Глава 6
ЗАКОН И МЕСТЬ
Отставив недопитую кружку, он зашагал к выходу, чувствуя, как его обдают волны ненависти. Да что они тут, в уме повредились, что ли?
Порог он пересек чуть ли не бегом.
Свежесть ночи после задымленного зала была как ласковая рука на разгоряченном лбу. Однако что-то было не так в ночи — Персефоний сразу это почувствовал, и лишь потом ноздрей его коснулся запах гари и он увидел, что в дальнем конце предместья горят дома.
— Эва как занялось, — донесся до него голос колобка Кругляша.
— Сказать же надо этим-то… бедолагам! — ответил ему голос овинника Пруши.
— Думаю, они и так знают, — туманно заметил Кругляш. — Ох, зря меня хозяин не послушал, теперь такое будет…
— Вечно ты каркаешь…
Они с домовым стояли на крышке короба, поставленного, не иначе чтобы прикрыть дыру в стене конюшни, и наблюдали за пожаром поверх забора.
— Как видишь, прав оказываюсь! — отозвался домовой, сорвав верхушку росшей из-под короба травины и нервно закусив ее в углу рта. — Говорил я ему: не связывайся с ворьем, боком выйдет.
— Да можешь ты сказать, что с этим типом из брошенного дома, при чем тут палец и пожары?
Персефоний замер на середине двора.
— Пожары сами по себе, а палец — сам по себе. Никаких, конечно, дров Просак не колол. А просто пришел тот тип, выволок Просака из постели, оттащил на задний двор и оттяпал ему палец. По воровским законам.
Пруша чуть с короба не свалился.
— Это что еще за причуды?
— Воровские! У них, видишь ли, свой закон на все, и если что не так — клади сперва палец, а потом — голову. Уж в чем там хозяин провинился, не знаю, да и не важно это. Я ему с самого начала говорил: когда-нибудь обязательно влипнешь… Охти ж, помяни черта — он навстречь! — выругался домовой. — Идет.
— Кто идет?
— Любитель пальцев, чтоб ему самому какую часть так залюбили…
В предместье нарастал шум. Огонь, как видно, занялся считаные минуты назад, и лишь сейчас донеслись до «Трубочного зелья» крики и звон пожарного колокола. Расслышать шагов домовой, конечно, не мог, очевидно, угадать приближение Хмурия Несмеяновича ему помогло обостренное чутье.
Кругляш спрыгнул с короба, чтобы отправиться обратно, и вздрогнул, увидев Персефония. Он, конечно, знал, что Персефоний дневал под его крышей — и в одной комнате с «типом из брошенного дома». А молодой упырь стоял, не зная, куда глаза девать. Короткий рассказ домового звенел в ушах.
В это время в беззаботно распахнутые ворота въехала запряженная парой пегих крытая бричка или, вернее уж сказать, брика — внушительных размеров была повозка, прямо громадная. Пахло от нее медом. Из брики вышел озабоченный Хмурий Несмеянович, а за ним — пожилой эльфинит с гишпанской бородкой, с тросточкой и пухлой папкой под мышкой. Домовой и овинник тотчас испарились.
— Куда-то собрался? — вместо приветствия спросил Тучко у Персефония.
— В город. За другим упырем, как вы и просили.
— Дело стоящее. А полиции ты больше не опасаешься?
— Честному гражданину это не пристало. В крайнем случае они все равно позволят мне послать сообщение, и другой упырь у вас будет.
— Есть вариант получше, корнет, — сказал Тучко и, нервно оглянувшись на зарево, пояснил, кивнув на эльфинита: — Со мной нотариус. Идем внутрь, прямо сейчас оформим соглашение о коммерческом донорстве, и можешь ходить по улицам Лионеберге с бумажкой в кармане и спокойствием в душе.
Персефоний не сразу вник в услышанное. Перед глазами у него стояла повязка на руке Просака Поруховича с выступившими на ней красными пятнами, и это мешало сосредоточиться. Нотариус, по-видимому, как-то превратно понял его молчание и поспешил заверить:
— Честному гражданину честная бумага только на пользу. Честность, видите ли, нуждается в официальном подтверждении, желательно на гербовой бумаге с подписями и печатями. Незапротоколированная честность может вызвать сомнения, тогда как…
— Короче, идем, — приказным тоном произнес Хмурий Несмеянович, и Персефоний с нотариусом, невольно подтянувшись, последовали за ним.
Возница развернул экипаж, но со двора не тронулся.
Атмосфера в общем зале, несмотря на уход Персефония, накалилась еще больше. «Бедолаги», как верно угадал домовой Кругляш, что-то знали и, хотя уже увидели зарево пожара, ничуть этим не обеспокоились, а сосредоточенно пили горилку. Только один из них, Плюша, стоял у окна и комментировал:
— Вот и до моего добралось… За мою крышу, судари! — Он торжественно поднял стакан и влил в себя такую порцию огненной воды, что закашлялся.
— За крышу Плюши! — откликнулись за столом.
Остальные посетители оглядывались на странных домовых с недоумением, даже влюбленные фантомы бросали заинтересованные взгляды. А вот Просак Порухович, кажется, что-то заподозрил и отчетливо трепетал.
Трепет перешел в крупную дрожь, когда он увидел Хмурия Несмеяновича, но тот даже не посмотрел на хозяина, сразу прошел к дальнему столику, расположенному поблизости от двери, ведущей к гостевым покоям первого этажа, и подозвал сновавшую между столами кикимору:
— Дорогуша! Распорядись-ка принести сюда мой мешок и длинный сверток. А что, корнет, — обратился он к Персефонию, — насчет другого упыря ты серьезно?
— Конечно. Ведь я обещал.
— Хм… дела складываются так, что, кажется, мне нужно срочно уезжать. Если бы ты мог управиться, ну, скажем, за час… я был бы очень благодарен. Что-то ты сам на себя не похож, — заметил он.
— Хмурий Несмеянович, вам обязательно нужно было… — Персефоний не договорил, вспомнив про нотариуса, который умудрялся, сидя на расстоянии вытянутой руки, совершенно теряться в обстановке. — Я про палец.
— Ах, вот оно что. А что тебя, собственно, смущает?
— Это дико.
— А то, что Просак сделал, не дико? А, корнет?
— Не называйте меня так, Хмурий Несмеянович, — попросил Персефоний.
Тучко шутливо развел руками.
— Все-то тебе не нравится, как ни называй! Может, тебе больше по душе обращение «малышок»?
Персефоний почувствовал себя неуютно, вспомнив стальные пальцы Торкеса на своем горле.
— У меня имя есть.
— Ну так называй его скорее господину Вралье, и покончим с этой волокитой.
Персефоний назвался. Нотариус с закордонским именем Вралье раскрыл папку, вынул несколько бланков, снял с пояса чернильницу-непроливайку и принялся быстро строчить, периодически уточняя и тут же комментируя:
— Срок неопределенный? Чудно. Согласие обоюдное? Конечно, так я и думал. Взаимные претензии в общем порядке? Ах, господа, это так неосторожно… Однако как дивно выражается наш народ: хозяин — барин! «…В об-щем по-ряд…»
— Дико, говоришь? — сказал Хмурий Несмеянович и словно сорвался. Замечание молодого упыря неожиданно сильно задело его. — Нет, сынок, дико — это когда тебя предают, когда тебе нож в спину готовы те, с кем из одного котелка… с кем под пулями… А у меня, знаешь ли… Эй, хозяин! — обернулся он вдруг. — А ну, иди сюда!
Просак Порухович побледнел и, покачнувшись, схватился за стойку. Возглас Тучко привлек всеобщее внимание, даже домовые перестали поднимать стаканы в честь новых загорающихся крыш.
— Сударь! Я не…
— Иди сюда, сказал! Да поживее! Встань вот тут, — велел он, когда хозяин на ватных ногах доковылял до их столика.
Персефонию было тошно смотреть на них обоих, но отвернуться он почему-то не смог.
— Милостивый государь, только не надо больше…
— А ну, скажи этому щенку, что с твоим пальцем. Говори!
Нотариус Вралье отложил перо и приготовился слушать, хотя у него не было никаких оснований считать себя «щенком». Просак Порухович сглотнул и прошептал:
— Его милость изволили… отнять… отложить, так сказать…
— Отрубил топором на колоде для колки дров — вот что он сказать пытается. А за что, мил человек? Что, просто так, для удовольствия? Псих я, да? Или повод у меня был?
— Был, светлейший господин мой, был повод!
— Какой? Говори, а то вот щенок сомневается. Думает, я для развлечения тут… Да что ж ты молчишь, гадина подколодная? Когда тебе золотишко на стол выкладывали, небось язык ловчее ворочался?
— За предательство, милостивый государь, — выпалил Просак Порухович и наконец-то обратился к Персефонию: — Может, оно и новость для вас, сударь, да только это я на вас с господином трисветлым погоню навел. Бес попутал! Вот ровно затмение нашло, верите ли, господин упырь…
— Все слышали? — крикнул Тучко, повернувшись к залу. — Я доверился этому человеку, а он меня предал, навел убийц на мой след! Ну, что было с ним делать за это?
— Повесить! — не раздумывая, крикнул домовой Плюша.
— Рррасстрелять! — отозвался домовой, под чьей осиротевшей крышей произошла схватка с шестеркой герильясов.
— Исключено, господа! — заявил нотариус, будто все это обсуждение имело какой-то смысл. — Повешение предусматривается только за государственную измену, а расстрел возможен лишь по приговору военного трибунала.
— А как насчет мм… отложения части от тела? — весьма живо поинтересовался один из зомби.
— О, это тонкий вопрос! — загорелся нотариус. — Дело в том, что подобная мера наказания действительно существует в системе так называемых понятий, свод которых образует, так сказать, криминальное право. Однако тут возникает нюанс. — Он произнес это слово с наслаждением, с каким кот мог бы произнести «сметана». — Дело в том, что криминальным элементом вы, Хмурий Несмеянович, можете считаться только по законам империи, которые в независимом графстве не действуют…
Тучко поморщился, как будто у него разом заболело не менее трех зубов, и сказал, кивнув на Просака:
— Зато он-то у нас точно к криминальным элементам относится. Занимались бы вы делом, любезный Вралье.
— Я уже заканчиваю, — успокоил нотариус. — Итак, хотя в сравнении с предложенными вариантами означенная мера, несомненно, отличается повышенной гуманностью, отличаясь, вместе с тем, от простого словесного внушения повышенной эффективностью…
— Занимайтесь делом, господин Вралье, — чуть наклонившись вперед, посоветовал Тучко уже таким тоном, что нотариус вздрогнул и уткнулся в бумаги.
Однако ненадолго. Влюбленные фантомы, переглянувшись, вдруг поднялись, приблизились, и призрак мужчины, откашлявшись, произнес:
— Прошу прощения, что прерываю, господа, но знатоки права так редко посещают это заведение… Мы просто не можем упустить случай. Если позволите, я на минуту отвлеку уважаемого господина нотариуса?
— Слушаю, — вполглаза наблюдая за Тучко, разрешил Вралье.
— Бесконечно извиняюсь, что отрываю вас от дела, но мы бы хотели узнать, возможно ли судебное преследование для фантома отравителя?
— Фантом появляется в одной локации с жертвами? — спросил Вралье, не отрываясь от заполнения бланков.
— Видите ли, только изредка…
— Прецеденты есть. — Нотариус поднял голову, но наткнулся на холодный взгляд Тучко и сказал: — Обождите, я вас проконсультирую позже.
— Если только возможно, в пределах получаса, — попросил призрак барышни. — Нам скоро растворяться.
— Через пять минут, господа, через пять минут.
Вралье усиленно заскрипел пером по бумаге. Но его вновь прервали. Предводителю компании домовых приспичило задать вопрос, который не мог не найти отклика в душе знатока права.
— А вот ежели, скажем, у домового дом пожгли, да не случайно, а с намерением, чтобы потом землю скупить, то какое за это наказание возможно?
— Смотря по какому праву, — не выдержал Вралье и выпрямился. — Если по римскому…
— По разумному, — уточнил Плюша.
Вралье был готов разразиться лекцией, но Хмурий Несмеянович, повернувшись всем телом, весело попросил:
— В очередь, милостивые государи, в очередь! Дайте господину нотариусу спокойно работать. А ты, убогий, что глазами лупаешь? — спросил он у так и застывшего рядом Просака каким-то усталым тоном. — Скажи уж напоследок, в претензии ты на меня или нет.
— Да что вы, ваше вашество, да разве ж я не понимаю, да как бы я…
— Приятель, ты этак раньше состаришься, чем договоришь. Выражайся ясно и четко, по-уставному: так точно или никак нет.
— Да я… да нет же, никак!
— Свободен. Видишь, корнет, никаких претензий. Ах да, какой же ты корнет? «Сопливый интеллигентишко» было бы точнее, да слишком длинно.
Вралье крякнул, но продолжал писать. Персефоний промолчал. Тучко побарабанил пальцами по столу и вдруг сказал:
— Извини. Ты мне все-таки крепко помог, а я на тебя напускаюсь. Но ты пойми, меня уже воротит от всего, что творится вокруг, от всей этой глупости и подлости…
Персефоний снова промолчал. Он понял, что устал от этого человека. Не потому, что Хмурий Несмеянович плох — нет, даже если так, обвинять его у Персефония не было ни сил, ни желания. В конечном счете, жажду жизни трудно поставить в вину.
Но его неискоренимое презрение ко всем и всяческим законам и правилам было на самом деле утомительно. Даже странно, что Персефоний не разобрал этого раньше, а теперь он глядел на Тучко и видел перед собой человека, который сам для себя составил закон и весь мир меряет по нему, не спрашивая, есть ли другие мерки.
Все остальное было для него мусором, в лучшем случае — орудием. Понадобилось — он обратился к закону государства, чтобы успокоить «сопливого интеллигентишку». Понадобилось — к воровскому закону, чтобы наказать предателя. При этом оба закона, и государственный, и воровской, в его глазах ничем не отличались, и первый был отнюдь не выше второго.
А Персефония не мог устроить закон Тучко — уже потому хотя бы, что сам он по отношению к этому закону был чем-то внешним, столь же малозначительным, как и все остальное в мире. Хотя Хмурий Несмеянович и вписал упыря в число «своих», искренне заботился о нем и выручал, Персефоний догадывался, что быть под сенью закона Тучко — незавидная участь.
Он верил и разуверился, и кто поручится, что завтра он не уверится в чем-нибудь новом? Он убивал одних, а теперь будет убивать других… Будет! — с неожиданной ясностью понял Персефоний, разглядывая усталое лицо Хмурия Несмеяновича. Наверняка еще недавно он говорил себе, что бывших сослуживцев и пальцем не тронет — но упыря Торкеса готов был прикончить не раздумывая, и лешего Ляса ему придется убить, а потом и других…
Шаток его закон.
Персефоний не желал зла Тучко, но не чувствовал уверенности, что готов пожелать ему удачи.
— Молчишь? Ну и молчи.
Молодой домовенок принес его мешок и завернутый в кус материи посох. Тучко подержался за посох; лицо его стало жестким, и он сказал, точно прислушавшись к совету единственного друга:
— Не надо другого упыря. Я уезжаю из Лионеберге, и, может быть, скоро все само по себе кончится. Спасибо за намерение, но спутник будет мне только мешать.
Персефоний, однако, не слушал его. Он вдруг понял, что его давно уже точит смутное беспокойство, не имеющее отношения ни к Тучко, ни к странностям предместья. Это было настойчивое ощущение пристального взгляда. Персефоний оглядел зал и остановил взор на человеке в дорожном плаще. Прежде он сидел так, что фантомы наполовину скрывали его, и терялся из виду, но теперь оба призрака, переминаясь, дожидались нотариуса Вралье, и незнакомец оказался открыт.
В нем не было ничего примечательного, он сидел, как и весь вечер, в своем углу, закутавшись в плащ и покуривая длинную трубку. Лицо его скрывал надвинутый капюшон, а расслабленная поза могла навести на мысль, будто он дремлет, однако упырь разглядел под тенью капюшона острый взгляд светло-синих глаз, тут же притворно сомкнувшихся.
Человек нисколько не походил на герильяса, тем не менее Персефоний ни на минуту не усомнился, что он наблюдает за ним и за Тучко. Он собрался сообщить о своем открытии Хмурию Несмеяновичу, но в этот миг давно копившееся в «Трубочном зелье» напряжение разрядилось лавиной событий.
— Ну что ж, кажется, все закончилось, панове? — громко спросил своих товарищей предводитель компании домовых. — Или, вернее сказать, все в достаточной мере свершилось?
— Достаточно насвершалось, уважаемый пан голова, — подтвердил Плюша.
— Ну, так и мы свершим.
Домовые разом поднялись с мест. Лишь теперь, когда они, разделившись на две группы, двинулись к лестнице наверх и к нижним гостевым покоям, стало видно, что их довольно много. На ходу они доставали из-под одежды различные плотницкие и сельскохозяйственные инструменты: ножи, серпы, топоры. Выяснилось заодно, что не так уж они и пьяны, как казалось.
Просак Порухович выскочил на середину зала и пал на колени.
— Судари домовые, добрые господа, не губите!
Единственный ответ он получил из уст Плюши:
— Пошел к черту, шкура продажная. Или все еще назовешься посредником господ скупщиков?
— Не назовусь! Никогда не назовусь! Только не губите!
Домовые «Трубочного зелья» молча встали вокруг хозяина, однако им никто не заинтересовался, погорельцы прошли мимо него, как мимо пустого места.
Хмурий Несмеянович посмотрел им вслед с веселым удивлением.
— Ну и ну! Слышь, Вралье, давай-ка ускорься по возможности, а то тут сейчас будет шумно.
— Последний пункт! — отозвался тот.
— Хмурий Несмеянович, — тихо сказал Персефоний. — Мне не нравится вон тот человек в углу. Он вам, случаем, не знаком?
Тучко посмотрел на курильщика, и на скулах его заиграли желваки.
— Эргоном! Значит, он здесь! — успел произнести он, а по «Трубочному зелью» уже раскатывались треск выламываемых дверей и вопли страха. — Наверняка и остальных позвал…
Тут же распахнулась входная дверь, ударив створками по стенам, в зал ворвались несколько запыхавшихся людей в грязной одежде со следами копоти. На лестницу, шатаясь, выбежал полураздетый человек из числа скупщиков. Он бросился вниз, но оступился и покатился по ступеням. Стал виден торчащий у него в спине серп.
— Проклятье, мы опоздали! — воскликнул первый из прибывших, и все они ринулись в глубь гостиницы, а навстречу им выкатилась волна скупщиков, избиваемых домовыми.
Плюша, размахивая окровавленным ножом, увидев закопченных, дико крикнул:
— Поджигатели! — и ринулся на них.
В мгновение ока общий зал превратился в ад. Крики, стоны, грохот переворачиваемой мебели, сверкание стали. В пленных никто не нуждался. Это была настоящая бойня. Но среди хаоса спокойно и легко, как тень, встал и пошел вперед человек в дорожном плаще, которого Тучко назвал Эргономом. Свою трубку он держал как-то странно, будто оружие. Персефонию потребовалась лишняя секунда, чтобы понять: это уже не трубка у него в руках, а длинноствольный пистолет.
А вот Хмурий Несмеянович понял все сразу. Подхватив стоявшую рядом пустую лавку, он ловко высадил ею окно вместе с рамой, схватил Персефония за плечо и толкнул к импровизированному выходу:
— Быстро наружу!
Молодой упырь не заставил просить себя дважды. Пребывание в эпицентре разразившегося побоища и без того было бессмысленно опасным, а Эргоном уже поднял пистолет, и только дерущиеся мешали ему прицелиться. Персефоний выскользнул наружу одним движением. Вслед за ним из недр «Трубочного зелья» вылетели мешок и завернутый посох, секундой позже появился и Тучко.
— К брике бегом марш! — приказал он, подхватывая вещи.
Персефоний без рассуждений кинулся за ним вдоль стены ко двору. На углу он оглянулся и увидел, как из окошка высовывается Эргоном и целится им вслед. Молодой упырь рванул Хмурия Несмеяновича на себя, и пуля только царапнула плечо бывшего бригадира.
Эргоном тотчас скользнул через окно, но драгоценные мгновения были потеряны. Когда он появился во дворе, держа наготове метательный нож, беглецы уже прыгнули в повозку, и грузный возница, подгоняемый криком Тучко: «Галопом марш!» — хлестнул лошадей.
Брика загрохотала к воротам, однако выезд вдруг преградили новые фигуры. Двое или трое показались Персефонию знакомыми, во всяком случае, лешего Ляса он точно признал. Но, как видно, известие Эргонома о том, что он обнаружил Хмурия Несмеяновича, припозднилось: остатки бригады собрались не в полном составе, и атака была неорганизованной.
Сделанный наугад выстрел прошил клеенчатый верх брики, никого не зацепив. Ляс взлетел на передок и взмахнул кривым ножом над головой возницы, но тот сделал движение рукой, будто муху отгонял, и лешего смело. Еще один герильяс запрыгнул в повозку сзади. В руке у него был короткий магический жезл полицейского образца, однако воспользоваться им он не успел: Тучко ударил его пяткой своего наполовину освобожденного от материи жезла в солнечное сплетение и сбросил наземь.
Брика выкатилась из ворот. Хмурий Несмеянович выдернул жезл из свертка и, припав к заднему бортику, выпустил под ноги догонявших огненный заряд. Это задержало их, и через несколько секунд сотрясаемый неутихающим шумом битвы постоялый двор остался далеко позади.
Колеса прогрохотали по единственной мощеной улице предместья, весело простучали по доскам перекинутого через ручей мостика, и вот вокруг раскинулись пастбища, а за ним уже вставал навстречу дремучий лес.
