Вечером того дня, когда Эргоном был принят в команду Перебегайло, его соратник Гемье стоял в кругу злых герильясов и с ножом у горла отвечал на их вопросы. Верней сказать, молол чепуху, поскольку сам ничего не понимал и разъяснить ничего не мог.

Все началось с того, что вскоре после Шинельина леший Ляс отделился от отряда соратников. Сделал он это молча и без видимой причины, однако к странностям Ляса давно уже привыкли: все знали, что он малость не в себе. Да и некогда было думать про лешего, ибо в тот момент еще никто не верил, будто бригадиру удалось обмануть преследователей.

Однако время показало, что герильясы ошиблись. Тогда решено было разделиться: одной группе предстояло вернуться в Шинельино, осматривая боковые тропки, остальным — проверить окрестные хутора и дорогу на Ссору-Мировую. Больше крупных селений поблизости не было, и в случае неудачи оставалось только идти на Майночь, хотя настойчивость, с которой Хмур велел Дакакию Зачтожьевичу передать своим преследователям название этого города, вроде бы говорила о том, что Майночь — единственное место во всем Кохлунде, где искать его нет смысла.

Впрочем, понять ход мыслей Тучко уже никто не дерзал.

Только когда делились на группы, обнаружилось исчезновение Васисдаса, но оно привлекло к себе еще меньше внимания, чем уход Ляса. Хотя герильясы и воевали бок о бок с иностранными наемниками, это почему-то никогда не способствовало рождению между ними взаимных симпатий. Несмотря на ощутимую пользу, которую приносило звено Эргонома, и строгость Тучко, не желавшего видеть в своей бригаде и тени раздора, между накручинцами и иностранцами установились довольно прохладные отношения. «Сукупо телофые», — как выражался Васисдас, вполне ими удовлетворенный.

Гемье его взглядов не разделял, но, пока эльф находился рядом, согласен был терпеть такие отношения. А сейчас он среди бывших сослуживцев чувствовал себя почти как в пустыне. Он ехал со всеми, ночью стоял в свой черед на часах, но с ним никто и словом не обмолвился со времени ухода из лионебергских предместий.

И вот сегодня на гнома наконец-то обратили внимание…

Группы сошлись в заранее условленном месте и, обменявшись сведениями, убедились, что избыток немногим лучше недостатка: на сей раз аж две группы решили, что обнаружили след Тучко.

Один из них уводил с дороги на малоезжую тропку невдалеке от Шинельино — в точности как и предполагали те, кто подозревал, что бригадир, вполне возможно, выманил сослуживцев из Лионеберге, а сам сделал крюк и вернулся в столицу, и теперь посмеивается над ними, спокойно занимаясь своими делами с этим странным малахольным упырьком, который вообще невесть что делает рядом с Хмуром.

Другой след тоже заставлял задуматься. Некий хуторянин приметил на шляхе внушительных размеров брику, по описанию вроде бы в точности такую, какая увезла бригадира со двора «Трубочного зелья» и в какую грузили припас домовые Дакакия Зачтожьевича. Сей экипаж хуторянин видел издалека, так что уверенности не было, но вот что настораживало: это произошло совсем близко от тех мест, где в недавнем прошлом ходили контрабандисты, доставлявшие бригадам герильясов снаряжение из-за границы.

«За бугор уходит! — решила часть преследователей. — Наплевал на все, вещички собрал и подался прочь».

— А два миллиона скульденов? — сомневался Плюхан.

— А то ты нашего Хмура не знаешь! — возражали ему.

— Наверняка у него еще что-то было припрятано, — заметил, усмехаясь, Дерибык. — Как раз на случай, если придется пару лет где-нибудь пересидеть, а потом спокойно в одиночку вернуться за кладом.

Версия была вполне правдоподобной, она даже позволяла предположить, что «малахольный упырек» — связной у контрабандистов.

Разгорелся спор — яростный и без фактов, подогреваемый мучившим всех предположением, что Хмур за то время, пока его никто не видел, успел поднять клад, перепрятать и даже договориться о его продаже. И вот тут-то Гемье, на свою беду, подал голос:

— Врьяд ли…

Привычный к тому, что его не замечают, он ни к кому не обращался, просто подумал вслух, однако герильясы, разозленные усталостью и неудачами, гнома услышали, немедленно его обступили и стали допытываться, что он имел в виду. Гемье сослался на мнение Эргонома, который предположил, что Тучко просто бродил где-то в глуши, пока остальные бригадиры хлопотали о медалях и вознаграждениях, но ему не поверили.

Заодно и Васисдаса припомнили. «Закордонской морде» приставили к горлу нож и потребовали сообщить, куда это, так ее разэдак, подевалась «морда забугорская».

— Он ушель следить за льешим, — быстро сообщил гном.

— На кой шут ему это понадобилось? — процедил сквозь зубы Дерибык. Он нервно вышагивал взад-вперед по поляне, еле слышно взрыкивая, нечесаные волосы на затылке то и дело становились дыбом. — Ляс — психопат! Я вот думаю… — Он резко остановился и нагнулся к гному, обдав того острым запахом хищника: кажется, волколак и впрямь был готов сменить ипостась в любую минуту. — Я думаю, Васисдас что-то знает про Хмура.

Стоявший за спиной Оглоух — именно в его руке был нож, который сейчас находился между бородой Гемье и его горлом, — легонько тряхнул гнома.

— А? Что скажешь, морда закордонская?

— Если так, он мне ничего не сказаль, — безуспешно стараясь сохранить спокойствие, ответил тот. — Он вскорье после Шанельино сказаль, что ему не нравится, куда делся леший, и все, и ушель…

— Что он там бормочет? — скривился Плюхан. — Сушь в песок, никогда не мог разобрать его речь. Оглоух, расшевелил бы ты его!

Водяной действительно не очень хорошо видел и слышал в воздушной среде, но не настолько плохо, это Гемье прекрасно знал. Просто не мог отказать себе в удовольствии позлить закордонца. Будучи сугубо идейным борцом, он особенно не любил наемников.

— Я не знаю! — как можно громче и отчетливее произнес гном. — Он ничего не сказаль, просто ушель! Ви правда думаль, что я не ушель би с ним, если би зналь?

Водяной, на сей раз отлично разобравший речь «закордонской морды», навис над ним, крича:

— Кончай сушить мне жабры, моллюск придонный! О чем вы в «Зелье» с Эргономом говорили? Что он вам сказал?

— Ничьего! Честное слово, у Эргонома свои дела в Лионеберге, большие дьела…

— По-моему, врет, — с шутовской серьезностью предположил Оглоух. — Давай я его побрею?

— В смысле — ты думаешь, бритые гномы становятся правдивее? — усмехнулся Эйс Нарн, сидевший в стороне с аристократически (при жизни этот упырь был глотвийским бароном) безмятежным видом.

— Не, не думаю, — отозвался Оглоух. — Просто выглядеть будет прикольно.

— Все бы вам шуточки шутить, щучья отрада, — разозлился на них Плюхан. — Вы забыли, господа, что сейчас решается будущее! Когда мы поднимем бригадные клады, у Кохлунда будет достаточно средств, чтобы привлечь новые силы для продолжения освободительной борьбы! По рекам и берегам родной Накручины пронесем мы знамя независимости, и гулкая поступь свободы взволнует воды и сотрясет сушу! Судьбы мира ждут нашего решения, а вы — обсуждаете, брить ли гнома! Лучше бы ты, Эйс, взялся за него по-своему…

— Ну что ты, Плюхан, я не умею развязывать языки, — возразил упырь. — Когда я берусь за разумного, как ты сказал, «по-своему», я делаю это не для того, чтобы что-то узнать.

— До сих пор это нам не мешало расспрашивать пленных между твоими трапезами.

Гемье, не прекращающего обливаться холодным потом, бросило в жар, когда он представил, что его все-таки отдадут Нарну. Проклятый кровосос исповедовал особую диету, по которой пища в момент трапезы должна находиться на пике страдания.

«Не важно, кого есть, — говаривал Эйс. — Важно — как есть. Даже больная крыса становится деликатесом, когда вынимаешь из нее нутро…»

Гемье и раньше-то мутило от этих разговоров. Странно даже: ни крысы сами по себе, ни чье бы то ни было нутро никогда не портили ему аппетита, а вот в соединении с Эйсом превращались в столь своеобразную пищу для воображения, что ее скорее следовало бы называть рвотным.

«А ведь и впрямь кончится тем, что отдадут меня ему, — подумал гном. — Они же мне не верят… Будь проклят этот леший, будь проклят Васисдас, будь проклят Эргоном…»

— Он еще про мьед говориль… — пролепетал он.

— Что? — наклонился к нему Плюхан.

— Про мьед…

— Про мед? Эргоном говорил вам про мед?

— Не Эргоном… Васьисдас говориль…

— Отдай коротышку Эйсу, — мрачно посоветовал Дерибык. — Иначе я его разорву.

— Я правду… Я не знаю…

— О боже, с ума сойти можно, — хихикнул Плюхан и нервно почесал едва видневшиеся за ушами жабры. — Мед? Леший с эльфом забыли про два миллиона скульденов и пошли за медом? Ха-ха-ха!

Дерибык посмотрел на водяного с некоторым сочувствием.

— Я сразу говорил: не нужно никакой мороки, — вздохнул он. — Нужно было прямо на место идти.

— Да брось ты, сколько уж разов говорено! — откликнулся Оглоух. — Пока мы на хвосте у бригадира, он и близко к Купальскому лесу не подойдет.

— Что-то не бросается в глаза, будто мы, как ты выразился, «сидим на хвосте у бригадира», и это не потому, что мы не блохи, — сардонически хмыкнул волколак. — Хмур от нас ушел — факт. Надо уже кончать эту глупую беготню и идти к Купальскому лесу. Рано или поздно он туда придет… тогда и доверим его заботам Эйса, если не захочет делиться по совести.

— А сколько его ждать придется, ты не думал? — подал голос Хомутий, который заслушался и опять забыл помешать варево в котелке, о чем ему тут же и напомнили на удивление дружным хором. Даже вечно тихий Зазряк Пропащенко не удержался от замечания. Однако Хомутий не унимался: — Что, скажете, не прав я? Хмур такой — может, еще год не придет! Может, пять лет! Кто когда знал, что ему в голову стукнет?

— Тут ты прав, старина, — согласился Дерибык. — Но если по твоей милости мы опять будем жрать горелую кашу, правота тебя не спасет. Учти, я всерьез подумываю о перемене рациона, благо и луна подходящая… Да, это правда, — сказал он, обведя взглядом герильясов. — Чего от Хмура ждать, никогда наперед не угадаешь. Одно мы все точно знаем: он упрям как черт. И победить его можно, только переупрямив. Если он поймет, что до клада не доберется иначе как поговорив с нами, сдастся. А если мы будем его гонять — того гляди, психанет и сунется под пулю. Тем более что некоторые из нас совсем не прочь оказать ему такую услугу, — добавил он, оглянувшись на Жмурия.

Брат бригадира молча сидел в стороне с безучастным видом, но при этих словах шевельнулся и поднял на соратников опухшие от недосыпания глаза.

— Это правда, — проворчал он. — После Лионеберге счетец к нему у меня вырос. Если бы вашей кровью отпаивали сопливого упыришку, вы бы меня лучше понимали. Но я уже давал слово: не раньше, чем клад поднимем. А Торкеса с нами больше нет, спасибо бригадиру. Так что не переживайте…

— Из-за тебя я, так и быть, переживать не стану, — ответил волколак, всем тоном давая понять, что переживать он не будет не потому, что поверил Жмурию, а потому, что не собирался спускать с него глаз. — А вот из-за самого Хмура… Короче: переупрямить его надо!

— И заодно выяснить, на месте ли клад, — вставил Эйс Нарн. — Хотя возможно, это нам поведает наш низкорослый друг, — добавил он и указал на Гемье, который уже начал втайне надеяться, что про него забудут, ради чего старался даже не дышать лишний раз. Глотвийский дворянин выпрямился и потянулся, буравя гнома бросающим в дрожь взглядом. — Оглоух, дружок, подведи-ка его ко мне, — попросил он. — Я, пожалуй, и правда задам ему пару вопросов.

— Только побыстрее, — поторопил идейный Плюхан. — Клянусь своей старицей, Эргоном неспроста отпустил с нами своих подельников, а сам не поехал. Ему точно что-то известно про Хмура…

— Ох-хо-хонюшки! — донеслось из-за спин.

Все невольно обернулись, даже Гемье скосил глаза туда, откуда послышался тонкий голосок Шароха. Маленький полевик в огромном картузе и ватной телогрейке лежал под деревом и пожевывал травинку, глядя на звезды, сверкавшие над поляной.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Плюхан.

— Я хочу сказать: отстаньте вы от гнома. Видно же, что он ничего не знает.

— Это с чего ты решил? — поинтересовался Дерибык.

— Да с того и решил, что он дурак. Надеюсь, с этим ты согласишься и не станешь уточнять, почему я так полагаю?

— Мало ли, что дурак! Эргоном что-то задумал и оставил этим двоим четкий приказ — вот и нужно узнать какой, — сказал волколак.

— Ну откуда у Эргонома мог быть четкий приказ? — спросил полевик и сел, опершись спиной о ствол. — Вы что, забыли, что это он обнаружил Хмура в трактире? Если у него какие-то планы, зачем же он тогда нас позвал? Нет у него никаких планов. И в Лионеберге он остался, потому что всегда мечтал о делах, рядом с которыми наш клад — мелочовочка… И вообще, я про другое сейчас. Я про мед.

— И ты туда же? — воскликнул Плюхан.

— Да нет, думаю, туда же уже поздно соваться, — серьезно ответил Шарох. — Просто с медом все понятно, но чтобы понять, надо мозги иметь, а их у гнома отродясь не было. Так что отстаньте от него и давайте делом займемся.

— Каким делом? Что тебе понятно? — зарычал Дерибык. — Не морочь нам голову, мелочь пузатая, говори толком!

— А сам мозгами пошевелить не хочешь? — невозмутимо полюбопытствовал полевик. — Хотя бы вспомни, что у эльфа нюх не хуже, чем у лешака. Кстати, мог бы и ты учуять, это уж нам, сирым, не дано… Ну, ничего на ум не приходит? Эльф за лешаком пошел, когда учуял запах меда — и, как видно, что-то там себе сообразил. А где мы мед в последний раз встречали?

— Чтоб у меня хвост облез… — прошептал Дерибык, видимо и впрямь что-то смекнув.

— Что, и ты теперь начнешь загадками говорить? — спросил Плюхан, уже заметно беспокоясь.

— Какие загадки? — расхохотался Дерибык. — Все на виду, прав мелкий! Экий я дурень… Медом пахла та повозка, на которой Хмур из «Трубочного зелья» ушел!

— И были в той повозке трое, — добавил Шарох, жестикулируя травинкой, как сигарой. — Сам Хмур, малахольный упырек из Лионеберге и возница. А в Шинельино возницы уже не было.

— Потому что он раньше сошел, — подхватил Дерибык. — Ай молодца, мелкий! И ведь правда же, чуял я этот мед, а не смекнул…

— Да что ты не смекнул? — теряя терпение, воскликнул Плюхан.

— Что братец мой решил-таки взяться за клад, — объявил Жмурий. — Черт, все сходится…

— Что сходится? — спросил Оглоух, выпрямляясь и убирая нож от глотки Гемье.

Гном немедленно шатнулся в сторону. Бежать! Однако ноги не держали, а кроме того, он с удивлением обнаружил, что ему страсть как хочется дослушать объяснение всех этих медовых загадок.

— Брика, пахнущая медом, конечно, принадлежит пасечнику, — ответил Дерибык. — Какой-то пасечник помогает Хмуру смыться у нас из-под носа, потом они едут за город и расстаются подле Шинельино, причем пасечник отдает повозку и уходит пешком, а Хмур вместе со своим странным упырьком едет дальше — и зачем-то ясно дает нам понять, что намерен удирать именно в этой повозке. И когда мы доходим до места, где они расстались, Ляс по запаху отправляется вслед за пасечником, а не за Хмуром!

— Причем Ляс — единственный, кто видел пасечника в лицо, — вставил Шарох.

— Верно! — кивнул Дерибык. — Кстати, сразу можно было догадаться — помните, как он летел с повозки, когда ему возница в лоб двинул? У кого еще столько силы, как не у берендея?

— Эй, да вы, никак, думаете, это был Яр? — насторожился Оглоух.

Все еще не ухвативший нить рассуждений Плюхан поглядел на него с горечью, но промолчал.

— Если бы мне сразу пришло в голову принюхаться, я бы мог сказать точно, — ответил волколак. — Но Ляс ни секунды не сомневался, по чьему следу идти, сразу решил, кто важнее.

— И вот мы теперь шатаемся по графству, догоняя брику, — добавил полевик, — заодно тратим время, злясь друг на друга, препираясь и пытаясь добиться очевидных ответов у тупого гнома…

— В то время как Яр, вероятнее всего, уже пришел в Купальский лес, — закончил начавший понимать Эйс Нарн. — Похоже на правду…

— Да каким местом похоже? — возопил Плюхан, обнаруживший, что рискует остаться в полном одиночестве: даже в глазах Зазряка мелькнул проблеск понимания. — Что, по-вашему, он встретил Яра и вот так взял и выложил ему, как поднять клад?

— Во всяком случае, если он еще способен доверять, то только Яру, — сказал Дерибык.

Тут водяной не нашел возражений. Хотя он не любил берендея за отсутствие, как он уверял, твердой идейной позиции, не признать очевидного было нельзя: Яр доверия заслуживал.

— Все равно, — проворчал Плюхан. — Что же выходит: повозка у него, а клад поднимать Яр пошел?

— Такой бугай и в одиночку все перетаскает, — отмахнулся волколак.

— Но ведь не за час же! — оживился Плюхан, разом избавившись от сомнений. — Да и берендей не птица… Мы еще можем успеть! Уговорим Яра, а если нет — что ж… Главное, от продажи произведений искусства мы получим достаточно денег, чтобы продолжить борьбу, и благодарные потомки еще высекут наши имена золотыми буквами на мраморном пьедестале Незалежности, который…

Обычно Плюхана, по молчаливому согласию, не перебивали. Но сейчас Жмурий не стал дожидаться, пока водяной завершит нанизывание красочных образов на прямую, как палка, нить своих помыслов, и сказал:

— Ни черта нам не достанется, если Хмур нас опередит. Есть у меня одно подозрение… Кто-нибудь из вас замечал у него на левой руке такую золотую висюльку?

— Вроде той? — уточнил Шарох, выплюнув травинку.

— Или ту же самую. Я уж в тонкостях не разбираюсь.

— Ты правда думаешь, что он это сумеет? — нахмурился полевик. — Заклясть клад упырем — это сложно.

— Заклясть человеком тоже непросто, а это он уже делал, — ответил Жмурий. — Чары все-таки похожие. Главное — это объясняет, для чего он таскает с собой упырька. Водит нас кругами, а заодно настраивает на него артефакт.

— Стало быть, скульдены себе, коллекцию — в новое место? — оскалился Дерибык. — А что, это на него похоже. Если мы вокруг клада крутиться не будем, он и десять лет прождет без труда, прежде чем возьмется музейное добро толкать…

— Значит, Яр сейчас тем и занимается, что перепрятывает содержимое тайника, — согласился полевик. — Пока мы тут дурью маемся…

— Верно мыслишь, мелкий, — кивнул волколак. — Эй, Зазряк! Чего сидишь, запрягай лошадей! Хомка, выбрасывай свое варево, сухарей и в седле погрызем. Ну что, Плюхан, командуй! — предложил он, отдав распоряжения.

С некоторых пор водяной вбил себе в голову, что как самый сознательный он обязан взять на себя командование остатками подразделения — и, самое удивительное, никто не стремился развеять его иллюзии. В способности этого фантастического сброда приходить к какому-то безмолвному соглашению и даже прощать чьи-то слабости чудились остатки бригадного духа, созданного Хмурием Несмеяновичем.

«А все-таки бригада уже не та», — грустно думал Гемье, сидя в стороне и наблюдая за спешными сборами.

Поначалу почти все эти разумные были вполне убежденными бойцами, истинными фанатиками суверенитета — за вычетом конечно же таких, как Оглоух, которые посвятили жизнь большой дороге и готовы были записаться куда угодно, лишь бы не изменять своему призванию.

Потом была война — процент идейных уменьшился: многие гибли, мальчишки вроде Зазряка не выдерживали крушения идеалов и выживали из ума, а пополнялись бригады, как правило, отборнейшей сволочью. Однако Тучко дело знал, при нем бойцы умели держать себя в руках и действовать сообща.

У них была хорошая бригада. Кто-кто, а Гемье знал в этом толк. Они могли брать города — и брали, между прочим. И когда-то именно они удерживали Ховайск целых два часа — а почему? Да потому, что знали: какой бы хаос ни царил вокруг, свои не подведут. Не оставят позицию, не обнажат фланг, не позволят противнику зайти в тыл.

Гемье опять вспомнилась окраина: Ховайский вокзал с закопченными стенами, взорванная железная дорога, столб дыма над ковролеткой, вспышки молний, наугад бьющие вдоль задымленной улицы из чердачного окна проката семимильных сапог… Снега не было видно под красным и черным.

— Идут! Перворожденцы идут!

— Бронепоезд у моста!

— Это Пятый… Слыхал? Уланы уже за полем стоят, только сунемся — накроют нас…

Паника…

Достоверно известно только одно: перворожденцы действительно идут. Тремя колоннами движется от центра города лейб-гвардии Перворожденский пехотный полк. Как трехглавый огнедышащий дракон, как тень смерти. Уже видны над крышами вороны — глаза магов-разведчиков. Перворожденцам незачем скрываться: герильясы сломлены и бегут. Продвижение каждой колонны выдает вьющийся над ней феникс — грозная огненная птица, готовая обрушиться на любой дом, на любое скопление неприятеля.

Тремя колоннами неторопливо шагают они вперед, разрезая линию сопротивления на перепуганные толпы, а за ними катится вал серых шинелей — Вторая Накручинская дивизия. Перворожденцы — это страшно. Каждая пуля в цель, каждое заклинание неотразимо. Это они продавили оборону, заняли окраины и за какой-нибудь час вышибли герильясов из центра.

Паника! Нужно бежать, немедленно, сломя голову, но что, если бронепоезд, остановленный взрывами путей, и впрямь перешел на запасную ветку и держит под прицелом своих орудий мост? Что, если Пятый уланский полк и правда уже встал за хутором на той стороне поля — ведь бригада Перебегайло, как говорят, вся тут, мародерствует вместе со всеми, а значит, некому и пытаться его задержать?

— Разговорчики отставить! — прикрикивает Эргоном на свое звено. — Дурни, забыли, что на хуторе наш отряд? Даже если уланы подошли — так просто не пройдут. А тут всего-то и нужно — полчаса простоять, видите, ковролетку уже почти потушили. Уйдем с комфортом и с добычей. Так что айда на позицию и учтите: если подведете меня, лучше вам от имперцев смерть принять, чем мне на глаза попасться. Ну, живо бегом марш!

Ах, как хорош был в ту минуту Эргоном! В распахнутом полушубке, в трофейной папахе набекрень, со своим неразлучным мечом в золоченых ножнах и пистолетом за поясом; с каким великолепным спокойствием попыхивал он своей неизменной длиннющей трубкой, объясняя звену, что бояться нечего, потому что фланг прикрывают — наши! У Тучко бойцы не бегут…

Ни до, ни после не доводилось Гемье испытывать такой сладкой смеси страха и бесшабашной удали. Он ведь трусом был и сам это в глубине души хорошо понимал. Да скажи ему кто год назад, что он, сам-девятый, в компании трех бойцов и пяти (включая Васисдаса) шалопаев по доброй воле пойдет нападать на солдат Перворожденского полка… он бы не то что не поверил — даже не рассмеялся бы. Потому что глупости, конечно, бывают смешны, но не все и не всегда.

А вот же — пошел. И напал. Потому что знал: бойцы Тучко не бегут. Он пошел и стал стрелять в перворожденцев, задыхаясь от ужаса и восторга, и перворожденцы отступили. Ощетинились кинжальным огнем, обрушили своего феникса на какой-то угрюмый кирпичный склад и сожгли засевшее там звено, но посреди улицы не удержались, покатились назад под шквалом пуль и вихрем заклинаний, побежали — от бригады Тучко, от братства Эргонома, а значит, и от него, закордонского гнома Гемье…

Уходить все равно пришлось пешком, потому что ковров спасти удалось немного, и все они были так нагружены взятой в городе добычей, что летели невысоко и не быстрее пешехода. Позади до неба стояла стена сжиравшего вокзал пламени, которое отрезало спасающихся борцов за суверенитет от перворожденцев и Второй Накручинской. Показавшиеся из-за леса уланы ринулись было сбоку на колонны покидающих город герильясов, но откатились под плотным огнем с хутора и теперь кружили вдалеке, изредка постреливая наугад, — им отвечали из ружей конные стрелки и из посохов — офицеры. Результат стрельбы из-за расстояния был невелик. Правда, совсем рядом с Гемье, шагавшим вместе с другими так, чтобы отгородиться от уланов перегруженным ковром, убило какого-то парня из другого отряда, но это совсем не испортило настроения гному, он даже с какой-то легкомысленной иронией представил себе, что это он валится на истоптанный, запятнанный стелющимся чадом снег, и пошел себе дальше…

— Эй, бородатый! — Оклик Дерибыка вырвал Гемье из воспоминаний. — Ты что, обиделся? Да забудь, айда с нами. Скульдены ждут!

Ах, скульдены, скульдены! Два миллиона… Гемье степенно встал, поправил секиру за поясом, пригладил бороду. В бороде его были выплетены три косицы, в каждой из которых имелся стальной стержень, предохраняющий от рубящих ударов. Подлый Оглоух потому и зашел сзади.

— Хорошо, я поеду. Но если еще кто-ньибудь подойдет ко мне со спины, я буду считать его непрошеним брадобреем и прогонью секирой!

— Заметано! — серьезно кивнул волколак.

Гном вздохнул и поплелся к своей лошади, уздечку которой держал тихий и послушный Зазряк.