Эва Бялоленьская
"Дверь в..."
(перевод с польского Маргариты Бобровской)

Лестничная площадка в этом доме была точно с картинки.

Пётр видел когда-то такую картину в галерее, хотя, по прошествии многих лет, уже не мог припомнить фамилии художника. Наверняка кто-то не слишком известный. Зато он прекрасно помнил грязно-бурый свет, льющийся на зрителя из высокого узкого окна над входными дверями. Окно больше напоминало бойницу, тем более что углы представленного на полотне помещения тонули в полумраке. Кисть художника небрежно выловила из пригашенных теней очертания перил, одну или две ступени и какую-то рухлядь в углу — это мог быть и сломанный зонтик, и лапы паукообразного монстра. Не то сюрреализм, не то плохая открытка из довоенной фабричной Лодзи.

Ступив на лестницу, Пётр закрыл на мгновение глаза, чтобы избавиться от светящихся кругов, вращавшихся под веками. На площадке между этажами, как и было условлено, ждал хозяин квартиры. Он сидел на подоконнике и курил вонючую сигарету. Небритый, с жирными прядями волос, спадающими на уши, он как нельзя лучше подходил к этому неряшливому подъезду.

— Моё почтение,— сказал хозяин, бросая окурок на пол и растирая его подошвой.— Вам квартирку посмотреть?

— Да... Здравствуйте. Индивид забренчал связкой ключей, поднимаясь на этаж. На дверях горчичного цвета висели две таблички.

— Там еще кто-то живёт? — довольно резко спросил Пётр, пока мужик возился с тремя замками.

— Только коридор общий! — торопливо заверил хозяин.— Сами понимаете, квартира довоенная, поделённая на две. Посмотрите, понравится — возьмёте, не подойдёт — так нет. А мне так всё равно.

И в самом деле, за стальной дверью оказался узкий коридорчик, который одновременно служил складом для ненужных вещей. Там стояла секция старой «стенки», пустой цветник и какие-то коробки. Чуть повыше стены пытались украшать низкопробные репродукции, пришпиленные булавками,— Пётр внутренне даже содрогнулся от отвращения. На коричневых дверях в глубине коридора явственно виднелась надпись К+М+Б 2007, а ту, перед которой остановился неряшливый мужичонка, украшало деревянное распятие, старательно прикреплённое с помощью клейкой ленты.

— Охренела баба! — со злостью рявкнул хозяин, срывая крестик. Замахнулся, будто хотел треснуть распятием о стену, но в последнее мгновенрте изменил намерение и положил его на шкафчик.

— Во дурная! — ворчал он.— Только и делает, что в костёл таскается, верно, от этого уже совсем крыша Поехала.

Соседство фанатички, быть может слушающей Радио Мария на полную громкость, совершенно не улыбалось Петру, но он решил всё-таки осмотреть квартиру.

Она была однокомнатная, что соответствовало описанию в объявлении, зато обещанная ванная оказалась клеткой с поддоном, насилу втиснутым рядом с туалетом, и ободранным бойлером посредине стены, напоминавшим угасший адский котёл.

В кухонной нише теснились жестяная раковина и двухконфорочная плита.

Комната была квадратная, потолок очень высокий даже для необузданных довоенных стандартов. Помещение казалось довольно просторным, возможно, потому, что меблировано было прямо по-спартански. Стол, два стула, узкий шкаф, стоявший ни к селу ни к городу точно посредине стены, а напротив — не первой молодости раскладная тахта. Паркет привычно скрипел под ногами.

Однако квартирка производила вполне милое впечатление, наверное, оттого, что была очень светлой. Пётр подошёл к высокому окну — посмотреть, где находится солнце. Как он и предполагал, окно выходило на восток, это означало, что тут будет хорошее освещение, по крайней мере до полудня.

— Сколько? — спросил он.

— Две сотни в месяц, и живите себе,— сообщил хозяин, почуяв, что рыбка попалась.—А та за стенкой — невредная. Если что — звякните мне, я её пошлю, она и отцепится.

— Послать я и сам умею. И не только бабульку,— сухо ответил Пётр с завуалированным предостережением.— А оплаты?

Двести злотых — это дёшево. Даже подозрительно дёшево. Где-то должен был быть укрытый подвох, но Пётр пока ничего не заметил, за исключением религиозной маньячки за стеной. Три с половиной сотни в месяц вместе со всеми оплатами он мог себе позволить, а к примитивным условиям привык ещё в старом общежитии. В конце концов, Ван Гог тоже не в роскоши творил, а Пётр его обогнал уже на четыре проданных картины.

Они заключили сделку, деньги и ключи перешли из рук в руки.

Разогревшись слегка трубочкой с травкой, Пётр принялся осваивать свою новую обитель. На тахте он быстро нашёл уютную, высиженную ложбинку, как бы специально созданную для многочасового сидения, отслеживания взглядом струек сигаретного дыма и укладывания в голове новых картин. Все его скромные пожитки разместились посредине комнаты на полу. Набитый рюкзак, старый чемодан, небольшая коробка, в которой сотни репродукций, газетных вырезок и открыток с изображениями картин. Кроме того, ещё мольберт и папка с набросками. На старых гвоздях, вбитых в стены, уже висело несколько маленьких пейзажей, а около дверей Пётр уважительно повесил оправленный в рамочку собственный детский рисунок. Выцветшая акварелька представляла красного кота со всеми присущими кошмарненькому детсадовскому вкусу последствиями. Автор, теперь уже повзрослевший на двадцать лет, много раз пробовал повторить на новых полотнах невероятную, сюрреалистическую и слегка зловещую морду котяры. Пока безуспешно. Молотка у Петра не было, поэтому пару новых гвоздей пришлось вбить с помощью старого разводного ключа, найденного в шкафчике под раковиной. Он собирался устроить небольшую личную галерею. Держать картины в штабелях под стенами он считал противным природе.

В процессе устройства появилась соседка. Сама манера её стука уже свидетельствовала об определённых претензиях, но, когда Пётр открыл дверь, женщина — высохшая, лет шестидесяти, как успел он заметить,— молча отступила и поспешно ретировалась на свою территорию. Интересно, что её больше испугало: разводной ключ в руке нового жильца или скорпион, вытатуированный на его обнажённой груди.

Пётр, которого это происшествие скорее рассмешило, чем рассердило, снова занял облюбованную ложбинку на тахте, созерцая дымовые спирали и глядя прямо перед собой — а конкретно, на шкаф. Постепенно он осознал, что ему что-то мешает. А именно: шкаф.

Эта гнусная махина оскверняла белое пространство стены. Она высилась, точно угрызения совести, точно кучка экскрементов на белой скатерти. Символ паскудного, низкого мещанства как раз посредине того, что могло предоставить свою поверхность для новой «Тайной вечери» или хоть копии Шагала.

— Прочь с моих глаз, мерзкая мебель! — изрёк Пётр, но шкаф, естественно, даже не шелохнулся. Художнику ничего не оставалось, как только встать и приналечь плечом на упёртый предмет обстановки. Он легко сдвинулся с места, тем более что внутри были только пустые полки и вешалки.

— Ну да, теперь всё понятно...

Загадка странного расположения шкафа разъяснилась. Шкаф отправился в угол — самой природой предназначенное место для такого рода предметов обстановки, а на стене открылся рисунок огромной двери. Видимо, хозяин, желая сэкономить на краске, попросту заслонил то, что, с его точки зрения, было неприличной мазнёй, снижающей стоимость квартиры.

Художник вернулся на прежнее своё место и, заинтригованный, принялся разглядывать набросок. Он не ожидал увидеть ничего подобного. Трудно было это назвать фреской — просто рисунок карандашом по белой побелке, но выполненный очень старательно, так, что каждая чёрточка излучала целенаправленность этого произведения. Пётр отслеживал взглядом каждую линию. Таинственный рисовальщик не использовал линейки, но обладал твёрдой рукой и точно знал, что хочет сотворить. Он тщательно воспроизвёл на стене все подробности: неровные края дверной рамы, овальный глазок сучка и гвозди. Сама дверь по-старинному была разделена тремя массивными перегородками. Рисовальщик изобразил даже дверную ручку в форме листа аканта, с нарядным медальоном, не забыл он и о дырке для ключа. Только вот пропорции слегка подкачали, поскольку чуть наклонённая «кнаружи», приоткрытая дверь как-то неправильно сужалась, точно шириной была метра четыре, и край её терялся в глубине перспективы. А за дверью таились млечная пустота и седые тени.

Соседка, видно, сторожила, прильнув к глазку, потому что появилась она тут же, едва Пётр ступил за порог. Возможно, ей придало смелости отсутствие убийственных орудий и то, что мужчина на сей раз был полностью одет. Пётр вежливо ответил на её «добрый день», хотя тон его был скорее холодным. Лучше не допускать до излишнего сближения, а то кончится тем, что будешь выносить старушке мусор и снимать кошку с дерева или, что ещё хуже, разглядывать семейные фотографии за чаем. Он уже ждал вопросов вроде: кто он, откуда, где работает. Но уж наверняка не ожидал того, что услышал.

— Этот Жемла, верно, и не сказал вам... — выпалила женщина, сверля Петра горящим оком гарпии.— Ведь та девушка, что перед вами тут жила,— она понизила голос,— так она с собой покончила! А этот только в комнатке прибрался и как ни в чём не бывало опять жильца нашёл. Такой жадный до денег. Безбожник!

Пётр онемел. В голове его была звенящая пустота. Он даже не сумел выдавить из себя: «Да что вы говорите!»; впрочем, женщина, кажется, и не ждала никакого ответа. Она с достоинством задрала подбородок и двинулась к выходу, крепко зажав в руке сумку для продуктов.

— И двери не забывайте закрывать, а то сквозняк.

Мысль о прежней обитательнице комнаты возвращалась к Петру, точно бумеранг, в самые неподходящие моменты. Когда он таскался по галереям, сидел со своими полотнами в Старом городе или для экономии повторно заливал кипятком кофейную гущу в чашке. Она пользовалась тем же чайником. На полках в шкафу лежала её одежда. Пётр со смущением ловил себя на том, что самым абсурдным образом его возбуждает даже мимолётная мысль о женском белье. А точнее, он пытался представить её трусики. Идиотизм... Спала она наверняка на «его» кровати и, может, точно так же убивала время, пялясь в стену. Неужели именно таинственная, чарующая своей неопределённостью Она нарисовала картину «Дверь»? Может, она убежала из жизни с помощью горсти таблеток, скорчившись в уютной ложбинке, которую сейчас согревал своим телом Пётр? А может, если б он зажёг в ванной специальную лампу, которая есть у полицейских, то в её свете кровь девушки засветилась бы призрачным голубым сиянием, всё ещё присутствующая, хоть и невидимая — точно дух минувших событий. И почему она лишила себя жизни? Как её звали, как она выглядела?

Он начал рисовать пастелью ню. Женщины со «звериной» натурой, слегка напоминавшие рисунки Дега. Обнажённые, худые блондинки с заострёнными грудями — смазывающие ноги кремом, выжимающие мокрые волосы свернутым полотенцем, бесстыдно раздвигающие бёдра во время чтения книжки... «Недурны, можно трахнуть»,— оценивали приятели. Он возвращался к себе, открывал горчичного цвета дверь и прицеплял к доске новую картонку. Из-под его дрожащих пальцев появлялись очередные эфирные девушки. А если быть точным, это была одна и та же... Одна-единственная, в десятках вариантов, в разных позах и ситуациях. Пока, в конце концов, с последнего этюда она не глянула ему прямо в глаза.

Охваченный приступом иррациональной паники, он смял лист, бросил его в угол. Выскочил из дома, накинув куртку на бегу. Даже не обратил внимания, запер ли дверь. Но что там у него могли украсть? Краски? За полчаса добрался до Карины. А она даже не спросила, что случилось. Втянула через порог, вытряхнула из старой кожаной кур-тайки, точно каштан из шелухи. Вдвоём они оприходовали две бутылки дешёвого вина, а потом Пётр лечил свою изболевшуюся душу яблочными губами Карины и теплом её тела. Она отдавала всё, что могла, и брала взамен то, что он мог ей предложить. Без вопросов, без обязательств, без претензий. Утром он проснулся с ощущением здорового, реального похмелья. Демоны отступили.

Самое время было озаботиться хлебом насущным. Пётр мог, правда, сдать угол в своей снятой пятнадцатиметровой квартирке какому-нибудь приятелю, но он всё больше и больше входил во вкус свободы — пусть даже в таком скромном метраже. Хотя и понимал, что, чем выше поднимет чашу с пьянящим Libertad, тем скорее увидит её дно, но отгонял от себя эту мысль. В конце концов, даже Гогену приходилось халтурить телесных нужд ради, так что наклеивание обоев или мытьё витрин — не такой уж позор для художника. Безымянная блондинка покинула его мысли, изгнанная физической усталостью.

Хозяин квартиры на вопрос о самоубийце только пожал плечами. Одни живут, другие умирают, почему он должен из-за этого волноваться? Какое ему дело до этого? Хозяин отказался даже назвать имя той девушки. Взял деньги, бросил напоследок пару «ласковых» про соседкин длинный язык, и только его и видели.

А теперь Пётр снова сидел перед мольбертом с сангиной в руке и пробовал хоть что-то набросать.

— Твою мать, всё-таки мытье окон мешает,— буркнул он про себя.

Он отложил мелок, чтобы вытащить из коробки джойнт. Ну что ж, может, ему удастся «писать по Виткацию», посмотрим, каков будет результат.

Карандашная дверь на стене приглашала войти. Соблазняла неизведанной землёй за порогом. Вот если б можно было толкнуть эту дверь... Дым скручивался вращающимися спиралями, напоминавшими маорийские узоры. Где-то на самой границе слышимости зарождался низкий гипнотический звук, как будто в соседнем измерении играли на аборигенском диджериду. Или мяукал кот величиной с трактор.

Зажав косячок в зубах, Пётр вытащил из чемодана коробку с плакатными красками. Принёс в стаканчике воду и начал приготавливать краску, поглядывая на эскиз фрески и сатанински усмехаясь.

Два часа и два косяка позднее Пётр клал белой темперой блики света на ручке двери. Произведение было готово. Почти готово. Он по-прежнему понятия не имел, что поместить за дверью, на виднеющемся клочке пустоты, ожидающей заполнения. Кусочек тротуара? Деревенский пейзаж с полевой дорогой, оканчивающейся (или, может, начинающейся) сразу за порогом? А может, сюрреалистический пейзаж: райский сад в кухне, миниатюрные джунгли в ванной или железнодорожный вокзал под кроватью? Прямо в духе Йерки... От этого замысла он тут же отказался. В стиле одного, в стиле другого... Самое время найти собственный стиль, а не подражать чужой работе, пусть и гениальной.

Руки у него всё ещё рвались к кистям и краскам, и Пётр в очередной раз попробовал нарисовать безумного кота — на сей раз огненно-красной и оранжевой темперой на чёрном фоне. Творение шестилетки иронично косилось со стены на своего двойника. Котяра получился прекрасно, хотя ему опять не хватало того неопределённого «нечто», которое художник пытался ухватить в течение многих лет. Но наверняка в воскресенье на толкучке котик пойдёт за вполне приличные деньги и обеспечит Петру обед и, может, пару джойнтов.

Он проснулся в ночи и понял, что заснул сидя, полностью одетый. Горло и язык высохли от жажды. Вода из крана отдавала хлоркой, но он жадно напился, облив рубашку. Закашлялся, мокрыми ладонями протёр лицо, потом направился к тахте. Есть ли ещё смысл стелить постель? Который час?

Уличный фонарь нахально светил прямо в окно призрачным бледно-оранжевым светом, точно дух умершей мандаринки, если б такие существовали. Дверь в стене медленно открылась. Очень медленно. На фоне тёмного дерева появилось белое женское плечо, потом светлая волна волос и овал лица. Девушка в красном платье призывно тянула к нему руку. Пётр невольно сделал пару шагов. Коснулся приоткрытой двери, но вместо холодной стены ощутил под ладонью тёплую неровную поверхность. Ноздри уловили едва заметный запах морилки и неповторимый, ни с чем не сравнимый аромат старого дерева. Так пахнут чердаки довоенных домов, сараи и горные приюты в Бещадах. Пальцы девушки сомкнулись на запястье мужчины.

— Не бойся,— шепнула она.

Но он не ощущал страха, хотя, возможно, и стоило бы. Он знал это лицо с десятков своих эскизов. Оно столько раз сплывало на бумагу с кончика его карандаша, что Пётр мог бы нарисовать его с закрытыми глазами. И это тело, окутанное тонким шёлком платья, под которым проступали ясно различимые даже в полумраке соски. Девушка отступила на шаг, а мужчина, точно загипнотизированный, двинулся за ней. Когда он переступал порог, что-то вроде сгустка ржавого пламени проскользнуло у него под ногами.

Пётр на мгновение прикрыл глаза. Он слышал, как за его спиной с тихим скрипом закрывается дверь. По другую её сторону был ясный день. Хотя, вероятно, определение «ясный» оказалось несколько преувеличенным. Свет, струившийся с хмурого неба, напоминал цвет нежной сепии, как у натурального шёлка. Вокруг до самого горизонта расстилалась водная поверхность — такая спокойная, что поначалу производила впечатление твёрдого стеклянного зеркала. Простор этот сразу наводил на мысль о море или даже океане, но столь необычная гладкость воды скорее подходила бы озеру. Под ногами зашуршала галька.

Девушка по-прежнему держала Петра за руку. При лучшем освещении он теперь прекрасно видел мягкий овал её лица, светлые брови и ресницы, прозрачные глаза со смолистыми капельками зрачков и почти белые волосы. Она напоминала одну бледненькую актрисочку из фильма ужасов по сценарию Кинга. Ту, на которую некие одуревшие сопляки вылили ведро свиной крови — да ещё это невероятное красное платье. Между обнажёнными ногами девушки выписывал восьмёрки весьма самодовольный кот карминного цвета.

—Удрал с моей картинки, скотина? — беззлобно проворчал Пётр. Потом снова посмотрел на девушку.— Это ты раньше жила в моей комнате?

— Да.

— Соседка сказала мне, что ты покончила с собой.

— Возможно... Неважно,— безразлично ответила она. И, выпустив руку Петра, наклонилась и медленно, как бы в раздумье, погладила кота.

— Как тебя зовут?

Она ответила не сразу, почёсывая за ухом чёртова кошака, который мурлыкал точно целый оркестр.

— Алиса.

А кого еще можно встретить в кроличьей норке? Пётр оглянулся назад. Дверь — ни к селу ни к городу — красовалась прямо в обветренной скале. Высокий утёс возносился, казалось, почти под самое небо. Петр запрокинул голову и задумчиво свёл брови. Там наверху, на самом краю, беспорядочно теснились здания. Сцепившиеся вместе, точно грибные семейки или воюющие пауки, топорщившиеся бессмысленными галерейками, лестничками, кривыми балками, они скорее напоминали свалку, но это всё-таки были именно дома. Теперь уже полуразрушенные и опустевшие, но ведь когда-то кто-то все же построил это безобразное скопище и жил в нём.

— Что это за город? — спросил Пётр.

— Попросту город,— отозвалась Алиса.— У него нет названия.

— Как мы сюда попали?

— Вошли.

Пётр глубоко вздохнул. Какая же идиотка ему попалась! Блондинка снаружи, блондинка внутри. Приятный дурман, желание, которые он испытывал, рисуя её, куда-то улетучились. Сейчас, когда эта сексуальная длинноногая Алиса оказалась совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки, она начала раздражать его своей рыбьей безучастностью и односложными ответами. В ней было столько же жизни, сколько в шпротине из банки.

Да и всё это странное место выглядело каким-то мертвенным. Неужели так выглядит потусторонний мир? А может, это попросту сон? Вполне вероятно. Глупый утомительный бред после травки.

В спокойной маслянистой воде неподвижно застыло отражение опустевшего города на вершине утёса. Неровный гребень обветшалых строений завис над обрывом, каждую минуту рискуя обрушиться вниз. Пётр пытался разглядеть наверху хоть какое-то движение — птица, крыса, всё равно кто,— но ничто не нарушало мертвенности пейзажа. Хотя ветер и насвистывал жалобные мелодии в скальных трещинах, ни малейшая рябь по-прежнему не нарушала безукоризненную гладь бескрайнего моря-озера. Пётр недоверчиво тронул воду носком ботинка. Поверхность слегка и как бы неохотно прогнулась, потом мелкие бисеринки янтарной жидкости перекатились по его кроссовке. Пётр нагнулся и опустил в озеро кончики пальцев. Он почувствовал лёгкую прохладу, а когда вынул руку, она по-прежнему была суха. Это оказалась не вода, скорее, нечто напоминающее ртуть. Копировавшая своим зеркальным отражением этот тревожный опустевший мир. Тёмные глазницы окон всматривались друг в друга, сверху вниз, точно столкнулись в зловещей борьбе воль. Тем временем спутники Петра успели отдалиться, не ожидая его. Они были единственными яркими пятнами в монотонном пейзаже цвета грязи и засохшей крови. Платье Алисы трепетало на ветру точно знамя, а пушистый кошачий хвост колыхался у ног девушки как блуждающий язычок пламени.

Пётр побежал, чтобы догнать их. Нет, он ни за что не хотел бы остаться тут в одиночестве. У подножия утёса появилось нечто вроде растительности. Сначала он обрадовался, но тут же инстинктивно отдёрнул руку. Стебли, выраставшие из коричневой гальки, были рифлёными, точно толстые черви, и фрактально разветвлялись на всё более и более тонкие идентичные отростки. Пётр заметил, что зеленоватые кисти, венчавшие нежные кружевные зонтики соцветий, беспрерывно двигались — ритмично увеличиваясь и снова сокращаясь.

— Что это? — спросил он.

Алиса безразлично глянула в сторону. Он думал, что она снова ответит какой-нибудь банальностью, вроде «кусты», но на сей раз девушка отличилась некоторой изобретательностью.

— Лёгкиоакации.

— Мерзость. А что они делают? Алиса едва заметно пожала плечами:

— Растут. А что ещё они могут делать?

— А они не едят прохожих?

— Тут никто не ходит.

Этот мир напоминал все постапокалиптические фильмы сразу и бил наголову даже галлюцинации, порождаемые мухоморами. Красный кот с вызывающе задранным хвостом трусил впереди, не оглядываясь назад. Наконец он остановился и сел, нехотя облизывая свою лапу.

— Туда,— сказала девушка, остановившись около животного. Она смотрела вверх. Только теперь Пётр заметил, что голая скала уступила место бетонной стене. Он с сомнением проследил взглядом узенькую тропинку, которая шла поперёк пепельно-серой стены. В одном месте дорожка вдруг резко, под углом в сорок пять градусов, заворачивала и снова продолжала карабкаться вверх. Казалось, что стёжка эта — немногим шире макаронины, крутыми зигзагами поднималась она до самого верхнего края утёса, смутно видневшегося где-то на высоте одиннадцатого этажа.

— Туда?..— повторил он.— Зачем?

Кот принялся вылизывать себя под хвостом, поднимая заднюю ногу и позируя, точно модель для подсвечника. Петру показалось, что животина выражала таким образом своё полное презрение по отношению к невежеству человека, но вопросы сами собой выпархивали у него изо рта, точно воробьи из клетки.

— Высоко. И опасно. Разве мы не можем и дальше идти вдоль берега? — упирался он.

— Нет,— ответила Алиса, а потом добавила как бы через силу: — Тут сейчас будет ещё хуже.— И она указала пальцем на тонкую линию горизонта, где появились какие-то тёмные очертания.— Это приближается. Надо подняться выше.

Не ожидая Петра, она ступила на жалкое подобие тропинки. Красный котяра сопровождал её как тень. Пётр ещё раз оглянулся. На горизонте уже явственно росло что-то тёмное, мрачное, точно чёрный вал грозовых туч. Но поверхность озера по-прежнему была спокойной и гладкой. Он вдруг ощутил приступ иррационального страха. Тишина перед бурей, тишина в оке циклона... Что бы ни приближалось, оно тревожило Алису, обитательницу зазеркальной страны. Или, точнее, задверной.

Кот вопросительно глянул на Петра сверху вниз: мол, ты идёшь или нам не стоит морочить себе голову? Подошвы скользили по крошившемуся бетону, поэтому мужчина, по примеру своей спутницы, торопливо снял ботинки и носки. Выступ был шириной в полторы человеческих стопы. Мужской стопы. Пётр с облегчением заметил, что стена тут слегка наклонена, так что ему не грозило немедленное падение и перелом костей на каменистом пляже.

Где-то на половине пути он осмелился приостановиться, опираясь спиной о шероховатый бетон. Пётр поднял глаза, и у него перехватило дыхание.

Песочного цвета пространство над ртутным морем беззвучно распахивалось, раздвигая облачный занавес в противоположные стороны небес. Под бледным солнечным кругом левитировал космогоничный шестигранник, точно развёртывавшийся из одной бесконечности в другую. Ниже бесшумно приближалась гигантская стена цунами — смертоносный Конь Посейдона, он нёс на спине два корабля. Лишённые мачт и парусов плавающие гробы — старые, прогнившие, густо обросшие водорослями, точно десятилетиями скитались по морям и только теперь буря пригнала их к земле, чтобы на берегу нашли они последнее пристанище после своих странствий. На глазах Петра один из остовов распался на части, а волна с глухим рокотом, напоминавшим барабанную дробь, поглотила обломки. Другой корабль величественно развернулся, показывая расколотую корму, сделанную точно из бледно-голубого камня и отмеченную огромным крестом.

«Я знаю этот корабль! — закричало что-то в сознании Петра.— Знаю, я его уже видел!»

Но прежде чем он успел облечь свою мысль в слова, она исчезла, вспугнутая резким криком девушки: — Выше! Выше, а то тебя достанет!!! И он стал подниматься выше и выше, сражаясь с ветром и убегая от волны, которая легко могла раздавить его на бетонной стене, как паучка. Наконец Пётр добрался до вершины. Ноги у него кровоточили. Задыхаясь, он встал на краю между стихиями разбушевавшейся воды и земли, не сводя глаз с невероятного зрелища, разворачивавшегося перед ним. Корабль-призрак размером с «Титаника», казалось, находился уже на расстоянии вытянутой руки. Потрескавшийся купол надстройки медленно и величественно колебался всего на несколько метров ниже вершины утёса. Наконец волна разбилась о берег, так что земля под ногами задрожала, точно её ударили огромным молотом. Замшелый корпус тихо и с достоинством рассыпался, как детская игрушка. И глубина поглотила его, точно этот корабль никогда и не существовал.

Пётр уселся на краю утёса, свесив босые ноги. Он бы сплюнул вниз, если б во рту осталась хоть капля влаги. Цунами отступало. Он терпеливо ждал, пока полоска пляжа не стала такой же, как была раньше, с той только разницей, что теперь на границе земли и моря лежало множество огромных спиралевидных раковин. Даже с такого расстояния было видно, что это, по сути, окаменелости. Он вспомнил название. Аммониты... Самые небольшие экземпляры не меньше метра. Отлив продолжался. Обнажалось дно, чёрное и мерцающее, а на нём покоились кости морского чудовища. И Пётр уже не понимал, смотрит ли он на землю или, может, на небо антиподов,, видит ли останки левиафана или расколотые шпангоуты корабля, так обманчиво похожие на рёбра кита.

Ни Алиса, ни карминное порождение Петровой фантазии больше его не торопили. Он неторопливо обулся, завязал шнурки и только после этого принялся разглядывать высший «уровень». Внимание наблюдателя прежде всего привлекала гора, неожиданно вздымающаяся посреди почти совсем плоской равнины. Гора — или, скорее, титаническое строение, а может, лучше было бы назвать это творение скульптурой? Чудовищный купол окружали лепившиеся к нему меньшие купола, спиралью поднимающиеся кверху и производившие впечатление перевёрнутых вверх дном мисочек,— это были крыши меньших зданий. Пётр, прикрыв глаза ладонью, различал новые элементы: белые колонны портиков, аркады, лестницы, мосты и красочные пятна росписей или мозаик, контуры которых размывались расстоянием. Всё вместе составляло поразительный город-статую. Именно так, поскольку вершину основного купола увенчивала огромная женская фигура, изображённая от бёдер вверх, что производило впечатление, будто весь город — это её юбка-кринолин. Окна, порталы, террасы и балкончики доходили ей до самой груди — ни дать ни взять украшенное кружевами платье. Дополняли сюрреалистическое произведение архитектуры волосы фигуры, уложенные в искусную причёску.

— Там, кажется, живут какие-то люди,— произнёс Пётр, увидев развевающиеся на ветру флажки.

— Обитают,— поправила Алиса, как будто это слово имело особое значение.

— Идём?

— Можно,— согласилась она, а кот уже бегом пустился в путь по тропинке, вытоптанной на равнине. Вокруг лежала жёлтая каменистая пустыня с торчащими повсюду странными геологическими творениями, напоминавшими каменные грибы. Почти идентичные, низкие, не выше колен. С плоских верхушек некоторых возносились струйки дыма, точно это были миниатюрные вулканы. Только через некоторое время Пётр разглядел, что на верху каменных столбиков обитают какие-то создания. Они собирались тёмными кругами вокруг микроскопических костерков. Кот, хоть и нарисованный, видимо, вспомнил про свой охотничий инстинкт. И сцапал когтистой лапой одно из таких созданий — так у Петра появилась возможность убедиться, что это существо отдалённо напоминает человечка с косматым телом и четырьмя тонкими, похожими на паучьи ножки конечностями. Только головка была белой с алыми пятнами на месте губ и носа. Глаз Пётр не заметил. Отчаянно пища, существо пропало в кошачьей пасти. Ещё мгновение виднелись дрыгающиеся лапки, а потом паучок сгинул в бездне кошачьей глотки. Алая бестия с удовлетворением облизнулась. И снова, как и в случае с кораблём, Пётр чувствовал, что уже встречал такие создания, что он должен их знать. Но не мог припомнить, появлялись ли они в его снах, или что-то подобное мелькнуло где-то в кино.

Алиса отнеслась к страхолюдным созданиям с несвойственным женщинам стоицизмом, хотя уродики после нападения кота беспокойно Зашевелились, ещё более напоминая отвратительных чёрных пауков. Ещё до того, как они дошли до предместий, место каменных грибов заняли целые россыпи криво расставленных ящичков-шкафчиков без дверей — запылённых, грязных и рассохшихся от долгого стояния под открытым небом. Хотя Пётр сомневался, чтобы тут часто шли дожди. Всё вокруг выглядело очень сухо. Сухо, пыльно и как-то старо, точно внутри гигантского чердака. Ассоциация ещё усилилась, когда Пётр заглянул в один из ящичков. Он был такой низкий, что мужчине пришлось согнуться вдвое. В тесном пространстве внутри висела летучая мышь. Или некто, напоминавший летучую мышь. Из бледно-синего туловища торчали две негнущиеся лапы, вцепившиеся в горизонтальную жёрдочку. Верхняя (а может, и нижняя — как посмотреть) половина существа была туго обёрнута перепончатыми крыльями. Только движение рёбер под тонкой кожей свидетельствовало, что в создании ещё теплится искра жизни. Пётр не стал жалеть, что ничего больше не смог разглядеть.  Его одолевала мысль, что у сей помеси тощего цыплёнка и нетопыря могут вдруг обнаружиться кровавые глазищи и пасть с вампирьими клыками. Остальные шкафчики-ящички занимали подобные же обитатели разной величины и на разных стадиях сворачивания. Время от времени они шевелились, зловеще шелестя. Похоже, никому нельзя было находиться в этом месте после наступления сумерек, для собственной безопасности. Тем более что своеобразный «городок» насчитывал сотни «домиков». Даже кот, заглянув в один из ящиков, отказался от охоты, фыркая с отвращением и отряхивая лапы.

В пределах видимости в стене, являвшейся одновременно лентой на платье гигантской скульптуры, были только одни ворота.

Пётр поднял голову. Вокруг башни, которая составляла талию статуи, величественно кружили сапфировые дирижабли. Только через некоторое время Пётр понял свою ошибку: пузатые творения были не транспортными средствами, а летающими рыбами с блестящей металлической чешуёй. Одна из них опустилась ниже, тяжело загребая золотыми плавниками. Если Пётр правильно определил расстояние до неё, животное должно было быть величиной, по \ крайней мере, с касатку. Теперь он лучше понимал причину отсутствия особых эмоций у Алисы — после дышащих кустов, космического зрелища над океаном или колоний шкафных нетопырей летающие карповидные гиганты вызывали гораздо меньшее удивление. Они попросту составляли одни из элементов окружающей действительности. Или недействительности.

Греческий профиль статуи с достоинством склонялся над городом. То, что Пётр издалека принял за двойной кок, оказалось парой великолепных изогнутых рогов — бараньих или позаимствованных у муфлона. И на них развевались длинные цветные ленты.

Строители, вероятно, страдали гигантоманией. Городскими воротами служил огромный срез ствола великанского дерева, потрескавшийся, с явственными годичными кругами, висевший на чудовищных железных петлях. Дерево, от которого отпилили этот пласт, было скорее всего баобабом — неким мамонтом или динозавром среди деревьев. Собственно говоря, петли у ворот имелись с обеих сторон створа, зато не наличествовало ни засова, ни ручки, ни вообще чего бы то ни было, что подсказало бы, как их открывать. Пётр поднял руку, чтобы постучать, чувствуя себя при этом невероятно глупо.

— Не надо.— Алиса положила ладонь на его кулак, а потом сделала два шага и исчезла в воротах с такой лёгкостью, будто погрузилась в воду. Пётр замер с поднятой рукой. Кот шмыгнул вслед за девушкой, а его коротенькое «мурр» одиноко повисло в воздухе. Мужчина глубоко вздохнул, потом опустил ладонь на полосатое дерево... «Может, это всё-таки не баобаб?» — промелькнула у него совершенно бесполезная мысль. Растопыренные пальцы провалились, не встретив сопротивления. Он ощутил только пронизывающий холод. И, отдёрнув руку, со страхом оглядел её. Ничего, никаких тревожных отметин. Прямо перед его носом из ворот вынырнула бледная женская ладонь, призывно манившая его пальцем. Он с раздражением втянул воздух сквозь зубы и, уже не колеблясь, вошёл в, казалось бы, сплошную твёрдую поверхность. Мгновение атавистичного страха, сердце забилось быстрее, по коже точно тысяча ледовых паучков пробежала — и он уже внутри.

Жители прогуливались по узкой улице. Белые и розовые стены кое-где изгибались в необычной перспективе, обманывавшей глаз. Улица должна была идти под гору, но иногда казалось, что она заворачивает или гротескно вспучивается, как на гравюрах Эшера. Никому это не мешало. Женщины в кринолинах и шляпках, напоминающих плоские ящички, газоны или цветущие кусты, прогуливались в обществе арлекинов, мужчин в костюмах, изображающих судейские тоги, карликов или даже существ, имевших черты животных. То и дело проезжали полосатые возки, которые тянули псы и огромные крысы. Это была пёстрая ярмарка—с изобилием зодиакальных знаков, геометрических узоров и сочных красок, так резко отличавшихся от монохромных пейзажей, расстилавшихся неподалёку, за воротами. Хватало также лент и флажков, свисавших чуть не с каждого балкона или окна. Алые, зелёные, фиолетовые, индиго и охра — чистые цвета. У Петра глаза разбегались, он вылавливал из этой феерической пестряди разные символы: рыба, глаз в треугольнике, пентаграмма... Но эта изумительная сценография начала его тревожить. Что-то было не так. Наконец он понял: тут было слишком тихо. Толпа гуляющих должна была бы испускать оглушительный шум, даже несмотря на отсутствие машин. Между тем слышалось только хлопанье флажков на ветру, шелест одежд и стук колёс по мостовой, иногда нехотя брошенное отдельное слово. Казалось, что прохожие спят на ходу. Никто не работал, никто не занимался ничем конкретным.

«Театр,— мрачно подумал Пётр,— а это — артисты».

Его внимание привлёк дорожный указатель. На стрелке, указывавшей налево, красовалась надпись готическими буквами «СУДЬИ», а на обращённой вправо — «ПРОРОКИ». Из любопытства он повернул в переулочек, такой узкий, что двое людей не могли бы в нём свободно разойтись. По обе стороны переулка тянулись ряды ниш. Большинство из них были пусты, в некоторых стояли стулья — выкованные из железа, обыкновенные деревянные, украшенные изысканной резьбой или обитые пыльным бархатом. Пётр заметил, что тут живые чистые цвета уступили место более приглушённым, смешанным краскам. Одно из сидений оказалось занято восковой кукольной головкой, стоявшей на низеньком постаменте, элегантно задрапированном шёлком. Глаза куклы были однотонно чёрными и пустыми. В зеркальной спинке стула отражались её чёрные волосы, кусочек пасмурного неба и беспокойно мечущаяся в зеркальной раме чайка.

— Неплохая инсталляция,— пробормотал Пётр.— Куколка, я тебя знаю. Ты — из старого Бексиньского. Фантастический период. Ну и дела...

Он наклонился, внимательно изучая пейзаж, ставший фоном инсталляции. В чёрно-смоляных глазах куклы отразилась его искажённая фигура. Как получается это изображение? Монитор там, что ли? Но откуда такие устройства в мире, где проходишь сквозь стену, точно по волшебству, а в небе роятся гигантские летающие рыбы?

Он невольно глянул в противоположную сторону, бездумно ища проектор, и вдруг от отвращения горло его перехватила судорога. Это было хуже, чем паукообразные на равнине или селения лысых уродиков, напоминавших нетопырей. К стулу было прикреплено женское тело — без головы и плеч, отчасти сросшееся с мебелью в кощунственном соединении живой и неживой материи. Живой — поскольку худая грудь поднималась и опускалась, свидетельствуя о нерегулярном дыхании, как будто жертва этой казни страдала от мук, не будучи в состоянии даже выразить свою боль криком. Бесстыдно раздвинутые бёдра открывали срамные губы, а по сиденью разливалась стекловидная красная слизь.

Дрожа от отвращения и ужаса, Пётр отступал, не в силах оторвать глаз от чудовищного зрелища. Стоявшая рядом голова куклы медленно опустила веки, из её бескровных уст стало истекать жуткое шипение.

Будучи не в силах повернуться спиной к этим фрагментам человека, Пётр пятился аж до начала переулка, где его ждала Алиса. Ему полностью отбило охоту дальше исследовать переулок, ведь там можно было наткнуться на предполагаемых «судей», которые, похоже, не были настроены слишком дружелюбно по отношению к посетителям.

— Это было не слишком разумно,— лениво бросила девушка. Кот разлёгся на её плечах, точно меховой воротник.

— Да неужели? — буркнул Пётр, вытирая пот со лба. У него уже начинала проклёвываться пока неясная теория, что же такое на самом деле этот «город без имени», куда он попал. Слишком много он тут видел знакомых или даже хорошо известных ему деталей! Хотя бы те отвратительные останки, на которые наткнулся только что.

— А что с «пророками»? — спросил он, глянув на указатель.— Они опасны?

— В зависимости от того, что говорят. И от того, веришь ли ты в их слова,— пояснила Алиса, рассеянно почёсывая кота за ухом. Петр, молча повернул в улочку пророков.

И снова стены цвета зеленоватой сепии, а в них ниши, некоторые пустые, некоторые заняты существами, которые, казалось, дремали или погрузились в глубокие размышления. Там была женщина с одновременно прекрасным и страшным лицом, как бы составленным из кожистых вуалей. В её огромных очах заходило солнце, а красные вороны опускались на лишённые листьев ветви. Был человек без губ, с жёсткими бумажными брыжами, он смотрел прямо перед собой тёмными круглыми, как у совы, глазами, в которых таился страх. На лице его как будто отразились все печали мира.

Пётр только головой покачал, проходя мимо. Переулок заканчивался тупиком. Без особого удивления он увидел резную колыбельку с распятием в изголовье. Колыбель мерно раскачивалась, её толкала ладонью фигура в голубом пышном плаще с капюшоном. Рядом на земле валялись части скелета. На обшарпанной стене за плечами фигуры висела потрёпанная марионетка — точно извращённая пародия распятого Христа. По верху стены расселись рядком чёрные птахи неведомой породы, их глазки-бусинки неприветливо разглядывали пришедшего, точно раздумывали, выклевать ли ему глаза прямо сейчас или ещё чуток подождать. Ниже, на потрескавшейся штукатурке, виднелась надпись на латыни: «IN HOC SINGO VINCES».

— Под каким знаком? — спросил Пётр.

Полозья колыбельки постукивали по неровной мостовой. Звук эхом отбивался от пустых стен.

— Под каким знаком?!

Фигура пророка подняла голову, но под капюшоном была лишь темнота.

— Каждый побеждает под своим,— был ответ, произнесённый сухим, шелестящим голосом, точно тасовали пергаментные карты.

— Да? А мой какой же? — с горечью спросил Пётр.— Может, тот самый проклятый кот, что преследует меня с детства?

— Кот — это символ твоей гордыни,— ответил пророк, а какая-то птаха глумливо застрекотала.

— А девушка? Пророк молчал.

— Похоть?..— подсказал Пётр.

Пророк покачал головой, окутанной капюшоном, точно одновременно и кивал, и отрицал его слова.

— Плохо ты мне помогаешь,— буркнул художник. А в ответ услышал тихий, свистящий смех.

— Пророки и не должны помогать. Они... пророчествуют.

— А что ты мне напророчествуешь?

— Следуй за розой.

Наступило продолжительное молчание.

— Это всё?

Несколько птиц перепорхнули на марионетку и принялись нехотя её клевать. Молчание длилось, и Пётр пошёл обратно, решив, что больше ничего нового тут не узнает.

Пётр только теперь заметил, что у указателя имелась ещё одна маленькая стрелочка, указывавшая в глубь разноцветного бульвара. Надпись на ней гласила: «ДУРАКИ».

«Вот это как раз для меня,— подумал он, направляясь вверх по улице.— Как бы там ни было, но я всё-таки кретин».

По дороге ему попались другие таблички — «Жрицы», «Маги», «Отшельники»... Когда же увидел «Повешенных» и «Колесницы», то понял, что все эти названия связаны с картами Таро. Он протискивался между пышными и жёсткими юбками дам, обходил торчащие-шпаги кавалеров в разноцветных шапочках, неуклонно следуя по стрелкам. Последняя висела на столбике на самом краю террасы, выразительно указывая вниз, за барьер. Пётр расхохотался: насколько он помнил карту «ДУРАК», там изображен был молодой человек, беззаботно ступающий в пропасть.

— Нет уж. Спасибо, не воспользуюсь,— громко произнёс он.

С террасы открывался очаровательный вид на поголубевшее небо. Кое-где на просторе величаво покачивались сапфирно-золотые рыбьи великаны, а прямо напротив Петра посреди неба распускалась невероятно огромная — точно пурпурная туча —роза. Несколько минут он любовался великолепным зрелищем, потом оглядел террасу. И тогда заметил в ближайшей стене знакомую дверь.

— Есть роза. Ну и есть выход! — обрадовался он, кладя ладонь на ручку. Ручка поддалась, и Пётр, не раздумывая, переступил порог.

И снова он стоял на знакомом каменистом пляже, теперь усеянном гигантскими ракушками. Рядом он увидел девушку и кота. Они вглядывались в него, как будто чего-то ожидая. Он заскрипел зубами, сдерживая проклятие.

— Эта дверь открывается только в одну сторону,— произнесла Алиса, стоя неподвижно, с руками, брошенными вдоль тела.

Пётр со злостью дернул ручку ещё раз. Она рассыпалась у него в ладони на мелкие крошки, точно цветной мелок.

— Это Дверь в. Внутрь. Она не ведёт Туда.

— Ты всегда была такой деревянной? — сердито бросил Пётр.

Девушка свела брови.

— Да,— медленно ответила она.— Потому что была больна. И грустна. Поэтому предпочла перейти сюда. Там я была бы только духом...

— А я?! — сорвался он.— Кто я такой, блин? Тоже дух? Это всё тут,— он обвёл рукой вокруг,— это ж хреновы картины! Старый Бекса, Сентовский, Грач и бог знает кто ещё, кого я насмотрелся на выставках! Та роза,— он повернулся в сторону всё ещё висевшего на небосклоне цветка-гиганта,— это ж, блин горелый, Дали! Медитативная роза! А то хреновенькое солнышко — наверняка какой-нибудь Фразетта или ещё какой пачкун. Я что, внутри собственной головы нахожусь?! Ведь даже ты на самом деле не существуешь, это я тебя на-ри-со-вал.

Алиса с обычным для неё спокойствием смотрела, как он мечется.

— А какая разница? — наконец спросила она.

— Ну да, никакой,— саркастически ответил он.— Итак, я влип. Ведь я ж не могу вернуться назад, верно?

— В общем, нет,— осторожно ответила она.

— Я умер?

— В общем, да.

Он замолчал. И побрёл по берегу у моря золотой ртути в сторону, противоположную бетонному утёсу. Если это ад художников, есть ли для них рай? И где он? Может, ему удастся добраться до радостных акварелей Ларссона, на которых полно играющих светловолосых детей и деревянных шведских домиков, где примут утомлённого путешественника и угостят его чаем. А может, за мглистым горизонтом пируют гребцы Ренуара, а презираемый до сих пор Бугеро выпускает на лужки своих кичеватых пастушек и пухлощёких купидонов.

Коричневая галька размеренно шуршала под ногами художника. Он оглянулся через плечо. Его грехи тихо следовали за ним.

А роза в небе цвела.

Лестничная клетка была запущенной и унылой, синяя масляная краска на стенах лущилась. Моника подумала, что, если квартира выглядит так же, она там ни на минуту не останется, даже если придётся потом по два часа добираться до института и томиться в пробках. Кася бодро топала впереди по деревянным ступенькам, настроенная явно оптимистично. Хозяин уже ждал под дверью цвета заплесневевшего какао со связкой ключей в руках. Неужели зелёная, солнечно-жёлтая или красная краски стоят аж так дорого? Почему люди собственноручно уродуют свое окружение?

— Моё почтение, барышни,— произнёс мужчина с ключами, с поклоном приподнимая старомодную шляпу. Он носил бурого цвета пальто и галстук и ассоциировался у Моники с типом опустившегося чиновника самого низкого уровня, точно сошёл прямо со страниц «Шинели». Но от гоголевского Башмачкина отличал его какой-то жуликоватый блеск в глазах, что ей не слишком понравилось. Каська, разумеется, этого не заметила, кокетничая с этим типом, точно он был самим Брэдом Питтом. Моника даже украдкой закатила глаза от раздражения.

Общий коридорчик был заставлен барахлом, как обычно бывает в такого рода домах и многоэтажках. Хозяин с неловкой усмешкой снял с двери деревянный крестик, приклеенный липкой лентой.

— Ох, это всё соседка,— смущённо проворчал он, откладывая распятие на цветник.

— Маньячка? — подозрительно поинтересовалась Кася. Ну хотя бы настолько ещё инстинкт самосохранения у неё работал.

— Да нет! — махнул рукой хозяин.— Не слишком. Прошлые жильцы не жаловались. Только оставляет иногда на половике костёльные газетки, так ведь это легко выбросить.

Комната оказалась светлой и, к счастью, довольно чистой, хотя и скупо меблированной. Столик, два стула и две тахтушки, всё дешёвенькое, но зато новое. В одном углу шкаф, в другом углу мольберт художника.

— Ой, мамочка! — вскрикнула потрясённая Каська, глядя на левую стену. У Моники даже перехватило голос.

Кто-то нарисовал там натуральной величины дверь. Краски были яркие, насыщенные, светотени положены так умело, что дверь на первый взгляд казалась совсем настоящей. Только хорошо поморгав, можно было всё вернуть на своё место, а дверь становилась тем, чем и была на самом деле — плоской фреской.

Очень реалистичная, старинная, солидная — такая могла быть в спальне состоятельного деревенского дома прошлого века. Но эта дверь никуда не вела. За приоткрытой створкой таились седые тени. Только из-за дверной рамы выглядывала красная кошачья морда с рисовавшимся на ней психоделическим выражением не то угрозы, не то насмешки. Моника вздрогнула. И подумала, что кот — просто настоящий Бегемот, цвет только другой.

— Барышням это мешает? — забеспокоился мужчина.— Если б вы решили тут стены перекрасить, то я бы цену опустил...

— Нет-нет,— быстро заверила его Моника.— Сойдёт.

— Невероятно,— сообщила Каська восхищённо.— Так сколько?

Вокруг были разбросаны коробки и сумки, некоторые уже пустые, другие опорожнены только наполовину, а некоторые и вообще ещё не распакованные. Каська понеслась за бумажными полотенцами. А Моника, вместо того чтобы сражаться с переселенческим хаосом, сидела на кровати, вглядываясь в картину. Эта дверь обладала странной притягательностью. Так и хотелось подойти и толкнуть ее, попробовав распахнуть пошире. Единственный глаз кота, выглядывавшего из-за рамы, иронично смотрел прямо на девушку. Не задумываясь, Моника вынула из косметички зелёный карандаш для глаз, встала на колени прямо на жёсткий паркет и начала рисовать в пространстве между створкой и рамой. Из-под её руки вырастали стебли травы. Кот зажмурился и замурлыкал.

Моника монотонно напевала, вторя ему.

Завтра она купит краски.