Глава 5
Направо пойдешь – коня потеряешь

Тропу, о которой говорила принцесса, дозорные эльфы нашли без труда. Этот путь, местами заросший травой, а кое-где – колючим кустарником, тянулся вне эльфийских рубежей, не создавая препятствий для магии, а значит, для быстрого бега. Справа маячила горная цепь с подпиравшими небо вершинами, слева, вдали, виднелась опушка Эльфийского Леса. При стремительном перемещении горы казались серо-коричневой стеной, а лес – зеленоватым туманом, над которым плавало яркое солнце. К полудню оно повисло прямо над головой, затем откатилось на запад, к горному хребту. Чтобы не сойти с дороги, Клим иногда останавливался и оглядывал местность, убеждаясь, что тропа неизменно ведет на юг, в обход эльфийских пределов.

Шаг, шаг и еще шаг, потом остановка… После каждого прыжка пейзаж делался все более диким; по обочинам тропы возносились стебли гигантского чертополоха, колючие кусты были выше человеческого роста, тут и там торчали деревья с искривленными стволами, иногда сбросившие листву и давно засохшие. Когда тени гор дотянулись до тропинки, она повернула на юго-восток. Великие Эльфийские Леса исчезли за северным горизонтом, и теперь, вместо корявых берез и осин, дорогу обступили ели и сосны. Сначала не очень большие, метров восемь высотой, они быстро вытянулись вверх, разбросав ветви с колючими иголками, закрыв небо, впившись в лесную почву выступающими из земли корнями. Появились груды валежника и сухих шишек, перемежавшиеся с зарослями мха и сырыми низинами, кое-где тропу перекрывали гнилые стволы с отслоившейся корой или неглубокие овраги. Это не было помехой для волшебных сапог, но в промежутках между шагами Клим замечал, что лес мало-помалу превращается в непроходимые чащобы – те самые, где закон – тайга, а медведь – прокурор.

Наконец он остановился, велел Црыму слезть и выпустил кота из корзины. Затем стянул сапоги и молвил:

– Дальше идем пешим ходом. Боюсь, пропустим камень, а взглянуть на него хотелось бы. Реликвия как-никак! Времен короля Джельсомино!

– Говоришь, величество, к камню идем? А не в чью-то пасть?

Црым присел на корточки около отпечатка огромной лапы. След был глубоко вдавлен во влажный мох, и рядом, на сосне, кора висела клочьями, – похоже, драли ее острыми и крепкими когтями. Тут же, под деревом, благоухала куча свежего навоза – приличная, человеку по колено. Покосившись на нее, Клим нащупал флакончик, спрятанный за пазухой, и сказал:

– Объявляю порядок движения: кот, наш проводник, впереди, Бахлул займется воздушной разведкой, а ты, Црым, прикрываешь тылы.

– Тылы, как же, – отозвался шут. – Тут меня и сцапают!

– За тем ты и послан моей супругой. Тебя сцапают, зато король спасется. Догоняешь, парень?

– Не шути, величество! Что мне делать, если зверь на нас выскочит?

– Делать ноги, – посоветовал Клим. – Бежать и ждать, пока я не выпью пива с эликсиром силы.

– Так пиво-то у меня! – Шут тряхнул торбой с припасами.

– На экстренный случай у меня есть фляжка. Все, кончаем разговоры! Встали в походную колонну и пошли!

Хатуль мадан бодро двинулся по тропе, помахивая хвостом и с ловкостью перебираясь через поваленные стволы. Црым, стеная, тащился сзади, но вскоре умолк – видно догадался, что шуметь здесь не стоит. Бахлул ибн Хурдак перелетал от дерева к дереву, едва слышно бормотал защитные заклятия и всматривался в темную лесную чащу. Так, без всяких приключений, они добрались до небольшой прогалины, где стоял обелиск, – не обелиск, но похожий на него треугольный камень с грубо отшлифованной поверхностью. У него тропинка и кончилась.

– Мрр, прривел, – молвил кот. – Сам пррочтешь, твое величество, или помочь?

– Я, мрр, гррамотный, – передразнил Клим, осматривая камень. – Точно хайборийские письмена, как и сказала принцесса. И вид у них очень древний… – Он ощупал выбитые в камне знаки, вгляделся в них и произнес: – Направо пойдешь – коня потеряешь, налево пойдешь – лишишься злата-серебра, прямо пойдешь – живому не быть… Бред сивой кобылы!

– Отнюдь, – возразил кот. – Пррямо я с тобой точно не пойду, даже если доррогу вымостят сосисками!

– А к чему прямо? – заметил Црым. – Тут и другие варианты есть. Скажем, можно наискосок.

– Ммне ррекомендую. – Хатуль мадан царапнул камень лапой. – Тут дрругих варриантов ммне имеется.

– А ты что скажешь, проницательный мой? – Клим обернулся к джинну.

– Скажу, о солнцеликий, что здесь нет никакой магии. – Бахлул ибн Хурдак, растопырив полы халата, завис перед надписью. – И к этому добавлю, что нам не нужно идти налево или прямо, наш путь лежит в юго-восточные края, а значит, направо. Что же мы потеряем? Лошадей у нас нет! Ни лошадей, ни ослов, ни верблюдов!

– Вот слово истинного мудреца, – сказал Клим и повернул направо.

Дороги за камнем действительно не было, и с полчаса они не столько шли, сколько петляли среди разлапистых елей и толстых сосновых стволов. Сапоги Клим не надел, так как уже начали сгущаться сумерки, и стоило подыскивать место для ночлега. Удалившись от камня метров на двести, он разглядел подходящий пригорок, невысокий, плоский и сухой. Свет почти померк, но они с Црымом успели набрать груду хвороста и нарезать лапника для подстилок. Затем джинн выдрал волосок из бороды, щелкнул пальцами, послав искры в кучку сухих веток, и под соснами вспыхнул костер. Шут развязал мешок, вытащил сухари и рыбу; ужин запили водой из ближнего ручья.

Кот от вяленой рыбы отказался и исчез в наступившей темноте. Но ненадолго; первая порция хвороста еще не прогорела, как он с довольным видом вышел на свет, неслышно ступая и пошевеливая усами. Из его пасти свисал мышиный хвост.

– Выходит, ты у нас охотник! – удивленно молвил Клим. – А что же в замке мышей не ловил?

– Нужды ммне было. В замке халява плиз.

Сообщив это, серый улегся на мешок с провизией, расслабился и замурлыкал.

– Как вернемся, приставлю тебя к госпоже Хоколь. Что за ведьма без кота? К тому же она мышей не любит и не откажется от помощника, – сказал Клим, отгоняя комаров. Подумал и добавил: – Лучше бы вам договориться. Она, знаешь ли, дама крутая.

– Кррутая, – согласился хатуль мадан. – Кррутая, но с котами ммне умеет обрращаться. Ммне подойду я ей, всяко ммне подойду, ибо хоть умен, а мастью не вышел. Ведьме нужен черрный кот, а я – серрый.

Наступила тишина. Только потрескивали сучья в костре да гудел ветер в вершинах сосен.

– Темно! Страшно! Словно в пещере нас замуровали, – сказал Црым, озираясь. – Надо бы душу повеселить, а нечем – ни вина, ни браги, ни приличной закуски, только рыба да сухари… – Он было пригорюнился, но взглянул на кота и молвил: – Может, споешь, серый? Потешишь его величество и нас с Бахлулом заодно?

– Мрр… Ммне в голосе я сегодня, – сообщил баюн, лениво помахивая хвостом. Впрочем, эти движения внушали надежду. Подобно всем артистам, кот любил, чтобы его уговаривали.

– Что ж не в голосе? – не отставал скоморох. – Ты сколько мышей слопал? А мы вот без мяса сидим!

– Могу и для вас мышей наловить. Дело нехитррое.

Но путникам эта идея не понравилась. Король и шут в молчании сидели у костра, джинн, устроившись на королевском плече, грыз хлебные крошки. За пределами пятачка, освещенного огнем, тьма была непроницаемой. Сосны, обступившие пригорок, закрывали небо, и Клим, поднимая голову, видел лишь клочок мрака с неяркой звездой.

– Не хочешь петь, так сказку расскажи, – буркнул Црым. – Только не очень страшную.

Джинн встрепенулся:

– Сказку и я могу, о мои благородные спутники, ибо я поистине акил среди акилов, сказитель среди сказителей. О чем желаете послушать? Про Аладдина и волшебную лампу? Или про Синдбада-морехода? Или как к Сулейману ибн Дауду – мир с ними обоими! – явилась прекрасная царица Савская?

Коту это не понравилось, как всякий большой талант, он был ревнив и пристрастен. Басовито мяукнув, баюн вскочил и задрал хвост трубой.

– Прро Аладдина! Прро Синдбада! Это кто тут у нас певец и сказитель? Ты, амиго, жуй сухарри и молчи! Обойдемся без Сулейманов с Даудами и савских царриц!

Он прошелся вокруг костра, напевая в усы: «Надену я белую шляпу, поеду я в горрод Анапу…» Потом сел у ног короля и начал:

– Жили-были мужик да баба, Иван да Маррья. Оба собой хорроши и в самой порре: Ивану чуть за трридцать, а его супрружнице, ядрреной молодке, и того меньше. Иван на гррязной рработе был, углежогом тррудился, и как прридет домой в пепле и золе, так Маррья баньку ему истопит. Отмоется Иван, а Маррья сбрросит саррафанчик и к нему на полку – проверрить, все ли у ее супрруга в готовности и бодррости. Рраз прроверит, два и трри… Все бы хоррошо и ладно, но стали они замечать, что…

– Ну-ка, притормози, – велел Клим и шлепнул комара, что присосался к шее. – Это что за сказка у тебя? Сомнительная! Для пивной, а не для королевского величества.

– Сомнительная, зато нарродная, – веско произнес кот. – А ты, величество, ммне хочешь, так ммне слушай! – Он раздраженно дернул ушами и продолжал: – Значит, стали они замечать, будто в бане, в темном углу, кто-то шебурршит и постанывает. Позвали бабку-ведунью, а та и говоррит: «Банница к вам повадилась. А что стонет, так, видать, рразохотилась, глядя на ваши кувыррки!» «Делать-то что?» – спрашивает Маррья. «Поймать и наказать, – отвечает бабка. – А чтоб ловить сподрручнее, вот вам полено с наговорром. Брросьте в печь, банница сразу и сомлеет».

Так они и сделали. Запалили лучин поболе, глядят – а в углу деваха голая, в самом соку и собой прриглядная. Положили они ее на полку, поудивлялись, а потом Иван молвит: «Наказать бы надо, да как? Бабка о том ммне говоррила». А Маррья ему: «Чего тут думать? Ну-ка, коленки ей рраздвинь и наказывай, а я погляжу, что у вас получится». Долго уговарривать Ивана не прришлось. Взял он деваху за коленки и…

– Давай-ка без подробностей, баюн, – промолвил Клим. – Хватит! Что-то не нравится мне эта сказка. Сплошной разврат!

Кот возмущенно фыркнул:

– А о чем ррассказывать взррослым мужикам? Прро террем-терремок? Или прро кррошечку-хавррошечку?

– Он прав, твое величество, – заметил скоморох. – Что ты его тормозишь, да еще на самом интересном месте! В этой истории все натурально и жизненно, не то что у Гортензия Мема. Если записать и напечатать, с руками оторвут. Очень подходяще для народного употребления!

Но Клим покачал головой:

– Не будем вдаваться в литературные споры. Я сказал: хватит! Такова моя королевская воля. А ты, баюн, не вздумай эти похабные сказки при королеве поминать и ее фрейлинах, а пуще всего – при госпоже Хоколь. В блоху превратит или в таракана.

Кот обиженно поджал хвост. Но с другой стороны, золотая цепь и дубовые ветви не появились, так что сказка и правда была сомнительной.

Црым подбросил веток в костер, взметнулось пламя, отпугивая мошкару. На мгновение огонь высветил стволы сосен, мелькнула и исчезла хищная морда с красными глазами, за деревьями раздался низкий протяжный рык. Волки, змеи, кабаны, медведи… в болотах кикиморы, в озерах русалки, еще лешие есть… – вспомнилось Климу.

– Поддерживай костер, – велел он. – Стой на страже до первого света и зря меня не буди. Завтра снова тебя тащить.

Красноглазая тварь, мелькнувшая под деревьями, и след с огромными когтями были ясным предупреждением. Так что Клим нашарил пузырек с волшебным зельем, капнул в пиво и спрятал флягу и флакон под лапником – так, чтобы сразу дотянуться. Потом лег у сосны на еловые ветви, вытянулся и пробормотал:

– Завтра, может, лес пройдем и до гор доберемся, а то и до реки, до Маганги этой… почти до границ Иундеи… Что скажешь, баюн? Хватит дня?

Но кот промолчал.

Под утро стали терзать Клима дурные сны. Чудилось ему, будто обхватила шею змея и душит с такой силой, что ни крикнуть, ни вздохнуть. И глаза не открыть – что-то прижалось к лицу и давит, давит, забивая ноздри мерзким запахом. В какой-то миг он понял, что это не сон, что ему грозит опасность – может быть, смерть. Клим начал ворочатся, бить руками, но удавка на шее не ослабла, а совсем лишила его воздуха. Горло и грудь пронзило болью, и он потерял сознание.

…Клим очнулся и, застонав, сделал первый глоток воздуха. Под ним была груда еловых ветвей, нарезанных вечером, иголки и частицы коры впивались в поясницу. Перед глазами плавали красные пятна, горло саднило, руки были связаны за спиной. Петли грубой веревки охватывали грудь, а сзади ощущалось что-то твердое – не иначе как сосновый ствол, к которому его примотали. Но сейчас это мнилось неважным – вытянув ноги, тоже связанные, он полусидел-полулежал на покрытой лапником земле и жадно, с хрипом, втягивал воздух. Вместе с ним возвращалась жизнь.

У соседнего дерева валялся Црым, тоже обмотанный веревкой; его волосы слиплись от крови, и кажется, он едва дышал. Кот и джинн Бахлул исчезли, зато рядом с пылающим костром виднелись какие-то люди, все в отрепьях, лохматые, грязные, страшные. Один, опиравшийся на дубину, был высокого роста, босой, в заплатанных штанах и рваной безрукавке, с переброшенными через плечо сапогами. Ближе к Климу сидели жилистый крепыш с широкой разбойной рожей и совсем юный паренек – единственный, чья одежда не зияла дырами. По другую сторону костра – еще двое, и около них свалены грудой котомки, рогатины и топоры.

Сообразив, что пленник очнулся, жилистый вскочил. Глаза у него были волчьи, нос – точно клюв коршуна, а под ним – широкая пасть. Не меньше, чем у Црыма, но тот был гном, а этот – человек. Хотя по виду не хайбориец.

– Ожил, сучье рыло! – ощерясь, буркнул жилистый. – Ожил! Ну так скажи, чего ты тут забыл? Какой товарец приволок лешим да медведям?

– В мешок мой загляни, – с натугой выдавил Клим и покосился на скомороха. Тот лежал без движения.

У костра загоготали, захрустели сухарями, высокий в рваной безрукавке ухмыльнулся и тряхнул пустой торбой.

– Уже заглянули, и не только в мешок. – Жилистый вытащил из-за пазухи Климов кошель и позвенел монетами. – А это зачем? У леших волчьи шкуры сторговать?

Дыхание Клима восстановилось. Пояс с него сняли вместе с ножом, но фляга, спрятанная под еловыми ветвями, уцелела, – он чувствовал, как она давит под правой ягодицей. Вот только добраться до зелья не было никакой возможности – связали его умело и прочно.

Он оглядел оборванцев, уставился на самого рослого и спросил:

– Кто из вас Соловей-разбойник? Кто в атаманах? Ты, верзила?

Снова гогот.

– Не угадал, крысеныш! Ай не угадал! – Жилистый с волчьим взглядом разве что в пляс не пустился. – Это Боха Костомар, и он тебя немножко попытает – вдруг чего еще найдется. А Сруль, Чернявый и Поганка ему подсобят. Поганка хоть баба, а с ножиком умелая… Вроде все? Выходит, я атаман! – Жилистый стукнул в грудь кулаком. – Я Соловей-разбойник! И ты, сучье рыло, скоро меня повеселишь! На углях станцуешь, как костер прогорит!

– Повеселю, харя уголовная! – Клим напряг мышцы, с силой дернул веревку. Бесполезно! Ступни и запястья у него онемели, пальцев он почти не чувствовал. – Непременно повеселю! И вот еще что: не успеет солнце закатиться, как я сверну тебе шею. Или, если угодно, глотку перережу.

– Истинно так! – выкрикнул внезапно шут. – Свернет и перережет! А я спляшу на ваших костях!

Живой! Клим вздохнул с облегчением. Живой, но бесполезный…

Один из бандитов – кажется, Сруль – лениво поднялся, шагнул к Црыму и ударил его ногой в живот. В горле скомороха булькнуло, его глаза остекленели.

Атаман сунул пальцы в рот и свистнул. Звук был оглушительный – с сосен посыпались сухие шишки. Артист! – подумал Клим. Прямо как в русских былинах. Только Ильи Муромца не хватает.

– Полегче, Сруль, не порть забаву. Коротышке тоже пятки подпалим, – молвил Соловей, пристально разглядывая Клима. – Я в рассуждении, что эти двое здесь неспроста… ай неспроста! На купцов не походят, да и какие тут купцы… Помозговать надо!

С этими словами он подсел к костру, высыпал на ладонь золотые «драконы» и принялся их пересчитывать.

Клим снова попробовал освободить руки, но затея кончилась ничем.

– Помозгуй, свистун, – шепнул он едва слышно, – помозгуй… И я в свой черед подумаю.

Подумать было над чем. Граф Ардалион сказал, что за Огнедышащие горы утекли шестеро бандитов, а теперь в наличии пятеро. Почему? Было еще графом сказано, что в банде у него осведомитель. И что с ним? Разоблачили и прирезали? Тогда помощи не дождаться, и зачарованный посыльный ворон к графу не прилетит…

Некоторое время он размышлял над тем, куда подевались кот с джинном. Мог ли Бахлул пережечь веревку, а кот ее перегрызть? Сомнительно, очень сомнительно! Веревка была толстой, а искры джинна годились разве на то, чтобы воспламенить свечу или тонкие сухие веточки. На кота надежды еще меньше, зубы у него острые, но все же не собачьи клыки. Кроме этих печалей была еще одна неприятность: на плече у Бохи Костомара висели семимильные сапоги, и, похоже, они очень ему подходили. Если верзила их наденет и сделает шаг, прости-прощай транспортное средство! Унесется вместе с сапогами к черту на рога – может, в Иундею, а может, в Гиперборею!

– Так, братва, – сказал Соловей, поднимаясь. – Обмыслил я это дело, и мнится мне, что карлик с этой крысиной задницей шастают тут не зря. Клад ищут, прокляни меня все покойники, коим я кровь пустил! Прежде тут великаны лемурские жили, втрое выше Бохи, позакопали кладов, да только не взять их честному люду – все в колдовстве. А эти, видать, знают как и где… Давай, Костомар, этого тащи! – Он ткнул пальцем в Клима. – Да стяни с него обувку! Жечь ее не надо, пригодится!

Верзила кивнул, сбросил рваную безрукавку и напряг мышцы. Они перекатывались по его плечам и груди, как стая чудовищных змей.

– Я мигом, атаман, только сапоги примерю. Как раз по мне!

Боха натянул один сапог, и Клим в бессильной ярости скрипнул зубами. Он дернулся в веревках и заметил, что свистун-атаман глядит на него с нехорошей ухмылкой – видно решил, что пленник в ужасе и панике.

– Брось сапоги, идиот! Брось, не двигайся, иначе…

Выкрик Клима оборвался, когда Костомар притопнул и сделал первый шаг. Второго не понадобилось – верзила исчез, будто растаяв в воздухе. На месте, где он стоял, темнело лишь пятнышко выжженной травы.

– Боха! Где Боха? – Челюсть у Соловья отвисла, он озирался в явном недоумении. – Боха! Ты где, гаденыш?

– Это не простые сапоги. Тот, кто надел их, первым доберется до клада и выгребет все, – молвил Клим с горькой усмешкой. – Пожалуй, вам стоит поискать Боху. Где-нибудь в окрестностях, у ближнего ручья.

Главарь бандитов отреагировал мгновенно.

– Сруль, Чернявый, берите рогатины и за мной! Поганка, останешься здесь! Стереги ублюдка! Можешь шкуру с него спустить!

Схватив топор, он пронзительно свистнул и метнулся в лес. Два разбойника бросились следом, но Поганка, как было велено, осталась. В ее руке сверкнул клинок – десантный нож Клима, острый как бритва. Очень подходящая штуковина, чтобы снять кожу живьем.

Скоморох открыл глаза, застонал, заворочался, попробовал сесть. И вдруг завопил во всю мочь гномьей глотки:

– Девка, эй, девка! Нож опусти! На кого руку поднимаешь! Это король! Наш король, владыка Хай Бории! Хочешь резать? Меня режь, а его не тронь!

– Это, друг мой, вопрос верного выбора, – заметил Клим. – Или она получит мое королевское прощение и мешок золотых в придачу, или ткнет меня ножом и сдохнет в канаве, как всякий, кто покусится на короля. Ибо моя магия…

Разбойница подкинула в ладони нож.

– Не надо лишних слов, государь. Я знаю, кто ты, ты знаешь, кто я. Сейчас я разрежу веревки и гнома освобожу. Скроемся в чаще! Твой слуга совсем плох, и нам против них не выстоять. Особенно если атаман вернется с Бохой.

Клим перевел дух и улыбнулся.

– Об этом, барышня, можно не беспокоиться. Отложи-ка ножик и вытащи из-под меня флягу. Я хочу пить.

– Но, государь…

– Делай, что я сказал.

Пиво было теплым и прогоркшим. Клим глотал его без удовольствия, как принимают лекарство. Потом дернул веревку на запястьях, и она лопнула, будто свили ее из тонкой паутины. Одним движением он освободил ноги, порвал путы на груди, уперся ладонями в землю и встал. Разбросав еловые ветки, нашел флакончик с эликсиром и сунул за пазуху. Топнул, и почва под его ногой просела выше щиколотки.

Поганка смотрела на него во все глаза.

– Королевская магия, – промолвил Клим, чувствуя, как приливает необоримая сила. Он уперся ладонью в ствол, и сосна заскрипела и покачнулась. – Самое время разобраться с этим свистуном.

– Возьми нож, государь!

– Пока без надобности, красавица. Займись Црымом. Разрежь веревки и дай ему воды.

Он начал спускаться с пригорка, стараясь не делать резких движений. Эликсир бушевал в крови. Сейчас он мог вырвать с корнем столетнюю сосну и швырнуть ее в небо.

За деревьями послышались невнятные звуки – разбойная троица возвращалась с бесплодных поисков. Первым на Клима выскочил Сруль, выпучил в изумлении глаза, но не успел даже крикнуть и поднять рогатину, – от удара кулаком голова его треснула и провалилась в плечи. Стряхнув кровь и обломки костей, Клим остановился, разглядывая атамана и шагавшего за ним Чернявого.

– Как дела, ретивые мои? Клад уже поделили?

Соловей остолбенел. Взгляд его метался то к телу мертвеца, то к Климу, то к пригорку, где еще дымил костер. Он уже не был похож на волка – скорее, на злобного пса.

– Бей его! Бей гниду! – прорычал атаман, выталкивая перед собой Чернявого. Наставив рогатину, тот бросился на короля.

– Нечего суетиться под клиентом, – сказал Клим. – По законам королевства приговариваю злодеев к смерти. Обоих!

Он свернул Чернявому шею. Затем стремительно шагнул вперед, выбил из рук Соловья топор и приподнял его, ухватив за пояс. Пояс, кстати, был его собственный.

– Откуда ты, харя уголовная? Не из моих подданных, это точно. Какими ветрами к нам занесло?

Соловей хрипел и бился, глядя на Клима с ужасом. Решив, что подробный допрос учинять не стоит, Клим стукнул его затылком о сосну. Затем потащил трех мертвецов на пригорок, всех разом, взявши кого за шиворот, кого за ноги. Уложив их друг подле друга, шагах в десяти от костра, снял с атамана пояс, а за ним обнаружил свой кошелек.

Приблизились Црым и девица-разбойница. Она промыла рану на голове шута, но тот был бледен до синевы, охал и ковылял с трудом.

– Прости, твое величество, только на миг задремал… сторожил всю ночь с усердием… на миг, говорю… вот они и подкрались, дали по башке, и я отключился… прости, ради Благого Господа…

– Шельмец ты и обалдуй! Поведаю королеве, какого мне помощника навязали, будет тебе стыд и позор, – сказал Клим, возлагая руку на голову шута. – Ладно, время вспять не поворотишь, сделанного не вернешь! Сейчас тебя полечим.

Края раны сошлись, рубец подернулся алым, но тут же побледнел и исчез. Целительная королевская магия работала безотказно. Црым на глазах ожил, выпрямился и отвесил поклон.

– Вира лахерис, государь! Благословенна рука твоя и нога тоже, если захочешь меня пнуть! Что повелишь? Снова встать на стражу?

– Ложись и спи. После лечения нужен отдых, – распорядился Клим. Затем бросил взгляд на мертвого атамана, посмотрел на разбойницу и произнес: – Не хайбориец это, девушка. В чертах его вижу природное окаянство… Откуда он, красавица моя?

– Тавр с берега Дикого моря, – пояснила Поганка. – Так он говорил, твое величество.

– И много там таких свистунов?

– Не ведаю, государь. Но если пошлешь меня в те края, выясню все доподлинно.

– Вас было шестеро. Где еще один злодей?

– Дерибан погиб. Разорвали волки… волки, кубелы или медведи, а может, кто-то еще. Наверное, Хозяин им велел.

Клим уставился на разбойницу. Красотой она не блистала, но ее лицо было живым, подвижным, и казалось, может она обернуться кем угодно, девушкой или зрелой женщиной, юношей или даже мужчиной, если нацепит бороду и усы. И фигура ее была подходящая, груди почти незаметны, зато плечи широки, стан крепок, а длинные ноги созданы для бега.

– Настоящий боец невидимого фронта, – одобрительно пробормотал Клим. – Ты мой счастливый сюрприз, девушка, так что не могу я звать тебя Поганкой. Другое имя есть?

– Мата, мой повелитель. Мата из Подкаменья, дочь пекаря Илиркея. Служу в твоей Тайной канцелярии уже одиннадцать месяцев.

– Мата, хм… Что ж, дай мне клинок и преклони колени.

Она вернула ему десантный нож и опустилась в траву. У нее были серые глаза и странный переменчивый взгляд, то простодушный, то строгий, то лукавый и будто бы насмешливый.

Клим коснулся лезвием ее плеча.

– Посвящаю тебя, Мата из Подкаменья, дочь Илиркея, в рыцари плаща и кинжала и нарекаю новым именем. Отныне ты Мата Хари! Поднимись!

Но она не шевельнулась.

– Мата Хари? Почему, государь?

Излагать историю несчастной танцовщицы и шпионки Маргареты Зелле Клим не стал. К тому же помнилось ему немногое – только ее сценический псевдоним, окруженный ореолом романтики и тайны.

– Некогда это имя носила отважная женщина, разведчик в стане врага, – промолвил он. – В другом мире, в другое время. Теперь это имя твое.

– Благодарю за честь, мой господин. – Она поднялась с колен и спросила: – Что мне делать теперь? Желаешь, чтобы я отправилась к таврам?

– Нет. Для тебя есть другое задание. Разыщи Костомара и мои сапоги.

– Это совсем просто, твоя милость. – Мата как-то по-особому прищелкнула пальцами, и с сосны с карканьем сорвался ворон. – Я попрошу, и птицы найдут кого угодно.

– Не просто, – возразил Клим. – Сапоги семимильные, и куда Костомар в них ускакал, бог ведает. Да и мужик он крепкий. Справишься? Неволить тебя не буду.

Но девушка лишь упрямо стиснула губы. Над ней уже мельтешил добрый десяток воронов.

– Поиски могут затянуться. Сапоги доставишь в столицу, в мой дворец.

– Голову Бохи тоже?

Клим не ответил. Накатывала знакомая слабость, неизбежная расплата за перерасход сил. Зелье делало из него богатыря, но потом он нуждался в пище и отдыхе. Вот только есть было нечего – разбойная ватага прикончила сухари, рыбу и пиво.

– Что с тобой, государь? Ты побледнел, и пот на лбу…

Над ними теперь кружилась целая воронья стая, и пронзительные крики птиц заглушали голос девушки. Она помахала руками, и вороны вдруг разлетелись на четыре стороны света, будто получив приказ. Потом снова спросила:

– Что с тобой?

– Ничего страшного. Мне нужно поспать, раз уж нет ни сухарей, ни рыбы. И еще… Где мой кот и мой джинн? Пусть вороны их тоже поищут.

Клим опустился на землю рядом со скоморохом. Тот уже храпел, пускал пузыри и причмокивал, – должно быть, снились ему жареные свиные ножки, бараний бок или хотя бы тушеные эльфийские грибы. Клима такие счастливые видения не посетили. Он думал о том, что остался в глухой чащобе без волшебных сапог, без пива и еды, а значит, предсказание оракула исполнилось: скоро домой не вернуться. Правда, оракул заметил, что путь в Иундею будет не очень долгим. С чего бы? Может, Мата Хари и впрямь отыщет сапоги?

Эх вы, кони мои, кони, пара быстрых скакунов! – с горечью подумал Клим. Где вы, кони? Потерялись, как написано на камешке. А ведь эльфийка говорила, что нет в тех словах ни смысла, ни угрозы, и можно идти в любую сторону, не ожидая беды… Вот и верь после этого женщинам!

С этой мыслью он уснул.