строгом расчете не слишком опасная работа, отличная альтернатива восьмичасовому сидению в офисе. Бабушка отлично воспитала свою осиротевшую внучку. Научила рассудочно рисковать, чуять броды, избегать всего обременительного, от денег до чувств, и четко отделять реальность от сказки. От той самой сказки, в которую с бескорыстным упоением, как птица, улетала сама.
Почему, бабушка? Почему ты так туго запеленала меня в шелковый кокон своей любви? Мама – она была совсем другая, легкая, светлая, непрактичная... И как же рано она ушла! Для внучки ты хотела иной судьбы, хотела долгой и безопасной, пусть даже скучной, жизни.
Алёна сильно, до искорок в глазах, зажмурилась. Поплевала через плечо. И продолжила суетливые сборы. Времени оплетать голову косами уже не осталось. Подходя к месту, не забыть распустить волосы, внушала она себе. Распущенные волосы – это смело. Только богатые, а значит, праздные женщины ходят распустехами. Даже шлюхи, хоть и не слишком изнуряются, все же собирают гривы в «хвост», демонстрируя: и мы не бездельницы, в гильдии состоим, подати платим. Опять же можно показать шейку и ушки, предлагая состоятельному кавалеру обременить то и другое камушками побогаче. Так что своевременно избавиться от «хвостика» – жизненная необходимость, потому как отказ пойти с клиентом, который не пьяный вусмерть, не больной и при деньгах, – должностное преступление.
Ох, сложно живут люди, путано. Столько всего упомнить надо, столько мелочей учесть. Алёна, когда в первый раз на другую сторону сунулась, совсем ничего не знала. Заявилась, как была: в джинсах в обтяжку, в темных очках, со стильным пучком над шеей. Повезло ей тогда невероятно. Из-под арки моста она угодила прямиком в громадный балаган странствующего цирка. А там, известное дело, каких только чудес не увидишь. И сестрички сиамские близнецы (обе усатые, грудастые, плечи бугрятся мышцами, ужас!), и танцорки бесстыжие в юбках, едва прикрывающих колено, и тварь какая-то мелкая вроде суслика, но с парой недоразвитых крылышек, в должности оракула. Алёна юркнула в дальний полутемный угол, присела, стараясь поменьше бросаться в глаза.
– Маманя, глянь, отшельница какая чудная! – пискнул детский голосок.
Чад от факелов ел глаза даже под очками. Алёна сморгнула и затравленно глянула на необъятную матрону. Та взирала на нее сверху вниз с суеверным ужасом.
– То не отшельница! – зашипела она, дергая ребенка за руку. – Гляди, вместо очей – озера смолы подземной. Головы не покрывает, платье носит не мужеское, не женское.
– Ой, это же...
Девчушка прикрыла рот замурзанной ладошкой. Алёна глянула в ее круглые, наполняющиеся восторгом глаза и замотала было головой: мол, не кричи, не надо! Но та завизжала на весь балаган:
– Верь-не-верь, тут Верь-не-верь!
Миг – и ее обступили с десяток баб и детишек. Пока остальные пыхтели и перетаптывались, девочка-подросток, самая бойкая, выступила вперед:
– Эй, Верь-не-верь, поворожи, судьбу предскажи, а неправды не скажи!
Протараторила, как заклинание, и ждет, поглядывая с показной дерзостью. Алёна, убедившись, что бить ее, во всяком случае, никто не собирается, решительно выдохнула.
– Ну, смелая, давай руку!
Скоро она так освоилась в роли мудрейшего сказочного существа, словно в роду у нее были цыганки. Публика подобралась нетребовательная: девки на выданье, тетки разных лет. Простые груботканые платья, немудрящие интересы, житейские проблемы. Присматривайся, прислушивайся, клиентка сама тебе все и выложит: и чем дело кончится, и чем сердце успокоится. Молодухи, те больше женихами интересовались – скоро ли посватается да хорош ли с лица. Бабы о детях, козах, урожае. У иных на сердце камнем разлучница, тех сразу видно, глаза сухие, обугленные, а в глазах – жадная, сосущая тревога. Предсказывала, как выйдет, по наитию. Если видела, что баба или там девица не злая, не противная да собой не уродина, скорую удачу сулила. В самом деле, почему бы и не вернуться мужику к доброй жене? Стервам, тем советовала поостыть, но взамен, чтоб в косы не вцепились, сулила любовь новую, распрекрасную. В общем, никого не обидела. А сама примечала, кто во что одет, как себя держит, как говорит. Много интересного узнала! Среди простого люда попадались и особы почище, из разбогатевших крестьян, торговцев, почтенных ремесленных гильдий. Те отличались платьем и украшениями, но сфера жизненных интересов была все та же: доход, здоровье, любовь, удача, месть. Все как у людей.
В общем, когда могучий карлик погнал последних обывателей вон из балагана и Алёна очнулась от дурмана, который сама и напустила, оказалось, что спина у нее порядком затекла, в горле першит, а вокруг громоздятся всевозможные подношения. Клиенты выразили благодарность в меру сил: кто полотном, кто отрезом ткани побогаче, кто всяческой снедью. Среди корзин с яйцами и плетеных коробов неизвестно с чем призывно поблескивали в мерцании факела: там – недурное ожерелье, сорванное важной горожанкой прямо с шеи в порыве благодарности, тут – широкий браслет-наруч со вставками из резного полупрозрачного камня. На тонком шелковистом платочке красовался малюсенький золотой, с эмалевыми накладками, флакончик с чем-то духмяным, вроде истолченного перца, – как выяснилось, неслыханное роскошество по местным меркам. Алёна запомнила дарительницу, купчиху со здоровенными, будто мужскими, руками. По необъяснимому наитию она повелела тетке послать к Неспящему Узнику (то есть, попросту говоря, куда подальше) молодого любовника-кровососа, а той, видно, только малости не хватало, чтобы порвать с постылым. Грубое лицо смягчилось от печальной, затуманенной воспоминаниями улыбки, и купчиха с превеликой осторожностью выставила перед Алёной этот самый сосудик.
– Ну ты сильна, иноземка, – прогудел прямо над ухом низкий звучный голос.
Алёна вздрогнула и оглянулась на обладателя базарного баритона. Красивый, вульгарный, опасный с виду тип взирал на нее с насмешливым уважением. По тонкой рубахе с чистым воротом, по властному взгляду, по всей повадке она опознала в нем владельца цирка. И почтительно склонила голову, исподволь изучая человека, от которого – вдруг накатило и неприятно остудило спину понимание – возможно, зависела ее судьба. Тот умело выдержал паузу. И весь огромный шатер, миг назад наполненный движением, звуками, голосами, тоже замер, словно беззвучный хор подхватил немое соло премьера. Вот ведь актеришка чертов! Манипулятор.
Алёна почувствовала то же самое, что ощущала за покером, скользя на гребне волны самого отчаянного блефа. Ситуация была знакомая, даже, можно сказать, родная. И мужик понял что-то. Притушил взгляд-рентген, присел на корточки, погрузив руки в подношения.
– Чисто! Это ж надо додуматься, под Верь-не-верь сработать. И ведь, главное, придраться нельзя, такое уж это существо, то ли правду скажет, а то ли соврет. Хочешь верь, не хочешь – нет!
Алёна неопределенно хмыкнула. Эти, из балагана, – тертые калачи, не чета простодушным оседлым, их черными очками да джинсами не проведешь.
– Ты из каких мест-то будешь? – ненавязчиво поинтересовался хозяин, поднимая против факельного света медальон с крупным синим камнем. – Какого племени? Сколько скитался, считай, везде побывал, народу разного перевидал. А таких, как ты, не припомню.
Алёна хладнокровно проигнорировала вопрос. Или просто не расслышала – так заинтересовал ее ромбовидный рисунок на куске жесткой блестящей ткани.
– Может, у меня останешься? – подкатил главарь с другой стороны. – Человек я честный, не обижу. И удачливый, кого хочешь спроси. О цирке Крома всякий слыхал.
Алёна покачала головой, стараясь выглядеть удрученной.
– Нельзя мне, – пояснила туманно. – Судьба такая.
Хозяин принахмурился, едва заметно отстранился.
– Ладно, тогда делиться будем. Тебе треть, остальное мне, так по-честному.
– Наоборот.
– Ай, девчонка! В моем балагане работала, мою публику чистила...
Алёна ухватила золотой флакончик.
– И часто твои бородатые сестрички приносят тебе такую добычу, Кром Удачливый? – поинтересовалась она, сорвав темные очки и храбро уставившись прямо в глаза дельцу.
Тот смолчал и словно бы уступил. Запустил лапы в объемистый короб, довольно зацокал.
– А скажи, дева, ты, часом, не от мужа ли сбежала? – вкрадчиво поинтересовалась откуда-то из-под локтя Крома новая участница допроса.
В голосе почудилась Алёне необъяснимая угроза, и она остро взглянула на говорившую. Молодая. Довольно красивая. Смуглое, резкое, недоброе лицо. В черных спутанных кудрях, вырывающихся во все стороны из-под цветастого платка, в серьгах кольцами, в пестром оборчатом рубище, в пронизывающем взгляде было что-то цыганское. Хотя какие цыгане? Здесь, в этом чужом мире, наверное, все не так, как у нас, не по-нашему. Или не все? Может, и здесь бродят по долам шумные неумытые люди со своими, непонятными для оседлых, обычаями. Бродят, подворовывают, поют-пляшут, дурят наивных землепашцев... Вот эта небось гадалка. Конкурентки испугалась, вот и ярится.
– Смотри, Кромчик, не вышло бы чего, – пела та. – Иноземка-то, вишь, непростая...
– Брысь, Черная! – рыкнул повелитель, и «цыганка» мигом убавилась в росте. – Сам вижу, что непростая. Тем и хороша.
И смотрит оценивающе, с непонятной ухмылкой. Алёна подрастеряла кураж. Елки-палки, она ведь совсем одна, неизвестно где, в неведомом мире, которого, если разобраться, вообще нет и быть не может. Одна-одинешенька, среди бандитов, и чем вся эта авантюра может обернуться, даже задумываться не хочется. Стараясь двигаться как можно непринужденней, она переместилась с колен на корточки, подобралась, прикидывая возможности бегства. Снова повисла тишина. Догорающий факел закоптил, багровые сполохи заметались по груде даров на полу. Все стало нереальным, будто сцена из приключенческого фильма, где по ходу действия только что кого-то убили. И тут, по законам жанра, на сцену явился весьма колоритный персонаж. Та самая крылатая зверушка, по которой Алёна с небрежным любопытством скользнула взглядом в самом начале вечера, чтобы тут же благополучно о ней забыть.
Существо приковыляло на задних лапах в круг света и приняло надменную позу, ожидая всеобщего внимания. Походка у него была старческая, подрагивающая. Шерсть местами свалялась, сложенные крылья свисали за спиной, напоминая слипшийся дождевик. На макушке между крупных чутких ушей чудом держалось нечто вроде фески с кисточкой, довершала наряд детская рубашонка, некогда, возможно, белая. Алёна, первой заметившая эффектное явление, не стерпела, прыснула. И прикусила язык. Узкая мордочка зверька развернулась к ней, пасть приоткрылась длинной багровой щелью, блеснула рядами острейших зубов. Тут и все прочие обратили внимание на происходящее, и словно сквозняк пронесся вокруг – ощутимый сквозняк общей тревоги, если не страха. Кром стушевался, почтительно заговорил:
– Дозволь обратиться, хозяин...
Тот досадливо отмахнулся сухой лапкой – Алёне бросились в глаза искривленные когти, почему-то красные и будто лакированные, – и стал медленно, по шажку, приближаться к ней, вытягивая складчатую шею и норовя поймать взгляд. Существо производило отталкивающее впечатление. Нервные дерганые движения, крабья, бочком, походка, редкие пучки волос на голой шее. Да и лапы наверняка грязные! Но не от этого сердце Алёны запрыгало, как мячик. Жалкий с виду говорящий зверек, ростом ей по колено и хрупкий – прихлопни и размажь! – отчего-то наводил на нее панический ужас. И циркачи притихли, попрятали бандитские морды. Даже Кром стал похож на мальчишку-прислужника, вырядившегося в хозяйское старье.
– Бабу слушай, – наставительно заметил хорек, адресуясь к Крому. – Нюх у ней. А ты балда, и жадный к тому же. Легкой добычи захотел? Или не видишь...
Тут он подобрался к Алёне вплотную и ухватил-таки ее взгляд круглыми янтарными, как у совы, глазищами. Они надвинулись, заслонили от нее весь мир, в них полыхало ледяным огнем безжалостное всеведение, и уже не янтарь, а расплавленное олово хлынуло в нее двумя потоками, растекаясь по закоулкам сознания, – вторжение чужого и чуждого разума отдалось болью. Взгляд потрошил ее, выпытывал все тайны, выжигал все заслоны с той же легкостью, с какой бешеный пожар пожирает ветхие деревянные оградки. Алёна не могла отвести глаз, не могла отвернуться, хотя бы отодвинуться. Сил достало лишь на одно – рывком, криво нахлобучить на переносицу очки. Черные стекла отсекли взгляд зверя, и тот болезненно ухнул, будто внезапная потеря контакта ударила по нему самому. Спасительная темнота обрушилась, как холодный ливень, омыла глаза и разум, в котором еще остались нетронутые закоулки. Когда темнота схлынула и зрение вернулось, она уловила на мордочке зверя досаду и уважение, потрясение и даже, кажется, страх. И еще решимость лидера, убедившегося в своей, одному ему ведомой правоте.
– Добычу поровну, и пусть идет, откуда пришла. И мы уходим. Эй, вы, там, сворачивайте лагерь!
Изумленно перешептываясь, оглядываясь на Алёну и, исподволь, на крылатика, циркачи отхлынули. Вокруг тут же закипели сборы. Кром, избегая смотреть Алёне в лицо, приступил к торопливой дележке. Вид у него был неавантажный, воротник рубахи вымок и смялся, по шее бежали одна за другой струйки пота. Алёна подозревала, что выглядит не лучше. Блуза прилипла к спине, отчего ей было одновременно и жарко, и зябко. В горле першило, в левую глазницу ввинчивалась боль. Тем не менее она выторговала себе почти все украшения и мелкие вещицы, великодушно уступив цирковым более объемистые подношения, ткани и снедь, нужные им куда более. Достался Алёне и золотой флакончик, но пустой. Его содержимое она, к ужасу Крома, пересыпала в косынку, завязала в узелок и кинула ему. Тот на лету сцапал добычу, бормотнув что-то насчет безумных иноземцев.
Еще миг – и никого рядом. Будто сам собой свернулся шатер и уложилось имущество, тюки легли в подводы, и кавалькаду проглотила ночная тьма. А ночь здесь была не чета московской. Полная, абсолютная чернота, спрыснутая вдали, где город, слабенькими искорками. Густая, хоть режь ножом, тишина поглотила скрип колес цирковых подвод. На Алёну навалилась усталость, внутри поднялась отвратительная мелкая дрожь после пережитых треволнений. Однако ни место, ни время не располагали к отдыху. Одна в чистом поле, затерянном где-то в несуществующем мире, в кромешной тьме и с мешком добра! Кстати, мешка-то у нее и не было. Алёна развернула белый шелковый платок, доставшийся ей в придачу к золотому сосуду. Платок оказался большим и даже на ощупь очень добротным – видно, здорово допек купчиху неведомый красавчик. Она сложила улов, закинула узел на плечо, вытащила из-за пазухи бабулину подвеску. На мгновение нахлынул неконтролируемый ужас. А вдруг не сработает? Что, если она в ловушке и не найдет выхода? Она не знала, куда идти, в какую сторону. Если уж на то пошло, она вообще не имела представления, как это работает. Выставив перед собой подвеску, медленно кружившуюся на длинной цепочке, бестолково завертелась на месте.
Но кристалл не подвел. Почти сразу же в нем что-то мигнуло, под мутно-розовой бельмастой поверхностью зажглись прозрачным сиянием таинственные недра, и Алёна, повинуясь внутреннему приказу, сделала шаг, другой, а на третьем уже проваливалась в заманчиво светящееся Нигде, гостеприимно распахивающееся ей навстречу.
...Придя в себя после первой вылазки, Алёна с исключительной выгодой пообщалась с хозяевами нескольких антикварных и художественных салонов в разных частях города. Даже долги отдала. Но с головой ринуться в авантюру себе не позволила. Как всякий игрок, она понимала: новичкам везет, но недолго. Теперь нужно поприжать авантюрную жилку и обратиться к здравомыслящей стороне собственной натуры. Во-первых, не зарываться. Наведываться в иномирье изредка, а к перекупщикам и того реже, действовать расчетливо. Не жадничать. Во-вторых, срочно нужна информация. Жизнь там, по другую сторону розового кристалла, пронизана множеством условностей, нарушение которых попросту немыслимо. Это вам не мода: хочешь – следуй, а не хочешь – наплюй. Недолжно одеваться, говорить, вести себя – то же самое, что гаркнуть во всеуслышание: «Эй, я чужая!» А чужих в традиционных обществах, как правило, недолюбливают. Пикантность ситуации заключалась в том, что взять эту информацию попросту негде. Ни в Сети, ни в самой большой библиотеке города и даже всего мира не найти строгих научных фактов о том, чего в природе не существует. Знала бабушка. Но ее больше нет, и так уж вышло – то ли бабуля была слишком осторожна, то ли внучка недостаточно настойчива и любопытна – поделиться с наследницей бесценными сведениями она не захотела, а может, не успела. Она была такая цветущая, такая... молодая. У них ведь была прорва времени впереди! И вот все оборвалось. Слишком рано, слишком внезапно. Алёна не раз всплакнула, перебирая бесчисленные тома на книжных полках, блокноты и просто бумажки, переполнявшие ящики бабушкиного стола. Трудилась, несмотря на ностальгию, терпеливо и методично, будто старатель, просеивающий песок. Ведь он вполне мог оказаться золотым!
И крупицы золота действительно попадались. Сложенный вчетверо листочек из ученической тетради в линейку, затерявшийся в недрах энциклопедического словаря. Обрывочная запись в ежедневнике, которую так легко принять за пересказ сна. Заметки на полях исторических романов – возможно, просто демонстрация эрудиции? Разрозненные описания, обрывки знаний о мире, который мог быть порождением писательской фантазии, но существовал на самом деле, просто неизвестно где. Алёна перебирала записи, всматривалась в строчки, начертанные бабушкиным летящим почерком, и вспоминала, вспоминала. Маленькой Алёне бабушка рассказывала сказки – странные сказки, больше похожие на старинные описания дальних странствий. Ни в одной книжке они ей не попадались, и теперь Алёна с полным основанием подозревала, что на сон грядущий бабушка развлекала ее собственными приключениями, облеченными в эпическую форму. Так, кусочек за кусочком, она составила всестороннюю, казалось бы, картину закристалльной жизни. Хотя здравый смысл предостерегал: иллюзия полного знания немногим лучше полной дремучести.
Во второй поход снаряжалась, как шпион в стан врага. Перенервничала жутко! На сей раз кочующего цирка не было. Было открытое поле, громадное одинокое дерево в паре шагов от городского тракта. И как раз базарный день. На базаре она поспешно сбыла с рук товар – упаковку одноразовых лезвий, пластмассовую зажигалку и, главное, пакетик хмели-сунели. И как сбыла! Алёна не представляла себе доходность торговли кокаином, но подозревала, что она несколько ниже. Тревога так и не улеглась, коммерсантка рванула обратно при первой же возможности, не в силах унять дрожь, от которой постукивали зубы и погромыхивали многочисленные фенечки. Однако ничего ужасного не случилось. Постепенно она пообвыклась и осмелела – не слишком, а в самый раз, чтобы визиты доставляли удовольствие и пробуждали интерес. Стала совершать вылазки дальше сельского базара, в столичный город с пригородами. Добралась даже до садов, в темной зелени которых прятались, как крупные рыбы в морской глубине, дворец и прочие официальные постройки...
