Глава 4
АКУКАРАЧА – ВОЖДЬ АПАЧЕЙ
– Кушать хочу, – жалобно пожаловался Задов беку и покосился на фургон. – Очень-очень! Двенадцатый час на диете. Буди Тимофеевича!
Муромец, устроившись на вещмешках с провизией, безмятежно храпел в крытой повозке, которая неспешно катилась по прерии на закат. Накануне он провел бурную бессонную ночь, отмечая свое убытие в очередной отпуск, и только под утро узнал, что отпуск откладывается.
Теперь он спал.
– Сам буди, – огрызнулся бек. – А я и потерпеть могу. Себе дороже.
Будить Илью Лева не стал. Спросонок, с похмелья, да еще в чужой реальности, Илья был, как правило, неадекватен. Прецеденты были. Поэтому Задов, сглотнув слюну и глухо ворча, начал озираться по сторонам.
Солнце под вечер палило нещадно. Насмотревшись на прерию до тошноты, Лева с завистью поглядел на черный зонтик, которым бек прикрывался от зноя, и сделал попытку пристроиться под его тень. Бек немедленно вытянул зонт в сторону так, чтобы его лошадке стало идти полегче, а Задову тени не досталось.
– Ты что, гад? – обиделся Задов. – Тебе жалко, да?
Батыр пожал плечами, сплюнул в выжженную траву и ехидно осведомился:
– Я тебя, Лева, про зонтик предупреждал? Предупреждал. Ты интересовался – на хрена ксендзу аккордеон?.. Интересовался. Вот и парься в папахе.
Задов обиделся крепко, но ненадолго. Минут пять спустя он как ни в чем не бывало опять подъехал к беку на своей кляче и, скрутив колпачок с фляги, демонстративно ее перевернул. Из фляги не пролилось ни капли – свою воду Задов допил еще два часа назад.
– Бек, – трагическим шепотом просипел Лева, – я пить хочу.
– А я – нет, – подумав, серьезно ответил Батыр.
Задов проехал чуть вперед, достал браунинг, угрожающе дунул в ствол, лихо развернулся в седле к беку и обреченно вздохнул – на него внимательно и строго глядело дуло двустволки-вертикалки бека. Тульские винтовки Лева уважал.
Задов уже решил было упасть с лошади и симулировать солнечный удар, но потом передумал – бек запросто мог не заметить трагедии и проехать дальше. А валяться в пыли и потом догонять свою – пусть и ледащую, лошадь пешком Задову по такой жаре не очень-то хотелось.
– О-ох! – раздался из повозки протяжный стон Ильи. – Добрынюшка, будь человеком, дай рассолу.
Муромец высунул голову из повозки, с изумлением и омерзением оглядел окрестности и, поймав соболезнующий взгляд Батыра, тихо спросил:
– Где Добрыня?
Бек аккуратно кинул поводья на гриву своей тупорылой коротконогой лошадки и широко развел руками. Илья насупился:
– Где рассол?
Бек развел руки еще шире. Муромец разозлился окончательно:
– А мы где?
Разводить руками дальше было некуда, поэтому бек просто виновато потупил глаза.
– Тпру, мешок травяной! – злобно прикрикнул Илья на верного Сивку. – Стой, волчья сыть!
Бурка иронично оглянулся на хозяина, но встал как вкопанный. Илья остервенело закопошился в фургоне. На свет божий, а точнее на выгоревшую прерию, полетел вещмешок Левы, за ним кастрюли, сковородка, мешок с древесным углем, пластиковые пакеты с мясом, хурджин бека, рулон розовой туалетной бумаги, сабля Задова и складной мангал из легированной стали. Потом последовательно раздались хлопок, бульканье, удовлетворенное хмыканье, и из повозки вылетела пустая бутылка из-под шампанского «Советское». Затем раздался повторный хлопок и, раздвинув полы пыльной холщевины, из фургона со второй – уже открытой – бутылкой в руках появился мрачный Илья. Задов судорожно сглотнул, спрыгнул с коня и уставился на Илью умоляющими глазами.
Твердо встретив Левкин взгляд, Илья спрятал бутылку за спину, грозно нахмурился и приступил к допросу:
– Где мы?
Задов вытер папахой потный лоб и вяло отрапортовал:
– Северная Америка, реальность «Земля-067».
– Кто старший опергруппы?
– Вы, Илья Тимофеевич.
– Задание?
– Задание вам лично командир отряда ставил. У карусели. Перед вылетом и под подписку о неразглашении.
Илья прислонился к фургону, машинально сделал еще пару глотков, протянул бутыль Задову и задумчиво признался:
– С секретностью все в порядке. Ни черта не помню. Бек, дружище, я вчера много выпил?
Бек, так и торчавший в седле с разведенными в стороны верхними конечностями, поднатужился до хруста в суставах и все-таки развел руки еще сильнее.
– Ясно, – успокоился Илья. – Как всегда, стало быть. Опусти клешни – смотреть мутит. Привал. Лева, на шампусик не налегай – больше не дам.
Задов благодарно глянул на Муромца и с сожалением оторвался от горлышка. Ему полегчало.
– Мы жрать-то сегодня будем? Солнце уже садится, – забеспокоился Илья. – Если я старший, то почему ужин не готов? Левка, ты дневальный по привалу. Приступай.
Задов согласно закивал, подобрал раскиданные на земле продукты и занялся мангалом.
* * *
Ароматный запах жареного мяса привлек внимание тощих койотов. Они предприняли попытку ограбить лагерь дружинников, но, напоровшись на богатырский рык Ильи «Самим мало!» – получили легкий акустический удар по ушам, трусливо поджали хвосты и скрылись в сумерках.
– Ладно, – весело заметил Муромец, снимая кольчугу и пуская по кругу очередную бутылку. – Начнем сначала. Кто должен был идти старшим? Ермак?
– Ермак, – подтвердил Задов, подбрасывая левой рукой в костер очередной обломок доски от фургона. – Но он заболел. Корью.
– Уже что-то… Ерофей Палыч у нас по кому специалист? А, бек?
– По аборигенам, – икнул Батыр, возвращая бутылку Илье. – Не люблю с пузырьками. В нос шибает.
– Тебе не угодишь… Так. Значица, аборигены. Аборигены тут кто? Англо-янки?
– Индейцы, – хохотнул Задов.
– Сам помню, – слегка обиделся Илья. – Дети Винниту.
– Маниту, – поправил Муромца бек. – Наши люди. Добрые.
– Добрые – это плохо, – задумался Илья. – Если бы злые, то все ясно. Раззудись, плечо, размахнись, рука, и так далее. А коли добрые, следовательно, что?
– Что? – поинтересовался Задов, подкармливая костер очередной деревяшкой.
– А то, – победно вскинул палец в прозрачное звездное небо Муромец. – То, что мы им должны помочь.
– И в чем? – осведомился бек.
– Что «и в чем»?
– В чем помочь?
– А я знаю? – обиделся Илья и даже чуть было не передумал передавать бутылку дальше.
Минут пять они сидели молча, потом богатырь начал решительно копаться в вещмешке.
– Вот! – торжествующе провозгласил он, извлекая блюдечко. – Я так и думал. Опыт не пропьешь. Сейчас яблочко найду, и связь наладим. Уточню задачу.
– Ну-ну, – скептически заметил себе под нос бек, расправляя полу халата. – Ищи.
Илья еще минут пять копался в вещмешке, а потом растерянно вытащил из него уже потемневший огрызок с коричневым хвостиком. Муромец осторожно положил огрызок на блюдце и несмело ткнул его пальцем. Огрызок дернулся, дно блюдца подернулось рябью, вспыхнуло, но тотчас погасло.
– Когда это я… – голос богатыря упал до шепота, – успел?
– После высадки, – бодро отрапортовал Задов, подкидывая в костер очередную доску от повозки. – Когда фургон у переселенцев отобрал.
– Фургон? – почесал затылок Илья. – Не помню. То-то у меня плечо саднит! Бек, давай ты. И по порядку.
Батыр лениво поерзал, устраиваясь поудобнее, и монотонным нравоучительным голосом начал знакомить Илью с событиями минувшего утра.
– Карусель встала у рощицы с озером. Сыграла «Прощание славянки». В рощице сидела семья переселенцев. Они спрятались в хижине. Ты вошел в хижину, избил мужиков, подмигнул бабам и раздарил детишкам горсть червонцев. Потом ты сказал мужикам, что нас принесло смерчем и что нам надо в Питс-таун. Они сказали, что идти надо на запад. Ты попросил повозку. Они не давали. Ты взял оглоблю и долго за ними бегал. Они подарили фургон. Лева в нагрузку забрал у них сковородку и овечку. Ты сел в фургон, достал фляжку, пару раз глотнул и закусил яблоком. И мы поехали.
– Пару раз, – уточнил Илья.
Бек неуверенно кивнул.
– Тогда должно остаться, – заключил богатырь, доставая и встряхивая фляжку.
Задов суетливо, как муха, потер руки и завороженно уставился на НЗ Ильи. Бек задумчиво ковырнул палкой в костре. Искры полетели на Левку, прожигая тельняшку, но тот даже не дрогнул, гипнотизируя сосуд в руках Муромца. Бек философски вздохнул:
– У хорошего солдата во фляге спирт, а на худой конец – вода.
– А у офицера? – поинтересовался Задов, пристально наблюдая, как Илья осторожно свинчивает крышку.
– У хорошего – коньяк. В худшем случае – спирт.
– Медовуха! – восторженно ахнул Задов, когда сладковатый запах поплыл над ночной прерией.
Где-то вдали завистливо взвыли и тотчас заткнулись голодные койоты.
– За Питсдаун ! – не вставая, произнес импровизированный тост Илья.
– Гип-гип, ура! – подхватил Задов, принимая флягу.
– Утро с вечера мудренеет, – меланхолично согласился бек в ожидании своей очереди.
Спустя полчаса бек с Левой устроились у костра в палатке, а выспавшийся за день Илья ушел в степь гонять несчастных койотов.
* * *
Утро было ясным.
– А где фургон? – поинтересовался бек у Ильи, выползая из палатки и потягиваясь.
Илья махнул рукой в сторону тлеющего костра. Батыр понимающе кивнул, пихнул все еще дремлющего Задова в бок и, наполнив миску водой из фляги, начал умываться. Лева свел утренние водные процедуры к почесыванию тельняшки в районе живота.
– Тимофеич, – заискивающе глянул Задов на Илью. – У нас шампанского не осталось?
– Нет, – коротко отрезал Илья, делая последний глоток. Подтянутый и отдохнувший, он лучился энергией. Харизма его сияла, глаза задорно блестели, руки подрагивали от нетерпения взяться за дело.
– Вперед, коллеги! Питсдаун лучше всего осматривать на рассвете. Пока все спят. Это, оказывается, недалеко. Во-он, за тем холмиком.
Десантники собрали нехитрую поклажу, оседлали лошадей и направились к холму.
– Странное животное, – заметил бек. – Восемь лап и две морды. Даже у Брема не встречается.
– А вон еще одно. И еще, – разделил удивление батыра Лева. – Илья Тимофеевич, ваша работа?
Муромец самодовольно усмехнулся. Койотов он ловил всю ночь, а поймав, связывал их хвостами и отпускал на волю.
– Новый вид! – заботливо пояснил он. – Продукт местной эволюции. Обратите внимание, в каждом паракойоте есть самец и самка. Дуров бы одобрил.
– А вон бракованный! – ехидно заметил Задов.
Последний зверь и впрямь был неуклюжим, поскольку состоял из пумы и молодого буйвола.
– Койоты кончились, – пояснил Илья и помрачнел. – Р-разговорчики в конном строю. Левка, прими правее, затопчу.
– Все когда-нибудь кончается, – согласился бек, слегка пришпоривая свою тупорылую коротконогую лошадь, на которую с недоумением косился не только Илья, но и Сивка-Бурка.
– Бек, – нерешительно осведомился Илья, – слышь, бек… Ты откуда эту образину взял?
Батыр недоуменно покосился на свой транспорт, словно видел его первый раз в жизни:
– Эту, что ли?
– Эту, эту.
– Пржевальский подарил. Я у него проводником прошлым летом подрабатывал.
– Морда у нее тупая, – заметил Задов. – Смех, а не лошадь.
– Чья бы мычала, Левка, – разозлился бек. – Твоя кляча вообще еле ноги передвигает. Барахло.
Услышав свое имя, кобыла Задова даже споткнулась.
– Барахло, – легко согласился Задов. – Я ее у переселенцев за гроши купил. Зато не пришлось карусель гонять. Вот возьму и накатаю рапорт Баранову, что ты, пользуясь… гм-м… задумчивостью Ильи Тимофеевича, в личных целях использовал общественный транспорт.
– Это когда? – насторожился Илья.
– Вчера, Илюшенька, – заторопился доложить Задов. – Давеча, когда мы в карусель сели, вы уснули, а бек говорит: «Давай ко мне в аул заглянем, кумыса попьем. А сам загнал на помост свою лошадь и сказал: „Поехали!“ И взмахнул рукой.Так кумыса и не попили.
Муромец осуждающе глянул на бека:
– Как же вы так, Батыр Бекович? Сейчас бы кумысика – самое то было бы. Заместо шампанского.
Батыр виновато потупился:
– Спешил я очень.
– А я Баранову все расскажу, – заверил бека Задов. – Извиняйся, гад, за «барахло», или кирдык тебе.
Батыру извиняться очень не хотелось, но связываться с Левой не хотелось еще больше:
– Пардон, – хмуро буркнул он. – У тебя замечательный скакун, Лева. Мустанг-ахалтекинец чистых кровей. Племенная лошадка. Завидую.
– Мне-то твои извинения на кой? – удивился мстительный Задов. – Ты перед Барахлом повинись. И на коленях. Тпру, залетная!
Левина кобыла недоуменно оглянулась, не понимая, чего от нее хотят, и на всякий случай замерла, изредка подрагивая шкурой.
– Отставить неуставщину, – недовольно повысил голос Илья. – Нашли время счеты сводить. А ты, Левка, имей в виду, что ты прямой соучастник порожнякового прогона карусели. Ты беку препятствовал? Нет? Ну то-то. Пшел вон, сволочь вшивая!
Последние слова Ильи относились не к Задову, а к какому-то бомжеватого вида пьяному мужику в грязном котелке, вцепившемуся в стремена Муромца.
Илья беззлобно пихнул кованым сапожищем в рожу алкоголика, и тот отлетел к коновязи у салуна. Аркаимские ратники уже ехали по Питсдауну.
Городок был пыльным, небольшим. Всего в нем было три улицы. Центральный проспект – Даун-стрит – начинался декоративной фанерной аркой с выцветшим на солнце баннером «Велкам ту Питсдаун».
По правую сторону улицы располагались последовательно официальные и коммерческие заведения: водонапорная башня, салун «Дикий запах», цирюльня, похоронное бюро, аптека, публичный дом, банк, полузвездочный отель с заваленной навозом парковкой– коновязью, станция дилижансов, офис шерифа и салун «У пана в шопе».
По левую сторону ровным рядом вытянулись жилые дома, в основном в три этажа. Некоторые из строений, на взгляд Задова, выглядели вполне прилично.
Пыльная, в редких кучках навоза Даун-стрит заканчивалась небольшой площадью, где располагались мэрия, заколоченная брусьями крест-накрест библиотека, общественный туалет и церковь. В центре площади одиноким зубом торчала виселица на помосте. За церковью в хиленькой рощице угадывалось городское кладбище. А вообще деревьев было мало.
– Стоять, незнакомцы! – донесся до десанта невнятный, но требовательный окрик от офиса шерифа.
Насупленный мэн с двухдневной щетиной, в сапогах со шпорами-колесиками и замызганных потертых штанах с бахромой решительно встал с плетеного кресла-качалки, стоявшего на широком низком крыльце, и вышел на дорогу. На черной рубахе мэна блестели две серебряные звезды – соответственно на правом и на левом нагрудных карманах. Голову венчала франтоватая шляпа.
– Стоять, – повторил шериф, перегораживая им путь и засовывая большие пальцы рук за кожаный пояс в стальных заклепках. На бедрах шерифа болтались два кольта в расстегнутых кобурах.
Сивка с явным сомнением покосился на хозяина, намереваясь проехать дальше, но Илья, заинтересовавшись значками на груди представителя власти, слегка натянул повод.
Удовлетворенный послушанием визитеров, шериф слегка расслабился.
– Сдайте оружие, – мрачно потребовал он, жуя крепкими челюстями кусок смолы. Глаза блюстителя закона были холодными и колючими.
Задов криво усмехнулся. Илья не сводил глаз со значков. Батыр вздохнул, откинул назад правую полу своего стеганого халата, молниеносно извлек из-за седла «тулку» и протянул ее шерифу так, что дула двух стволов уперлись властному мэну в лоб.
– Ша! – развел руками шериф, демонстрируя неподдельное американское дружелюбие и врожденную способность к взаимопониманию. – Мое дело предложить.
Илья отпустил повод, и всадники тронулись дальше.
– Левка, – поинтересовался Муромец, когда они, не сговариваясь, спешились у салуна и накинули поводья на жердь коновязи. – Забыл я что-то: кто у нас значки собирает? Нестеров или Кузнецов?
– Оба, – радостно откликнулся Задов, щелкая предохранителем на браунинге. – Вернуться?
– Потом, – тяжко вздохнул Илья. – Сначала дело.
Батыр с сомнением поджал губы:
– В салуне?
– Ну не в церкви же, – резонно возразил Илья, заинтересовавшись распахивающими в обе стороны створками входной двери. – Хлипкая конструкция, но занятная. Оп-ля! Нет, ну надо же, что придумали, курвины внуки!
Пока заинтригованный Муромец пинал дверки, наслаждаясь их синхронным и несинхронным распахиванием, бек и Задов прошли в зал. Салун был практически пуст. В одном из углов спал, уткнувшись в стол, широкоплечий бородатый оборванец в соломенном сомбреро. В другом сидели и почему-то нервничали двое элегантных мужчин, судя по костюмам и лисьим мордам коммивояжеров. Еще парочка завсегдатаев в шляпах и со смит-вессонами нетерпеливо переминалась у стойки.
Бек уселся за свободный столик. Задов, непринужденно распихав завсегдатаев, влез между ними и швырнул на стойку золотой червонец.
– Три раза три по сто! – вежливо попросил Лева, изобразив самую умилительную улыбку из своего небогатого арсенала любезностей. – И еще три шницеля по-венски, жареной картошечки и… Бек, тебе как всегда?.. И полкило бастурмы.
Хозяин, крепкий, пожилой бармен, презрительно цыкнул слюной сквозь зубы на стойку, аккуратно протер ее замусоленной сальной тряпкой и переключился на стаканы.
– Любезный, – постукивая пальцами по дереву, вежливо попытался привлечь внимание Лева. – Я, кажется, сделал заказ.
Бармен зашарил под стойкой, извлек и положил у правой руки бейсбольную биту.
– Сегодня церковный праздник, – тихо дохнул перегаром в Левино ухо один из завсегдатаев салуна. – С девяти утра отпускают. Не раньше.
– Я атеист, – гордо заметил чистоплотный Лева, брезгливо отстраняясь от коллеги по несчастью и поворачиваясь к бармену. – И я два раза не повторяю!
В ответ на Левино признание бармен опять зашарил под прилавком и поменял биту на винчестер.
Лева призадумался, но в этот момент за столиком бека шарахнул выстрел. Над головой бармена что-то громыхнуло, посыпались осколки, и стоявших у стойки забрызгало дешевым, вонючим виски. Завсегдатаи шарахнулись в сторону, коммивояжеры нервно вздрогнули, а спящий в дальнем углу забулдыга даже не шелохнулся.
– Пся крев! – заорал бармен, щелкая затвором винчестера. – Матка боска!
– Звиняйте, пан, – приблизился к стойке бек, не выпуская из рук двуствольную «тулочку»-вертикалку, из нижнего ствола которой вился дымок. – Ласково просимо, звиняйте. Пше прошу пана. Не надо злиться .
Бармен от неожиданности забыл про взведенный винчестер и выпучил изумленные глаза:
– Земляки, что ли?
Батыр прищурил и без того узенькие глазки и, не опуская ружье, несколько раз приветственно махнул левой полой халата. Потом вежливо, но с достоинством представился:
– Пан Батырбековски. Не земляк, врать не стану, но шляхтич. Мой кореш лепший, пан Дзержинский, утверждает, что я шляхтич околичный, но ужас какой родовитый. Мой герб – верблюжье копыто на золотом поле, попирающее сломанную нагайку. Вверху, на лазоревом поле, два рога. Крест-накрест. Герб обвит венком из лавровых листьев пополам с перекати-поле.
– Пан Пшимановски. Из рода Драгомиров, – представился бармен, озадаченно потирая подбородок. – Это какой Дзержински? Воевода из Лодзи или лекарь из Кракова?
– Лекарь? – всерьез обиделся бек, со значением, но в то же время небрежно делая рукой какой-то знак. – Пан Дзержинский – чекист. Из иезуитов.
– Иезус Мария! – шарахнул крепким кулаком по стойке Пшимановский. – Влада, дочура, выйди к нам! Наши в городе!
Из-за боковой двери за стойкой в зал выглянула, а потом и выпорхнула белокурая девушка лет восемнадцати. Одета она была довольно скромно, но со вкусом. Пышные волосы выбивались из-под изящной черной ковбойской шляпы, украшенной серебряной брошью. Обтягивающие темные замшевые брюки были заправлены в новенькие сверкающие полусапожки с отворотами, расшитыми индейскими узорами. Поверх тончайшей белой батистовой рубашки была небрежно накинута тонкая кожаная куртка-безрукавка. Рукава заменяли тоненькие ленточки кожаной бахромы. Изящный костюм дополнял шитый серебром пояс с кольтом.
– Пан Батырбековски, – протягивая руку под стойку, представил Батыра бармен дочери. Богемский хрусталь, выставленный им на дубовый прилавок, выгодно отличался от мутных стаканов аптекарской чистотой и сверкающими в лучах солнца гранями.
– Влада, – просто и скромно представилась пани, сделала чуть ироничный, но безукоризненный книксен и выжидательно посмотрела на Задова.
Лева был сражен наповал. В глазах закоренелого холостяка застыл благоговейный восторг, нижняя челюсть слегка отвисла, руки вспотели. Впервые в жизни ему почему-то стало стыдно за неряшливую после ночлега и вечерней трапезы тельняшку.
Бармен извлек из сейфа бутылку темно-коричневой и тягучей на вид жидкости и ловко откупорил пробку. Три фужера он наполнил до краев, в четвертый едва плеснул. Потом, вопросительно кивнув на Задова, поднял глаза на Бека.
– Этот полосатый пан с тобой?
– Задов, – представил приятеля невозмутимый бек. – То есть, пардон, пан Леон Джоповски. Не то чтобы наш , но со мной. Герб его утерян, если не врет, но все равно пан Дзержински за него ручается.
– А тот, что двери ломает?
– Пан Муромски. Этот свой в доску. Когда трезвый. А это у вас коньяк или самогон, пан Пшимановски?
– Обижаете, пан Батырбековски. Чистейший мед. Вековой. Еще прапрадед варил в Рамоти . Скажите пану Муромски, чтобы оставил двери в покое и шел до нас. Если они ему так пришлись по душе, я их подарю ему. Шляхта шляхте глаза не выклюет, не так ли, пан?
Пан Батыр согласно кивнул, но звать Илью не стал и тут же пояснил бармену:
– Ежели мед вековой, то пана звать не надо. И лучше убрать бутылку подальше, очень прошу. Пока не поздно. Поверьте.
Бармен недоуменно поднял брови, но бутылку, предварительно наполнив еще один бокал, спрятал. Оба ясновельможных пана уставились на Илью.
Тем временем Задов, преодолев предательскую слабость в коленях, почтительно взял в свою мозолистую лапу нежную руку панночки и с поклоном нежно коснулся шершавыми губами бархатистой кожи ее изящной кисти.
Запах вековых польских медов поплыл по салуну и, в конце концов, достиг Ильи. Ноздри его вздрогнули и напряглись. Глаза прояснились. Забыв про двери, широкими шагами он пересек зал, почтительно поклонился Владе и вперился взглядом в янтарный бокал.
– Вековой? – полувопросительно-полуутвердительно сказал он. – Да нет, ему лет сто двадцать—сто тридцать, не меньше…
– Сто двадцать семь, – с гордостью выпрямился пан Пшимановский, втайне радуясь, что послушался бека. – Из родовых подвалов.
Илья осторожно поднес к курносому носу бокал и принюхался. Вересковый мед – до 15%, липовый – до 25%, вишня – до 40%, остальное – груша и малина в равных долях. Напиток эксклюзивный. Технология производства почти утрачена. Снимаю шляпу, то есть шлем. То есть, короче, ясно…
– Будьмо! – поднял свой бокал польщенный Пшимановский и тихо поинтересовался у бека: – Пан Илья – эксперт виноделия?
– Пан Илья – эксперт винопития, – твердо заверил нового приятеля бек, смакуя напиток следом за барменом и Ильей.
Что касается Влады, то она свою порцию едва пригубила. Задов же, не сводивший ошалелого взора с прекрасной девушки, к неудовольствию Ильи опрокинул бокал залпом.
– Лох, – констатировал бек и толкнул Задова в бок. – То есть плох. Эй! Пан Джоповски! Пан Леон, примите заказ. Надо бы поесть. Так, Илья Тимофеевич?
Илья повел бровями, продолжая тщательно цедить свой медовый нектар. Задов, с трудом приходя в себя, с недоумением перевел взгляд на бека, но тот уже направился к облюбованному столику.
– Не затрудняйтесь, – дружески ткнул в плечо Задова бармен. – Сервируем знатно. Ступайте. Пару минут обождите. Да, вот вам пока. За счет заведения.
Бармен всучил Задову поднос с фужерами, три бутылки виски и подтолкнул к столику с беком. Потом сделал какие-то свистящие, пришепетывающие распоряжения Владе, и та упорхнула, стрельнув глазами в сторону Задова.
Илья, чуть склонившись над стойкой, многозначительно поманил указательным пальцем бармена к себе и заговорщицки поинтересовался:
– Насчет медовушки как? Не рановато?
Бармен нерешительно покосился на часы (было без двадцати девять) и решительно кивнул. Илья полез за флягой.
– Это кто Жоповский? – рухнул за стол с подносом в руках бледный от ненависти Задов. – Ты что, гад, наделал? Это я – Жоповский?
– Нет, – успокоил Батыр товарища. – Ты – Лева Задов. В местной американской реальности – Леон Джоповски. Литературный перевод, Левка, уймись. И спрячь браунинг, неудобно. Люди смотрят.
Салун действительно постепенно заполнялся. К заветному часу в зал стали подтягиваться страждущие. Некоторые, заметив бутылки на столе бека и Задова, сразу же устремлялись к стойке. Достигнув цели, они разочарованно замирали – насупленный бармен, похлопывая по бите, кивал на напольные часы за спиной. Один раздраженный ковбой начал качать права особо настойчиво и был успокоен спортивным инвентарем. Раздраженный тем, что его беседу с паном Пшимановским прервали на самом интересном месте (речь шла о недоказуемой сравнительной древности меда и пива), пан Муромский ухватил оглушенного ковбоя за шиворот и пояс и, не раскачивая, пустил по проходу к дверям. Удовлетворенно хмыкнув, когда обе половинки двери под ударом головы распахнулись, Илья извинился перед собеседником и привел еще пару аргументов в защиту своей теории о возрасте меда.
Двери пропустили ковбоя наружу и закрылись. Так в реальности «Земля-067» был изобретен боулинг.
Под завистливые взгляды обывателей Влада уже трижды проносила дымящиеся подносы с едой за стол бека и каждый раз стреляла озорными глазами в сторону пана Джоповски, который моментально терял речь и начинал стесняться пить. В последний раз девушка поставила на их столик жареного поросенка и деревянную табличку с пришпиленным листком, на котором округлым девичьим почерком было написано: «спецобслуживание». После этого завистники слегка утихомирились.
От бдительного бармена не ускользнуло ни обоюдное внимание полосатого пана и дочери, ни нововведение с табличкой. Нововведение он оценил высоко, а вот оценку вспыхнувшего и явно взаимного чувства пана и панночки отложил до лучших времен.
«Бам! – стукнули напольные часы. – Бам! Бам! Бам! Бам! Бам! Бам! Бам!.. БАМ!»
– Девять ноль-ноль! – провозгласил бармен, с сожалением прерывая беседу. – Джентльмены напиваются и закусывают. Прошу, господа, прошу!
Илья понимающе улыбнулся и, насвистывая, присоединился к товарищам, которые уже успели заморить червячка. Последнее, впрочем, в основном касалось только бека.
– Лева, ты не заболел? – отрывая заднюю ногу поросенка и обильно поливая ее хреном, осведомился Муромец. – Ты на работе, дорогой, так что кушай как следует. Иначе к Дурову направлю. Он тебя быстро вылечит.
Методы отрядного эскулапа иногда были весьма радикальны, но страшная угроза действия не возымела: Задов в салате вилкой ковырялся все так же вяло.
– Пан Джоповски влюблен, – меланхолично заметил бек, передавая Муромцу стакан с виски. – Пан страдает.
Задов затравленно глянул на безмятежно жующего бека и впервые в жизни зарделся.
– Илья Тимофеевич, – непривычно тихо и застенчиво обратился он к старшему десантной группы. – Можно я буду не Джоповски, а хотя бы Поповский? Ну пожалуйста…
Илья чуть не подавился, но бек добил приятеля хладнокровно и беспощадно:
– Поздно, дружище. Раньше надо было думать. Мог и сам представиться…
Лева мрачно отодвинул тарелку и глухо простонал:
– Пришибу гада… Дома.
От безнадежных мечтаний и черных мыслей его отвлекло появление у столика нового действующего лица. Давешний бородатый забулдыга, которого разбудил галдеж и звон стаканов, степенно приблизился из угла салуна к столику спецобслуживания и, прижав к широкой груди шляпу, вежливо предложил:
– Убийство, угон скота, киднеппинг – за наличные. Ограбление банка – на паях. Еще могу пахать как вол и грести.
– Греби, – хмыкнул Задов, внезапно озлобляясь. – Свободен, как вол в банке.
Бородач вспыхнул было, но сдержался, отступил и, меланхолично надев шляпу, развернулся спиной.
– Олаф? – так изумился, что даже привстал Илья, задевая загремевший посудой стол.
Бородач замер. Затем он медленно обернулся и впился глазами в Муромца.
– Илюшка, – недоверчиво уточнил он, – братушка… Век Валгаллы не видать – Илья! Слава те, Тор! Спасен!..
* * *
Расправившись со своей, а заодно и с Левиной долей поросенка, Олаф блаженно вытер рот рукавом, откинулся на стуле, опустошил стакан виски и достал трубку. Пока оголодавший знакомец Ильи насыщался, остальные хранили вежливое, но чуть настороженное молчание. И тому свои причины были.
Олаф Рыжая Борода был в далеком прошлом весьма известным в узких кругах оперативником норвежского отряда коррекции реальностей «Надежда Валгаллы». Официально отряд этот не был Аркаиму ни союзным, ни враждебным: интересы их пересекались во времена, памятные лишь немногим, в том числе Илье.
Муромец тогда пару раз сходился с Олафом в честном бою на море и пару раз – в чистом поле. Но каждый раз от взаимного истребления их уберегало появление общего врага – какой-нибудь настырной и злобной нечисти, хотя похвастаться рубцами от мечей своего соперника могли оба. В конце концов эти схватки, так и не выявившие победителя, Олафу, да и Илье, изрядно надоели. Озлобленные богатыри решили определить сильнейшего за совместной трапезой.
Пили они долго – пять дней. Стол был завален пустой тарой, а из закуски на нем стояли лишь маринованные мухоморчики от Олафа и малосольные помидорчики с нитратами от Ильи. Проснувшись утром шестого дня, воины мрачно переглянулись, безуспешно попытались вспомнить события последнего вечера, почесали в затылках и с досады побратались…
Более того, во время Второй мировой в одной из реальностей Олаф активно сотрудничал с Аркаимом, организовав по просьбе Ильи глубокое норвежское подполье Сопротивления. Подполье было настолько глубоким, что немцы его так и не заметили, но свой вклад в разгром оккупантов оно честно внесло, и Муромец через главк попытался выбить для старого друга медаль или орден. Но наградной лист где-то затерялся.
Тем не менее официально они продолжали оставаться если не врагами, то конкурентами, о чем памятливый Муромец с присущей ему осторожностью Олафу и намекнул.
– Ты какого рожна сюда приперся, грибник рыжий? Задание? Адреса, явки, пароли?
– Кого пороли? – не понял Олаф, с достоинством раскуривая трубку.
– Пароли! – поправился Илья. – В смысле, слово петушиное.
– Обижаешь, братушка, – пыхнул дымом сытый и довольный Олаф. – Нашел петуха! Я – орел!
Илья заскрипел зубами, потом тяжело вздохнул, плеснул виски сотрапезникам, хмуро выпил сам и уже тогда спокойно и вежливо попросил:
– Олаф, радость моя рогатая, объясни толком, как ты сюда попал и что тебе в этой реальности надо?
Мудрый Муромец решил, что задача Олафа (а в случайность встречи он верил слабо) заключалась в том, чтобы сорвать выполнение его, Ильи, задания. Таким образом, проблема с вопросом, зачем, собственно, он, Илья, приперся в Питсдаун, могла быть снята в одночасье.
– Ностальгия подвела, – тяжело вздохнул Олаф, откладывая трубку и ковыряясь в зубах вилкой.
– Бабы – они все такие, – сочувственно кивнул Илья. – Им от нас, кроме прописки и денег, ничего не надо. Ты давай по делу.
– Какая еще баба, – досадливо отмахнулся Олаф, возвращаясь к трубке. – Скажешь тоже. Тоска меня умучила. Воспоминания. Я как Америку открыл, так, почитай, веков десять тут не был.
Илья исподволь выразительно и вопросительно глянул на бека. Тот пожал плечами и утвердительно кивнул – шлявшиеся по всему свету и почти всегда полупьяные викинги в свое время доплывали и до пустыни Гоби .
Олаф между тем продолжал:
– Ну вот… Взял отпуск, решил помотаться по местам боевой славы. Приплыл, отметил на радостях, а утром на берег вышел, а дракар мой – того…
– Привязывать надо, – авторитетно заметил Батыр, вежливо подвигая Олафу свою порцию запеканки. – Швартовать. Я вот лично та-акой один узел знаю…
Олаф благодарно кивнул и глянул на бека с уважением, но Муромец пихнул бека под столом так, что тот ойкнул и заткнулся.
– Дальше, – потребовал Илья, подливая виски норвежскому побратиму.
– Угнали, бритты подлые, волки позорные, – сокрушенно крякнул Олаф, залпом опустошая фужер, – и я застрял.
Илья с сомнением покосился на бородатого викинга.
– А связь?
Олаф поднял печальные глаза на богатыря и ехидно осведомился:
– Я что, дурнее братьев Черепановых?
Илья неопределенно причмокнул, и успокоенный Олаф пояснил:
– Мухоморы кончились . У меня оператор – скряга. Я, как доплыл, проверил: на балансе – ни шляпки. А местные грибки организм не принимает. Аллергия.
Муромец задумался:
– А ты, брат мой названый, часом, не того?.. Не врешь?
Олаф оскорбленно выпрямился, ощерился и большим пальцем правой руки ткнул себе в правый резец:
– Зуб даю. Век Валгаллы не видать!
Клятва была страшной и ничем не уступала присяге на верность. Илья удовлетворенно хмыкнул и неожиданно захохотал на весь салун.
Опешивший Олаф, чуть было не подавившийся бек и даже печальный Задов с испугом глянули на Муромца, но тот, давясь от смеха, только протестующе замахал руками, давая понять, что с головой у него пока все в порядке.
– Это я своим мыслям, – пояснил богатырь, насмеявшись вдоволь, до надсадного кашля.
– А я думал – надо мной, – уныло протянул Олаф, доедая запеканку.
– Над тобой тоже, – успокоил его Илья. – Но в основном над собой. Короче, так, Олаф. Давай к нам в группу. Доставку домой гарантирую. За госсчет. Как ветерана Сопротивления.
– А у меня есть выбор? – меланхолично поинтересовался Олаф.
– Есть, – подтвердил бек. – Века через два сюда подвезут мухоморчики из Скандинавии.
– Не-а, – поразмыслив, решился Олаф. – Я тут от тоски сдохну. Или от голода. Работы нет. Жара. Апачи достали. И вообще депрессняк. Я бы тут давно помер, если бы не Владка, дочка хозяина местного. Добрая душа, подкармливает. А то и квотер сунет втихаря от папаши. Впрочем, тот тоже ничего мужик. Не гонит. Он тут магазинчик открыл в подвале, шмотками торгует, так пару раз я ему ящики таскал. Нормально платил.
– Влада, она как? – тихо подал голос доселе молчавший Задов. – Она с пониманием? Не высокомерная?
– Втюрился, дружок? – захохотал довольный Олаф. – Ладно, не журись. Девчонка не без гонора – в папаню, видать. Но серьезная. За ней шериф местный ухлестывает, но пока без толку. Хотя, если серьезно, то Пшимановскому такой зятек был бы нелишним. У шерифа тут все схвачено: и в мэрии, и в Ку-клукс-клане. Оборотистый, гад. Два раза подкатывал: плати, мол, за регистрацию. Сука!
– Это тот, что со значком? – притворно равнодушным голосом уточнил Задов.
Олаф кивнул.
– Значит, решено? – подытожил Илья. – Ты с нами, дружище?
– Заметано, друг. Тряхнем стариной! Что за дела у тебя в этом гадюшнике?
– Понятия не имею, – усмехнулся Илья, вставая из-за стола.
– Не доверяешь? – обиделся Олаф, презрительно скривив рот.
– Бек, введите товарища Олафа в курс дела, – попросил богатырь, направляясь к выходу. – А мне Сивку развязать надо, пусть побегает… на воле.
Когда Илья вернулся за стол, Рыжая Борода добродушно хлопнул его по плечу и раскатисто захохотал:
– Ничего, брат. Не такие дела крутили. Разберемся.
В этот момент дверь салуна распахнулась, и на пороге появился шериф в сопровождении двух помощников в белых балахонах с капюшонами на головах. Судя по всему, питсдаунцы свою исполнительную власть уважали: шум поутих, и большинство, расступаясь, почтительно прикладывали пару пальцев к полам шляп, а то и вовсе их снимали.
Проигнорировали появление звезды только наши герои и еще пара каких-то мрачных личностей в углу. Да, к радости Левки, Влада, которая презрительно фыркнула при виде плотоядной улыбки шерифа и ушла на кухню.
Шериф не спеша проследовал к центру зала, достал кольт и пару раз пальнул в потолок. Сверху посыпались опилки и щепки. Шум окончательно стих.
– Господа! – с небрежной уверенностью поприветствовал посетителей салуна и целлулоидно улыбнулся шериф. – Напоминаю, что жители и гости города приглашаются сегодня в полдень на центральную площадь на праздничные мероприятия по случаю церковного праздника и Дня города. Явка всех, в том числе и детей, строго обязательна. За неявку – штраф. Форма одежды праздничная. Билли, огласите программу.
Долговязый Билли, не снимая балахона, задрал полу, обнажив короткие штаны на кривых ногах, и извлек из кармана отпечатанную типографским способом бледную афишку.
– Программа праздничных мероприятий, – торжественно провозгласил кривоногий Билли и, откашлявшись, огласил весь список:
«12.40 – повешение грязного ниггера по прозвищу дядюшка Том.
12.41 – повешение краснокожего индейца Акуки.
12.45 – праздничная проповедь преподобного Муна: «Почему белые – соль земли».
13.00 – хоровое исполнение гимна «Боже, храни Америку!»
14.00 – прием у мэра именитых питсдаунцев (список на дверях мэрии).
23.00 – факельное шествие членов ордена Рыцарей Белой Камелии .
Для остальных с 14.00 до 24.00 массовые гулянья по городу с национальным флагом. Пьянка, угон лошадей, пальба и драки без ограничений».
В зале раздались бурные аплодисменты. Не хлопали немногие. Шериф добродушно переждал овации и вновь выстрелил вверх. Обыватели опять покорно притихли.
– Слово имеет мистер Рокстон VII.
Салун навострил уши: Джеймс Рокстон VII был в Питсдауне личностью известной и одним из отцов города.
Происходил Джеймс из славного рода Рокстонов Кембриджских. Основатель династии, Генри Рокстон I, в двенадцать лет сбежал из дома в Лондон. Там он устроился юнгой на фрегат флота Его Величества и пустился в плавание.
В Карибском море свободолюбивая морская натура мальчика взяла верх над палочной дисциплиной, и паренек, зарезав ночью своего наставника, капитана Уайта, сбежал к пиратам. Надо признать, что Уайт и сам был не сахар и частенько приказывал сечь юного Генри линьками за мелкое воровство у товарищей.
– Этот малыш кончит свою жизнь на виселице, – частенько говаривал Уайт, попивая поданный юнгой горячий грог с пенкой. В кружку Генри неизменно плевал по пути из камбуза в каюту капитана.
Но Уайт ошибся.
Сбежав к пиратам, Генри образумился. Более того, он стал любимцем и едва ли не талисманом своего жестокого тезки, Генри Моргана, грозы южных морей и окрестностей.
Морган так привязался к мальчику, что даже научил умению обращаться с секстантом и, кроме того, массе других морских штучек.
В результате под покровительством старого пирата Генри Рокстон I получил прекрасное образование. Он отправил на дно десятки пассажиров и членов экипажа голландских, испанских, французских и иных судов.
Особенно Генри Морган ценил в тезке Рокстоне богатое воображение и недюжинную изобретательность: придумывая развлечения для команды, паренек никогда не повторялся. Захваченные матросы и офицеры, натуралисты и географы, старики и дети, женщины и даже домашние животные отправлялись им на дно под музыку и без, отправлялись с путами на руках и с ядрами на ногах, связанные попарно, трио и даже квартетом. Прогулка по доске тоже была изобретением юнги. Пираты, попивая ром, веселились от души.
– Этот малыш кончит свою жизнь в палате лордов, – довольно хохотал Генри Морган, когда Генри Рокстон I раскаленными щипцами щелкал перед лицом капитана испанского корвета.
В отличие от капитана Уайта капитан Морган был прав.
За свою жестокость, дикий нрав и любовь к морю крови Генри Морган получил патент на адмиральский чин, был произведен в лорды и лично обласкан королем.
В качестве бонуса Морган вытребовал титул и своему ученику. Так Генри Рокстон I следом за своим наставником стал одним из самых уважаемых граждан Туманного Альбиона.
Потомки его были личностями не столь выдающимися, но честь рода они поддерживали истово.
Рокстон VII (нынешний) обосновался в Питсдауне, создал сеть публичных домов в городках и фортах штата Аризона, субсидировал местное отделение Ку-клукс– клана, возглавил Лигу любителей орхидей.
– Господа! – с облегчением снял колпак низенький куклуксклановец и вытер потный лоб. – Господа! По случаю праздника все вверенные мне заведения сегодня работают бесплатно. Девочки в курсе.
Толпа радостно заревела. Часы в углу пробили полдень.
– Пора! – гостеприимно пригласил горожан на выход шериф и позволил себе тонкую шутку: – Нельзя заставлять главных героев ждать.
Толпа радостно загоготала и вывалила на улицу за шерифом, который, покидая салун, послал Владе воздушный поцелуй.
В зале осталось лишь несколько человек, то ли не боявшихся штрафа, то ли демонстративно плевавших на шерифа.
– Пойдем, что ли, поглядим? – равнодушно зевнул бек. – Проветриться надо бы…
Задов возмущенно вскочил на ноги.
– Вот еще! Никуда не пойду!
Лева с детства не любил, когда кого-нибудь вешают за шею. Сам он своих врагов вешал исключительно за ноги. Его праведное возмущение было искренним и глубоким:
– Свободу афронеграм!
В зале мгновенно стало тихо, но неожиданно из угла, где сидели двое пьяных в попону рыжих ковбоев-ирландцев, послышались аплодисменты.
– Сядь, Лева, – поморщившись, одернул Илья Задова так, что тот рухнул на жалобно скрипнувший стул. – Нашелся, понимаешь, аболиционист -любитель! И заткнись, пожалуйста.
Задов на неизвестное слово обиделся, но, продолжая невнятно ворчать, повиновался.
– Бек, – тихо позвал Муромец Батыра. – Ты «тулочку» пристреливал?
Бек утвердительно кивнул.
– Рандеву в пятом номере, – напомнил богатырь.
Батыр опять кивнул, уже поднимаясь и на ходу допивая виски.
– Ты куда? – не сдержался Задов ему вслед. – Нашел развлечение? Э-эх, батыр, батыр… Я думал ты – ого! А ты…
Задова слегка развезло, и он, пустив пьяную слезу, начал утирать ее тельняшкой.
– Олаф, праздник уже начался? – уточнил Муромец, делая Владе знак, чтобы та принесла Леве кофе.
Рыжая Борода утвердительно кивнул. Илья продолжал:
– Одолжи, дружище, у местных лошадку порысистее и подведи к помосту. Да заплатить не забудь, без экспроприаций.
Илья небрежно вынул и протянул викингу пару золотых червонцев.
Олаф бережно взял деньги и вышел следом за беком. Илья между тем задумчиво поглядывал на Задова.
– Лева, ты как?
Хлебнувший черного горячего напитка Задов трезвел на глазах: было видно, что Влада кофейных зерен не пожалела.
– Нормально, – буркнул он. – Но я что-то не того…
– Это точно, Левка. Ладно, спишем на амуров. Кстати, тебе не кажется, что твоей девушке не надо бы глядеть на это представление, а? Взял бы ее, да и погуляли бы часок-другой. Степь тут живописная.
Лева покраснел и решительно встал.
– Верно! И как я сам не догадался?
– Ну и давай! Найдешь нас в гостинице. И за завтрак расплатись, кстати.
Илья не спеша пошел к двери, уже предвкушая, каким молодецким пинком распахнет обе ее створки одновременно.
Задов подошел к стойке. Пан Пшимановский, подсчитывающий деньги, вырученные за утро, поднял глаза на Леву.
– Вот! – Лева гордо высыпал на прилавок пригоршню золотых червонцев и иной валюты: дублонов, пиастров, долларов и иен. – Благодарствуем.
Хозяин салуна с уважением вытащил один десятирублевик, проверил его на зуб и опустил в кассу, довольно прислушиваясь к мелодичному звяканью. Остальное он пододвинул Леве:
– За эти деньги пан Джоповски может купить Питсдаун вместе с шерифом. Прецеденты были.
Лева неловко сгреб сдачу, но продолжал топтаться на месте.
– У пана есть еще вопросы? – иронично поинтересовался поляк.
– Пан Пшимановски, – несмело начал Задов, краснея. – Пан Пшимановски, я вот что хотел спросить… Тут такое дело… Ваша дочка… Одним словом, не треба ей на площадь ходить, да?.. Подумаешь, вешают. Что тут интересного? И я бы очень хотел…
– Влада! – решительно позвал хозяин.
Девушка выглянула в зал и подошла к отцу.
– Дочура, – Пшимановский протянул дочке запасную обойму, – пан Джоповски (Задов страдальчески поморщился) хочет погулять за городом. Присмотри за паном – он человек в наших краях новый.
Девушка деловито продула ствол своего кольта, мило улыбнулась отцу и, подхватив Задова под руку, потащила к дверям.
Пшимановский, покручивая усы, добродушно поглядел им вслед и, прихватив биту, начал выгонять посетителей.
* * *
Муромец уже стоял в первых рядах зевак, когда хозяин салуна пробился к нему и встал рядом. Илья потеснился, давая место новому знакомцу, и продолжил с любопытством обозревать разношерстную толпу. Вдруг толпа восторженно заревела в предвкушении бесплатного развлечения.
– Ведут, – азартно прокомментировал происходящее куклуксклановец, стоявший слева от Ильи.
Илья проследил за взглядом соседа по партеру и обернулся.
По центральной улице к площади направлялись трое всадников. К луке седла шерифа были привязаны двое: пожилой негр и юный индеец. На последней паре десятков метров шериф слегка ускорился, и приговоренные вынуждены были с шага перейти на мелкую рысь. Краснокожий на ногах удержался, а вот престарелый представитель негроидной расы споткнулся, упал и проделал остаток пути лежа. Толпа зевак с одобрительными аплодисментами расступилась, пропуская главных участников представления.
– За что его? – равнодушно поинтересовался Илья у Пшимановского, кивая на отплевывающегося пылью негра.
– За шею, – удивленно пояснил Пшимановский. – Это дядюшка Том. Оказался не в том месте и не в тот час. В прошлое воскресенье сел в церкви во время проповеди отца Муна на скамейку для белых. Там табличка была, а он подслеповат стал, да и, между нами, вообще читать не умеет. Вдобавок сильно пьяный был. Он бедный, на закуску денег не хватает.
– А автохтона за что?
– Прошу пана? – недоуменно переспросил хозяин салуна.
– Ну этого, что в тату…
– Дикарь местный, – пояснил куклуксклановец, вмешиваясь в разговор. – Пан Пшимановский неосторожно отпустил ему ящик виски при свидетелях .
– Чья бы корова мычала, – ехидно заметил Пшимановский. – Пан мото… вело… авто… Тьфу! Пан автохтон, в отличие от некоторых других панов, платил наличными, а не нажирался по-свински в кредит.
Куклуксклановец обиделся и затерялся в толпе.
Церемония торжества законности между тем подходила к концу. На шеи осужденных накинули петли. И после получасовой речи преподобного Муна на тему: «Возлюби ближнего своего» – шериф дал знак кому-то из своих подручных в капюшоне, и тот дернул за рычаг. Доски под помостом разошлись, и нарушители порядка, хрипя, задергались на пеньковых веревках.
– Мылом смазывать надо, – авторитетно заметил Илья Пшимановскому. – Что-то бек тормозит…
Два выстрела, слившиеся в один, позвучали с водонапорной башни на противоположном конце проспекта.
Ошарашенная толпа отпрянула в стороны. Индеец, срывая с себя кусок перебитой пулей веревки, подхватил обмякшее тело негра, огляделся по сторонам, заметил стоявшую рядом с помостом бесхозную лошадь, закинул на нее брата по петле, вскочил в седло, пришпорил – и был таков. Шериф с двумя конными кукулуксклановцами устремился в погоню.
– Пять к одному, что не догонят, – прокомментировал Олаф из-за спины Ильи, предлагая беспроигрышное пари. – Лошадка-то у мэра холеная. Орловских кровей лошадка.
– Ты расплатился? – грозно насупил брови Муромец, пунктуальный в вопросах платежеспособности и аркаимской чести.
– А то! – возмутился Олаф, потирая руки. – Твоими червонцами. Как положено. Хао!
– А почему у мэра глаз заплыл? – подозрительно осведомился Илья, приметив мэра, суетящегося возле помоста.
– Так он сдачи давать не хотел, – пояснил Олаф.
Илья успокоился.
К чести властей, мелкие накладки в торжествах они замяли быстро. На площади появились бочонки дешевого самогона, загремели банджо, полуголые девицы открыли свою танцевальную программу зажигательным канканом, и празднество, набирая обороты, понеслось вскачь…
– В гостиницу! – скомандовал Олафу Илья, дружески прощаясь с паном Пшимановским, который не скрывал удовольствия по поводу бегства своего постоянного и платежеспособного клиента-индейца.
В двухэтажном отеле Муромец потребовал у одноглазого портье ключ от пятого номера, но тот только вежливо улыбнулся: «Хозяин номера у себя».
– Обед в номер, – вальяжно распорядился Илья, – закажете в салоне «У пана в шопе». Скажете – для панов земляков.
Портье черканул заказ в книге регистрации и кивнул.
По узкой и дощатой скрипучей лестнице, давя не успевших уступить дорогу тараканов, богатырь и викинг поднялись на второй этаж. Олаф решительно ухватился за ручку двери пятого номера, но Илья, придержав викинга, простучал по двери нечто в ритме «Ма-асков-ский „Спар-так“… иг-ра-ет кое-как…» – и только после этого позволил Рыжей Бороде войти внутрь.
Обстановка в номере располагала к медитации. В углу ровной стопкой лежал десяток матрасов, две кровати были сдвинуты в угол и поставлены друг на друга, а вокруг стола стоял десяток табуретов и стульев.
На столе лежала колода карт – сидящий лицом к двери бек от безделья раскладывал пасьянс «гробница Тутанхамона». У правой руки Батыра лежала неизменная «тулка».
Илья и Олаф грузно опустились на скрипнувшие табуреты.
– Тимофеич, – спустя пять минут молчания безмятежно осведомился Батыр, не отрывая взгляда от карт, – у нас остались сутки. Ты задание не вспомнил?
Илья сокрушенно и отрицательно мотнул головой. Потом несмело глянул на бека:
– Есть варианты, бек?
– Два, – оценивая расклад карт, так же спокойно заметил батыр.
Илья, а за ним и Олаф впились глазами в бека.
– Вариант первый, – выкладывая карты, приступил к делу сын степей. – Ты в точности повторяешь основные события перед отлетом из Лукоморья. И, как результат, вспоминаешь поставленную задачу. Называется – аутентичная реставрация психомоторных реакций с последующей инерционной поведенческой моделью.
– Напиться, что ли, вусмерть? – уточнил богатырь. В глазах его блеснул огонек надежды.
– Второй вариант – устроить в городе дебош, – равнодушно продолжал бек, зябко кутаясь в халат. – И чем громче будет скандал, тем меньше шансов, что начальство будет придираться к мелочам типа официального задания. На пожаре не до зажженной сигареты.
– Точно, – встрепенулся Олаф. – Помню, как мы для вашего Владимира Киев брали. Так мы там такую бучу учинили, что я два года в константинопольской тюрьме срок мотал. А конунг посылал нас в Киев всего лишь за спичками.
– Не хочу пить, – признался Илья. – Зарок дал.
– Зашился, что ли? – завистливо ахнул Олаф. – Когда успел?
– Зарок, – вздохнул, уточняя, Илья. – Это типа клятвы на мече… Нет, правда не хочу.
– Надо, Илюша, – решительно потребовал бек. – Для пользы дела надо.
– А-а-а! – с досадой махнул рукой богатырь. – Делайте, что хотите. В смысле тащите виски.
– Надо же, – печально удивился бек, смахивая карты на пол, – сошелся! А Левка говорил, что этот пасьянс неразрешим, как теорема Ферма… Ну, насчет Ферма – это явное преувеличение, конечно. Но пасьянс и впрямь серьезный…
– А как же дебош? – обеспокоенно осведомился Олаф, когда, притворив дверь, они с Батыром спускались к портье за горячительным. – Дебош! Отличная идея!
– Не переживай, Олаф, – печально и мудро усмехнулся бек. – Первый вариант предполагает второй, как иголка нитку.
– Голова! – восхитился прямодушный викинг. – Ты что заканчивал? Университет дружбы народов или МГИМО?
– Лесной техникум по специальности астронавигатор дальнего поиска, – совсем развеселился бек. – А ты молодец, викинг Олаф! Не дурак подраться…
– А то! – довольно засмеялся Олаф, отправляя по ступенькам вниз головой ковбоя, не пожелавшего уступить им дорогу.
Непринужденно болтая, они спустились и потребовали у хозяина ящик спиртного.
– Хозяину проблем не нужно, – честно предупредил портье, отодвигая колокольчик и выставляя на гостиничную стойку картонный ящик «Белой лошади». – Но лично мне – хоть потоп, хоть пожар. Лишь бы какое-то развлечение. Скучно, когда без проблем.
– Проблемы будут, – заверил Олаф просиявшего портье и, подхватив ящик, пошел в номер, пока бек отсчитывал парню деньги.
* * *
Два часа спустя, когда Илья был еще только на подступах к сияющим вершинам невменяемости, в дверь номера сильно ударили каблуком.
– Кто? – ревниво осведомился Олаф, переживавший, что виски не хватит и за ним придется спускаться опять.
– Паны жрать заказывали? – донеслось из-за двери добродушное ворчание Пшимановского, и бек, успокоившись, отложил ружье и направился к двери.
Хозяин салуна, отдуваясь, спиной вперед втиснулся в номер. Руки его были заняты винчестером, каким-то подозрительно знакомым ящиком с нарисованной тощей лошадкой белого цвета и двумя огромными холщовыми баулами на плечах. Из баулов аппетитно пахло.
Замерший от неожиданности бек всплеснул руками и восхищенно втянул носом божественные запахи. Ноздри его раздувались, как мехи.
– Пан Пшимановский, вы – гений! – торжественно заверил он кормильца, перехватывая кладь потяжелее. – А бастурма есть?
Пшимановский высокомерно усмехнулся с типично шляхетским гонором:
– Бастурма есть, виски пить. Впрочем, до виски можно попробовать кое-что и поавантажнее.
С этими словами он извлек из куртки и поставил на стол бутылку «Столичной».
– Оба-на! – не удержал в руках и уронил сумку бек, недоуменно переглядываясь с Ильей и Олафом.
– В чем дело? – нахмурился поляк. – Качество гарантирую. Не паленая.
– Откуда это? – поинтересовался мгновенно протрезвевший Илья, вертя в руках бутылку в поисках даты выпуска.
– Ага, оценили! – успокоился шляхтич. – Раритет. Был тут у нас лет десять назад некто Ваня или Веня, я уж и не помню. Библиотеку открыл, с апачами по прериям шлялся. Потом исчез. Говорят, его шериф пристрелил, но это, думаю, чепуха. Веня этот или Ваня накануне исчезновения и презентовал мне пару бутылок. Дескать, на память. Мы с ним друзья не друзья были, но общий язык нашли. На вид странные они какие-то, бутылочки, но хороши… Ничего не скажу, хороши. А в чем дело-то?
– Да нет, – успокаиваясь, вздохнул Илья. – Все в порядке. Просто уж очень далеконько отсюда мы такое пробовали… Разливай! Начнем сначала!
– Пробовали? – огорчился шляхтич и уважительно вздохнул. – А вы, часом, не из таможни?..
Сервировав стол, друзья отдали должное умелой стряпне Пшимановского. После третьей бек поинтересовался:
– А кто в салуне остался? Пани Влада?
– Владка с вашим полосатым паном любовь крутит, – охотно пояснил хозяин салуна. – Скрутила пана – ужас. А все без толку. Голову задурит и бросит. Не он первый… В мать пошла. Кровь-то цыганская. А благоверная моя такая раскрасавица была!
Олаф выразительно кивнул на винчестер гостя.
– Хорошо бьет?
Пшимановский недоуменно уставился на оружие, а потом, хлопнув себя по лбу, тихонько выругался:
– Пся крев! Забыл. Совсем забыл!
– Что забыли? – насторожился бек, больше всего в жизни (после моря) ненавидевший неожиданности. – Салун запереть?
Шляхтич зашарил по карманам.
– Вот, – торжественно заключил он, вынимая помятый листок. – Изменения в расписании торжеств. В 19.00 – штурм гостиницы «Пятое копыто» и суд Линча над «подлыми аболиционистами». То есть над вами. Похоже, кто-то засек ваш выстрел, пан Батырбековский.
Быстро восполнявший потери от внепланового протрезвления Илья мимоходом глянул на песочные часы, одиноко стоявшие на полке у шкафа.
– Время есть. Продолжаем эксперимент, бек.
Бек с готовностью наполнил кружку командира, не забыв и никого из присутствующих. Только после этого он вполголоса осведомился у шляхтича:
– Вы с нами, пан Пшимановский?
– Денег нет, но честь имею, – надменно прищурился хозяин салуна. – Лейте до краев, пан Батырбековский.
За дверью послышалась пьяная ругань. Бек и шляхтич неуверенно взялись за оружие, и даже Олаф вынул из-за пояса свой топор, но Илья, снова метнув слегка помутневший взгляд на песочные часы, успокоенно кивнул: «Рано!» – и тут же повысил голос до легкого рыка:
– Не заперто!
Дверь распахнулась.
Двое рыжеволосых ковбоев с бутылками в правой руке и холщовыми сумками в левой, пьяно пересмеиваясь, ввалились в номер и замерли у шкафа. На шее у обоих болтались небрежно повязанные ирландские зеленые платки.
Ковбой постарше небрежно опустил свою сумку на пол, приложил пару пальцев к полам шляпы и хрипло отрапортовал:
– П-п-патрик!
Второй ковбой, пьяный до изнеможения, представиться не смог, поэтому, держась за шкаф, только улыбнулся – искренне и широко.
– Мы к вам, – пояснил Патрик, придерживая приятеля за пояс. – З-з-за нашу и вашу свободу!
Патрик слегка икнул, показывая, что сказал все, и двинулся к столу. Бек и Олаф нерешительно поглядывали на Илью, но тот молчал, задумчиво потирая виски. Наконец Муромец собрался с мыслями и задумчиво припомнил:
– Мне кажется, я это где-то уже слышал. Вы кто?
– Ирландцы! – как о само собой разумеющемся гордо сообщил Патрик, опускаясь на табурет, в то время как его сияющий приятель стащил с горы перин верхнюю и, ухватив за угол, поволок к окну устраиваться на послеобеденный отдых.
– Он проспится, – успокоил присутствующих Патрик. – Пару часов, и он будет как стеклышко. Время есть. А что это вы на меня так уставились?
– Ничего, – усмехнулся Илья. – Дежавю. Пей, приятель.
Патрик благодарно улыбнулся.
В дверь постучали.
– Войдите! – громыхнул Илья.
Дверь распахнулась.
На пороге стоял ладный невысокий мужчина – смуглый, с римским носом и колючими глазами. За правым плечом его торчала старая берданка. На левом плече висел кожаный мешок.
– Сильвио, – удивился Пшимановский, – а ты зачем тут? Тебе нужны неприятности?
– Сильвио Корлеоне, – вежливо приподнял шляпу итальянец. – Торговля оливками.
– Майонез должен быть оливковый, – согласился Илья, окидывая стол мутным взглядом. Для чистоты эксперимента бек наливал ему в три раза чаще, чем остальным, поэтому не будем судить пана Муромского слишком строго. Тем более что он, по сути, мог быть уже в отпуске, если бы не подвернулся под руку командиру отряда.
Сильвио аккуратно поставил на стол бумажный пакетик майонеза, извлеченный из мешка. Потом вывалил и остальное содержимое: несколько пачек спагетти, десяток апельсинов и еще какую-то снедь. В заключение появилась и бутылка мартини.
– Неприятности мне не нужны, – пояснил итальянец Пшимановскому. – Мне нужен скальп шерифа. Или хотя бы уши – эта сволочь душит мой бизнес. Сегодня вечером я сделаю ему такое предложение, от которого он не сможет отказаться.
С этими словами Сильвио уселся за стол, поставив берданку у правой ноги.
– А вы это хорошо придумали, – заметил он, внимательно оглядывая комнату.
– В смысле? – поинтересовался бек, откупоривая мартини и наливая первый стакан кивнувшему Илье.
– В смысле матрасов, – пояснил свою мысль Сильвио. – Можно залечь, передохнуть, пока время есть. Учту на будущее.
– Пожалуйста, – легко согласился щедрый бек. – Пять процентов валового дохода с каждой реализации моей идеи.
Они уже сошлись на двух с половиной, когда в дверь осторожно поскреблись.
– Мое почтение, – в проходе появился местный гробовщик. – Кацман. Старый Кацман. Гробовщик.
– Нет, ну какая прелесть! – искренне восхитился Олаф, огладив бороду и между делом залпом проглотив стакан мартини. – Никогда бы не подумал, что в Питсдауне столько порядочных людей. Вы так сильно любите индейцев и негров, папаша?
– Ша, молодой человек, – оборвал Олафа Кацман. – Только не надо этих нежностей. Никаких соплей, чистая коммерция.
Олаф изумленно замолк, а гробовщик тем временем печально продолжал:
– Этот пацак Брейк – полный идиот. Вы спросите, есть ли у меня мозги? Так успокойтесь, их есть у меня! Поэтому я уйду. Но еще у меня есть сын Давид, а у Давида есть голова и есть штуцер . Давид стреляет мало, но стреляет точно. Когда он стреляет, хочется, чтобы он стрелял еще и еще. В мальчике пропадает талант, но ему таки негде развернуться. Мальчик хотел открыть маленький-маленький банк, но этот пацак Брейк сказал: городу хватит банка его папаши Брейка-старшего. И это здоровая конкуренция? Спрашивается, куда я приехал и где я возьму деньги на обратный билет?
– Короче! – оборвал старика Олаф, который совершенно потерял ход мысли гробовщика.
– Ай, не надо так кричать на бедного старика! – поморщился Кацман. – Вы не слышали, как кричит моя жена. Она хочет, чтобы я оглох. Короче, мой мальчик имеет желание открыть банк, и если этот пацак ему мешает, то тем хуже для него. Америка – свободная страна. И еще: я хочу клиентов-апачей и клиентов-негров. Они славные ребята, они мрут не хуже других и дадут большой доход. Так пусть они все живут себе долго, пока я их не похороню. И дай им Бог побольше детей. А если их всех перевешают эти головорезы, то кто, я вас спрашиваю, будет платить за их похороны? А кто будет следующим? Вы таки сомневались? Так вам я скажу: следующим буду я. А оно мне надо?.. Вот вы спросите – Акукарача или Брейк? И я выберу Брейка. И я даже похороню его со скидкой за счет фирмы… Давидик!
На пороге появился молодой курчавый широкоплечий верзила в брюках, заправленных в сапоги, элегантной замшевой куртке и ермолке на голове. В руках он действительно держал штуцер.
– Входи, Давид, и тихо закрой дверь – люди простудятся, – ласково посоветовал Кацман сыну.
Парень, сняв с макушки ермолку, застенчиво и не без труда протиснулся в комнату.
– Здрасьте на все четыре ветра, – отвесил земной поклон меткий стрелок и, выпрямляясь, едва не свалил шкаф.
– Мальчик из интеллигентной семьи, – гордо пояснил Кацман. – Мальчик родился в Бердичеве и знает ваши обычаи… Давид, штуцер в порядке?
– Стоп, – устало вздохнул Илья. – Кто такой Брейк и кто такой Акукарача?
– И кто такой Штуцер? – нахмурился Олаф.
– Шолом, то есть привет, – удивился Кацман. – Вы хотите поменять шерифа и вы не знаете-таки его фамилию?
– Штуцер! – восторженно догадался Олаф.
– Почему Штуцер? – почему-то обиделся Кацман.
– Вы же сами сказали! – возмутился Олаф.
– Брейк! – заорал взбешенный этим диалогом Илья. – По углам! Рефери все ясно.
Он минуту помолчал, переводя взгляд с Кацмана на его сына.
– А вам не страшно за вашего мальчика, папаша?
– Лучше умереть стоя, чем жить на коленях, – гордо поделился свежей мыслью Кацман. – Давид, сядь себе в угол и не мешай людям делать маленькое вече. Люди опытные. Люди знают, куда тебя поставить. И почисть штуцер.
Олаф хотел было все-таки внести ясность по поводу Штуцера, но, перехватив взгляд Ильи, решил с этим вопросом повременить.
Кацман вежливо попрощался, бросил строгий взгляд на сына и удалился так деликатно, что не скрипнула ни одна половица.
– Олаф, приглядишь за пареньком, – скомандовал Илья.
В дверь снова стучали.
– Можно? – осведомился юноша-портье, аккуратно притворяя за собой двери и втаскивая за собой еще один ящик с виски.
– Можно, – подтвердил Олаф, пока Илья собирался с мыслями, – если виски качественное.
– Хозяин побежал в страховую фирму, – проинформировал собравшихся парень, раскупоривая презент и подсаживаясь. – А потом к шерифу. Он ветеран Ку-клукс-клана и старый осведомитель Брейка. Гостиницу он застрахует, а вас в семь вечера или линчуют, или сожгут живьем. В здании. Можно выпить?
– Можно, – собрался в конце концов с мыслями Илья.
– А ты зачем тут, если нас сожгут? – вкрадчиво осведомился итальянец, кидая одну дольку апельсина себе в рот, а вторую протягивая ирландцу. – У тебя комплекс Джордано Бруно?
Честный парень недоуменно пожал плечами.
– Без понятия. Я гляжу, вы ребята простые, к вам хорошие люди тянутся, вот и пришел. Ящик прихватил и пошел. Все равно сгорит.
– Оружие есть? – поинтересовался бек, обильно поливая майонезом кусок бастурмы и попутно собственный халат.
Портье достал кольт.
– В преферанс играешь? – осведомился Сильвио.
Парень достал запечатанную колоду.
– В Бога веруешь? – прищурился Патрик.
Портье перекрестился.
– Водку пьешь? – нахмурился Пшимановский.
Парень недоуменно заморгал глазами.
Пшимановский плеснул в его стакан остатки «Столичной». Под прицельными взглядами окружающих юноша лихо опрокинул стакан в рот, крякнул и закусил оливкой, чем немедленно заслужил расположение Сильвио.
– Наш человек, – подвел итог Олаф, переглянувшись с Ильей, который утвердительно кивнул, встал и, стащив сразу два матраса, улегся в углу на один и прикрылся другим.
– Все правильно, – успокоил встревоженного Олафа бек. – Он вчера тоже на пару часов ложился. Точно по графику. Пульку?
Батыр, Олаф и Сильвио распечатали новенькую колоду. Патрик и Пшимановский последовали примеру Ильи, а юный портье уселся на подоконнике, поглядывая то в окно, то на играющих. Что касается застенчивого Давида, то он, прихватив съестное и бутылку, присел у открытой двери приглядывать за коридором.
* * *
– Вставай, Илья, – озабоченно толкал бек своего старшого левой рукой. В правой Батыр крепко сжимал жестяную кружку с виски.
– Враги? – болезненно морщась, но с надеждой осведомился Илья, принимая лекарство.
Бек отрицательно мотнул головой.
– Лева вернулся? – удивился Муромец, опустошив кружку и довольно крякнув.
Бек опять покачал головой.
– Так какого же ты ляха… – Илья виновато покосился на храпящего на соседнем матрасе Пшимановского и унял голос до шепота: – На кой шиш ты меня будишь?
– График, – злобно засопел бек, нетерпеливо постукивая указательным пальцем по песочным часам. – Проснись и пей. Еще три литра, потом чай, потом еще литр. Я точно помню. Я позавчера почти не пил.
Илья застонал и, с ненавистью отстранив бека, пошел к столу, аккуратно переступая через спящих.
– Сколько времени? – поинтересовался Илья, когда спустя полчаса слегка пришел в норму.
– Без пяти семь, – с сомнением переворачивая песочные часы, предположил бек. – Сволочь Сильвио. Передергивает. Или карты крапленые.
– Опаздывают, сучьи дети, – потирая руки, заметил Илья.
– Идут, – откликнулся портье.
Разношерстная компания пятого номера центральной гостиницы Питсдауна проснулась, зашевелилась и потянулась к окну. Спать продолжал лишь один из ирландцев – приятель Патрика.
От площади к гостинице, поднимая пыль, с факелами в руках маршировала по Даун-стрит толпа Рыцарей Белой Камелии. Куклуксклановцы были вооружены и очень-очень обижены. Чуть поодаль за ними следовали обыватели, внимательно наблюдавшие за происходящим. Кое-кто из них явно был не прочь присоединиться к вершителям суда Линча, но большинство предусмотрительно держало приличную дистанцию.
Из толпы в белом доносились нестройные выкрики – демонстранты уже почти приблизились вплотную к дому. Однако тут возникла маленькая заминка: расстояние от площади до дома было слишком маленьким, чтобы рыцари Белой Камелии пришли в необходимый раж. Наверное, именно поэтому магистр ордена в балахоне с шелковой бахромой на отворотах воротника вынужденно провел толпу мимо.
Добравшись до фанерной арки, куклуксклановцы развернулись и пошли обратно. Поравнявшись с гостиницей, они сбились с ноги, решили поднабраться задора еще и бойко прошли к площади. Там, поднимая пыль, лихо развернулись и вновь направились к арке.
Так они дефилировали минут двадцать, и горожане постарше, плюнув, просто встали у гостиницы на противоположной стороне улицы и терпеливо ждали.
Все происходящее стало напоминать коллективную демонстрацию коллекции модной одежды – капюшонов, балахонов, вышитых розовыми цветочками и голубыми драконами, а также торчащих из-под них сапог, ботинок и мокасин. Факелы в руках придавали действу непередаваемый колорит.
В конце концов процессия вдоволь набралась боевого азарта и, сгрудившись напротив гостиницы, приступила к решительным действиям.
По команде магистра возбужденные рыцари Белой Камелии бросились к двери гостиницы. Олаф выкинул из окна шкаф, и ряды нападающих сразу поредели. За шкафом последовал дубовый стол, стулья, табуреты и, к огорчению Сильвио, даже матрасы.
Успевший за время демонстрации дойти до нужной кондиции Илья категорически запретил стрелять в сторону улицы, то ли опасаясь за жизнь зевак, то ли по своей крестьянской бережливости и из экономии боеприпасов.
Именно по этой причине основная масса штурмующих беспрепятственно ворвалась в гостиницу и бросилась вверх по узкой лестнице, где их уже ждали.
Это была вторая – после решения навести в городе порядок – крупная ошибка ордена.
Первый залп – исключительно по ногам, чтобы потом не возиться с трупами, – вывел из строя по меньшей мере пятерых обладателей балахонов.
Куклуксклановцы предприняли повторную атаку. Второй залп оказался еще эффективнее: сразу шестеро в балахонах со стонами скатились вниз по лестнице. Третий залп, как и третья атака, был слабоват, но еще двое любителей камелий покатились вниз.
Магистр ордена принял единственно верное тактическое решение, протрубив отбой.
Бросив скулящих и постанывающих раненых, которых Олаф обухом своего топора привел в бесчувственное молчаливое состояние, нападавшие выскочили на улицу и, подперев дверь уже упомянутым дубовым шкафом, устроили выездную сессию заочного суда Линча. Большинством голосов при одном воздержавшемся идея с повешением была провалена. Также подавляющим большинством – при трех воздержавшихся и двух «против» – прошла идея со сжиганием гостиницы. Альтернативный вариант утопления подсудимых поддержали лишь двое: до ближайшего крупного водоема было не меньше ста миль.
– Идем на прорыв? – поинтересовался у Ильи Сильвио, перезаряжая берданку и подбирая с пола апельсин. – Виски кончается.
Муромец грустно сидел на единственном оставшемся в номере табурете и обреченно продолжал напиваться – педантичный бек, соблюдая его позавчерашний график, к схватке богатыря не допустил. Илья с сомнением покосился на заставленный пустыми бутылками пол и перевел умоляющий взгляд на бека.
Батыр утвердительно кивнул головой.
Богатырь обреченно вздохнул и подошел к окну. Едва его монументальная фигура в кольчуге появилась в проеме, как в толпе зевак послышались несмелые аплодисменты, – авторитет ордена среди горожан явно упал.
Илья с любопытством оглядел окрестности. Бек налил последнюю порцию алкоголя и передал Олафу. Тот грубо ткнул Илью в спину кулаком и протянул кружку. Богатырь недовольно обернулся, но бек выразительно постучал пальцем по часам.
Задумчиво потягивая виски пополам с мартини и пивом, Муромец не обращал внимания на редкие свистящие пули и лишь изредка слегка морщился, когда они плющились о кольчугу.
Тем временем куклуксклановцы начали таскать хворост, обкладывая им гостиницу и обливая вонючим жиром. Богатырь оценил расторопность противника и, отступив от окна, повернулся к товарищам.
На него смотрело несколько пар глаз: узенькие и хитрые Батыра, усталые, но веселые Пшимановского, бешеные и наглые Олафа, черные колючие Сильвио, доверчивые, но смелые юноши-портье, печальные Давида и, наконец, зеленые кошачьи Патрика.
– Разбуди земляка, – решительно приказал Илья. Пока Патрик тормошил своего свернувшегося калачиком и пускающего слюни друга, богатырь пытался почесать пятерней грудь через кольчугу, расхаживая перед маленьким строем.
Сонный ирландец, виновато улыбаясь, присоединился к ним.
– Поправиться бы, – виновато попросил он, но под добрым пристальным взглядом Ильи потупился.
– Пан Пшимановский, – поинтересовался Илья, – другие гостиницы в городе есть?
Шляхтич утвердительно кивнул:
– «У гарцующего пони». На отшибе стоит.
– Чистенькая?
Пан Пшимановский неопределенно пожал плечами.
Илья с негодованием оглядывал исшарканный сапогами, усыпанный объедками и залитый виски пол.
– Это хорошо, что на отшибе и что чистенькая. А то тут того… нагажено изрядно. Богатырям чистые места выбирать пристало. Полагаю, спиртное там найдется?
Заспанный ковбой с надеждой выпрямился и с вызовом сделал нетвердый шаг из строя:
– Первым пойду, – глухо предложил он, судорожно хватаясь за кольт. Кровью искуплю.
– Крови не надо, – усмехнулся Олаф. – В смысле, нашей крови. А что с пленными делать?
Оглушенных куклуксклановцев, возвращаясь в номер, они прихватили с собой и аккуратно уложили в штабель у окна.
– Барбекю? – нерешительно предложил Сильвио, замечая, что с улицы потянуло дымком.
– Жаль их мучить, – застенчиво протянул мягкосердечный Давид. – Может, бритвой по горлу?
– Только бритву тупить! – возмутился Олаф, перехватывая топор поудобнее.
– Пленных не бросим, – решительно оборвал прения Илья. – В смысле, тут не бросим. Олаф! Займешься ими по команде «вперед». Остальные – за мной.
Обитатели пятого номера сосредоточились у запертого снаружи выхода.
– Стрелять только по ногам, – строго предупредил Илья.
– Папа будет недоволен, – заметил Давид, не поднимая своих застенчивых глаз.
– Давид, ты умный человек, – флегматично заметил бек. – Я же видел, как ты штуцер чистил. Так ты сам прикинь: при переизбытке товара спрос на него падает. Зачем твоему папе толпа покойников за один раз? При состоянии современной медицины он получит своих клиентов в течение недели-другой. И мелкими партиями. Лучше меньше, да лучше. Классиков надо читать. Улавливаешь мысль?
– Да. – Давид с почтением глянул на бека и в ходе последующих событий держался исключительно возле Батыра.
– Все готовы? – поинтересовался Илья и, подавая условный знак Олафу, оставшемуся на втором этаже, пронзительно свистнул.
Десант изготовился к прорыву.
– Еще минутку, – придержал рвущихся в бой коллег богатырь, ухватив за пояс Патрика и его земляка.
– Выходим из графика, – занервничал бек, переворачивая прихваченные из номера песочные часы.
– Вперед! – заорал Муромец, вышибая пинком дверь и выскакивая на улицу.
Уворачиваясь от сбрасываемых Олафом пленных, десант вырвался из пылающего здания и бросился на растерявшихся Рыцарей Белой Камелии.
В завязавшейся рукопашной схватке стрельбы почти не было. Орудуя прикладами и рукоятками кольтов, сподвижники Ильи оттеснили противника от горящего здания, давая оперативный простор своему командиру, который, вырвав бревно коновязи, от души развлекался, гоняя несчастных сторонников расовых предрассудков по проспекту.
Окончательно сломал у мужиков в балахонах волю к жизни Олаф, который добросовестно перекидал штабель пленников в окно. Он появился в горящем проеме с котенком в левой руке и топором в правой. Толпа зевак ахнула.
Весь в копоти и саже, с подпаленной бородой и горящими глазами, Олаф спрыгнул на плечи какого-то замешкавшегося балахонщика, выпустил котенка, пришпорил несчастного (борца, а не котенка, хотя тот тоже развил вполне приличную скорость) и обухом топора начал пополнять счет потенциальных клиентов Кацмана.
Они еще полчаса гоняли любителей цветов по городу. Кое-где к побоищу присоединялись азартно веселящиеся горожане, принимая происходящее за часть праздничных мероприятий, так что количество мужиков в белых нарядах резко пошло на убыль.
Беку с большим трудом удалось напомнить Илье о необходимости соблюдать намеченный режим и увести богатыря в гостиницу «У гарцующего пони», где им отвели вполне приличный номер, тоже пятый. Под контролем бека Илья мужественно и последовательно принялся уничтожать зеленого змия в компании неунывающего Олафа.
Остальные их недавние приятели периодически заскакивали в номер, торопливо докладывая о новых успехах, и, перехватив стопарик-другой, исчезали в уже наступивших сумерках.
Торжества на улицах Питсдауна закончились далеко за полночь.
* * *
Светало.
Олаф в обнимку с топором безмятежно храпел на кровати, а на груди его, пригревшись и успокоившись от пережитых волнений, сладко сопел персидский котенок.
Последние два часа Илья опустошал подвалы гостиницы в гордом одиночестве. Бек не пил. Он сидел рядом и не сводил воспаленных от бессонницы глаз с песочных часов.
– Хорош! – хрипло буркнул он, придерживая руку Ильи, потянувшегося за очередной кружкой. – Приехали.
– Ну? – азартно поинтересовался Муромец, безуспешно пытаясь перехватить кружку другой рукой. – И что?
Бек тяжело вздохнул.
– Ты забыл, зачем пил?
– Победу отмечали? – после минутного размышления предположил Илья.
– Нет, – подпер голову правой рукой бек. – Ровно сорок восемь часов назад Владимиров тебе ставил задание. Ты был, скажем так, в аналогичном состоянии.
– Да ну? – заинтересовался Илья. – И что?
– Вспоминай. Командир отряда подошел к тебе и сказал… Ну?
– Сейчас не об этом нужно думать, – заверил Муромец сослуживца, хватая очередную бутылку. – А где Добрыня? Добрынюшка, брат мой названый, ты где?
– В отряде остался, – злобно прошипел бек. – Вспоминай, Тимофеич, вспоминай, что было с тобой в это же время. Давай!
– Мы пили? – честно напрягся и полуутвердительно спросил Илья.
– Так-так! – оживился бек. – Дальше.
– А потом пошли маковки сшибать с теремов с Алешей. Алеша!..
– Нет Алеши! И про маковки забудь. Это давно было. Вспоминай, что еще было.
– А, – захохотал Илья, – помню! Мы пили. А потом пошли в мэрию и барыге Соловью зубы выбили!
– Не то, – скривился бек. – Это в прошлом году было. А недавно? Ну же?..
Илья зажмурил глаза, внезапно просиял и решительно встал из-за стола. Батыр с загоревшейся в сердце надеждой встал следом.
– Шампанского! – потребовал богатырь, цепляя меч к поясу. – Позавчера я пил шампанское с утра. Точно помню. Буди Олафа, в двенадцать ноль-ноль отъезд. Надо приготовиться. Идем к Пшимановскому.
Батыр вздохнул и пошел будить викинга…
– Не переживай, бек, – успокаивал Олаф Батыра, когда они следом за подтянутым и бодрым Ильей тащились в салун пана Пшимановского. – В конце концов, вполне может сработать и второй вариант. Глянь-ка…
Пейзаж и впрямь заслуживал внимания.
Правая сторона проспекта, за исключением салуна Пшимановского, у которого сиротливо стояли Сивка и лошадь Пржевальского из публичного дома, выгорела дотла. В развалинах на пепелище копошились бродяги и мародеры в окружении лысых грифов.
– Прекрасный вид открывается, – почесывая за ушами котенка, заметил Олаф.
Сквозь зияющие провалы в обуглившихся остовах сгоревших зданий виднелась залитая солнцем прерия. Бек слегка повеселел.
– Да, может сработать! Нота нам точно обеспечена.
– Можно подстраховаться, – заметил Олаф, переводя взгляд на противоположную, не тронутую огнем жилую сторону улицы и хлопая по карманам в поисках спичек.
– Не надо, – попросил Батыр, – на карусель опоздаем.
Пшимановский встретил их на крыльце. С молотком в руках и пригоршней гвоздей во рту он деловито приколачивал к стене деревянную табличку. Илья стоял рядом и придирчиво советовал опустить правый угол объявления.
– Добрый день, панове, – бодро приветствовал шляхтича бек, читая про себя текст: «Эта сторона Даун-стрит при массовых гуляниях особенно опасна».
Пшимановский отступил назад, полюбовался творением своих рук и гостеприимно распахнул дверь салуна перед друзьями. Следом вошел сам и повесил на стекло табличку: «спецобслуживание».
* * *
– Шерифа так и не нашли, – развлекал Пшимановский застолье свежими новостями, стреляя пробкой шампанского в потолок и заливая пеной белоснежную скатерть. – В офисе, пока его не сожгли ночью, сказали: дескать, уехал на рыбалку. Врут, конечно. Сильвио с Давидом со всех пойманных куклуксклановцев сорвали капюшоны – его не было. Корлеоне, бедняга, сильно переживал. Теперь под Брейка не подкопаешься. Он, пся крев, объявится, да только теперь не та у него сила, точно не та. Так… Ага, салун конкурента моего Давидик по своей инициативе тоже сжег. Смышленый паренек! У него вечером презентация нового банка… А вот Патрик библиотеку открыл. Еще ночью… Там мы и пили. Что еще?.. Ага, девчонки Рокстона избили хозяина до полусмерти, вымазали дегтем и обваляли в перьях. Да, чуть не забыл. Еще заходил час назад Кацман-старший, говорил, что вашего пана Джоповски и мою Владку вчера вечером в камышах апачи захватили. Я его оставлял посидеть, но он торопился: работы, говорит, таки много, народ-то вчера разгулялся. Низкий поклон передавал.
– Левка у апачей? – ахнул и поперхнулся шампанским бек. – И ваша дочь там? Илья, ты слышал?
Муромец сосредоточенно кивнул, рассматривая бокал на свет и скрупулезно пересчитывая пузырьки, отрывающиеся от стенок.
– Надо ехать. – Бек понял ситуацию и принял командование на себя: – Олаф, поедешь на Сивке. Пан Пшимановский, у вас лишней телеги не найдется?
Они запрягли недовольного Бурку и меланхоличную Пржевалку в повозку, напихали туда сена и вернулись в салун за Ильей.
– Пан Пшимановский, вы с нами? – не сомневаясь в ответе, поинтересовался Олаф, извлекая вцепившегося в бутылку Илью из-за стола.
– Нет, – решительно ответил шляхтич, поглядывая в окно. – В городе остался только один салун. И он должен работать. Я не могу подвести людей. Народ в меня верит.
Несмотря на ранний час, а было около семи утра, у дверей салуна действительно начали собираться завсегдатаи «У пана в шопе», бурно обсуждавшие события вчерашней ночи.
– У пани Влады проблемы, а пан будут торговать? – удивился бек.
– Проблемы? – захохотал шляхтич. – Вот в прошлом году, когда ее украли залетные гуроны , действительно были проблемы! У гуронов.
Отсмеявшись, пан Пшимановский стал серьезным.
– А вот пана Джоповски, и верно, могут прирезать. Привет ему, если он будет еще при скальпе, когда вы его найдете. А Владке скажите, чтобы к субботе как штык была дома.
Устроившись на сене, Илья болезненно вздохнул и властно указал направление вон из города. Провожаемая приветственными возгласами горожан повозка тронулась, но в этот торжественный момент со стороны площади раздался властный окрик:
– Повернись лицом, если не хочешь, чтобы я выстрелил тебе в спину.
– Ну что еще, – застонал Илья от этого истошного крика, хватаясь за виски и оборачиваясь. Олаф и бек тоже спешились.
На площади, аккурат под городскими часами на мэрии, стоял шериф. Широко расставив ноги, он глядел на Илью с ненавистью. Кисть правой руки лежала на расстегнутой кобуре. Звезды на груди шерифа запылились и потускнели, а из левого кармана брюк торчал кусок испачканного сажей капюшона.
– Докажи, что ты мужчина, – потребовал Брейк, сплевывая пережеванный кусок смолы в пыль и расставляя ноги еще шире. Народ на проспекте привычно рассыпался вдоль стен.
– Погоди, Илья! – схватил бек за руку Муромца, который начал было расстегивать ширинку. – Он не это имеет в виду.
– А что? – напрягся богатырь.
Юноша-портье, боевой соратник по недавним событиям, смело приблизился к Илье и почтительно протянул ему свой кольт.
– Вот, сэр, – улыбнулся он, – ручаюсь. Я сам ночью пристреливал.
– А-а-а, – догадался Илья. – К-куда наж-мать?
– Вот, – показал портье и громко предупредил дуэлянтов, отступая немного в сторону. – Стреляться по команде «три».
Илья удивился, но очередной вопрос проглотил, тщетно пытаясь найти у кольта предохранитель.
– Один… Два… Три!
Со стороны мэрии прилетели и заскакали по пыли первые пули.
– Стреляй, Илья! – истошно сорвался на фальцет насмерть перепуганный бек. При мысли, что с ним сделают Добрыня и Алеша, если он привезет труп богатыря, ему стало нехорошо.
– Стреляй, дубина! – поддержал его бас Олафа. – Ты мне еще за норвежское подполье не проставился!
– Не могу! – обиженно пожаловался Илья. – Их двое.
– Так и мушек на кольте должно быть две, – нашелся сообразительный Батыр.
– Точно! – обрадовался Муромец, судорожно нажимая на спусковой курок и опуская кольт.
Стрелка часов на мэрии, перебитая пулей, выпущенной Ильей, надломилась и спланировала к площади. Перезаряжающего свой кольт шерифа она едва задела, но этого оказалось достаточно, чтобы тот, схватившись за затылок, рухнул в пыль.
– Несите его сюда, – печально потребовал Илья и вернул кольт юноше. – Ты хороший начальник столовой, то есть нет… Ты хороший шериф, малыш.
– Сэр, – осмелился возразить оробевший парень. – Я Гарри, местный портье.
– Ты хороший шериф, Гарри, – зевнул Илья, возвращаясь в повозку. – Парни, вот ваш новый шериф.
Толпа зевак восторженно взвыла.
– Йэс, сэр, – согласился Гарри, преданно вытирая носовым платком холку вспотевшего от скуки Сивки. – Я приложу все усилия и стану хорошим шерифом. А почем в вашей стране подковы?
Брейка принесли и положили на землю у колес повозки. Старый Кацман извлек из кармана рулетку и принялся его обмеривать. Потом обиженно выпрямился:
– Таки дышит!
– Добить? – поинтересовался у Ильи Олаф, передавая котенка беку и поигрывая топором.
– Нет, не позволю творить беззаконие, – твердо отодвинул Рыжую Бороду в сторону новый шериф. – Мы его повесим. Сильвио! Давид! В подвал его.
Бек сорвал с рубашки шерифа звезды и сунул в карман халата. Итальянец с берданкой и еврейский богатырь со штуцером подхватили Брейка под руки и поволокли прочь. Следом, снова разворачивая рулетку, засеменил Кацман-старший.
– А основания? – с сомнением покосился бек на Гарри.
– Превышение должностных полномочий и неправильный переход улицы, – отчеканил новый шериф.
Батыр одобрительно хлопнул Гарри по плечу, порылся в бездонном кармане и вручил звезду новому представителю закона в городе.
* * *
…Они уже покинули Питсдаун, когда на взмыленной Левиной кляче их догнал Патрик с авоськой в руке.
– Тпру, ледащая, – притормозил он, настигая повозку. – Вы лошадь забыли!
– Барахло? – скептически заметил Олаф.
– Ну, все-таки, – засмеялся Патрик, протягивая просиявшему Илье авоську, в которой со стеклянным звоном гремели бутылки «Столичной». – Вот, на память. Мы ночью в хранилище залезли. Искали что-нибудь почитать. Странные какие-то бутылки…
– Лошадь оставь себе, – растроганно приступил к делу Илья, отвинчивая пробку. – Леве она теперь ни к чему, думаю.
Патрик молча развернул лошадь и, теперь уже никуда не торопясь, направился к городу. Бек, переглянувшись с Олафом, слегка хлестнул Пржевалку сухой веточкой, и они опять тронулись в путь. Илья, распугивая койотов, долго распевал хриплым басом «Если бы парни всей Земли…» и уснул только за полчаса до прибытия в индейский лагерь.
Встреча была жесткой и недружелюбной.
Два десятка стрел, просвистев оперением, вонзились в землю перед ногами лошадей, как только они миновали голубую табличку с лаконичной белой надписью: «Апачьевск. Белозадым братьям проход и проезд воспрещен».
– Олаф, – вполголоса попросил бек, наблюдая, как к остановившейся повозке приближается пяток индейцев. – Ты не обидишься, если я тебя попрошу полчасика побыть моим… как тебе помягче сказать… Ну, словом, слугой.
– На Задова поменять хочешь? – понимающе, но чуточку обиженно уточнил Олаф, печально усмехаясь. – А я думал, ты мне теперь друг…
– Да нет, – чуть смутился Батыр. – Для солидности. Да и какой дурак отдал бы тебя, богатыря, за какого-то Леву? Одна борода твоя чего стоит.
– Это так, – успокоившись на свой счет, согласился Олаф, довольно оглаживая рыжую поросль на волевом подбородке. – Топор в повозку спрятать?
– Ни в коем случае! – распорядился бек. – Сунь за пазуху, но так, чтобы на виду был. И молчи. Что бы я ни говорил – молчи себе в тряпочку.
Олаф сначала стал искать по карманам замусоленный платок, но потом до него дошло, и он приготовился терпеливо молчать.
– Моя – большой апачьевский вождь Чагука Бизоний Рык, – приближаясь, хмуро проинформировал бека статный индеец, не уступавший габаритами Олафу. – Бледнозадый брат мой нарушил границу своей резервации. Бледнозадый брат умрет. Хао!
– Бизон – крупный зверь, – уважительно, но с достоинством согласился бек. – Мой краснорылый брат имеет силу бизона и сердце пумы. Я не врублюсь вот только, чьи глаза у моего брата – глаза совы или глаза выхухоли?
– Чагуке плевать, – высокомерно заметил индеец, не опуская лук. – Чагука не знает выхухоль.
– Моя Чагуке объяснит, – хладнокровно обронил бек, не обращая внимания на направленную ему в лоб стрелу. – Выхухоль – это подвид из рода хухолей. Есть еще три представителя этой породы: нахухоль, похухоль и дохухоль. Нахухоль – злобен и агрессивен. Похухоль – равнодушен и сонлив. Дохухоль – толстопуз и жирен. Все они живут в норах и очень плохо видят.
– Чагука не из рода хухолей, – обиженно сверкнул глазами индеец. – У него острый взгляд.
– Я так и думал, – громко заметил бек, поворачиваясь к Олафу и вновь переводя спокойный взгляд на индейца. – У Чагуки глаза ночной совы. Он видит на сотню миль.
Чагука удовлетворенно кивнул, гордо окидывая совиным взором соотечественников.
– Но сейчас день, – печально продолжал Батыр. – Солнце ярости обожгло взгляд мудрой птицы. Мой краснорылый брат не видит цвет моей кожи?
Чагука внимательно уставился в лицо Батыра и чуть растерянно опустил лук.
– Мой брат смугл и узкоглаз, – почесав лоб, признал Чагука. – Мой брат прокоптился в больших вигвамах?
– Моя – большой вождь Батыр Верблюжий Рог из племени азахов, – гордо сообщил бек, распахивая халат. На груди бека синела изящная татуировка, сделанная Батыру Верещагиным по дружбе и по пьяни в окрестностях Тадж-Махала.
– Ешкин кот! – не удержался Чагука, с завистью разглядывая батальную сцену: степь и топчущего геологов боевого верблюда, меж горбами которого сидел индифферентный ко всему происходящему маленький, но узнаваемый бек.
– Моя хочет видеть главного вождя, – нахмурился Батыр, в глубине души искренне довольный произведенным эффектом. – Моя несет добрые вести.
Чагука выразительно щелкнул пальцами, и индейцы, окружив повозку, неспешно направились к рощице, на опушке которой и был разбит лагерь апачей. Сам Чагука поспешил к начальству с докладом, опередив отряд.
Приветствовать бека вышел сам Рача Орлиный Коготь.
– Моя рад приветствовать достойного сына Верблюда. Мой вигвам – твой вигвам, – заметил вождь апачьевских вождей Рача. – Покажи мне свой тотем, мой смуглый брат.
Бек с достоинством распахнул халат и повертелся на месте, предусмотрительно давая возможность насладиться мастерством художника всем присутствующим.
Дипломатический ход бека, подарившего лицезрение прекрасного всем социальным слоям племени, был замечен вождем. Рача прогнал от своего вигвама всех, кроме Чагуки, предложил беку присесть на циновку под деревом и продолжил допрос, ловко закамуфлированный под радушие.
– Мой брат выбрал сильный тотем, – завистливо заметил вождь, наливая в пиалу чай и подвигая ее беку. – И он пришел издалека, из страны двугорбых мустангов. Что нужно сыну Смуглого Верблюда в стране Дохлых Бизонов?
Бек тем временем не спеша и с удовольствием дегустировал крепкий зеленый чай.
– Горе моего брата велико, – соболезнующе ответил Батыр, уводя разговор в сторону. – Бледнозадые собаки перебили в твоей земле всех бизонов, а в моей земле понатыкали нефтяных вышек. Моя лично сжег восемь буровых, но они плодятся, как тараканы. Скоро верблюда пасти будет негде. Хао!
Рача не совсем понял про нефтяные вышки, но, не желая терять лица, переспрашивать не стал. Главное он уловил: высокий гость недолюбливал бледнозадых.
– Пожар в прерии – дело хорошее, – вежливо согласился Рача, возвращаясь к сути вопроса. – Но что мой храбрый брат делает на земле детей Маниту? В его земле перевелись буровые и он сменил равнину для охоты?
– Переведутся они, как же! – искренне возмутился бек. – Это дело долгое. Буровые еще жечь и жечь. Надо заботиться об экологии.
– Экология важна, – опять согласился Рача. – Но все-таки… Что мой горячий брат делает на земле апачей?
– Мой краснорылый брат заваривает чай, как опытный аксакал, – вспомнил о вежливости и отвесил дипломатичный комплимент Батыр, сам наливая себе чай в пиалу из кипящего на костре чайника.
– Орлиный Коготь отсыплет своему смуглому брату полный мешок заварки, – успокоил Рача бека. – Но моя хочет наконец знать, зачем ты сюда приперся, сын Смуглого Верблюда?
Батыр с достоинством допил пиалу, поставил на циновку и перевернул ее вверх дном.
– Твоя мала-мала ходи за мной, – вежливо пригласил он Рачу к повозке.
Вождь с достоинством последовал за беком, узрел спящего Илью и, недоумевая, вернулся к вигваму.
– И что? – поинтересовался Рача, наблюдая за тем, как наглый бек приступает ко второму чайнику.
– Мне было видение, – заговорщицким шепотом сообщил бек. – Мне явился Маниту и сказал, чтобы я нашел и привез в ближайший каньон Зилиуса. Там за ним явится крытый разукрашенным брезентом смерч и унесет нас в страну предков, на поля доброй охоты. Зилиуса я нашел. Тут у вас где поблизости каньон?
Рача перевел ошарашенный взгляд на Чагуку. Тот озабоченно потер ладонью затылок и напомнил шефу:
– Есть каньон, в миле отсюда. Мы там еще зо… кирпичи храним. Только смерчей там не бывает. Чагука знает.
– Замечательно, – улыбнулся бек, делая попытку встать. – Значит, мне с моим рабом и с Зилиусом нужно туда.
– Сидеть! – рявкнул Рача, но, пересилив гнев, делано улыбнулся. – Пей чай, смуглый брат мой. И скажи мне еще: я правильно понял: у тебя в повозке сам Зилиус?
– Зилиус, – обреченно подтвердил бек. – Самый что ни на есть. Вон и раб мой, Олаф, подтвердит.
Олаф, обрадованный, что о нем все-таки вспомнили, закивал так, что голова его чуть не оторвалась. Но рта дисциплинированный викинг так и не раскрыл.
– У моего смуглого брата храбрость верблюда, но доверчивость ягненка, – обрадовал бека Рача. – Я позову шамана, и мы вместе посмотрим на Зилиуса. Если это он, то мы побыстрее проводим моего брата вместе с его рабом Олафом и повозкой к чертовой матери. То есть, пардон, туда, куда захочет мой брат.
– Проверяйте, – улыбнулся бек, устраиваясь на циновке поудобнее, наливая чай и подмигивая насторожившемуся Олафу.
– Но если Зилиус – не Зилиус, то мы вместе с моим смуглым братом пустим шкуру этого лжедуха на тамтамы. А раба Олафа и еще одного бледнозадого полосатого янки сожжем на костре. Мой брат доволен?
– Без проблем, – заверил Рачу бек. – Мой красноликий брат мудр, как скорпион. Зови шамана, брат мой.
Спешно разбуженный шаман явился пять минут спустя, злой и страдающий от похмелья.
– Ну, – мрачно и требовательно сказал он, присаживаясь на циновку.
Рача кратко посвятил его в курс дела.
– Брехня, – лаконично заметил шаман, напомнив беку своим проницательным умом и атеистическими взглядами его приятеля – отрядного священнослужителя Латына Игарковича. – Надо есть меньше мухоморов, смуглый наш брат. Сейчас я разбужу твоего Зилиуса, и мы вместе посмеемся над ним и твоими снами…
– Я бы не стал будить, – вкрадчиво заметил Батыр, пожимая плечами. – А смеяться не стал бы тем более… Ваше племя и так на грани вымирания. Но это дело ваше. Некто Понтий Пилат в таких случаях требовал таз с водой и умывал руки. Чистоплотный был и воды не жалел, однако.
В этот момент к Раче и шаману юркнул и, почтительно присев на корточки, начал что-то шептать молодой пронырливый индеец. До бека доносились лишь отдельные слова: «большой пожар», «зверюга в железной шкуре», «виски кончилось» и «конец питсдаунцам»…
Шаман, внимательно выслушав лазутчика, молча встал и пошел к повозке. Задержался он там недолго. Был момент, когда бек даже пожалел о выбранной тактике: шаман склонился над беспомощным Ильей, с сомнением вглядываясь в его безмятежную детскую улыбку. Но все обошлось: с наслаждением несколько раз вдохнув запах сивушного перегара, шаман вернулся к вождю явно обескураженный.
– Пардон, – встал с циновки Батыр, – одну минуту.
Он тоже сходил к повозке и вернулся к костру с бутылкой «Столичной».
– Вот, – поставил он презент на циновку. – От меня, то есть от Зилиуса. И это единственное, что удержит его в повозке, если он будет неосторожно разбужен.
Бек разлил водку по пиалам, крякнув, опустошил свою и выжидательно глянул на Рачу, шамана и Чагуку.
Первым решился шаман. Медленно, но с откровенным удовольствием он переместил содержимое пиалы в свой желудок и с достоинством занюхал рукавом.
– Вообще-то знамения были, – нерешительно заметил служитель культа. – Вчера разведчики видели в прерии восьминогих двухголовых койотов.
Между тем следом за шаманом дегустацию неземного напитка сшедшего с небес Зилиуса провели Рача и Чагука.
– Вот что, – отдышавшись, решил вождь апачей. – Смуглый брат мой отдохнет в благостной тени. А моя берет тайм-аут. Пусть мой брат погуляет по лагерю и развлечется. Вигвам с разведенными скво на той стороне рощи. А если мой брат захочет – может покидать топорик в пленного белозадого. А моя пока проведет с шаманом совет. Чагука, принеси жаркое и проводи гостя.
Бек, запахнув халат, жестом подозвал Олафа и неторопливо побрел по лагерю.
Леву он обнаружил привязанным к столбу пыток. Ноги его до колен были завалены сухим хворостом. Несчастный пан Джоповски стоял гордо и прямо. Упасть не давали веревки.
Вокруг Задова сверкали ножи и томагавки – молодые воины, красуясь, демонстрировали друг другу и восторженным индейским девушкам свое боевое искусство. Столб был весь в рубцах и засечках.
– Бледнозадый – хороший воин, – мрачно признал Чагука, недовольный тем, что его не допустили на совет вождя и шамана. – Он ни разу не застонал от страха. И даже не вспотел.
– Где вы его отловили? – осведомился бек, внимательно вглядываясь в бледное лицо друга.
– Целовался с пани Владой в тростнике, – надменно засмеялся Чагука. – А у пани Влады жених есть. Акука, сын Рачи. Надежда племени. Мой племянник. Его вчера хотели повесить, но он порвал веревки из воловьей кожи, разметал белозадых без числа голыми руками и ускакал на добытом в бою вороном мустанге.
Почтительно расступаясь перед гостем из далекой страны двугорбых мустангов, индейцы дали беку дорогу до самого огневого рубежа.
– Мой смуглый брат – великий воин, – пристально глядя в глаза беку, процедил Чагука. – Народ апачей хочет поучиться у своего брата из страны буровых умению владеть томагавком.
С этими словами индеец всучил беку пять топориков и почтительно отступил назад шагов на пять.
Растерявшийся батыр дернулся было назад, но было поздно: внимание всех присутствующих обратилось теперь исключительно на него.
– У-у-у! – протяжно завыл у столба Лева, заметив, что бек решил все-таки принять участие в племенных развлечениях.
– Мой смуглый брат – вождь вождей, – донесся до бека восхищенный шепот Чагуки. – Бледнолицая собака застонала только при виде сына Верблюда.
– У-у-у! – выл Лева сквозь наклеенный на рот пластырь из шкурки ящерицы. Он прекрасно знал, как умело обращается с топором бек, отрубивший мизинец левой ноги Баранова во время плановой заготовки дров на зиму.
Первый томагавк улетел в кусты.
– Так кидают сиу, – прокомментировал этот бросок Батыр под понимающие аплодисменты апачей, недолюбливающих соседнее племя.
Три последующих – столь же неудачных – попытки бек последовательно посвятил могиканам, гуронам и квакиутлям.
Назревал скандал.
Лева продолжал выть, когда последний топорик, просвистев совсем рядом с его головой, улетел все в те же злополучные кусты.
– Так кидают делавары, – презрительно улыбнулся Батыр, и в наступившей недоуменной тишине сделал знак Олафу.
Уступая место Олафу, Батыр высокомерно оглядел собравшихся и представил им Рыжую Бороду:
– Мой слуга и ученик. Он покажет вам, как кидает топоры мой народ азахов и…
Бек сделал драматическую паузу и закончил:
– И ваш народ апачи!!!
Над поляной повисла напряженная тишина.
– Олаф, – широко улыбаясь, тихо шепнул бек, – если ты промахнешься, нас удушат растянутым мокрым кожаным ремешком, обвязанным вокруг шеи, на солнцепеке. Меня первого, Илью последнего, а тебя – посередине.
– А Леву? – усмехаясь, протянул беку котенка Олаф.
– Задов, зараза, вывернется.
Олаф встал спиной к Задову, извлек из-за пояса топор, раскрутил его в воздухе и, не глядя на цель, метнул его лезвием в плоскости, параллельной земле.
Топор обрубил часть богатой шевелюры Задова и снес столб выше его головы.
Под гром оваций бек изящно поклонился и тут заметил в толпе встревоженное лицо Рачи.
Главный вождь апачей подчеркнуто прямой походкой приблизился к беку и вежливо осведомился:
– Я, кажется, слышал стон бледнозадой собаки?
– Да, вождь, – не скрывал своего восторженного благоговения Чагука. – Собака стонала громко.
– Это хорошо, смуглый мой брат, – отмахнулся Рача. – Но я пришел сказать, что совет слегка затягивается, и хотел узнать, нет ли у моего смуглого брата еще жидких пут для его подопечного Зилиуса. Запасных.
– Пусть мой вдумчивый краснолицый брат скажет шаману, чтобы тот взял еще одну бутылочку, – разрешил бек. – Но только осторожно, и только одну. Иначе Зилиус будет недоволен. И еще: мне только что было видение, что вождь Чагука тоже должен участвовать в вашем совете.
Рача без слов увлек за собой Чагуку, который бросил на бека исполненный благодарности взгляд и скрылся за вигвамами. Бек и Олаф, убедившись, что Леве временно ничего не грозит, продолжили экскурсию.
Обследовав ряд вигвамов и даже наскоро перекусив в одном из них, бек в конце концов неосмотрительно смело полез в самое нарядное жилище, где тут же схлопотал по физиономии.
Отскочив от входа, Батыр с изумлением заметил, как из домика вылезла сладко потягивающаяся Влада, а следом молодой индеец, голый по пояс, но решительный, как лев.
– Ой, – восторженно захлопала глазами девушка, – это же пан Батырбековский! Вот радость! Акука, поздоровайся, этот пан – земляк моего папы. А где пан Муромский?
– Пан Муромский – это пан Зилиус, – внушительно глядя в глаза девушке, заметил бек. – Он спит. И не надо пана будить. У него головка бо-бо.
– Ой, Олаф! – засмеялась Влада, бросаясь к Рыжей Бороде. – У меня такая радость! У меня свадьба в следующее воскресенье. Ой, какой котенок!
Бек и Акука, сын Рачи, внимательно глядели друг другу в глаза.
– Значит, пан Зилиус – это пан Муромский, – усмехнулся Акука Рача.
– Значит, разорвал кожаные веревки и сбежал, – отпарировал бек.
Дитя степи и сын прерий друг друга поняли.
– Что папахен? – поинтересовался Акука, натягивая на ходу футболку и сопровождая бека.
– Пьет, – осведомил нового приятеля бек.
– Разберемся, – заверил Батыра юный вождь апачей.
Спустя час повозка с Ильей, связанным Левой (эта обещанная Зилиусу потенциальная жертва обошлась беку еще в одну бутылку), сам Батыр, Олаф, котенок, Акука и Влада достигли каньона.
Акука с удивлением оглядел карусель, но расспрашивать гостей не стал и только помог Олафу устроить Илью в расписных деревянных санях.
Илья проснулся, удивленно оглядел окрестности, обещал Владе обязательно быть назавтра к свадьбе, посоветовал беку завернуть по пути в родной аул за кумысом (а заодно и выпустить там в вольное стадо измученную Пржевалку), хлопком в ладоши отпустил Сивку погулять по не тронутым цивилизацией реальностям с сочными полями и лугами, приказал Олафу развязать Леву, похмелился, заказал карусели мелодию «Кукарачи» на отлет, очень утомился и снова уснул.
Владка перецеловала всех отлетающих, в том числе и пока еще связанного Леву, и унеслась на персональной лошадке примерять подвенечный наряд.
Акука задержался, прощаясь с беком.
– Учиться тебе надо, сынок, – напутствовал жениха бек. – Учиться, учиться и учиться.
– В этой-то стране? – скептически усмехнулся Акука Рача.
– Поезжай в Европу, – посоветовал Батыр. – У меня в этой реальности в одном заведении блат есть. Приятель там дворником работает. Черкануть пару строк?
Про реальность Акука ничего не понял, но, как индеец новой формации, от протекции не отказался.
– На, – Батыр снял и протянул индейцу песочные часы, привязанные кожаным ремешком к его левому запястью. – Тут камней пара тысяч. Мелких, но точных. Прощай. Владку береги. Поезжай, не надо тут на нас смотреть. Зилиус чужих глаз не терпит.
Акука засмеялся, вскочил на коня и скрылся за поворотом дороги из каньона.
Гигантский пыльный смерч, поднятый каруселью над каньоном, был виден за много миль.
– Зилиус улетел, – флегматично заметил шаман, бережно откупоривая выкуп за Задова.
– Невестка говорила, что он обещал вернуться, – с надеждой возразил Рача, протягивая оловянную кружку.
* * *
Несколько слов о дальнейшей судьбе героев реальности «Земля-067»…
Пани Влада расписалась в мэрии с Акукой Рачей ровно через неделю, в тот же день, когда Гарри торжественно повесил Брейка. На интернациональной свадьбе гулял весь город. Польские, ирландские, итальянские, еврейские, немецкие и прочие песни не смолкали до утра. Какой-то неизвестный заезжий мужик даже сплясал камаринскую, но пока Пшимановский пытался пробиться к танцору сквозь толпу, тот уже исчез.
Зять Пшимановского Акука тайком от горожан и своего папаши припер тестю мешок золотых самородков Маккены из каньона Смерча Зилиуса, и хмурый шляхтич наконец осуществил свою Великую американскую мечту: вернулся с семьей в родную Польшу. Предъявив фамильные документы с гербом и выкупив за гроши свое родовое поместье у русского генерал-губернатора, пан Пшимановский зажил скромной жизнью околичного шляхтича, держал пасеку, гнал самогон, варил меды и до конца жизни рассылал по тамошней Российской империи запросы о поисках пана Муромского, пана Батырбековского и пана Джоповски.
Положительного ответа от имперской бюрократии он не дождался, но за три года до смерти получил посылку: фанерный ящик, набитый корчагами с медовухой, бутылками неизвестной водки и завернутым в хрустящую серебристую бумагу фунтом вяленой конины. Письма в посылке не было, но пан Пшимановский был счастлив, что старые друзья его не забыли.
Акука – по письменной протекции Батыра – поступил в Московский государственный университет имени Михайлы Ломоносова и закончил его, прослушав курс лекций по истории человечества, естествознанию и политической разведке. По распределению он попал в Вену, где дослужился до первого заместителя российского консула, а по выходе на пенсию обосновался в Варшаве, где основал Музей истории вымирающих народов. Влада сделала неплохую карьеру модели и позировала лучшим художникам. С Акукой она развелась. Детей у них не было.
Патрик на общественных началах работал скромным библиотекарем несколько месяцев, пока его единственная лошадь Барахло не разродилась двумя прекрасными жеребятами неизвестной породы. Ирландец распродал библиотеку, занялся разведением лошадей и через несколько лет стал миллионером.
В семье не без урода: деньги Патрика не испортили, тем более что большую часть доходов он переводил в Европу на валютный счет ИРА – Ирландской республиканской армии. Приятель Патрика оставался с земляком до конца жизни, имя его так и осталось неизвестным.
Сильвио Корлеоне под крышей шерифа Гарри выбился в крупнейшие поставщики оливок в штате. Позднее Сильвио переехал в Чикаго, где его след потерялся. Славный итальянец принес своей новой родине немалую пользу.
Юный Давид Кацман, открыв банк, через год прогорел, открыл еще один, опять прогорел, но, в конце концов, вспомнив завет бека: «лучше меньше, да лучше», переехал в Новый Орлеан, добился своего и разбогател. Спустя пятнадцать лет после вышеописанных событий богоугодные учреждения города Бердичева получили и успешно разворовали крупные пожертвования от неизвестного дарителя.
Гарри переизбирался шерифом еще два раза, затем переехал в Вашингтон, где и осел, зарабатывая на жизнь журналистикой. От скуки он занялся политикой, баллотировался в мэры, но не преуспел.
Что касается всех остальных питсдаунцев, то, переименовав свой город после пожара в Нью-Питс-таун, они жили счастливо и умерли в один день, а именно 4 июля 1843 года, когда от непотушенной Рокстоном VIII сигареты взорвался его завод нитроглицерина, работавший по правительственному заказу.
Судьба городского священника преподобного Муна и подслеповатого пьяницы дядюшки Тома неизвестна.
* * *
Заскочив в аул к беку, Илья, Батыр, Олаф и Лева долго там не задержались. Выставленное радушной родней бека угощение осталось практически нетронутым: настроение у соратников было тяжелое.
Лева Задов никак не мог простить неожиданной, как он полагал, измены своей возлюбленной. Он хныкал, жаловался, что никто его не любит, и даже пару раз симулировал суицид: вскрывал вены палкой вяленой конской колбасы, которую незаметно для себя и съедал.
Мрачный Олаф, утешавший Леву сакраментальной частушкой «Все бабы – бабы, мир – чудак, болейте, братцы, за „Спартак“, не был услышан: одессит, еще в детстве изменивший родному „Черноморцу“, последние полвека болел за „Динамо“.
– Не грусти, берсерк, – успокаивающе хлопал Левку по плечу Рыжая Борода. – Все устаканится.
– Может быть, – покорно соглашался Лева, но с наслаждением продолжал бередить и выставлять напоказ свои глубокие душевные раны, пока вышедший из себя Илья не посоветовал ему заткнуться.
Бек тоже едва ковырялся в плове. Во-первых, он от пуза наелся в гостях у апачей. Во-вторых, несмотря на свое восточное спокойствие и природную меланхолию, он глубоко переживал за Илью и загадочное невыполненное задание, порученное его другу.
Плохой аппетит был и у Муромца, поэтому, запив бурдюком кумыса обглоданную до костей баранью тушу, он уже через два часа вяло скомандовал «Подъем!» – и, придерживая треснувшую на животе кольчугу, тяжело побрел к карусели.
Карусель грустно сыграла «Сагу о степном аксакале», и легкий смерч, промчавшийся над долиной, унес четверку друзей к уже близкому и неотвратимому разбору полетов.
– Влипли, – заметил бек, когда карусель в непривычной тишине заметалась над островом, примеряясь к посадочной площадке. Во время торможения Батыр сумел разглядеть, что на пирсе собралась внушительного вида толпа, а на плацу перед лагерем стоит деревянное сооружение, напоминающее эшафот.
– Секир-башка, – вздохнул бек.
– А может, того, – мрачно предложил Лева, – спрячемся где-нибудь в кустах, отсидимся часок-другой? Я вам недорассказал, как со мной Владка обошлась…
– Нет, – твердо возразил Илья. – Семь бед – один ответ. Пристегнуть ремни… То есть, эта… Держись крепче.
Карусель заскрипела шестеренками, стремительно понеслась и, мягко погрузившись в песок, начала сбавлять обороты.
И грянул марш.
Из репродуктора полились хватающие за сердце, сначала тихие, а потом все более твердые и решительные слова:
День Победы…
Как он был от нас далек!
Как в костре потухшем таял уголек…
От толпы встречающих отделился Баранов в форме, при кортике и полном параде, а также сияющий Хохел в неуставных вышитых погонах прапорщика. Запрыгнув на помост еще не остановившейся толком карусели, они подхватили под руки Олафа, тут же увлекли его на землю и в окружении гомонящих коллег повели в отряд. На Илью Баранов даже не глянул.
У карусели остался один лишь Скуратов.
– Пять секунд опоздания, – весело заметил Малюта, пожимая руку Илье и приветствуя Батыра с Левой. – Встречный ветер?
– Разница в часовых поясах, – уточнил осторожный бек. Там у них до двенадцати ноль-ноль еще о-го-го!..
– Хорошая версия, – покладисто одобрил Скуратов, принюхиваясь. – Советую вам и придерживаться ее, когда Баранов начнет ныть. Он тут испереживался весь, несчастный.
Карусель продолжала греметь:
Здравствуй, мама!
Возвратились мы не все.
Босиком бы пробежаться по росе!..
– Чего переживать-то? – соскакивая со слоника, гнусаво заныл Задов. – Вот у меня, товарищ Скуратов, действительно трагедия…
– Это верно, – согласился Малюта. – Чего переживать? Я так ему и сказал: не переживай, Баранов. Найдет Илья вашего Олафа и аккурат к митингу и привезет…
– К митингу? – уточнил Батыр, приглядываясь к расцветающим над лесом праздничным фейерверкам.
– Ну да, – усмехнулся Скуратов. – Сюрприз. Тут у нас гости из главка и Норвегии. Сам председатель имперского комитета ветеранов прилетел. Речугу толкнет! Будет на плацу вручать Олафу орден. Награда нашла героя, называется. Следопыты в главке отыскали эту челобитную наградную. Сколь лет пропылилась челобитная, а нашлась, родная. Так-то! Никто не забыт и ничто не забыто! Вас это, кстати, тоже касается…
– В смысле наград? – оживился Лева.
– В смысле дебоша, – пояснил Малюта и одобрительно хмыкнул. – «Коровьи джедаи» полчаса назад прислали официальный протест. Говорят, что вы в какой-то там местной реальности полгорода у них спалили. Владимиров по случаю праздника даже разбираться не стал, а ноту под сукно сунул, в долгий ящик. А может, и сжег ненароком, по привычке. Короче, дело закрыто, спите спокойно. Только вот что, Илюша: с бека и Задова за опоздание спроса нет, а ты… того. У тебя же отпуск, кажись. Так вот, на тебе отпускной и вали отсюда на недельку-другую. Есть где отсидеться?
– Есть, – секунду подумав, согласился Илья. – Меня тут на свадьбу пригласили.
Он протянул руку за пергаментом с печатями и гербом, но Малюта вцепился в отпускной лист крепко.
– А ты, часом, ничего не забыл?
Илья помедлил, затем протянул Скуратову звякнувшую авоську и проворчал:
– Последнее даже Хохел не берет, жмот ты старый.
– Да я вообще-то не об этом, – засмеялся Малюта, но авоську не отдал. – Ладно, будем считать, что проставился. Слушай, Тимофеевич, тебя Владимиров разве не просил значок какой-нибудь эксклюзивный привезти? Для ветерана из главка. Дедок – коллекционер страстный.
– У бека, – хмуро буркнул Илья, возвращаясь в расписные сани, и тихо cказал карусели: – Побыстрее, милая. Душа горит.
И карусель заиграла свадебный марш Мендельсона, кружась в стремительном вихре.