40
Ненавижу в себе эту склонность к рефлексии! Любимое дело – понастроить городов, не слезая с дивана. В результате немногие дела гибнут, задавленные махиной неосуществленных планов.
Еще полчаса назад мой замысел был ясен: пробраться незамеченным в храм экологов, отыскать Нэя и уничтожить его. Нет человека – нет проблемы. И вот я, совершенно невидимый, стою на ступенях полукруглой террасы, а Нэй в белом спортивном костюме вполголоса обсуждает что-то с двумя экологами. Он печален и оттого кажется еще красивее. А я мозолю кнопку отражателя, не в силах совершить простое движение.
Я раздувал в себе ненависть, как угли в мангале. Нэй – подонок. Он хотел меня убить. Он украл у меня из-под носа девушку. И самое главное: Нэй виноват в гибели десятков людей.
Ничего не помогало.
Это так легко, уговаривал я себя. Выстрелил же беглый преступник Трумен Гэтсби – я в теле Гэтсби – в полицейского… Но тогда речь шла только о жизни. Да, Сурок. В Атхарте земная жизнь ценится уже не так высоко. Мы точно знаем, что это не конец! Теперь же мне предстояло уничтожить Нэя навсегда.
На ходу теряя невидимость, я вернулся к оставленному велосипеду. Мне хотелось поскорее добраться до дому, забиться в нору и предаться самобичеванию. Хани-Дью вокруг был неприятно пуст. Нашлось немало трезвомыслящих людей, которые покинули насиженные места. Нет, все люди как люди. Раз война – надо идти воевать. Надо садиться в самолет и мочить гадов. Или собирать пожитки и делать ноги. И только я болтаюсь, как дерьмо в проруби, словно пятнадцатилетний подросток, которого не взяли на фронт.
Девушку вместо меня спас другой. Моя миссия у богов провалилась с позором. Даже элементарное убийство и то оказалось мне не по зубам! Нет, напади Нэй первым… угрожай он моим друзьям… тогда бы я его убил. А так – не могу. И что выходит?
Не герой. Просто хороший парень…
Погруженный в эти мысли, я даже не сразу понял, что еду в другую сторону. Я очнулся только перед воротами сэра Перси.
Удивительно… Отсюда полностью выветрился дух войны. Но было по-прежнему людно: на газоне две девушки играли в бадминтон и хохотали. По дорожкам парка бродили незнакомые мне люди. В беседке за накрытым столом сидела шумная компания. Звенела посуда, слышался заразительный смех Билла Харта. Я закрыл глаза и прижался лбом к холодному чугуну ограды.
Одна из девушек вдруг промахнулась по волану и звонко выругалась:
– Fuck!
– Корова, – сердито отозвалась другая. Похлопывая Ракеткой по ноге, она ждала, пока партнерша вытащит волан из кустов.
Не может быть…
– Фаина?! – заорал я, с грохотом роняя велосипед.
Вздрогнув, она обернулась. Наши глаза встретились… Фаина опрометью бросилась к ограде, просунула руки сквозь прутья и вцепилась в мои плечи.
– Живой! Живой! – запричитала она. Тоже мне, жена солдата…
– Мертвый. Три года уже как, – пробурчал я, а сам не мог удержать улыбку.
Фаина потупилась и отступила на шаг.
Немудрено, что я сразу ее не узнал. Короткая клетчатая юбка, красный свитерок, на ногах – кроссовки. Волосы завязаны в два хвостика. Настоящая. Не тень, какой я привык ее видеть.
– Почему ты не у экологов? – спросил я.
Фаина фыркнула:
– А ты что думал, я подамся в монашки? Нашли дуру! Нэй, пока ездил мне по ушам со своей экологией, все норовил пощупать коленку. И тогда я назвала его вонючим негром. Ты не думай, я не расистка… Но он достал!
– Грег! – раздался вдруг голос Бэзила. – Где тебя черти носят? Миндальный пирог уже зачерствел!
Фаина, спохватившись, открыла мне калитку. Я направился к беседке.
– А велосипед Пушкин будет убирать? – сердито осведомилась она.
Я обернулся. – Она махнула рукой:
– Ладно уж… Сама уберу.
– Грег, старина, ты мог бы предупредить, – укоризненно сказал Харт, пожимая мне руку. – Мы не хотели без тебя начинать и едва не умерли с голоду.
– А разве я обещал прийти? – удивился я, разглядывая общество.
Кот в качалке, которую для него принесли в беседку. Сэр Перси в нарядном голубом джемпере со снежинками. Пунцовая от застенчивости Эсмеральда. Самир сидит вытянувшись, будто кол проглотил. Энрике Торес, весь в крошках, наворачивает миндальный пирог. Бэрримор, перекинув через руку салфетку, обходит гостей с бутылкой. Безумное чаепитие. Пир во время чумы…
– Да ты офонарел, приятель! – возопил Бэзил. – Ты что, забыл, какой сегодня день?!
И тут я вспомнил: сегодня же последняя пятница месяца! Такого казуса со мной еще не случалось.
– Так война же, – промямлил я в свое оправдание.
Честная компания дружно расхохоталась, словно я ляпнул несусветную глупость.
– Садитесь, Грег, – смеясь, пригласил сэр Перси, указывая на место справа от себя. – Простите нас. Мы искренне волновались из-за вашего отсутствия. Мой посыльный не смог вас отыскать и передать приглашение лично. Но мы все были уверены, что вы не забудете нашу маленькую традицию. А потом прибежала Эсмеральда и рассказала, что вы сломя голову помчались на юг, в самую гущу событий. Потом явилась черноглазая сердитая леди…
– Боевая девочка, – причмокнул Харт. – Мне еще никто не говорил «отвали!».
– Мы узнали, что вы брошены на произвол судьбы… Мы уже планировали ваше спасение, но Бэзил случайно встретил Хархуфия.. Тот обещал, что с вами все будет в порядке. И, наконец, явился сеньор Торес. Так что мы знаем про ваше путешествие в Корону.
– Напрасное, к сожалению, – буркнул я.
– Вы избаловались, Грег, – заметил сэр Перси строгим голосом. – Я как автор энциклопедии дорого бы дал, чтобы оказаться на вашем месте. Надеюсь, у вас найдется время поделиться со мной впечатлениями. Кроме того, вы узнали эксклюзивную информацию о сатах. Надо будет только подумать, как разумнее ею распорядиться. А что касается войны…
– …То она не имеет никакого отношения к миндальному пирогу, – заявил Бэзил. Он лапой потянулся за блюдцем, и кресло под ним жалобно заскрипело.
– Нет, какой все-таки получился звук… – мечтательно протянул сэр Перси.
– Попробуйте пирога, – предложила Эсмеральда, отрезая мне кусок. – Такие пекут только у нас в Овьедо. Моя мама всегда добавляет в начинку ложечку шерри…
Пирог и в самом деле был бесподобен, а Эсмеральда вела себя, как хозяйка дома. Зато я оказался не в своей тарелке. Я с трудом реагировал на плосковатые шуточки Харта и с нетерпением ждал момента, когда смогу поговорить с Бэзилом или с сэром Перси.
В какой-то степени это произошло, когда Харт откланялся, а Торес, видимо почувствовав себя лишним, ушел в дом.
– Он все рассказал? – спросил я, проводив его взглядом.
– Да. – Сэр Перси вздохнул. – Несчастный фанатик… Но сейчас он, по-моему, просто рад, что уцелел. Он умолчал только о том, как попал в руки к Нэю.
Сэр Перси сказал это выразительно – он, конечно, не забыл моих откровений. Значит, Торес решил пощадить мою честь… В гробу я видал такое благородство! Однако провозглашать во всеуслышание правду я не спешил.
– А где Зануда? – спросил я.
– Здесь, – ответил сэр Перси. – Я устроил его на втором этаже. Вы бы потом зашли к нему, Грег. Он серьезно болен. Разрыв с Нэем дался ему нелегко.
– У сэра Перси так спокойно, что заживают любые раны, – вздохнула Эсмеральда.
Смерив ее взглядом – вот ведь выскочка! – я заявил:
– Не хочу вас обижать, сэр Перси, но у вас тут прямо какой-то санаторий для пострадавших духом. Может, примете и меня?
И я рассказал о том, как хотел убить Нэя.
Слушали меня молча, только Самир издал какое-то восклицание.
– Хорошо, что вы этого не сделали, Грег, – сказал сэр Перси. – Самый простой выход – не всегда самый верный.
– Просто я сентиментальный слюнтяй, – с обидой возразил я.
– Вы сожалеете, что не убили человека? – Сэр Перси покачал головой. – А вы знаете, что вас в таком случае ожидало бы?
– Да что вы его стращаете! – вмешался Бэзил. – Некоторые разом отправили в Атхарту полтора десятка душ – и ничего. Сидят, чаек попивают…
Самир, казалось, перестал дышать. Оцепенев, он уставился в одну точку.
– Бэзил, – холодно произнес сэр Перси, – не сочтите за труд впредь тщательнее выбирать слова, когда говорите о моих гостях. И не шутите над тем, с чем вы, к счастью, не сталкивались. Разлад с собой, с собственной совестью – самый страшный недуг в Атхарте.
– Выходит, если ты отпетый негодяй, Атхарта примет тебя с распростертыми объятиями, – сказал я, – а если раскаиваешься – тебе конец?
– Вам действительно интересно или вы ерничаете, Грег? – осведомился сэр Перси. – Вообще-то закономерностям попадания в Атхарту и исчезновения я посвятил несколько статей. Согласно этим закономерностям, в Атхарту попадают воры и убийцы и не попадают безгрешные новорожденные младенцы. С человеческой точки зрения, это чудовищно несправедливо. Но человеку трудно поверить, что Вселенная равнодушна к Добру и Злу. Атхарта – не награда для избранных. Чтобы преодолеть Темноту, достаточно быть личностью.
– С большой буквы «Л», – вставил я.
Сэр Перси уронил тяжелый вздох:
– С маленькой буквы. Достаточно быть среднестатистической, нормальной, здоровой, осознающей себя личностью. А чтобы не исчезнуть впоследствии, надо личностью оставаться. В Атхарте, господа, за душой надо ухаживать еще заботливее, чем на Земле мы ухаживали за телом. Душу здесь подстерегает множество недугов: самокопание, муки совести, неистовые страсти…
– Позвольте вопрос, профессор, – поднял лапу кот. – Вы не считаете, что человек, не страдающий этими, как вы выразились, недугами, просто водоросль? Неужели бюргер, озабоченный лишь сосисками с пивом, – более совершенная личность, чем гениальный поэт в поисках смысла жизни?
– В отличие от вашего поэта бюргер обладает немалой добродетелью: он принимает мир таким, какой он есть. И почему только сосиски? У него есть любимая жена, и дети, и сенбернар, и подарки на Рождество, и старая тетушка, которой он дарит гостинцы. К Порогу он подойдет с вашим поэтом наравне, а может, даже и с некоторой форой. В Атхарте они окажутся перед одинаковой задачей: сохранить себя. Кому-то для этого нужны привязанности. Кому-то – любимое дело, кому-то – новые впечатления. Самодостаточные, те, кому ничего не нужно, становятся ангелами. А те, кто клянчит у Вселенной невозможного, исчезают.
– Значит, Атхарта все-таки воспитывает нас как несмышленых детей? Кнутом и пряником? – недоуменно спросил я.
– Да нет же! – взревел сэр Перси. – Если вам проще изъясняться метафорами, это скорее естественный отбор. Окружающая среда вследствие своих физических свойств, – он повысил голос и угрожающе поднял палец; мы слушали, как притихшие нерадивые студенты, – вследствие своих физических свойств поддерживает или не поддерживает существование индивида. Индивид сам – сам! – либо разрушает, либо созидает свою личность.
– То есть вы хотите сказать, что наше существование в Атхарте зависит не от самих поступков, а от того, как мы эти поступки переживаем? – спросила Фаина. Я и не заметил, как она подошла и оперлась на спинку моего стула – как будто делала так всегда.
Сэр Перси вытер со лба пот.
– Примерно так, леди, – обреченным тоном произнес он.
– И как же вы, Самир, поладили с собой? – спросила Фаина. Ей как-то удалось сказать это без вызова и без насмешки, а так, словно она просила старшего товарища по несчастью поделиться опытом. Доброжелательный, даже кокетливый голос.
Со мной бы она так разговаривала! – неожиданно обиделся я.
Шахид ответил. Голос его был хриплым – от редкого употребления, наверное.
– Сделанного не воротишь. Я не верну тем людям жизнь. Я думал, что знаю истину. Я поклялся, что больше так не ошибусь.
– Восточный фатализм, – хмыкнул кот.
– Восточная мудрость, – возразила Фаина. – Самир, вы напрасно вздрагиваете от этих шпилек. Непогрешимых здесь нет.
Эсмеральда многозначительно вздохнула и пошла зажигать фонари в саду. Стемнело. Посторонние – те, кому в смутные времена понадобилась поддержка сэра Перси, – куда-то разбрелись. За столом воцарилось молчание. Я подумал, что так после спора молчат друзья, потому что спор ничего не меняет… Затылком я чувствовал теплое дыхание Фаины… И вдруг тишину нарушил быстрый шелест чешуйчатых крыльев.
– Саты! – завизжала Эсмеральда.
Фаина стиснула мое плечо. Я запоздало вспомнил про отражатель, оставленный болтаться на руле велосипеда.
Трое сатов опустились на дорожку перед беседкой. Разноцветные фонарики послужили им сигнальными огнями. Не похоже это на нападение, подумал я. Я еще не очень различал их в лицо, но один из них явно был наш отпущенец. Все трое сатов были безоружны.
