Глава 4
СХВАТКА В ЗАБРОШЕННОМ ДОМЕ
Убежище Хмурия Несмеяновича располагалось в предместье. Выйдя на горбатую улочку, Персефоний огляделся. Справа и слева за разномастными заборами теснились дома, соединенные навесами с клетями и сараями; на задах тянулись огороды.
Персефоний зашагал вверх по улице и вскоре убедился, что выбрал верное направление: впереди над крышами показались городские башни.
Персефоний шел медленно. Глупо спешить: его остановит первый же полицейский патруль. Есть такие умельцы, которые обходятся даже без классического «а ну-ка, дыхни», по глазам все видят. «На каком таком законном основании пили кровь, господин упырь? Предъявите-ка».
А предъявлять нечего. Может, Тучко и собирался без обмана заключить соглашение о коммерческом донорстве, теперь уже не проверить. Можно, конечно, сказать, что был устный договор — может, Хмурий Несмеянович и подтвердит его слова… это хотя бы отчасти смягчит вину: убийство при исполнении обязанностей могут признать необходимой самообороной. Тем более что Персефоний действовал неумышленно.
«Однако как это нелепо звучит: „смягчить вину“, — подумал вдруг Персефоний с невеселой усмешкой. — Обстоятельства могут смягчить наказание, но не вину как таковую. Лишь бы Королева не отвернулась от меня. Пусть проверит мою память и убедится, что я не собирался убивать, и тогда уж ее заступничество в суде обеспечено…»
Мысли подобного рода были непривычны и отвратительны, от них несло гнильцой. Гадко было думать о Королеве как об инструменте спасения. Да и можно ли назвать спасением бегство от закона? Персефоний провинился и обязан понести наказание — так предписывает закон, и так должно быть. Пусть только наказание будет справедливым — а кто об этом позаботится лучше Королевы?
«Так вперед же, — сказал себе молодой упырь. — Незачем тянуть ожидание».
Верхний конец улицы выходил на площадь с постоялым двором, кабаком и лавками — одна из них была открыта, и вообще было довольно шумно. Мимо Персефония прошла четверка подвыпивших разумных: два человека, взлохмаченный упырь и сухощавый леший, все время нервно подергивавший локтями, отчего походил на курицу. С первого взгляда видно, что не местные. Понятное дело: работягам, которые обеспечивают город свежими овощами и молоком, не до полуночных шатаний.
Персефоний сделал еще несколько шагов, прежде чем осознал то, что увидел краем глаза: один из людей был тем самым, который караулил Хмурия Несмеяновича, стоя подле «Тихого приюта!». Вислоухий. Хомка, как назвал его Тучко. Хомутий, стало быть. Персефоний остановился и посмотрел им вслед, но тут же отвел глаза: упырь в их компании почувствовал взгляд и оглянулся. Упырь был, по общим меркам, молод — лет сто от силы, но Персефония он явно превосходил во всем. Пришлось сделать вид, будто он просто осматривается.
Вот незадача… Как бы ни сердился Персефоний на Тучко, смерти ему он не желал. Однако что теперь можно сделать? Звать на помощь некого, а самому соваться глупо: судя по всему, любой из этих охотников за головой Хмурия Несмеяновича мог справиться с ним. Достаточно вспомнить стычку с тем типом на заднем дворе кабака. Смертный-то он смертный, но, если честно, у Персефония не было против него ни единого шанса.
Молодой упырь замер. Простая истина вдруг открылась ему, и он понял, что свалял дурака. Даже странно было, как он не сообразил с самого начала: каким образом мог он убить того человека, если сам уже умирал? Да ведь это Тучко, воспользовавшись моментом, убил противника! И напоил Персефония его кровью. Это был противозаконный поступок, но, только получив вдоволь пищи, тело упыря смогло справиться со смертельными ранами. Тучко спас ему жизнь. А потом, видя, что молодой упырь так ничего и не понял, не стал попрекать, просто выставил вон — прогнал из всей этой скверной истории, попросив напоследок прислать вместо себя кого-нибудь поумнее.
Персефоний вновь оглянулся на четверых, шедших убивать Хмурия. Пусть у него нет шансов, это не имеет значения. Он должен был умереть прошлой ночью, и теперь уже живет в долг. А долги надо платить.
Он свернул налево, проулком вдоль постоялого двора, и огородами помчался назад, к заброшенному дому, перепрыгивая через грядки и заборы.
Внезапно перед ним вырос огромный силуэт — существо раза в полтора выше упыря с поднятой для удара рукой. Персефоний не успел ни разглядеть его, ни увернуться, он просто врезался в противника, опрокинул и обрушил на голову кулак… Удар прошел до самой земли, и только тут упырь сообразил, что под ним никого нет. То есть никого живого. Раскроенная кулаком голова оказалась пустой тыквой, а раскинутые руки — жердями. Персефоний победил пугало.
Неподалеку сонно рыкнул пес. Молодой упырь стиснул зубы и побежал дальше. Пес, проснувшись и загремев цепью, выбранился ему вслед, но не слишком злобно: чувствовал, что нарушитель уже достаточно напуган и убегает без оглядки.
Вычислить нужный дом оказалось нелегко. Миновав три или четыре участка, Персефоний остановился. Предместье погрузилось в сон, повсюду царили тишь и покой. Пришлось напрячь слух, чтобы вычленить из звуков ночи сонное дыхание обывателей, кошачью поступь, вздохи скотины в сараях…
Следующий дом определенно был пустым. Персефоний собрался перемахнуть последний забор, как вдруг уловил впереди осторожное движение. На заднем дворе заброшенного дома кто-то был.
Никто из тех четверых, если только они по-прежнему двигались шагом, не мог успеть сюда раньше него. Персефоний скользнул за малинник и там сиганул через забор, после чего стал подкрадываться к дому. Несмотря на молодость, некоторыми из упырских умений он владел — например, способен был передвигаться совершенно беззвучно.
Наконец он разглядел в тени сарая приземистую фигуру в широкополой шляпе и с бородой. Персефоний с трудом поверил собственным глазам. Гном-то что здесь делает? Впрочем, некогда рассуждать. Он напрягся, собираясь прыгнуть на гнома, как вдруг тот опять шевельнулся и тихо прошептал с заметным закордонским акцентом:
— Ти увьерен? А если он по улица побьежит?
— Малтши, турень! — послышалось в ответ с сильным забугорским акцентом. — Доннерветтер, с тапой только ф сасате и ситеть!
Персефоний вздрогнул, поняв, что чуть было не наступил на еще одного участника засады, которым оказался забугорский эльф. Эльфы не знают себе равных в маскировке, и этот, залегший под кустом крыжовника с метательными ножами наготове, совершенно сливался с землей. Если бы не словоохотливый гном, Персефонию уже пришел бы конец.
Однако пестрая же компания ополчилась против Тучко!
— Сам ти дурьень! — вскипел гном. — Если его схватят врасплюх, убьют сразу, а если нет — он побьежит по улица, и будут наши деньежки плакаль!
— Некута ему пешать по ульица! — возразил эльф. — Кто скривайся — пекай ф окорот. На ульица люпой турак поймать! А ти орьошь, как нетаресанний сфин…
— Пуркуа это я свин? — взвился гном, приподняв секиру, которую держал в руках.
— Та потому, што всье у тепя по-сфински! Кто сорфаль сасада в Тшьерний лес сфоей отришкой? Кто пропиль наши дфенатцать талероф? А ис-са кафо ми састряль в этот шутофской страна…
Тут эльф осекся.
Гном хмуро поинтересовался:
— А ти откуда знаешь, что двенадцать? У менья двадцать било… Так вот кто восемь тальеров украл!
— Я их спасайт от тфой ненаситни клотка!
— Ах ти криса…
— Не патхати!
Эльф отшатнулся прямо к Персефонию — тому пришлось упасть на землю за крыжовником и замереть. Впрочем, гном и эльф, хотя и продолжали машинально общаться шепотом, уже ничего вокруг не замечали. Первый наступал, поигрывая секирой и припоминая все новые случаи исчезновения общего имущества, второй отступал, угрожающе приподняв ножи и перечисляя примеры исключительного разгильдяйства собеседника, из-за которого они застряли в «этот шуттофской крафство».
Персефоний дождался, пока они отдалятся на несколько шагов, после чего скользнул к двери под навесом, протянувшимся между бывшим коровником и овином. Дверь была закрыта, и упырь, оглянувшись на спорщиков, стремительно вскарабкался на крышу, оттуда спрыгнул во внутренний двор и дернул ручку черного хода. Эта дверь оказалась открытой. Персефоний нырнул в пыльный мрак и очутился среди кладовых. Все они пустовали, и дверцы у них были выломаны. Вглубь дома вел узкий замусоренный коридор. Персефоний бросился по нему, крича:
— Хмурий Несмеянович, тревога!
Однако его предупреждение запоздало — в тот же миг коридор осветился отблеском ослепительной вспышки, раздался чей-то крик. Тотчас грянул выстрел и послышались звуки борьбы.
Все же нападавшим не удалось застать Тучко «врасплюх», как выразился гном. Персефоний ринулся вперед. Поворот коридора вывел его к двум большим комнатам, которые, по-видимому, служили хозяевам спальнями. Та, что слева, была завалена обломками мебели, в другой шла яростная борьба.
Один из людей лежал на пороге, второй — Хомутий — и леший с безумными глазами повисли на плечах Тучко, который пытался выдрать из рук противника пистолет. Один из стволов дымился, во втором еще оставался заряд. Положение Хмурия Несмеяновича было незавидным: леший зашел к нему сзади и, захватив шею в тиски локтевого сгиба, медленно, но верно выворачивал ему голову.
У стены под окном валялся магический посох армейского образца.
Упыря не было видно.
Прежде чем Персефоний успел сообразить, что можно предпринять, Тучко выпустил одну руку Хомутия, нашарил за поясом нож и, не глядя, всадил в бедро лешему. Тот взвыл и ослабил захват. Тучко вырвался, но вислоухий Хомутий освободил руку с пистолетом. Отскочив на шаг, он поднял оружие и взвел курок, целясь в живот.
Персефоний метнулся вперед, чтобы закрыть Хмурия Несмеяновича собой. Едва ли пуля зачарована, он слышал, что на пули и стрелы очень редко накладывают чары, потому что это обходится слишком дорого. У него получилось не только заслонить Тучко, но и сбить его с ног. Выстрел ударил по лицу пороховыми газами, пуля врезалась в ребра чуть левее сердца. Рана была болезненной, но для упыря не слишком опасной. Персефоний бросился на Хомутия прежде, чем тот рассмотрел нового противника сквозь заволокшее комнату облако дыма, отбросил к стене и обрушил на него град ударов.
Хомутий оказался послабее своего напарника, с которым поджидал Тучко прошлой ночью, сразу обмяк. Но Персефоний в запале нанес еще несколько ударов, лишь потом сообразив, что понятия не имеет, как развиваются события у него за спиной. Оставив Хомутия, он обернулся.
Леший, выдернув застрявший в бедре нож, с хриплым воплем кинулся на Хмурия Несмеяновича, однако тот, не вставая с пола, перекатился к окну и, схватив посох, направил его навершием на противника.
— Хватит, Ляс! — крикнул он. — Лучше уйди.
— Некуда идти, Хмур! — прохрипел названный Лясом лешак, медленно приближаясь. — Сам должен понимать. Я только за тобой всегда шел.
— Уйди, Ляс! Пойми ты, все кончено!
— А лес-то все горит, — шепнул ему Ляс и замахнулся ножом.
Персефоний ждал, что сейчас с навершия посоха сорвется еще одна вспышка, но Хмурий почему-то не стал убивать лешего. Вместо этого он ловко ударил Ляса ногой под колено, а когда тот упал, оглушил нижним концом посоха.
Подобрав нож, Тучко медленно встал и хмуро посмотрел на Персефония, держа посох наготове. Молодой упырь не сразу сообразил, что человек с трудом различает его в темноте, и сказал:
— Это я.
— Да уж понял, — ответил Тучко. — Вернулся, значит.
— За мной долг… — начал было говорить Персефоний и вдруг вспомнил: — Еще один должен быть!
И, едва он это сказал, его шея оказалась в жестком захвате.
— Вот оно что, — пропел над ухом высокий голос упыря. — Значит, это про тебя Жмурка сказать пытался? Ну-ну, малышок, в наглости тебе не откажешь. Ничего, мы с тобой еще побеседуем об уважении к старшим, а пока у меня разговор к твоему нанимателю. Поздорову тебе, Хмур! Что ж ты так со Жмуром неласково обошелся? Он ведь тебе вроде как не чужой…
— Кончай трепаться, Торкес, — поморщился Хмурий Несмеянович, целя посохом в голову упыря. — Если хочешь что сказать — говори, а нет — хватит прикрываться салагой, выходи, померимся силой. Как в старые добрые времена.
— Не, не пойдет, — усмехнулся Торкес. — Для начала посох в окно выбрось. А не то я твоему приятелю дурную головушку-то отверну.
— А с чего ты взял, что он мне приятель? Смерти ему я не хочу, но если придется — спалю обоих. У меня тут как раз на вашу братию заклинание припасено.
— Ох, и грозен ты, бригадир! — шутовски восхитился Торкес. — Жмура пожалел, Ляса пожалел, а тебя, гадкий Торкес, не пожалею, пришибу, как комарика, и мальчонку с тобой не помилую. Чего тянешь-то? Шмаляй!
Однако Хмурий Несмеянович, как, видимо, и ожидалось, ничего не предпринял, он просто стоял, держа в правой руке нацеленный на упырей посох, а в левой — нож.
— Ладно, бригадир, вижу, ты не расположен к разговорам. Поболтаем в другой раз. А сейчас мы с малышом тихо-мирно выйдем отсюда и прогуляемся, пока я не потеряю тебя из виду.
Он сделал шаг к двери, увлекая за собой заложника. Тучко двинулся следом. Персефоний не выдержал и крикнул:
— Хмурий Несмеянович, там еще эльф и гн…
Он не договорил: Торкес сдавил ему горло.
— Да знаю, — проворчал Тучко. — Навязался ты на мою голову, ничего по уму сделать не можешь. Смотришь — и то не видишь. Или все-таки видишь? — явно со значением спросил он.
— Ничего он не видит! — оборвал Торкес. — Ты давай без шуточек, бригадир, у меня силы хватит, голыми руками так отделаю малыша, что потом хоть купай в крови — не склеится.
Однако Персефоний понял, что видит. Произнося последние слова, Хмурий Несмеянович едва заметно качнул нож — нож был знакомый, заговоренный. Это им Жмур едва не оборвал жизнь Персефония прошлой ночью. Только как он собирается воспользоваться этим оружием? Хоть он и опытен, но в ловкости, безусловно, уступит столетнему упырю!
А Хмурий Несмеянович все смотрел вопросительно, и Персефоний вдруг понял, чего тот хочет от него.
«Нет, нет, я не смогу!» — всколыхнулась в мозгу испуганная мысль. Да и зачем рисковать? Руки Торкеса лежали так, чтобы одним движением свернуть ему шею. А это крайне неприятное и очень опасное для упыря повреждение. Гораздо проще сделать так, как велит Торкес: выйти с ним, отдалиться и…
И умереть, понял Персефоний. Торкес его не отпустит. Он может сколько угодно насмехаться над «малышком», но ведь принял же молодого противника в расчет — и отнесся достаточно серьезно, чтобы, оставив троих товарищей на улице, проследить за Персефонием, пройти огородами и появиться через заднюю дверь — как выяснилось, с роковым опозданием. И на будущее подстрахуется — не нужно ему, чтобы у Тучко был даже такой никчемный помощник.
Торкес вывел его в коридор. Еще шаг, и они покинут полосу лунного света, станут невидимы для Тучко, а если тот выйдет вслед за ними, за спиной у него могут оказаться эльф и гном, которым Торкес наверняка напомнил, куда и зачем они пришли.
Персефоний не мог кивнуть, но постарался выразить взглядом: давай.
Хмурий Несмеянович сделал еще шаг и плавным движением бросил ему нож. Персефоний перехватил оружие в воздухе…
Тотчас шея его хрустнула, он увидел краем глаза искаженное ненавистью лицо противника, но остановить движение было уже нельзя: Персефоний ударил ножом за спину, лезвие глубоко вошло в Торкеса. Оба упыря упали на пол, и тотчас коридор озарили одна за другой две белые вспышки. Послышался чей-то крик, но Персефоний уже ничего не замечал — дикая боль пронзила каждую клетку его тела, и не было ей ни конца ни края. Каждое мгновение длилось вечно и было наполнено невыносимым страданием, вне которого не существовало ничего.
Вдруг словно молния пронзила его — и лишь спустя некоторое время Персефоний осознал, что это была не новая боль, а избавление от прежней.
Шея ныла, и боязно было шевельнуть ею, но голова вновь сидела прямо. Перед глазами плясали пятна, а между ними плыло лицо Хмурия Несмеяновича.
— Везунчик ты, сынок, — завибрировал в мозгу его голос. — На-ка, хлебни.
Губы ощутили прохладу стекла, ноздри щекотнул манящий аромат исходившей паром жизни. Персефоний жадно припал к стакану и осушил его, содрогаясь от вспышек боли при каждом глотке. Ему тут же стало легче. Шевелиться после перенесенной муки не хотелось, однако взор прояснился, и он начал вспоминать, что произошло.
— А где… — прохрипел он.
— Молчи, — посоветовал Хмурий Несмеянович. — Не знаю, как вам, упырям, удается все это перенести, но голосовые связки у тебя восстановятся в лучшем случае завтра, когда отоспишься. Может, тебе еще стаканчик нацедить?
Персефоний вскинул брови.
— Или это опять незаконно? — спросил Тучко. — Смотри сам, я слышал, что вашей братии для исцеления много крови нужно.
— Только не… ценой убийства… — выдавил из себя Персефоний.
— Да жив он, жив! Почти все живы. Людей я парализовал, лешака оглоушил, эльф с гномом сами удрали. Люди теперь связанные лежат, и уж по стакану с каждого из этих идиотов ты имеешь полное право стребовать. Да, в общем, что тебя слушать? — рассердился он вдруг и удалился в комнату, откуда вскоре вернулся с полным стаканом, который поставил на пол около Персефония. — Захочешь — выпьешь, нет — пускай сворачивается.
Запах ударил в голову молодого упыря. Сейчас, немного отойдя после пережитого, он уже ясно воспринимал действительность, и чутье услужливо подсказало ему: это кровь того человека, что был парализован первым. А сначала Тучко угостил его кровью вислоухого Хомутия, у него, кстати, печень на ладан дышит и сердчишко пошаливает. Зато тот, первый, здоров как бык.
Человеческие болезни (за редким исключением) упырям не страшны, только сильно сказываются на вкусе. Здоровая кровь — деликатес… и лучше всего восстанавливает силы.
Искушение было слишком велико для неопытного, усталого, вторую ночь подряд получающего смертельные ранения упыря. Он нервно обхватил стакан пальцами и влил в себя горячую живительную влагу.
— Довольно, — прохрипел он. — Правда, этого хватит. А где Торкес? — вспомнил он.
— Слева от тебя, в углу. Сегодня в этом доме погиб только он.
— Я… убил?
— Натурально, — подтвердил Хмурий Несмеянович. — Опередил меня. Из всей честной компании именно его я собирался отправить на тот свет без разговоров.
— А почему остальные…
— Да что я, зверь какой, в конце концов? — Тучко выпрямился и отвернулся, но, помедлив, все же ответил: — Они все мерзавцы и ублюдки, почти как я, только все-таки немного похуже меня. Каждый из них заслуживает смерти. Но они — мои солдаты. Моя бригада. Понимаешь?
— Нет, — вздохнул Персефоний и закашлялся.
— Ну и слава богу, незачем тебе, — кивнул Хмурий Несмеянович. — Нам придется уходить отсюда, — сменил он тему, — так что на долгий отдых не рассчитывай. Сейчас я соберу вещи и двинем, а то Гемье и Васисдас остальных приведут. Гном и эльф, — пояснил он.
Персефония больше заинтересовало иное.
— Остальных? — сипло переспросил он, потирая саднящее горло. — Сколько их у тебя в бригаде?
— Гораздо меньше, чем было когда-то, — хмуро ответил Тучко и, вернувшись в комнату, стукнул крышкой сундука и зашуршал тряпьем.
— А Жмур? — спросил Персефоний. — Тоже из бригады?
— Тоже. Да лежи ты спокойно, отдыхай, пока можно! — прикрикнул Тучко.
Персефоний и так уже чувствовал, что пора замолчать. Не из-за горла, хотя и из-за него тоже. Но было в интонации Хмурия Несмеяновича что-то особенное, и он должен был узнать, что именно.
— С этим Жмурием связано что-то еще, верно? Он не просто соратник?
Хмурий Несмеянович не спешил с ответом, и Персефоний уже решил, что ничего не услышит, как из комнаты донеслось приглушенное:
— Он мой брат.