ГЛАВА 4
Несколько дней я почти не отрываясь изучала бабкин фолиант, но не прочла даже и четверти. Сама книга вела себя несколько странно (это для нормальной книги, конечно). Она открывалась только там и только тогда, когда сама считала нужным, моим мнением мало интересуясь. Поэтому я никогда не знала заранее, какое новое открытие предстанет перед моим взором. Особенно понравившиеся места старалась запоминать, на всякий случай, но слишком много еще оставалось для меня непонятным и необъяснимым. Некоторым заклинаниям я и применения-то найти не могла. Ну вот для чего может понадобиться огненный дождь? А моровое поветрие? А вызов упырей и вурдалаков? Понять, для чего книга показывает мне всю эту ерунду, я не могла, но добросовестно штудировала все подряд.
Сенька по нескольку раз в день тормошил меня для перерыва на завтрак, обед и ужин. Если б не он, я бы точно отощала окончательно и превратилась в мясо на косточке. Если б кот еще и готовить умел, ему бы вообще цены не было. А так приходилось прерывать столь увлекательное занятие и готовить самой. Жалко было время терять.
Еще меня изредка отвлекал леший, посчитавший своим долгом дать мне несколько полезных советов по лекарственным травам.
Но уже к концу недели я поймала себя на мысли, что читаю чисто машинально и совершенно ничего не понимаю. Надо перерыв сделать и устаканить в голове то, что успело запомниться, а потом можно и дальше продолжить. Я не спешу.
В деревню, что ли, сходить, развеяться?
– Сень, а сегодня какой день? – лениво спросила я.
– Базарный, – отозвался кот с печи, будто прочитав мои мысли.
– Сходить, что ли?
– Сходи, тебе полезно с народом пообщаться, а то они уже забыли небось как ты и выглядишь.
– Думаешь?
Сенька только фыркнул, и мне ничего не осталось сделать, как взять корзину и отправиться за впечатлениями.
В деревню я вошла, когда солнце уже подбиралось к своей максимально высокой точке на необъятных просторах небосклона. Едва я появилась на крайней улочке, как бегающие по дороге ребятишки с диким, но вместе с тем задорным визгом врассыпную бросились в разные стороны.
– Баба-яга пришла! Баба-яга пришла!
Дети – не взрослые, их обмануть труднее, и они чувствовали, что никакой страшной опасности от меня не исходит, но придерживались мнения, что раз положено бояться Бабу-ягу, значит, положено. И удирали с радостными воплями, с любопытством выглядывая через щели в заборах. Кем было велено верить в такую ерунду, никто, конечно, не знал.
Дворовые шавки заходились яростным лаем, почуяв непрошеную гостью и выполняя свой собачий долг – оповещать всю округу о моем приближении. При этом они не выползали за пределы вверенных им огородов.
Я не спеша прошлась по опустевшей улице до центральной площади, где находился маленький сельскохозяйственный рынок, и нырнула в бурлящую толпу торгующих-ругающих-обвешивающих жителей. Рыночные ряды пестрели всевозможными продуктами и прочей домашней утварью. На прилавках громоздились разноцветные горы прошлогодних фруктов и овощей, уже напрочь лишенных всяких витаминов. Красно-коричневые туши, некогда бывшие то ли баранами, то ли козами, то ли еще какими неопознанными животными, привлекали не столько покупателей, сколько многочисленных мух, с ленивым жужжанием сновавших поблизости от дармового лакомства. Вялая зелень, выращенная на подоконниках, безжизненными хвостами свисала из плошек, наполненных протухшей водицей. Веники и облезлые половички, сотканные из соломы, желтели на фоне ярко-оранжевых глиняных горшков и тарелок, высившихся опасной пирамидой и не падающих только по одним им известным причинам.
На меня поначалу совершенно не обратили внимания, я все-таки человек, а не чудище лесное. Мне спокойно удалось углубиться в продуктовый ряд и, не торопясь, прогуляться в поисках мало-мальски свежих товаров. Таковых почти не было. Я остановилась возле прилавка с молочными продуктами, показавшимися не такими подозрительными, и сняла пробу с творога. Торговка глянула на меня так, словно я собственноручно пришибла ее единственную корову, дававшую немыслимые удои, и замахала на меня руками:
– Чур меня! Чур меня! Уйди, окаянная!
Я равнодушно посмотрела на нее и спросила:
– Сколько?
– Нисколько. Исчезни от моего прилавка.
– Что, совсем бесплатно? – Конечно, я поняла, что она имеет в виду, говоря «нисколько», но оставить без ответа столь глупое замечание не могла.
Торговка пухлыми руками подгребла весь кисло-молочный (в самом прямом смысле) товар к себе поближе и громко, с явным намерением привлечь как можно больше внимания, заверещала:
– Что же это делается-то? Средь бела дня порчу наводит.
– А порчу все равно когда наводить, – охотно пояснила я. – Только вашим продуктам она уже не грозит, они сами могут на кого угодно порчу навести с приобретением милого зеленоватого оттенка кожи.
Вокруг быстро стала собираться толпа, гудящая как разворошенный улей. Мне стало интересно, какие еще прегрешения и собственные проступки они спишут на мою колдовскую голову. Жители не заставили себя долго ждать.
– А давеча она Ваську соседского в козла превратила, – послышалось за моей спиной. – Сама видала.
Я повернулась на голос и увидела неопределенного возраста бабенку, маленькую, всклокоченную, со злобными глазками.
– Чтобы превратить мужика в козла, – громко, чтоб всем было слышно, сказала я, глядя бабенке в глаза, – вовсе не обязательно быть ведьмой, достаточно быть порядочной стервой.
В толпе заржали, причем одни мужики.
– Что?! – взвизгнула бабенка, подпрыгивая от возмущения.
– Ну или непорядочной, – поспешно добавила я. Новый взрыв хохота.
Последнее замечание заставило ее замолчать и злобно насупиться. Я ждала продолжения развлечения, доставлявшее несказанное удовольствие обеим сторонам.
– А у меня корова раньше времени отелилась, как она на нее в прошлый раз глянула, – послышалось из толпы.
Я стрельнула глазами на голос. Молодая девица, долговязая и тощая, как оголодавший вурдалак. На ней я заговор привлекательности испробовала. Жалко несчастную стало, засиделась в девках, а свататься никто не идет. Кто же знал, что на нее все местные и окрестные лягушки мужского пола спрыгаются?
– А меньше посреди ночи по коровникам шастать надо да животинку пугать, – не осталась в долгу я.
– А у меня… А у меня… – со всех сторон стали доноситься жалобы, совершенно не имеющие ко мне никакого отношения, но жителям так хотелось верить, что именно я являюсь источником всех их несчастий.
Сколько много нового я о себе узнала, трудно описать. Если бы все, что они мне приписывают, я могла делать на самом деле, то давно бы уже стала как минимум властителем мира. У меня чуть мания величия не проснулась, честное слово. Я уже хотела предложить им сварганить в мою честь небольшой алтарь с жертвенником, но передумала.
Я могла, конечно, напустить на себя морок и ходить в деревню не под своей личиной, чтобы избежать подобных казусов, но смысла в этом не было никакого – чужой человек привлечет к себе намного больше внимания и подозрения, чем я, явившись собственной персоной. К тому же население не было настроено ко мне очень уж агрессивно и никогда не опускалось до кидания тухлыми яйцами и помидорами. То ли боялись моего гневного отмщения, то ли были уверены в моей полной неуязвимости. Поэтому в деревню я ходила безбоязненно.
Пока продолжался спектакль с моим участием, вездесущие мальчишки, да и девчонки тоже, ловко шныряли между прилавками и людьми, стараясь стянуть все, что плохо лежит, воспользовавшись временным ослаблением внимания торговцев. И вот в самый разгар нашего представления в задних рядах толпы послышались гневные окрики, не имеющие ко мне никакого отношения.
– Ах ты, поганец! – орал пропитый мужской голос. – Воровать вздумал! Я тебе сейчас все уши пооткручиваю!
Можно подумать, что у человека ушей не меньше десятка, это в самом худшем случае.
Вся толпа, как по волшебству, повернулась в сторону истошных криков, сразу потеряв ко мне интерес. Я приподнялась на цыпочки, стараясь увидеть, что там происходит.
Мальчонка лет восьми был пойман торговцем просроченными колбасными изделиями с поличным и теперь почти висел над землей, удерживаемый за ухо крепкой рукой. Батон склизкой вареной колбасы уже валялся под ногами и был жестоко растоптан самим же хозяином. Видимо, его возмутил не столько ущерб, нанесенный его карману, сколько сам факт кражи. По мне, так уж лучше на такой колбасе опарышей для рыбалки разводить, больше она все равно ни на что не годилась. Но колбасник придерживался другого мнения. Мальчишка жалобно скулил и даже не пытался вырваться, с риском остаться без одного, но такого родного и любимого уха.
Я протиснулась поближе к месту расправы. На лице бедного ребенка, скорее всего впервые решившего попытать счастья на поприще мелкого жульничества, было написано такое выражение искреннего ужаса, что мне невольно стало его жалко. Я незаметно щелкнула пальцами, и колбасник мгновенно выпустил готовое уже оторваться ухо, взвыв от боли. Одновременно его пальцы покрылись тонким слоем кружевного инея, блестящего на солнце. Только торгаш немного перестарался, мое заклинание не вызывает таких сильных мук, которые он пытался донести до многочисленных зрителей. Точечный энергетический удар по болевой точке, приправленный замораживающим заклинанием для пущего эффекта, – полезная штука.
На секунду наши с мальчишкой глаза встретились, и я подмигнула ему, вспомнив, как сама в таком же возрасте таскала все, что плохо лежит, скорее от скуки, чем по необходимости. Он улыбнулся хитрой улыбкой и моментально скрылся в толпе. Я последовала его примеру, только в противоположную сторону.
Уже на выходе с рынка я купила молока и яиц у менее пугливых торговок и под конец, не удержавшись, стянула сморщенное подгнившее яблоко. Пользы от него, конечно, никакой, но удовольствия от процесса – море. И я отправилась восвояси, не дожидаясь, пока разгневанный колбасник обрушит на мою бедную голову весь свой праведный гнев.
