ГЛАВА 11,
в которой всем грозит смертельная опасность, а Ухокусаю приходит конец
— …У нас есть такая поговорка: «Ученье — свет, а неученье — тьма». И знаешь ли, Ухокусай, если хорошенько подумать, нет ничего удивительного в том, что ты часто принимал форму фонаря. Достаточно вспомнить твою попытку подшутить над фонарщиком — в том случае ты принял обличье совершенно независимо от чьих-либо желаний. Опять же, показавшись нам, ты тоже выбрал образ светильника. Думаю, дело вовсе не в воспоминаниях о том, что фонарь — это твоя первая форма, во всяком случае, не только в этом. Светоч — отражение твоей глубинной сути…
— Вы бесконечно правы, господин великий мастер оптографии. Теперь мне даже удивительно, как я сам не подумал об этом раньше…
— Из-за Князя Мертвых ты так много пережил, Ухокусай, немудрено, что запутался…
— Вереда, хватит тут нагнетать международную обстановку! Главное, у Непеняя Зазеркальевича все получилось…
— У нас, друзья, у нас!
— Вы правы, вы правы, я бесконечно благодарен всем вам…
Говорили все разом, почти не слыша друг друга. Кроме Переплета, который, покуда шла подготовка к сеансу оптографии, задремал на табурете в углу и только при первых радостных возгласах приоткрыл глаза, пробормотал что-то вроде: «Ну вот и наконец-то», после чего заснул уже крепко, забыв даже переместиться в свой закут за печкой.
Успех был полным и несомненным. Перед объективом Ухокусай предстал все тем же напольным фонарем, но, когда пластина оказалась проявлена, на ней проступило изображение совсем другого предмета. Едва увидев свой портрет, Ухокусай немедленно принял новый облик и объявил, что теперь мир будет видеть его только таким.
Одно мешало его полному счастью:
— Пока я лишь выгляжу тем, чем должен быть, но не являюсь этим на самом деле. Будьте так добры, господин великий мастер оптографии, снимите заклятие ловушки.
Сударый принялся листать тетрадь де Косье, однако вскоре разочарованно сообщил:
— Здесь нет обратного заклинания.
— Как же так? — подивилась Вереда. — Ведь господин де Косье должен был освободить Ухокусая, чтобы подбросить в дом.
Сударый закрыл тетрадь и сказал:
— Записи составлялись два года назад. Тогда ему и в голову не приходило, что когда-нибудь он отпустит Ухокусая. Надо сходить к нему снова и спросить про обратные чары.
— Не скажет, — возразил Персефоний. — Чтобы не сознаваться, что подбросил предметного призрака. Будет стоять на своем: сбежал, мол, ваш Ухокусай, сам сбежал, а я ни при чем.
— Да, действительно, — вынужден был согласиться Сударый. — Хотя мы и так уже знаем правду, значит, я могу ему пригрозить разоблачением.
— Ничего не выйдет.
— Почему, Персефоний?
— Потому что у нас нет доказательств. Показания призраков не могут считаться прямыми уликами.
— Да, это так, — подтвердила Вереда. — На зимней сессии у нас было правоведение, я хорошо помню: в большинстве стран фантомы относятся к категории юридически ограниченных граждан. По-моему, ужасная несправедливость. Я от возмущения едва-едва экзамен сдала…
— Верно, — кивнул упырь. — Теоретически признания Ухокусая могут послужить основанием лишь к открытию дела, но не закроют его. Без дополнительных улик мы бессильны.
— Честно сказать, я бы очень не хотел вообще никаких дел затевать, — сказал Сударый. — Вот что: у нас есть структура заклинания, достаточно подробно описанная, значит, мы в состоянии сами создать обратные чары. Не думаю, что это будет сложно.
— А может, вы просто разобьете бутыль? — подал голос Ухокусай.
— Ни в коем случае! — воскликнула Вереда. — Это очень опасно. Заклятия ловушек, как правило, тесно сплетены с нитями жизненной силы. Мы можем убить тебя…
— Меня это не так страшит, добрая госпожа, — спокойно ответил ей предметный призрак, — как то, что теперь, зная свою истинную сущность, я вынужден ограничиваться ее имитацией.
— И все же — никакого риска! — твердо сказал Сударый. — Обещаю, твое ожидание не продлится долго. Вереда, ты не поможешь мне?
— Конечно, с удовольствием, Непеняй Зазеркальевич! Что нужно делать?
— Определи частоты колебания нитей жизни Ухокусая. Персефоний…
— …за арифмометр! — угадал упырь и сел у пульта счетного агрегата.
Работа закипела. Шуршала бумага, приглушенно чиркали карандаши, отрывисто сыпались цифры и фрагменты заклинаний, стрекотали шестерни арифмометра, а результаты исчислений выскакивали в окошке под треньканье звоночка.
Переплет припроснулся, нетвердым шагом для чего-то прошелся по лаборатории туда-сюда и даже приподнял Ухокусая и протер под ним стол. На этом его участие в общем труде оборвалось вместе с оглушительным зевком. Все-таки ночному существу даже при самых экстравагантных привычках тяжело дается дневное бодрствование.
Очертания предмета, все еще носившего имя Ухокусая, поплыли, как туман, и сложились в мягкую пуховую подушку.
— Прошу прощения, — промолвил иноземный призрак. — Пока я не стал по-настоящему тем, чем должен быть, я все еще сильно подвержен влияниям извне и не могу не ответить на вашу потребность, уважаемый мастер домашнего уюта.
— Эт ты да, — сонно отозвался Переплет, судя по тону — похвалил. — Можно? — уточнил он и, не дослушав заверений в самом глубоком желании являться не просто вещью, а вещью наиболее полезной и востребованной, влез на стол, свернулся на Ухокусае калачиком и снова заснул.
Погасли за окнами краски дня и зажглись уже рыжие фонари, когда Сударый бросил карандаш, встал и, прогнувшись, чтобы размять поясницу, объявил:
— Нет, так еще хуже получится. Слишком мощные чары, ими даже ифритов ловить можно. Очевидно, де Косье не был уверен в себе и колдовал, так сказать, с запасом. Вот как вышло, Ухокусай… — Он осекся, только сейчас заметив мирно посапывающего на предметном призраке домового. — Уж извини, что обманул твои ожидания, — прибавил он, невольно понизив голос.
Персефоний взглянул на часы, висевшие над столом с алхимическими приборами:
— В сущности, еще не поздно. Ателье де Косье уже закрыто, но мы можем наведаться и частным порядком.
— Не стоит ради меня жертвовать правилами хорошего тона, — негромко сказал Ухокусай. — Сейчас я чувствую себя нужным и полезным и, право же, вполне способен подождать до завтра. Я не могу допустить, чтобы из-за меня вы поступили невежливо.
— Что ж, пусть будет так. Но уж завтра мы от де Косье без обратных чар не уйдем! — пообещал Сударый. — Персефоний, ты ведь сегодня в подотделе не занят? Проводи Вереду домой, а я еще немного поработаю над снимком.
— Непеняй Зазеркальевич, я ведь не маленькая, сама доберусь…
— Даже не спорь. Ты еще никогда не уходила от меня так поздно, а в городе, сама знаешь, неспокойно. Я, конечно, не верю, что спросончане способны устроить настоящие беспорядки, но вспомни, к примеру, недавние неприятности Персефония.
Однако девушка с упырем не успели выйти из дому, а Сударый только-только приготовил инструментарий для замера параметров снимка, как произошло нечто неожиданное и страшное.
Переплет вдруг приподнялся и отчетливо произнес:
— Тревога! — однако тут же уронил голову вновь.
Непеняй Зазеркальевич успел сообразить, что домового сразило какое-то коварное заклинание; лишнюю минуту — и он бы смог его снять. Однако по дому уже разнесся звон битого стекла, послышались крики и какие-то непонятные громкие стуки. Все это почему-то не сразу связалось для Сударого в нечто целое, и только испуганный возглас Вереды заставил его сорваться с места и броситься в приемную.
А там кипела сущая баталия. Множество разумных, вида в основном непрезентабельного, толклись в приемной, превращенной в подобие свалки, ибо, казалось, ни одного целого предмета в ней уже нет. Разве что стол стоит как стоял, только почему-то сдвинулся, все же прочее валялось в беспорядке на полу, разбросанное, разбитое, растоптанное.
Персефоний сражался как лев, чередуя ухватки классической борьбы с незамысловатыми, но сокрушительными ударами. Вереда стояла, вжавшись в угол, с ужасом озирая побоище, и, кажется, боялась привлечь к себе внимание повторным вскриком.
Втайне Сударый полагал себя бывалым человеком. Как же — не раз в глаза смерти смотрел, как выражаются в книгах. Однако выяснилось, что за оба раза он в глазах Неминучей так ничего по уму и не разглядел… Растерялся Непеняй Зазеркальевич.
И то сказать: в нападении Рукомоевых и в дуэли было много нелепого, но был и смысл, смертельная опасность имела хоть какое-то объяснение. А тут творилось нечто алогичное и ирреальное…
Здравая мысль, посетившая Сударого (он подумал о том, что надо обязательно вывести из ада приемной Вереду), в разумное действие так и не вылилась. Вместо того чтобы шагнуть к девушке, взять за руку и, прикрывая собой, довести до двери во внутренние помещения, Сударый подхватил первую попавшуюся вещь, которой оказался опрокинутый стул, и обрушил на ближайшего разумного. Стул разлетелся, разумный упал, а на Сударого обратили внимание.
В следующие несколько секунд он был чрезвычайно занят и если успел о чем-нибудь подумать, то лишь о том, что классическая борьба — не такая уж и хорошая вещь. Во всяком случае, она на что-то годится лишь в том случае, если тебе не мешают и не молотят чем ни попадя по спине и по голове. Потом вокруг стало посвободнее, Непеняй Зазеркальевич довел до ума бросок через бедро и разглядел раскрасневшуюся Вереду, которая воинственно размахивала тростью с расколотым набалдашником.
Тут Сударый наконец-то сообразил, что и в каком порядке нужно делать, но, едва протянул девушке руку, на плечах у него повис кто-то тяжелый и до странности холодный.
— Вереда, беги! — крикнул полупридавленный оптограф.
Но Вереда не послушалась, а вместо этого принялась колотить тростью его соперника, который уже добрался ледяными пальцами до горла и деловито душил Сударого.
Господи, да что же это происходит-то? Конец света подкрался?
Последняя, хиленькая уже надежда на классическую борьбу совсем было оставила Сударого. Немыслимым усилием ему удалось выскользнуть из кольца рук, однако повалить противника никак не получалось. Слишком поздно Сударый догадался, что имеет дело с зомби — правда, весьма опрятным и подвижным, потому очень похожим на живого человека. Но едва он открыл рот, зомби ловко ткнул его пальцем в шею, и голосовые связки словно судорогой свело — теперь Сударый не мог произнести ни одного из тех простеньких заклинаний, которые разработаны против агрессивной нежити и известны каждому разумному со школьной скамьи.
Он продолжал яростно выкручивать противнику руку — по ощущениям, она скоро должна напрочь отделиться от туловища. Что он будет делать с сим сомнительным трофеем, Сударый не представлял, но на иной исход (подсознательно, конечно, ибо думать было некогда) уже и не рассчитывал.
Поймав взгляд Вереды, он показал ей глазами: «Беги!» Однако девушка лишь стала молотить тростью по бесчувственному зомби с удвоенной силой. Раньше чем она успела понять природу стойкого неприятеля, к ней скользнул, вынырнув из окружившей Персефония куча-малы, низкорослый тип с узким лицом и носом, похожим на утиный клюв. Напав со спины, он схватил девушку за руки и завел ей локти за спину.
И тогда к Сударому шагнул третий — тоже человек, росту высокого, с жесткой щеточкой усов и безумными глазами. Первым делом он приставил к голове Сударого небольшой трехзарядный револьвер. Зрачок дула был таким же холодным и черным, как взгляд усатого. Непеняй Зазеркальевич прекратил борьбу.
Но вооруженному человеку этого словно показалось мало, и он, все так же не произнося ни звука, навел револьвер на Вереду.
«Не надо!» — хотел крикнуть Сударый, но сумел издать только похожий на карканье звук.
Усатый кивнул зомби, и тот опять ткнул оптографа пальцем в горло — судорога отступила. Придвинувшись вплотную, усатый тихо спросил:
— Хочешь, чтобы девушка умерла?
— Что вам надо? — с усилием выталкивая из себя слова, прохрипел Сударый.
— Оптоснимок семейства Рукомоевых. Быстро, — отчеканил усатый. — Отдадите — оставим живыми. Нет — убиваем сначала девушку, потом вас. Упыря с домовым тоже не помилуем.
— Вы сошли с ума, вас все равно схватят!
Усатый, однако, был не расположен вступать в дискуссии. Он снова навел револьвер на Вереду и взвел курок. Несмотря на шум драки, сухой щелчок прозвучал весьма отчетливо, и сердце Сударого, колотившееся в возбуждении борьбы, на миг замерло.
И он словно раздвоился. Прекрасно видя, что этот человек непременно убьет, независимо от того, окажется ли искомая пластина в его руках, Сударый в то же время отчаянно надеялся: но ведь может и не убить, правда? Надо только не провоцировать его…
Ему, конечно, не могло прийти в голову, что усатый применяет какие-то подавляющие волю чары. Как всякий выпускник высшего учебного заведения, оптограф обладал довольно высокой сопротивляемостью к внушению и слишком привык к этой выработанной за годы учебы защите. Привыкнув же, не часто вспоминаешь, что существуют особо мощные чары, тем более они строго запрещены к применению без санкции властей.
— Говорите или девушке конец.
— В правом верхнем ящике стола, — сказал Непеняй Зазеркальевич. — Отпустите ее.
Выполнить просьбу предводитель нападавших и не подумал. Целясь в Вереду, он двинулся к столу, перешагнув через неизвестного разумного, неподвижно лежавшего среди обломков стула, через другого, слабо постанывающего.
— Недостойный вы разумный, хоть Нышка не трогайте! — крикнула ему Вереда.
Сударый бросил взгляд в переднюю часть приемной. На плечах у Персефония висел наполовину трансформировавшийся волколак, но упырь все еще держался, вертелся волчком и как раз в эту секунду, откинувшись назад, впечатал оборотня в косяк, ударил локтем под ребра и тут же пнул еще одного из нападавших под колено. Лицо в крови, одежда изодрана, но боевой дух на высоте.
Его отчаянное сопротивление преграждало путь остальной толпе, сдерживало ее, как скала — натиск бурного моря. Оставалось только поражаться, что ему удается делать это в одиночку…
Что за притча? Как ни был Сударый ошеломлен стремительными событиями, как ни был напуган силой и хладнокровием врагов, он вздрогнул, сообразив, что видит не одного, а сразу двух Персефониев, причем с двумя же волколаками. И вот еще что сразу бросилось в глаза: хорошо знакомый квартальный дворник, оттесненный в угол, отбивался обломанным черенком снежной лопаты от двух изрядно нетрезвых лесинов, но его приметный красный шарф, его же густая борода и точно такой же обломок мелькали за разбитым окном.
Или это просто в глазах двоится? Теперь уже взгляд Сударого выхватывал то тут, то там, двойников и даже тройников, похожих, как зеркальные отражения.
А вот преступников эта странность, кажется, нисколько не поражала. Может, они ее просто не заметили? Усатый обогнул стол, рывком выдвинул ящик и запустил в него руку.
Помощник следователя Копеечкина и пристав губернского полицейского управления прибыли на Тихомировскую как раз в ту минуту, когда около дома Сударого начала собираться толпа. Столичный офицер, человек опытный, сразу сказал:
— Тут что-то не так.
Трудно осуждать местного пристава за то, что не отнесся к этим словам с должным вниманием. В самом деле, что в старом, добром Спросонске могло быть настолько «не так», чтобы недостаточно было появления или в крайнем случае окрика пристава, дабы немедленно это прекратить? Особенно если пристав молод и преисполнен решимости доказать гостю города, что в провинции отнюдь не лаптем щи хлебают…
Поэтому он бестрепетно шагнул к толпе, запрудившей тротуар и половину проезжей части, и громко спросил:
— Что происходит?
Реакция на его слова последовала странная, неоднородная. Некий молодой человек обрадовался и закричал:
— Ухокрута поймали!
Другой зачастил:
— Пропустите, господа, здесь полиция…
Третий, неопрятный и очень пьяный, протянул:
— Чо-о?
Еще некий, неопределенной наружности (никто не успел его разглядеть) завопил:
— Шухер! — и удрал.
И тут же послышались звон разбитого стекла, сухой треск, вопли «бей!». Пристава толкнули сразу с двух сторон: кто-то стремившийся к дому и кто-то посчитавший за благо скрыться. Толпа качнулась и хлынула в дом, но при этом не стихали крики, призывавшие дать дорогу полиции.
— Прекратить! — что есть мочи гаркнул пристав.
Он еще не успел этого понять, но уже почувствовал, что его присутствие ровно ничего не значит. Он выхватил из чехла служебный магический жезл и поднял над головой, но что с ним делать, так и не сообразил.
— Свистите, сударь! — крикнул ему столичный офицер.
Но пристав зачем-то выпустил в воздух парализующую молнию и… сам упал навзничь.
Его спутник, надо отдать ему должное, не попытался своими силами остановить погром. Толпа рвалась внутрь ателье, а он подхватил бессознательного пристава под мышки и оттащил в сторону, после чего нашарил у него на груди свисток и резко в него дунул.
Пронзительный звук, конечно, погрома не остановил, разве что несколько разумных, то ли опомнившись, то ли просто испугавшись, кинулись врассыпную. Офицер более рассчитывал на работу тревожного заклинания. Сейчас в участке на карте города заплясал огонек, сигнализирующий, что полицейскому требуется помощь. Четверть часа, не больше, и здесь будет усиленный наряд. А пока…
Прежде чем все-таки вмешаться в творившееся безобразие помощник Копеечкина вынул из внутреннего кармана шинели очки-духовиды в несерьезной с виду тяжелой круглой оправе. Надел их, шепнул заклинание и, осмотревшись, озадаченно промолвил:
— Вот как?
Вид в очках нисколько не отличался от того, что можно было наблюдать невооруженным глазом. Тогда он шепнул другое заклинание, и теперь уже в его голосе слышалось облегчение:
— Ах вот как!
Количество лиц, атакующих оптографический салон, резко убавилось. Несколько разумных попьянее шумели и размахивали чем попало, кто-то пытался проникнуть внутрь, но в основном погромщики бессмысленно толклись около стены. Им было невдомек, что окружающая их масса народу не более чем иллюзия, их собственные образы, удвоенные и утроенные коварным колдовством.
Даже если кто-то сталкивался лицом к лицу с самим собой, то не успевал ничего заметить — надо полагать, к иллюзии были приплетены и дурманящие чары.
Судя по силе и размаху колдовства, работал профессионал высокого класса. Однако столичный полициант тоже был стреляный воробей и хорошо знал, на что способен. Иначе господин Копеечкин и не взял бы его в помощники!
Без суеты, но быстро он первым делом перенес заклинание с духовидов на свои глаза, чтобы можно было снять неудобные очки. Теперь картина происходящего двоилась, но он довольно легко ориентировался: сказывался опыт. Вместо магического жезла он вынул капсюльный револьвер — отечественную модель «пугана» с удлиненным стволом — и ввинтился в иллюзорную толпу.
Использовать магический жезл было нельзя: неизвестный колдун дополнил свои заклятия мощным щитом, отражавшим агрессивные чары, потому и пристав-спросончанин, хоть и выстрелил в воздух, сам упал парализованный.
Морок теперь не имел власти над помощником Копеечкина, и все же двойники ощутимо «толкались». Подобравшись к разбитому окну, он окинул взглядом кипящую внутри схватку. Если бы не снятые с духовидов чары, он бы определенно ничего не смог разглядеть из-за толкотни, а теперь отчетливо видел, как борются упырь с волколаком, а молодой человек — с зомби, как красивая девушка отважно вступает в бой (офицер даже улыбнулся — девица ему понравилась), как их обездвиживают и берут на мушку.
Ну вот, и гадать не надо, кто тут главный. Помощник Копеечкина не спешил. Вынул все-таки жезл, взял его в левую руку, а правой взвел курок «пугана». Жаль, но придется стрелять на поражение. Слишком велика опасность для честных граждан. Чары со смертью колдуна могут рухнуть; если это произойдет, можно будет сразу парализовать его подручных. Правда, с упырем и волколаком не вполне ясно, кто есть кто, оба страшны в гневе и крайне опасны, так что лучше «присыпить» обоих. Вреда не будет, а потом разберемся.
Впрочем, вернее всего, колдун использует амулеты, слишком сложная у него получилась система заклинаний, накладывать и поддерживать их без помощи артефактов станет лишь безумец. Значит, чары не рассеются, но подельники колдуна наверняка все бросят и побегут. Пускай, поймать и после можно, и уж, во всяком случае, одного-то точно схватить удастся.
Колдун между тем, получив ответ на свой вопрос, подошел к столу и принялся шарить в одном из ящиков. Оружие в его руке качнулось и смотрело теперь не на девушку, а в стену. Лучшего момента и желать нельзя. Помощник Копеечкина встал поудобнее, выдохнул, кладя револьвер на левое предплечье, и поймал колдуна на прицел.
Но тут произошло страшное. Его с силой толкнули в спину, палец только чудом удержался, не послав пулю куда придется, а обернувшись, помощник Копеечкина увидел круглолицего человека своего роста, который весело гаркнул:
— Ухокрута поймали! — и выстрелил приставу в лицо.
Снаружи грянул выстрел, и усатый резко обернулся. Он все еще шарил в недрах ящика, так что пришлось ему целиться через плечо. За окном мелькнул вооруженный человек, и усатый мерзавец выстрелил не задумываясь…
А в следующий миг заорал. Тонко, по-бабьи. И вся подавляющая сила его голоса исчезла без следа.
И волколак, и человек, держащий Вереду, и даже, кажется, зомби вздрогнули и невольно посмотрели на своего предводителя, а тот продолжал верещать и почему-то все не мог вынуть руку из ящика: что-то там, застряв, колотилось снизу о столешницу. Истерично приплясывая около стола, усатый сунул свой револьвер прямо в ящик и дважды выстрелил.
Пули прошили дерево со стуком и звоном… И неведомая сила отпустила его. Впрочем, почему же неведомая? Как ни был растерян Сударый, он прекрасно понял, что произошло. Любимец Вереды, таинственный Нышк, которого он так и не увидел и о котором знал только, что он маленький, серенький и у него, предположительно, круглые уши, пал в неравной борьбе за охраняемую оптопластину — теперь, конечно, разбитую пулями.
Усатый отшатнулся и упал бы, не прислонись спиной к стене.
— Негодяй! — с болью воскликнула Вереда и обвисла в руках державшего ее человека.
А Сударый, глядя в бешеные глаза усатого, понял вдруг с предельной ясностью: сейчас он всех их убьет.
Секунда замешательства среди нападавших еще не прошла, и это позволило Непеняю Зазеркальевичу выскользнуть из хватки и провести-таки бросок. Зомби с грохотом рухнул на пол.
К сожалению, усатый опомнился мигом. Прежде чем оптограф ринулся, чтобы перепрыгнуть через стол и обрушиться на него сверху, он, отшвырнув ставший бесполезным револьвер, вытряхнул из рукава короткий магический жезл. Навершие засветилось, из кристалла ударил яркий луч, который сформировался в узкое лезвие с золотистым отливом. Боевое заклинание, модификация меча-кладенца.
Усатый обогнул стол и двинулся к Сударому. Тот отступил, оглядываясь в поисках оружия, но ничего подходящего не видел. И зомби уже медленно, но уверенно поднимался на ноги, как вдруг почти одновременно произошло еще несколько событий.
Затянувшийся поединок волколака и упыря закончился в пользу последнего. Завернув противнику лапу, Персефоний приложил его головой о косяк входной двери, и оборотень начал сползать на пол.
Вереда, отнюдь не лишившаяся чувств, неожиданно вырвала одну руку и хлестнула державшего ее человека по лицу. Тот замахнулся, чтобы ударить девушку, но подоспевший Персефоний оглушил его кулаком.
Видя в упыре более опасного противника, усатый повернулся к нему, но тут из коридора сама собой вылетела сверкающая рапира и прыгнула в руку Сударого. Вслед за ней, словно привязанная невидимой нитью, вкатилась в приемную, стуча об пол, бутыль темного стекла. Это обстоятельство явно сбило с толку усатого негодяя, и он не успел пронзить Персефония, который закрыл собой Вереду.
Непеняй Зазеркальевич без промедления сделал глубокий выпад. Бутылка рванулась вслед за рапирой и стукнула оптографа по щиколотке. Усатый успел защититься. Кладенец и рапира сошлись с мелодичным звоном. Послышался крик:
— Полиция, всем стоять!
Но на него никто не обратил внимания.
Усатый ринулся в атаку. Один за другим наносил он рубящие удары, быстро перемещаясь из позиции в позицию. Краем сознания Сударый отметил, что противник ловко отгородился им от окна, через которое могли стрелять, и теснит его, явно намереваясь выскочить в коридор. Судьба подельников его уже не интересовала.
— Никому не двигаться, иначе стреляю! — взывал голос снаружи, и вновь безрезультатно.
Персефоний, подхватив с пола валявшуюся поблизости трость Сударого, попытался прийти на помощь, но кладенец без малейшего затруднения перерубил импровизированное оружие и едва не достал чудом увернувшегося упыря. Непеняй Зазеркальевич воспользовался моментом для нового выпада, однако усатый оказался прекрасным фехтовальщиком, и сталь вместо плоти прошила воздух. Плавно уйдя от укола, обратным движением колдун рубанул по клинку Сударого, однако, к немалому его изумлению, рапира выдержала.
Непеняй Зазеркальевич подцепил его клинок своим, отвел в сторону и всадил острие в плечо неприятеля.
Тот побелел и выпустил жезл из ослабшей руки, однако рана его не остановила. Добившись видимой победы, Сударый на миг утратил контроль над событиями. Угроза устранена, враг повержен — что же дальше?
Для усатого мерзавца такой вопрос не стоял. Качнувшись вперед, он здоровым плечом едва не сбил Сударого с ног и метнулся в коридор. Совсем рядом грянул выстрел. Быстро оглянувшись, Непеняй Зазеркальевич увидел, что человек в штатском, но со свистком на груди и с «пуганом» в руке, с окровавленным левым предплечьем, уже стоит в приемной, а перед ним падает зомби, которому пуля перебила ногу.
Оба других нападавших пребывали в бессознательном состоянии, и Сударый с Персефонием устремились в погоню, которая, однако, долго не продлилась. Когда колдун в поисках помещения, из которого можно было бы выскочить наружу, заглянул в лабораторию, на него обрушился ураган гнева в лице Переплета.
Усатый шатнулся, ударился раненым плечом о стену, вскрикнул, неимоверным усилием отбросил домового — и тут перед лицом его возникло сверкающие острие.
— Не двигаться! — строго приказал Сударый.
В антрацитово-черных глазах колдуна читалась только ненависть. Отчего-то совершенно уверенный, что оптограф не нанесет смертельного удара, он вытянул левой рукой из кармана своей неброской шинельки какой-то медальон, наверняка заряженный самыми скверными чарами.
Но тут, хотя Сударый не шевельнул ни единым мускулом, клинок неожиданно подался вперед — вернее, просто удлинился — и окровавил колдуну ухо. Это почему-то потрясло усатого негодяя куда больше, чем ранение и провал операции.
Между тем Переплет, ни о чем не думая, пружинисто вскочил на ноги и снова бросился на врага. Со страшным криком «убью!» он чрезвычайно высоко подпрыгнул, ухватил колдуна за плечи и… укусил за другое ухо. После чего, словно сам испугавшись своего неожиданного поступка, буквально свалился на пол и отпрыгнул, недоуменно глядя на противника, в то время как тот точно так же таращился на него самого.
Немой сцене положил конец Персефоний, который, сказав: «Позвольте-ка», — мягко отодвинул Сударого и от души врезал колдуну в челюсть.
Де Косье не услышал выстрела, а вот извозчик услышал, да и лошадь тоже, так что остановилась как вкопанная саженях в тридцати от сударовского ателье.
— Извиняйте, барин, приехали.
— Что? Почему?
— Можете не платить, только дальше не едем. Очень нужно — пешком идите. А я полицию вызову, — добавил он и полез под тулуп за свистком.
— Зачем полицию? — встрепенулся де Косье, но тут разглядел, что дверь в ателье его проклятого конкурента высажена, несколько окон выбиты и вроде бы кто-то лежит. Он безнадежно опоздал…
Или еще нет? Стражей порядка пока не видно, значит, можно зайти, а там как знать, не подвернется ли бутыль с Ухокусаем? Сунуть ее в карман и удалиться, чтобы спокойно уничтожить предметного призрака, или разбить на месте…
— Ах да, полиция, конечно, — кивнул де Косье и соскочил с возка.
Народу к тому времени поблизости, естественно, не осталось, а иллюзии развеялись. Слыша, как льется за спиной тревожная трель, оптограф подбежал к дому. Опасливо косясь на человека с жезлом, лежавшего около оградки палисадничка, шагнул в дверь. Шарахнулся от распростертого подле входа мохнатого волколака и только потом разглядел результаты погрома.
В развороченной приемной, кроме оборотня, лежали еще две фигуры, зато все сотрудники ателье, хотя и помятые, были на ногах. Сударый держал наготове рапиру. Бледная девушка-секретарша прижимала к себе какую-то коробку. Хмурый дворник грозил обломком черенка усатому типу, руки которого как раз скреплял за спиной наручниками человек в штатском.
Чуть поодаль стоял домовой, почему-то яростно трущий рукавом губы и периодически отплевывающийся. Де Косье это особенно бросилось в глаза, потому что он никогда не слышал, чтобы домовые плевались.
— Я опоздал, — заговорил он; странно, но заготовленные фразы никак не складывались, с языка срывались только их обрывки: — Хотел предупредить… Слухи дошли…
Думал при этом де Косье совсем о другом: по крайней мере один из погромщиков арестован, значит, имя заказчика уже можно считать раскрытым, а в том, что Молчунов выдаст Франтуана, никаких сомнений быть не может. Сколь бы крепко сын ни держал на крючке этого господина, перед опасностью быть обвиненным в уголовном преступлении тот конечно же дрогнет. Ну а сыну ничего не останется, кроме как рассказать об интересе Кривьена!
Поэтому де Косье, говоря, бдительно обшаривал помещение глазами. Тут ли Ухокусай? Без чудесных очков понять это было бы трудно даже в обычной обстановке, не говоря уже о разгроме, но, во всяком случае, бутыли-ловушки нигде не вид…
Ах нет, очень даже видно! Вот она, лежит себе у ног Непеняя Зазеркальевича, а тот и ухом не ведет. Мог бы сообразить: вот-вот прибудет полицейское подкрепление, от Ухокусая нужно немедленно избавляться…
— Какие слухи, мсье? — очень кстати спросил Сударый.
— Самые нелепые! — воодушевленно воскликнул де Косье, выразительно указывая глазами на полицейского, который, по счастью, на почтенного оптографа не смотрел: его занимали другие погромщики, похоже, всего лишь раненые, а не убитые; ну, теперь даже самой слабой надежде, что участие Молчунова не раскроется, конец! — Вообразите, в народе поговаривают, будто кто-то из нас, оптографов, прячет Ухокусая! То есть, я хочу сказать, призрака Свинтудоева. Знаете, я ни на секунду не поверил, будто эти бредни могут иметь какие-то последствия, но на всякий случай решил все же предупредить вас… Но, к сожалению, опоздал…
Однако болван Сударый нипочем не желал замечать намеки! Едва ли слушая своего достойного конкурента, он спросил у девушки:
— Как он?
— Контузия, — ответила та и протянула коробку домовому: — Переплет, будь добр, подержи.
— Тьфу, гадость какая… — снова плюнул домовой, но явно не по поводу коробки или ее содержимого. — Я у себя положу пока, ладно?
— Хорошо, — кивнула девушка и добавила: — Прихвати, пожалуйста, аптечку.
Домовой растворился. Упырь помог полицейскому в штатском сковать чарами и наручниками волколака. Де Косье, якобы для того чтобы не мешать им, отошел и приблизился к Сударому.
— Такие ужасы — и все из-за какого-то Ухокусая, — понизив голос, предпринял он новую попытку достучаться до заторможенного сознания конкурента. — Трудно, конечно, вообразить, будто полиция способна всерьез воспринять такие инсинуации, но что, если хотя бы в рабочем порядке стражи закона будут вынуждены проверить информацию? Это приведет к большим сложностям…
— Не беспокойтесь на этот счет, мсье, — с возмутительным равнодушием отмахнулся Сударый. — Вереда, надень что-нибудь, холодно же.
По приемной гулял морозный ветер, однако разгоряченные схваткой обитатели сударовского дома как будто не замечали этого. Девушка по имени Вереда покачала головой:
— Все в порядке, Непеняй Зазеркальевич.
Материализовался домовой по имени Переплет и протянул ей аптечку. Достав подходящий амулет, Вереда шагнула к полицейскому:
— Позвольте, я заговорю вашу рану.
— Сначала нужно позаботиться об арестованных…
— Подождут! Повернитесь, — потребовала девушка.
А симпатичная. У этого молокососа, надо признать, неплохой вкус…
Раньше чем де Косье успел настроить себя на серьезный лад, перед ателье стремительно снизились два ковра-самолета. Послышались резкие слова команд, лежавшего перед домом подобрали и тут же увезли, а в приемной стало тесно от мундиров.
— Разрешите доложить, Пуляй Белосветович? — шагнул к высокому худощавому брюнету тот самый в штатском.
Де Косье, скромно отошедший в угол, впился взглядом в знаменитого сыщика. Почему он здесь? Неужели знает об Ухокусае? Ах, как неудачно… Впрочем, Сударый, конечно, болван, но ведь не станет же действовать во вред себе! Покуда предметный призрак свободно жил в его доме, он, можно поручиться, многих перекусал, и поди докажи, что не с позволения хозяина…
Нет-нет, Сударый об Ухокусае промолчит, а мудрый закордонец просто подождет в сторонке, пока страсти утихнут, и либо поможет наглому юнцу разделаться с предметным призраком, либо уничтожит его сам, и тогда, что бы ни рассказали арестованные, все можно будет объявить пустыми бреднями…
Копеечкин между тем выслушал короткий и ясный доклад своего помощника. Картина нападения складывалась прескверная: усатый колдун (и где только Молчунов отыскал такого матерого преступника?) в ходе операции использовал множество заклинаний — и среди них ни единого разрешенного в цивилизованном мире.
— Поливариативное «зеркало событий» с отрицательным субстантивным вектором? — переспросил Копеечкин. — Крупицын, ты уверен?
— Еще бы, Пуляй Белосветович! Простите за неуставное выражение, но я чуть кони не двинул, когда мой собственный образ выстрелил в меня в упор. По счастью, догадался уже, что имею дело с иллюзиями, а то бы так и помер от воображаемой пули.
— Славно, славно, — улыбнулся Копеечкин. — Значит, без всяких сомнений, перед нами сам господин Криводорожин, он же мистер Вронгвэй, он же герр Фальшфег, он же херра Вараалла-Тавалла и еще черт знает кто. Вот уж не думал встретить вас в этом уютном городке. Что ж, вместо одной победы получаем две. Задержанных на ковры — и в отделение! — Дождавшись, когда приказание будет исполнено, он задал новый вопрос: — Теперь главное: где Ухокусай?
У де Косье замерло сердце; правда, застучало вновь, когда названный Крупицыным ответил: «Не могу знать, ваше высокородие», но тут же опять приостановилось, потому что Сударый оказался не просто болваном, а сверхболваном: указал куда-то в угол рапирой и сказал:
— Вот он.
Все посмотрели в том направлении, но ничего заслуживающего внимания не обнаружили. Копеечкин даже вынул странного вида тяжеловесный лорнет. Де Косье сразу узнал толстые дымчатые стекла. Выходит, гениальный сыщик уже отлично знает, на кого охотится…
Однако даже чудо-лорнет не помог. Копеечкин, морщась, отодвинул его от лица и потер глаза, занывшие из-за резкого перехода от одного режима видения к другому.
— Нет, позвольте уж, Пуляй Белосветович, — вмешался вдруг один из спутников Копеечкина, выделявшийся среди приставов и разумных в штатском, поскольку был облачен в мундир городничего, — позвольте я сперва спрошу: Свинтудоев к вам не заглядывал, Непеняй Зазеркальевич?
— Разве он не в Храпове? — удивился Сударый.
— А вы думали, я для собственного удовольствия поездку предпринял? Пропал наш призрак вскоре после вашего визита, вот я и подумал, не к вам ли на огонек завернул? Нет? Ну, значит, надо мне к де Косье поспешить, определенно он там объявится.
У почтенного закордонца подкосились ноги. Конечно, призрак сумасшедшего, узнав, что «демон» вовсе не уничтожен, а может, и догадавшись, что шокирующий «ритуал» был совершенной бессмыслицей, захочет поквитаться с оптографом!
«Здесь я», — хотел сказать Кривьен, но голос его подвел.
— Даже не думайте идти в одиночку, — остановил городничего Копеечкин. — Вы же в курсе, у «Наилучшей оптографии» выставлено наблюдение, а Барберий Флиттович никак не может быть опаснее пьяной толпы, усиленной иллюзиями. Вернемся к Ухокусаю. Непеняй Зазеркальевич, я прав? — уточнил он имя молодого оптографа. — Вы утверждаете, что предметный призрак, именуемый Ухокусаем, находится здесь?
— Ну конечно! Я сейчас все объясню, — бойко заговорил Сударый, словно очнувшись. — Только пройдемте, пожалуй, в студию, а то здесь холодно. Переплет, будь добр, закрой ставни и затопи снова печь. Дверь навесить сможешь?
— Не беспокойтесь, Непеяй Зазеркальевич, — махнул рукой домовой, с тоской во взоре оглядывая учиненный разгром.
Сударый сунул рапиру под мышку и, подняв бутылку, направился в студию. Все последовали за ним, в том числе и де Косье — никто не возражал против его присутствия, а самому почтенному закордонцу вдруг резко расхотелось возвращаться домой. По крайней мере, в одиночестве.
В студии тоже было прохладно, но хотя бы ветер не гулял. Персефоний предложил всем стулья. Сударый положил рапиру с бутылью на столик и заговорил, оставаясь на ногах:
— Позвольте сначала выразить благодарность и радость от знакомства с вами, Пуляй Белосветович. Это просто замечательно, что вы оказались здесь и так вовремя. Но прежде чем я расскажу все в подробностях, поймите главное: никакого Ухокусая больше не существует. Есть тот, кого зовут Сен-но-Тсуки — это сокращенное имя, означает «Тысяча лун». И с Ухокусаем его ничто не роднит…
— Куда же делся Ухокусай? — скептически спросил Копеечкин.
Де Косье промолчал, но скривился: глупый конкурент мог бы придумать что-нибудь поубедительнее.
— Если угодно, мертв. Его существование в качестве предметного призрака, наделенного определенной кармой, завершилось, он перешел в новую форму и теперь является совершенно другим существом. То есть до этого остался один-единственный шаг…
— Вы, простите, не Кайданова ли читали? — перебил его Копеечкин.
— Да. Как вы догадались?
— Узнаю терминологию. Я тоже прочитал его труды и впоследствии не отказал себе в удовольствии побеседовать с этим милейшим стариком лично, так что в теории предметных призраков разбираюсь, как мне кажется, несколько лучше вас. Известно ли вам, что форма существа, которое вы — насколько я понял, именно вы — весьма остроумно окрестили Ухокусаем, определена проклятием?
— Вы говорите о проклятии Князя Мертвых? Да, Ухокусай мне все рассказал.
— Рассказал? — ахнул де Косье.
— Конечно. Он прекрасный собеседник и отличный рассказчик. Вы много потеряли, мсье, изучая его как неодушевленный предмет и не позволяя высказаться.
В голосе Сударого закордонцу померещилась насмешливая снисходительность. Вот теперь точно все пропало! Вкупе с расследованием молодого конкурента рассказ Ухокусая приобретет весомость. Значит, Сударый и не думает избавляться от предметного призрака, решил-таки посредством скандала раздавить конкурента, которого отчаялся победить в честной рыночной борьбе!
М-да, значит, не болван…
— Однако вы говорили о встрече с Дзидаем Кайдзюевичем? — напомнил Сударый Копеечкину.
— И не только о ней, — усмехнулся сыщик. — Этот разговор помог мне окончательно определиться, с кем мы имели дело. В прошлом году я ездил в Рассветную страну. Поводом к путешествию стало расследование преступления в дипломатических кругах, о котором я говорить не буду, но заодно я выкроил время и наведался в провинцию Мангайдо, где имел встречу с пресловутым Князем Мертвых. Этот хитрый лис долго вертелся, но когда я намекнул, что готов обратиться хоть в правительство, хоть к Царю они (так именуется у них верховный правитель призраков), он понял: по его милости Рассветная страна может оказаться в неловком положении. И, конечно, согласился снять проклятие. Это должно было привести к освобождению Ухокусая, но я допускал возможность провала и, как видите, оказался прав. Миновал всего год, и Ухокусай объявился вновь, и опять в своем отвратительном амплуа.
— Об этом Ухокусай ничего не говорил, — погрустнел Сударый.
— И не мог сказать, — заверил его Копеечкин. — Проклятие давно уже не имело никакого значения. Оно определило, так сказать, modus vivendi Ухокусая, но карму сформировали дальнейшие поступки. Избавиться же от кармы предметный призрак не в состоянии. Да и вряд ли захочет, ведь для него нет никакой разницы, как себя вести.
— Имеет, еще как имеет! — воскликнул Сударый. — Каким бы зависимым ни был Сен-но-Тсуки, он личность, и, к слову сказать, незаурядная! Да впрочем, что говорить. Мсье, весь день я бился над этой бутылкой, но так и не смог решить, как отменить или хотя бы ослабить чары захвата. Подскажите, как это сделать, и прямо на ваших глазах Сен-но-Тсуки осуществит свою давнюю мечту, примет тот образ, который идеально соответствует его личности.
— Н-но… нужно ли это делать? — промямлил в замешательстве де Косье. — Ухокусай очень опасен.
— Так это ваше изобретение? — спросил Копеечкин.
— Да, — сказал Сударый, — моя роль в поимке Ухокусая невелика. Именно мсье де Косье намного раньше вас, Пуляй Белосветович, угадал присутствие в деле предметного призрака и сумел его поймать.
Сыщик нахмурился, глядя на закордонца:
— И вы утаили такое событие?
— Естественно! — немедленно возмутился тот. — Почему я должен был делиться своим трофеем, по крайней мере, раньше, чем изучу его? Я сделал это в интересах науки! И каждый, — это слово он произнес со значением, мельком глянув на Сударого, — поступил бы на моем месте точно так же!
— Не могу не согласиться, трофей для истинного ученого заманчивый, — сказал Сударый. — В чем вас можно упрекнуть, мсье, так лишь в том, что вы сочли предметного призрака тварью безличностной, держали Ухокусая просто как любопытный объект исследований. А если бы поговорили с ним, то, может, он и не удрал бы от вас, как только появилась такая возможность.
— Удрал и сразу же вернулся к своему промыслу, — вставил Копеечкин. — Хотя проклятие с него давно было снято.
— Да, ибо карма довлела над ним, — кивнул Сударый. — Однако он отнюдь не безразличен к своей карме. Он ее, попросту говоря, терпеть не может. И теперь, скажу без ложной скромности, с моей помощью он разобрался в себе и понял, кем ему нужно быть. Смелее, мсье, деактивируйте бутыль. Сен-но-Тсуки мгновенно превратится в… некий предмет — увидите какой. У меня здесь достаточно серьезное оборудование, мы сможем сразу измерить параметры его ауры… Более того, уверен, вы даже перестанете видеть его с помощью ваших чудесных духовидов, потому что наш предметный призрак станет в большей степени предметом и в меньшей — призраком, а значит, переместится в иной слой реальности.
Де Косье помедлил с ответом. Он не понимал своего конкурента. Если Сударый говорит правду, речь идет о полном перерождении, после которого Ухокусай почти наверняка не сможет давать показания против закордонца, да и не захочет, наверное. В чем же тут подвох?
«А может, все это вранье, и, вместо того чтобы переродиться, Ухокусай возьмет да и нападет на меня? Он наверняка злится за свой двухлетний плен. А Сударый потом скажет: „Ой как нехорошо получилось, простите великодушно!“»
И тут Сударый сказал нечто такое, из-за чего, кроме де Косье, на него изумленно воззрились и собственные сотрудники.
— Знаете, — промолвил он, глядя в глаза конкуренту взором ясным и чистым, — я не представляю, как Сен-но-Тсуки, то есть тогда еще Ухокусай, попал в мой дом, но, думаю, то был перст судьбы. А может, благодаря вам он догадался, что только оптографы способны помочь ему? И ведь он оказался прав. Давайте же спасем его.
Глаза такие добрые, что плюнуть в них захотелось. Издевается, что ли?
— А просто разбить бутыль вы не думали? — вяло спросил де Косье.
— Нет, конечно, ведь велика опасность навредить Сен-но-Тсуки.
— А в самом деле, почему бы не попробовать? — сказал Копеечкин и показал свой лорнет. Стало видно, что ручкой ему служит тонкая волшебная палочка, на конце которой закреплен хрустальный пузырек. — В крайнем случае у меня наготове ловушка, поверьте, более совершенная, чем ваша. Никакой опасности нет. Только уж скажите толком, Непеняй Зазеркальевич, куда смотреть. Если Ухокусай здесь, то где именно?
— Господи, разве вы не поняли? — изумился Сударый. — Ведь я уже пока…
Страшный грохот прервал его на полуслове.
Все повскакали с мест. Копеечкин, держа лорнет в левой руке, правой выхватил магический жезл, единственный оставшийся с ним помощник Крупицын — револьвер, а молча все слушавший Сватов положил руку на эфес сабли.
Дверь распахнулась, и на пороге возникло еще одно знакомое по Храпову лицо.
— Барберий! — воскликнул Сватов строгим голосом. — Чертяка ты малахольный, хулиганить надумал?
Однако призрак брадобрея ни на слова, ни на самый начальственный тон никак не отреагировал, а целенаправленно бросился на де Косье. Тот пискнул и попытался спрятаться за стоявшей на треноге «Даггер-вервольфиной». Призрак махнул рукой, и оптокамера с треском упала.
— Лжец! — страшным голосом прокричал Свинтудоев, протягивая руки к закордонцу.
Копеечкин недолго думая выстрелил зеленоватой молнией оцепенения, но промахнулся. Молния врезалась в световой кристалл, поднятый на держателе. Кристалл разрядился ослепительной белесой вспышкой.
— Лжец! Ты обещал убить демона!
Зрение восстановилось через пару секунд. Проморгавшись, Сударый увидел, что призрак настиг де Косье и яростно душит его.
Понимая, что стрелять сейчас — значит подвергать опасности жизнь де Косье, Копеечкин и Крупицын бросились на призрака. Знаменитый сыщик ткнул жезлом в затылок Свинтудоева и активировал оглушающее заклинание малого радиуса действия.
Эффект получился сильным, но неожиданным и не самым приятным. Призрак взвыл от боли и выпустил де Косье, но отчего-то вспышка, сопровождающая заклинание, охватила вместе с ним и самого Копеечкина, и его помощника, и закордонца. Досталось всем троим.
Де Косье отлетел на несколько шагов, повалив один из отражателей. Фантом на миг утратил плотность, и повисший у него на плечах Крупицын рухнул на пол, а в следующую секунду покачивающийся Свинтудоев еще и наступил ему на руку, отчего сам едва не упал, но удержался, ухватившись за Копеечкина. Тот стоял на ногах твердо, однако не двигался, изумленно взирая на собственный жезл, а по костюму его и по распрямившимся усам пробегали крупные зеленоватые искры.
— Ну держись, — зловеще пообещал сыщик и, отступив, направил на фантома целый поток красных молний.
Одновременно левой рукой он сделал пасс, выставляя щит. И угадал: молнии отразились от Барберия Флиттовича, вернулись и разбрызгались огненными искрами, не задев сыщика. Магическая атака не ослабевала. Хотя заклинание не оказывало нужного воздействия, бороться с ним было трудно. Свинтудоев отступил на шаг, еще на шаг…
Но тут Копеечкин усилил чары, и жезл переломился, не выдержав напряжения. Откат заклинания оглушил и отбросил Пуляя Белосветовича.
Полиция потерпела поражение, и на помощь де Косье устремились Сударый с товарищами. Однако ничто не помогло: ни возглас Вереды «сударь, прошу вас, немедленно прекратите!», ни попытка Сударого сделать фантому подсечку (он опять на миг развоплотился, и Непеняй Зазеркальевич сам оказался на полу), ни яростная атака Переплета, вооруженного поленом (появление призрака застало его в тот момент, когда он подбрасывал дрова в печь; несчастного домового Свинтудоев опрокинул пинком). А Персефоний, как выяснилось, предпочел в первую очередь спасти «Зенит», рассудив, что расколоть мимоходом оптокамеру, за которую как раз юркнул де Косье, не в пример проще, чем задушить закордонца.
Переставив аппарат в угол, упырь все же ринулся в бой, но тоже без результата: Барберий Флиттович ловко менял степень плотности, а может, это происходило самопроизвольно, поскольку по сторонам он вообще-то не смотрел. Как будто в мире для него остался только подлый обманщик де Косье, пообещавший уничтожить страшного демона из бритвы, а на самом деле отпустивший чудовище на свободу.
Шея закордонца опять оказалась в холодном кольце призрачных пальцев. Сударый, поднимаясь на ноги, оглянулся на Сватова. Тот единственный пока не принял участия в схватке, он стоял, вынув саблю из ножен и нашептывал какое-то заклинание, быстро касаясь толстыми пальцами выгравированных на клинке символов.
«Сейчас здесь произойдет убийство», — понял Непеняй Зазеркальевич. Как ни удивительно, ничто не в силах остановить Свинтудоева, и даже в самом лучшем случае Сватов наверняка попросту уничтожит его.
Вереда схватила призрака за руки, не оставляя попыток воззвать к его совести:
— Барберий Флиттович, ну как вам не стыдно!
Однако призрак продолжал душить де Косье; бедняга закордонец синел на глазах.
Внезапно в студию ворвались, принеся с собой порцию морозного воздуха, Неваляев и запыхавшийся Немудрящев. Как потом рассказал Сударому Добролюб Неслухович, они, прослышав о нападении на ателье толпы, решили со всей дотошностью выполнить свой долг: раз народ говорит, будто Ухокусай у оптографа, надо проверить. В последние дни предводитель губернской службы магнадзора не покладая рук трудился над методами обнаружения и нейтрализации редких существ и, хотя до предметных призраков не додумался, все же добился определенных успехов, взяв за основу мощные антидемонические чары. Так что перепроверка уже осмотренных домов был только делом времени, а тут и случай подвернулся.
Их более чем своевременное появление и дало де Косье шанс уцелеть.
Свинтудоева ни один из них прежде не видел, и естественно, обоих посетила мысль, что вот он и есть пресловутый Ухокусай. Они вскинули жезлы.
— Осторожнее, господа! — через силу крикнул Копеечкин, все еще не нашедший в себе силы, чтобы встать. — Это фантазмическая аффектация, он сейчас практически неуязвим!
О фантазмической аффектации Сударый читал лишь то, что наблюдалась она крайне редко. Это пик напряжения всех сил бесприютного духа, который обычно приходится на момент исполнения им той миссии, ради которой он был оставлен в мире живых. Однако поверить, будто миссия Свинтудоева состояла в том, чтобы, подождав два года, взять и задушить оптографа, было трудно. Скорее все-таки причина аффектации была проще и печальнее и крылась в душевной болезни Барберия Флиттовича.
Сватов, услышав про аффектацию, шепнул:
— Свят-свят-свят, — и поспешно развеял уже приготовленные было чары.
Немудрящева, однако, предупреждение не смутило.
— Все в порядке! — воскликнул он, шумно переводя дыхание, нацеливая жезл на призрака и совершая плавные пассы. — Мытий Катаевич, подпитывайте меня и не вмешивайтесь. Мсье де Косье, держитесь!
Закордонец успел показать взглядом, что в принципе охотно держался бы хоть до второго пришествия, да только возможности его в этом плане куда скромнее желаний. Потом глаза его закатились…
Из жезла Немудрящева вылетел сгусток энергии, который распался на множество бледно светящихся символов и кольцом охватил безумного фантома и его жертву. Символы закружились каруселью, и Свинтудоев стал стремительно терять плотность. Де Косье даже сумел судорожно вздохнуть, но тут хоровод символов замедлился.
— Еще энергии! — крикнул Немудрящев. — Отвлеките его!
Копеечкин бросился к лежавшему без сознания Крупицыну, чтобы достать его жезл и помочь главе магнадзора.
— Знаком Бывалович! — рявкнул он Сватову. — Не стойте столбом, помогайте. Непеняй Зазеркальевич, вы слышали — отвлеките призрака. Ну хоть Ухокусая ему покажите!
Сударый и Свинтудоев вздрогнули. Взгляд призрака скользнул по помещению и безошибочно остановился на рапире, что по-прежнему лежала на столе. Удерживая левой рукой горло де Косье, правую Барберий Флиттович протянул в сторону Сен-но-Тсуки.
— Нет! — с отчаянием рвущейся струны зазвенел бесплотный голос.
Но сопротивляться воле безумца у него сил не нашлось. Рапира дрогнула…
— Я не хочу снова!..
— Ко мне! — приказал фантом.
И рапира метнулась по воздуху прямо в ладонь Свинтудоева, стремительно съеживаясь на лету. Вслед за ним сорвалась и бутылка-ловушка, упала, но не разбилась, а покатилась вслед за предметным призраком.
Брызнули во все стороны символы разрушившегося заклинания.
— О, наконец-то цельность я обрел! — хрипло провозгласил Барберий Флиттович, поворачивая бритву то одним боком, то другим и любуясь пляской отсветов на ее лезвии.
— Я… не… хо… чу… — Голос предметного призрака угас.
— Сен-но-Тсуки! — крикнул Сударый. — Вспомни, кто ты на самом деле!
Ответа не последовало. Свинтудоев перевел потяжелевший взгляд на недодушенного де Косье.
— Ты обещал уничтожить демона, — проговорил он.
Закордонец, забыв хватать ртом воздух, следил, как приближается к нему сверкающее лезвие.
И тогда Сударый бросился к бутылке, схватил ее за горлышко и что есть силы ударил об пол. Сухо треснуло стекло, звякнули осколки.
Свинтудоев резко опустил руку с бритвой… Раздался глухой удар, де Косье взвыл и, прекратив попытки оторвать от горла руку призрака, схватился за голову.
На пол шлепнулся некий предмет… Свинтудоев изумленно уставился на опустевшую руку. Поглядел на вещь, которая только что вывернулась у него из пальцев. Это была книга.
Силы разом покинули фантома, он даже сделался полупрозрачным. Молнии из жезла Немудрящева оплели Барберия Флиттовича тугим коконом и лишили возможности двигаться.
Когда Добролюб Неслухович упаковал плененного призрака в небольшую шкатулку, носимую как раз для таких случаев, Копеечкин поднялся кряхтя и, подобрав книгу, успевшую за минуту побыть и рапирой, и бритвой, внимательно ее осмотрел. Строгий черный переплет, тисненные золотом иероглифы и стилизованные кириллические буквы, бегущие не слева направо, а сверху вниз. Они складывались в слова: «Тысяча маленьких лун».
— Так вот он какой, Ухокусай, — устало усмехнулся великий сыщик. — Точнее — Сен-но-Тсуки?
— Совершенно верно, — кивнул Сударый. — Вот такой он на самом деле…
