Глава 2
ДИМА И ВОЛК

– На гауптвахту! – тихо просипел Владимиров, откидываясь на спинку своего антикварного кресла. – Обоих на гауптвахту! И гноить до особых указаний.

Громко говорить командир уже не мог, потому что сорвал голос, когда узнал, что виновниками переполоха оказались Хохел и примкнувший к нему Задов. Шкодливый тандем сработал на славу.

Но все по порядку.

– …Какие еще будут распоряжения? – уточнил Скуратов, кладя перед Владимировым на стол бланки записок об аресте Задова и Хохела. На них командир отряда должен был расписаться и проставить в пустых графах количество суток ареста.

Владимиров уже не мог даже шептать, а только зло сипел. Голос пропал. На бланке с фамилией Задова, рядом со своей подписью, он нарисовал виселицу.

– Повесить, а потом на гауптвахту? Зачем? – удивился обычно невозмутимый Малюта.

Владимиров скрипнул зубами и перечеркнул виселицу крест-накрест. Такому суровому командирскому решению предшествовал ряд событий.

Штабс-капитан Нестеров без устали заваливал командира заявками на аэроплан, ссылаясь на отсутствие авиасредств, жизненно необходимых отряду. Владимиров, никогда не любивший бумажной волокиты, после очередной заявки на аэроплан не выдержал и наложил резолюцию. Резолюция перекладывала решение вопроса на отрядного комиссара. Фурманов был ничуть не глупее своего непосредственного начальника и предусмотрительно отписал документ на начальника штаба барона Маннергейма. Но педантичный Карл Густавович для начала решил заручиться визой Скуратова. Контрразведчик, разгневанный тем, что его беспокоят по очевидным пустякам, в свою очередь почему-то затребовал заключение Дурова, а потом ехидно перенаправил заветную бумажку Батыру, как командующему военно-морскими силами.

У бека документ застрял месяца на два. Батыр тщательно изучил этот серьезный вопрос и пришел к выводу, что лично ему хватает головной боли и без палубной авиации. С чистой совестью он так и написал, но почему-то китайскими иероглифами.

Откуда и зачем на заявке Нестерова появились визы Сусанина, священника Латына Игарковича, начальника отрядной заставы Ильи Муромца и в заключение даже подпись неуловимого Киже – выяснить не помогло даже служебное расследование, которое назначил Владимиров, когда три месяца спустя заявка по немыслимой прихоти судьбы опять легла на его стол.

Из всех виз, резолюций, согласований, прикрепленных справок и заверенных заключений внимание начальника отряда привлекла размашистая надпись в правом нижнем углу заявки.

Надпись гласила: «А на хрена оно нам, собственно, надо?! Отказать!» Ни даты, ни подписи под этой резолюцией не было, но вызванный на ковер Скуратов, побожившись на икону в красном углу кабинета – подарок Рублева к какой-то круглой дате, – заверил начальника, что «это дело рук подлеца Задова».

Лева отпирался долго и успешно. От графологической экспертизы он отказался наотрез, сославшись на внезапное онемение правой кисти. А свое дежурство в приемной Владимирова в день вторичного появления бумаги на столе начальства трактовал как банальное совпадение.

– На понт берешь, начальничек, – ехидно отпирался он в подвале Скуратова на очной ставке с Киже, который, впрочем, на оную очную ставку не явился. – Нашел вредителя… Мое дело маленькое. Мне самолеты без надобности. Зря дело шьешь. Нехорошо это, не по-товарищески!

Задов демонстративно баюкал им же небрежно загипсованную руку, и даже угроза Малюты сломать ему вторую конечность так и не смогла заставить дрогнуть сердце одессита.

Все это время несчастный Нестеров ежедневно встречал утром Владимирова у дверей кабинета и с надеждой заглядывал тому в глаза. Командир глаза смущенно отводил, и понурый Нестеров покидал штаб.

В конце концов каменное сердце Владимирова не выдержало, и он пригласил просиявшего летчика в свой кабинет. Нестеров под диктовку Владимирова написал еще одну заявку, и Дмитрий Евгеньевич, наложив на нее единственную, но неумолимую резолюцию, отдал драгоценную бумажку летчику из рук в руки лично. Резолюция гласила: «Тов. Хохелу. Лично. Два дня! Обеспечить! Без возражений!!!» Далее стояла дата и подпись. На всякий случай Владимиров поставил еще и печать.

Прижимая удовлетворенную заявку к груди и нервно оглядываясь на окружающих, воспрянувший духом ас пошел, нет, побежал к заму Владимирова по тыловому обеспечению. Неуемная энергия Нестерова, желавшего побыстрее подняться в небо, переключилась на Хохела Остаповича.

Товарищ Щирый, как обычно, был на своем рабочем месте. Он всегда был на нем. Он даже ночевал порой на складе, опасаясь внезапной и внеплановой ревизии.

– Комиссия? – встрепенулся Хохел Остапович, снимая ноги со стола, отодвигая в сторону кроссворд и хватая бутылку с зажигательной смесью. Вызывай пожарную команду!

– Нет, – успокоил летчик опытного складского работника, который уже успел зажечь спичку и поднести к горлышку бутылки с коктейлем Молотова. – Заявка.

Хохел спрятал коктейль, перекрестился и бросил спичку в стеклянную банку из-под тушенки.

– Ну чего там? – брезгливо протянул руку Хохел, опять водружая ноги в войлочных тапочках на захламленный стол. – У меня вообще-то обед.

– В десять часов утра? – наивно удивился Нестеров.

Хохел презрительно хмыкнул.

Поданную бумагу он, впрочем, прочитал недовольно, но внимательно, а затем, недоуменно обшарив глазами фигуру Нестерова, поднял глаза к потолку и раздумчиво сказал: «Да-а. Тут проставиться бы не мешало».

– Потом, – уклончиво ответил Нестеров.

Хохел знал: «потом» у господ офицеров означает «никогда». Вздохнул и накарябал на заявке свою подпись, подумал немного и еще что-то дописал. Переминавшемуся на месте штабс-капитану предложил зайти через пару дней. Когда Хохел хотел, он умел работать быстро и выбивал из главка все необходимое.

Ровно через два дня снабженец вручил Нестерову небольшой сверток промасленной бумаги, небрежно перевязанный бечевкой. Обалдевший летчик не стал развязывать веревку, а просто разорвал бумагу. Там был новенький редуктор от авиадвигателя к французскому биплану «Ньюпорт».

– А где все остальное? Где аппарат? – потрясенно спросил Нестеров, заглядывая Хохелу через плечо в темные глубины склада, надеясь увидеть знакомые очертания летательного аппарата.

– Потом, – равнодушно ответил Хохел и занялся любимым делом: перелистыванием страниц книги учета имущества. Нестеров развернулся на каблуках и понуро ушел, бережно прижимая к груди редуктор.

Достоинств у Нестерова-летчика и Нестерова-офицера было множество. Но имелся у него, к сожалению, и один недостаток. Он был упрям. Тем более, до того как попасть в отряд, Нестеров служил в армии, где офицеры прапорщиков замечали только в пределах устава, а уж о том, чтобы проставляться, не было и речи. Даже если прапорщики играли важную роль в обеспечении всем необходимым для военной службы.

Летчик выбрал другой путь. Еще в гимназии и в юнкерском училище на уроках Закона Божьего он уяснил для себя, что у любого человека есть совесть. И, значит, чисто теоретически у Хохела она тоже должна быть. К ней он и решил воззвать. Тем более что бегать к командиру отряда с жалобами на Хохела – он считал ниже своего достоинства. Настоящий летчик не может жить без неба, и отступиться от своего желания получить аэроплан пилот Нестеров никак не мог.

Ежедневно с утра Нестеров приходил на склад и интересовался у Хохела: не доставили еще аэроплан? Получив отрицательный ответ, пилот выходил наружу. Напротив входа он ставил прихваченный с собой складной стульчик, садился на него, расстилал на земле клеенку, доставал из сумки редуктор, из специального чехла вынимал разводной ключ, отвертку, ветошь и масленку. Затем он разбирал механизм, без которого аэроплан не поднимется в воздух, протирал, смазывал, собирал, щелкал деталями и винтиками.

Постепенно Нестеров усложнил процесс сборки-разборки редуктора, стремясь добиться экстра-класса. Штабс-капитан собирал его на время, с закрытыми глазами и даже одной левой рукой.

Хохел, человек психологически стабильный, через несколько дней возненавидел и Нестерова, и редуктор. Натура у него была цельная, а значит, не менее упрямая, чем у штабс-капитана. Коса нашла на камень. Сначала он только посмеивался. Затем неотлучно находившийся напротив двери склада летчик начал его нервировать. Черного хода не было, а чужие глаза так же вредны для тыловика, как для восточной целомудренной невесты.

Нестеров продолжал любовно чистить свой редуктор. За неделю, проведенную напротив входа на склад, он втянулся в это дело. И начал получать от своего мастерского владения редуктором немалое удовольствие.

Выходя на крыльцо покурить, Хохел смотрел на редуктор с откровенной ненавистью. «Черт его принес! Гм, гм… Тьфу!» – И Хохел, длинно сплюнув, возвращался в прохладу никчемного поднадзорного склада. Ему очень хотелось стащить какую-нибудь деталь и посмотреть, как Нестеров чокнется прямо возле своей клееночки, пытаясь собрать свою железяку.

В офицерском кафе в ответ на подначки соседей по столу он пообещал прирезать бесстрашного авиатора собственными зубами.

У выхода Хохела догнал Задов. Они долго шептались за углом. В конце разговора пожали друг другу руки и, довольные собой, разошлись. Цена вопроса осталась неизвестна. На следствии оба утверждали, что это была шутка. Просто шутка. Хотя в альтруизм Задова никто не смог поверить, доказать наличие мзды за злодеяние было невозможно. На следующее утро, когда Нестеров, как обычно, легко и играючи разобрал механизм у склада Хохела, к нему подошел расхлябанной походкой Задов. Он спросил у него какой-то пустяк – который час или прикурить – и втихаря подбросил на клеенку болтик, открученный из настенных часов штабной палаты. И сразу же быстро ушел. Наблюдавший за этим из глубины склада Хохел радостно потер руки. Уже через сутки воздушный ас сделался не в себе. Мягко говоря, он был удивлен, когда, собрав редуктор от «Ньюпорта», он нашел болтик, который не завинтил. Он медленно разобрал блестящий механизм, снова собрал, но болт все равно остался лишним.

Все сутки авиатор провел за сборкой-разборкой редуктора, чувствуя, как душевный покой оставляет его. На следующее утро он не пошел к складу и не пошел на обед. Все время он проводил у себя в домике. В сумеречном состоянии разума Нестеров собирал и разбирал редуктор разными способами. Он разбирал его в темноте, задернув шторы и выключив свет, собирал его на счет. Из-за двери домика доносилась громкая ругань и металлическое щелканье. У Нестерова под глазами залегли темные круги. На следующий день к нему пришел Дуров и накатил ему в стакан с вермутом успокоительных капелек. Не помогло. Ночью летчик долго стучал головой о стол. Тоже не помогло. Леонид Владимирович переживал. Его беспокоила травма головы, которую авиатор получил при таране австрийского аэроплана. По его наблюдениям, она иногда давала о себе знать, как, например, беспричинная стрельба на пожарище по догорающим доскам.

На второй день Задов сжалился и уже поздно вечером постучал в дверь домика Нестерова. Летчик сидел в расстегнутом кителе перед столом, покрытым клеенкой. Его руки бесцельно перебирали детали редуктора, разложенные перед ним. Запавшие глаза блуждали. Он что-то бормотал себе под нос.

– Петр Николаевич, – сказал Задов, криво улыбаясь и поправляя папаху, сдвинутую набекрень. – Не надо так переживать. Это мы так с Хохелом пошутили. – Он молча взял с клеенки свой болтик и ушел, осторожно закрыв за собой дверь.

В вечерней тишине над отрядом разнесся рев, напоминающий гудок парохода в тумане.

Вахтенный офицер на подводной лодке на всякий случай скомандовал срочное погружение, приняв рев Нестерова за сигнал тревоги. Субмарина легла на грунт рядом с причалом.

Этой же ночью дежурный по отряду поймал Нестерова при попытке вскрыть оружейную комнату. Ему на десять минут срочно понадобился ручной пулемет и пара гранат.

Утром все в отряде хохотали. Задов и Хохел заперлись на гауптвахте и через окошечко в бронированной двери уныло просили прощения. Нестеров в ответ скрежетал зубами и маленькой отверткой безуспешно пытался отогнуть бронелист. Его увел к себе Дуров, взяв под локоток: пить чай с травками. Летчик пару раз обернулся и погрозил кулаком железной двери гауптвахты. Из окошка внимательно смотрели две пары глаз. Выходить Задов и Хохел не спешили. Они остались в камере еще на десять суток, но уже на официальном основании.

Нестеров после перенесенного стресса перестал ждать аэроплан. На редуктор он даже смотреть не мог без содрогания – сразу начинала дергаться щека.

Владимиров спал, и ему снился сон.

Взлетная полоса, вылитая из бетона, была раскалена палящим афганским солнцем. Вылет из кабульского аэропорта задерживался. Погрузка в транспортный самолет откладывалась. Он с сослуживцами, срок командировки которых закончился, томился в ожидании отправки в Термез. В плавящемся мареве, как мираж, появилось лицо начальника штаба полка и глумливо сообщило сквозь зубы: «В горах Гиндукуша еще много работы для товарищей десантников. А посадка в транспортник будет, обязательно будет, но не для них». Лицо медленно растаяло в воздухе вместе с остатками сна.

Владимиров проснулся в холодном поту. О своей «работе» в Афгане вспоминать не хотелось. Это была его первая командировка.

«Кто у нас в отряде умеет толковать сны? – спросил сам себя командир и тут же сделал пометку в памяти: – Надо сходить при случае к отрядному священнику».

Командир проснулся в своем кабинете, потому что накануне решил разобраться с накопившимися документами. Дмитрий Евгеньевич не любил бумажной работы. Даже, можно сказать, чурался ее и отлынивал. Предыдущая служба в воздушно-десантных войсках наложила на Владимирова свой неизгладимый отпечаток. Его стихия – свалиться с неба, головой об землю, и в бой. А тут эти бумажки, будь они неладны.

На столе скопилась внушительная стопка документов, по которым надо было принять решение или хотя бы наложить резолюцию. Он снял сверху несколько страничек, скрепленных кованой медной скрепкой. Это была заявка барона Маннергейма. В ней обстоятельно расписывалась необходимость доставки на остров нескольких сотен тонн цемента. К заявке барон приложил чертежи будущего укрепрайона береговой линии по периметру острова.

Замысел был прост. После возведения многоуровневых, глубоко уходящих под землю дотов из бетона небольшой клочок суши посреди океана должен будет стать неприступной крепостью. Карл Густавович скромно предлагал назвать будущую цитадель Линия Маннергейма.

«Хороший офицер. Упорный! – подумал про себя командир. – Никак не успокоится. В который раз подсовывает этот бред».

Владимиров размашисто написал в верхнем правом углу: «Срочно посетить лазарет. Врачу: доложить о результатах медосмотра мне лично».

Следующей бумажкой оказался рапорт командира подводной лодки. Капитан-лейтенант казенным языком скупо извещал, что после боевого похода к острову Безымянный у него пропал наградной кортик, который ему лично вручил гросс-адмирал Денниц. Он особо упирал на то, что клинок особой ценности не представляет, но лично ему дорог как память. Также исчез последний исправный цейссовский бинокль, необходимый для несения службы дежурной вахтой.

В связи с этим капитан субмарины ставил под сомнение целесообразность проведения вечера дружбы между моряками и членами отряда, запланированного заместителем по высокому моральному духу на ближайшее полнолуние. Осторожный Отто не исключал эксцессов. Особенно если будет присутствовать герр Задов. Дальше шел небольшой список пропавших вещей, уместившийся на странице. Командир, поморщившись, вспомнил, что некоторые из них видел то ли у Задова, то ли у кого-то из его приятелей.

На рапорте он написал непривычно подробно и членораздельно: «Командира подводной лодки наградить именным щитом. Баранову в полнолуние никаких мероприятий не проводить. Морякам с субмарины сход на берег под любым предлогом запрещен. Скуратову провести с Задовым профилактическую беседу».

Командир довольно ухмыльнулся. Огромный щит высотой в человеческий рост, работы неизвестного грузинского мастера, давно стоял в его приемной, прислоненный к стене. Откуда он взялся – никто уже не помнил. Многопудовая железяка периодически падала со страшным грохотом цинкового корыта, пугая дежурного по отряду. До сих пор Владимиров втайне надеялся, что особенно часто дежуривший в приемной Лева когда-нибудь замешкается и увернуться не успеет. И таким образом добрая половина отрядных проблем решится сама собой. Но неутомимый Задов по штабным коридорам бегал быстро, и до сих пор щит падал вхолостую.

Забегая вперед, скажем, что Владимиров своим волевым решением чрезвычайно польстил прусскому самолюбию Отто. Капитан подлодки наградой остался доволен и о кортике больше не вспоминал. Щит, из-за его гигантского размера, затащить в лодку не смогли. Боцман долго не думал и приварил его к рубке. Субмарина сразу же приобрела вид дикий и лихой. Чайки перестали на нее садиться и облетали далеко стороной. Сразу стало меньше хлопот по наведению чистоты на палубе.

Вместо бинокля выдали старинную подзорную трубу из меди. В нее все равно ничего не было видно. С обратной стороны на треснувшую линзу была приклеена вырезанная из древней гравюры картинка с пышногрудой русалкой. Моряки бартером остались довольны.

Следующим документом был запрос Батыра на экстренное введение штатной должности его заместителя. Командующему военно-морскими силами срочно потребовался зам, чтобы тот таскал в командировках хурджин бека, а в послеобеденный сон Батыра под липой обмахивал его липовой ветвью, отгоняя мух. Владимиров, впрочем, подлинных мотивов рапорта не знал, а потому написал излюбленную резолюцию: «Подумаю».

Четвертая бумага, вытянутая Владимировым совершенно наугад, была рапортом его комиссара, брызжущим слюной и желчью. Фурманов слезно молил отпустить его в отпуск по семейным обстоятельствам в реальность «Земля-478», где он якобы забыл попрощаться с какой-то знакомой пулеметчицей и старым приятелем, которого обещал, да так и не научил плавать.

Владимиров скрипнул зубами, но резолюцию наложил положительную. Покончив с четвертой бумажкой, Дмитрий Евгеньевич посчитал свой долг исполненным и устало откинулся в кресле. Было уже 9.30 утра.

К бумагам на столе Владимиров больше не прикасался и, закрыв дверь на ключ, хмурясь, разделся и опять прилег на диване, обитом потрескавшейся кожей.

Все было бы ничего, но сон не шел. Жесткая пружина упиралась сквозь кожаную обшивку в бок. Солнце било в глаза из-за штор. За окном что-то до боли знакомое орал Латын Игаркович, которому Петруха уронил на ногу полученный со склада радиатор. Утро началось явно на минорной ноте.

Неожиданно по стационарному свет-трюмо связи прошла рябь, и послышалось деликатное покашливание куратора. Начинался внеплановый сеанс связи с главком. Владимиров запрыгал на одной ноге, стараясь попасть в штанину. К началу разговора он был готов через сорок пять секунд. Он не успел надеть только китель. Перед зеркалом он стоял в тельняшке в голубую полоску, без рукавов.

На мускулистом предплечье красовалась татуировка: парашютист и надпись: «Кто служил в ВДВ – тому не страшен ад». Правда, Дмитрий Евгеньевич собирался свести ее по совету Малюты. Скуратов однажды вскользь обронил: «В том месте, которое не страшит десантника, персонал относится к такой росписи на теле с явным предубеждением».

Монолог куратора был краток: «В белорусских лесах 1943 года для десанта есть работа». Экран погас. Сон был в руку. Ночной кошмар стал явью.

Берестяной туесок с пневмопочтой весело пометался по пластиковым трубам под потолком и, насладившись мучительным ожиданием начальника отряда, вывалился на стол. Владимиров опасливо потыкал бересту шваброй, убедился, что она, во всяком случае на первый взгляд, не опасна, и осторожно взял в руки.

Суть задания сводилась к следующему. Как поведала аналитическая справка, где-то у истоков времен реальности «Земля-611» на нее упал метеорит, каковых, как известно, в темных просторах Вселенной носится превеликое множество. Тут аналитики зачем-то глумливо процитировали Михайло Ломоносова: «Открылась бездна, звезд полна, звездам числа нет, бездне – дна!»

Владимиров оскалил безупречные белые зубы и тихо зарычал. Он обожал Ломоносова-физика, Ломоносова-химика, Ломоносова-математика, Ломоносова-геометра, но со школы не переваривал Ломоносова-поэта и его вирши. Аналитики это, похоже, знали.

Дальше. Этот космический странник нес споры, ожившие в земной атмосфере. Неизвестная на планете инфекция попала в окружающую среду. Паразит развивался естественным путем, особенно сильно – в месте падения метеорита. Он заражал людей, вызывал симптомы, подобные бешенству, пробуждая зверя в своих жертвах в прямом и переносном смысле. Как только зверь высвобождался, тело менялось в полном соответствии с переменами в душе.

Время шло. Паразит адаптировался. Переносчик оборотничества уменьшал интенсивность звериной ярости, которую он вызывал. Это позволяло жертве сохранять часть своего рассудка, или, скорее, звериной хитрости. В тот период жертвы паразита начали формировать маленькие сообщества себе подобных, наподобие звериных стай или охотничьих групп.

И если вначале паразит передавался через слюну оборотня, попавшую в кровь жертвы, то теперь появился новый вектор распространения: инфицированные жертвы стали способны скрещиваться.

В конечном счете паразит потерял способность существовать отдельно от носителя в своем истинном облике – как микроорганизм. Вирус исчез, превратившись в часть генетического кода хозяев, передаваемую из поколения в поколение.

Именно на этом этапе истинные оборотни выделились из человеческой расы. Они, несмотря на их способность принимать человеческую и получеловеческую форму, не люди. Оборотни стали самостоятельной расой. Некоторые ученые Главка считают их другим видом. На практике, конечно, не так уж и важно, как появились оборотни. Они существуют, и это единственное, что волнует людей.

Далее следовали более приземленные, а следовательно, и более любопытные для Владимирова данные…

В реальности «Земля-611» немецкие вервольфы заключили договор с имперской службой безопасности и поступили на службу Третьему рейху. Чем они занимались, неизвестно. Но если командование СС во главе с Гиммлером думало, что управляет ими, то глубоко ошибалось. Оборотни никогда никому не служили, а только делали вид. Вервольфы отличались особым высокомерием. Они считали себя сверхсуществами даже среди других перевертышей. К иным зверолюдям они относились с плохо скрываемым презрением, считая их низшей кастой, недооборотнями. При любом удобном случае они безжалостно расправлялись с ними, но предпочитали это не афишировать, списывая гибель себе подобных на людей, охотников за нечистью.

Договорам с людьми вервольфы следовали лишь до тех пор, пока им было выгодно. Потом разрывали их в одностороннем порядке. От Третьего рейха вервольфам нужен был доступ в Полесье, туда, где, по легендам и преданиям, лежал метеорит, породивший расу нелюди. Что надеялись сотворить вервольфы, найдя метеорит? Найти ответ на этот вопрос командование предложило Владимирову и его подчиненным.

Командир отряда отправил бересту в пепельницу, чиркнул спичкой и задумался. Потом внезапно просиял.

– Шиш тебе, а не отпуск! – приплясывая на месте, мелко захлопал Владимиров в ладоши. – В декабре пойдешь.

Он вернулся за стол, с ехидным наслаждением перечеркнул свою резолюцию на рапорте Фурманова и наложил новую: «Срочно вылетаю по приказу главка. Остаешься за меня».

Выйдя в приемную, Владимиров швырнул пачку отработанных документов на стол дежурного, который, как всегда, где-то шатался; затем вернулся, трепетно вздохнул и открыл шкаф.

В нем на вешалках висела форма разных армий и разных времен. Начиная от прыжковых комбинезонов и полевого камуфляжа и заканчивая парадными мундирами. Объединяло их одно: на всех были знаки различия воздушно-десантных войск и погоны подполковника. Об этой слабости командира никто не знал. Ну, может, только Скуратов. Владимиров закрыл шкаф и вызвал дежурного.

– Вызовите ко мне Кузнецова! И вот еще: эти двое шутников еще сидят на гауптвахте?

– А куда им деваться! Скуратов им каждый день еще по нескольку суток добавляет, – ответил Петька. Сегодня он был дежурным по отряду.

– Пусть Кузнецов возьмет с собой все необходимое для командировки, – подумав, добавил командир.

– Без инструктажа? Один? – удивился Филиппов.

– Выполнять! – коротко скомандовал Владимиров.

Когда за Филипповым закрылась дверь, командир подошел к шкафу и снова открыл створку.

Кузнецов, держа в левой руке вещмешок, постучал и вошел в кабинет командира отряда. Там стоял перед зеркалом мужчина в полевой форме парашютиста-десантника Люфтваффе с погонами подполковника. Он поправлял перед зеркалом защитного цвета кепи, норовившее сползти на глаза.

Неожиданно для самого себя Кузнецов щелкнул каблуками и вскинул правую руку вверх в фашистском приветствии: «Хайль!..» – и осекся, не закончив фразу. Из-под козырька на него смотрел улыбающийся Владимиров.

– Зиг хайль, зиг хайль, Николай Иванович. Сейчас забираем наших штрафников – и на карусель. Вы что-нибудь слышали по своим каналам о вервольфах времен Великой Отечественной войны? – спросил командир, перекидывая через плечо ремень автомата МП-40, его десантный вариант со складывающимся прикладом. На спину командир надел немецкий ранец из оленьей кожи.

– Лично сталкиваться не приходилось. Но приходила шифрограмма с Большой земли, что немцы планируют создать мобильное подразделение из вервольфов для борьбы партизанами. А так они использовались для охраны спецобъектов.

– Любопытно, – заинтересовался Владимиров. – И где?

– «Вольфшлюкт», или «Волчье ущелье», было на франко-бельгийской границе, «Вервольф», или «Оборотень», где-то в районе Винницы, и «Вольфманце» – «Волчье логово» – в Восточной Пруссии, – отчеканил Кузнецов. – А доверяли им всерьез – в «Вольфманце» даже находилась ставка Гитлера.

– А почему не разбомбили? Если Центр знал его местонахождение? – удивился Владимиров, подтягивая плечевые ремни ранца.

– «Волчье логово» ни разу не смогла обнаружить авиационная разведка – ни наша, ни союзников; по нему не было нанесено ни одного авиаудара. Наши посылали парашютистов офицерского спецотряда из пограничников и энкаведешников. Самолеты вернулись обратно, так и не сбросив десант, – без запинки ответил Кузнецов. – По мнению аналитиков, место расположения «Волчьего логова» было выбрано не случайно. Здесь находится участок так называемого трансформированного пространства. Строения определенного типа как бы сливаются с местностью и со стороны не видны. А контуры бункеров «логова» точно повторяют строение тибетских монастырей, обладающих такими же свойствами. Больше о них мне ничего не известно, – закончил Кузнецов на одном дыхании.

– Скоро представится возможность узнать побольше, – сказал Владимиров, не вдаваясь в подробности. – А пока пойдем, заберем охламонов, пока Скуратов из них душу не вытряс.

На гауптвахте все сияло. Стены, двери, крыша, резные наличники и крыльцо были выкрашены свежей краской. Когда красить стало нечего, Малюта начал отрабатывать с Задовым и Хохелом упражнение по скрытному преодолению дворика миниатюрной военной тюрьмы. Скуратов был рад арестантам. Обычно гауптвахта пустовала, ветшая на глазах, как любой дом без постояльцев.

Задов и Хохел в очередной раз по-пластунски переползали дворик, окруженный высоким забором, специально выложенным битыми камнями с острыми краями.

– Вы что, из публичного дома сбежали? – орал Скуратов, наблюдая за очередным переползанием двора. – Чего зады отклячиваете? Прижимайтесь к матушке-земле, она не выдаст! Незачет! Попробуем еще раз.

– Тут земли и в помине нет! Один кирпич и камень, – подал голос снизу Лева. Последние метры он преодолел на четвереньках.

– Как нет земли? – делано изумился Скуратов. – Сейчас еще поползаем, а вместо обеда начнем копать. Я вам покажу и землю, и ее недра.

– Грустно все это! – пробормотал Хохел, тяжело дыша на старте новой дистанции.

– А ну, смейтесь! Громче, не слышу! – заревел Скуратов. Происходящее его забавляло.

Арестанты медленно ползли, плотно прижимаясь к земле. Они громко смеялись. Смех напоминал плач потерявшихся в дремучем лесу детей.

– Весело вам! Завидую, – пробасил Малюта, прикидывая, на сколько метров надо зарыться в землю, чтобы откопать окоп для стрельбы стоя с бегущего верблюда.

Владимиров и Кузнецов вошли на территорию гауптвахты, закрыв за собой железную дверь в высоком заборе. Николай сразу вспомнил Моабитскую тюрьму и поэта Мусу Джалиля. Ему нравились стихи, от которых щемило сердце.

– Так и будете лежать? Отдыхаем? – поинтересовался командир отряда, подойдя поближе.

– Подъем, лежебоки! – отозвался на его пожелание Скуратов.

Кряхтя и отряхиваясь, Задов и Хохел поднялись и выжидательно уставились на вошедших. Дни, проведенные ими на гауптвахте, похоже, были срежиссированы человеком со специфическим чувством юмора. Или не человеком…

– Вам не кажется, что не стоит делать то, что не нравится? Жизнь слишком коротка, – пояснил Владимиров и, не дождавшись ответа, продолжил: – Требуются добровольцы.

Не сговариваясь, без раздумий и колебаний Задов и Хохел сделали большой шаг вперед.

– …Задание очень специфическое…

Еще шаг вперед.

– …Я еще не все сказал. Командировка сопряжена с особыми трудностями, – пытался закончить свою речь командир. С таким единодушным порывом он давно не сталкивался. Особенно со стороны Левы, парня бесшабашного, но осторожного.

Арестанты сделали одновременно третий шаг.

– Согласны! – выдохнул Задов.

– Кого надо убить? – деловито поинтересовался Хохел, облизнув потрескавшиеся губы.

– Через пятнадцать минут встречаемся у карусели. С собой взять все необходимое для действий в лесу. Свободны!

Оба, не оглядываясь, рванули со двора. Путешествие к центру земли откладывалось. Скуратов огорченно махнул рукой – у него было еще много всяких задумок. Не так часто на гауптвахту попадали арестанты, особенно такие колоритные, как эта сладкая парочка.

– А после командировки этих голубей сизокрылых снова под арест? – вкрадчиво поинтересовался Скуратов. Его глаза вспыхнули надеждой.

Командир отряда посмотрел на него взглядом, которым можно было бы остановить танк, и молча вышел со двора гауптвахты. Следом за ним поспешил Кузнецов.

Двое в немецкой форме шли в сторону карусели, провожаемые взглядом Филиппова, дежурного по отряду. В такую рань больше никто их не мог увидеть. Все еще спали.

Задов и Хохел уже были на карусели. Расстелив на капоте деревянной пожарной машины газету, Хохел кромсал ножом на большие ломти шмат сала с розовыми мясными прожилками. Рядом лежала небольшая плоская фляжка.

Владимиров удивленно хмыкнул. Такой прыти от подчиненных он не ожидал.

– Вам что, есть не давали? – спросил командир, осторожно усаживаясь в кабину самолета, выкрашенного в легкомысленный желтый цвет. – Не кормили вас, спрашиваю?

– Кормили, но с диетическим уклоном, – невнятно ответил Хохел, поспешно запихивая еду в вещмешок.

Кузнецов устроился на деревянной броне зеленого танка. Задов и Хохел сели в двухместную римскую галеру.

– А где тут цепи? Неужели нет? – ненатурально удивился Задов, шаря по дну. – Я без них чувствую себя голым.

Его голос заглушила песня из репродуктора: «Идет охота на волков! Идет охота! На серых хищников, матерых и щенков». Карусель раскручивалась, начиная свой стремительный бег. Владимиров сглотнул, вспомнив упражнения для вестибулярного аппарата в десантной учебке, и поспешно закрыл глаза.

Карусель остановилась на околице небольшой деревеньки, затерявшейся посреди белорусских лесов. Точнее сказать, рядом с тем местом, где раньше была деревенька. Взору десантников предстали закопченные печки с остовами полуразвалившихся труб. Все дома были сожжены. Сгорели они давно. На пепелище успели вырасти высоченные сорняки и крапива. Огненный вал войны прокатился и по этому глухому уголку. Задов, имевший скверную привычку высказывать свое мнение по любому поводу вслух, на этот раз промолчал. Не было видно ни единой живой души: ни людей, ни домашней скотины. Никого. Тихо, как на погосте.

– Надо искать партизан, – нарушил молчание Владимиров. – Николай! Нам куда?

– Надо двигаться поглубже в лес и поближе к болотам. Где легче спрятаться, там и партизаны. Во всяком случае, я бы так выбирал базу для лагеря.

Узкая дорога, проходившая через деревню, за околицей быстро исчезла, уткнувшись в лес.

Четверо людей тяжело шагали по высокой траве, наклоняясь под упругими ветвями елей и огибая топкие ямы, наполненные черной водой. Но еще труднее было обходить громадные завалы, нагроможденные осенними бурями. Они на целые километры преграждали путь по лесу – не продраться сквозь буреломы поваленных стволов, вывороченных пней и перебитых суков, торчащих, как острые копья.

Стояло жаркое лето. В воздухе пахло нагретой хвоей. Между деревьев изредка пролетали лесные пичуги, жужжали и гудели насекомые. Кусты и жесткая трава были затканы свежей сверкающей паутиной.

Пройдя несколько километров, путники вышли к извилистой речке, которая пряталась под склоненными деревьями. Еле-еле нашли тропу, проложенную животными вдоль воды. Судя по следам, кабаны, причем очень крупные. К самой воде подойти было нельзя: крутой берег сплошь зарос кустарником. Тропа вела к холму; там уже не было болот, все вокруг заросло дубами. Под ногами захрустели крупные желуди. Наконец тропинка вывела спутников к подножию холма, тоже покрытому шапкой необхватных дубов. На самом верху они увидели небольшой деревянный дом. Тихо, стараясь не шуметь, десантники направились к избушке, срубленной из цельных бревен.

Особенно хорошо это получалось у Задова и Хохела. Они даже не ползли, а скользили в густой траве, как две крупные ловкие ящерицы. Инквизиторские тренировки Скуратова неожиданно пригодились. Владимиров с Кузнецовым, громко сопя, заметно отставали.

Входная дверь внезапно распахнулась, и в проеме показалась человеческая фигура. Это был краснолицый старик неопределенного возраста. Он был приземист и мускулист, как молотобоец, а его лицо, покрытое длинной седой щетиной, походило на обветренное лицо охотника-промысловика. Пониже маленьких круглых глазок красовался курносый нос с дырочками ноздрей. Он остановил свой взгляд на десантниках, скрытно подбиравшихся к его дому, запрокинул голову и расхохотался.

– Заходите, заходите! – зашумел он. – Не нужно подкрадываться к дому, который всегда открыт. Оставьте лес за порогом.

Не дожидаясь повторного приглашения, десантники поднялись с земли. Четверка смущенно переминалась с ноги на ногу и отряхивала с одежды траву и листья. Незнакомец повторил приглашение широким жестом, и они вошли в дом. Владимиров повесил автомат на шею по немецкой моде и вошел последним, остановившись возле окна.

Лицо хозяина расплывалось в непрерывной улыбке – это начинало казаться странным. Даже непробиваемый командир почувствовал себя неуютно. Что скрывалось за этой улыбкой? Какая-то она странная… Хорошо скрываемое напряжение? Однако мысли эти стремительно унесло потоком болтовни гостеприимного хозяина.

– Ух, сразу двое немцев! И не надо искать, сами пришли! Офицеры, ну повезло! – тараторил он, потирая широкие ладони, и, переведя взгляд на Задова в неизменной тельняшке и бриджах, продолжал без малейшего промежутка: – А что, у нового режима нет средств одеть полицаев во что-то поприличнее?

Тут вышла промашка. Назвать Леву полицейским знающий человек никогда бы не рискнул. Тяжелее оскорбления для босяка, выросшего на Молдаванке, было трудно придумать.

– Я тебе покажу, старый хрыч, полицая! – заорал Задов и, подхватив с пола тяжелую табуретку, кинулся на обидчика.

Чрезмерная ярость и самоуверенность Левы подвели его, а заодно и ускорили ход событий.

Сцена, представшая затем перед десантниками, повергла всех в ступор. Хозяин дома отскочил в дальний угол горницы, сбросил свою одежду и начал изменяться. Его кости смещались, увеличивались и изгибались. Его череп менялся, как будто был сделан из глины. Рот и нос стали похожи на большое свиное рыло, лоб увеличился и навис над глазами, маленькие глазки налились кровью. Мышцы изменялись вместе с кожей. Это было бы отвратительно и без звукового сопровождения, но при этом был слышен звук, похожий на то, будто на жаровне жарили мясо…

Волосы, до этого бывшие средней длины, укоротились и стали похожи на густую щетину, спускающуюся по его позвоночнику. Грязно-бурая шкура заменила человеческую кожу.

Обращение заняло несколько секунд, хотя всем показалось, что это длилось много больше. Перед ними стояло чудовище. Улыбающийся получеловек-полукабан. С двух желтых острых клыков стекала слюна. Только сейчас они поняли, зачем он их пригласил в дом. Задов застыл на месте с поднятой табуреткой в руке, напоминая скульптуру комбата, увлекающего за собой в атаку бойцов. Кабан-оборотень мерзко хрюкнул и затопал по полу ногами, на которых выросли копыта. Получилась лихая чечетка.

Первым сориентировался Владимиров. Не говоря ни слова, он высадил оконную раму автоматом и ласточкой сиганул в проем. Еще в воздухе он сгруппировался и, перекатившись на земле через голову, встал на ноги. Сразу было видно – настоящий десантник. Любо-дорого смотреть! Остальные выпрыгнули следом – без десантного шика, но не менее стремительно. Они давно усвоили: где командир – там победа.

Очень скоро сидели все вместе, рядком, на остром коньке крыши, стараясь не шевелиться. Один Хохел нервно ерзал, стараясь устроиться поудобнее. Мысленно он крыл себя последними словами за то, что постеснялся сходить в медпункт подлечить у Дурова свой геморрой.

Внизу безостановочно нарезал круги вокруг дома здоровенный полусекач-получеловек. Когда ему надоедало носиться на задних копытах, он вставал на четвереньки и начинал бегать с удвоенной скоростью, периодически задирая рыло вверх. Наконец он остановился и помахал передним копытом, предлагая спуститься. Командир отрицательно помотал головой. Задов плюнул – и попал. Оскорбленный до глубины души оборотень пронзительно завизжал. На этом переговоры закончились.

Задов периодически сплевывал вниз, целясь в пятачок. Хохел старался от него не отставать. Командир поначалу хмурился, но не выдержал и вскоре присоединился к ним. Он сразу попал не в бровь, а в глаз. Один Кузнецов не принимал участия в общей забаве. Он курил папиросы и щелчком отправлял горящие окурки в оборотня, внося таким образом свой посильный вклад. Задов весело хохотал. Ситуация его откровенно забавляла.

Оплеванная лесная свинья, возмущенно хрюкая, отбежала на безопасное расстояние с наветренной стороны и села на пригорке. Плевать против ветра после нескольких попыток стало неинтересно. Злобно повизгивая, оборотень неуклюже счищал копытами плевки с щетины. Получалось плохо. Потом он порылся клыками в земле и, аккуратно зажав что-то в копытах, осторожно приблизился к дому. Здесь кабан поднял лапу и коротко хрюкнул. На копытце лежал спелый желудь. Видимо, разум зверя сейчас преобладал в нем над человеческим. Такой примитивный уловкой он надеялся заманить врагов на землю с крыши.

Задов, сделав поправку на ветер, собирался послать ответ. Кузнецов погрозил ему пальцем и, сложив руки в рупор, громко крикнул:

– Товарищ! Товарищ свинья! Вы нас не за тех приняли! Мы не фашисты, и даже не немцы. Мы свои. Советские!

Задов что-то пробурчал под нос. Кабан навострил уши и пошевелил пятачком. Он внимательно разглядывал непрошеных гостей, чинно восседавших на крыше. Желудь он отправил в пасть и с хрустом его разжевал. Особого дружелюбия оборотень по-прежнему не выказывал. Глазки у него были налиты кровью.

Владимиров засунул руку под пятнистую плащ-накидку, наброшенную поверх немецкой парашютно-десантной формы. Он вытащил из-под отворота маленькую тоненькую книжечку темно-красного цвета и, вздохнув, без размаха бросил оборотню под копыта. Кабан шарахнулся в сторону, заподозрив подвох, потом встал на четвереньки и осторожно обнюхал ее, с шумом втягивая воздух.

Он уткнулся в книжечку пятачком и, послюнявив копыто, аккуратно перелистал все странички, подслеповато щуря и без того маленькие глазки. После этого он задрал голову вверх и уже немного доброжелательнее похрюкал. Во всяком случае, без прежней злобы.

Обратное изменение из полукабана в человека много времени не заняло. Оборотень перекинулся быстро. Внизу стоял человек, только голый и сильно заплеванный. Прикрывая спереди ладонями стыд, он пошел к крыльцу. Красную книжечку он не оставил на земле, а бережно зажал между пальцами. Сверху это выглядело несколько двусмысленно. Поднимаясь по ступенькам, он зычно крикнул: «Слазьте! Поди, ноги уже затекли! Сразу надо было сказать, что свои, а то ишь, вырядились!..» Старик хозяйственно поправил босой ногой половичок и шагнул в дверь.

Помогая друг другу, десантники осторожно слезли с крыши. На этот раз первым в дом вошел Владимиров с автоматом на изготовку.

Хозяин дома умывался, стоя у бадьи с водой, и с шумом отфыркивался. Оглянувшись на вошедших, он стыдливо повернулся к ним спиной и быстро оделся. Затем пригладил пятерней растрепанные волосы и представился: «Митрич, лесник».

– Неласково гостей встречаете, – проворчал Задов, державшийся от хозяина на безопасном расстоянии.

– А я вас в гости не звал, – окрысился хозяин. – Тем более думал, что каратели от своих отбились. Месяц назад немцы деревеньку и летний пионерский лагерь сожгли на дальнем озере. Тех, кого догнал, всех в клочья… порвал… и снова пор-рвал… – Кабана Митрича подзаклинило, но он справился.

– …И съел? – уточнил Хохел. Он чувствовал себя особенно неуютно: в его вещмешке лежал шмат сала, и он опасался, что лесник его учует. Дальнейшее было трудно предсказать.

– Я предпочитаю желуди. А какие роскошные помои были в пионерском лагере! – пустился в воспоминания лесничий и всхрюкнул от умиления. – Мы людей не едим. Но если достанут – мало не покажется. Грибников не люблю, охотников не люблю, егерей тоже не люблю…

– Кто-нибудь поблизости живет из ваших? – вкрадчиво поинтересовался Кузнецов.

– За холмами, поближе к малинникам, живет вербер (оборотень-медведь), дальше в лесу обитает верджер (оборотень-барсук). Иногда захаживает верлис. А где его нора, знает только он, на то и лис. Хитрюга еще тот. Ви-и-и…

– Как вы стали?.. – не закончил вопрос Хохел, ему хотелось поделикатнее узнать историю лесного оборотня Митрича.

– Дела давно минувших дней, – недовольно махнул рукой хозяин и замолчал. Но не удержался, вздохнул и начал рассказ.

– Это случилось давно, очень давно… Мои друзья и я поехали осенью на охоту. У нас были прекрасные лошади, опытные загонщики, крепкие копья и надежные штуцеры…

…У нас были прекрасные лошади, опытные загонщики, крепкие копья и надежные штуцеры. Мои верные друзья – граф Н-ский, барон М-ский и виконт Б-ский – еще крепко держались в седлах, хотя шел уже третий день охоты. Держался и я. А надо сказать, что я в те годы был молод и великолепен. И вся округа дрожала, когда я выезжал за дичью: лесники прятались по оврагам, дети с ревом разбегались по домам, а девушки – ах какие в ту пору были девушки! – под страхом потери чести зарекались выходить за околицу своих деревень.

Итак, мы ехали.

Погода стояла чудесная, да и охотничья удача, казалось, была с нами – во всяком случае, мы несколько раз стреляли на подозрительные шорохи в кустах, и раздававшиеся оттуда крики свидетельствовали о том, что ни одна пуля не пропала даром. В тот день мы добыли славную дичь: одну косулю, пять коров, несколько браконьеров, двух загонщиков и какого-то несчастного королевского глашатая, заблудившегося в моем лесу. Теперь уже так не поохотишься, хоть год по лесу блуждай.

Но мы неутомимо ехали дальше. И вот в густом диком бору мои оставшиеся на ногах загонщики заметили огромного кабана. Впрочем, его трудно было не заметить: он сам нас нашел.

Мои компаньоны и я опустошили кубки и приготовились.

Внезапно мы услышали треск кустов. Лохматый неукротимый вепрь влетел прямо на поляну, где мы разбили бивак. Это был прекрасный мускулистый зверь, много больше, чем я когда-либо видел. Он опустил голову, злобно взрыл копытом землю и помчался прямо под брюхо моей лошади. Я взял копье на изготовку.

Это был прекрасный удар, я это чувствовал.

Острие должно было вонзиться в тело зверя чуть позади лопатки – действительно смертельный удар. Но копье только скользнуло по шкуре вепря и вылетело из моих рук, а матерый (если бы вы только слышали, как я его обматерил!) секач одним ударом распорол брюхо моей несчастной лошади и разорвал мне мышцы на бедре. А потом, прорвав кольцо охотников и загонщиков, он скрылся в чаще.

Меня перебинтовали, и мы опять вернулись под дерево, где расположились на привал.

А вечером мы вернулись в замок, у стен которого мои верные друзья меня и оставили, страшась встречи с моей женой. Я пролежал в лихорадке неделю. Рана на ноге зажила, но я… Я уже был не тот. Я стал… Ну, словом, я стал тем, кем стал… Редкостной свиньей. Я третировал жену, лупил, впрочем исключительно по делу, своих детей, тех еще, между нами, поросят; я разорял деревни своих вассалов. Затем развелся и долго жил один, пропивая деньги. Потом я заложил замок. Когда кончились и эти деньги, мне пришлось жить в долг. А потом я ушел от людей подальше и с тех пор обосновался в этих местах. Поначалу меня даже искали мои друзья и кредиторы. Кредиторов я подкарауливал в полнолуние, а друзей… Друзья тоже были кредиторами.

А потом я поумнел и стал терпимее к людям. Устроился в лесничество, завел хозяйство. Вот так и живу. Оборачиваюсь, как могу…

– Как вервольф? – уточнил Владимиров. Автомат он уже не держал на изготовку, а положил на широкую дубовую столешницу.

– Не-э-эт, шалишь! – затряс головой лесник. – Мы – люди, которые могут превращаться в зверей, а вервольфы – это звери, которые маскируются под людей. Один тут приходил ко мне в черной форме, еще до приезда карателей. Тоже все про наших оборотней выспрашивал. Назвался Нагелем. Ну, в смысле, имя у него такое – Нагель.

– Может, про партизан выспрашивал? – спросил Кузнецов.

– Да нет, что-то другое он здесь искал. А ко мне так заскочил, когда мимо проходил. Мы же друг друга издалека чувствуем. Он открыто по лесу рыскал. Партизан не боялся. Никого не боялся.

– А вервольф твой, он как? – поинтересовался Задов, присаживаясь на лавку. – Он в законе или, может, фраерится только?

– Не-э, – почесал в затылке лесник-кабан. – Ему человека подрезать, как тебе на меня с крыши плюнуть. Он в авторитете будет, это точно. Вервольфы, они вообще все любят свое превосходство над людьми показывать, бахвалятся. Но этот – чистый отморозок.

– Он больше не появлялся с тех пор? – уточнил Хохел. – Может, гастролер какой залетный?

– Пару раз еще заходил, – ответил лесник, выливая бадью с водой в разбитое окно. – Любит поболтать. Наши беседы в основном крутились вокруг темы, что за кровь струится по нашим венам, что подразумевает родство. Проклята ли эта кровь? Или благословлена силой, превосходящей человеческую? Нагель пытался убедить меня в том, что оборотни превосходят людей, как те превосходят скот, забиваемый в пищу. Он-то, может, и прав, да только мне это до лампочки Ильича. Я на расовую пропаганду не клюну. Я – интернационалист, я всех ненавижу. Или почти всех.

Конечно, когда со мной в лесу встречаются охотники и грибники, они, наверное, считают меня чудовищем. Иногда мне кажется, что они правы. Раз с партизанами столкнулся, так сразу палить стали.

– И что, никто не попал? – изумился Кузнецов.

– Попали. У нас народ целкий, – скривился лесник и остервенело почесал спину пониже поясницы. – Туда и попали… На каждого оборотня нужно свое оружие. Вербер уязвим для холодного железа, вервольф и вербат, летучая мышь, боятся оружия, покрытого серебром или зачарованного каменного клинка, на верджера – барсука – клинки должны быть костяные.

– Болит? – с состраданием поинтересовался Хохел, страдавший геморроем, кивая на задницу лесника.

– Чтобы вылечить рану от пули или простого оружия, достаточно перекинуться. Даже шрама не остается.

– Для кабана, наверное, тоже нужно что-то особое? – ляпнул Задов.

Ответом был здоровенный кукиш, который лесник с чувством покрутил у Левы под самым носом.

– Так вы из дворянского сословия будете? – уточнил Владимиров.

– Да уж не из лапотников, – гордо ответил лесник и громко рыгнул. – Чуть не забыл, – с этими словами он протянул командиру темно-красную книжечку, которую тот бросил оборотню с крыши.

В ответ на вопросительные взгляды товарищей Владимиров сказал, пряча книжечку за пазуху: «Не ломайте голову. Это водительские права. Еще в ДОСААФе получил. Никак не соберусь поменять на новые».

– Из наших бесед я понял одно: большинство вервольфов основной целью считает причинение страха, боли и страданий, – продолжил свой рассказ Митрич. – Они получают удовольствие от человеческих мучений. Пока одни вервольфы поступают просто – вызывают волну ужаса, в которой погибают невинные люди, другие предпочитают более тонкие махинации. Путем тщательно выверенных действий, начиная от незначительных событий и заканчивая глобальными злодеяниями, они создают атмосферу страха и паранойи, парализуя и разрушая любое общество. Мне кажется, что оборотни, избравшие такой вид террора, считают его высшей формой «искусства». Из-за этого мы вдрызг разругались. Мои потомки еще живы, они нормальные люди. А он обозвал меня полукровкой и помоеедом, а потом ушел. Я несколько раз натыкался на его следы. Везде он шныряет да вынюхивает! Партизаны недавно ушли к Старому логу, там недалеко логово оборотня-барсука. Последний раз рядом со следами Нагеля я видел еще пару, но поменьше. С ним шли еще двое. А волки это или вервольфы – мне неведомо.

– К партизанам не проводите? Так сказать, за компанию, – подал голос командир. – Вы в лесу каждую тропинку знаете.

– Это с какой стати? – опешил лесник, державший в руках глиняное блюдо с желудями и мучившийся дилеммой: предложить лакомство непрошеным гостям или не стоит. – Меня людские дела уже давно не волнуют. Царский режим или коммунисты – мне без разницы. Люди отдельно, а желуди отдельно. – Митрич наконец решил дилемму и крепко прижал блюдо к груди.

– Э-э, нет, уважаемый. Вы в своей дубраве не отсидитесь. Вервольфы начали борьбу за чистоту крови. Неистинных оборотней, всех неполноценных, на их взгляд, они попросту уничтожают. Раньше или позже. Если с ними не разобраться, они вас в покое не оставят. Вопрос времени. Проверить легко. Но стоит ли? Двинем к партизанам, хотя я сомневаюсь, что они смогут помочь. Заодно проведаем верджера, если жив еще. Сами убедитесь в нашей правоте. Вам здесь еще жить.

– А вдруг с вервольфами столкнемся? Их, может, трое, а вы, людишки, мне не помощники. Точно освежуют, – упорствовал Митрич. Ему очень не хотелось общаться с собратьями, а особенно – покидать дубовую рощу.

– Как знать! Может, поможем и отвадим навсегда от здешних мест. Нам, в сущности, родная нечисть по духу ближе.

Владимиров расстегнул свой ранец из оленьей кожи и вывалил на стол его содержимое. Помимо вещей, необходимых каждому походнику, на столе лежали, тускло поблескивая, несколько серебряных ошейников, к которым крепились длинные цепочки. По внутренней стороне они были утыканы острыми шипами. Не позавидуешь тому, на чьей шее такой сомкнется. Была еще аккуратно перевязанная связка из четырех плеток с короткими черенками. От черенков шли серебристые шнуры, на концах которых висели маленькие серебряные шарики, утыканными иглами. Еще там был нож из синего обсидиана; судя по сколам, в неолите уже были свои охотники на вервольфов.

Командир каждому раздал по ошейнику и плетке. Синий каменный нож без чехла подвесил себе на пояс за плетеный кожаный ремешок. Владимиров и Кузнецов аккуратно закрепили новое снаряжение на портупеях. Только Задов легкомысленно сунул плетку за голенище сапога, а серебряный ошейник засунул в вещмешок, украдкой попробовав его на зуб. Хохел тоже все упаковал в свой сидор.

Митрич молча наблюдал за сборами. Свое слово он не спешил сказать. Лесник продолжал маяться, но ему надо было принять решение сейчас.

– Никакого оружия из дуба у вас с собой нет? – уточнил он.

– Нет, – усмехнулся командир. – Наша цель – вервольфы.

– Ладно, провожу вас к Старому логу. Заодно и Тимоху проведаю. Давно собирался, – без воодушевления произнес лесник и пояснил: – Это верджер, барсук-оборотень. Я о нем говорил.

– Есть желающие познакомиться с барсуком Тимохой? Так сказать, расширить кругозор? – Владимиров откровенно веселился. В отряде давно заметили: чем страшнее ситуация, тем лучше настроение у командира. Хотя самые проницательные считали это напускной бравадой с легким налетом безумия.

Ответом было гробовое молчание. Кузнецов неопределенно пожал плечами, а Задов мысленно составлял план – где и при каких обстоятельствах потерять серебряный ошейник.

Хохел не выдержал, подошел к леснику и взял из глиняной миски желудь. С громким хрустом надкусил его и, скривившись, хотел сплюнуть на пол, но, столкнувшись взглядом с Митричем, аккуратно выплюнул кабанье лакомство в ладошку.

– Учтите, барсук ненавидит общество. Он очень застенчивый, – уточнил хозяин дома, пряча желуди в буфет.

– Ну и что? – нагловато заметил Задов. – Нам везде рады. И мы со всем уважением.

При этих словах у лесника глазки стали наливаться кровью. Он не забыл своего главного оплевывателя.

После пробы желудя на зуб Хохел громко икнул.

– Фу, какой невоспитанный поросенок, – прокомментировал Лева.

Митрич заскрипел зубами так, что стало слышно всем в избе, и сжал кулаки с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Кузнецов посмотрел Леве в глаза и, незаметно для других, постучал себе пальцем по лбу.

Поначалу, когда они тесной группой вошли в лес, их никто не тревожил. Сухие сучки потрескивали под ногами, поваленные деревья перегораживали путь. Лесная глубь потихоньку притупляла бдительность. Они шли сумрачным лесом, деревья подкрадывались к ним все ближе, их черные дупла кривились, как рты. Игра теней начинала действовать на нервы.

Вечерело. Сумерки надвигались неуклонно и быстро, сгущаясь вокруг десантников.

Свет впитывался в землю, как вода в песок.

Путники давно сошли с кабаньей тропы и шли вслед за лесником по нехоженому лесу. Митрич уверенно двигался среди деревьев, ориентируясь по одному ему известным приметам.

Неожиданно они услышали за спиной волчий вой, пронзительный, но далекий. Лесник ничего не сказал, но зашагал быстрее. Такой же леденящий сердце, но приглушенный расстоянием вой прозвучал далеко впереди, вызывая одно желание – вернуться. Когда путники в нерешительности остановились, вой вдруг возник сразу справа и слева. Казалось, что кто-то этот вой передает дальше через весь лес, до самого отдаленного уголка. Те, которые передавали вой как эстафету, чудилось, были бодры, сильны и ко всему готовы.

Вдалеке послышался топот. Постепенно он приобрел свой ритм, и стало понятно, что это дробный «топ-топ-топ» сильных ног на мягких подушечках, бегущих пока что очень далеко. Сначала казалось, что впереди, потом – сзади, потом… Потом топот рос и умножался, пока не стал слышен отовсюду и везде. Он, казалось, надвигался и окружал их. Десантники неподвижно застыли и прислушались. Лесник, возглавлявший маленькую колонну, увидел несущегося прямо на них огромного, ярко-рыжего лиса. Он ожидал, что оборотень остановится или, наоборот, кинется от них в сторону. Вместо этого лис мазнул по нему боком, пробегая мимо. Морда его была перекошена, глаза выпучены.

– Спасайтесь, идиоты, спасайтесь! – услышали все его возглас, и тут лис скрылся за широкой березой и будто сквозь землю провалился. В просвете между деревьями мелькнул и исчез серый силуэт огромного волка.

Митрич сразу все понял. Хитрый лис, за которым шла погоня, навел вервольфов на них. Те, естественно, переключатся на более крупную добычу. А рыжий оборотень, используя суматоху, как всегда, всех перехитрил.

Лесник коротко махнул рукой, призывая за собой, и быстро побежал вперед. Цель была одна – добраться до логова барсука, тем более оно было где-то рядом. Все мчались за ним, не отставая. Митрич не стал перекидываться в кабана. Он знал: единственный шанс оторваться от погони – уходить через бурелом. Острые сучья легко прокололи бы волчьи лапы. Десантники с трудом пробирались через поваленные деревья, на что-то натыкались, пролезали под стволами, проваливались в ямы, наполненные зеленой водой. Потом долго шли по холодному ручью. Тоскливый вой становился тише и вскоре затих далеко за спиной. Десантники слишком устали, чтобы бежать дальше. У них едва хватало сил просто переставлять ноги, медленно двигаясь по щиколотку в воде.

Митрич, как и положено настоящему леснику, знал лес как свои копыта. Выбравшись из ручья, они подошли к входу в низкую пещеру. Со всех сторон его укрывали густые кусты бузины. Без труда его смог бы найти только тот, кто уже был здесь, или опытный следопыт со звериным нюхом.

Обстановка в барсучьем логове была незатейлива. Включив фонарики, разведчики осматривались по сторонам. Никаких излишеств, никаких следов человеческого комфорта. Здесь царили беспорядок и разруха. Небольшая пещера лишь отдаленно напоминала человеческое жилье.

Ковры, сотканные из травы, были изодраны в клочья, лежанка из листьев разворочена, чурбаки, заменяющие стулья, опрокинуты, съестные припасы – ягоды, грибы и сушеные лягушки – валялись вперемешку, раздавленные, на полу.

– Мы опоздали, – произнес Кузнецов, поднимая с пола маленький блестящий кружок и протягивая его Владимирову.

Алюминиевая пуговица с изображением адамовой головы – черепа с двумя скрещенными под ним костями – лежала на ладони командира жестоким приговором хозяину логова. Такую эмблему ни с чем спутать было невозможно – ее изображали на кокардах и других знаках различия военнослужащих войск СС, в которых служили и вервольфы.

– Опоздали, – пригорюнился Митрич.

Было видно, что он переживает за лесного приятеля. Хотя до конца судьба того была неясна. В логове везде были видны следы жестокой борьбы, но ни тела, ни следов крови не было видно.

– Лес большой. Мы не можем тут долго рассиживаться. Надо идти к партизанам! Может, они что-то знают, – произнес Владимиров, потирая подбородок, на котором проступила щетина.

– Здесь недалеко, – глухо произнес Митрич и, наклонившись, шагнул к низкому выходу. Он чувствовал себя неуютно в разгромленном доме без хозяина. Друзьями с барсуком они не были, но редким встречам оба были рады. Родственные одинокие души, как ни крути. С этим соглашался даже верлис, большой любитель понасмешничать и поиздеваться.

Себя он считал истинным оборотнем, у которого оба родителя тоже были оборотни. К кабану и барсуку лис относился ровно. Изредка забегал поболтать, обсудить лесные новости. Его никто не видел в человеческом облике, не знали ни его имени, ни где он живет. На то он и лис. И погоню на них навел, отвел от себя беду, хитрец. Оно и понятно: своя шкура ближе к тушке.

Выходя, Митрич поднял с пола порванный браслет из шиповника. Сухие ягоды были нанизаны на толстую нитку, а теперь темно-красными сморщенными комочками рассыпались по земляному полу. Барсук очень дорожил этой безделушкой и никогда бы с ней не расстался по доброй воле. Видно, дело было совсем худо.

За стенами пещеры стоял серенький обыкновенный день; небо низко нависло над головами. Владимиров поймал себя на том, что мысли его неотступно вертятся вокруг барсука, который жил своей, непонятной жизнью совершенно один в своем логове в самой глуши дремучего леса.

Маленький отряд разделился на две группы. Они шли по обе стороны ручья, тщательно обследуя поверхность земли, надеясь найти следы партизан. Без воды они никак не могли обойтись. Следы, конечно, отыскались. Сапоги были старые, армейского образца: двух гвоздиков в правом не хватало, каблуки были стоптаны внутрь. Их владелец сильно косолапил. Он набирал воду из ручья дня два назад. Так сказал Митрич, потрогав пальцами землю. Следы обнаружил Хохел. Теперь он горделиво посматривал на лесника. Вид у того был мрачный. Рядом с отпечатками человеческих ног, ведущих в сторону Старого лога, Митрич обнаружил следы больших волчьих лап. Минуту-другую следопыты постояли в задумчивости, затем быстрым шагом двинулись по следам человека и зверя.

Волчьего воя, который они слышали по дороге к барсучьей норе, не было слышно. Было очень тихо, только деревья качали кронами. Разведчики шли за Митричем, который выбирал направление.

Дальше четверо людей и лесник едва брели через бурелом, с трудом переставляя ноги, а деревья стояли все чаще и гуще и были уже совсем неотличимы одно от другого. Казалось, этому лесу нет конца и начала, и, что самое худшее, выхода из леса тоже нет. Несколько часов спустя путники совсем утратили ощущение времени. У них все ныло и болело от усталости. Они несколько раз проваливались в ямы с водой и вымокли насквозь. Наконец измотанные поисковики остановились и сели на поваленный ствол перевести дух и прикинуть, как им быть.

– Мы не можем здесь долго рассиживаться, – нарочито бодрым голосом сказал Кузнецов. Он огляделся вокруг. – Послушайте, вот что пришло мне в голову. Видите, вон там, где лощина, земля какая-то кочковатая, вроде изрытая. Если бы я выбирал место для базового лагеря, то остановился бы здесь. Предлагаю спуститься туда и поискать следы партизан.

Владимиров кивнул и молча махнул рукой в направлении, указанном Николаем. Группа двинулась в сторону лощины. Разведчики как раз осматривались на кочковатом участке, покрытом толстым слоем прошлогодних листьев, о котором говорил Кузнецов, когда Задов, матюгнувшись, упал на землю ничком.

– Ой, нога! Моя нога!

Он уселся прямо на землю, обхватив ногу руками.

– Бедненький! – притворно посочувствовал Митрич. – Скажи, как тебе не везет! Ну-ка, покажи лапу… то есть ногу. Конечно, – продолжал он, опускаясь на колени, чтобы рассмотреть, – сапог порезан, никаких сомнений. Нога только поцарапана, без перевязки можно обойтись.

– Я, должно быть, споткнулся о сучок, – печально сказал Задов и подвигал ногой. – Ой как болит!

– Уж очень ровный порез, – заметил Владимиров, внимательно рассматривая сапог. – Никакой это не сучок. Это разрезано острым краем чего-то металлического. Странно! – Он задумался и начал исследовать близлежащие рытвины и кочки.

– Какая разница, обо что я порезался? – скривился Лева.

Лесник, не обращая на него внимания, присоединился к командиру и стал изо всех сил разгребать ковер слежавшихся листьев. Он расшвыривал его руками и ногами. Вдруг Митрич резко выпрямился и воскликнул:

– Нашел!

– Что там такое? – спросил Лева, все еще держась за ногу обеими руками.

– Подойди и посмотри! – сказал Кузнецов. Все сгрудились вокруг лесника. Задов дохромал до них и внимательно осмотрел находку.

– Ну и что, – сказал он с расстановкой. – Я видел такие железки и раньше. Знакомый предмет, цинк из-под патронов. Что из этого?

– Неужели ты не понимаешь, что это значит для нас? – даже непрошибаемый Хохел удивился.

– Я понимаю, что это значит, – ответил Лева. – Какой-то рассеянный тип швырнул посреди леса железяку, где об нее обязательно споткнется любой прохожий. Довольно бездумный поступок, я бы сказал.

– О господи! – воскликнул Владимиров в отчаянии от такой тупости. – Хватит разглагольствовать! Ищите!

Командир безостановочно прочесывал лощину, листья летели во все стороны. Его старания увенчались успехом. На свет появилась потертая кожаная офицерская сумка-планшет. В ней обнаружили тряпичный сверток и тетрадь со слипшимися от сырости страницами в синем ледериновом переплете. В холщовой тряпице оказались орден Красной Звезды, медаль «20 лет Рабоче-крестьянской Красной армии» и две тоненькие наградные книжечки, выписанные на капитана Д. Г. Рябоконя, начальника штаба батальона 255-го стрелкового полка. Тетрадь оказалась дневником командира небольшого партизанского отряда, состоявшего в основном из попавших в окружение бойцов.

Страницы тетради слиплись, строчки, написанные синим химическим карандашом, расплылись. Можно было с трудом прочитать только несколько последних записей.

26 апреля. Организовали засаду на опушке леса у железнодорожной насыпи. Пустили под откос эшелон с цистернами питьевого спирта. Все – вдребезги. В отряде очень недовольны.

29 апреля. На дороге в деревню подстерегли автоколонну. Уничтожили грузовик и легковую машину. Отправили на тот свет 16 немецких солдат, двух унтер-офицеров и лейтенанта. Все оружие фашистов, захваченное нами, оказалось в полной исправности.

30 апреля. Целый день вели перестрелку с крупным отрядом немцев, прочесывающих лес. Вечером похоронили своих героев: товарища Топольского и товарища Витоля. Вечная слава боевым товарищам!

1 мая. В четыре часа утра зашли в деревню, пороли полицаев. Забрали винтовки. Раздали собранный противником хлеб населению. В отряде после митинга в торжественной и теплой обстановке отметили 1 мая – Праздник солидарности всех трудящихся.

3 мая. Ночью часовой рядовой Макаров видел Гитлера с хвостом… Все! Пора заканчивать отмечать Праздник трудящихся. Макаров поклялся именем вождя товарища И. В. Сталина, что больше никогда ни капли не возьмет в рот.

4 мая. Клятвопреступник отправлен обезвреживать немецкое минное поле, поставленное вокруг леса. Прощай, Макаров!

9 мая. Рядовой Чукчанов утром бил в бубен и впадал в транс. Потом попросил меня объявить выходной. Сказал, большой праздник в этот день когда-нибудь будет. Со слезами на глазах. Я разрешил – жалко, что ли?

14 мая. Взорвали мост. У немцев будет много хлопот. Вброд не проехать: грязь непролазная. К вечеру у реки скопилась сотня машин. Радировали на Большую землю. Пусть прилетают в гости.

15 мая. Под утро наши бомбили немцев у реки.

Автомобильная пробка ликвидирована. Смертью храбрых пал наш корректировщик налета товарищ Белогруд – ушел собирать оглушенную взрывами рыбу и утонул. Собрал отряд и еще раз зачитал меры безопасности при купании в отведенных для этого местах.

18 мая. Взорвали два эшелона. Один точно немецкий. Ефрейтор Самарев сделал татуировку на указательном пальце «На Запад!». Теперь разведчики путаются с определением сторон света. Ефрейтору один наряд на кухню.

27 мая. Немцы построили новую комендатуру. Разведчики ходили поздравлять с новосельем. По традиции пустили в дом кота со связкой гранат. Здание снова сгорело. Плохо строят, плохо.

2 июня. Сержант Мохов сказал, что этот год – високосный. Значит, воевать придется на один день больше. Клятвопреступник Макаров совсем оглох от взрывов мин, ничего не слышит. Анекдоты у костра рассказывает громко, на весь лес. И сам смеется.

3 июня. Сержант Мохов вышел на большую дорогу и натянул поперек нее проволоку. Проезжавшему мотоциклисту срезало голову. Фашист поехал дальше без головы. Колея глубокая – докатился до своих, это уж точно.

4 июня. Ночная засада видела мотоциклиста без головы. Обстреляли в упор. Мотоциклист уехал.

5 июня. На утреннем осмотре у комсомольцев и сержанта Мохова обнаружил на груди самодельные крестики. Один отобрал и повесил себе на шею.

6 июня. Сам ходил в ночную засаду. Видел мотоциклиста без головы. Стреляли по нему из ручного пулемета в упор – безрезультатно. Интересно, когда у него закончится бензин?

8 июня. Сержант Мохов опять натянул проволоку поперек дороги. Сказал, для проверки. Действует безотказно. По дорогам и проселкам носятся уже несколько мотоциклистов без головы. Немцы боятся покидать населенные пункты даже днем. Воевать не с кем. Затишье.

14 июня. Спросил у рядового Мохова – откуда проволока. Говорит, нашел на старом кладбище. Отобрал моток и забросил в болото.

18 июня. Болото бурлит и кипит. Ночью трясина светилась. Отряд передислоцировался на новое место, в Старый лог, подальше от болота.

23 июня. Впервые после появления мотоциклиста без головы немцы появились в лесу. Разведдозор видел на озере Круглом недалеко от болот трех немцев. Фашисты в черной форме ловили рыбу. Впервые на моей памяти они так глубоко забрались в лес. Следопыты докладывают: вокруг лагеря появились следы гигантских волков. Макаров утверждал, что видел барсука размером с теленка. Наверное, это последствие нового метода скоростного разминирования на велосипеде. Усилил группу разведчиков четырьмя автоматчиками и послал на озеро, где видели фашистов. Язык нам не помешает.

25 июня. Разведчики не вернулись. Послал на их поиски следопытов из местных.

30 июня. До сих пор никто не вернулся. Всю ночь вокруг лагеря выли волки. Утренняя смена не нашла часового. От него осталась винтовка, висящая высоко на дереве. Все вокруг было испещрено волчьими следами. Ничего подозрительного, кроме воя, ночью не было слышно.

12 июля. Сержант Мохов пошел за водой и не вернулся. Поиски ничего не дали. Нашли только пустые ведра и множество волчьих следов вокруг. С серыми пора кончать. Завтра устраиваем охоту. Все, кроме раненых и часовых, участвуют в облаве. Часовой Макаров стрелял и кричал. Говорит, что утром в тумане видел три человеческих фигуры, идущих со стороны болота. Верится с трудом. В караул его больше не ставить.

13 июля. Сегодня устраиваем облаву на волков. Всю ночь накануне жгли большие костры. Рядовой Чукчанов понял ситуацию неверно: вырезал копье, вымазался сажей и полчаса скакал вокруг огня голым. Я хотел пресечь суеверия, но другие дали ему доплясать. Рядовой Чукчанов сказал, что пятница 13-е – не самый удачный день для такого мероприятия.

14 июля. Облава ничего не дала. Почти все погибли. В отряде осталось семь человек. На охоту все вышли на всякий случай вооруженные до зубов. Не успели мы отойти от лагеря, как партизаны начали гибнуть. Люди, с которыми я воевал плечом к плечу, которых любил и уважал. Более того, поначалу их убивали не волки, – так или иначе, ни один из них не был убит когтями или зубами.

На них падали огромные камни, некоторые попадали в ямы – ловушки с острыми кольями. Головная группа попала в засаду и была вырезана. Правда, от флангов цепи к центру партизаны были загрызены, им разорвали горло. Я начинаю понимать, что мы охотимся не только на глупых животных… Их кто-то дрессирует.

15 июля. Сегодня вырыли и замаскировали в лагере несколько волчьих ям. Думаю, сегодня ночью придут за оставшимися в живых. Я согласился с Чукчановым, и сегодня мы будем плясать у костра все вместе… У меня нехорошие предчувствия – он шептался с Макаровым насчет какой-то ритуальной жертвы… Но живым я не дамся. Никому.

Далее следовало нечто невнятное и написанное красным. Что-то вроде: «Они пришли… Один патрон… Чукчанов был прав…»

На этом записки мертвого капитана закончились. Владимиров закрыл дневник и бережно убрал его в сумку. В том, что командир отряда мертв, как и все остальные, никто не сомневался.

Появился лесник и сказал: «Нашел. Они все здесь».

Пошли за Митричем. Он остановился у края глубокой ямы, искусно замаскированной палаточным брезентом и листьями. На дне лежало восемь тел вперемешку с оружием и амуницией. Сверху лежало тело мужчины в выцветшей гимнастерке с капитанскими шпалами на петлицах. В правой руке был зажат вороненый ТТ. Затвор пистолета был отведен в заднее положение. Командир партизанского отряда вел огонь до последнего патрона, так и не выпустив оружия из рук. Ему перегрызли горло, точнее, попросту вырвали его. Отчетливо были видны белые шейные позвонки.

– Кто-то хотел скрыть, что здесь был партизанский лагерь. Он был уверен, что их будут искать, – размышлял вслух Кузнецов. – Тела проложены еловым лапником и пересыпаны землей, чтобы запах разложения не так был слышен.

– Господин обер-лейтенант из Абвера? Или от другого ведомства? – громко поинтересовались сзади.

Следопыты обернулись на голос. Рядом с густым кустом орешника стоял, опираясь на длинное деревянное копье, эсэсовец в черном мундире и такого же цвета фуражке. На поясном ремне висел кинжал, на рукоятке была выгравирована эмблема – орел, держащий в когтях круг со свастикой.

На обшлаге правого рукава красовалась нашивка, свидетельствующая о принадлежности владельца к подразделению дивизии «Мертвая голова». У незнакомца были чрезвычайно густые брови, сросшиеся на переносице, и запавшие глаза. Кузнецов отметил, что указательный и средний пальцы на руке, державшей копье, одинаковый длины. Хромовые сапоги со вставками, чтобы не мялись голенища, были измазаны глиной.

– Тут везде грязь! Никак не привыкну, – произнес немец, проследив за взглядом Николая, и непринужденно представился: – Штандартенфюрер Нагель.

– Обер-лейтенант Пауль Зиберт, – козырнул Николай. – Вермахт.

– Подполковник Владимирофф, – отрекомендовался командир. – Парашютно-десантные войска Люфтваффе.

Задов и Хохел промолчали.

– Это вервольф, о котором я рассказывал, – глухо выдавил лесник.

– Людям служишь, полукровка. Я тут для тебя кол дубовый вытесал. Хотя по уму сгодился бы осиновый, – ощерился Нагель, показав острые зубы, смахивающие на клыки, и между делом пояснил: – На оборотня-кабана надо идти с оружием, сделанным из дуба. Если договоримся, то приглашаю на отбивные с кровью. На партизан вы не похожи. Дымом от вас не пахнет. – Он повел носом, широко раздувая ноздри.

Митрич тихонько всхрюкнул и сделал попытку спрятаться за широкую спину Владимирова.

– Нас четверо, ты один, – встрял в беседу Задов. – Ваши здесь не пляшут.

Штандартенфюрер вместо ответа наклонил вперед свое копье из дуба. Скорей всего, это был условный знак. С разных сторон из-за деревьев крадущейся походкой вышли еще двое эсэсовцев помоложе. Если между вервольфами провести воображаемые линии, то получился бы треугольник, в центре которого находились десантники.

– Партизан было семьдесят два человека, в лесу они чувствовали себя как дома. Волчьих ям нарыли, охотнички! Могилы себе вырыли. Ирония судьбы! – Вервольфа сложившаяся ситуация откровенно забавляла.

– С ними расправились из-за того, что они уничтожили болото с протокультурой истинных оборотней? Звериным мечтам вервольфов о мировом господстве конец! – спросил, а скорее уточнил, Владимиров.

Оборотень перестал ухмыляться.

– Ты называешь нас зверьми, – сказал вервольф, поглаживая свое человеческое лицо свободной рукой. Ты, наверное, думаешь, что мы злые, искаженные отражения вас, людей. Или это не так?

Владимиров кивнул, соглашаясь с ним.

– Мы видим вещи по-разному, – задумчиво продолжал оборотень. – Мы считаем себя следующей ступенью в человеческом развитии, идущей после человека. Обойдемся и без протокультуры, хотя с ней дело пошло бы быстрее. Скажи мне, – произнес Нагель, подавшись вперед, – в тебе есть зверь, в твоей душе есть ярость? – Вервольф не ждал ответа подполковника-парашютиста. – Конечно же есть, – продолжил он. – Ошеломляющая ярость! Разве это не человеческие слова? Я – зверь, и зверь – это я. Все происходит по моей воле, а не по желанию кого-то. Присоединяйся вместе с обер-лейтенантом к нам. Поверь, я редко делаю такие предложения, – улыбнулся он, закончив свой монолог.

– Почему бы и нет. У меня в Афгане позывной был «Вольф», – начал размышлять Владимиров вслух и передвинул автомат с бока на грудь. До этого шмайссер закрывал висевший на боку каменный нож из синего обсидиана. – Может, это знак судьбы?

– Чарующий кинжал! – вперился в оружие взглядом штандартенфюрер. – Отдайте его мне! Это будет подтверждением договора между нами. Только медленно. Очень медленно.

Зачарованный синим блеском кинжала, приблизился молодой вервольф в пилотке, лихо сдвинутой набок. Видимо, в серых кругах клинок был хорошо известен.

Больше наблюдать этот сговор, творящийся у всех на виду, Хохел не мог. Как ни шевелил он мозгами, в альянсе, зарождавшемся на глазах, ему, Леве и Митричу места не было.

Воспользовавшись моментом, Щирый бросился к лесу, не разбирая дороги. За ним черной тенью метнулся третий эсэсовец-вервольф. Гонка по лесу с препятствиями, встречающимися на каждом шагу, измотала бравого труженика тыла метров через пятьдесят. Он уже чувствовал жаркое дыхание в затылок. Из последних сил Хохел вскарабкался на широкую березу и застыл на суку, обхватив ствол руками. Вниз он смотреть не хотел: боялся.

В голове билась одна мысль: «Хорош наш командир! Приход-расход на складе ему не нравится. А с врагом общий язык сразу нашел. Главное – добраться до своих и все рассказать. Вывести на чистую воду оборотня в погонах. Раскрыть черную измену. Но для этого – спастись!»

Щирый с опаской посмотрел вниз.

Внизу под деревом стоял молодой эсэсовец и внимательно разглядывал ерзающего на ветке Хохела. Его светло-голубые глаза равнодушно смотрели на зампотыла. Такой взгляд Щирый уже где-то видел. Память услужливо подсказала: с такой же брезгливой ленцой Скуратов разглядывал меню в офицерской трапезной.

– Слезай, венец природы, – не повышая голоса, посоветовал вервольф. – На дереве больнее будет.

– Это вы в лесу выли? – попытался завязать разговор Щирый.

– Мы не воем, мы поем. Вам, людям, не понять, – процедил оборотень.

Беседа не клеилась.

Хохел, балансируя на ветке, развязал горловину вещмешка и вытащил наружу плетку с серебряным хлыстом и ошейник с шипами. Он погрозил сверху оборотню, в слабой надежде напугать его. Рукоятка, после второго взмаха, выскользнула из потной от страха руки и полетела вниз. Вервольф шарахнулся от нее в сторону, как черт от ладана.

– А, так вы приготовились к нашей встрече! – Эсэсовец обозлился не на шутку. Он снял пилотку и начал быстро раздеваться.

– Э-э-э, ты чего задумал? – заволновался Хохел. – Волкам по деревьям лазить не положено.

– Истинный вервольф даже воды не боится, – произнес оборотень, гордо задрав подбородок, и зачем-то пояснил: – Это чтобы форму не порвать, когда перекидываться буду. И так партизаны дырок понаделали. – Эсэсовец просунул пальцы в прорехи кителя. – Решето. Кучно стреляют. Пулю к пуле кладут. Когда оборачиваешься, то становишься больше, и все расползается по швам. Вещевики сильно ругаются.

– Мне это знакомо, потом уже форма никуда не годится – не продашь, не сменяешь, – посочувствовал неизвестным коллегам Хохел. – Вы так подробно все рассказываете, ничего не опасаетесь?

– А кому ты расскажешь? – заржал оборотень, прыгая на ноге и стаскивая носок с другой. – Можешь помолиться напоследок.

– Аллилуия! Аминь!

– Немного, но сказано от души, – подвел итог вервольф и облизнулся.

После этих слов Щирый сделал попытку залезть повыше. Сук, на котором он сидел, не выдержал возни и обломился. Хохел не удержался и полетел вниз, навстречу судьбе, земле и вервольфу.

Оборотень, занятый носком, не успел ничего предпринять. Военное счастье сделало свой выбор. Оно улыбнулось Хохелу и повернулось спиной к серому. Щирый упал прямо на него. Серебряный ошейник с шипами по внутренней поверхности он так и не выпустил из руки. Раздался громкий щелчок и сдавленное хрипение вервольфа. Хохел быстро откатился в сторону. В момент падения ошейник защелкнулся на шее оборотня.

Эсэсовец изгибался всем телом и полосовал когтями землю. Во все стороны летели ошметки дерна и комья земли. Острые когти то вытягивались, то опять становились ногтями. Начавшая вытягиваться морда с серым подшерстком превратилась снова в человеческое лицо. Процесс перехода в зверя затягивался. Из-под ошейника струились алые ручейки. Вервольф пытался сорвать его с себя, но было видно, что это приносит ему лишь новые страдания.

– Ой-ой-ой! Сильно колет? Наверное, больно? – елейным голосом посочувствовал Щирый.

Вервольф попытался отрастить когти и с рычанием потянулся к Хохелу. Тот попятился, не решаясь повернуться к врагу спиной. Потом все же повернулся и изо всех сил помчался обратно. К своим. Об измене он уже не думал. Хотелось к людям.

Бежать назад было легче. Удирая от оборотня, Щирый проложил в лесу настоящую просеку, словно здесь прошел трактор лесозаготовителей.

В отсутствие Щирого произошло вот что…

На просьбу Нагеля отдать зачарованный кинжал Владимиров согласился без колебаний. Медленно, очень медленно, рукояткой вперед он протянул нож штандартенфюреру. Эсэсовец, ни на секунду не отрывая от него взгляд, протянул свободную руку и одобрительно произнес: «Будем считать, договор заключен. Приятно иметь дело с разумными людьми. Таких почти не осталось».

Когда Хохел бросился бежать, а в погоню за ним устремился молодой вервольф, Нагель на мгновение отвлекся. Это все и решило. Командир резко развернул синий каменный клинок острием вперед и с хрустом, ломая ребра, вогнал его в грудь штандартенфюреру. Для верности Владимиров довернул кисть руки, поворачивая лезвие в ране по часовой стрелке.

Последнее, что почувствовал вервольф, – как по телу пронеслась ослепительно белая волна боли.

– Вы же офицер! Как вы могли?! – успел удивиться оборотень, падая на землю.

– Офицер, – подтвердил командир, изо всей силы опуская ногу в подкованном ботинке на шею Нагелю. Под подошвой громко хрустнуло. – Десантник. Только не Люфтваффе. – Он одним рывком достал нож из тела оборотня. Помедлил… и вытер его о черный китель.

К нему подскочил последний оставшийся в живых эсэсовец. Владимиров встретил его мощным ударом кулака в челюсть слева. Черная пилотка полетела в одну сторону, а оборотень – в другую. Вервольф быстро, по-собачьи, на четвереньках, отполз в сторону, поднялся и опрометью бросился в лес.

– Хорошо бьете, – льстиво сказал Задов. – Боксом занимались?

– Второй разряд, – ответил командир и подул на кулак.

– А бьете как мастер, – оценил Лева.

Сзади раздался треск разрываемой ткани и пронзительный визг. Не выпуская ножа из руки, Владимиров обернулся. Лесник перекинулся в кабана, не снимая одежды. С загривка огромного вепря свисали ошметки рубахи и штанов. Митрич (или кто он там теперь был) громко всхрюкнул и, наклонив лобастую морду с двумя желтыми клыками, бросился в погоню. По лесу разнесся громкий топот свинячьих копыт. Скоро из чащобы послушался громкий вой, резко оборвавшийся на восходящей ноте, и торжествующий визг. Потом разом все стихло.

Хохел и Митрич вернулись на прогалину лога одновременно. У вепря на правый клык был насажен витой немецкий погон. Участь, постигшая беглеца, ни у кого не вызывала сомнения. Погоня Митрича удалась. Хохел же пребывал в растрепанных чувствах.

– Там… Там еще один лежит, – сбивчивой скороговоркой зачастил Щирый, показывая направление рукой. – Еще живой. На нем ошейник!

Вепрь, с налитыми кровью глазками, взрыл копытами землю и резво помчался в ту сторону. Пересекая лог, кабан по большой дуге обежал дубовое копье, выпавшее из руки сраженного вервольфа и скрылся среди деревьев.

– Надо наших похоронить, – тихо сказал командир.

– Клыкастого ждать будем? – спросил Лева, поднимая с земли лоскут рубахи лесника.

– Он не вернется, – убежденно ответил Кузнецов. – Теперь ему с нами не по пути.

– Разошлись пути-дорожки, – согласился Владимиров, поправляя сбившееся набок кепи.

Разведчики забросали братскую могилу землей. Сверху могильный холм покрыли аккуратно нарезанными кусками дерна. Тело штандартенфюрера и останки истинных вервольфов сбросили в лесную яму, наполненную темной водой. На Старый лог стал опускаться густой туман, укутывая все вокруг в белый саван. Разрывая зыбкую дымку, закружился стремительный вихрь. Лязгнув шестеренками, остановилась карусель. Десантники молча забирались на транспорт. Последним на круглый помост ступил Владимиров, сжимая в руке холщовый сверток – все, что осталось от безымянного партизанского отряда. Напоследок он задумчиво произнес, ни к кому конкретно не обращаясь: «Не только люди мастера себя обманывать и тешить».

Карусель начала вращение, стремительно набирая обороты. В сгущавшемся на глазах тумане глухо прозвучали слова из репродуктора, закрепленного на центральной оси:

Карусель исчезла. Туман теперь уже полностью скрыл Старый лог непроницаемой завесой. Остались только звуки: хруст веток, шорохи, вздохи и редкие тяжелые шаги большого осторожного животного.

В тумане мелькнул и пропал силуэт барсука. Громадная зверюга осторожно ковыляла на трех ногах. Переднюю, изувеченную лапу барсук бережно прижимал к груди. Вдалеке послышалось тарахтение мотоциклетного мотора.

Спрыгнув с карусели, разведчики разделились. Владимиров с Кузнецовым пошли к своим домикам приводить себя в порядок. Задов и Хохел ломанулись кратчайшим путем в офицерское кафе. Поднявшись на высокое крыльцо по крутым ступенькам, они вошли в зал. В кафе было малолюдно.

В дальнем конце зала один за столиком сидел штабс-капитан Нестеров и уныло ковырялся вилкой в тарелке, иногда делая несколько глотков из большой глиняной кружки. Товарищи скромно уселись в уголке у входа и жадно уткнулись в меню. В животах у обоих громко урчало.

– С прибытием! – вежливо поприветствовал их Дуров, остановившийся у столика. – Приятного аппетита!

– Спасибо, – буркнул Хохел.

Вежливый Задов даже не оторвал взгляда от меню и пробурчал в ответ что-то невнятное.

– Между прочим, у Нестерова после психологического стресса отказали вкусовые рецепторы, – продолжил беседу дрессировщик.

– Чё у него отказало? – переспросил Лева, оторвавшись от списка блюд.

– Он теперь не чувствует вкуса еды и напитков и запахов не различает. Для него теперь все едино: что вату жевать, что осетринку. Абсолютно никакой разницы, – пояснил Дуров. – Нехорошо-с, молодые люди! – Дрессировщик коротко кивнул каждому и вышел.

Приятели переглянулись. Хохел покопался в своем вещмешке, стоящем на полу рядом со столом. Он достал из него флягу и, воровато оглянувшись, передал ее Леве под столом. Задов ухмыльнулся, встал со стула и двинулся к барной стойке. Время, проведенное на гауптвахте, сближает людей. Теперь они понимали друг друга без слов.

Сбоку от столика штабс-капитана раздалось деликатное покашливание. Нестеров повернулся вполоборота и увидел стоящего перед собой виновато улыбающегося Хохела. Щирый протягивал ему руку со словами:

– Вы уж нас, дураков, извиняйте, ваше благородие, а на аэроплан я заявку сегодня же отправлю. Все будет в лучшем виде, сам у командира отряда заявку подпишу.

Штабс-капитан по-детски улыбнулся и пожал протянутую руку. Щирый крепко стиснул тонкие аристократические пальцы и мстительно добавил:

– Сразу же и отправлю, как проставитесь!

Улыбка погасла. Нестеров отдернул руку, отвернулся от зампотыла и брезгливо вытер руку о салфетку. Пока они жали друг другу руки, из-за спины авиатора высунулась рука в тельняшке и быстро поменяла стоящую перед ним пузатую глиняную кружку с квасом. Нестеров снова уткнулся в свою тарелку. За своим столиком весело переговаривались Лева и Хохел, с волчьим аппетитом поглощая еду. Официант только успевал подносить тарелки с новыми блюдами. Сидящие за соседними столиками начали принюхиваться. В воздухе ощутимо запахло спиртом-ректификатом.

Штабс-капитан доел обед, запивая из кружки. Он расплатился по счету и через весь зал направился к выходу, забыв фуражку на столе. За ним внимательно следили две пары глаз. Каждый шаг давался авиатору все труднее; около дверей его уже заметно покачивало из стороны в сторону. На выходе он столкнулся с Фурмановым и чуть не сбил его с ног.

– Аккуратнее! – злым голосом сделал замечание штабс-капитану комиссар. Ко всем золотопогонникам он относился с явным предубежденьем, а сейчас, изрядно испугавшись, даже не пытался этого скрывать.

– От вин-та-а-а, краснопузый! – рявкнул Нестеров и вывалился на крыльцо. Тут он споткнулся: нога заплелась за ногу, и пилот кубарем полетел со ступенек, расставив в стороны руки, как крылья. Небо манило и звало к себе. Подъемная сила на этот раз подвела, и вместо воздушной стихии авиатора приняла в свои объятия земная твердь. Немного пролетев, он рухнул с высоты крыльца на клумбу, засаженную ромашками.

Он красиво лежал, раскинувшись в своей синей летной форме на белом фоне цветов, только витой желтый шнур аксельбанта немного сбился набок.

– Здравствуй, русское поле! Я твой тонкий колосок, – прошептал Нестеров, ощущая во рту ядовитый привкус сивухи. Такой дрянью они согревались в ледяных окопах на германском фронте. Пилот закрыл глаза и сладко уснул.

– …Смотри у меня, Щирый, ох смотри! Он же дите крылатое, с душою льва да мозгами птичьими! Его благородие любой обидеть может.

Мимо клумбы шли двое. Один из них ворчал, другой оправдывался:

– Да отослал я заявку, Лева, отослал! Ну завтра отошлю… вот проставлюсь, если вру. Ну, Лева!.. Ну ты же меня знаешь!

– То-то и оно, что знаю! Куда двинем? Давай на танцверанду в Лукоморье – а там поглядим, как карты лягут…

– А сверху лягут короли! Вот за что я тебя уважаю, Лева, так это за правильное направление естественной миграции твоих гениальных мыслей!

– Ты сам понял, что сказал?

Огонек сигареты описал в темноте большую параболу и брызнул мелкими искрами внутри урны.

Шаги и голоса затихли.

Налетевший с моря ветерок пригнул ромашки к земле. Белые лепестки ласково гладили лицо летчика и тихо шелестели колыбельную.

– «И запах клевера с полынью милее аромата роз», – бормотал во сне пилот Нестеров и улыбался. Впервые за долгие годы он был счастлив.