Елена Бычкова, Наталья Турчанинова
GLORIOZA SUPERBA
Лису всё-таки удалось уговорить меня пойти вместе с ним на эту дурацкую презентацию.
Пока я с тоской озирался в поисках хотя бы одного знакомого лица и пил бесплатное шампанское, мой младший брат, довольный и счастливый, беседовал с компанией людей неопределённой внешности и возраста. «Богема», — подумал я довольно саркастически и улыбнулся им всем, когда Лис указал на меня.
Признаюсь, меня начинали раздражать все эти художники, с которыми до самозабвения носился брат, их нахальство, претензии на непризнанную гениальность и постоянное стремление выставить себя хранителями какого-то высшего искусства, непонятного нам, простым смертным. Да и вообще, какое искусство может быть в наше время, когда всё уже написано, сыграно и напечатано?! Так, взаимообразное число повторений, вариации на одну и ту же тему.
Лисёнок со мной конечно же не согласится, но в его возрасте мир кажется радужно-переливчатым, в розовый горошек, а след краски на холсте приводит в бурный восторг. Ну и пусть себе ребёнок радуется, тем более есть повод. Его картину наконец выставили в каком-то престижном салоне, и с моей стороны крайне подло омрачать своим скептическим ворчанием праздник братишки. Лучше поищу себе кого-нибудь более приятного в общении, чем неоцененные «хранители».
Я взял следующий бокал шампанского и направился вдоль зала, внимательно рассматривая всех встречных. Ну вот, наконец хоть что-то приемлемое!
Она стояла в одиночестве около огромной картины непонятного содержания, внимательно разглядывая сие произведение живописи. Девушка, быть может, чуть постарше Лиса. Стройная, хорошо одетая — приятное разнообразие после рваных джинсов, маек непонятных расцветок и нечесаных волос. Кстати о волосах… Они были великолепны, цвета полированного ясеня, густые, переливающиеся под светом ламп, струящиеся до лопаток, просто созданные для того, чтобы их ласкали, словно драгоценный мех…
Оторвавшись с некоторым трудом от созерцания незнакомки, я прихватил с подноса второй бокал и направился к ней, заготовив пару дежурных фраз для знакомства. Подойдя вплотную, чуть наклонился — девушка была на голову ниже меня — и сказал:
— Колорит этой картины является великолепным примером авангардного смешения ярких оттенков, несущих в себе намёк на деструктивный замысел автора и его неформальное восприятие действительности.
Ясеневые волосы плеснули по спине, девушка обернулась, и я увидел её яркие глаза, в то мгновение они показались мне зелёными.
— Я подслушал это у экскурсовода и, надеюсь, ничего не перепутал.
Она улыбнулась, видимо оценив мой нестандартный способ знакомиться, и ответила:
— Я не очень хорошо разбираюсь в живописи.
— Вот жалость! А я хотел произвести неотразимое впечатление.
Она ещё раз улыбнулась.
Какие странные у неё глаза, взгляд какой-то плывущий. Или я слишком увлекся бесплатной выпивкой?
Она взяла предложенный бокал, но пить не стала.
— Что же вы делаете здесь, если не разбираетесь в живописи?
— Меня пригласили, и отказаться было невозможно.
— Со мной произошло то же самое. Мой брат… видите, вон тот, рыжий, намерен произвести фурор, а я осуществляю моральную поддержку и умираю от тоски. Да, кстати, меня зовут Зар.
Она промолчала.
— В смысле Захар. А вас?
— Арника.
Красивое имя для красивой девушки. Я смог наконец оторваться от её глаз и был приятно удивлён тонкой красотой лица, нежным цветом кожи. Идеальное увлечение. Вот только разговор наш нравился мне всё меньше. Он словно соскочил с гладких рельсов приятного флирта, и теперь я чувствовал себя танцующим в пустом зале, в то время как предмет моего интереса довольно внимательно изучает меня со стороны. Она не задала ни одного вопроса, хотя я дал уже несколько возможностей поддержать игру. Например, спросить, почему у меня, блондина, такой рыжий брат, рассказать, кто пригласил её и почему она осталась в одиночестве. Да мало ли что ещё! Или я ей не нравлюсь? Так почему не уходит, если я неинтересен?
— Чем же вы, Арника, занимаетесь? Уже понял, что не живописью.
— Работаю в вашем институте на кафедре биологии.
Если в «вашем» институте, значит, неместная.
— Вы нездешняя?
— Нет.
— А откуда?
— Издалека.
Вот так — «не задавай лишних вопросов». Хотя бы улыбнулась, смягчая резкий ответ.
— Никогда бы не подумал, что вы биолог. Зачем вам такие глаза, если вы научный работник?
Её не проняла даже грубая лесть! Что за странная девочка — не понимает намёков, не реагирует на комплименты. Ну если ты не заинтересована во мне, так и скажи, я извинюсь и отойду…
— Слушай, Лис. — Мне наконец удалось перехватить братишку во время короткого тайм-аута, деликатно объявленного Арникой. Она отошла к какому-то знакомому (поставив на столик бокал с шампанским, к которому даже не притронулась!). — Что это за девушка?
— Какая? Где?
Лису явно было глубоко не до моих скоропостижных увлечений. Он буквально пританцовывал на месте от нетерпения и готов был ускакать в любую секунду.
— Вон та, с длинными волосами… Да постой ты минуту спокойно! Видишь, к ней подошёл один из твоих Пикассо.
— Эта?! — Брат забавно фыркнул и рассмеялся. — Здесь тебе ничего не светит.
— Почему же? Мы с ней очень мило побеседовали. Она даже дала мне номер своего телефона.
— Ладно, Зар, дома поговорим, мне сейчас некогда, но предупреждаю: ты напрасно теряешь время.
Обычно Лис не ошибался в своих прогнозах, и, если он был уверен в чьей-либо неприступности, стоило послушать его. Но меня, похоже, уже зацепило. Эта очаровательная золотоволосая девушка разбудила во мне какой-то безумный охотничий азарт, и я чувствовал, что не успокоюсь, пока не завлеку её. Ещё никто не уходил от меня после первой встречи, и никто не отказывался от второго свидания.
Дома я потребовал от Лиса подробных объяснений. Он как-то странно замялся, попробовал перевести разговор на другую тему, но, видя, что я неумолим, сдался:
— Ладно. Только не говори потом, что я не предупреждал тебя. Понимаешь, эта девушка не совсем девушка.
— Ага, а я Моне.
— Нет, я серьёзно. На первый взгляд она кажется обычным человеком, но…
— Лис, если ты собираешься рассказать мне ещё одну историю об экспедиции на Либру, то я не хочу ничего слышать. И вообще, не понимаю твоего доверия к неземлянам, как ты их называешь.
— Зар, она не инопланетянка.
— Тем лучше.
— Нет, ты правда не понимаешь. Она очень похожа на человека, но не человек. Она… в общем… наверное, это прозвучит странно, но Арника — растение.
— В каком смысле?
— В прямом.
— Ты что, шутишь?
— Нет. Это правда, и все, кто с ней общаются, знают это.
— Но она выглядит как обычная девушка, правда, немного…
— Вот видишь, ты всё же заметил в ней какую-то странность.
— За весь наш разговор она не задала ни одного вопроса.
— Да, потому что у неё разум не человека и даже не животного, хотя вроде у животных нет разума. Арника не испытывает многих чувств и желаний. Например, любопытство у неё начисто отсутствует.
— Нет, это невозможно. Такая красивая, милая…
— Мне очень жаль.
По глазам Лиса я понял, что он действительно сожалеет.
— Но я всё равно могу общаться с ней.
— Зар, если ты надеешься пленить её своим остроумием, то у неё нет чувства юмора, она даже улыбается только из вежливости. Ты привык, что девчонки сразу вешаются тебе на шею из-за твоей внешности, но для Арники не имеет большого значения, что рассматривать — картину, приятный пейзаж или твоё лицо. К комплиментам она равнодушна, подарки не принимает. На неё можно просто смотреть, как на цветок, иногда, и получать удовольствие с кем-нибудь более живым.
Лис постарался, чтобы я почувствовал себя круглым дураком, к тому же дураком разочарованным. Он уже давно отправился спать, а я продолжал сидеть в кабинете, вспоминать всё, что когда-либо слышал или читал о растениях, и приходил к твёрдой уверенности, что окончательно сошёл с ума.
Если Лис прав — а он, конечно, прав, и очаровать Арнику невозможно никакими силами, то почему я уже целый час кручу в руках визитку с номером её телефона и успел, кажется, выучить его наизусть? Почему бы мне не плюнуть на эту глупую историю, благополучно не забыть её и, по совету Лиса, не заняться кем-нибудь более перспективным? Может быть, всё дело в обычном любопытстве. К тому же завести роман с цветком выпадает не так часто. Ну хотя бы попытаться завести. Последний довод оказался решающим. Плотно прикрыв дверь кабинета, я сел ближе к телефону и набрал уже выученный номер. Трубку сняли почти сразу.
— Слушаю…
Я тут же узнал её голос. Обычный голос нормальной девушки, очень мелодичный.
— Привет, Арника. Это Зар.
— Добрый вечер.
На мгновение я замялся, но случайный взгляд, брошенный на часы, подсказал следующую фразу:
— Извини, что поздно. Наверное, разбудил тебя.
— Нет, я не сплю.
— У нас, оказывается, много общего. Мы оба не разбираемся в живописи и поздно ложимся спать.
— Да…
Не видя ее, разговаривать с ней ещё труднее. Могла бы хоть обидеться на то, что я без спроса перешел на «ты».
— Чем ты занимаешься сейчас?
— Читаю книгу.
— Интересную?
— Не очень.
— И тебе не скучно там одной?
Она промолчала, видимо обдумывая мой вопрос или вспоминая, какое ощущение люди обозначают понятием «скука».
— Если тебе надоела твоя книга, могу пригласить тебя куда-нибудь.
— Уже поздно.
— Тогда завтра. Ты свободна вечером?
— Да.
— Вот и отлично. Если хочешь, я заеду за тобой, только скажи куда.
Она продиктовала мне свой адрес, и мы мило распрощались, пожелав друг другу спокойной ночи. К сожалению, пожелание Арники не исполнилось — я не смог уснуть до рассвета, ворочаясь на своей слишком большой для одного кровати, и задремал только под утро…
— Захар.
— Мм?
— Сейчас я ухожу и вернусь только к ужину. Ты слышишь?
— Угу.
— Не забудь, что я просил передать, если позвонят… Ну проснись ты на минуту!
— Это никак невозможно, — пробормотал я, с трудом открывая глаза.
— Что невозможно, передать мои слова или проснуться?
— И то и другое. И вообще сегодня я ужинаю не дома.
— И с кем ты ужинаешь сегодня, если не секрет? Неужели с Арникой?
Наверное, он хотел пошутить, но ответное молчание насторожило моего догадливого братца.
— Что, правда? Зар, серьёзно?
Лучшее, что я мог сделать, — опять притвориться спящим. Лис благополучно отстал, зная о моей утренней несдержанности, и убежал куда-то по своим многочисленным делам.
Остаток дня я провёл в одиночестве, подавляя естественные приступы любопытства и нетерпения, которые вызывал приятный образ моей таинственной знакомой. Вчерашние сомнения успели отступить, сгладиться в потоке необычайно приятных воспоминаний и не менее приятных надежд. Этот небывалый оптимизм поддерживал меня до вечера и вспыхнул с ещё большей силой, едва я снова увидел Арнику.
Теперь, когда я знал, что она на самом деле, мне трудно было удержаться, чтобы не рассматривать её постоянно с тайным желанием выявить непохожесть на человека.
— Привет.
— Привет.
Она улыбнулась, и я снова поразился. Невозможно поверить, что она всё-таки не человек. Может быть, негодник Лис специально это выдумал, чтобы поставить меня в неловкое положение?
Тонкие черты лица, цвет кожи… если приглядеться, наверное, этот золотисто-смуглый тон мог показаться неестественным… Нет! Не может быть! Глаза… Я ошибся, они не были зелёными, просто в их тёмной глубине временами вспыхивают зеленоватые огоньки, когда она вот так смотрит из-под полуопущенных ресниц. Стройное, привлекательное тело без каких-либо видимых недостатков.
Арника спокойно позволяла мне рассматривать себя, не смущаясь под моим пристальным взглядом.
— Извини, что не предлагаю тебе кофе, но я его не пью и поэтому не держу дома.
— Ничего, обойдусь без кофе.
Занятная у неё квартирка. Полы сплошь устланы коврами, и только кое-где видны кусочки блестящего паркета из настоящего дерева или из пластика, очень качественно обработанного под дерево. Вместо люстр и торшеров световые трубки, очень мало мебели, зато половину стены занимает аквариум. Я рассматривал его несколько минут, пока девушка переодевалась в другой комнате, но не увидел ни одной рыбки, только переплетение ярко-зелёных водорослей.
— Эй, Арника, так куда бы ты хотела пойти?
— Мне всё равно, — послышался её приглушенный голос.
— Ну это понятно. А всё же?
Она появилась наконец, одетая не менее элегантно, чем вчера, и по-прежнему равнодушная к моей иронии.
— Если хочешь, пойдём в ресторан, — предложил я.
— Пойдём.
Уникальное создание! Неужели она так же уступчива во всём остальном? Окрылённый этим предположением, я решительно взял Арнику под руку и дал себе слово сделать всё возможное, чтобы растормошить её равнодушную неприступность. Растение она или нет, но в моём присутствии не имела права скучать.
— Что будешь пить? — обратился я к моей молчаливой спутнице, внимательно, но без особого интереса рассматривающей зал ресторана.
— Томатный сок, — отозвалась она.
— Боюсь, что томатный сок здесь подают только с водкой. Для тебя это не будет слишком крепко?
Ясные до прозрачности глаза встретились с моим взглядом.
— Да, пожалуй, для меня это будет слишком крепко. Я не смогу себя контролировать, если выпью.
Не сдержавшись, я рассмеялся:
— Арника, извини, конечно, но ты что, совсем не понимаешь шуток?
— А это была шутка?
Я снова усмехнулся и развернул меню.
— Видимо, не очень удачная, если ты на неё не отреагировала.
Пожалуй, и начало не слишком удачное. Мои попытки развеселить её безуспешны, и сам я смеюсь над тем, что она считает серьёзными вещами. Глупость какая-то. Подоспевший официант спас меня из неловкого положения, в которое, как мне казалось, я сам себя поставил. Арника предоставила мне делать заказ и снова отвернулась, продолжая рассматривать публику. Ну и ладно, даже если я показался ей не слишком учтивым, это не испортит мне аппетит.
Через некоторое время я оторвался от гастрономических изысков и почувствовал себя в силах продолжить наслаждения эстетические.
— Арника, ты ничего не ешь.
— Я неголодна.
— Так зачем же согласилась ехать со мной в ресторан?
— Но ты же хотел есть.
— Хм… это было так заметно?
Она промолчала, опуская взгляд в свой бокал с соком. Чёрт возьми, до чего она всё же хороша! А это освещение с чуть розоватым оттенком придаёт её лицу особую нежность.
— Послушай, тебе говорили, что ты очень красива?
— Говорили.
Я словно невзначай протянул руку и накрыл своей ладонью её ладонь, лежащую на столе и рассеянно перебирающую край льняной салфетки. Тонкие пальцы замерли, но руки она не отняла. Неужели моё ухаживание решили принять?
— И что ты отвечала?
— Обычно ничего.
— А что ответишь мне?
В тёмных глазах снова заплясали зеленоватые огоньки.
— Ты хочешь, чтобы я что-то ответила?
— Да.
— Но я не знаю что. Я не умею говорить комплименты.
— Хочешь, я научу тебя?
Она попыталась убрать свою ладонь, но я только крепче сжал её:
— Я даю уроки светских манер совершенно бесплатно… ну почти бесплатно. Могу позаниматься и с тобой. Хочешь?
Понимает ли она всю двусмысленность моих предложений? И что означают эти опущенные ресницы? Молчит, ну что ж, придётся опять самому. Я стремительно поднялся, бросил салфетку на стол:
— Пойдём отсюда.
Она не удивилась, отставила стакан своего бесконечного сока и тоже встала.
— Можно было бы поехать ко мне, но, думаю, Лис уже вернулся, поэтому давай продолжим этот приятный вечер не менее приятно у тебя. Ты не возражаешь?
Она не возражала, и моя надежда стала перерастать в твёрдую уверенность, что эти ясеневые волосы сегодня вечером будут лежать на моих плечах, а их обладательница…
Арника пропустила меня в квартиру, закрыла дверь, но не успела зажечь свет. Я перехватил девушку на пути к выключателю и привлёк к себе. И только тогда почувствовал её запах. Странный, стойкий аромат луговых трав и растопленного солнцем мёда. Отстранив душистую волну волос, я наклонился к ней и нашёл в темноте своими губами её губы. Они оказались именно такими, как я и желал — мягкими, нежными, прохладными. Но совершенно равнодушными. Арника не ответила на мой поцелуй, казалось, что я целую манекен или статую. Не слишком приятное ощущение.
Я почувствовал себя полным идиотом, когда она мягко, но настойчиво высвободилась из моих объятий и включила свет.
— Извини, Зар. Мне, наверное, надо объясниться.
— Не надо. Я и так всё понял.
Жаль, что сейчас не темно, тогда она не увидела бы моего лица с пылающими, словно у мальчишки, щеками.
— Ты принимаешь меня не за ту, кто я есть на самом деле.
— И кто ты есть на самом деле? — пробормотал я, пытаясь подавить чувство невыносимой неловкости.
— Я не принадлежу к вашему виду. Многие ваши ценности и удовольствия непонятны мне. Твой поцелуй… — Арника коснулась кончиками пальцев своих губ, — …несёт в себе большую информацию, но она непонятна мне совершенно. Я знаю, чего ты хотел бы от меня, но не могу удовлетворить твои желания. С таким же успехом ты мог поцеловать герань и ждать от неё ответных чувств.
— Значит, это правда. Ты что-то типа орхидеи.
Наверняка моё уныние было забавным. Но только не для неё.
— Да, что-то типа орхидеи. Ты ведь знал?
— Знал, но… у тебя человеческое тело…
— Растению вовсе не обязательно иметь корни и зелёную окраску.
Девушка опустилась на диванчик, стоящий в прихожей, и я присел рядом, обдумывая следующий, очень важный для себя вопрос.
— Скажи, у тебя есть сердце?
Она спокойно взяла мою руку и приложила к своей груди. Я ждал, наверное, целую минуту, пока почувствовал одиночный, гулкий удар.
— Значит, есть. А если есть сердце, ты должна уметь любить.
Арника чуть наклонила голову, и мне показалось, что она сейчас рассмеётся.
Я бы на её месте рассмеялся.
— Ты ошибаешься, Зар. Умение любить не связано с наличием сердца. По-моему, любовь — это какая-то биохимическая реакция плюс инстинкт. У меня нет многих инстинктов, какие есть у вашего вида, мой организм не вырабатывает гормоны, которые влекут вас друг к другу.
— Но ты… вы же как-то размножаетесь.
— Это слишком сложно, чтобы объяснить в нескольких словах. Скажу одно: мы не испытываем потребности в продолжении рода.
— Ладно. Хорошо. Я тоже не испытываю такой потребности, но ведь есть ещё и удовольствие.
Она покачала головой, рассматривая меня, словно я был интересным микробом под стеклом микроскопа.
— Удивительно, но только люди могут любой физиологический процесс направить на собственное удовольствие. Еда для удовольствия, и секс, и потребность в укрытии и в одежде.
Я посчитал себя вправе не согласиться:
— Ничего подобного. Я что-то сейчас не соображу, что тебе можно возразить, но ты неправа.
— Я права. Или на удовольствие, или на разрушение. Все достижения вашей цивилизации вы направляете на уничтожение себе подобных. И все те речи о гуманизме и сострадании, которых я наслушалась, — пустой звук. Животные тоже жестоки по своей природе, но они хотя бы не лицемерят. А всё, что создаете вы, либо пошло, либо смертельно опасно.
— Ну знаешь ли!.. — Я не находил слов от возмущения. — А искусство, живопись, архитектура?..
— Я не очень понимаю ваше искусство и не вижу в нём особого смысла, чаще всего это тоже подделка, копия.
Если бы здесь был Лис, он показал бы этой самоуверенной хризантеме, как оскорблять святое искусство. Дискуссии на подобные темы он может вести часами, ни разу не сбившись, а я вовсе не собирался отстаивать интересы человечества, единственным моим желанием было приятно провести вечер.
— У меня такое чувство, что ты не очень любишь людей.
— Я к ним совершенно равнодушна.
— Так какого чёрта ты поехала со мной в ресторан?!
Зеленоватые глаза внимательно осмотрели меня, взмахнув густыми ресницами.
— Ты сердишься?
— Да, сержусь. Я всего-то хотел узнать, есть ли у меня хоть какая-то надежда на интерес с твоей стороны, а ты начала философствовать о порочности всего человечества, причём в присутствии представителя. Это по меньшей мере бестактно.
— Извини, если я тебя обидела.
— Зачем тебе моё извинение, если ты не чувствуешь себя виноватой… Ладно, мне пора.
Она поднялась следом за мной:
— Ты уходишь?
— Да. Всего хорошего. Спасибо за ужин.
— До свидания.
Я в последний раз окинул взглядом её стройную, гибкую фигуру, задержался на мягких, волшебных губах и вышел, едва сдержавшись, чтобы не хлопнуть дверью.
Пока я добирался до дома, досада моя значительно поутихла. Похоже, я очень постарался, чтобы поставить себя в дурацкое положение… и поцелуй ещё этот.
Не мог двух слов связать во время спора, ни одного разумного довода не привёл. Естественно, что Арнике с её «растительным», совершенно чуждым людям разумом наша жизнь и наши ценности кажутся дикими. Конечно, она не понимает ни живописи, ни литературы, да и как можно понять то, чего никогда не чувствовал? А я-то, идиот, развернул перед девушкой всю широту собственной души! Удовольствия мне, видите ли, подавай. Интересно, что она могла обо мне подумать?.. А что тут думать?! Вот ещё один представитель человекообразных, подтверждающий общее правило. Секс, еда и дорогие шмотки… Чёрт! А я её ещё и в ресторан потащил! Представляю, как она на меня смотрела, когда я, не видя ничего вокруг, уминал всё, что попадалось под руку, при этом пытался острить и не понимал, почему нет реакции на мои шутки. Самоуверенный болван!..
Домой я вернулся окончательно уничтоженный и посрамлённый. Естественно, Лис не спал, готовый своими замечаниями переполнить чашу моего отвращения к себе.
— Ну как?
Я мрачно посмотрел на него и направился в свой кабинет.
— Ты что-то не слишком доволен.
Я рухнул в кресло и отвернулся.
Он забеспокоился:
— Что случилось?
— Ты оказался прав. Она помесь фиалки с актинией, а я идиот.
— Нет. — Лис усмехнулся. — Ты не идиот. Просто мой брат немного слишком самоуверенный. Ты думал, она будет очарована тобой, как все остальные.
— Ну-у…
— Думал. А ей всё равно.
— Если бы ты знал, как я вёл себя, тебе было бы за меня стыдно. За меня, и за всё человечество.
Он расхохотался:
— Не думаю. Ерунда это всё. Завтра ты и не вспомнишь, что была какая-то там Арника.
— Надеюсь.
— Вот и отлично. Советую тебе лечь спать.
— Нет, я ещё немного попредаюсь самоуничижению.
— Ладно, только не забудь погасить свет, он мне мешает. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — отозвался я задумчиво, когда за Лисом закрылась дверь.
Полуночные размышления никогда не доводили меня до добра. Приглушённый свет, тёмные тени в углах комнаты, тишина, в которой звуки кажутся обманчиво громкими, чернота ночи, липнущая к стёклам окон.
Конечно, если разобраться, во многом она права. Взять хотя бы те же самые рестораны — шикарнейшие заведения, созданные только для того, чтобы под музыку, весело и безболезненно освобождать карманы посетителей от крупных и мелких банкнот. Столько суеты и шика вокруг простого процесса еды. Неестественно это как-то…
Но при всём её уме она видит только одну сторону, не самую лучшую, а я, наверное, мог бы показать ей другую… помочь почувствовать, как приятно, когда тебя любят, заботятся о тебе и восхищаются тобой. В такие мгновения не думаешь о биохимических реакциях и гормонах.
Может быть, всё дело в том, что у Арники не хватает ощущений, а не в том, что она не может испытывать чувств. Может быть, никто никогда не пытался учить её любви, нежности, пониманию. Бедняжка, она сама не знает, чего лишена. Какое, должно быть, унылое её растительное существование. Иллюзия жизни, игра ума, равнодушие, спокойствие, созерцание. Её мир лишён тепла и радости, поэтому и в нашей жизни она видит только бессмысленность и пошлость.
Я научу её любви. Непременно. Она поймет, как ошибалась… и со мной тоже.
— Алло, Арника? Здравствуй. Я хотел извиниться за вчерашнее. Я вёл себя не лучшим образом. Ты не обиделась?
— Нет.
— Отлично! Тогда, может быть, сходим куда-нибудь?
— Куда?
— Не знаю, погуляем.
— Хорошо. Давай погуляем.
…Я остановил машину на берегу реки, у самой тропинки, спускающейся к пляжу. Сейчас здесь не было ни души. Холодный ветер взбивал пену на волнах, накатывающих на мокрый песок. Низкие тучи мчались по небу, и любая из них могла пролиться на землю холодным дождём.
— Арника, я много думал над тем, что ты сказала вчера, и решил, что нам лучше начать наше знакомство сначала. Забудь всё, что я говорил тебе, в основном это были глупости.
Я выбросил окурок и закрыл окно, а Арника смотрела на меня своими прозрачными глазами, в которых я не мог прочесть ни одного чувства, и не понимала, чего я от неё хочу.
— Ты не понимаешь меня?
— Не очень.
— Ладно, забудь и это. Давай пройдёмся.
Мы выбрались из машины и пошли вдоль реки по влажному песку пляжа. Холодный ветер тут же накинулся на нас, растрепав пушистые волосы Арники, и пробрался под мою куртку.
— Вчера я пытался представить твой мир, то есть мир таким, как ты его воспринимаешь, и мне показалось, что тебе должно быть очень одиноко.
— Я не знаю такого чувства, — ответила она спокойно. — Мне не бывает одиноко.
— Неужели никогда не хочется найти кого-нибудь, с кем можно поговорить, погулять?
— Нет. Обычно рано или поздно приходит кто-то, с кем можно пообщаться.
— Понятно.
Я машинально вытащил из кармана сигареты и снова закурил. Смутная, не до конца оформившаяся мысль мелькнула в моей голове, но я так и не сформулировал её до конца — что-то о свободе выбора… Меня отвлёк внимательный взгляд Арники, устремлённый на сигарету в моих пальцах, и я не удержался от вопроса:
— Что, хочешь попробовать?
— Нет, спасибо. Я не вижу в этом смысла.
— Ты всегда делаешь только то, в чём видишь смысл?
— Почти всегда.
— Хм… Тебе не холодно? Кстати, ты когда-нибудь испытываешь какие-нибудь физические неудобства? Холод, жару, боль?
Прелестное лицо снова повернулось ко мне с выражением внимания, заменяющего ей недоумение.
— Боль?
— Да, нечто такое, отчего хочется отдёрнуть руку, когда обожжёшься, например.
Арника склонила голову к плечу, с вдумчивой серьёзностью рассматривая метя, потом вдруг забрала из моих пальцев сигарету и спокойно прижала её тлеющий конец к тыльной стороне своей ладони. Я чуть не вскрикнул от неожиданности. Терпко запахло сухой горящей травой, и я, очнувшись, вырвал окурок из её рук.
— Ты с ума сошла! Зачем ты это сделала?!
Арника осмотрела свою руку и сказала:
— Я не испытываю боль, когда обожгусь.
— Ненормальная. Дай посмотрю. — Я взял её прохладную ладонь. — Неужели не больно?
— Нет.
— Значит, на твоей коже нет нервных окончаний? Но это невозможно, тогда ты не могла бы передвигаться и не чувствовала бы моих прикосновений. А ты чувствуешь их?
— Да.
— Загадочное ты существо.
Я поднёс ладонь Арники к губам и коснулся её поцелуем.
— А теперь что ты чувствуешь? Приятно?
Боже! Какие у неё глаза! То, что скрывается в их влажно мерцающей глубине, невозможно описать никакими словами. И никто не знает таких слов, в человеческом языке их не существует.
— Зар, я… я не испытываю тех чувств, которые на моём месте должно было бы испытать существо одного с тобой вида…
Арника улыбнулась. Я вёл точный счёт всех её улыбок. Это была четвёртая за всё время нашего знакомства.
— Я достаточно долго живу среди людей и знаю все эти знаки внимания. Я достаточно адаптирована для вашей жизни, чтобы не «выпускать шипы», когда ко мне прикасаются с дружескими чувствами. И мне кажется, что ты хорошо ко мне относишься.
— Более чем хорошо.
Арника подобрала камешек, попавшийся ей по дороге, и принялась рассматривать его, а я снова повторил свою неудачную попытку вовлечь её в разговор о любви и дружбе:
— Ты когда-нибудь читала любовные романы?
— Да.
— И тебе никогда не хотелось оказаться на месте их героев? Почувствовать те переживания, что испытывает человек?
Арника заговорила, сбившись со своего спокойно-уверенного тона, и я мысленно поздравил себя с первым удачным ходом.
— Понимаешь, Зар, мы с тобой по-разному воспринимаем мир. Ты чувствами, а я — логикой. Ты даже думаешь чувствами.
— Нет, почему же…
— Когда мы говорили с тобой вчера, ты не знал, что мне возразить, потому что тебя захлёстывали эмоции: гнев, негодование, обида. Они тормозили твою мысль, а я была свободна от переживаний.
— Ты хочешь сказать, что чувства не нужны?
— В основном они только затмевают рассудок и мешают чёткой работе мысли.
— Но ты никогда не испытывала их, как же ты можешь утверждать?!
— Я наблюдаю и анализирую.
— Нет, Арника, в этом ты неправа. Я согласен, что гнев может толкнуть куда угодно, но существуют ещё сострадание, жалость, нежность…
— А какой в них смысл?
— Да при чём здесь смысл! Если бы у меня не было чувств, я превратился бы в машину — в компьютер, которому ежечасно скармливают порцию информации, а он выдаёт логичный ответ. Представь, целая колония компьютеров, которым плевать друг на друга! Ни от кого не дождёшься ни помощи, ни поддержки… Мы социальные существа, и наш разум приспособлен для жизни в коллективе. Ты просто не знаешь, чего лишена, и как бы я ни старался, всё равно не смогу объяснить.
На протяжении всего моего монолога Арника смотрела на меня, не отводя взгляда переменчиво-зеленоватых глаз, и слушала с редким вниманием.
— Ты прав, мы слишком разные.
Но мне не понравился её ответ, я не хотел, чтобы она сильнее укреплялась в своей уверенности о нашей диаметральной противоположности.
— Нет. Арника, я хотел сказать, что мы с тобой всё равно сможем понять друг друга, какими бы разными ни были. Я очень хочу, чтобы ты поняла меня. — Я взял её за плечи и посмотрел в глаза. — Хочу, чтобы ты подружилась со мной.
— Я испытываю некоторую привязанность к определённым людям.
— И ко мне?
— И к тебе.
Она никогда не лгала. Не умела говорить неправду. Не видела в этом смысла. И если не понимала моего вопроса или не могла на него ответить, признавалась в этом так же честно.
Она никогда не показывала, что ей неприятно моё осторожное ухаживание — спокойно принимая знаки моего внимания, она оставалась равнодушна к ним.
Арника ни разу не повысила голоса, ни разу не обиделась на меня, хотя поводы для этого были. Иногда моё терпение отказывало, и я говорил дерзости, даже грубости, в надежде увидеть в её взгляде боль или хотя бы растерянность, но зеленоватые глаза оставались спокойными, а лицо невозмутимым. Я не мог назвать её прекрасной даже в самых потаённых мыслях. Прекрасное — это изнутри, какое-то душевное озарение, сердечное сияние, а моя Арника была красива, но бездушна.
Временами меня убивала её холодность. Казалось, вот-вот ясный взгляд засияет нежным теплом, в улыбке появятся подлинные чувства, но нет. Напрасно я надеялся на чудо. Отточенные грани холодного ума кололи больнее булавок.
Мой внимательный брат заметил наконец, что со мной творится неладное.
— Зар, мне не нравится, что происходит с тобой в последнее время. Ты сам не свой. В чём дело?
— В Арнике.
— О нет! Неужели до сих пор?! Только не говори, что ты всерьез увлекся цветоводством.
— Лис!
Иногда этот мальчишка полностью оправдывает своё прозвище маленького хищника.
— Ладно, не сердись. Я знал одного типа, страстного любителя орхидей. Он буквально с ума по ним сходил, а ведь они не умеют ни говорить, ни улыбаться, и у них нет таких потрясающих ног, как у твоей Арники.
— Знаешь, меня, кажется, и привлекает именно эта её неприступность.
— Вот что я скажу тебе, братец, тебя избаловали. Ты всегда получал всё и сразу, но стоило в первый раз в жизни нарваться на недоступность, как ты тут же растаял. Это глупо!
— Постой, Лис, она что, не нравится тебе?
— Да, не нравится. Я ей не доверяю. И я всегда опасаюсь того, чего не понимаю. Ты тоже не будешь есть первый попавшийся незнакомый плод только потому, что он красивый, ведь он может оказаться ядовитым.
— Арника — не ядовитый плод.
— Это ещё неизвестно.
Наверное, в каждом из нас есть что-то от Пигмалиона. Стремление создавать и переделывать по образцу собственных желаний. Это льстит самолюбию и удовлетворяет гордость художника, скрытого глубоко в душе.
Положить все силы на создание идеала и в процессе преображения влюбиться в объект собственного творения. Не видеть в упоении своей мнимой силой, что идеал далеко не идеален и что любишь вовсе не его, а новые черты, возникающие по мановению твоей волшебной палочки. И не замечаешь, как меняешься сам…
— Арника, я принёс тебе подарок.
— Подарок?
В красивом взгляде каменная ясность хризолита, лицо спокойно и неподвижно. Оно по-прежнему не кажется мне холодной маской, наверное, из-за глаз, в которых непрерывно струится и переливается что-то необъяснимое.
Она рассматривала маленький куст роз в горшке, который я преподнёс ей, почему-то не решившись дарить срезанные цветы.
— Твоя маленькая копия.
Арника осторожно прикоснулась к тонким лепесткам, погладила зелёные листочки:
— Спасибо.
— Тебе не нравится?
— Нравится.
Она поставила цветок на стол и равнодушно отвернулась от него. Значит, не то, опять не то… Что же я могу придумать ещё?
— Арника, ты любишь музыку?..
Если задумалась, значит, не слышала действительно хорошей. Сейчас проведём эксперимент.
Со своим обычным вниманием она смотрела, как я нажимаю кнопку, регулирую громкость.
— Садись сюда и слушай.
Она присела на диван, а я устроился на полу у её ног. С недавних пор это положение стало доставлять мне огромное удовольствие. Казалось, что, когда она смотрит на меня вот так, сверху, чуть прикрыв глаза пушистыми ресницами, в её взгляде появляется нечто отдалённо напоминающее ласку.
Может быть, я обманывал себя, но всё чаще мне стали видеться в её лице намеки на сдержанные эмоции. Или мне так хотелось их видеть, что ямочка в уголке губ представлялась улыбкой, лёгкий трепет ресниц — волнением, долгий взгляд — интересом?
Прохладная ладонь тронула меня за плечо, и я оглянулся, чтобы дать объяснения:
— Как тебе?
— Не неприятно.
— Хочешь, потанцуем?
— Потанцуем?
— Да. Вставай. Я научу тебя, — я поднялся и потянул её за собой. — Всё очень просто. Подойди ближе. Одну руку мне на плечо. Вот так. Другую сюда…
Я полуобнял ее, испытывая несказанное удовольствие от прикосновений к гибкому, душистому телу.
— Теперь слушай ритм. И слушайся меня, следуй за мной.
Она оказалась очень способной ученицей. Природная гибкость и пластичность возмещали недостаток опыта.
— Молодец, очень хорошо. Ты прекрасно двигаешься.
Какой соблазн поцеловать её сейчас, когда эти губы так близко от моего лица. Так хочется, чтобы золотоволосая голова опустилась на моё плечо, прохладные пальцы прикоснулись к щеке…
Песня оборвалась, и через короткое мгновение тишины зазвучала новая мелодия. Щемящие сердце звуки скрипки… Если бы я не продолжал обнимать Арнику, то не узнал бы, какое впечатление музыка произвела на неё. По стройному телу пробежала волна дрожи, оно напряглось, и Арника повернулось к динамикам:
— Что это?
— Вивальди. Нравится?
— Да… — не очень уверенное, и после нескольких мгновений размышления твёрдо: — Да.
— Ты чувствуешь что-нибудь?
— Не могу объяснить. Странно. Ты не мог бы выключить? — Арника повела плечами, словно хотела освободиться от моих объятий. — Мне не нравится.
— Но ты только что говорила, что тебе нравится музыка!
— Нет, я не хочу больше, — черты её лица вдруг ожили, искажаясь внутренним напряжением. На гладком лбу залегла тонкая, едва заметная морщинка, как будто потемнели, туманясь, глаза. — Выключи.
Невероятно! В ровном голосе ясно слышны нотки волнения. Арника попыталась отстраниться, но я крепко держал ее.
— Выключи!
— Почему? Что ты чувствуешь?
— Не хочу больше.
— Скажи мне, что ты чувствуешь?!
— Пожалуйста…
Поток звуков, вырывающихся из динамика, нарастал, приближаясь к эпицентру бури, и Арника в моих объятиях дёрнулась сильнее:
— Пусти! Выключи! Я не могу больше!
Ослеплённый этим, как мне казалось, пробуждением, опьянённый красотой оживающего, взволнованного, болезненно-напряжённого лица, я только крепче прижал её к себе. Кто бы мог подумать, что Арнику так взволнует музыка?! Неужели я наконец нашёл средство, способное превратить её в человека?
Вот долгожданный, грозный накат последней волны, дрожащий и сверкающий всеми оттенками дождевых капель в лучах солнца, ослепительная вспышка молнии на оконном стекле. Ликующая песня радости и любви… Именно в это мгновение она должна была «проснуться», посмотреть на меня глазами, в которых бы засияли отражения этих сверкающих солнечных брызг, и улыбнуться новой улыбкой, сделавшей её лицо прекрасным…
Арника тихо вздохнула, закрыла глаза, и её тело бесчувственной тяжестью осело на мои руки. Я едва успел подхватить её.
— Арника, что с тобой?!
Как приводить в чувство цветок? Я поспешно выключил центр, оборвав на полноте мелодию, уложил Арнику на диван, смочил виски и лоб водой из графина.
— Прости. Откуда мне знать, что ты потеряешь сознание от музыки!
Наверное, тишина была лучшим лекарством — внезапно, так же как и упала в обморок, Арника открыла глаза.
— Слава богу! Ты очнулась.
Она осмотрела себя. Прикоснулась к мокрому лицу.
— Я… мне стало нехорошо.
— Да. Ты упала в обморок, — я погладил её по влажным у висков волосам, по бархатной щеке. — Я знал многих меломанов, но ещё никто, по-моему, не лишался чувств от классической музыки. Как ты себя чувствуешь?
— Хорошо. Только пить хочется.
— Сейчас.
Она взяла стакан из моих рук и выпила его залпом.
— Ещё?
— Да.
Она постепенно приходила в своё нормальное состояние, которое для меня продолжало быть ненормальным. Ещё несколько мгновений, и передо мной снова была прежняя невозмутимая Арника, только некоторый беспорядок в одежде подтверждал, что её короткое преображение не приснилось мне.
Я слышал где-то, что музыка воздействует не только на человеческий организм. Будто бы её волны чувствуют и животные, и растения. Значит, определенный звуковой код мог приоткрыть подсознательные тайны этого цветка. Её нервы, не воспринимающие боль, оказались слишком чувствительны к звукам. Но я не могу повторить эксперимент, не могу рисковать её здоровьем ради собственных смутных надежд. Какое разочарование!
Каждый день, проведённый с ней, убивал крошечную частичку моей надежды. Она казалась неуязвимой в своей невидимой броне вечного спокойствия. И я наконец поверил, что мои усилия напрасны. Ничто и никогда не заставит её сердце биться чаще. Прекрасное, нежное, беззащитное создание оказалось равнодушным и не знающим жалости, как кусок льда.
Теперь я должен был отступить с лёгким разочарованием от осознания непреодолимости препятствия.
Улыбнуться и попрощаться. И только теперь, когда было уже поздно, я понял, что в этой жизни мне нужна только бесчувственная, ледяная Арника.
С прежним безумным пылом я бросился в противоположную сторону, пытаясь вернуться к прошлой жизни и забыть глубокую прозрачность переменчивых глаз, взгляд, пристальный и отрешенный, — задумчивый взгляд из другого мира, давний единственный поцелуй. Но она не давала мне уйти, и чем отчаяннее я боролся за свою свободу, тем сильнее меня тянуло в маленькую странную комнату, к странной Арнике.
И я приходил снова и снова. Переживал, мучился. Злился на себя, но всё равно приходил. Давал себе обещания, что этот раз самый последний и ничто не заставит меня больше переступить порог этого дома, но на следующий вечер опять был здесь, чтобы снова давать себе невыполнимые обещания.
Конечно, она даже не подозревала о моих терзаниях и не знала, что я медленно, но упорно приближаюсь к пограничному состоянию кризиса и боюсь гадать, что будет со мной дальше.
Мы возвращались после долгой прогулки по ночному городу и уже у самого дома столкнулись с подвыпившей компанией, не желающей пропустить нас в подъезд.
Словесная перепалка была короткой, но весьма красочной. Обычно после подобных оскорблений сразу переходят к прямым действиям. Я боялся не за себя. Арника показалась мне вдруг особенно ранимой, беззащитной, хрупкой. Она вряд ли сможет постоять за себя, не чувствуя боли, не зная страха, равнодушная к оскорблениям и угрозам.
Сначала они были заняты мной, и этот интерес успешно отвлекал их от нее — через какое-то время я почувствовал, как немеет моя левая рука. Крик, полный совершенно невыносимой боли, заставил меня на мгновение забыть о нападающих и пропустить пару ударов, которые оказались решающими. Особенно последний, рассёкший мне щёку и отбросивший к стене. В просветах мерцающего сознания мне удалось увидеть Арнику и человека у её ног, прижимающего ладони к распухшему лицу. Мне уже доводилось видеть такие лица после прямого попадания на кожу делириантного газа. Кто-то из компании кинулся на помощь поверженному, но, не добившись от него объяснений случившемуся, бросился к Арнике и тут же отскочил, с удивлением осматривая свои ладони.
— Она обожгла меня. Она обожгла меня!
Удивление в его голосе сменилось болью. Невероятно! Одним прикосновением беззащитная Арника уложила двоих… нет, похоже, уже троих. А я-то рвался защищать её…
— Зар. Захар… — прозвучал надо мной негромкий голос. — У тебя всё лицо в крови.
— Где эти?..
— Ушли.
— Может быть, убежали?! Что ты сделала с ними?
Арника помогла мне подняться, и, опираясь на её плечо, я добрался до лифта:
— Так что это было?
— Стрекательные клетки. — Она нажала кнопку и протянула мне носовой платок.
— Какие клетки?
— Стрекательные.
Кончики пальцев прикоснулись к моей руке, и я почувствовал довольно ощутимый укол, словно дотронулся до стебля крапивы или как от слабого удара током.
— Больно.
— Может быть ещё больнее.
— Я это видел.
В её квартире я прошёл в ванную, открыл кран и несколько мгновений изучал своё лицо в зеркале. Зрелище было малоутешительное.
— У тебя есть пластырь или что-нибудь такое? Может быть, перекись водорода?
Она не ответила, но я почувствовал лёгкое прикосновение к своей щеке. Арника провела рукой по моему лицу и теперь внимательно рассматривала пальцы, испачканные моей кровью.
— Она красная и… и солёная.
Я взглянул на неё через плечо и увидел, как она с удовольствием слизывает кровь со своих пальцев. Довольно неприятное чувство покоробило меня, а она встретилась со мной взглядом и улыбнулась.
— Извини, но ты очень… очень приятный, — она подошла ко мне вплотную, и в прозрачных глазах загорелись странные огоньки. — Зар, — прохладные ладони легли на мои плечи. — Можно мне?..
Я не понял, чего именно она хочет, но кивнул, зная, что впервые Арника проявляет столь яркий интерес ко мне. Она взяла мокрую губку из раковины и осторожно провела ею по моему лицу, стирая кровь, потом ещё раз, и ещё. Я не мог привлечь её ни подарками, ни лаской, ни осторожным ухаживанием, и теперь её взволновал один вид моей крови. Чертовщина какая-то!
— Тебе не больно?
— Нет.
Тонкие пальцы нежно перебирали мои волосы. Она прекрасна, как актиния, и может быть такой же опасной. Она не знает ни жалости, ни сострадания и могла равнодушно смотреть на то, как меня избивают, а только когда попытались схватить ее, «выпустила шипы». Я прекрасно знаю о растениях-хищниках, всех этих росянках и мухоловках, привлекающих насекомых. Зачем ей ясные глаза, роскошные волосы и чувственные губы?! Неужели всё это — тоже приманка? Сладкая ловушка для такого глупца, как я!
Крепко стиснув тонкие запястья прохладных рук, я резко оттолкнул от себя Арнику. Она едва удержалась на ногах и ударилась о раковину.
— Зар, что случилось?!
— Ничего. Пока ничего не случилось. Сейчас я умоюсь и пойду домой.
— Зар!
— Не подходи ко мне.
Она заволновалась. Широко распахнулись глаза, и чуть приоткрылись губы. Совсем недавно я бы всё отдал, чтобы увидеть это превращение, но теперь мне было всё равно.
— Зар, прошу тебя, не уходи.
— Почему же? Тебе так понравился вкус моей крови? — Я сдёрнул полотенце с крючка, поспешно вытирая руки.
— Да… Он понравился мне.
— Я и забыл, что ты говоришь только правду. Но, можешь поверить, твоим ужином я не стану!
— Ты думаешь, что я смогу причинить тебе боль?
— Если захочешь, сможешь.
— Не уходи.
Я отвернулся от неё, направляясь к двери, но Арника догнала меня. Гибкое тело прильнуло ко мне, а прохладные ладони прижались к шее. Я хотел снова оттолкнуть её, но она извернулась каким-то невероятным образом, и её губы оказались на моих губах. Они были сладкими, почти как мёд, липовый мёд с лёгкой горчинкой, ещё сильнее подчеркивающей душистую сладость… И в то же самое мгновение волна едва переносимого наслаждения хлынула в моё тело. Сладкий яд, физическое удовольствие, вкус, запах смешались в ней, многократно усиленные. Я вздрогнул, схватил девушку за плечи, пытаясь отбросить от себя… или, напротив, крепче прижаться к её губам, чтобы продлить неслыханное удовольствие. Оно оглушило и ослепило меня, лишило воли и разума.
— Теперь ты не уйдёшь. Ты не сможешь уйти, правда?
Она не оборвала резко волшебный поцелуй, она понемногу снижала его напряжение, и эта сладость не исчезла, даже когда Арника отстранилась. Меня же продолжала колотить нервная дрожь, и, не в силах справиться с ней, я крепко сжал в объятиях коварный цветок, уже сам целуя её губы, шею, плечи… Понимал, что схожу с ума, но не мог остановиться. Воздух вдруг наполнил тонкий аромат, дурманящий и чуть сушащий горло. Его источали волосы, губы, кожа Арники. И ощущения в нём приобретали небывалую яркость, кожа — сверхчувствительность, желания — безумность.
В глубине глаз девушки кружили два зеленоватых омута. В которые я погружался с головой всё глубже и глубже…
Бабочки… Целый рой розовых бабочек носился в воздухе вокруг меня, заполняя мир шелестом крыльев, и их бледные силуэты плясали на стенах. В этом ореоле бело-розового сияния лицо девушки казалось туманным бликом, и только глаза в своём зеленоватом кружении были реальностью.
— Я люблю тебя, — шептал я, не зная, понимает ли она меня. — Люблю.
Арника улыбалась нежной улыбкой и молчала. Бабочки, нет, это были уже лепестки яблонь, медленно кружили вокруг её головы, падали на волосы, на обнажённые плечи, словно снег. Бледно-розовый снег. Я хотел прикоснуться к её губам, но она отрицательно покачала головой, и тонкие лепестки взвились в невидимом потоке воздуха из невидимого окна и снова закружили по комнате.
— Ты сможешь полюбить меня? Когда-нибудь?
Она молчала, и я не настаивал на ответе. Мне и так было хорошо, спокойно. Я был счастлив…
Я не спал или почти не спал. Словно грезил с открытыми глазами. Болела голова. Нет, она просто раскалывалась от боли. Горло казалось сухим и воспалённым, хотелось пить, но я не мог даже пошевелиться, не мог дотянуться до стакана с водой, не мог остановить головокружительное мелькание розовых бликов в белом тумане…
Лёгкие пальцы притронулись к моему пылающему лбу, потом мою голову приподняли осторожно, и губы коснулись холодного края стакана. Но в нём оказалась не вода. Прохладная, чуть кисловатая жидкость мгновенно сняла боль и сухость в горле. Стало немного легче, и приостановился наконец невыносимый водоворот перед глазами. Долгожданная темнота успокоила обострённо-воспалённое зрение, и в этот раз я уснул по-настоящему.
Следующее пробуждение было менее болезненным. Приоткрыв глаза, я увидел окна, завешенные плотными шторами, аквариум, чуть отсвечивающий зеленоватыми бликами, угол кровати, и Арнику, сидящую рядом. Она улыбнулась мне:
— Ты спал целый день и больше не стонал во сне. Значит, лекарство действует и ты поправляешься.
— Какое лекарство? — Мой голос прозвучал хрипло, но достаточно внятно.
Арника показала мне стакан с бледно-зелёной жидкостью.
— Что в нём?
Она посмотрела на меня задумчиво и осторожно спросила:
— Ты правда хочешь знать это?
— Нет, пожалуй, — ответил я не менее осторожно.
— Тогда пей… Всё, до конца. Я подумала, что в менее концентрированной дозе оно поможет тебе.
Я едва не захлебнулся, но успел на взлёте приостановить своё воображение и допил «лекарство». Как и в прошлый раз, оно значительно разогнало туман в голове.
— Арника, ты действительно ядовитое растение?
Она опустила голову и, мне показалось, заколебалась в выборе ответа. Но генетическая правдивость победила.
— Да. Я отравила тебя. Но не специально. Я не рассчитала дозу.
— Дозу чего? — Я нашёл в себе силы и приподнялся, заглядывая в её опущенные глаза.
— Я растение. Ты не забыл? И могу… моя кровь, то есть то, что считается моей кровью… сильный галлюциноген.
— Стрекательные клетки, яд, дурманящий запах, высокий интеллект, привлекательная внешность. Ты смертельно опасна.
— Прости… — прошептала Арника совсем тихо. — Я позвонила твоему брату. Он скоро приедет.
Болезненное чувство острой жалости укололо меня при виде опущенной золотоволосой головы, тонких пальцев, сжимающих пустой стакан.
— Арника, ты на самом деле не хотела причинить мне вред?
— Не хотела.
— И, чтобы вылечить, ты давала мне свой со… свою кровь?
— Да.
Лис стремительно влетел в комнату, взволнованный и немного испуганный:
— Что с ним?! Что случилось? Арника, я ничего толком не понял, ты говорила, он…
И тут брат увидел меня.
— Какого чёрта! Что она сделала с тобой?!
— Лис, успокойся. Я нормально себя чувствую.
Но он уже превратился в разгневанного хищника:
— Нормально себя чувствуешь?! Да ты посмотри на себя! Ты же… Мы уезжаем немедленно. А ты, — Лис повернулся к невозмутимой Арнике, — держись подальше от моего брата, а не то мне придётся применить на тебе средство для уничтожения сорняков.
— Мне очень жаль, что так вышло.
— А, тебе жаль? Ну надо же! Это мне жаль, что я уже давно не опробовал на тебе нашу новую газонокосилку.
— Лис! Прекрати!
— А ты её ещё защищаешь! Она едва не угробила тебя, а ты защищаешь эту… это…
— Лис! Не надо ничего говорить. Ты прав. Едем домой.
Первым делом брат вызвал врача, хотя, по-моему, в этом не было необходимости.
— Ты напрасно волнуешься, я вполне прилично себя чувствую.
— Ты не видел себя со стороны.
— Так дай мне зеркало!
— Не дам! И лежи спокойно.
Приехавший врач был нашим давним знакомым. Он лечил ещё Лиса в детстве от всех мыслимых болезней и ко мне продолжал относиться как к шестнадцатилетнему мальчишке.
Войдя в комнату в сопровождении моего хмурого брата и взглянув на меня, он не показал удивления:
— Доброе утро, Захар. Был на Гавайях?
— С чего вы взяли?! — довольно нелюбезно буркнул я.
— Ну как же, — добродушно отозвался врач, вытаскивая из своего профессионального чемоданчика стетоскоп, — дыхание затруднено, сердцебиение… учащенное, зрачки расширены, слизистая носа и рта воспалена. Все симптомы воздействия нервно-паралитического яда. Не могу точно назвать растение. Бред, галлюцинации были?
— Д-да.
— Общая слабость… Может быть, китайское дерево или олеандр…
Когда доктор ушёл, прописав лекарства, Лис снова сел рядом на кровать.
— Так что ты решил?
— С чем? — спросил я устало.
— С растением.
— Не знаю, Лис. Понимаю, что пора прекращать это… — я невесело усмехнулся, — знакомство.
— Уже давно пора.
Лис оставил меня одного. Я лежал, смотрел в потолок и пытался подогреть в себе чувство раздражения и злобы на Арнику. Но сил на гнев не было. И на все упреки, какие я мог придумать, существовало одно оправдание — её лицо в бело-розовом сиянии яблоневых лепестков…
Но я должен отказаться от этого. Взять себя в руки и решительно оборвать затянувшееся прощание. Давно было пора понять всю противоестественность наших отношений хотя бы из чувства самосохранения. Если она не отравила меня насмерть в этот раз, то в другой снова может не рассчитать дозу.
Короткий звонок в прихожей прервал мои размышления. Я услышал, как Лис открывает дверь, приглушённо спрашивает что-то типа — какого хрена пришедшему здесь нужно, и негромкий ответ, произнесённый голосом, который продолжал звучать в моей памяти.
— Лис! Кто там?
— Никого!
— Но я же слышу.
— А я говорю, никого.
И снова тихое: «Мне нужно поговорить с ним».
— Оставь его в покое. Вам не о чем говорить. Ты сказала ему всё, что хотела, и лишь по случайности он остался жив. Хватит. Уходи. И мы все постараемся забыть, что знали друг друга.
— Я не уйду, пока не увижу его.
Сердце моё билось всё чаще. Я пытался успокоить его, вспоминая прежние благоразумные мысли, но не сумел сдержаться:
— Лис! Пусть она войдёт.
Короткая пауза, и вот Арника уже входит в комнату. Неизменно уравновешенная, очаровательная и такая желанная. Лис, мрачнее тучи, встал в дверях, прислонившись плечом к косяку.
Она подошла ближе:
— Как ты себя чувствуешь?
— Нормально, и, пожалуй, это я должен поговорить с тобой. Уже давно следовало. Будет лучше, если мы прекратим наши отношения.
Лис у двери удовлетворённо кивнул.
— Для кого лучше?
— Для меня.
— И для меня, — прибавил брат негромко, но Арника даже не оглянулась.
Она продолжала смотреть на меня своим далёким, чуть затуманенным взглядом, который был мне так дорог.
— Для тебя не будет большой трагедии в разрыве наших отношений, — продолжил я.
Она медленно покачала головой:
— Это неважно.
— Значит, для тебя это будет потерей?
— Не знаю.
— Послушай, давай закончим! Я не хочу тебя больше видеть.
Она подошла так близко, что я снова почувствовал её запах луговых трав.
— Нет. Я не уйду, потому что ты не хочешь, чтобы я уходила. Ты любишь меня.
Лис возмущённо подался вперёд:
— Что?!
Но на его негодование не ответили. Мы продолжали только нам двоим понятный поединок.
— Ты говорил, что любишь меня.
— Да… может быть, но…
— Ты не сможешь без меня. Слишком долго ты был рядом, чтобы отказаться от всего, что я могу тебе дать.
— Я ничего от тебя не хочу! Ты меня замучила. Всю душу вымотала!
Арника протянула руку, собираясь коснуться моей ладони, но я заставил себя отстраниться.
— Я всегда буду рядом с тобой, — продолжила она. — Мне всё равно, как ты выглядишь и в каком настроении. Я никогда не обижусь на тебя, ты ничем не сможешь меня оскорбить. Я никогда не изменю тебе, даже когда ты состаришься и потеряешь свою привлекательную внешность и здоровье.
— Ты меня не любишь. Ты… растение! Даже собака испытывала бы ко мне больше чувств, чем ты.
— Но я могу подарить тебе неслыханное наслаждение, даже большее, чем ты испытал в прошлый раз.
— Я ничего не хочу от тебя! И потом, я не пойму, что тебе от меня нужно. Зачем я тебе понадобился? С чего вдруг ты начала бегать за мной?!
Арника положила ладонь мне на плечо:
— Ты совершал очень много нелогичных действий и всё время высказывал странные, непонятные мне мысли. Но для меня вся информация о вас, людях, содержится в вашей крови, и, когда я попробовала ее, ты мне понравился. Настоящий ты, а не твоё видовое поведение. Поэтому я пришла сегодня.
Чувствуя, что слабею, я отвернулся от неё, чтобы не смотреть в эти глаза.
— Уходи. Лис, пусть она уйдёт! Я не могу её видеть.
Даже не поворачиваясь, я чувствовал уход Арники.
Растворился в воздухе запах луга, исчезло тепло.
Осторожная рука поправила подушку под моей головой.
— Ты поступил правильно.
— Я люблю её.
— Это пройдёт.
— Не пройдёт.
— Она не любит тебя.
— Неважно.
— Я знаю, кто она такая, — сказал Лис тихо. — Glorioza Superba.
— Что?.. Кто?
— Вьющаяся лилия, содержащая очень сильный наркотик. Даже совсем маленькая его доза может быть смертельна.
— Лилия?.. Да, она похожа на лилию.
— Тебе нужно забыть её.
— Я не смогу.
— Сейчас ты болен и слаб, но уже завтра всё будет по-другому. Нужно просто переждать пару ночей.
Переждать пару ночей, если бы это было так просто.
Ждать. Опять ждать. Основное моё занятие — ожидание! Но Лис прав, мне нужно время. Сейчас мне трудно отказаться от неё, однако уже завтра я найду в себе силы, чтобы решиться на это. В последний раз загляну в прозрачные, глубокие глаза и попрощаюсь.
Завтра…
