Глава 7
Человек и закон

Статья о домах свиданий была написана и готова к публикации. И это несмотря на все помехи со стороны Кентона, собиравшегося присутствовать на интервью, чтобы в случае необходимости спасать от меня девушек. Совершенно, кстати сказать, бессмысленное занятие. Уж если я вознамерилась сделать свою работу, то… от меня никто еще не уходил. Словом, ненадолго взяв на себя роль гостеприимной хозяйки, я выпроводила Алисдейра из заведения (кажется, попутно основательно подняв настроение юному Гаю), и дальше дело пошло.

Деньги на командировку в столицу куратор пока зажал – кажется, решил отомстить мне за шутку с распиской, выданной за оплату интимных услуг, да еще и – с моей подачи – на его собственное имя. Поэтому я смирилась с необходимостью в очередной раз отложить поездку и теперь выбирала тему для нового проекта. Я буквально разрывалась между фальшивомонетчиками, карточными шулерами и жиголо.

С профессиональной деятельностью все было в порядке, зато в других вопросах дела обстояли хуже. Люк оказался прав, как, впрочем, и всегда, когда коллега для разнообразия бывал серьезен. Рейвен действительно начал закручивать гайки. Сперва потихоньку, едва заметно, затем все более и более откровенно. Участились исчезновения более или менее значимых людей – зажиточных торговцев, глав гильдий и даже некоторых не сильно влиятельных дворян, так или иначе не поладивших с графом. И если поначалу о подлинной причине их исчезновения мало кто догадывался, кроме меня, то постепенно слухи начали распространяться по городу. Распространяться успешно, но шепотом, ибо все быстро поняли, что шутить на такие темы не стоит.

Наказания ужесточились, в воздухе постоянно витало чувство опасности. Все, что могло быть интерпретировано как неповиновение или нелояльность, каралось быстро и сурово, без мало-мальски объективного суда. Не то чтобы раньше горожане вольны были говорить, писать и делать, что им вздумается. Отнюдь. Мы как газетчики знали это особенно хорошо и очень тщательно обдумывали каждое слово, ложившееся затем на стол к переписчикам. Однако теперь ситуация резко изменилась к худшему. Складывалось такое впечатление, что Торнсайд отбросило во времени лет на сто пятьдесят, а то и двести назад. Стонрид, по слухам, был заполнен заключенными. Для наказаний у позорного столба все чаще использовались колодки. Публичные порки и повешения не являлись более редкостью. Крики с центральной площади порой доносились даже до нашей редакции, что не слишком способствовало рабочему энтузиазму. Нет, если бы кто-то из нас решился в красках описать происходящее в городе, энтузиазм пробудился бы моментально. Но таких смелых – а главное, таких глупых – среди нас не было.

Совершенно вопиющий случай, хоть и не самый страшный из происходивших в последнее время, произошел всего несколько дней назад. Чрезвычайно уважаемого и опытного лекаря, который за два десятилетия своей практики помог многим горожанам самых разных сословий, позорно выпороли на главной площади за то, что он якобы не справился со своей работой и не сумел излечить кого-то в замке. Не знаю, было ли это правдой, но даже если и да, наказывать за такое было неслыханно, тем более столь жестоким образом. Продолжать практику в Торнсайде после такой публичной экзекуции лекарь не мог и был вынужден спешно покинуть город, оставив пациентов, друзей, дом и привычный уклад жизни.

Недовольства новыми порядками временами подталкивали к действиям если не одиночек, то толпу, однако действия эти пресекались на корню не без помощи отряда, который привел с собой новый барон ван Дрейк.

В таком контексте мне оставалось только радоваться, что я не работаю в разделе новостей. При столь насыщенной городской жизни информация о том, что на псарне у сэра Ричарда Вэлли была выведена новая порода гончих, смотрелась весьма убого. Однако злободневных репортажей Фред не пропускал, и это был тот редкий случай, когда я была с ним полностью согласна.

Тем не менее до нас, газетчиков, волна перемен не докатиться в любом случае не могла. Мои коллеги чаще, чем прежде, оказывались теперь в охранном отделении и в КПЗ. Люк за последние десять дней умудрился угодить на беседу в охранку дважды.

Единственным позитивным моментом во всей этой истории казалось то, что, насколько я могла судить, граф начисто забыл о моем существовании и о своей блажи. Впрочем, одно происшествие заставило меня изменить мнение на этот счет.

По вторникам и пятницам на рыночной площади устраивалась весьма оживленная ярмарка. Желающие могли приобрести здесь гораздо больше товаров и по более низким ценам, чем в другие дни. Попутно можно было слегка развеяться, окунуться в шумный мир толпы, попить прохладной лимонной воды и заодно перекусить куском свежего пирога. При моей любви к готовке – самое милое дело.

В одну такую пятницу мы с Тесс и Рози вместе отправились за покупками. У Рози был уже хорошо заметен живот, но, к счастью, в наше время гулять по городу в таком положении никому не возбранялось. Настроение у подруги было лучше некуда: чувствовала она себя хорошо, а впереди вырисовывались радужные перспективы.

Мы стояли возле прилавка с тканями, горячо споря о качестве полупрозрачного голубого шелка, выдаваемого торговцем за перицианский. Рози верила, я сомневалась, а Тесс утверждала, что чем платить такие деньжищи, лучше ходить голой и впаривать окружающим мысль о том, что на тебе тоже перицианский шелк, но только совсем прозрачный. Я уже открыла было рот, чтобы высказаться насчет такого варианта, как вдруг услышала откуда-то из-за спины:

– Абигайль! Какая встреча!

От знакомого баритона по коже пробежали мурашки. Я обернулась.

– Ваше сиятельство, вы здесь? Какая честь!

К нам действительно приближался граф Торнсайдский собственной персоной, в окружении нескольких человек охраны. Лоточник поспешил застыть в глубоком поклоне.

Граф сделал охране знак, уведомлявший, что никакая особая опасность ему здесь не угрожает и можно слегка расслабиться и отступить от своего хозяина на пару шагов. С широкой улыбкой он окинул взглядом моих подруг и пробежался глазами по разложенным на прилавке шелкам.

– Не советую брать ничего, кроме разве что вот этого желтого эрральди, – заметил он, кивая на третий с левого края кусок ткани.

И заговорщицки нам подмигнул.

«Черт, – пронеслось в голове. – Все так же красив и обаятелен. И это при всем, что мне о нем известно».

– Мы чрезвычайно признательны вам за совет, – вежливо, но сухо ответила я, всеми силами борясь с искушением немедленно и не торгуясь купить голубой лжеперицианский шелк.

– Не стоит, – качнул головой Рейвен, – мне это совсем не трудно. Кстати сказать, я читал твою последнюю статью. Очень любопытный выбор темы.

– Вы нашли время? – неправдоподобно восхитилась я. – И как вам понравилось? Неужели вы узнали что-то новое для себя?

«Играешь с огнем», – услужливо подсказал внутренний голос.

«Какая разница, играть с огнем или нет, когда так и так находишься в эпицентре пожара», – флегматично ответил на это еще один голос, тоже внутренний.

– Признаться, я и сам был этому удивлен, – заметил Рейвен. – Скажи-ка, правильно ли я понял: в этой статье ты делаешь вывод, что деятельности описываемых тобой женщин следует придать легальный статус?

– Я не делаю однозначного вывода, – возразила я. – Но безусловно, эти женщины были бы рады такому развитию событий.

– И ты считаешь, что мне следует пойти им навстречу?

– Ваше сиятельство, – покачала головой я, – кто я такая, чтобы считать, что вам следует или не следует делать?

«Я, например, считаю, что вам вовсе не следует подсыпать зелья девушкам в вино, – мысленно добавила я. – И что, разве вас это останавливает?»

– И все-таки, что бы ты сказала, если бы я спросил у тебя совета? – настаивал он.

Я поджала губы.

– Если вам так уж интересно знать мое мнение, то почему бы им не посодействовать? Это практически ничего не будет вам стоить. Зато добавит вам популярности.

«Которая в последнее время очень сильно хромает, и целиком и полностью по вашей вине», – заметила я, опять-таки мысленно.

– Добавит, но в очень специфических кругах, – усмехнулся он.

– И что с того? – пожала плечами я. – Популярность – она популярность и есть. Лишней никогда не бывает, не важно, в каких кругах.

– Что ж, – Рейвен смотрел на меня не без любопытства. – Я взвешу твой совет. А пока скажи-ка: ты еще не надумала прийти ко мне в замок?

– Представьте себе, нет, – ледяным тоном отрезала я.

Не слишком подобающее поведение с человеком его положения. Но есть вопросы, в которых необходимо сразу ставить точки над «и», не оставляя ни малейшей почвы для сомнений. А я, похоже, и так успела затянуть с этим вопросом, прежде чем толком разобралась что к чему.

– Ну что ж, по-видимому, придется тебя к этому подтолкнуть, – констатировал он.

– Не стоит. Я не из тех, кто играет в подобные игры.

– А я обожаю игры, – улыбнулся граф. – И всегда выигрываю.

– А что, вы и на этот раз захватили с собой вино? – с вызовом спросила я.

– Еще одно правило: я крайне редко повторяюсь.

Эту словесную перепалку пора было завершать, тем более что граф смотрел на меня пристальным взглядом голодного удава. Но если от подобных разговоров с Кентоном я, что греха таить, получала определенное эстетическое удовольствие, то данный диалог был слишком опасен, и слишком многое зависело от того, на какой именно ноте он завершится.

Но эту ноту суждено было сыграть не графу и не мне. Разговаривая, мы немного отступили от прилавка, и внезапно старушка-нищенка, сидевшая на мостовой, вскочила на ноги и закричала со всей той громкостью, какую позволяли ее старческие легкие:

– Убийца! Убийца, негодяй!

Ее вытянутая рука не оставляла сомнений в том, кому были адресованы эти нелицеприятные слова.

Один из охранников Рейвена подошел к нищенке и резким ударом швырнул ее на мостовую. Охнув, женщина вытянула перед собой морщинистые руки, но они не могли защитить ее от удара ногой по ребрам. И еще одного.

– К вопросу о популярности, – повернулась я к Рейвену. – Почему бы вам не придержать своих псов? Они одурели от запаха крови, а между тем никакой опасности эта нищенка не представляет.

Рейвен равнодушно пожал плечами, но крикнул своим людям, чтобы заканчивали. Те отошли, а старушка осталась корчиться на мостовой. Подойти к ней и оказать помощь в присутствии графа никто не решился.

– Помни: я жду.

С этими словами Рейвен развернулся и зашагал прочь в сопровождении своих охранников. Горожане предупредительно расступались, не желая оказаться у него на пути.

Прошло еще два дня, прежде чем «новые веяния» докатились и до меня. Я сидела в редакции и набрасывала на листе бумаги вопросы для очередного интервью, когда в дверь громко, по-хозяйски постучали. Мири пошла открывать.

На пороге стоял служащий охранного отделения низшего ранга, вероятнее всего, посыльный.

– Я разыскиваю госпожу Абигайль Аткинсон, – с важным видом произнес он и, не дожидаясь приглашения, вошел в комнату.

В охранном отделении даже самые мелкие сошки чувствуют себя вершителями судеб.

– Вы ее разыскали, – отозвалась я со своего места. – Что вам угодно?

– Я уполномочен вручить вам повестку. – Он протянул мне сложенный вчетверо лист желтоватой бумаги. – Вам надлежит незамедлительно отправиться на беседу в охранное отделение.

– Это с какой еще радости? – нахмурилась я.

– Согласно предписанию, – ровным голосом ответил пришедший.

– Хорошо, я приду.

– Прошу прощения, но в повестке сказано: «Незамедлительно», – настойчиво повторил он. – Мне предписано сопроводить вас до места.

– Ну что ж, – я обменялась многозначительным взглядом с секретарем, – раз так предписано, то идемте.

До охранного отделения было недалеко, поэтому мы отправились туда пешком. Точнее сказать, отправилась туда я, а посыльный шел за мной следом, неизменно поддерживая дистанцию ровно в три шага. Я это пару раз проверяла, то начиная двигаться со скоростью черепахи, то пускаясь почти бегом.

В охранке меня проводили в небольшой, но аккуратный кабинет, обставленный сугубо функциональной мебелью без малейших излишеств. Единственным украшением этой комнаты можно было бы назвать оригинальный письменный прибор, выполненный в форме изысканного цветка, с сосудом для чернил в виде бутона. Я пригляделась, склонив голову набок. Прямой бронзовый стебель вместе с бутоном немного походили на трубку.

Пока я разглядывала чернильницу, застывший на пороге чиновник с не меньшим вниманием разглядывал меня. Я спиной чувствовала его присутствие, но виду не подавала и даже вздрогнула, якобы от неожиданности, когда он заговорил. Почему бы не сделать человеку приятное?

– Абигайль Аткинсон? Беседчица из недельника «Торнсайдские хроники»? – бесцветным голосом спросил он.

Я обернулась.

– Да, это я.

Мужчина неспешно прошел на свое рабочее место за столом. Я осталась сидеть на стуле для посетителей, напротив него. Чиновник был каким-то невзрачным – среднего роста, в форменной одежде, незапоминающиеся черты лица, невыразительные глаза. Словом, эдакий усредненный человек. Такой же бесцветный, как и эта комната. Вот только любопытно, был ли в нем какой-нибудь неожиданный и оригинальный штрих, аналогичный столь запоминающейся чернильнице?

– Вы догадываетесь, почему мы вас сюда пригласили? – осведомился чиновник ровным, обычным, ничем не запоминающимся голосом.

– Не имею ни малейшего представления, – почти честно ответила я, изобразив при этом на лице всю гражданскую сознательность, на какую была способна.

– Надо же, – без малейшего удивления в голосе произнес он, заглядывая в какие-то бумаги.

Я молча ждала, напустив на себя скромный и почтительный вид. В свое время Люк тщательно проинструктировал меня на предмет того, как следует себя вести на подобных беседах. На всякий случай. Вот и пригодилось.

– Вы являетесь автором статей о странствующих артистах, менестрелях, восточных шаманах, коллекционерах оружия и продажных женщинах? – спросил он тоном прокурора, перечисляющего грехи обвиняемого на Страшном суде.

– Совершенно верно, – скромно кивнула я и многозначительно добавила: – а также автором биографии господина графа Торнсайдского и отчета о нововведенном налоге.

– Я в курсе, – кивнул чиновник, не особо впечатленный. – Что вы можете сообщить о своих коллегах по работе?

– О моих коллегах? – Я изобразила нескрываемое изумление. – А разве о них можно сообщить что-нибудь, для вас интересное?

Чиновник оторвался от бумаг и пристально посмотрел мне в глаза.

– Вот именно это мы и хотим от вас узнать.

Я огорченно развела руками.

– Боюсь, что не могу вам рассказать ровным счетом ничего, что было бы достойно вашего внимания.

– То есть вы утверждаете, что все ваши коллеги – люди благонадежные?

– Бесспорно.

Нашел тоже стукача.

– Даже Лукас Гринн?

Чиновник поправил съезжающие с носа очки.

– А что не так с Лукасом Гринном?

– Я полагал, именно вы нам об этом и расскажете. Он когда-нибудь высказывал недовольство властями? Подбивал своих читателей к бунту? Распространял ложную информацию о вышестоящих?

– Всю информацию, которую он распространял в недельнике, вы можете прочитать в любой момент, – заметила я.

Вне всяких сомнений, они давно это сделали. И не нашли там ничего, к чему можно было бы всерьез прицепиться, иначе не беседовали бы сейчас со мной, а Люк давно уже прохлаждался бы в застенках Стонрида.

– И вы не можете сообщить нам ничего сверх этого?

– Я всего лишь коллега Лукаса. Мы не являемся близкими друзьями, так что он не стал бы доверять мне какие бы то ни было секреты, даже если бы они у него были.

– Неужели? А у нас как раз совсем другая информация.

– Ваша информация ошибочна. И Лукас, и я – люди общительные, таковы издержки нашей профессии, но не более того. Я не знаю о нем ничего такого, что не было бы известно всем шапочным знакомым.

– Ну хорошо. Может быть, вам известно что-нибудь о других своих коллегах?

– Вы имеете в виду: что-нибудь дурное?

– Можно сказать и так.

– Знаю, – подалась вперед я. – О нашем главном кураторе, Фредерике Миллере.

– Так-так.

Чиновник обмакнул перо в чернильницу и приготовился записывать.

– По правде сказать, он порядочный мерзавец.

– Объясните, пожалуйста, в чем это проявляется.

– Он… – Я огляделась, проверяя, что больше нас никто не услышит. – Он отказался повысить мне жалованье!

– И это все? – Чиновник был сильно разочарован.

– Целых два раза отказался! – воскликнула я, пытаясь добавить своему аргументу весомости.

Чиновник вздохнул. Не от грусти, не от разочарования, не от усталости. А потому, что так было запланировано. Вздох как выражение немого упрека.

– Итак, я вижу, вы не желаете с нами сотрудничать, – бесстрастно констатировал он.

– Отчего же? Я искренне отвечаю на все ваши вопросы.

– Хорошо. В таком случае вот еще несколько. Это правда, что вы намереваетесь взять интервью у его величества короля Рауля Первого Истлендского?

Я внутренне напряглась. Интересно, и кто же снабдил их этой информацией? Впрочем, то, о чем знала вся редакция, навряд ли можно было назвать секретом. Еще недавно я не видела в этой информации ничего для себя опасного, но в свете нынешней обстановки в графстве… Не думаю, что сам Рауль стал бы расправляться с газетчицей только из-за того, что она возжелала взять у него интервью. Но кто же ему расскажет? Все решится здесь, так сказать, на местах…

– А что в этом такого? – осведомилась я, не видя смысла отрицать очевидное. – Я хотела написать краткую биографию его величества. В этом нет ничего предосудительного. Господин граф, например, против подобной статьи не возражал и даже остался доволен результатом. А если бы король не захотел давать интервью, значит, я уехала бы ни с чем. Только и всего.

– Допустим, – кивнул чиновник. – А как насчет вашей статьи о грабителях?

– А что с ней? – нахмурилась я.

– Откуда у вас подобные познания?

– Это часть моей работы.

– Какой именно работы?

– Работы газетчицы.

– А мне кажется, что быть газетчицей недостаточно для того, чтобы так подробно разбираться в предмете.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, что только вор может настолько хорошо знать подноготную других воров.

– Ничего подобного.

– Это все, что вы можете сказать в свое оправдание?

– Не понимаю, почему я должна оправдываться.

Я начинала нервничать. У чиновника был слишком уверенный тон, и некоторые мелкие штрихи в его поведении указывали на то, что именно сейчас мы подошли к тому моменту, ради которого и затевался весь разговор. Похоже, я ошибалась, думая, что меня вызвали сюда в качестве информатора. Главная цель заключалась в другом.

– Из вашей статьи очевидно, что вы самолично участвовали в грабежах, причем неоднократно, – жестко произнес чиновник. – Стало быть, речь идет не об одном случайном инциденте, а о целой серии преступлений. В правовом графстве мы не можем закрыть глаза на столь неуважительное отношение к закону, равно как и на ущерб, нанесенный нашим гражданам вами и вашими сообщниками.

– Какими еще сообщниками? – воскликнула я, отлично осознавая, что самообладание мне все-таки изменило.

– Профессиональными грабителями, теми самыми, о которых вы написали статью.

– Это вовсе не означает, что я сама являюсь профессиональным грабителем!

– Разумеется нет. Вы только сообщница. Поэтому назначаемое вам наказание будет достаточно легким.

– Какое наказание?

Я сжала зубы и сделала глубокий вдох. Уж лучше выслушать приговор сразу. Они явно все решили еще до того, как вызвали меня сюда, так что изменить все равно ничего не получится. Чиновник сам сказал, что наказание будет легким. Скорее всего, дело ограничится несколькими сутками в КПЗ. Ладно, ничего, где наша не пропадала. Для газетчика это даже своего рода повод для гордости. Проверка на прочность. Интересно, они хотя бы дадут мне возможность вернуться домой и собрать кое-какие вещи? Или отправят в камеру прямо отсюда?

Подтверждая мое подозрение о том, что все было решено заранее, чиновник извлек из ящика стола какую-то бумагу и торжественно зачитал:

– Вы приговариваетесь к трехчасовому пребыванию у позорного столба, расположенного на главной городской площади. Без использования колодок. Табличка с указанием вашей вины будет установлена рядом со столбом, чтобы информировать прохожих о сути вашего преступления. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. – Он поднял глаза от документа. – Наказание вступает в силу завтра в восемь часов утра. Пока можете отправляться домой, по месту вашего проживания, однако завтра ровно в восемь я настоятельно рекомендую вам быть на главной площади и обратиться к дежурящему там стражнику. Иначе за вами будет отправлен отряд наших воинов и вы будете заключены под стражу. В этом случае наказание, которое вы понесете, будет значительно более суровым. Наш разговор окончен.

Сказать, что я была ошарашена, значит ничего не сказать. Физически ощущая, как мне свело скулы, я вышла из кабинета, не в силах даже раскрыть рот. Молча прошла под высоким каменным сводом, напоминающим внутреннюю часть колпака, мимо нескольких одинаковых дверей и, сама того не заметив, вышла на улицу. Возвращаться в редакцию я не стала, хотя прежде собиралась поступить именно так. Но созерцать лица коллег в преддверии ожидавшего меня позора не хотелось совершенно. Я направилась прямо домой, ничего не видя и не слыша вокруг себя. Иногда я натыкалась на прохожих и, едва восстанавливая равновесие, безо всяких извинений двигалась дальше.

Позорный столб. Уж лучше бы они посадили меня в тюрьму. На день, на неделю, да хоть на два месяца, как того злополучного советника. В течение трех часов сидеть у всех на виду под красноречивой табличкой: «За воровство», ловя на себе жадные до сплетен взгляды? А мальчишки в это время будут кидать в меня грязью? Привязать к столбу меня, у которой полгорода знакомых? В самом центре, да еще и в наиболее людное время?

К лицу прихлынула волна жара, которая возвестила о том, что его цвет резко поменялся на пунцовый. «Ничего, привыкай, – мрачно сказала я себе. – Завтра в восемь утра оно у тебя и вовсе пойдет пятнами. Впрочем, отмыться от этого позора тебе не удастся уже никогда. О тебе будут знать все: коллеги, друзья, приятели, завсегдатаи «Хмельного охотника», Рэйчел из дома свиданий, Норман со своей новой девицей, светловолосый Ланс, соседи, включая достопочтенную Лукрецию, словом, все, решительно все. После такого хоть прямо сразу собирай вещи и уезжай подальше из этого паршивого графства, как тот лекарь. И к чертовой матери все – друзей, карьеру, дом… Семьи нет – и на том спасибо».

Без использования колодок. Ну что ж, и то хлеб. Хоть за это вам низкий поклон… Крамольная мысль, потихоньку затесавшаяся в мой мозг уже некоторое время назад, подкараулила сознание в темном углу и неожиданно выскочила на свет. Есть ведь один человек, который способен отменить этот приговор. И я, в отличие от многих других жертв судебного произвола, с этим человеком знакома. Если я пойду к Рейвену с прошением, навряд ли он мне откажет.

Хотя, конечно, и не задаром. Совершенно ясно, чего именно он захочет взамен. Дьявол, вот это выбор! Ну, и что хуже? Глобальный позор один на один или меньший, но на всеобщее обозрение? Надо же, граф ведь хотел, чтобы я пришла к нему сама, и вот, еще немного – и именно так оно и выйдет… Что?!

Я резко остановилась, как вкопанная. Шедший следом мужчина не успел вовремя сориентироваться, налетел на меня и с руганью пошел своей дорогой. Я почти не обратила на него внимания. Значит вот как, господин граф? «Хочу, чтобы ты пришла ко мне сама», «По-видимому, придется тебя к этому подтолкнуть», «Мы не стесняемся в выборе средств»?

Что ж, одно я теперь знала точно: в замок за милостью я не пойду. Позорный столб? Значит, будет позорный столб. В конце-то концов, это каких-то несчастных три часа. Сожму зубы и перетерплю.

Однако на следующий день от осознания правильности принятого решения было не легче. Всю ночь я почти не сомкнула глаз, а в восемь утра прибыла на площадь. Высокий, полноватый стражник с длинными усами действовал с усталым равнодушием человека, в течение долгих лет день изо дня выполняющего одну и ту же работу. Он извлек из мешка кусок веревки нужной длины, обвязал вокруг моего левого запястья и привязал другим концом к столбу. Табличка с надписью: «За воровство» была установлена заранее.

Возможно, я напрасно принимала это наказание столь близко к сердцу. Навряд ли хоть кто-то из знавших меня людей принял бы обвинение за чистую монету. Все были в курсе того, что я газетчица, и с легкостью бы сообразили, что наказание связано сугубо с моей профессиональной деятельностью. К тому же наказания без вины так участились за последний месяц, что к оказывавшимся у позорного столба людям испытывали скорее сочувствие, нежели враждебность и презрение. Однако на тот момент все это даже не приходило мне в голову. Я сидела на мостовой, сжав зубы, стараясь, сколь ни сложно это было, не встречаться взглядом ни с кем, включая знакомых мне людей, периодически появлявшихся на площади. Впрочем, эти и сами торопились отвести глаза и как можно быстрее проскочить мимо, делая вид, будто они меня не замечают.

Вот только вскоре на площади появился человек, который притвориться не пожелал.

При виде его я чуть было не схватилась руками за голову. Вот уж кого я хотела сейчас повстречать в последнюю очередь. И без того раскрасневшееся лицо стало, кажется, еще краснее. Надеюсь, у него хотя бы хватит ума и интеллигентности пройти мимо, глядя в сторону, как до сих пор делали все остальные? Но нет, похоже, на интеллигентность я рассчитывала напрасно. Кентон направился напрямую ко мне.

– Сидишь? – спросил он, подойдя поближе.

Я заскрипела зубами. Прекрасный вопрос, главное, высокоинтеллектуальный. Если теперь он станет распространяться о том, что я доигралась, сама виновата, нечего было интервьюировать кого ни попадя и тому подобное, я не сдержусь и устрою для собравшихся на площади зевак еще большую потеху.

– Почему бы тебе не пойти своей дорогой? – зло сказала я. – У тебя наверняка есть неотложные дела.

– Как ни странно, нет, – развел руками он. – У меня была назначена на сегодняшнее утро встреча с асессором здесь неподалеку, но ее пришлось перенести на полдень. Так что в ближайшие несколько часов мне совершенно нечего делать.

– Ты хочешь, чтобы я тебе посочувствовала? – язвительно спросила я.

– Нет, хочу, чтобы ты мне посодействовала. Как насчет того, чтобы сыграть в карты?

– В карты?! – Я глядела на него, хлопая глазами и пытаясь понять, кто из нас сошел с ума – он или я.

– Ну да, – невозмутимо ответил Кентон, извлекая колоду из внутреннего кармана куртки. – Надо же как-то скоротать время.

– Ты соображаешь, что говоришь? Разве непонятно, что я сейчас не совсем в той ситуации, чтобы играть в карты?

– А что, разве у тебя есть какие-нибудь другие дела? – осведомился он.

Я прикусила губу. А ведь действительно. Что мне еще остается делать? Сидеть тут предстоит еще часа два с половиной. Жалеть себя и все это время прятать глаза от прохожих? Я решительно развернулась к Кентону.

– Ладно, давай, – милостиво согласилась я.

– Вот и отлично. Сейчас я тебя обыграю, – самодовольно заявил он, усаживаясь возле меня на мостовую.

– Подожди-ка, а у тебя карты, часом, не крапленые? – подозрительно нахмурилась я.

– А есть альтернатива? – отозвался Алисдейр. – Или ты прячешь в корсете запасную колоду? Так пожалуйста, если надо, я даже могу помочь достать.

– Вот уж чего тебе никогда не светит, так это узнать, что я прячу в корсете.

– А я и не стремлюсь. Ну что, играем?

– Конечно. Во что?

– В «верю – не верю».

– Так вдвоем же неинтересно!

– Ничего, спорим, я все равно тебя обыграю?

– Это еще с какой стати? Давай, раздавай! Только учти, у меня с собой всего несколько монеток. Как-то не рассчитывала, что могут понадобиться деньги.

– Ничего, ты играй пока на то, что есть, а дальше разберемся по ходу дела.

Он принялся сдавать карты.

– Эй, вы чего это тут устроили? – подскочил к нам возмущенный стражник. – Не положено!

– Что не положено? – холодно спросил Кентон. – Существует закон, запрещающий человеку играть в карты у позорного столба?

Стражник замялся.

– Да нет, вроде не существует, – признал он.

– Ну так занимайся своими делами и не мешай, – отрезал высокомерным тоном Кентон и повернулся ко мне. – Начинай.

Я положила на мостовую две карты рубашкой вверх.

– Две семерки.

– Верю, – не задумываясь, сказал Кентон, и я со вздохом забрала карты обратно.

– Две дамы, – произнес Алисдейр, в свою очередь выкладывая пару карт в закрытом виде.

– Верю, – кивнула я, принимая карты.

И тут же чертыхнулась: Алисдейр умудрился впарить мне шестерку и короля. Ладно, дальше придется быть повнимательней. А между тем передо мной уже лежали целых семь карт.

– Семь тузов, – нахально заявил Кентон.

– Не верю! – ответила я и, вытянув руку, перевернула третью карту справа… Которая, ясное дело, оказалась тузом.

Пришлось, возмущенно сопя, увеличить количество имевшихся в моем распоряжении карт на семь штук. Тузами, кстати сказать, из них оказались только две, третья справа и вторая слева.

Одним словом, партию я проиграла. Пришлось расстаться с одной из монет. Кентон извлек из-за пояса флягу с вином, предложил ее мне и после моего отказа отхлебнул сам. И принялся снова сдавать.

Тем утром проходившие через главную площадь люди могли наблюдать странное зрелище. Возле позорного столба, под табличкой с надписью: «За воровство», сидели два человека, мужчина и женщина, и азартно резались в карты. С их стороны то и дело доносились такие возгласы, как: «Ты жульничаешь!», «Я тебя выведу на чистую воду!» и «Даже не надейся!» Рядом на мостовой, под все тем же столбом, валялись карты, мелкие монеты и фляга с вином. Люди вытягивали шеи, чтобы получше рассмотреть столь необычную картину, но поглощенные очередной партией игроки не обращали на них ни малейшего внимания.

Проблема заключалась в том, что буквально за полчаса Кентон умудрился обобрать меня до нитки.

– Ты жульничаешь! – в очередной раз возмутилась я.

– Как можно сжульничать в «верю – не верю»? – отозвался он. – В этом сама суть игры.

– Вот именно, ты прирожденный жулик! Когда я буду писать статью про карточных шулеров, непременно возьму у тебя интервью.

– Нет, только не это! – воскликнул Кентон. – Хочешь, я проиграю тебе прямо сейчас? Хотя, не скрою, это будет тяжело…

– Не задавайся. Лучше скажи, в чем секрет. Как тебе удается все время выигрывать?

– Даже не пытайся! Думаешь, начнешь меня интервьюировать, а я даже не замечу?

Остановившийся в десятке ярдов от нас мальчишка, опустившись на корточки, принялся скатывать в ладонях комок грязи. Кентон как бы невзначай извлек из-за пояса кинжал и принялся поигрывать им в руке. Мальчишка погрустнел и быстро ретировался.

– Ты лишил меня всех денег, – пожаловалась я. – На что я теперь буду играть?

– Надо подумать, – протянул Алисдейр. – На раздевание?

– Сейчас, размечтался! – отрезала я. – Может, еще вокруг столба сплясать?

– Ладно, давай на что-нибудь другое, – не стал возражать он. – Есть предложения?

– На интервью? – хитро прищурилась я.

– Так и знал, что ты предложишь что-нибудь непристойное! – возмутился Кентон.

– Что ты тогда сам предлагаешь?

– Ну, например, на поцелуй.

– До чего же интересно, – восхитилась я. – То есть если я проигрываю, то ты целуешь меня, а если я выигрываю, то я целую тебя? Мне даже страшно подумать, что происходит в случае ничьей!

– Не хочешь на поцелуй, давай на что-нибудь еще, – пожал плечами Кентон.

– Нет, отчего же! Больше, кажется, все равно не на что. Но с условием: один поцелуй только за три выигрыша подряд.

– Годится.

Стоит ли уточнять, что этот шулер обыграл меня три раза подряд без малейшего труда?

Поджав губы, я недовольно стрельнула в него глазами.

– Можешь расплатиться как-нибудь в другой раз, – отмахнулся Кентон, принимаясь снова сдавать карты.

– Ты что же, считаешь меня неплатежеспособной?

Я почувствовала, что начинаю злиться.

Отложив карты в сторону, Кентон посмотрел на меня с видимым интересом.

– Ты хочешь, чтобы я тебя поцеловал?

– Вовсе нет! – воскликнула я. – Но проигрыш в карты – это вопрос чести. К тому же я терпеть не могу влезать в долги. С них потом набегают проценты. Более того, ты можешь поставить свой выигрыш на кон в игре с кем-нибудь другим. И если проиграешь, мне придется целоваться совсем уж с первым встречным. А если он окажется какой-нибудь косой или кривой? Первые встречные всякие бывают, уж я-то знаю!

– Так и быть, на твой поцелуй я буду играть только с писаными красавцами, – язвительно пообещал он.

– Послушай, – в моем голосе прозвучала угроза, – либо ты берешь свой выигрыш прямо сейчас, либо можешь забыть о нем раз и навсегда.

Я, конечно, понимаю, что сегодня не в лучшей форме, но в конце-то концов, что у меня, рога на голове выросли, что ли?

– Так бы сразу и сказала.

Кентон перебрался поближе, положил руку мне на затылок, на мгновение заглянул в глаза, а потом коснулся моих губ своими. Интеллигентный человек, возможно, счел бы, что такой оплаты достаточно, но этот особой добропорядочностью явно не отличался. Поэтому он принялся закреплять успех, настаивая, завоевывая, захватывая то мою нижнюю губу, то верхнюю, то обе сразу… что же касается меня, то я поступила так, как если бы мы сыграли вничью. А что, это хоть как-то компенсировало уязвленную проигрышем гордость.

В тот час проходившие через главную площадь люди могли наблюдать возле позорного столба совсем уж странное зрелище.

– Теперь ты согласишься дать мне интервью? – спросила я, когда наши губы разъединились, но лица по-прежнему оставались очень близко одно к другому.

– Даже не надейся, – заявил он.

И снова принялся сдавать карты.

Первую партию я в очередной раз с треском проиграла. На второй к нам присоединился стражник, до тех пор неторопливо прохаживавшийся по площади. Заглянул в мои карты, потом в карты Кентона. Внимательно следил за ходом этой игры, потом следующей. Проиграла я в обеих.

– Неправильно, не шестерки надо было объявлять, а дамы! – горячо воскликнул он. – Вот давайте я с вами сыграю, – это он уже обратился к Кентону, – я точно выиграю!

– Э нет! – возмутилась я. – У нас уговор: пока я здесь, он играет только со мной!

– Ну всего один раз! – жалобно попросил стражник.

– Нет!

Я была неумолима.

– Хорошо, а если я ее отпущу, вы со мной сыграете? – спросил у Кентона стражник.

– Если отпустишь – сыграю, – милостиво согласился тот.

Должна сказать, что я впечатлилась. Шутки шутками, а чтобы Алисдейр сел играть в карты с простым солдатом?! Однако он даже виду не подал, что такой выбор партнера нарушает все существующие нормы, разве что так, слегка поморщился.

Обрадованный стражник перерезал веревку, связывавшую меня со столбом. Я принялась торопливо развязывать узел, чтобы освободить от обрывка руку, но веревка никак не поддавалась, лишь портила ногти. Кентон извлек из-за пояса все тот же кинжал, оттянул веревку и перерезал, аккуратно просунув лезвие между ней и моей кожей.

– Иди отсюда, и лучше побыстрее, – негромко посоветовал он.

– Хорошо, только один вопрос… На что вы будете играть?

– Ты еще здесь?

Я послушно ретировалась.