Конец сезона ранамахии, или Abovo
В агрегате, предназначенном для стрельбы, было килограммов восемь весу. Оптика напоминала средних размеров гимназический телескоп. Благородного красноватого оттенка лаковый приклад украшали арабески и серебряные накладки.
— Что, вот из этой дуры? — весело спросил Ваня и покачал четырёхрычажный арбалет на руке.
— Да, — суховато ответил Кирилл Матвеевич. — Из этой. И поменьше иронии, ваша светлость. Мы и без того сильно упростили традицию. Раньше…
— Знаю я про ваше «раньше», — отмахнулся Ваня. — Четырнадцать лет долбили, вызубрил, как «Отче наш».
— Позволю заметить, ваша светлость, это «раньше» более ваше, чем моё. Мой род служит короне не дольше полутора веков.
— Где вас только тогда откопали, заноз, — пробормотал Ваня и с нарочито тягостным вздохом начал снаряжать магазин.
Болты были тяжёлыми, с завёрнутыми кульком лепестками наконечников. В полёте они раскроются — также как и оперение. Загудит, завоет пугающе в специальной свистульке воздух. Находиться на противоположном конце траектории — страшно. Ваня хорошо знал об этом. Вот, например, третьего дня, во время манёвров… Стрельба по их позиции велась болтами с тупыми гуттаперчевыми головками, и всё-таки Митя Елпырин, друг и кузен, от испуга натурально распла-
кался. А ведь давно не малыш, шестнадцать лет! Впрочем, и восемнадцатилетнему Ване стоило больших трудов сохранить непроницаемое лицо, когда с неба посыпались жутко завывающие арбалетные стрелы.
«Боже, царя храни…» — верноподданнически закурлыкал телефон у Кирилла Матвеевича.
На лице Кирилла Матвеевича возникла смущённая гримаса. Он переступил с ноги на ногу и втянул голову в плечи, стараясь не оказаться к царевичу спиной и в то же время укрыть от него трубку. А с нею — и тайну переговоров.
Ваня ребром ладони вколотил магазин в приёмник арбалета.
— Секретничайте без опаски. Я не слушаю, — громко сказал он и отошёл шагов на пять.
Прицелился в кривую осинку (целеуказатель мигом отсчитал метраж, ввёл поправку на ветер) и плавно, как учили, спустил крючок. Отдача оказалась сильнее, чем ожидалась. И гораздо сильнее, чем у пневматического самострела. Басовитого гудения тетивы слышно не было, врут романы, лишь железно лязгнули рычаги лука.
Болт пробил стволик навылет. Из-за спины донеслись сдержанные рукоплескания.
— Не нужно оваций, — довольно улыбаясь, попросил Ваня. — Что, папенька звонил?
— Да. Его величество интересуется, каков ваш настрой, — сообщил Кирилл Матвеевич. — Ваши братья, Николай Александрович и Василий Александрович, уже пустили стрелы. Ждут только вас.
— И прилетели их подарочки, разумеется, к Соне и Варьке?
Кирилл Матвеевич молча кивнул. Ваня покачал головой:
— Надеюсь, никто не пострадал. Николаша — известный снайпер.
— Его величество на сей счёт меня не проинформировали. Послушайте, Иван Александрович, может быть?..
— Хорошо-хорошо, — сказал Ваня и направил арбалет в сторону леса.
— Я не то хотел сказать… Осмелюсь предложить ещё раз. Может быть, всё-таки проедем к усадьбе Феодоры Карловны?
— Ни за что! — сказал Ваня бесшабашно и выстрелил.
* * *
Ошибки не было. Сканер показывал ровнёхонько на поганую лужу. Надеяться, что там обитает девица-красавица, было бессмысленно.
«Может, хотя бы русалка?» — почти без надежды подумал Ваня.
Он передал арбалет горестно причитающему Кириллу Матвеевичу, расправил высокие голенища охотничьих сапог и полез по чавкающей грязи. Напрямую. Уже на четвёртом шаге поскользнулся и едва не упал. Шапка свалилась. Подбирать её не имелось ни малейшего желания. Ругая себя последними словами (от особенно крепкого сочетания немедленно начали гореть уши) за то, что не сообразил вырезать батог, Ваня лез, и лез, и лез к чёрной яме. Было совершенно ясно, что никакой невесты тут не отыщется. Даже последней утопленницы. И то: сводить счёты с жизнью куда как приятнее в глубоком омуте, в чистых струях.
Однако упрямство младшего царевича успело войти при дворе в поговорку.
Добрался.
Разило от лужи — ох. Не то чтобы смрадом ретирадного места, но и далеко не ландышами. Ваня наскоро сполоснул в торфяной воде руки, завертел головой. Сейчас ему хотелось одного — забрать стрелу и вернуться домой. Пусть на хлеб и воду. Потому что папенька грозно обещал: без невесты вернёшься — месяц поститься будешь!
«Да хоть два месяца, — думал Ваня. — Но пегую лошадь Агнессу, выученицу немки Феодоры Карловны, которая столь любезна родителям, — к чертям! К бесам! Пускай на ней хворост для адских печей возят, на дуре».
— Эй, журавль! Простоволосый!
Ваня вздрогнул, вытянул шею, заглядывая в тёмную воду. Неужто всё-таки утопленница?
— Не туда смотришь. Здесь я, здесь. Твою стрелу калёную стерегу. От тритонов и пиявок. Вдруг позарятся, х-хе.
Ваня наконец сумел определить направление звука. Да вот беда, за бородатой кочкой, что одиноко торчала там, откуда доносился ломкий девчачий голос, сумела бы спрятаться разве что комнатная собачонка.
Пряталась — жаба. Крупная, если не сказать здоровенная.
— И никакая не жаба, — обиделась тварь, когда царевич, не сдержавшись, проговорил в полный голос вертящееся на языке слово. — Тоже мне юный натуралист! Какой-нибудь пипой суринамской не назвал — и то счастье. Давай забирай свой снаряд, и адье! Дитя паркетов…
Ваня присел на кочку и сообщил, что уйти так просто не может.
— Только не «надо мне морочить голову рассказами о поисках невесты, идёт? — склочным голосом сказала «никакая не жаба».
— Не идёт, — тоскуя, возразил Ваня, — Ищу невесту.
— Ты что, голубь, серьёзно?
— Не извольте сомневаться.
Некоторое время они смотрели друг на друга молча. Потом в голос захохотали.
Кирилл Матвеевич, наблюдавший за сценой в оптику арбалета, яростно плюнул, затопал ножками и нехорошо выбранился, поминая в первую очередь собственную душу и лишь во вторую — Ванину матушку. Которую отчего-то полагал распутной.
* * *
— Вы низкий человек, — отчётливо сказал Ваня — Будь вы постарше, вызвал бы на дуэль и продырявил насквозь.
Митя Елпырин вскинул подбородочек с прыщиками, зазвенел:
— Вот как, ваша светлость! А что мешает продырявить меня сей же час? Вам ведь что угодно сойдёт с рук.
— Уходите, князь, — вместо ответа сказал Ваня, делая шаг прочь.
Потом порывисто обернулся й протянул Мите раскрытую руку. На ладони лежал случайно обнаруженный сегодня слугами пакетик, выпавший из кармана макинтоша старого друга. «Мышьяк. От крыс, мышей, пупырчатых жаб и др. вредителей» — значилось на пакетике.
— Что это? Извольте пояснить, каких вредителей вы намеревались травить в моём доме? — Ваня до боли сжал кулаки. — Стыдно, князь. Ведь вы дворянин.
— Вы приказываете людям обыскивать мою одежду?
— Не смейте, не смейте! — с горечью и отвращением воскликнул Ваня. — А сейчас покиньте дом. Немедля. В приёме вам с нынешнего дня отказано. И велите высечь портного. Он нерадив, у вас дыра в кармане.
У Мити задрожала губа, щёки покрылись жаркими пятнами. Он тряхнул головой и убежал, цепляя носками туфель пол.
* * *
Поселить зелёную невесту во дворце отказались решительно. Ване было предложено на выбор: летняя губернаторская резиденция (старая, в новой обитал губернатор с семьей) или пентхаус в «Англетере». Царевич выбрал резиденцию. Там по крайней мере имелся пруд.
Его ежедневно навещал Семён Аронович, лучший специалист Императорской Медицинской академии по расстройствам сна и прочим нервическим хворям, — а больше никто. Иногда звонил Кирилл Матвеевич, справлялся о здоровье и погодах, имея в виду, безусловно, другое. Голос у него был больной и надтреснутый. Батенька обошёлся, с ним беда как крутенько.
Да попервоначалу бывал ещё Митя Елпырин, пока находка мышьяка не рассорила друзей навсегда.
«Никакая не жаба» — она так и не сообщила, к какой разновидности земноводных принадлежит, — целыми днями шлёпала по дому, а на ночь уходила в сад. Ваня в разговоре звал её в шутку то Василисой, то Варварой. Ей, похоже, было всё едино.
Зато поболтать она любила. Предпочитала темы географические и ботанические; однако совсем недурно разбиралась также в холодном оружии, древней истории, верованиях и религиях. В лошадях. На что могло сгодиться лягушке, пусть крупной, любое из этих знаний, оставалось для Вани вопросом.
Через неделю «совместной» жизни он, посмеиваясь, спросил, способна ли Василиса-Варвара превращаться в девушку. Та почти по-человечески вздохнула и сказала:
— Конечно. Я ж Кощея Бессмертного дочь.
Царевич с готовностью расхохотался. «Невеста», вопреки ожиданию, смех не подхватила, а строгим тоном велела отвернуться. Ваня, продолжая похохатывать, выполнил просьбу. Разговор происходил в павильоне, возле пруда с карпами и лебедями. Поэтому громкий всплеск не показался Ване неожиданным. Зато последовавшее за всплеском…
Его глаза накрыли вдруг мокрые, но тёплые и нежные ладошки, к спине прижалась, несомненно, девичья грудь, и упоительнейший под небом голос игриво спросил:
— Угадай, кто?
Он невольно поворотил голову. Девушка была нага и прекрасна. Лишь чресла препоясывала изумрудно глянцевая повязка, да густые влажные волосы двумя крыла-ми прикрывали перси. Сквозь волосы просвечивало нежно-розовым.
— Ой, — тихо сказала она, не сделав ни единого движения, чтобы прикрыться.
* * *
Обвенчались через неделю, в деревенской церкви, без помпы. От двора официально присутствовал брат Николаша с хохотушкой Соней. Да инкогнито — маменька под плотной вуалью, сопровождаемая Кириллом Матвеевичем. Его величество прислал поздравление, от холода которого и гренландский лёд стал бы, верно, на сажень толще.
Когда после венчания проезжали в коляске, среди мещан, мужиков и детей, искренне радовавшихся счастью царевича, мелькнул тонкий силуэт Мити Елпыри-на. Ване показалось, что у юного князя в руке пистолет. Он сейчас же схватил жену в охапку, вызвав восторг зрителей. Выстрела не последовало.
Теперь он звал её правильно, Машей. Она не могла находиться в девичьем обличье больше восьми часов — и это сводило его с ума. Обнимая её, Ваня шептал, что он счастливейший человек на свете.
К нему зачастили братья с жёнами, думцы, офицеры из полка, в котором Ваня служил добрых два года. Только отец никак не желал поддаться чарам Машеньки. Да где-то бродил с мышьяком и пистолетом низкий человек Митя Елпырин, лелея скверные мысли.
* * *
Разумеется, папенька тоже сдался. В сентябре Ваня с молодой женой были приглашены во дворец, на приём по случаю подписания мирного договора между Белуджистаном и Персией. Переговоры, благополучно покончившие с ещё одним затяжным конфликтом, велись в России, а император Александр Александрович выступал их главным инициатором.
Впрочем, кажется, даже дворцовые кошки догадывались, что главным событием вечера должно стать долгожданное воссоединение августейшего семейства. По слухам, государь, ознакомившись с киноплёнкой, на коей была снята гуляющая в саду Маша, нашёл младшую невестку очаровательной, себя же — старым упрямцем.
Маша блистала весь вечер. Её «маленькое платье» от Коко Шанель — васильковое, в цвет глаз — стоило всех бриллиантов всех дам и девиц. Ваню наперебой поздравляли. Отец поцеловал его, сказав только: «Сын!» Но глаза у влиятельнейшего монарха обеих Европ были при этом определённо на мокром месте.
Когда начались танцы, Ваня после первой мазурки оставил Машу на попечение невесток (отчего множество кавалеров возликовали) и прошёл с братьями к ломберным столам. Отец считал, что его молодое обаяние может сыграть на руку державе в кое-каких политических вопросах. Ване необыкновенно везло. После того как он едва ли не раздел индийского магараджу за счи-таные партии, мнение папеньки переменилось.
Царевич был отправлен в курительную комнату, где страстно обсуждались перспективы совместного с Германией строительства гигантской пушки, способной выводить за пределы земного притяжения (а то и отправлять к планетам) снаряды с экипажем внутри.
— Довольно нам ползать по земле, как кротам! — экспансивно кричал не вполне трезвый князь Елпырин, отец низкого человека Мити, известный всему свету прожектёр. — И под водой, как ракам. А ежели летать, то несколько выше воробьев. Посмотрите, в туннеле под Беринговым проливом уже к Рождеству пройдёт первый экспресс! Я свободен позвонить прямо сейчас своей… простите, не могу назвать имени… своей даме сердца в Леопольдвилль! Мало того!.. Говорят, у каждой голландской коровы вместо старого доброго колокольчика на шее висит крошечный радиопередатчик, сообщающий хозяину о её местонахождении и, представьте, пищеварении! А космос так и остаётся для нас terra in cognita, господа! Доколе, господа?! Крупп даст нам лучшую сталь, Нобель — взрывчатку, фабрика в Гусь-Хрустальном — броневое стекло для иллюминаторов. Великий лётчик Руси Нестеров подыщет орлов для экипажа! Через три года селениты начнут служить половыми в трактирах, а марсианцы — дворниками. Говорят, у них по шести рук, и, если дать в каждую по метле, чистота будет не-зем-ной, ха-ха-ха!
Ваня совсем уж было собрался возразить князю, что ускорение при выстреле убьёт нестеровских орлов в первый же миг, но тут его побеспокоил Кирилл Матвеевич.
— Ваша светлость. На два слова. Отошли на балкон.
— Простите, что я без обиняков, Иван Александрович. Но, скажите, каким образом ваша прелестная су-прута оборачивается… словом, туда и обратно?
— А вам что за печаль? — начал сердиться Ваня.
— Дело в том, что она так увлечена танцами. К тому же убеждена, что вы всё ещё за картежом. И если вы намерены что-то изменить, сейчас самое время…
Ваня наконец понял, к чему клонит верный старик. «Маленькое платье» от Шанель никак не сочеталось с набедренной повязкой из лягушачьей шкуры, и Машеньке нынче пришлось обойтись тривиальным шёлковым бельём.
— Сколько времени вам понадобится на подготовку экипажа? — спросил царевич.
— Он уже ждёт вас, ваша светлость. Возле греческой калитки сада.
Ваня с чувством пожал сухую ладонь Кирилла Матвеевича и бросился вон.
Лягушечья шкурка с изнанки была мягкой, бархатистой. Пахла берестой, родниковой водой, цветком кувшинки, ещё чем-то неуловимым. Пахла Машей. Ваня скомкал её в кулаке и, сжав зубы, быстрым шагом отправился на кухню. Сердце колотилось, как строчащий автомат системы Томпсона.
Месье Татю колдовал над соусом. Интересно, для кого? Ваня совершенно определённо высказал решение заночевать во дворце. А впрочем, какая разница?
— Прочь! — сказал он коротко. — Allez!
Проворно, точно покрытый крестным знамением нечистый дух, повар ретировался.
Ваня раскрыл дверцу плиты (месье Татю считал, что пища должна готовиться только на живом огне) и швырнул шкурку внутрь. Затрещало. Царевич захлопнул дверцу, повернул до упора замыкающий винт и выбежал прочь.
На миг Ване показалось, что сквозь его собственное лицо проглянула узкая, с прыщиками на подбородке, мордочка Мити Елпырина. И победно усмехнулась.
* * *
Никто не мог сказать точно, когда и куда пропала Машенька. Одна лишь Соня помнила, что она в какой-то момент страшно побледнела и, попросив прощения, ушла в сторону дамской комнаты. Челядь разводила руками: «Неужто мы упустили б её из виду, такую красивую? Нет, не выходила». Бесследно пропал и негодяй-провокатор Кирилл Матвеевич.
Лучшие силы государства были брошены на розыск, и всё-таки… Всё-таки поиски покамест оставались безуспешными.
Ваня в крайнем отчаянии решился на поход к баронессе Феодоре Карловне, о которой поговаривали как о ворожее и чернокнижнице.
Старуха — фиолетовый брючный костюм, гофрированная манишка, сапожки со стразами и нога на ногу — приняла его, восседая в креслах и покуривая вонючую трубочку с тонким мундштуком. Ване показалось, что со времени их последней встречи Феодора Карловна ещё больше почернела и высохла. Сейчас она не просто напоминала ведьму, как прежде, а натурально была ею.
— Что, колуппчик, фаша сфетлость? — нарочно коверкая речь, спросила немка и добро улыбнулась, обнажив белёсые дёсны и жёлтые от кенийского табаку зубы. — Агнессу фам позфать?
Ваня, наклонившись к самому лицу карги, отчеканил:
— Баронесса, я не в том настрое, чтобы шутить. Советую воздержаться от подобного тона. Вам, должно быть, известно о моём горе. Способны ли вы помочь в поисках?
Феодора Карловна выпустила в его сторону струю сизого дыма и рассмеялась отвратительно:
— Отчего ж не помочь? А знаете ль, царевич, какую цену я запрошу? — Акцент из её речи исчез совершенно. Как и показная доброта из линий страшного лица.
— Не полцарства ли? — спросил Ваня, готовый ко всяким пакостям со стороны старухи.
— Мы, кажется, уговорились не острить, — прошипела ведьма. — Да и на что мне ваше полуцарство? Брать, так всё целиком. — Она встала и направила трубочку Ване в грудь. — Честь отдадите?
— В каком смысле, уточните, — спотыкаясь на согласных, проговорил Ваня.
— В аристократическом, разумеется! — ещё гадостнее, чем прежде, захохотала немка, тряся головой. — Станете подонком ради любимой?
— На что вам моя честь, баронесса? — Титул Феодо-ры Карловны Ваня буквально продекламировал. — Свою потеряли?
Ведьма словно не заметила оскорбления. Или не сочла это оскорблением?
— О, мин херц! Сие — ценная штучка, если знать толк. Брильянт, да какой! Я их давненько собираю, один к одному. Такие экземпляры имеются — что ты! Не желаете ль взглянуть на коллекцию?
Она прошествовала к бюро, достала из-под одежды ключ с замысловатой бородкой, открыла один из ящиков. Вынула шкатулку, откинула крышечку. В шкатулке, в бархатных гнёздах, покоились прекрасные камни. Некоторые были прекрупными. Около полудюжины углублений оставались незаполненными.
— Вот, полюбуйтесь особо на крайний самоцвет. Последнее приобретение. А какова огранка! Эта честь принадлежала вашему кузену, царевич. Князю Дмитрию Елпырину. Мальчик проигрался в прах. Из-за каких-то двадцати тысяч империалов мог потерять честь в глазах света. Предпочел отдать её мне, посчитав, что это всего лишь оборот речи. Сейчас служит на побегушках у какого-то брачного афериста. Долг, кстати, так и не вернул, спустил на скачках. Зато уже без прежней робости и сомнений. — Феодора Карловна отставила шкатулку. Не закрывая. — Что, ваша светлость, готовы ль на торг?
— А любовь… не пострадает?
— Настоящая — нет. Зато в походе беспременно будет сопутствовать удача. Да какая!
— Тогда готов, — сказал Ваня твёрдо. Он был уверен, что честь, выкованная десятками поколений великих предков, его не оставит. Никогда.
* * *
— Эй, харя мохнатая! Ну-ка, стоять на месте, а то!.. — грозно прикрикнул Ваня и ткнул арбалетом в шею медвежонку.
Тот съёжился и захныкал.
Медведица остановилась, шумно дыша и яростно сверкая очами.
— Чего тебе… д-д-д-добрый молодец? — Последние слова дались ей с видимым трудом.
— А ну проси, чтоб не стрелял, не сиротил детушек! — кривляясь, посоветовал Ваня и подгрёб к себе ногой грязный и растрёпанный шерстяной клубочек. Клубочек норовил откатиться и часто-часто моргал жёлтенькими глазками. — Скажи, дескать, ещё пригодишься. Ну, давай.
— Отпусти ребёнка, сволочь. Что велишь, сделаю.
— А забожись, — веселей прежнего сказал царевич, — Да живо, а то у меня палец затёк. Не приведи господь, дрогнет.
— Чтоб мне всю жизнь лапу сосать, — прорычала медведица с ненавистью.
Ваня, осклабившись, достал левой рукой телефон и бросил зверю.
— Когда понадобишься, звякну. А сейчас стой на месте. Без движения. Возле опушки парня твоего отпущу. О'кей?
— Это девочка, идиот, — сказала медведица ему в спину.
* * *
Волк метался в круге и выл. Флажки трепетали. Ваня потягивал гранатовый сок из фляжки и уговаривал:
— Ну-ну, серый, хорош дурить. Всё одно ведь не выскочишь. Сядь на хвост, разговор есть.
— З — загрызу!
— Вот ты меня загрызёшь! — Ваня показал волку кукиш, издевательски подвигал пальцем. — Стоп, я ска-залГ Слушать меня. Давно с гончими не сталкивался? Сейчас в два счёта тятькину свору организую. — Он подпустил в речь фальшивого дружелюбия: — А у тебя ведь логово вон под тем выворотнем, да?
— Ну ты и дерьмо! — сказал волк поражённо и наконец остановился.
— Тц-тц-тц, — прищёлкнул языком Ваня. — Как смело. По-волчьи.
— Живодёр! Фурманщик! Нав-ав-авуходоносор! Р-разорву в прах!
— Поговори, ага. Испытай мои нервы. — Царевич поднял к глазам руку, изучил чистоту ногтей. И вдруг гаркнул: — А ну лечь, бобик! На брюхе ползти!
Волк заметно вздрогнул. Непримиримая дикость в глазах сменилась ясно видимым ужасом. «Как этот ферт узнал, что я на четверть собака? — думал он. — Как?!» Ответа не было. Волк с отчаянием понял, что проиграл.
— Что ты от меня хочешь? — с тоской провыл он.
Проблем с поимкой селезня не намечалось — охотничий сокол Тимур не зря считался лучшим из лучших в Европе. Зато со щукой… Ваня исполосовал блесной весь затон, выловил трёх судаков и огромнейшего голавля, но щука не попадалась. Тогда он прибегнул к последнему средству. Электроудочка была строжайше запрещена в царстве. Он сам как-то раз бросил в пруд браконьера, промышлявшего таким варварским способом, после чего опустил в воду провода и замкнул контакт…
Но сегодня было не до законности.
Когда ударил разряд, рыбы всплыло великое множество. Ваня направлял лодку только к самым знатным экземплярам. Он торопился — электрошок штука короткая. Особенно для крупняка.
Торопился не напрасно. Щука — голубое перо уже мало-помалу приходила в себя. Плавала не кверху брюхом, а на боку, слабо двигая плавниками и хвостом. Царевич зацепил её подсаком, вытряхнул в лодку. Вместе с ней выпала какая-то маленькая блестящая рыбёшка, похожая на рыбку-звездочёта из аквариума. Впрочем, Ване было недосуг изучать гримасы природы — пусть даже столь привлекательные с виду.
Он потрепал щуку за жабры. Глаза у той обрели некоторую осмысленность.
— Слушай внимательно, — сказал царевич, — повторять не стану. Да это и не в твоих интересах: пересохнешь. Выбор у тебя невелик. Или я отношу тебя на сто шагов от воды и оставляю возле муравьиной кучи. Уверен, эти крошки сперва прогрызут твоё брюхо и выедят икру, а уж после… Впрочем, обойдёмся без физиологической откровенности. Или ты обещаешь достать для меня что угодно хоть со дна моря. Поняла — кивни.
Щука дёрнула хвостом.
— Годится, — сказал Ваня. — Ты вообще говорящая? Щука молча вздрогнула всем телом.
— Не беда, главное — меня понимаешь. Выбираешь, разумеется, сотрудничество и возвращение в родную стихию?
Щука с остервенением закивала, треща начавшей подсыхать чешуёй.
Ваня удовлетворённо потёр руки и вывалил щуку за борт. Когда он покидал лодку, забытая золотенькая рыбёшка прошептала ему вслед:
— Отпусти ты меня, королевич. Дорогой за себя дам я откуп…
Ваня не услышал. Он скинул ногой в воду надоевший путеводный клубочек ведьмы Феодоры и размашисто зашагал к возвышающемуся невдалеке дубу, дудя под нос: «…мы наступаем, и враг бежит, бежит, бежит!»
В кроне дуба празднично поблёскивал кованый сундук.
* * *
Кощей схватился за грудь и рухнул на колени, по-старушечьи причитая:
— Ой-ой! Что же это? Как же? Иванушка, золотое сердце, не губи. Брось, брось баловаться с яичком. Ой, аккуратнее, ради всего святого!
Он бухнулся лбом в мозаичный пол и молитвенно протянул к Ване руки.
— Позвольте, но что для вас свято, милейший? — высокомерно осведомился царевич и приблизился вплотную.
Кощей смотрел на него снизу вверх. Сапог царевича очутился рядом с Кощеевой ладонью. Ваня секунду подумал и поставил на унизанные перстнями пальцы кованый каблук. Легонько надавил.
— Так что-с?
— Жизнь, жизнь свята!
— Чья жизнь? — Ваня надавил сильнее.
— Всякая, всякая! У-уй, рученька моя!..
— А любовь, семья, супружество?
— Я давно холост, — прокуковал Кощей. — Только доченька и осталась.
— Вот мы и подобрались к предмету нашей приятной беседы, — сказал Ваня. — Верните мне Машу, вы, зауропод, и разойдёмся миром. Яйцо ваше драгоценное, — царевич ядовито осклабился, — останется неприкосновенным.
— Вернёшь? — мягчайше спросил Кощей.
— Я что, на ваш взгляд, выгляжу душевнобольным? — спросил Ваня.
Кощей заплакал. Самозабвенно, как ребёнок.
* * *
Лягушка уютно курлыкала. Ваня нёс милую жену за пазухой и радовался. Ему теперь казалось безразличным даже то обстоятельство, что Маша по-прежнему станет ежедневно оборачиваться земноводным. Он боготворил её всякой — и маленькой квакушкой, и соблазнительной девушкой. Сейчас, после стольких лишений и испытаний, он любил её куда больше, чем прежде. Ваня твёрдо решил, что уговорит отца закатить грандиозное празднество, с приёмом на тысячу персон, балом, фейерверками и шествием индийских слонов.
И Маша, его Маша будет на балу единственной примой. Ваня украсит её такими драгоценностями, каких не было у Семирамиды и царицы Савской. Каких нету в батюшкиной короне. Об этом бале станут говорить веками.
Он знал, где взять бриллианты.
* * *
Топор под мышкой неприятно холодил кожу и колотил рукояткой по выступающей косточке. Ваня видел себя титаном, идущим на сражение с олимпийскими богами. Сердце его переполнял восторг, а мышцы — небывалая сила. Он походя оттолкнул лакея Феодоры Карловны, процедив: «Не ходить следом, мэр-рзавец, в Сибири сгною», — и захлопнул за собою тяжёлые створки дверей.
Ведьма беседовала подле окна с дурой Агнессой. Пегая воспитанница немки показалась сейчас Ване ещё больше похожей на лошадь, чем обычно. Он насилу сдержал желание закричать ей какую-нибудь весёлую кучерскую дерзость.
Ни слова не говоря, царевич прошествовал к бюро, достал топор и принялся ломать ящики. Бюро было новеньким, дубовым, переплетённым бронзою — и очень крепким.
Феодора Карловна, в первый момент от неожиданности совершенно растерявшаяся, опамятовалась, каркнула что-то по-немецки и, деревянно переставляя ноги, бросилась к нему. Ваня спокойно дождался, когда баронесса подбежит, схватил её, повалил и в два счёта сковал захваченными для того наручниками. Руки и ноги. Рот забил кляпом.
Подоспела Агнесса.
— Что вы делаете, ваша светлость? Как вы можете? Вы… вы не имеете чести!
— Да, отсутствие чести — это надолго, — сказал царевич, улыбнувшись. После чего, с молниеносно изменившимся лицом, рявкнул: — Сядьте в кресло, мадемуазель! Немедля! И не мешайте мне. Или скучать вам в Петропавловке до скончания века.
Агнесса пронзительно, точно дворовая девка, ойкнула, вскинула костлявую лапку ко лбу и потеряла сознание.
…Один бриллиант лежал отдельно от прочих: наиболее крупный, чистейшей воды и безупречной огранки. Когда Ваня взял его и, повинуясь какому-то почти мучительному позыву, прижал к впадинке под адамовым яблоком, карга тоскливо завыла, начала бешено биться и пускать слюну. И вдруг распалась в прах.
А Ваня, точно очнувшись от морока, с недоумением смотрел на топор у себя в руке, на растерзанное бюро, на груду омерзительных лохмотьев, оставшихся от ведьмы. На обмякшую подле кресел Агнессу. Потом поморщился, аккуратно положил топор на бюро и поспешил к воспитаннице Феодоры Карловны. Была она, конечно, глупой курицей и натуральной страхолюдиной, но барышней, к тому ж дворянкой.
* * *
— Куда вы теперь? — спросил Кощей.
Кирилл Матвеевич, щурясь, как обожравшийся сливок котище, бережно сложил чек вчетверо и упрятал во внутренний карман.
— Думаю податься в Новый Свет. Там с вашими рекомендациями и моим безукоризненным лакейским аристократизмом, — Кирилл Матвеевич со вкусом хохотнул, — меня будут в драку рвать друг у друга тамошние крёзы. Особенно когда узнают, что я способен выгодно выдать замуж хоть лягушку. Простите, сударь. — Он повинно склонил перед Кощеем голову.
Тот лишь отмахнулся. Лягушка и лягушка — против очевидного факта не поспоришь.
— Дочерям крёзов отнюдь не нужны ухищрения, чтоб найти мужа, — язвительно проговорил из угла Митя Елпырин.
— Конечно, мой верный паж, — шутовски кивнул Кирилл Матвеевич.
Молодой князь, к несказанному удивлению Кощея, проглотил оскорбление как конфету.
— Найти мужа — проходимца и сребролюбца, безусловно, не задача, — продолжал Кирилл Матвеевич. — Но любящего супруга?.. Любящего жену больше жизни и чести? О, это смогу организовать один лишь я. С вашей, разумеется, помощью, князь. Кому-то ведь нужно убеждать потенциальных женихов, что их драгоценная невеста нуждается в защите. Что за ней день и ночь охотится новый Борджиа. Не так ли, милый отравитель?
Низкий человек Митя Елпырин не возражал. Векселя и закладные расписки, что хранились у Кирилла Матвеевича, получив ход, могли упрятать его в долговую тюрьму надолго. Поэтому Митя промолчал. Он и дальше будет молчать. Но однажды… Однажды…
Мышьяк — отличная штука.
Незаменим против крыс.
