Глава 5
КАК РАЗВОДЯТСЯ ЛЯМУРЫ

Дзынь-дзынь-дзынь…

Потом пауза, а потом опять: «Дзынь-дзынь-дзынь!»

Звонок телефона в кабинете директора зверинца и по совместительству начальника отдела зооподдержки Леонида Дурова врасплох его не застал. Он вообще никого не застал: Леонид Владимирович в кабинете не появлялся месяцами. По своему обыкновению, великий дрессировщик и генерал-полковник в отставке возился со своими питомцами в вольерах, где, нарушая все мыслимые и немыслимые режимы секретности, частенько даже оставался ночевать.

На злобное треньканье телефонов в конце концов заглянул снежный человек. Был это Эскимо или это была Снежинка – определить мог только Дуров. Он один был способен различать своих любимцев, не прибегая к излюбленному способу Левки, который с Эскимо частенько напивался среди вольеров до поросячьего визга возмущенных свинок Леонида Владимировича. Снежинка пока не пила. Так или иначе, для всех, кроме Дурова, снежная пара была на одну морду.

Снежный человек скривился и, оглянувшись по сторонам, брезгливо поднял телефонную трубку двумя пальцами и осторожно подул в мембрану.

– Леонид Владимирович! Это дежурный по заставе беспокоит вас,– вежливо представилась трубка.– Тут такое дело. На карусели прибыла какая-то мерзкая обезьянка с папкой под мышкой и сейчас ходит по штабу, ищет командира. Это, верно, по вашей части?

Снежный человек буркнул что-то невразумительное.

– Ну да,– согласилась трубка.– Вот и мы в недоумении. Вас просят в штаб. И захватите, пожалуйста, с собой сетку или хлыст какой-нибудь. Мне кажется, она кусается, дрянь такая.

На последних словах Эскимо или Снежинка – никакой, в сущности, разницы! – сердито бросил – или бросила? – трубку на рычаги телефонного аппарата и, продолжая бурчать под нос, побрел – или побрела? – разыскивать Дурова на территории зверинца.

Когда запыхавшийся Леонид Владимирович с большим сачком ворвался в кабинет командира, там уже собрались почти все начальники штатных подразделений – дежурный по отряду зря времени не терял.

Рядом с командирским столом в кожаном кресле на корточках сидело существо, сильно напоминающее орангутана, но с более короткой рыжей шерстью и огромными глазами. Морда его была белого цвета в три черные полоски. Кончик хвоста заканчивался пушистой кисточкой, игриво заплетенной в косичку. Одежда гостя ограничивалась изящной набедренной повязкой.

Задов и необычный пришелец исподтишка разглядывали друг друга, словно старались вспомнить, не встречались ли раньше.

– Присаживайтесь, Леонид Владимирович. Не хотелось без вас начинать,– вместо приветствия буркнул командир, недовольный опозданием генерала.– Кстати, к чему сачок такого размера?

Дуров слегка растерялся, однако тут же нашелся Лева:

– Моя вина, Евгений Дмитриевич. Тут какая-то бабочка летает ночная, необычной раскраски. Жуть какая шустрая и приставучая.

Лева уважал Дурова с детства и в обиду старика принципиально не давал никому, даже начальству. Леонид Владимирович благодарно и печально улыбнулся близорукими глазами Леве, виновато – командиру и попытался спрятать сачок за спиной. Тот, однако, торчал из-за спины упрямо и косо, как штык трехлинейки на плече новобранца.

Озадаченный Владимиров недоуменно выглянул в окно, хотя Лева недвусмысленно намекал, что бабочка именно ночная, и недовольно пожал плечами.

– Отличительная черта людей – лишать других свободы. Это заложено в подлой сущности агрессивной человеческой природы: созидать, угнетая других,– вроде бы в сторону, но достаточно громко и менторским тоном неожиданно заявила обезьяна, мягко растягивая гласные и слегка шепелявя.

Заслуженный дрессировщик смутился окончательно. От облыжного заявления сачок жег его ласковые к зверюшкам руки, покрытые многочисленными укусами ответной страсти. В кабинете повисла нехорошая тишина. Лева презрительно фыркнул и возненавидел примата окончательно и бесповоротно. Остальные неловко молчали, пока паузу не решился нарушить сам Владимиров, который, то и дело заглядывая в бумажку, без запинки, отчеканил:

– Господа и товарищи, разрешите представить вам действительного члена Верховного Совета вождей Лямурии, лауреата Гнобелевской (командир удивленно хмыкнул) премии, доктора информалогии и парапсихологических наук, почетного академика Великой Академии наук Лямурии, кавалера ордена Банановой пальмы, уважаемого месье Ашта. Он прочтет вам, то есть нам, короткую поучительную лекцию и посвятит вас, то есть нас, в суть возникших у него, то есть у нас, проблем.

Лева тихо застонал, но лямуриец , ревниво вслушиваясь в каждое слово командира, точным перечислением своих заслуг перед родиной остался доволен и Левин стон оставил без внимания.

Четырьмя часами позже даже Задову пришлось признать, что элемент познавательности в занудной лекции хвостатого пропагандиста все-таки был.

Как оказалось, Лямурия была расположена в неприметном пучке весьма удаленных реальностей, поэтому исторические расхождения с нулевой реальностью у нее были колоссальные. Сами лямуры, впрочем, считали иначе, полагая иные миры доступного континуума провинцией, а свой мир – метрополией, максимально приближенной к нулевому уровню.

Изначально в истории Лямурии все материки составляли единый континент, стоявший посреди громадного океана – Панею. Затем он распался на Лаврузию (включавшую что-то вроде южной Европы, Африки и большей части Азии), Котловану (в которую вошли аналоги Гренландии, острова Пасхи и Антарктида) и Коалию (Северная Америка и Австралия). За долгие века Лаврузия и Котлована заросли бескрайними лесами, а Коалия, напротив, грязью.

Лямурийская раса издавна и прочно обосновалась на континенте, широко известном среди немногочисленных народов уже как Лямурия. Континент этот простирался на север до Гималаев, а на юге великий макачий континент омывался великим внутренним Мурляндским.

За миллионы лет пралямурийцы эволюционировали в весьма высокоразвитых существ, достигших небывалых высот в науке и технике. Они были знаменитыми мореходами, основав свои поселения по всей местной Земле и по краям пометив их, то есть поселения, монументальными циклопическими строениями из бетона.

Колесо изобрели поздно: некто Гнобель, провинциальный изобретатель нейтронной бомбы, взглянув на небо, гениально предположил, что скорость солнца, ежедневно прокатывающегося по небосклону, зависит от его формы. После своего открытия Гнобель в одночасье стал самым известным механиком планеты.

Глубокие знания драгоценных камней как-то сразу открыли пралямурийцам удивительные свойства полупроводников, лазерных лучей и ядерного синтеза. Особо гордились они своим знаменитым «холодным светом», столетиями заливавшим с высоченных хрустальных колон широкие площади лиановых городов-гнезд. Из камня они высекали исключительно собственные изображения и поклонялись им несколько тысячелетий, пока на смену языческому культу самолюбования не пришел единственно верный культ самообожания.

Трагедия столкновения этих культов привела к катастрофе. Ученые Пралямурии все больше погружались в оккультные науки, пока обладавшие сокрушительным оружием адепты двух вер в борьбе друг с другом не уничтожили свою уникальную цивилизацию.

Нейтронные бомбы сделали закат эры пралямурийцев более политкорректным, но факт остается фактом – Пралямурии пришел конец. Туда, хвостатым , им и дорога.

Пожираемый холодным огнем континент раскололся и затонул, оставив после себя лишь горные пики в виде гирлянды островов Мурляндского моря.

Избранные остатки некогда великой расы, спасаясь, эмигрировали в Коалию, где возродили свою культуру в относительно короткий срок. Память о страшных событиях осталась лишь в глухих преданиях, немногочисленных рукописях и появившемся в результате мутаций хвосте.

Отныне лямурийцы технический прогресс строго ограничили и навсегда выбрали исключительно мирную и гуманную дорогу развития своей цивилизации. Немногочисленных адептов иных путей развития лямурийские власти в напоминание о трагедии предков гуманно вешали за хвост и оставляли умирать от голода: быструю смертную казнь общественное мнение бурно осуждало.

Незначительную часть беженцев в итоге немыслимого катаклизма занесло даже в иные реальности. В Америке и Японии до сих пор находятся уцелевшие после бедствия довольно крупные лямурийские колонии потомков великой расы. Они избежали гибели, но быстро деградировали, успев, однако, стать предками многих современных молчащих и говорящих обезьян.

Некоторые исполинские дворцы и храмы, сложенные из прочного камня и не поддавшиеся разрушительному действию времени, до сих пор остаются прямым свидетельством лямурийской мощи .

Последние столетия Лямурия в своей непоколебимой стабильности и стагнации успешно процветала. Плановый застой технического прогресса и невиданные успехи в производстве клонированных бананов позволили резко повысить уровень контроля над рождаемостью . Лямурийцы уверенно шли по пути самосовершенствования и самопознания.

Однако в последние годы из невинной секты поклонников настоя на медовых пряниках в низших слоях общества набрало силу некое протестное движение. «Протестанты» требовали воссоединения со своими ирреальными братьями, о существовании которых в Лямурии было известно довольно давно. В своей наглости они доходили до того, что обвиняли собственное правительство в том, что оставленным в забвении соотечественникам гражданство Лямурии надо предоставлять автоматически и даже – вдумайтесь! – защищать их интересы путем высадки вооруженного десанта.

Так, узнав, что в соседней реальности у местных аборигенов есть обычай по большим праздникам забивать камнями десяток-другой вынужденных эмигрантов из Лямурии, сектанты в знак протеста собрались в укромном уголке джунглей и долго там о чем-то шептались, попивая свой настой. Это был возмутительный афронт.

Пагубная ересь, впрочем, была ликвидирована быстро и гуманно: подвешенные за хвосты лямуры болтались на пальмах, как елочные игрушки. Совет старейшин всегда был категорически против любых контактов с вырожденцами и отщепенцами.

Немногочисленные остатки руководства секты сделали свой выбор. Втайне от всех несколько «чердачников» снарядили аварийно-спасательную экспедицию и, используя единственный известный им разрыв реальностей, бежали в ночь предполагаемого ареста.

Всего их было четверо. Совет поручил многоуважаемому г-ну Ашту мятежных изгоев найти и в Лямурию вернуть. Он – первый, единственный и последний официальный посланец Лямурии. Что касается известного прохода между реальностями, то он – после исполнения законной и справедливой просьбы Лямурии – будет заштопан раз и навсегда, о чем с руководством Комитета Глобальной Безопасности уже достигнута взаимная договоренность.

На этом стенограмма Задова обрывается.

Обратную сторону последнего листа его пестрящих ошибками записей занимает изящный рисунок, выполненный в классической манере иллюстраций Глазунова к «Преступлению и наказанию».

На рисунке – фонарный столб и мрачная мостовая одной из улиц революционного Петрограда. На столбе болтается привязанный за хвост лямур. На шее лямура двухпудовая гиря. Особое впечатление на зрителя производят огромные и выразительные глаза несчастного. Подписи под рисунком нет.

Той же ночью в скуратовских подвалах в условиях абсолютной секретности состоялось второе совещание, протокол которого, ввиду особой его важности, вел лично начальник штаба отряда барон Карл Маннергейм.

Из подвала не выносить

Экземпляр единственный

Филиппову не показывать

Филиппов Петр (засовывает ногу в испанский сапожок ). Я не понял, мы что, от обезьян произошли?

Муромский Илья (размашисто крестится ). Человек создан по образу и подобию Божьему. Но некоторые, вроде тебя, Петрушка, действительно, происходят от мартышек.

Владимиров Дмитрий, командир отряда (раздраженно ). Кстати, кто пустил этого… гм… этого примата на совещание?

Муромский Илья (извиняющимся голосом ). Моя оплошность, думал – потребен он вам.

Командир отряда (остывая ). Ладно, пусть сидит. Когда он на глазах – как-то на душе спокойнее. Все на месте?

Задов Лев (дважды пересчитывая собравшихся ). Все.

Командир отряда (твердо ). Довожу до вашего сведения, что на время пребывания представителя Лямурии в нашем пучке реальностей объявлен абсолютный мораторий на боевые действия всех отрядов корректировки. Есть оперативные данные, что оставшихся после катастрофы на Лямурии запасов оружия вполне достаточно, чтобы устроить нам, мягко говоря, локальный апокалипсис.Наши коллеги из параллельных структур отслеживают ситуацию на предмет неожиданной атаки извне. Нам же поручено найти затерявшихся у нас диссидентов и выдать их Ашту.

Разин Степан Тимофеевич (гневно ). С Дону выдачи нет! Беглецов сдавать – дело последнее.

Командир отряда (проникновенно ). Степан Тимофеевич, я понимаю и где-то разделяю ваши чувства, но речь идет о судьбе нашей цивилизации. Лямурийцы, похоже, невоинственны и действительно стремятся к единению с природой, но в страхе за свое благополучие и в своем самомнении способны развязать любой конфликт. Уничтожить они нас не уничтожат, но проблем наделают. Так что проход, о котором говорил господин Ашт, действительно надо закрыть с двух сторон и навсегда. Это отвечает нашим интересам. Во всяком случае, на ближайшие полвека.

Задов Лев (раздумчиво ). Дмитрий Евгеньевич, а может, нам того, подправить маленько их реальность? На кой нам с ними лямуры разводить? Чик-чик, и в дамках.

Скуратов Малюта (бесстрастно ). Аналогичное предложение поступило вчера от Островного графства на объединенном форуме руководства отрядов коррекции. Наше руководство и хитайские коллеги наложили вето.

Командир отряда (обиженно ). Вы мне не докладывали, Малюта Лукьянович.

Скуратов Малюта (гнусаво ). Шифровка от Беркута личного характера для товарища Муромского пришла пять минут назад. Илья Тимофеевич, извольте получить.

Муромский Илья (читая письмо и задумчиво кивая ). Все верно, Дмитрий Евгеньевич, «а на том вече нашими говорено, что всяку тварь Божью зазря изводить грех смертный, а хитайские товарищи бают, что в одночасье гутарить по-альбионски разучились, а потому и вето на них клали, кладут и класть впредь будут».

Командир отряда (успокоенно ). Спасибо, Илья Тимофеевич. Начальство право. Гуманизм, гуманизм и еще раз гуманизм! Никаких самостоятельных коррекций, никакого самовольного вмешательства. Арест незаконных эмигрантов и их высылка. Все. Выехали – взяли, привезли – сдали. И довольно.

Кузнецов Николай (флегматично ). Нужны какие-нибудь зацепки.

Командир отряда (пододвигает папку, украшенную перьями ). С зацепками полный порядок. Дежурные, раздайте копии.

Лист первый дела – подборка статей под общей рубрикой «Шокирующая находка» из «Вестника антрополога», издающегося в Новом Орлеане, об открытии учеными неизвестного вида обезьян, названных лесными бананобеями.

Вид описан независимо друг от друга двумя группами исследователей в Америке и Австралии. Лесные бананобеи покрыты густой рыжей шерстью, за исключением живота и хвоста. Этот феномен ученые объяснить не смогли. У обезьян на морде три черные полосы и непропорционально большие печальные глаза.

Группа биологов из Акапулько обнаружила этих обезьян на склонах вулкана Бунгвье. Обитали они в стае павианов. Еще одного представителя нового вида нашли биологи в австралийских лесах.

Ученые, поймавшие обезьян, поражены своим открытием. Считалось, что упомянутые области Америки и Австралии в зоологическом отношении исследованы наиболее полно. Устные рассказы местных жителей, по мнению ученых, наполнены смесью реальных и мифических образов обитателей лесов. Аборигены утверждали, что после появления новых вожаков охотники стали попадать в ловушки и западни, которых сами не ставили. Остается вопрос, откуда взялись эти приматы. Оба экземпляра «бананобея лесного» переданы в Научно-исследовательский центр природы в Новом Орлеане, США, «Земля-783».

Лист второй дела – рекламка, раздаваемая на улице. В ней сообщалось, что проездом в заштатном городе находится передвижной цирк шапито. Гвоздь программы – обезьяна, отвечающая на любые вопросы. Там же – рисунок примата, очень похожего на лямура. Судя по типографским данным агитки, цирк гастролировал по городам Румынии.

Лист последний дела – цветная фотография «десять на двенадцать». Миловидная темноволосая девушка обнимает лямура в тени кипарисов. Снимок сделан на фоне моря и белых пароходов. В нижнем правом углу белая надпись «Сухуми. 2006 год». На обратной стороне прыгающим корявым почерком написано: «Наташе Шахназаровой на память», ниже чернильный оттиск лапы, похожей на кошачью.

Командир отряда (с невольной симпатией ).Это руководитель повстанцев. По словам Ашта, он собирался установить контакт с обитателями сухумского обезьянника и попал в лапы к местным. Теперь фотографируется на набережной с туристами. На пару с крокодильчиком и тигренком. Питается мандаринами.

Щирый Хохел (с азартом, очнувшись ). Га… и почем там мандарины?

Командир отряда (игнорируя Хохела ). Итак, с местонахождением объектов примерно определились. Теперь о составе спасательных команд. Задов с Батыром отправляются в Сухуми, Кузнецов с Филипповым– в Новый Орлеан. Кстати, возьмите с собой резиновые сапоги, там сейчас наводнение. Так, самое важное… Уважаемые господа-товарищи Скуратов и Дуров разбираются с ходячим цирком. С вами отправляется господин Ашт, поэтому к вам внимание особое. Илья Тимофеевич, а вы с коллегами останетесь в резерве. Задачи вам я поставлю позже. Сбор у карусели в 16:00. Попрошу не опаздывать. Вопросы есть?

Филиппов Петр (болезненно морщась ). Простите, Дмитрий Евгеньевич, а как мне из этого сапожка ногу вытащить?

Протокол вел барон К. Маннергейм.

Дата. Реальность «Земля-000/3»

по шкале Московии.

Подпись

За несколько минут до условленного срока все убывающие были в сборе. Опоздать на запуск карусели– себе дороже, тем более если предполагаемое дело находится на личном контроле Главка. Впрочем, иных дел не бывало.

Кузнецов и Петька были в белых халатах, из-под которых торчали черные хромовые сапоги. Видимо, именно так, в их представлении, должны были выглядеть ученые.

На Малюте была длинная походная серая ряса с остроконечным капюшоном. На ногах кроссовки «Кимры», в руках газета «Советский спорт».

Все остальные выглядели как обычно. Только Дуров сжимал в руках пакет с орешками и ошейник с длинным поводком. «Исключительно для маскировки, коллега»,– виновато улыбаясь, пояснил он Ашту. Тот только махнул лапой и демонстративно брезгливо отвернулся.

– По местам! – скомандовал Владимиров.

– Чур, моя коняшка! – резво рванул Батыр к желтому в цветочках пони. Бек мигом залез на лошадку и ласково погладил ее по деревянной гриве. Злые языки шептались, что видели бека, подкармливающего своего любимца сеном, но это, безусловно, была завистливая клевета, поскольку прокатиться на пони в отсутствие его постоянного клиента – бека – почиталось за честь. Считалось, что пони обладает изумительно ровным ходом.

Лева тем временем неторопливо оседлал загривок Кинг-Конга и теперь весело улюлюкал, делая вид, что пришпоривает примата-переростка. Остальные разбрелись по карусели, выбирая места сообразно вкусу. Один Петруха ошалело метался по карусели, интересуясь у коллег, с какой стороны по пути будет тень.

Оскорбленный поведением Задова, Ашт сухо обратился к командиру:

– Как я заметил, этот лямурообразный в полосатой майке также включен в состав поисковых групп?

– Совершенно верно,– предупредительно ответил Владимиров.– Вас что-то не устраивает, господин Ашт?

– Я обратил внимание на его крайнюю невнимательность во время моей лекции. Полагаю, что уровень его интеллекта чрезвычайно низок даже по вашим скромным меркам…

Командир оценивающе оглядел Леву, который, поймав взгляд Ашта, со словами: «Ссоскучился, ретивый мой…» – покровительственно похлопывал Кинг-Конга по пухлой деревянной щеке.

– Вы тоже так думаете? – с интересом глянул Владимиров на Ашта, но тотчас посерьезнел.– Господин Ашт, абсолютное невмешательство в дела соседей – наша первая и главная заповедь. Где именно, как именно и с кем именно я буду извлекать ваших изгоев из наших реальностей – дело исключительно мое. Напоминаю, что мы не приглашали к себе ни вас, ни ваших соотечественников.

Ашт впервые за эти сутки несколько смутился, но тут же легко взял себя в руки. Слегка поклонившись командиру, он повернулся к карусели и делано-удивленным тоном осведомился:

– А фигурки гомо сапиенса у вас тут нет? Я бы на нем с удовольствием проехался.

Владимиров в ответ только развел руками.

– Кстати,– поинтересовался он у гостя, кивая на набедренную повязку,– вы в таком виде и собираетесь ехать?

– Вам не нравится мой парадный мундир? – оскорбился Ашт.

– Чудесный костюм,– дипломатично улыбнулся Владимиров.– Но у нас, пардон, обезьяны в костюмах не ходят.

– Это как сказать,– проворчал Лева, но всегда элегантный Владимиров предусмотрительно сделал вид, что ничего не расслышал.

Насильственно обнаженному и обозленному члену Верховного Совета Лямурии пришлось в итоге довольствоваться маленьким красным автомобильчиком, втиснуться в который он смог только наполовину.

– Карусель вас будет забирать из места выброски,– махнул рукой Владимиров.– Пароль – «частный вызов». Скатертью дорога.

Карусель, громко поскрипывая и стремительно набирая скорость, начала вращаться. Тренькнули колокольчики, и зазвучала ария летучих обезьян из оперы Чайковского «Волшебник страны Оз».

Шерсть на загривке у Ашта встала дыбом, а хвост выгнулся дугой. Скоро карусель стала напоминать смазанный скоростью гигантский волчок в цветастых разводах. Затем, постепенно сбавляя обороты, карусель стала останавливаться. Когда она окончательно встала, никого на ней уже не было. Командир отряда, оглянувшись, торопливо поднялся на помост, с минуту посидел на Кинг-Конге, чему-то мечтательно улыбнулся, слез и пошел скучать в штаб. Теперь ему оставалось только ждать, раскачиваясь на двух задних ножках стула – так, как учили еще новобранцем на инструктаже по прыжкам с парашютом.

Команду, в которую командир включил Ашта, карусель забросила на окраину Тырговиште, небольшого, небогатого, но ухоженного и вполне благопристойного румынского городка, в котором, правда, почему-то не любят цыган.

Живут в Тырговиште простые и доверчивые люди, искренне верящие в чудеса невиданные, зато совершенно равнодушные к чудесам повседневным, вроде вампиров и драконов. Были у горожан на то вполне веские основания в лице местного уроженца графа Влада Дракулы. По молодости юноша слегка накуролесил в тогдашней Бессарабии. Но с возрастом то ли свой аппетит умерил, то ли окончательно одумался и стал вегетарианцем… Во всяком случае, последние десятилетия слышно о нем ничего не было. Местные жители великим земляком в душе гордились, но вслух незлобно осуждали.

В предместье именно этого городка и остановился гастролировавший по Европе небольшой цирк шапито, в труппе которого было всего несколько человек: пара акробатов, клоун, жонглер, тучная, но шустрая наездница и дрессировщик с кучей мартышек. Был еще фокусник – законченный алкоголик и по совместительству водитель грузовика и рабочий манежа.

Сам хозяин цирка, некто Евгенио Врабий, кроме всего прочего работал за билетера и выходил на арену как конферансье.

В качестве VIP-персоны в труппу входила еще одна обезьяна. Поймал ее именно фокусник, когда она (обезьяна) пыталась открыть клетку с мартышками. Откуда обезьяна взялась, так и осталось загадкой.

Возить цирк по Европе в любой реальности дело не особенно прибыльное. Но Врабию всегда удавалось сколачивать труппу так, чтобы каждый из артистов мог удержать внимание хотя бы части местной публики. К примеру, добропорядочным провинциалам ужасно нравилась наездница в обтягивающем трико, а номера с проворными обезьянками, пародирующими заседание парламента, почему-то неизменно приходились по вкусу местным пожарным и врачам. Жонглера любили адвокаты; сильные и ловкие акробаты пользовались особой популярностью у жен нотариусов; а вот на клоуна традиционно «западали» дети и военные.

Но ничто так не захватывает дух, как возможность увидеть чудо. Поэтому гвоздем программы Врабий всегда и везде старался сделать фокусы.

С иллюзионистом, однако, на этот раз вышла незадача. Фокусник, как упоминалось, оказался банальным пьяницей, у которого все валилось из рук в самом прямом смысле слова – даже бутылка жгучей местной перцовки, к которой он традиционно прикладывался перед сном. Но другого мага под рукой не было, и Евгенио довольствовался этим.

Пьянчужку приходилось терпеть. До конца сезона оставалось от силы месяца полтора, и на представления иногда не набиралось уже и половины зала. Впереди маячила перспектива полуголодной зимы…

И тут Евгенио Врабию наконец-то улыбнулась удача. Обезьянка, пойманная при попытке проникнуть в клетки с мартышками – очевидно, за дармовым кормом,– отличалась не только необычным видом, но и странным поведением.

Однажды после вечернего представления пьяница-фокусник уснул рядом с ее клеткой. Из его кармана торчала колода карт. Обезьяна с тремя полосками на морде вытащила их и, развлекаясь, раскладывала в ряд. Проходивший мимо Врабий заметил, что буквы на картах сложены в слова. Первым словом оказались «свобода», другие – непечатными.

Остолбеневший директор цирка задумчиво почесал голову, аккуратно растолкал фокусника и решительно заявил подчиненному:

– Вот это номер так номер! Зрители задают обезьяне вопросы, а она отвечает, выкладывая карточки с буквами. Публика в шоке, а тут выхожу я, весь в белом, и говорю: «Приходите завтра!»

Фокусник ошалело кивнул и пробурчал что-то нечленораздельное, а рыжая обезьяна внимательно посмотрела директору в глаза и внятно ответила: «Согласен».

Директор покинул трейлер, пятясь задом от клетки. Гвоздь программы был у него в кармане, а давно забытый аншлаг обеспечен. Этой ночью он впервые за полгода уснул спокойно.

На следующий день тщательно отрепетированная программа проходила как обычно. Сначала – чтобы завести публику – появился жонглер; булавы и разноцветные шарики так и мелькали у него в руках, падая в опилки не чаще обычного. Затем по арене гарцевала на старой кляче полуобнаженная пышная наездница. Затем с трапеции на страховочную сетку и – для разнообразия – на противоположную трапецию летали акробаты. Потом гонял своих несчастных мартышек дрессировщик, а паузы между номерами заполнял постоянно падающий клоун-мизантроп. Особого веселья он не вызывал, хотя его шутки о скором воссоединении Румынии с Молдавией неизменно встречались бурными патриотическими аплодисментами и одобрительным свистом.

Объявив последнее выступление, конферансье внушительно произнес, что заключительный номер можно увидеть только в одном кочевом месте планеты, а именно в их цирке:

– Волшебная обезьяна ответит на любые вопросы, поэтому от зрителей требуется только естественная любознательность и тишина… Прошу!

Врабий с достоинством удалился с манежа, на который тотчас, почти не шатаясь, вышел фокусник с рыжей обезьяной. Обезьяна держала в руках стопку больших карточек из плотного картона, на которых были крупно выведены тушью буквы алфавита.

– Задавайте вопросы! – громко обратился к залу маг. Публика ответила свистом и громким смехом. Наконец самый решительный выкрикнул:

– Слышь ты, хвостатый, кто я?

Обезьяна недолго думая выложила на манеже из карточек короткое слово «скотина».

От неожиданности зал затих, но тут же вскочил и взорвался аплодисментами: в любопытном узнали местного сплетника-парикмахера.

И тут зрителей прорвало. Перебивая друг друга и вскакивая с места, они выкрикивали вполне актуальные и вполне человеческие вопросы о росте цен на бензин, конце света и супружеских изменах.

Обезьяна по-прежнему отвечала карточками, хотя пару раз ее явно так и подмывало перейти на ненормативную румынскую лексику. В конце концов, утомившись, она повернулась и, опустив голову, длинными прыжками умчалась с манежа. Поклонившись зрителям, со сцены ушел и фокусник.

Покидая шатер, зрители не свистели, в ладоши не хлопали и вообще эмоций своих никак почти не выражали. Хозяин шапито подобной реакции публики никогда раньше не наблюдал и теперь задумчиво размышлял: успех это или провал?

Все опасения его были беспочвенны. На следующий день в цирк людей стремилось попасть больше, чем он мог вместить. Чтобы обуздать возникший ажиотаж, директор через местную газету официально объявил, что выступления будут проводиться до тех пор, пока номер с разумной обезьяной не увидят все желающие.

Слух о необыкновенных гастролях разнесся за пределами городка. Желающие увидеть чудо приезжали из соседних деревень и поселков. Аншлаг, как и восторг труппы, был полным, а директор только потирал руки, подсчитывая барыши. Грядущая зима виделась сытой, уютной и милой рождественской сказкой…

Осмотревшись по сторонам, разведчики двинулись в сторону города. На окраине, рядом с миниатюрными домиками под коричневой черепицей, поднимался ярко-красный купол цирка.

Когда большая часть пути осталась позади, Дуров произнес: «Простите, коллега» – и надел на Ашта клепаный ошейник с тонким кожаным поводком. Член Верховного Совета перенес унижение стоически.

В цирк они зашли со служебного входа и среди пустых клеток и ящиков с реквизитом проход на манеж нашли не сразу. На арене был только один жонглер, самозабвенно репетировавший номер с булавами, из экономии замененными пустыми бутылками из-под местного портвейна. Увидев Ашта, жонглер слегка удивился, однако, как и все цирковые любой реальности, в грязь лицом не ударил и промолчал, делая вид, что пришедших не замечает в упор. «Может быть, это поклонники»,– с безумной надеждой подумал жонглер.

– Такого видел? – Выступив вперед, Малюта хмуро ткнул большим пальцем правой руки за спину.

– На Дурова похож,– весело скалясь, ответил жонглер, не переставая подбрасывать бутылки.– Был такой великий русский дрессировщик.

– Смешно,– ровным голосом произнес Малюта.– Но я тебя про макаку на поводке спрашиваю.

Ашт злобно прошипел:

– Я уже привык к унижению, но не до такой же степени.

Он начал дергать ошейник, тщетно пытаясь его сорвать. Дуров несколько раз для видимости и порядка хлестнул его свободным концом поводка по спине, но случайно попал по носу. Ашт завопил, и булавы-бутылки, звеня, попадали на опилки манежа.

– Такая же есть в синем вагончике директора. Он с ней не расстается,– сложил на груди руки жонглер.

Он не терял лица, но шутить с бородатым незнакомцем, одетым в длинную серую рясу с остроконечным капюшоном, ему почему-то уже не хотелось. Странная троица повернулась и медленно двинулась на выход – искать синий вагончик.

– Товарищ! – окликнул жонглер уходящих.

Дуров обернулся.

– Передайте Евгенио, товарищ, что он редкая сволочь!

Жонглер продолжил свои упражнения с бутылками, пытаясь припомнить, где он мог видеть последнего из несостоявшихся поклонников.

Директор цирка степенно сидел за столом в своем кабинете на колесах. Он был занят любимым делом: раскладывал деньги по стопкам, соответствующим местным номиналам. Рядом с его койкой стояла клетка с обезьяной.

Мохнатое чудо, приносившее в равной степени и прибыль, и успех, доверить он не мог никому. Клетка была закрыта на большой никелированный замок, специально заказанный у местного слесаря, преданного и неизменного поклонника номера со смышленым приматом, после того как тот раскрыл слесарю глаза на многообразие форм совокупления у амеб.

Дверь без стука резко распахнулась. В вагончик ввалилась пара незнакомцев. Их спутником была обезьяна, как две капли воды похожая на цирковую приму. Директор в испуге глянул на клетку, но его питомец был на месте, и Евгенио облегченно вздохнул.

Успокоился он рано, потому что бородатый мужик, одетый в серую рясу, шагнул к клетке и хмуро потыкал в замок мизинцем. Лямур, сидящий в клетке, приветственно помахал Ашту лапой. Директору стало ясно, что гости пришли именно за золотоносным приматом.

В ответ на приветствие заключенного Ашт показал ему кулак.

– Ключ! – Бородатый протянул мозолистую ладонь. Он был немногословен.

– Какой такой ключ?! Это моя собственность, я заплатил за нее целое состояние,– всполошился Врабий.

– Еще слово лжи… – не меняя выражения лица, заметил Малюта, поигрывая поясом своей рясы,– и ты, скоморох, получишь контрамарку на галерку мира боли. А экскурсоводом там буду я.

Вокруг талии Малюты была обернута пеньковая веревка с увесистыми свинцовыми гирьками-пряжками на перевязанных скифскими узлами концах.

– Обезьянки – мое хобби. У меня им хорошо,– запричитал Врабий и на всякий случай прикрыл рукой темечко.

По рассказам деда, вольнолюбивого виноградаря-молдаванина, он хорошо представлял себе, как румынские паны лупцуют по темечку своих крестьян за своеволие. Впрочем, своего происхождения Евгенио стыдился даже в мыслях.

– Отдайте ключ, пан директор. Вы и не представляете, какое хобби у моего коллеги,– вежливый Дуров кивнул на Малюту.– К счастью для вас, даже не представляете.

– Тоже зверюшек любите? – Директор подобострастно пытался затянуть разговор, надеясь на чудо.

– Нет! Я люблю выжигать.– Малюта осклабился и сделал грузный шаг к столу.

– По деревянным тросточкам? – еще не теряя надежды, уточнил Евгенио.

– По стоеросовым дубинам! – свирепея, заорал Малюта.– Каленым железом! И узоры всегда разные.

– Как занимательно… Всегда мечтал приобщиться, так сказать…– Трясущимися руками директор цирка открыл клетку.

Лямур выскочил из клетки и, виновато опустив голову, подошел к Ашту. Было видно, что свободе он рад, а своему соплеменнику не очень.

Ашт, уже научившийся обращаться с ошейником, торжественно снял его с себя и туго застегнул на соплеменнике. Тот только тяжело, но покорно вздохнул.

Несчастного Врабия постигла иная участь. Найденной в вагоне веревкой Дуров крепко связал ему руки за спиной, к рукам привязал ноги, а конец веревки захлестнул петлей вокруг шеи.

«Лежите спокойно, иначе удавитесь»,– уже проверяя узлы, ласково посоветовал Дуров связанному Евгенио, и компания, оставив директора на диване, гурьбой двинулась на выход.

– Признаюсь, даже не ожидал, Леонид Владимирович,– тихо сказал Малюта, слегка наклонившись к плечу Дурова,– извиняйте уж. От вас, интеллигентов, оказывается, и в полевых условиях тоже прок бывает. Только что ж вы, коллега, так на него взъелись? Что до меня, так я бы постращал, но и отпустил, пожалуй. Но вы!

– Антисанитария в клетках. Животные болеют. Жонглер полуголодный, директор зарплату зажимает. Ворье,– отчеканил Дуров.– Как у нас в цирке при царе-батюшке. Антрепренеры и директора – первое ворье. Это было действительно жестко…

Малюта понимающе кивнул. При его Иоанне антрепренеров было не меньше.

– На кол пробовали? – профессионально и деловито поинтересовался он у Дурова, но, заметив, как из-под пенсне напарника сверкнули возмущенные искорки, только тяжело вздохнул про себя.– Понятно… А ведь этот еще из лучших.

Пробираясь между тяжелыми грузовиками и артистическими вагончиками, они спешили убраться с территории, на которой располагался цирк шапито.

Малюта, достав из-под серой рясы яблоко и связь-блюдце, на ходу запрашивал базу для вызова карусели:

– Груз получен. Все теплые. Забирайте.

Следом за Скуратовым, с непривычки задыхаясь, шел Дуров, а за Дуровым бывший прима местного цирка на поводке в лапах Ашта. Ашт и замыкал колонну, выражая свое неодобрение поведением соплеменника периодическими пинками в его тощий зад. Соплеменник, втянув голову в плечи, даже не оглядывался и только безуспешно пытался прикрыться лапками. Похоже, в отдаленной Лямурии, как и в большинстве цивилизованных реальностей, личные отношения власти и оппозиции строились на завидном взаимопонимании.

– Может, хватит? – неодобрительно оглянулся Дуров.

– Наш великий дрессировщик хочет посоветовать что-то новенькое? – язвительно ответил Ашт.– Ведь это вы, если мне не изменяет память, знаменитый укротитель самых непокорных тигров, львов и коал. Ваши звериные методы, сударь, нам хорошо известны.

– Ошибки молодости. Поверьте, это все в прошлом. Уже через неделю заблуждений я понял, что к каждому нужен свой подход,– с жаром начал оправдываться тотчас вспотевший Дуров, всегда со стыдом вспоминавший свои первые шаги на арене цирка.

– Верю! – проникновенно сказал Ашт.– Я тоже за индивидуальный подход.– И, отставив лапу далеко назад, пнул собрата особенно сильно, норовя попасть туда, где у людей находится копчик. Впереди закружился легкий смерч – карусель прибыла за ними секунда в секунду.

«Куда уехал цирк? Куда ушли слоны?» – печально интересовалась она у безответного серого осеннего неба, пока группа рассаживалась по местам.

Дождь прошел над пустошью, и на окраине маленького румынского городка исчезли следы обутых человеческих ног и легкие отпечатки обезьяньих босых лапок. В целом вторжение прошло практически незаметно для обывателей. Один только граф Дракула с усмешкой махнул им вслед, выглянув из подвала местной забегаловки.

…Кузнецов и Петька были высажены посреди огромного двора, окруженного со всех сторон желтыми и серыми громадами небоскребов. Рядом возвышался штабель стальных контейнеров, на каждом из которых красовалась красная надпись: «Оборудование. Собственность Научно-исследовательского центра природы». Кузнецов по привычке попытался одернуть китель, но, наткнувшись на еще влажную от стирки ткань халата, засунул руки в карманы:

– Поздравляю, Петр Трофимович, мы в Америке. Внутренний двор.

– Эвона! – выдохнул Петька, задрав голову и с восхищением рассматривая многоэтажные коробки корпусов. Потом задумался и лихо запел: «Негр Томми саженного роста…»

– Отставить вокал. Зарубите себе на носу,– оборвал коллегу Кузнецов,– а лучше просто запомните, товарищ Петро ибн Трофим, что в Америке негров больше нет.

Петруха с явным недоверием ухмыльнулся:

– А куда они делись? В Африку уехали?

– Точнее будет сказать – уплыли. Но это вряд ли. Негров больше нет, потому что их и не было. Есть афроамериканцы.

– Из песни слов не выкинешь, Николай Иванович,– возразил Петька, радостно сославшись на народную мудрость.– И наш Максимка , помнится, завсегда негром был.

– Еще как выкинешь, товарищ Филиппов. Вот, к примеру, в одном мультфильме черный кентавр прислуживал за обедом белому человеку-пони. Так эту сценку вырезали. Политкорректность требует,– пояснил Кузнецов и с легкой завистью добавил: – Нам бы таких ребят, как эти цензоры… Мы бы всю Америку в паре реальностей прикрыли и открыли заново.

– Как-как? Поллитр… помполит… полкур… – запнулся Петька, пытаясь выговорить незнакомое слово знакомым языком.

– Политкорректность. Все, гордый сын славян, хватит болтать. Пошли.

Далеко им идти не пришлось. Сразу за контейнерами с оборудованиемобнаружилась лестница, а за ней – стеклянный проем под никелированным козырьком.

Подскочив к дверям, Петька озадаченно, но радостно объявил:

– А и вовсе никаких ручек не видать. Запад – дело тонкое. Рехнулись на экономии, как наш товарищ Хохел.

Открывая проход, стеклянная створка двинулась в сторону. В противоположном направлении шарахнулся Петруха. Кузнецов улыбнулся и спокойно пояснил:

– Обыкновенные фотоэлементы, как на турникетах в метро. Ты в метро-то был? Впрочем, да, не был.

Потом, немного поразмыслив, Николай снял фуражку, зажав ее под мышкой так, чтобы немецкий орел, вышитый на тулье тульскими кружевницами, был не так заметен. И, наклеив на уста гуттаперчевую голливудскую улыбку, первым шагнул внутрь.

За дверью оказался просторный холл. У стены стоял стол, поверхность которого была покрыта множеством кнопок и переключателей. Там же стоял прибор со слабо мерцающим экраном. На стене красовалась надпись: «Пост № 19». Из холла в разные стороны расходились три коридора с множеством однообразных дверей. Слышался шум гудящего лифта и слабые отголоски умирающего настенного фена.

Кузнецов непринужденно и споро зашарил по ящикам брошенного, неохраняемого поста, а Петька остался у стола, завороженно разглядывая мерцающие огоньки. По экрану прошла рябь, и из пластиковой коробки раздался громкий голос: «Хочешь власти? Безграничной? Повелевать всеми?! Всеми! Людишки будут трепетать при твоем имени… Назови имя твое».

Петька судорожно сглотнул и, кивнув, сделал неуверенный шаг к столу. Голос продолжал: «Верь мне! Служи мне! В награду получишь весь мир! Да или нет? Имя!»

Петька кивнул головой еще раз и осипшим от волнения голоском пропищал:

– По рукам. Филиппов Петр Трофимович. Что надо сделать и где расписаться?

Кузнецов, недоуменно глянув на Петьку, на мгновение отвлекся, а потом шепнул себе под аристократический римский нос:«Слаб человек. Ты от него всегда чего-то ждешь, ждешь… Надеешься, веришь. М-да».

За ближайшей дверью раздался шум спускаемой воды. Дверь открылась, и в коридор вышел охранник с квадратной челюстью героя, прикрепленной к физиономии потомственного дауна. На ходу он поправлял широкий черный ремень портупеи с закрепленными на ней дубинкой и никелированными наручниками.

Заметив посторонних – Кузнецов со скучающим видом уже давно изучал настенные комиксы с мерами противопожарной безопасности,– охранник без тени смущения пояснил:

– Понос. Эти желтые мартышки совсем достали своими проклятыми суши. Мало им Хиросимы.

При слове «мартышки» Петька вздрогнул и, сделав над собой немалое усилие, пришел в себя. Кузнецов одобрительно хмыкнул.

– Барахло этот телик, изображения нет, но звук работает,– довольно кивнул Петрухе охранник.– Для настоящего поклонника «Звездных войн» достаточно, верно, брат? – Секьюрити, видимо, принял Петьку за своего люк-френда по секте поклонников известной космической саги.

Неминуемого вопроса Петрухи, а следовательно, провала, Кузнецов ждать не стал. Приоткрыв кожаное портмоне с пришпиленной внутри бляхой «Инспектор ГАИ», он деловито – как своему! – сунул охраннику руку и тихо осведомился:

– Отдел с обезьянами?

– А, так это вы те парни из Пентагона! – слегка оживился секьюрити.– Вас ждали ближе к вечеру.

– Утро вечера мудренее.– К Петрухе неожиданно вовремя вернулся дар речи.

Кузнецов невольно подумал, что если бы Петька всегда изъяснялся исключительно народными поговорками и пословицами, то был бы не столь опасен в своем неуемном юношеском энтузиазме.

– По коридору через холл. Там красный коридор, прямо до упора. Лаборатория доктора Моро по изучению приматов, второй уровень секретности. А вообще-то,– охранник доверительно понизил голос,– все они, яйцеголовые, тут обезьяны.

Довольный своим утонченным американским юмором, земляк Марка Твена оглушительно расхохотался до слез. Кузнецов тотчас присоединился к дружелюбному янки, и добрых пять минут они хохотали вместе.

– А он чего не смеется? – сквозь слезы поинтересовался охранник, кивая на Петьку.

– А он поляк,– хохотнув, нашелся Кузнецов.

– Славяне те же обезьяны,– интимно шепнул охранник Николаю и, утирая глаза, зашелся в новом приступе смеха.

А когда проклинающий свою тупость Петруха, чтобы окончательно не приняли за идиота, начал искательно улыбаться, секьюрити окончательно повалился на стол и задрыгал ногами.

Оставлять его в таком состоянии было опасно, но Николай и Петруха очень спешили и, прощально проржав, Николай углубился в коридор. Петруха, подобострастно хихикая, последовал за ним, а охранник, вволю насмеявшись, немедленно прильнул к телевизору.

Документов у Петрухи он не спросил. Видимо, выказывать профессиональное недоверие к фанам «Звездных войн» тут было не принято. Сыграл свою роль к тому же и тот факт, что в холл они – что было очевидно даже для янки – вошли из внутреннего двора.

Коридор почти не петлял. Только один раз он повернул под прямым углом в сторону и вывел в просторный зал. Несколько раз им навстречу попадались озабоченные сотрудники центра, одетые в белые или светло-зеленые халаты. Внимания на них никто не обращал, и Кузнецов еще раз мысленно оценил рекомендованную всезнающим Хохелом маскировку.

Итак, коридор закончился вторым холлом, где телевизор у местного охранника не только говорил, но и показывал. Видимо, именно поэтому Николаю с Петрухой представитель местной службы безопасности даже не кивнул.

Красный коридор, а точнее, коридор с синтетической красной ковровой дорожкой, в конце концов уперся в дверь из толстого белесого стекла, обрамленного черной каймой прочной резины. Справа у двери висел пластиковый треугольник – черный силуэт обезьяны на красном фоне. Никаких раздвижных фокусов не обнаружилось. Кузнецов слегка толкнул дверь, и та, повернувшись вдоль невидимой оси у левого края, открыла долгожданный проход в лабораторию.

– Нам сюда,– подтолкнул Кузнецов оробевшего Петруху.– Не робейте, Петр Трофимович. Смерти нет!

В помещении лаборатории было явно теплее, чем в здании. Везде стояли клетки, некоторые смело можно было назвать настоящими вольерами.

В вольерах и клетках рождались, прыгали и умирали обезьяны самых разных размеров и видов: от маленького капуцина размером с ладонь ребенка до огромной черной гориллы, меланхолично ловившей блох у себя в шерсти. В лаборатории стоял тяжелый животный запах. Ряды зарешеченных камер уходили в глубь помещения, которое казалось бесконечным.

Недалеко от входа стояла медицинская каталка и два хромированных стола с аккуратно разложенными на них хирургическими инструментами: скальпелями, зажимами, какими-то пилами и прочей атрибутикой, название которой было известно только посвященным.

На каталке бесформенной грудой лежало нечто, полностью укрытое белой простыней. В нескольких местах на простыне, однако, проступали красные пятна. Ближе всех к каталке стояла клетка с двумя зелеными от ужаса мартышками, которые, обнявшись, молча забились в дальний угол. Та, что поменьше, пыталась спрятаться за ту, что побольше. Большая не возражала.

Растроганный до глубины сердца Петька подошел к клетке и, охваченныйвнезапным приступом животнолюбия, решил вернуть братьям меньшим веру в свои личные идеалы доброты и человечности.

Сначала Петруха строил веселые гримасы, потом начал азартно агукать и, в конце концов, просунул правую руку между прутьев.

Зачем он это сделал, Петруха так и не смог потом объяснить даже Скуратову. Работа его мозга осталась загадкой и для Дурова с его колоссальным опытом психолога, дрессировщика и ветеринара.

Лично Феликс Эдмундович трижды вызывал к себе Петруху, поил чаем с сухарями и вежливо расспрашивал о плохой наследственности. Петька чай пил, сухарики грыз, о реальности отзывался здраво, но на вопрос: «Ну а руку-то, батенька вы мой, зачем протянули?» – жалобно моргал васильковыми глазами и, в конце концов, уходил.

Командир же, прочитав рапорт Малюты, резко озаботился своим душевным спокойствием и обсуждать эту тему с кем-либо, а тем более с Петрухой, отказался наотрез.

Что уж говорить о Кузнецове, который лично наблюдал все происходящее.Позже Николай признался, что поступок Петрухи впервые в жизни заставил его усомниться в высшем предназначении человека. «Он подарил мне глубокое и полное понимание эстетики невозможного»,– печально заверил Кузнецов тем же вечером Илью, и с тех пор стал с Филипповым особенно предупредительным и внимательным. А, разминувшись при встрече, неизменно оглядывался, останавливался и долго курил, провожая его прищуренным задумчивым взглядом.

Дальнейшие события в лаборатории доктора Моро показывают, что у Николая были на то вполне веские основания.

Петрухины ужимки и прыжки обезьяны, скрипя зубами, как-то терпели. Но, увидев тянущуюся к ним руку с хищно растопыренными указательным и средним пальцами, ситуацию они оценили вполне адекватно. Старшая обезьяна бросилась вперед и всей своей хищно разинутой пастью вцепилась в тонкое Петькино запястье. Незаслуженное заключение в клетке расшатывает нервы у всех, даже у обезьян.

Девяносто девять человек из ста в подобной ситуации, вытащив руку, отпрянули бы от клетки инстинктивно. Еще один из сотни сделал бы это вполне сознательно.

Петруха оказался сто первым. Он сдержанно заорал и торопливо просунул в клетку другую руку, на этот раз уже левую. Цели стажера были просты и ясны как день: оторвать мохнатого мучителя, вцепившегося в него мертвой хваткой МВФ .

Вполне возможно, что этот неожиданный план в конце концов и сработал бы, но тут на помощь товарке подоспела вторая мартышка, один в один повторившая действия первой. Похоже, что игра «оторви человеку кисть» среди обитателей лаборатории была очень популярна. Столкнувшись с превосходящими силами противника, Петька не растерялся. Следующий ход был за ним, и сделал он его обдуманно.

Петруха, продолжая орать уже во весь голос, подхватил с пола из-под носа обозленных мартышек дочиста вылизанные ими круглые никелированные миски и стал истошно стучать одной о другую, очевидно рассчитывая нанести противнику серьезный акустический удар.

Кузнецов схватился сначала за уши, а потом и за виски. Затем медленно и с достоинством руки опустил, устало прислонился к стене и обреченно стал ждать развития событий.

События ждать себя не заставили. Мартышки, в отличие от Петрухи, оказались приматами вполне нормальными. Оторопев, они инстинктивно отпрянули и разбежались по углам, подальше от решетки.

Торжествующий Петруха с ехидным «врешь, не возьмешь» мисок из руки не выпустил, но наконец-то подался назад.

Многоразовая посуда сквозь частую решетку, естественно, не прошла. Товарищ Филиппов ошалело повторил свою попытку еще дважды, прежде чем недоуменно переглянувшиеся обезьянки верно оценили уровень интеллекта агрессора.

Оценив, медлить они не стали. Разинув пасти, усеянные мелкими зубенками, они с истошным воплем самураев бросились в контратаку.

– Брось миски или разверни ребром. Брось или разверни, брось, ну пожалуйста, брось или разверни,– помертвевшими губами еле слышно умолял Кузнецов Петруху, даже не делая попытки оторваться от стены. Непонятная и ранее неизвестная слабость в коленях так и не отпускала.

Несчастный Петруха безумным взглядом и дикими воплями безуспешно призывал товарища на помощь. Он опять предпринял попытку отпугнуть обезьян стуком, но мартышки на этот раз не повели и ухом. Если первоначально они вступили в бой, в трагическом исходе которого для себя не сомневались, то теперь поняли, что у них есть вполне приличные шансы.

Заключительный и также обреченный на провал тактический ход Петрухи был прологом к полной капитуляции. Отчаявшийся безумец попытался отпугнуть мартышек, в последних конвульсиях неукротимо колотясь головой о решетку. Петруха, что, безусловно, делает ему честь, решил умереть, но не сдаться.

Николай все-таки пришел в себя и, ругаясь, бросился на помощь, но его опередили. Из-за ближайшей внутренней двери к клетке подскочил мужчина в белом халате. Не останавливаясь, он на ходу достал из кармана короткий щуп и, подскочив к клетке, ткнул им ближайшую мартышку. Потом раздался повторный треск электрического разряда, и над всполошившимися вольерами поплыл запах паленой шерсти.

Электрошок подействовал безотказно. Громко визжа, обезьяны отлетели в сторону. Аккуратно освободив руки Петрухи от мисок и усадив несчастного на пол, незнакомец спрятал электрошок в карман и нравоучительно заметил:

– Не стоит верить Дарвину и «Вашингтон пост», что обезьяны так уж близки человеку. Большинство из них, в отличие от нас, хищники злобные. Задняя стенка их клыка как лезвие скальпеля. Даже если осторожно провести по клыку, легко заработать весьма глубокий порез. Лично мне обезьяны разодрали на руке мышцу, а моей ассистентке Маргарет прокусили насквозь ягодицу.

При этих словах он кивком указал на миловидную женщину в очках и халате, застегнутом не на те пуговицы. Маргарет торопливо поправила прическу и сдержанно наклонила голову в выжидательном приветствии.

– Извините, но что вы здесь делаете?

Петька не ответил, то ли делая вид, то ли действительно разглядывая искусанные руки.

– Мы из Пентагона, с инспекцией. Вы – доктор Моро? – поинтересовался Кузнецов, со злостью и сочувствием одновременно испепеляя взглядом Петруху.

– Ес, оф кос… – небрежно подтвердил Петрухин спаситель.– Письменный отчет о возможностях использования высших приматов в проекте «Иранову – ураново» у меня готов. А практический опыт имплантации соответствующих электродов в мозг мы вам еще продемонстрируем. Последние опыты с лесными бананобеями очень обнадеживают. В тестах они показали лучшие результаты среди всех видов обезьян. Если бы я не был ученым, то мог бы, пожалуй, решить, что их разум не уступает нашему.

– Разуму некоторых точно не уступает,– охотно согласился Кузнецов, оглядываясь на Петруху.– Но что, собственно, сенсационного в вашем открытии?

– Суть эксперимента – вживленные электроды, которые отвечают за сокращение мышц при движении обезьяньих лап. Приматами уже освоена передача команд двум парам закрепленных на теле механических рук. Феноменально, но факт – нашим подопечным потребовалось не более получаса, чтобы сопоставить особенности движения своих новых конечностей и собственные двигательные импульсы. Теперь они владеют искусственными руками не хуже чем настоящими. Абсолютно ясно, что обезьяны воспринимают наши механические манипуляторы не как замену собственным конечностям, но как дополнение, которым могут орудовать одновременно со своими настоящими лапами.

– Манипуляторы, естественно, японские? – печально поинтересовался Кузнецов.

– Они значительно лучше наших.– Профессор комплексами на почве лжепатриотизма не страдал, а потому без заминки продолжил: – Мозг животных продемонстрировал замечательный потенциал к усвоению новых возможностей. Мартышек научили играть в простенькую видеоигру-стрелялку «Лучший красный – мертвый красный», управляемую несколькими джойстиками. Каждый джойстик – это свой вид оружия. Успех полный.

– Ничего себе исследование природы! Да зачем все это? – возмущенно прервал ученого Петруха, искусанные руки которого уже были искусно перебинтованы ассистенткой, строящей теперь прелестные близорукие глазки своему новому пациенту.– Вы им еще гранаты к хвостам привяжите. Как возможность избежать позорного плена.

Моро покровительственно глянул на Петруху.

– Для гранат есть место понадежнее. А на хвосте я планирую закрепить боевое жало. А-ля скорпион. Что же касается сугубо практической стороны вопроса, то ответ очевиден. Мы получаем идеального солдата для ведения боевых действий в джунглях. Остальное– в рабочем порядке. Вы, кажется, направлены забрать на полигон наших бананобеев? – недовольно нахмурившись, спросил Моро, поворачиваясь к Николаю.

– Ес, оф кос… – выпятив челюсть и едва не прикусив язык, надменно подтвердил Кузнецов.– А что это тут на каталке? Под простынкой.

– Не все операции по имплантации проходят успешно. У этого павиана оказалось слабое сердце,– пренебрежительно махнул рукой Моро.– Давайте ваши сопроводительные документы.

– Не могу,– весело подмигнув Петрухе, добродушно развел руками Кузнецов и, сделав несколько шагов вбок, предусмотрительно загородил выход из лаборатории.– Потерял. Но завтра будут, папой клянусь.

– После испытаний доставим ваших солдатиков в целости и сохранности. А заодно и документы привезем,– вставил свои пять копеек Петька.

– Военные еще нигде, никогда и ничего не возвращали в целости,– резонно возразил Моро.– Прошу вас, кстати, предъявить личные документы и жетоны.

– Именем Добра и Света…– гнусаво завыл Петька.

– Петруха, без пафоса! Нам нужны лямурийцы. То есть, пардон, ваши горные бананобеи,– поправился Кузнецов, вежливо поклонившись в сторону Моро.– В противном случае я осуществлю мечту своей юности.

– Интересно, о чем может мечтать тупой солдафон? – злобно прошипел местный завлаб, уже не скрывая своей неприязни к армейской действительности.

Кузнецов оставался спокоен:

– Я сделаю вам предложение, от которого вы не откажетесь. Мне, представьте, давно не дают покоя лавры военного хирурга Пирогова. Провести трепанацию черепа в полевых условиях штык-ножом и без наркоза – это, знаете, что-то… Меня, во всяком случае, всегда впечатляло. Вы, кстати, знакомы с боевым опытом Пирогова?

– Славянская дикость! Идите во второй сектор. Мы их там содержим,– тут же пояснила ассистентка, стрельнув влюбленными глазами в унылого Петруху и придерживая его за халат.

Доктор злобно зыркнул на любвеобильную ассистентку, но благоразумно промолчал. К тому же боевой опыт русской хирургии примерять на себя ему не хотелось.

Несмотря на желание остаться с Петькой наедине, Маргарет была вынуждена последовать за настырными гостями из Пентагона.

Лямуры содержались в вольере, достаточно просторном и светлом. Головы у них были забинтованы, а натруженные лапки смазаны вонючей болеутоляющей мазью. Лямуры были заняты: они тщательно выкладывали из разноцветных стеклышек изящную мозаику. В пестрой картинке можно было различить, как шестирукие хвостатые существа разрывают на части фигурку человека в белой одежде.

– Открывайте,– коротко посоветовал Кузнецов.

Моро вовремя вспомнил, что успел застраховать приматов на вполне приличную сумму, и теперь без лишних возражений достал связку ключей на цепочке. Отыскав подходящий, он открыл дверцу вольера и даже вяло улыбнулся Кузнецову.

– С вещами на выход,– поторопил лямуров Николай. Петька неожиданно благоразумно спрятался за его спиной.

Лямуры, бряцая и позвякивая закрепленными на них манипуляторами, торопливо выбрались наружу.

Минуя замешкавшегося Моро, один из его недавних пациентов внезапно запустил железную змейку манипулятора в карман халата доктора и ловко вытащил электрошок. Было очевидно, что лямуру прибор знаком достаточно хорошо.

Моро непроизвольно дернулся и рефлексивно потянулся к лямурийцу за шокером.

– Руки прочь от ценного меха,– встрепенулся бдительный Петька, попутно отмахиваясь от Маргарет, запустившей руку под его халат.– А теперь оба в клетку. И без глупостей.

Тем временем Николай пытался ввести освобожденных приматов в курс дела.

– Ашт требует теперь вашей выдачи,– грустно заметил Кузнецов, обращаясь к лямурам, которые все еще с опаской разглядывали своего спасителя.

Усилия местных ученых не пропали втуне: вера в человечество у лямурийцев была утеряна напрочь. Кузнецов тем временем продолжал:

– Сожалею, но даже формально ваше нахождение в данной реальности незаконно. Примите мои извинения за действия этих вивисекторов. Они не первые и не последние. И… Словом, нам пора.

Лямур, у которого в лапе был зажат электрошок, задумчиво разглядывал прибор и нажимал на кнопку. Между контактами проскакивала и гасла мощная искра разряда. Электрическая дуга изгибалась и трещала, как рассерженная гремучая змея. Лямурийцы переглянулись. На их обычно ничего не выражающих мордах промелькнуло страшное подобие улыбки.

И тут лямур с шокером одним прыжком подскочил к вольеру и, прижав контакты к железному полу, нажал кнопку разряда. Раздался треск электросварки. Моро и Маргарет «колбасило» не по-детски. Доктор ходил ходуном и махал руками. Ассистентка часто и мелко кивала головой, как будто с кем-то соглашалась. А рот ее был растянут в широкой улыбке, как будто бы этот «кто-то» ее сильно веселил.

– Сразу видно – тоже ученые. Хоть и мартышки,– умилился Петруха, который с должным уважением относился к науке во всех ее теоретических и прикладных проявлениях.

Двинулись к выходу. Николай и Петруха шли неспешно, но уверенно. Так честно отработавшие часть дня ученые идут на заслуженный ленч. Лямуры, в отличие от них, то забегали вперед, то слегка отставали. По дороге они решительно распахивали клетки и вольеры. Через минуту лаборатория напоминала муравейник, в который воткнули горящую сосновую ветку. Муравьи, правда, были с шерстью, клыками и хвостами.

Возникшим бедламом лямуры руководили довольно умело. Издавая пугающие звуки и повизгивая, они направляли рычащий поток на выход.

У холла Кузнецов с Петькой предусмотрительно прижались к пластиковой стенке. Мимо них проносились человекоподобные всех видов, расцветок и размеров. Проковыляли, опираясь на передние лапы, гориллы, за ними на сером гамадриле промчались капуцины. Дальше все сливалось в сплошной живой поток. Колонну приматов замыкал почему-то медвежонок коала, который, с интересом глянув на двух лямуров, лихо показал им большой палец правой лапы и тут же на ходу задремал.

Обезьяны не просто вырвались на свободу. Прежде чем выскочить в коридор, они похватали с хромированных столов хирургические инструменты. Так, какой-то павиан с забинтованным хвостом, прежде чем устремиться к выходу, секунд семь задумчиво вертел в лапах длинный скальпель. Кузнецов мог даже поклясться, что, покидая лабораторию, этот павиан криво улыбнулся.

Вся эта орава, размахивающая устрашающего вида никелем и сталью, победно ворвалась в зал, из которого тотчас раздались пронзительные визги и крики. На этот раз уже человеческие.

– Мне неприятно отвлекать вас от ваших личных дел,– вежливо обратился Кузнецов к лямуру,– но нам следует поторопиться. Скоро сюда стянут всех свободных охранников.

Петруха задрал полу халата, вытащил из просторного кармана галифе связь-блюдце и, уткнувшись в него, тихо забубнил.

В холле никого уже не было. Волосатая орда, разделившись на три группы, разбежалась по коридорам, устроив в них импровизированную корриду. Дети джунглей оттягивались на славу. Меньшие братья долги старшеньким возвращали с немыслимыми в цивилизованном обществе процентами.

Литературное наследие Экзюпери вряд ли входило в образовательный ценз сотрудников института, воспитанных на комиксах. В противном случае они бы знали, что приличный человек всегда в ответе за тех, кого приручил. Даже если приручил случайно и без согласия прирученного.

На полу холла валялись секретные документы, опрокинутые стаканчики кофе, пакеты с попкорном и картошкой фри, женская туфля со сломанным каблуком, противогаз, визитные карточки, халаты, а также масса других, как выяснилось, не так уж и нужных бегущему человеку предметов.

Босые лямуры старались не пораниться и далеко обходили обломки вражьего быта. Кузнецов и Петька решительно давили рухнувший старый мир военными подошвами. Их триумфальное отступление, которому мог бы позавидовать даже Спартак, проходило слаженно. Никто не мешал. Выбранный ими коридор был пуст, поскольку недавние пациенты Центра природы не были лишены благодарности к своим спасителям.

Крики и шум были уже еле слышными, когда неожиданно громко заревела сирена общей тревоги. Еще несколько десятков метров, и они выскочили в уже знакомый холл с постом охраны № 19.

За столом сидел другой охранник. В такой же форме и амуниции, только смуглолицый и в большом синем тюрбане на голове. Он судорожно жал двумя руками на кнопки пульта, одновременно пытаясь связаться с кем-то по рации. Испуганно переведя взгляд с людей на огромных шестируких лямуров, охранник резво рухнул на колени и, сложив перед грудью ладони лодочкой, воскликнул:

– Так вот ты какой, дедушка Шива! Прости недостойного, но я и запамятовал, что у тебя есть братья-близнецы.

Охранник лбом уткнулся в пол и, благоговейно прикрыв глаза, замер.

Не обращая на него внимания, эвакуационная команда подлетела к двери, но знакомая створка перед ними в сторону не отошла.

– Двери заблокированы,– не открывая глаз и не поднимая головы от пола, прокомментировал неприятную неожиданность охранник-индус.

– Открыть! – рявкнул Кузнецов, срывая ненавистный халат.– Нам некогда!

– Да,– бодро поддержал его Петруха.– Немедленно открыть! Мы на концерт опаздываем.

За стеклом уже метался по двору вихрь карусели. В глубине коридора слышался топот подкованных ботинок и лязг оружия. Охрана опомнилась и спешила перекрыть все выходы.

– Не могу открыть. Уволят, а у меня шестеро детей. Чем кормить буду? – резонно возразил охранник. От пола отрываться он не спешил.

– Открывай, парень. Детей шесть, а жизнь одна!

– Не говорите за других! – философски заметил многодетный индус.

Топот приближался.

Лямур с седыми волосками на груди подошел к столу, обхватил его четырьмя манипуляторами механических рук и рывком поднял над головой. Потом он с видимой натугой отвел руки немного в сторону и назад и бросил стол в дверной проем. Массивные створки не выдержали и рассыпались стеклянным дождем. Осколки еще прыгали по полу, а троица – двое людей и исключительно крупный лямур – уже сбегали по ступенькам, торопясь к карусели. Сообразительный лямуриец с седыми волосками замешкался: ему в ногу мертвой хваткой вцепился и завывал во весь голос охранник: «Благослови меня, шестирукий владыка. Возложи все длани свои на меня, недостойного!» Раздался знакомый треск точечной электросварки, и просьбы тотчас оборвались. Благословение было дано.

Теперь, обгоняя друг друга, беглецы неслись к карусели уже вчетвером. Желанный транспорт, предусмотрительно не останавливаясь, расположился в самом центре двора, но беглецам пришлось еще обогнуть группу военных во главе с четырехзвездным генералом. По всей видимости, это и была комиссия из Пентагона, с которой они так удачно разминулись. Кузнецов рефлекторно приложил руку к фуражке: генерал везде генерал. Группа офицеров браво козырнула в ответ и уверенно проследовала дальше.

Лямурам заскочить на вращающуюся карусель труда не составило. Кузнецов особых затруднений тоже не испытал, а вот Петьку им пришлось затаскивать, ухватив за ворот в добрый десяток рук, лап и манипуляторов.

«Он у меня жить на спортплощадке будет, а нормы ГТО к концу стажировки сдаст»,– мстительно подумал Кузнецов, рухнув в расписные деревянные сани.

Карусель под задорное есенинское «Я московский озорной гуляка» ускорила вращение. Пропали набегающие охранники, пропали штабеля ящиков с аппаратурой, смазались и пропали в мелькающей пелене серые громады корпусов института. Пропало все.

«Каждому здесь кобелю на шею я готов отдать свой лучший галстук»,– донесся откуда-то сверху голос певца, весьма отдаленно, но все-таки похожий на голос Петрухи.

Жаловаться на свое место высадки Леве и Батыру было бы просто грешно.

Товарищи неторопливо спустились с карусели в безлюдном чистеньком дворе небольшого белого, начисто выжженного солнцем приморского городка солнечной Абхазии.

Ах Абхазия, Абхазия! Земля гостеприимных, терпеливых пахарей, добрых, но гордых людей, ароматного вина и сочных мандаринов. Во всех известных нам реальностях Абхазия всегда остается самой собой. Ведь даже и нечисть здешняя настолько прокалена знойным абхазским солнцем, что ждать от нее серьезной гадости бесполезно: законы гостеприимства стоят выше прочих интересов.

Итак, друзья десантировались на милый безлюдный дворик. Между домами были натянуты веревки, на которых сушилось детское белье. А единственным свидетелем появления из внезапно возникшего вихря двух необычно одетых мужчин стал большой дворовый кот.

Котяра черно-белого колера с пятном-бабочкой на шее ленивым взглядом проводил визитеров до самой арки выхода из двора. Он не сделал даже малейшей попытки подойти или хотя бы мурлыкнуть. Размеренность, философский взгляд на жизнь и чувство причастности к вечности органически присущи всем обитателям приморских городков этой светлой земли от рождения и до смерти. Впрочем, не Кузнецов ли любил повторять Петрухе, что смерти нет?

Выйдя из-под арки, Лева решительно заправил выбившуюся из бриджей тельняшку, принюхался, неопределенно махнул рукой и авторитетно заявил: «Море там!» Батыр лениво зевнул и двинулся за коллегой по узкой улочке. Теплый ветерок легко дул им в спины, то ли одобряя сделанный выбор, то ли предостерегая.

Улица петляла мимо двух– и трехэтажных домиков старой постройки. Стены были выбелены известкой, прохожих навстречу попадалось мало. Некоторые приветливо здоровались. За очередным поворотом где-то вдали между домами мелькнуло что-то голубое и ласковое. Лева торжествующе развел руки в стороны, словно пытался обнять грядущую морскую даль, и торжествующе заявил:

– Я море за версту чую! Скоро на набережную выйдем.

Он подтянулся, довольно потер руки и бодро зашагал вперед.

Батыр молчал. По его мнению, в приморском городе все дороги должны вести к морю. Или от моря. Короче, пятьдесят на пятьдесят, как в той героической киноленте.

Два часа сорок три с половиной минуты спустя они все еще продолжали идти. Если быть абсолютно точными – идти продолжал Лева, а потный и злой Батыр сидел на обочине поселковой дороги и злобно ругался на языке великих предков своего жуза.

Мокрый от жары Задов обернулся к беку и умоляюще просипел пересохшим голосом:

– Батыр, заклинаю тебя молоком степной кобылицы, еще парочка километров. Нюхом чую – море за теми горами.

Батыр зашарил руками по горячему асфальту в поисках подходящего булыжника, но не нашел, поэтому тяжело вздохнул, молча поднялся, перешел дорогу и тут же поймал попутный грузовичок, на бортах которого чьей-то твердой рукой было написано «Свободу Абхазии!»

– К морю, на набережную! – решительно скомандовал бек, вальяжно разваливаясь на кожаном сиденье и ни секунду не сомневаясь, что выбранное им направление единственно верное.– Двойной тариф!

– Зачем обижаешь, дарагой! Так езжай. Турыст, да? – Грузовичок обдал опоздавшего Задова облачком пыли и умчался.

Еще час спустя Задов обнаружил бека на набережной за столиком уютного летнего кафе в окружении двух местных стариков. Компания кушала шашлык и степенно обсуждала достоинства местной и степной кухни. Недостатков, как догадался Лева, обе кулинарные школы были лишены по определению. На столе стояло вино и бутылка «Смирновской».

Задов осуждающе глянул на захмелевшего бека, рухнул на свободный стул и хрипло потребовал боржоми. Старики глянули на Леву как на врага абхазского народа и, покивав беку, распрощались.

Утолив за неимением боржоми жажду местным прохладным вином, Лева повеселел. Рядом шумело вечернее море. Волны разбивались о галечный пляж, стараясь дотянуться резвыми белыми языками пены до каменных плит набережной.

Лева достал из кармана бриджей фотографию, посмотрел на нее и подумал вслух:

– Налево пойдешь – без портов останешься, направо – голову сложишь. Вопрос – куда идти?

– Может, прямо? – нерешительно предложил Батыр, чувствуя перед Левой хотя и очень легкую, но все же вину за бегство и оставление товарища на дороге. Русские присказки он знал неважно, а Левины слова частенько принимал всерьез, особенно если тот говорил сам с собой.

– Если прямо, ты утонешь, адмирал. А мне берег турецкий не нужен.

Они присели на парапет набережной, протянули руки и стали разглядывать отдыхающих. Толпа загорелых до черноты или чуть-чуть тронутым солнцем курортников размеренно фланировала по набережной, наслаждаясь беззаботным и бездумным отдыхом. Милостыню подавали им плохо, и в основном Леве, потому что жирный бек на оборванца похож не был, да и Левину легенду в глубине души считал полным идиотизмом.

Сидеть на теплых, нагретых солнцем плитах было приятно. Напарники умиротворенно, но внимательно разглядывали людей, стараясь найти среди них фотографа и его живые декорации. Прошел час. Пока им удалось собрать лишь горстку мелочи и присмотреть с полдюжины субъектов с висящими на груди фотоаппаратами и видеокамерами. Но ни один из них под описание не подходил.

Настроение начинало серьезно портиться, когда внимание их привлек вихрастый малыш, повисший на руке молодой мамы – явно не местной худенькой блондинки с отчаявшимся взглядом и авоськой, полной мандаринов. Хорошо поставленным голосом малыш упрямо и, судя по поведению мамаши, очень давно канючил:

– Ма-а, купи домой обезьянку… Купи-купи-купи-купи! Ну ма-а!

– Никаких обезьян,– устало отвечала мать, буксируя за собой упирающегося сына.– Мне тебя с твоим отцом хватает. Обойдешься фотографией. И так уже не дом у нас, а зоопарк. Осталось табличку на дверь повесить.

– За-а мной! – бодро протянул Лева и двинулся в сторону, откуда появились мать и юный натуралист.– Он рядом, спинным мозгом чую!

– У меня тоже волосы на спине зашевелились,– вяло отозвался Батыр и поплелся вслед за ним.

Идти за Левой было удобно. Широкими, обтянутыми тельняшкой плечами он рассекал толпу, как ледокол – весенний припай. Гомонящая людская масса легко и дружелюбно расступалась перед улыбчивым Задовым.

Там, где с набережной уходил вниз выложенный неровным камнем спуск на пляж, и обосновался разыскиваемый ими фотограф. Под низкой пальмой стоял столик из белого пластика. Рядом – пара таких же пластиковых стульев. Чуть поодаль расположилась тренога с фотоаппаратом.

На столе неподвижно лежал маленький крокодильчик, пасть которого была завязана прочным кожаным ремешком. Рептилия лежала неподвижно. Если бы глаза ее время от времени не моргали, можно было бы подумать, что это чучело. Глазки у зеленой твари оказались злые, и смотрела она внимательно и нехорошо, словно прикидывая минимум необходимых действий, когда челюсти вдруг освободятся. Из левого глаза у крокодильчика сочилась маленькая слезинка.

На одном из стульев сидел человек, увешанный фотоаппаратами. Короткая майка обтягивала объемистое брюшко. Был фотограф безнадежно лыс, но отсутствие волос на голове успешно компенсировалось густой растительностью на руках. В районе плеч волосы свивались в настоящие шерстяные эполеты. Фотограф напоминал пирата, списанного на берег за профнепригодность.

За одну из ножек его стула был привязан поводок, застегнутый на шее у маленького тигренка. Тигренок лежал в тени пальмы и печально грыз желтый теннисный мячик. На другом стуле сидел, поджав под себя ноги, лямуриец собственной персоной.

Несмотря на жару, на голове у него красовалась каракулевая папаха. Талия была туго перетянута черным ремнем с серебряными накладками и длинным кинжалом в ножнах. Жара лямура не смущала. Он просто сидел и, не обращая ни на кого внимания, любовно поглаживал рукоять клинка.

Задов с Батыром остановились напротив стола. Лева задумчиво уставился на фотографа. Батыр разглядывал крокодильчика.

Лева любил действовать кавалерийским наскоком. Принцип «ввяжемся в бой, а там разберемся» он исповедовал истово. Однако сейчас никакого подходящего повода ввязаться в бой он, как назло, не находил. Мысли носились где-то над морем, наперегонки с чайками, поэтому Лева продолжал свой гипноз, но фотограф расценил это по-своему.

– Желаете сфотографироваться на память? – предложил он, легко поднявшись со стула.– С кем будет угодно? Выбор на любой вкус.

Фотограф широким жестом обвел своих питомцев.

– Желаю! Вот с этим обезьянышем,– грубо сказал Лева, неинтеллигентно ткнув пальцем в лямура.

Лямуриец рукоятку кинжала поглаживать перестал, но судорожно сжал ее своей когтистой серой лапкой. Из-под надвинутой на глаза папахи он уставился на стоящего перед ним курортника в тельняшке и широких штанах. Глаза у лямура стали как у крокодильчика.

– Э-э-э, нэ гавары так! Нэ абижай его, он все панымает. Он мине, панымаешь, как брат,– сказал фотограф, тотчас согнав с лица улыбку.

– Не брат он тебе,– сказал Батыр, все так же не отрывая взгляда от крокодила, который пустил уже третью слезу подряд.– Нет у него родственников-преступников.

– Какой такой преступник! Зачем обидные слова гаварыш, дарагой? – заклекотал фотограф, давясь слюной от обиды.

– Уссурийский тигр и твой так называемый брат – животные редкие, в Красную книгу занесены,– сурово произнес Батыр и, покопавшись в карманах, достал и протянул маленькое зеленое удостоверение юного натуралиста, выписанное ему в поселковой средней школе №1 железнодорожной станции Сары-Шаган Джезказганской области.

Удостоверение было выписано на казахском языке много лет назад, но фотография юного пухленького Батырки была вполне узнаваема.

– От двух до шести лет, с полной конфискацией,– радостно поддержал товарища Лева.– Да и то по минимуму дадут, если судье понравишься. Но тебе это не грозит.

– Милицию вызову,– неуверенно пообещал фотограф.– Рэкетыры, да?

– Вызывать он собрался! Ты что, медиум? Знал я одного медиума в Одессе,– без перехода ударился в воспоминания Лева, присаживаясь на свободный стул.– Так тот, стало быть, вызывал как-то дух государя-императора. Но, рисуя пентаграмму, перепутал цветные мелки, и в дверь ворвались бесы в кожаных тужурках. Уволокли они его с собой и уже в ЧК популярно этому дальтонику объяснили железным табуретом, что бывает за ложный вызов. С тех пор на дом он вызывал только врача.

– Давай вызывай! Заодно и протокол составим,– равнодушно подтвердил Батыр. Он снова внимательно изучал крокодильчика, внезапно потеряв интерес к своему собеседнику.

– Какая милиция! Совсем шюток нэ панымаэшь, да? Давай пагаварым, шашлык-машлык, хачапури поедим, домашнее вино попьем, зелень-мелень похрустим. Заодно познакомимся, миня зовут Анзор,– на одном дыхании выпалил фотограф и прижал волосатую руку к сердцу.

– Уполномоченный Задов, мой коллега – товарищ Батырбек,– отрекомендовался Лева и, подумав, добавил: – Можно и без шуток. Не возражаю.

Анзор притащил из ближайшего кафе еще один стул и стряхнул со стола крокодильчика, который по-прежнему плакал. Через пару минут перед уполномоченными появилось большое блюдо, на котором возвышалась гора сочных кусков шашлыка. Рядом Анзор поставил тарелку с зеленью, помидорами и хлебом. В центре стола появились две бутылки. Одна была с чачей, другая – с темно-красным вином. Рядом примостились миски с аджикой и соусом.

– Стаканы не забудь,– сказал Лева.

– Ни в коем случае,– пробормотал фотограф.

Анзор взял бутылку с чачей и уточнил:

– Чача домашняя, можно разливать?

– Домашняя!? Можно,– утвердил Лева.

Лямуру тоже налили. Но вина. Выпив по стакану, они принялись за шашлык. Один лишь лямур закусывал вино зеленью. Кинзу он ловко скручивал в пучок и отправлял в пасть.

– Он у меня вегетарианец, но вино уважает,– покровительственно заметил Анзор и добавил: – Между первой и второй должна быть еще одна!

– Вестимо,– туманно отозвался Лева. Они выпили еще по стакану, потом повторили, а потом добавили.

Контакт налаживался. Так, во всяком случае, полагал Анзор, лихорадочно отыскивая выход из неприятной ситуации. Бутылка вот-вот обещала показать дно. Однако уполномоченные пили много, но хмелеть, похоже, не собирались. На длинные красивые и витиеватые тосты Анзора они реагировали вяло, только кивали и подставляли стаканы.

– Может, договоримся? – набравшись храбрости, робко предложил фотограф, умоляюще глядя на Задова. Право Левиного старшинства и авторитета он принял безоговорочно.

– При исполнении! – оборвал его Задов и провел по боку, где он привык носить браунинг в кобуре. Но ничего не обнаружил.

– Не зарывайся! Это открытая реальность,– непонятно для Анзора осадил Леву Батыр.

– А сфотографироваться надо! – без всякого перехода успокоился Лева и неопределенно помахал рукой в воздухе.

– Зачем? – удивился батыр.

– Отошлю фото дяде Ашту. Пусть полюбуется на племянничка,– ответил Лева и захохотал.

Лямур-вегетарианец, глушивший вино стакан за стаканом, резко дернулся и облился от папахи до кинжала.

– Не нервничай! – сочувственно обратился Батыр к лямуру.– Ваш Ашт собрал уже всех. Тебя не хватает. Домой пора, кацо.

Лямур перестал отряхивать капли ароматного вина с шерсти, помрачнел и, внезапно цапнув за горлышко бутылку со стола, примерился разбить ее «под розочку».

– Но-но. Без глупостей.– Лева даже не шелохнулся.– Ты-то лично мне, браток, симпатичен. Сам не знаю, и чего это я в тебя такой влюбленный, но ежели рыпнешься, то извини. Понимать надо. На службе мы.

Лямур никакого внимания на Левину любовь не обратил, а, запрокинув голову, начал пить большими глотками прямо из горлышка. Допив бутылку, он попытался поставить ее рядом со стаканом, но промахнулся и уронил под стол. Полез за ней, но, не рассчитав сил, рухнул на землю и тут же захрапел.

– Вай, вай, вай! Кацо, закусывать надо! – запричитал Анзор.– Вот тебе и раз! Никогда такого прежде не было. Клянусь честью! Такой приличный абизян, кто бы мог подумать.

– Вот тебе и два,– подвел итог Лева и почему-то показал Анзору три пальца.– Ты хороший человек! Ты добрый человек. Поэтому тигренка мы тебе оставляем, а это чудо природы забираем. Сам понимаешь, редкий вид, надо вернуть на место.

Про крокодильчика Лева почему-то даже не вспомнил.

– Если ви его у меня заберете, я не смогу без него жить,– глядя на пьяно ухмыляющегося Задова, занудил Анзор плаксивым голосом.– Нэ улыбайся. Я наложу на себя руки. И это будет на твоей совести.

– Но-но, не трогай мою совесть. Ты даже представить себе не можешь, сколько всего она может выдержать… Кстати, а как ты собираешься покончить с собой? Обольешься аджикой и сгоришь? – полюбопытствовал Задов и отправил в рот ломтик помидора.

– Да, хороша аджика, рот горит, аж полыхает,– поддержал разговор Батыр и, проигнорировав вилку, отправил в рот очередной кусок шашлыка. Потом, продолжая жевать, склонился над обезьяной, мирно спавшей на земле.

Бек натянул лямуру папаху поглубже на голову и взял его под мышку. Лапы и хвост безвольно болтались в воздухе.

– Эй, папаху с кинжалом отдай, да? Папа-мама мне дарил! – Анзор уже смирился с потерей и хотел хотя бы минимизировать ущерб. Тот факт, что этот реквизит он спер в местном театре драмы, пока его соотечественники отстаивали независимость Абхазии, его не смущал.

Задов нерешительно глянул на Батыра.

– Нэ магу! – передразнил фотографа Лева.– Это вещественное доказательство жестокого обращения с животными.

После чего он тяжело встал и, не оглядываясь, зашагал по набережной.

– И что минэ тэпэр дэлат? – запричитал Анзор, обхватив руками многострадальную голову.

– Ремешок не развязывать,– ответил Батыр, указав рукой на крокодильчика.– Этот вид растет до четырех метров. Отличается злопамятством. Ничего, ровным счетом ни-че-го не забывает.– Бек поднялся из-за стола и зашагал следом за Левой. Отяжелевшим от еды и выпивки коллегам подъем в горку давался с трудом. А до прибытия карусели оставалось не больше получаса…

Ранним утром следующего дня в курилке рядом со штабом отряда было оживленно, весело и шумно. Там собрались практически все участники операции, за исключением лямурийцев, которых на ночь временно разместили в зверинце под присмотром Дурова. Веселый шум перекрывал задорный голос Задова:

– Бабуины слева, грузины справа. Я вперед, и даешь прорыв!

Бек меланхолично кивал.

Лева красовался в лихо сдвинутой на затылок новенькой папахе с красным верхом, из-под которой выбивался длинный чуб. К лицу Леве был и ремень, украшенный серебряными бляшками, на котором висел кинжал в ножнах. На типовые вопросы, откуда барахлишко, Задов гордо отвечал:

– Трофеи, дар побежденных в знак уважения.

В курилку, увитую диким плющом, вошел довольный начальник отряда в сопровождении Ашта. Одного взгляда на лямурийца было достаточно, чтобы понять, что профессор находится в растрепанных чувствах. Шерсть у него на загривке стояла дыбом, хвост то свивался в кольцо, то распрямлялся как стрела. Разговоры и смех стихли.

– Подведем итоги,– без обиняков двинул речь командир.– Поздравляю всех с успешным и бескровным выполнением задачи. Ничего другого от вас, в том числе и от Задова, не ожидал.– Командир пристально посмотрел на Левины обновки.

Задов, ничуть не стесняясь, сдвинул папаху еще дальше на затылок и начал играть с командиром в привычные гляделки.

Владимиров сдался первым. Он продолжил речь:

– Несчастные повстанцы, пардон, месье Ашт, местные диссиденты найдены и собраны. Главк подтвердил решение запломбировать известный вам коридор между нашими реальностями. Впредь проникновение лямурийцев к нам должно быть полностью исключено. Если попытаются агитировать при помощи Всеобщей декларации прав приматов, наш служебный долг – засунуть ее им… скажем так, в карманы. Короче, никак не реагировать. Илья Тимофеевич, вас и ваших подчиненных лично попрошу проконтролировать посадку репатриантов на карусель. Для остальных операция закончена. Всех благодарю за службу. Отдыхайте. Бар в столовой открыт с 19.00.

Стараясь не задеть члена Верховного Совета Лямурии, командир развернулся и вышел из курилки. За ним покинули беседку возбужденный Ашт и опечаленный Дуров. Остальные остались обмениваться впечатлениями.

…Человек и лямур молча шли к карусели, загребая пыль ногами. Говорить им было не о чем.

Рядом с каруселью под присмотром Ильи, Добрыни и Алеши стояло четверо лямуров. Двое держали под лапы безвольно висевшее тело третьего – дегустатора-любителя абхазского вина.

– Метаболизм не тот,– благодушно пояснил Муромец величавому Ашту, когда тот, проходя мимо, бросил на пьяного до сих пор отщепенца уничтожающий взгляд.

Четвертый репатриант немного в стороне что-то горячо втолковывал то ли Снежинке, то ли Эскимо. Лямуриец оживленно жестикулировал, показывая по очереди то на людей, то на соотечественников и тыкал пальцем в грудь брата (или сестры?) по биологической классификации. Тот – или та? – смущенно отворачивался (или отворачивалась?), стараясь отодвинуть потную лапу подальше от своей груди, заросшей густой шерстью. Взгляд снежного человека был устремлен за голову оратора.

Увидев приближающихся к ним Дурова и Ашта, болтливый лямуриец, впрочем, тут же замолчал.

– Вы твердо обещали мне, что мои подопечные не пострадают,– напомнил Дуров довольному Ашту. Леонид Владимирович успел за эти несколько часов привязаться к своим хвостатым гостям.

– Можете не волноваться,– высокомерно успокоил дрессировщика Ашт.– Ввиду особой тяжести их преступления и слабости хвостов, они будут не повешены, а немедленно выброшены на необитаемом острове на севере нашего архипелага.

Высылаемые лямурийцы молча и с достоинством занимали места на карусели. Бесчувственную жертву курортного гостеприимства Добрыня с Алешей загрузили в милицейскую машину с желтой «мигалкой» на крыше. Тот еще не оклемался, но уже что-то мычал. Получалось у него это плохо.

Последним на карусель залез Ашт. Затем неожиданно вернулся и царственным жестом протянул Дурову слабо светящийся хрустальный шарик.

– Мы верны принятым на себя обязательствам,– покровительственно пояснил он недоумевающему Леониду Владимировичу.– Это ключ от нашей двери канала перехода. Для вас он, естественно, бесполезен: проход после моего возвращения закроется автоматически. Ну а для наших отщепенцев он отныне будет недоступен.

Ашт вернулся на помост карусели и, почтительно поклонившись Кинг-Конгу, с достоинством разместился на спине деревянного полосатого льва с оранжевой гривой.

Карусель дернулась и плавно начала свой бег по вечному кругу времен и пространств. «Считай по-нашему, мы выпили немного»,– хриплым голосом вежливо пожаловался Высоцкий. Впрочем, в закружившемся вихре карусель тут же пропала, и музыка песни стихла.

– Это он ключ вам отдал, Леонид Владимирович? – поинтересовался у Дурова из-за спины неслышно подошедший командир отряда.

Дуров молча протянул шарик командиру.

– А ведь вы оказались правы, месье Лафер,– задумчиво глянул на стекляшку Владимиров и передал ее элегантному стройному лямуру в очках, светлом костюме, белой шляпе, красных носках и черных остроконечных туфлях.– Ключ он отдал. Это и есть ваш холодный огонь?

– Да,– без удивления согласился лямур, поигрывая шариком и равнодушно возвращая его обратно.– Для меня он, увы, бесполезен.

– Вы твердо уверены, месье Лафер, что нашему внештатному сотруднику, которого мы подсунули вместо вас, ничего не угрожает? – сверкая молодыми глазами из-под пенсне, уточнил Дуров.– Учтите, что я полагался исключительно на ваше слово.

– Уверен. Они уже на острове,– вздохнул лямуриец.– В противном случае на ваше предложение остаться не согласился бы уже я. У меня тоже есть честь, коллега.

Было заметно, что, хотя лямуриец старался держаться подчеркнуто прямо, его серьезно покачивало. Всю прошедшую ночь он резался с Алешей, Добрыней и Ильей в преферанс, и теперь его карманы были переполнены червонцами, которыми он, засунув лапы в брюки, изредка позвякивал для удовольствия.

– И все-таки я думаю, что… – опять занудно начал бормотать Дуров.

– Бросьте вы, Леонид Владимирович,– устало усаживаясь на скамейку, закурил командир.– Иных вариантов у нас все равно не было. К тому же наше начальство упрямо желает знать, кто же все-таки завез на Лямурию медовые пряники, с настоя на которых началась эта темная история.

– Дмитрий Евгеньевич,– смущенно икнув, искательно улыбнулся лямуриец,– полагаю, я могу рассчитывать, что меня переправят в Абхазию и вернут папаху с кинжалом?

Владимиров перевел недоуменный взгляд на эмигранта, потом спохватился и нерешительно кивнул:

– Кинжал в Абхазии обещаю точно. А с папахой будут проблемы.

…В самом дальнем углу зверинца безутешно и горько рыдала между клеток Снежинка, пять минут назад проводившая своего Эскимо в далекую и страшную Лямурию. Зверюшки вокруг сочувственно молчали.