Граница графства, а ныне государственная граница рассекала надвое село, которое издавна именовалось Старосветское. Столь необычная демаркация объяснялась давней тяжбой двух помещиков (как писали в новейших учебниках истории, упертого продажного монархиста и стойкого накручинского ультрапатриота), которая так и не завершилась к тому моменту, когда Кохлунд стал независимой державой. Победун для виду поскрипел зубами, но усугублять положение не стал, только переименовал доставшуюся сепаратистам половину села в Новосветское.

Селу повезло: благодаря родственным связям, Новосветское активно процветало за счет контрабанды. Вице-король был доволен: чиновников он сам туда назначал и получал хороший процент.

Ходили слухи, что госпожа Дульсинея, позавидовав, спешно обзавелась родней в Новосветском, переженив на тамошних девках каких-то семиюродных племянников, и, таким образом, вошла в долю, но ей не повезло, когда она попыталась полностью подчинить себе доходное местечко. По ее инициативе село было предложено превратить в город Новосветск. Она уже подготовила команду градоправителя — кружево родства и кумовства — и выбила из казны большие средства, как вдруг господин Перебегайло, которому вроде бы никто не сказал, что затея с городом проводится всерьез, спроста взял да эти средства и растратил. Получился некрасивый скандал, Перебегайло, говорили, даже каялся, но города уже не получилось, а между двумя лидерами суверенитета углубилась трещина взаимной неприязни.

Немым и косвенным свидетельством правдивости этих слухов лежал в придорожной канаве красиво написанный, но уже выцветший и облупившийся щит с гербом несостоявшегося города (дружески протянутой белой руки на зеленом поле), его так никогда и не прозвучавшим девизом («Да не оскудеет рука дающего») и названием «Новосветск».

А выглядело село жутковато.

Повсюду зияли пустыри, образовавшиеся на месте вырубленных грушевых и вишневых садов, часть их была застроена складскими срубами и поспешно возведенными бараками. Кругом сновали разумные всех мастей, везде что-то таскали и переносили, упаковывали и рассортировывали. Кричали приказчики, ругались мастера, ворчали работники, но ни на миг не прерывалась деятельная суета. Стучали молотки, гремели колеса, над крышами сновали ковры-самолеты.

Дома стояли словно растерянные: и бедняцкая халупа, и зажиточная усадьба не были застрахованы от срочной скупки или реквизиции. Впрочем, хоромы поприличнее оставались жилыми — только вместо степенных дремучих помещиков там обитали теперь чиновники. Чиновники были шустрые, быстроглазые, рассыпчатые — чисто горох: куда ни глянь, везде они; а иные напористые, похожие на сорвавшийся в атаку уланский полк. Над многими домами виднелись розовые флажки двух видов: на одних красовался репейник, на других — коса-литовка.

Брика протиснулась на площадь, разделенную надвое шлагбаумом, по обе стороны которого бдели солдаты двух государств. Трое пассажиров притягивали взоры — и немудрено, престранная то была троица…

Яру с маскировкой пришлось труднее всего. Одного переодевания в китель, взятый в схроне (вместе с кладом лежало кое-какое вооружение и комплекты обмундирования), не хватило. С самого утра берендей, позаимствовав у жены гребешок «Ивушка» («Сам себе парикмахер» — наращивает волосы, не делая их хрупкими!), начесывал себе бакенбарды и усы с подусниками, однако лицо его упорно оставалось слишком открытым и честным. Пришлось, в конечном счете, напустить зверовидности. Будучи опытным оборотнем, Яр зафиксировал на лице начальную стадию трансформации, при которой медвежьи черты едва начали проступать из-под человечьих. Результат превзошел ожидания: над погрузневшей фигурой образовалась наигнуснейшая рожа, в которой читались жадность, жестокость, хитрость и вместе с тем ограниченность — в общем, несомненный облик существа той породы, которая обильно разрастается на покупных чинах.

Блиска управилась в пять минут: немного косметики, немного чар и недюжинный артистический талант вмиг превратили ее во властную аристократку, словно бы даже и ростом повыше и уж на прежнюю мягкую русалку никак не похожую. Персефонию и вовсе трудиться не пришлось. Правда, идея маскарада ему не очень понравилась. Он был согласен с тем, что анонимность в их предприятии будет отнюдь не лишней, однако избранные типажи, на его взгляд, выглядели слишком уж опереточно.

И вот к границе подъехали речная дворянка в простонародном платье, генерал в потертом солдатском кителе без знаков различия и некто молодой, подтянутый, донельзя загадочный в своем щегольском костюме и шляпе пчеловода с опущенной на лицо сеткой. Сразу видно: серьезные господа инкогнито!

Из крайней избы, реквизированной под нужды таможни, выбежали два пухлых чиновника в недозастегнутых мундирах. У одного был перебинтован палец.

— Куда? — кричал один.

— Зачем? — вторил ему другой.

Яр приподнялся, сидя на козлах, и гаркнул таким командирским голосом, что оба невольно присели:

— Эт-то как понимать? Где все? Что за бардак?

— Где — кто? Бардак — где? — спросили чиновники.

— Ага! — загремел Яр. — Вот как вы исполняете… Вам уже на кабинет вице-короля плевать? Р-распустились! Ничего, голубчики, уж вы за это ответите!..

У Персефония зазвенело в ушах. Имперские солдаты собирались по ту сторону шлагбаума, чтобы насладиться бесплатным зрелищем.

Чиновники переглянулись с недоумением и страхом. Один поспешил на всякий случай подобострастно заверить:

— Ваше …ство! Всеми силами! Живота не пожалеем!

А тот, что с забинтованным пальцем, попытался застегнуть пуговицы, не преуспел и проблеял:

— Виноваты, ваше превосходительство, не были предупреждены!

— Что?! — взвился Яр и разразился потоком угроз, в котором рефреном звучало что-то вечное, вроде: «Не потер-р-рплю!» (в чем так и слышалось старорежимное «Запор-р-рю!») — но чиновник с больным пальцем слушал уже спокойнее, смекнув, что настоящая вина лежит на тех, кто не доставил вовремя указ, распоряжение, директиву или какую там еще чертовщину могли придумать наверху.

Пока тот, что со здоровыми пальцами, трясся и заверял, что он «всеми силами», этот уже исхитрился вставить словцо:

— Разрешите известить?

— Кого ты теперь извещать собрался, пустая твоя башка? Запороли дело, теперь извещать мне тут будешь!

— С вашего дозволения, ваше превосходительство, нам только приказ отдайте, а уж я мигом, можете положиться на сэра Добби!

— На какого еще сэра? — опешил берендей.

— На меня, с вашего превосходительнейшего дозволения, — пояснил чиновник.

В речи его не было ничего чужеземного, и физиономию он имел совершенно отечественную; почему-то это несоответствие с заявленным титулованием чуть не выбило Яра из образа. Персефоний нагнулся к берендею и со значением произнес:

— Сэр Добби, господин генерал, тот самый.

Берендей взял себя в руки и протянул:

— А, тот самый! — Так, что слышалось: «Как же, голубчик, все про тебя известно, о чем ты даже сам не догадываешься».

— Так я, с вашего дозволения… как прикажете известить?

— Ну, черт с тобой, сбегай извести: дипломатическая акция государственного значения.

— Тема мероприятия? — уточнил «сэр» Добби.

— Бросание свысока клятым имперцам исторической фальсификации.

— Уяснил, — кивнул чиновник и умчался со скоростью, какой трудно было ожидать при его телосложении.

Оставшийся в одиночестве товарищ его побледнел еще больше под суровым взглядом берендея.

— А… позволите ли… надо ведь и начальство известить? Пана атамана-то…

— А этот, Добби, кого же тогда извещать побежал? — удивился Яр. — Не начальство разве?

— Ну как же, — замялся чиновник. — Сэр Добби у нас, как бы сказать, сторонник другой партии… В каковой состоят, если дозволите сообщить, пан голова, пан распорядитель, Кальяна Дурьевна, Манья Асфиксевна… Много их тут развелось, ваше превосходительство! Но я-то за табельное начальство всей душой…

— Чтоб в минуту, — зарычал берендей, — весь наличный состав двумя шеренгами от того столба до старшего по званию — бегом-живо-марш!!

Чиновника со здоровыми пальцами как ветром сдуло. Яр исподтишка подмигнул Персефонию.

Не в минуту, но около того приказ таинственного «генерала» был исполнен, и наличный состав выстроился в указанном порядке — за тем исключением, что пан атаман на столб равняться не пожелал, а приблизился с лицом, исполненным подозрения. За ним семенил чиновник, уже полупридушенный всеми своими блестящими пуговицами, только теперь у него была наспех забинтована рука.

— Они это, сэр Бобби? — полголоса уточнил пан атаман.

— Так точно-с, ваше благородие! И бабенка ихняя-с… И экипаж-с.

Пан атаман окинул пронзительным взглядом непрезентабельные одежды Яра и Блиски, запнулся на щегольском костюмчике упыря и уже хотел было попросить документы, как Яр напустился на него — вполголоса, но оттого еще более страшно:

— Тебе что, сукин сын, погоны надоели? Или политику графства неправильной считаешь? А уж не с умыслом ли ты политическую акцию коту под хвост пустить решил?

— Па-азвольте, сударь, не имею чести вас…

— Про честь твою давно доложено, а про то, что имеешь, еще будет разговор, — пообещал Яр — туманно, если судить со стороны, но для завзятого мздоимца вполне однозначно. Подкосив, таким образом, его дух, берендей развил успех, рявкнув: — Да ты знаешь ли, кому свинью подкладываешь? — И, обернувшись к Персефонию, произнес: — Господин Ковырявичус, соизвольте…

Упырь небрежным движением вынул из кармана казначейскую грамоту с печатью беспредельности, Яр почтительно принял ее и сунул под нос полковнику. На взгляд Персефония, это была самая уязвимая часть плана: ну с какой стати таможенному офицеру трепетать перед бумагой из казначейства? Однако печать беспредельности сделала свое дело, и полковник затрепетал.

— Милостивый государь! Ваше прево… Да как же? Вы только скажите…

— Быстро весь наличный состав — на разгрузку ящиков с музейной маркировкой! — приказал Яр. — И чтобы непременно насмешливые лица сделали! Сейчас будем имперцев позорить.

Блиска за это время успела переговорить с имперскими пограничниками, поэтому, когда кохлундцы выставили ящики перед шлагбаумом, со стороны смежной державы уже прибыло начальство. Шлагбаум подняли. Сухонький полковник с глубоко посаженными недоверчивыми глазами откровенно растерялся.

— Не сочтите бестактностью, господа, но неужели вы вот так, даром, расстаетесь со знаменитой коллекцией?

— Натурально, даром, — грубовато ответил берендей. Он теперь спешил чрезвычайно, понимая, что каждая лишняя секунда может отрезвить кохлундских пограничников.

— Без всякой выгоды для себя?

— А если бы с выгодой, вам было бы легче?

— Это было бы понятно.

— Ну, так я с удовольствием оставляю вас в недоумении, а мне пора.

Он подозвал пана атамана и рыкнул:

— Только посмей сказать, что у тебя и речь не готова! — Пан атаман сказать не посмел, только выразил мимикой: нет, не готова… — Так. Стало быть, высокое идейное содержание акции — это тебе так, баран начихал?

— Разрешите искупить вину кровью? — выдавил пан атаман.

— Как ты собрался это сделать в мирное время?

— Подожду войны!

— Идиот…

Тут вдруг под руку подкатился «сэр» Бобби.

— Не судите его строго, ваше превосходительство, по лености природной категорически не способен к отправлению служебных обязанностей, назначен по медосмо… то есть по недосмотру. — Все воззрились на него в недоумении, по шеренгам пограничников пробежал неприличный смешок. — Разрешите приступить к исполнению обязанностей и.о. пана атамана на неопределенное время?

— Что ты плетешь? — воскликнул пан атаман.

Однако «сэр» Бобби и виду не подал, будто замечает его.

Преданно глядя в глаза берендею, он заявил:

— Дайте тему — и спокойно слушайте речь! Сэр Бобби не подведет.

Яр сделал вид, что готов сменить гнев на милость.

— Кхм… ну, потрудись на благо независимости! Тема: простые кохлундские труженики обнаруживают историческую фальсификацию и гневно бросают ее в лицо клятым имперцам.

— Замечательная тема, ваше превосходительство! — просиял «сэр» и потер руки, забыв, что одна из них забинтованная. — На такие темы надо романы писать! Политически грамотному разумному по такой теме пройтись проще, чем собаку раздразнить. Извольте заслушать!

Обогнув онемевшего от такой наглости пана атамана, он выскочил в пространство между двумя шеренгами и понес:

— Кохлундцы! Братья! Каждый из вас в сей знаменательный час задается вопросом: каков высокий ультрапатриотический смысл события, свидетелями которого мы стали? Прекрасный вопрос, сограждане, и прекраснее может быть только ответ на него, ибо высокий ультрапатриотический смысл события, свидетелями которого мы стали, по прозорливому замечанию нашей всенародно любимой заступницы госпожи Дульсинеи…

Под звуки бравой ахинеи Яр, Персефоний и Блиска сели в брику и покатили прочь. «Сэр» Бобби отскочил с дороги и проводил отъезжающих оторопелым взглядом, однако речи не прервал ни на секунду.

Лошади весело влекли облегченную брику, однако выбраться из Новосветска оказалось неожиданно сложно. Село бурлило. Здоровая коммерческая сеута сменилась нездоровой политической. Обитатели центра контрабанды, словно шальные, забросив доходные дела, бегали из дома в дом, мельтеша под самыми копытами и пугая лошадей криками:

— Власть! Приехали! Ховайте!

Что «власть»? Кто приехал? Для чего прятать? То ли из брики не все было слышно, то ли местные понимали друг друга с полуслова, но с облучка все это смотрелось сущим бедламом.

Но вот донеслось откуда-то внятное:

— Верное дело, сэр Добби уже доложил кому надо! Манья Асфиксевна уже слегла, а Кальяна Дурьевна готовит подарки новому пану атаману, и сэр Добби ей уже присоветовал компрометирующую косу распустить…

По-видимому, «власть — приехали — ховайте» означало примерно следующее: власть поменялась, потому что приехали посланцы Викторина I Победуна, а потому сторонникам госпожи Дульсинеи нужно срочно ховать, а что — они сами хорошо знают.

Потом повстречался и сам «сэр»: он торопливо шествовал в окружении изрядной толпы, ловящей каждый звук его речи. Завидев брику, он тотчас ткнул в нее забинтованным пальцем, и теперь каждый встречный считал своим долгом поклониться проезжающим и произнести что-нибудь вроде:

— Слава вице-королю!

Или:

— Да здравствует гетман!

Кое-кто второпях или с непривычки выдавал что-нибудь наподобие:

— Народ с его вице-гетманством едины!

Флажки с косою повсюду срывали, а флажки с репейником поднимали повыше; несмотря на жаркий день, над многими трубами закурился дымок, понесло горелой бумагой; а один гражданин, в широченных шароварах с розовой подпояской, даже гаркнул:

— Позор Дульсинее! — Но тут уж сразу видно: перестарался, на него многие посмотрели с осуждением — мало ли, как оно завтра повернется.

«А ведь повернется, и уже сегодня, — подумал Персефоний. — Ведь там-то, на площади, другой „сэр“, видев казначейский бланк, вывел прямо противоположное. — Ему вспомнилась Ссора-Мировая, и сделалось тоскливо. — Тут может почище выйти, чем у Дивана Дивановича с Диваном Некисловичем. Там по глупости, а тут за деньги!»

— Хоть бы они колотить друг дружку из-за нас не кинулись, — промолвил упырь, глянув на берендея в робкой надежде, что тот скажет: нет, ну что ты!

Но пчеловод ответил:

— Обязательно кинутся. Не сегодня, так завтра. — И в глазах его промелькнуло что-то бригадирское, когда он добавил: — Только мы-то тут при чем?