Глава 1
ОСТРОВ ЛЕСБОС
Эх, остров Лесбос, блаженная земля, гнездо порока.
Как там у древних греков Острова счастья назывались?
По-моему, если мне не изменяет память, Елисейские поля или, иначе, Элизий, место, куда боги переносили после смерти избранных героев. Только вот после какой смерти, нигде, к сожалению, не уточняется. А жаль, ибо греческие герои по большей части жизнь свою оканчивали отнюдь не в сражениях, а в каком-нибудь питейном заведении, нализавшись до зеленых сатиров и свалившись под стол со счаст ливым выражением на бородатой физиономии.
Обидно за великих героев, но это факт.
Причем неоспоримый.
История, произошедшая с беднягой Агамемноном после того, как на острове Лесбос его посетило внезапное озарение, есть не что иное, как следствие всех предыдущих случившихся с ним событий, как то: Троянская воз… простите, война и увлекательное путешествие по Аттике вместе с хитроумным царем Итаки Одиссеем.
Стало быть, все по порядку…
( Изложено по поэме Софоклюса «Два идиота». — Автор.)
* * *
Царивший на острове Лесбос разврат и постоянные возлияния (вина в обители порока было хоть отбавляй) способствовали умственной деградации собравшихся там героев.
Телемах, приплывший на Лесбос, дабы отыскать там отца, уже на следующее утро начисто забыл о своей великой цели, а через месяц сын царя Итаки передвигался уже преимущественно на четвереньках, время от времени жалобно по-бараньи блея, пока кто-то из более трезвых героев не подносил ему емкость с вином.
Конечно, никаким Одиссеем на острове и не пахло, что уже само по себе было странным. Говаривали, что царь Итаки пропал в тот самый день, когда узнал, что его биологическим отцом является одноглазый великан Полифем, спятивший, по слухам, еще в утробе матери, которая, будучи беременной, каждый день упражнялась на турнике, качала пресс и пр.
Многие в Греции полагали, что, не стерпев такого позора, Одиссей покончил с собой при помощи кузнечного молота, после чего разогнался и прыгнул с расплющенной головой в бушующее море. Находились даже очевидцы, которые собственными глазами видели, как царь Итаки, громко матерясь, падал в бушующую пучину владений Посейдона. Правда, язык у этих «очевидцев» во время их рассказа слегка заплетался, что вызывало вполне справедливые сомнения по поводу подлинности их сведений.
На самом деле Грецию волновал совсем иной вопрос, нежели судьба несчастного Одиссея, а именно: каким образом Полифем его зачал?
По этому поводу строились совершенно чудовищные (сатирски неприличные) предположения, но ни одно из них никак не могло соответствовать истине.
А сам Полифем, когда ему задавали подобный вопрос, по большей части отмалчивался. В конце концов он сожрал нескольких уж очень любопытных смертных, и от него наконец отстали…
Странные перемены охватили Аттику, вроде бы Олимп в небе другим стал. Летаюший остров богов казался намного больше, чем раньше, и каким-то более внушительным, что ли. Зловещим.
Конечно, это мало кого из греков занимало, однако перемены были налицо…
Что в Аттике никогда не менялось, так это остров Лесбос. И именно на нем великий царь Агамемнон внезапно загрустил по родине, вспомнив жену свою Клитемнестру…
Однако все началось с Аякса, сына Оилея, который, за неделю переспав на острове со всем, что двигалось, заскучал и во всеуслышание заявил, что Лесбос душит в нем поэта.
— Сволочи, как я вас всех ненавижу! — кричал и плевался Аякс. — Я за целый месяц не написал ни строчки…
Единственным, кто посочувствовал могучему герою, был царь Агамемнон.
Парис, Гектор и Менелай остались к отчаянному воплю Аякса равнодушны. Они уже успели обрасти черной волнистой шерстью и теперь спокойно щипали травку на живописных склонах Лесбоса. У Агамемнона даже мелькнула безумная мысль: а не достало ли их наконец колдовское проклятие сумасшедшей волшебницы Кирки? Но это конечно же было маловероятно. (Почему это маловероятно? — Авт.)
— Посмотри, что с нами стало! — причитал Аякс, полируя потускневший за месяц меч. — Мы здесь деградируем, превращаемся в животных. Только и знаем, что жрем да спариваемся, я больше так не могу.
— Ты прав, мой друг, — согласился с ним Агамемнон. — Но что тут поделаешь, видно, на роду нам так написано. Я тоже вот по дому в последнее время скучать начал. Как, думаю, там жена моя Клитемнестра?
— Красивая, наверное? — мечтательно спросил Аякс, который, однако, по жизни был убежденным холостяком.
— Что? — удивился Агамемнон. — Да нет, что ты. Страшна, как фавн небритый. Просто опостылело мне все это великолепие…
И бедняга грустно обвел рукой зеленый луг с пасущимися героями.
— Я знаю, что делать! — яростно закричал Аякс, воинственно взмахнув отполированным мечом.
— Ну-ну… — Агамемнон скептически посмотрел на товарища.
— Нужно срочно покинуть остров, и тогда талант стихосложения непременно ко мне вернется. Милый друг, плывем же к жене твоей Клитемнестре!
От подобного предложения Агамемнона слегка передернуло, но, несмотря на это, идея Аякса показалась ему весьма заманчивой.
— Я не против, приятель, но на чем же мы поплывем ко мне на родину? Ведь оставленный без присмотра корабль давно разбили о рифы набегающие волны прибоя. Да и даже если бы он был цел, мы не смогли бы набрать здесь и половины команды.
Тут Аякс сильно задумался. Нехорошо получалось — вроде как они сами себя в ловушку загнали, обидно как-то.
— А мы плот построим, — внезапно заявил могучий герой, — из досок, что от нашего судна остались. На нем и покинем Лесбос.
Сказано — сделано.
Но не все было так просто.
* * *
На остров Лесбос легко попасть, а вот сбежать оказалось довольно проблематичным.
Как только твердо решившие покинуть гнездо порока герои принялись за постройку плота, они сразу же были атакованы группой полуобнаженных женщин, несущих на острове постоянную вахту, дабы никто из мужчин не сбежал. Отступникам удалось отбиться, но лишь до следующей ночи.
Однако плот еще не был готов.
Весь следующий день фемины следили за греками из соседних кустов, посылая им страшные проклятия, обзывая их импотентами и мужеложцами. Аякс время от времени отгонял воинственных фемин своим мужским достоинством, которое у него было воистину чудовищных размеров. (Надеюсь, цензура это место вырежет. — Жена автора.)
Плот был готов всего лишь наполовину. Ему еще требовались прочный парус и хорошее рулевое весло.
— Сатировы толстухи, — гневно ругался Аякс, разводя на морском берегу костер. — В жизни не женюсь на женщине, будь они все неладны.
Агамемнон как-то странно посмотрел на друга, но вслух ничего не сказал.
— Зря мы тогда Одиссея не подождали, — сокрушенно покачал головой Аякс, — он бы никогда не позволил нам превратиться в этих…
И могучий герой с горечью махнул рукой в сторону спавших под деревом невдалеке зверообразных греков. Кто из них был Парисом, а кто Гектором, установить теперь не представлялось возможным. Членораздельно изъясняться они перестали два дня назад.
— Да мы с тобой и так, слава Зевсу, в них не превратились, — усмехнулся Агамемнон. — Единственные на весь остров здравомыслящие мужики.
— Здравомыслящие, — басом повторил Аякс и потряс над головой указательным пальцем, — хорошо сказано. Кажется, я уже начинаю подбирать рифму.
— Я тебе помогу, — пришел на помощь другу Агамемнон. — Здраво, здраво… мм… лево, право, кряво…
— Что еще за кряво? — разозлился Аякс. — Я такого слова отродясь не слышал.
— Кряво, то есть криво, — быстро нашелся Агамемнон.
— А… ну если так, то да.
Но приличная рифма, к сожалению, на ум могучему герою так и не пришла.
Вместо рифмы к костру отщепенцев явился знаменитый греческий историк Софоклюс. Свой человеческий облик он, к удивлению, совершенно не утратил и даже выглядел свежее обычного.
— Мы живем в великую эпоху, друзья! — торжественно провозгласил историк, садясь рядом с Агамемноном.
— Мы тоже рады тебя видеть в здравом уме, — улыбнулся Аякс, подбрасывая в костер сушеных листьев папоротника, которые, сгорая, жутко воняли, отпугивая притаившихся неподалеку в засаде фемин.
— Великая эпоха! — повторил Софоклюс, лукаво поблескивая хитрыми голубыми глазками. — Был над Грецией один Олимп — бац, и его не стало, теперь вот другой висит, и никому до этого дела нет.
— С чего это ты вдруг взял, что он другой? — удивился Агамемнон, вглядываясь в безоблачное ночное небо.
Летающий остров, источая мягкое голубоватое сияние, как обычно, висел над горизонтом чуть левее полной луны.
— Да и дураку ясно, что Олимп другой, — бескомпромиссно отрезал историк.
— Кому ясно? — встрепенулся Аякс, в последнее время очень болезненно реагирующий на слово «дурак».
— И эфиопу, — быстро поправился Софоклюс. — Размером-то он стал вроде как побольше, да и форма другая. Старый на что был похож?
— На стоптанную сандалию, — не задумываясь, ответил Агамемнон.
— Верно. — Историк быстро кивнул: — Ну а новый что тебе напоминает?
— Да не новый он… — вспылил Агамемнон и осекся, вглядевшись в очертания Летающего острова.
Олимп действительно больше не напоминал стоптанную сандалию, теперь он был скорее похож на…
— Мужской детородный орган, — ответил за Агамемнона Софоклюс, и Аякс неприлично заржал.
— Это что, такое изощренное издевательство? — закричал Агамемнон, вскакивая с места. — Они что там, на Олимпе, нас за полных придурков держат?!
— Думаю, что дела в этом плане обстоят еще хуже, — как бы невзначай заметил историк.
— Что это ты, интересно, имеешь в виду? Герои у костра тревожно переглянулись.
— Ну я же сказал, что грядут великие перемены, — развел руками Софоклюс. — Вот уже месяц, как никто из смертных не видел вестника богов Гермеса Диониса в кабаках нет. Гименей на свадьбах не присутствует. Что-то неладное стряслось в поднебесном царстве.
— Например?
— Ну, не знаю, переворот там или бунт. Может, они поубивали друг друга или еще что.
— Да ладно тебе чушь пороть, — улыбнулся Аякс. — Чтобы бессмертные боги и друг друга поубивали? Бред, бессмыслица.
— И как ты вообще можешь говорить за всю Аттику? — поддержал могучего героя Агамемнон. — Ты-то, кроме этого проклятого острова, ничего не видишь. Откуда тебе знать, что боги среди смертных не появляются?
— Откуда, откуда, — передразнил героев историк. — От эфиопского верблюда. Боги ветров мне кое-чего нашептали, а я их за это пообещал в своей «Великой истории» упомянуть.
— Ага! — обрадовался Аякс. — Значит, не все олимпийцы пропали.
— Значит, не все, — грустно согласился Софоклюс, — но большинство.
— Это что ж теперь будет? — ужаснулся Агамемнон.
— Да ничего не будет. — Историк беззаботно зевнул. — Новые боги появятся.
— Это как?
— А вот поживем — увидим. Помолчали.
Легкий приморский ветерок разносил над берегом тяжелый смрад горящих папоротников.
— У вас в костре кто-то умер? — задал Софоклюс мучивший его последние полчаса вопрос.
Собственно, он и пришел-то к костру героев, чтобы это у них выяснить.
— Да, — гордо кивнул Аякс, — там умер поэт. Но вскоре он снова возродится из пепла, и его дух воспарит к далеким вершинам Парнаса.
— Эка тебя, приятель, занесло. — Историк хитро ухмыльнулся. — Записать твой словесный перл, что ли? Эх, было бы у меня время, рассказал бы я вам, как я с Гераклом по Греции путешествовал, подвиги его знаменитые на дощечки записывал. Вот была героическая эпоха, не то что сейчас… Но вижу, вы уплывать от нас собрались?
Софоклюс осторожно покосился на болтающийся на морских волнах плот, для надежности привязанный веревкой к правой ноге Аякса.
— Так и есть, — кивнул Агамемнон. — Если великий Рок того захочет, уплывем завтра вечером к сатировой матери, как можно дальше от этого проклятого нарыва на теле Аттики.
— Так уж и нарыва? — противно рассмеялся историк. — Видеть во всем зло ошибочно. Кто знает, может, слава об острове Лесбос дойдет до самых дальних наших потомков и через тысячу лет, а имена таких греческих героев, как царь Агамемнон и Аякс, сын Оилея, сотрутся, погребенные под пылью веков.
Аякс с Агамемноном снова переглянулись.
— Эй, вы чего? — испуганно прохрипел историк, но было поздно.
Аякс мгновенно сграбастал худого старикашку своими могучими ручищами, секунда — и Софоклюс, получив под зад громадной сандалией, улетел в соседние кусты, как раз туда, где прятались сумасшедшие фемины. Раздался женский визг и приглушенный отборный (древнегреческий) мат историка.
Агамемнон с Аяксом, схватившись за животы, издевательски заржали.
Густые кусты затрепетали, и из них показалась всклокоченная козлиная бороденка Софоклюса. Бороденка стояла дыбом и при этом гневно тряслась от обиды вместе с хозяином.
— Ну вы у меня еще получите! — противно завизжал историк. — А я еще, дурак старый, думал вам в своей «Великой истории» по главе уделить. У-у-у-у… сатирово племя. Теперь в моей книге вашими именами будут называться греческие отхожие места. Учтите, потомки будут учить историю по моим книгам, да, именно по моим…
Аякс невозмутимо подобрал с земли увесистый камень, и всклокоченная бороденка Софоклюса мгновенно исчезла.
— Фальсификатор проклятый, — сжав кулаки, зло прошептал Агамемнон.
— Да не принимай ты это все так близко к сердцу, — добродушно пробасил Аякс, щедро подкла-дывая в дымящий костер сухого папоротника. — Завтра в это же время мы будем далеко отсюда.
— Знаешь, я очень на это надеюсь, — проворчал Агамемнон, с тревогой вглядываясь в фаллосообразную тень над горизонтом.
Слава Зевсу, ночь прошла спокойно.
Воинственные фемины так и не решились напасть на отщепенцев. Ободренные этим, Агамемнон и Аякс с первыми лучами солнца принялись прилаживать к своему плоту парус.
Парус был сшит лично Агамемноном из набедренных повязок одичавших героев. Свой срам они
прикрывали теперь преимущественно фиговыми листочками, которые были намного удобней набедренных повязок. Пока догонишь понравившуюся даму, пока завалишь ее куда-нибудь в кусты, пока размотаешь эту сатирову повязку… так и всякое желание может пропасть. А тут сорвал легким движением руки фиговый листочек — и в бой…
В обломках корабля отщепенцам посчастливилось отыскать практически целое, не сгнившее весло, которое и стало удобным рулем для их ненадежного плавательного средства.
— Ох, чует мое сердце, перевернемся мы, — скептически заявил Агамемнон, недовольно рассматривая готовый плот.
— Не бойся, дружище, — весело рассмеялся Аякс, — я сочиню небольшую элегию и посвящу ее Посейдону. Море будет спокойным, а ветер попутным.
— Ну-ну… — Агамемнон в замешательстве поскреб бороду. — Как бы Посейдон после твоей элегии нас не потопил прямо у берега.
— Да нет никакого Посейдона, — нагло прокричал появившийся из густых зарослей Софоклюс. — Можешь, Аякс, не стараться, твоя элегия будет богам до фени.
— Ты, кажется, собирался назвать нашими именами отхожие места? — недружелюбно напомнил историку Агамемнон.
— Я передумал, — улыбнулся Софоклюс, подойдя к уже спущенному на воду плоту, — решил вот вас проводить, а то на острове ни одной сволочи это в голову не придет. Благодарите судьбу, что я незлопамятен. Кстати, я решил оказать вам небольшую услугу.
— Чего?!! — удивился Аякс, уже измысливши первую строчку своего нового стихотворения.
— Я поговорил с восточным ветром Эвром, он быстро домчит ваш плот куда надо. Вот такой я, Софоклюс, загадочный человек.
Герои недоверчиво посмотрели на историка, поступки которого были столь же противоречивы, как и его сочинения.
— Ну что ж, спасибо тебе, если правду говоришь, — пробасил Аякс, куском угля выводя на парусе какие-то кошмарные каракули. — Вот послушайте…
Герой прокашлялся:
Владыка моря Посейдон,
Могучий повелитель он.
На дне морском его чертоги,
Кому угодно обломает Колебатель роги…
— О великий Тартар, снова началось, — тихо простонал Агамемнон.
— Да, — обрадованно заявил Аякс, — ко мне наконец-то вернулся поэтический дар. Поэт было умер, но тут же воскрес.
— Да он в тебе даже не рождался, — противно захихикал Софоклюс. — Подобной бездарщины я отродясь не слышал, и именно поэтому, мой друг, тебя ждет бешеная популярность. Уверен, твои элегии уже распевают моряки во всех питейных заведениях Аттики.
Первая часть тирады историка Аяксу очень не понравилась, и он уже примерился открутить наглецу голову, но вот слова по поводу популярности могучему герою пришлись по душе, и он решил отложить убийство Софоклюса на потом.
— Ты бы лучше что-нибудь этакое про Эвра сочинил, — посоветовал историк, — из четырех строк, не больше…
Аякс призадумался.
В последнее время он стал это делать уж слишком часто, и голова порою не выдерживала и сопротивлялась, отвечая мыслителю тупой болью в затылке.
— А сатир ее побери, — Аякс скривился, тряхнув черепушкой, — снова эта проклятая мигрень.
— Ты бы шлем свой медный снял, — посоветовал Софоклюс, — глядишь и боль пройдет.
— А он не может, — басом заржал Агамемнон.
— Как это не может? — опешил историк.
— А вот так. После того как ему под стенами Трои кто-то копьем по башке дал, шлем не снимается.
— Да не копьем, не копьем, не надо врать, — сразу же обиделся Аякс. — Это случилось, когда я головой с разбега стену пробил. Ну, когда стало известно, что Зевс Илион изничтожит.
— Да, дела, — кивнул Софоклюс, — наверное, котелок теперь у тебя с трудом варит, то-то я смотрю, ты стихи стал сочинять.
— А что такое?! — взвился Аякс. — Чем тебе не нравятся мои стихи? Сам-то небось и рифму придумать не можешь. А ну-ка подбери мне рифму к слову «историк».
— Ну… э… э… — Софоклюс замялся.
— Алкоголик, — быстро выпалил Агамемнон. — Чудесная рифма и по форме, и по содержанию.
Но Софоклюс совсем не обиделся, он лишь записал что-то на своей верной вощаной дощечке.
«Наверное, снова решил назвать нашими именами отхожие места», — подумал Агамемнон.
А Аякс достал из-за пазухи чудом сохранившийся у него в целости и сохранности бараний рог (??? — Авт.).
Умудренный горьким опытом, Агамемнон поспешно заткнул пальцами уши.
Набрав в могучую грудь как можно больше воздуха, Аякс торжественно затрубил. У не ожидавшего подобной звуковой атаки Софоклюса глаза чуть не вылезли из орбит. Оттрубив, могучий герой прочитал первые две строчки только что сочиненного стихотворения, посвященного восточному ветру Эвру.
Звучало все приблизительно так:
Он Эвр, могучий ветер!
Сильнее всех на свете…
Справившись с гулом в ушах, Софоклюс поспешно записал гениальные строчки на свою вощаную дощечку.
— Что ты делаешь? — удивился Агамемнон. — Зачем тебе этот бре… то есть стихи?
— Я вставлю их в одну из глав своей книги! — гордо ответил историк. — Называться эта глава будет «Патологический идиотизм».
— Как? — переспросил Аякс. — Патологический империзм?
— Именно, — подтвердил Софоклюс, осторожно отодвигаясь от могучего героя.
Железная птица Дедала медленно везла солнце к краю горизонта. Близился вечер. (Что-то уж больно подозрительно быстро близился. — Авт.)
— Ну что ж, — вздохнул Агамемнон, — все вышло так, как мы и планировали. Плот построен, на воду спущен. Пока что всемогущий Рок на нашей стороне.
— Ох и беспокоит же меня этот фаллос летающий, — вдруг ни с того ни с сего заявил Софоклюс.
И греки дружно посмотрели на парящий далеко в небе Олимп.
— Где же эти новые бессмертные боги? Отчего с Летающего острова носа никто не кажет? Не к добру это, ох и не к добру…
Но что еще оставалось нашим героям, кроме как недоуменно пожать плечами?
Софоклюс был историком, человеком с масштабным полетом мысли, человеком космоса, гражданином Вселенной. Его не интересовали мелочи ничтожного смертного бытия. Его взгляд был всегда устремлен в будущее, к далеким потомкам, к которым уже летело каждое слово, выведенное им на податливом воске острой палочкой. Его всегда интересовали события общемирового масштаба. Куда там до него Агамемнону с Аяксом…
Ну висит в небе другой Летающий остров, ну и что с того?
Какая разница, как верховного бога зовут, Зевс там или Псевс? Главное, чтобы он был и за деяниями смертных сверху следил, а все остальное ерунда.
Вот если бы Олимп насовсем в небе исчез, то тогда да, полный звездец Греции бы и настал. Ведь в постоянном страхе держали бессмертные боги народ греческий, а как не станет этого страха, так знаменитой народной демократии и день после этого не просуществовать. (Ну и бред! — Редактор.)
Эх, мыслишки, мыслишки…
— Нарекаю сие судно «Клитемнестрой»! — торжественно пропел Аякс, разбивая о край плота пустую амфору из-под вина.
Софоклюс дурашливо зааплодировал. — Теперь мы точно перевернемся, — горестно прошептал Агамемнон.
