Книга: Казачьи сказки (Сборник)
Назад: БЕЗ ИМЕНИ
Дальше: Примечания

ГАЛИНА ЧЁРНАЯ

«ПРАЖСКИЙ КОЛДУН»
И ДРУГИЕ ЧЕШСКИЕ ЛЕГЕНДЫ

ПРАЖСКИЙ КОЛДУН

Никто не знал достоверно, откуда пришёл Жито. И кем он был до того, как прославился своим чародейским искусством. Слухи же о нем ходили разные. Его называли и сыном шахтера с Кутногорского рудника, одного из предводителей восставших и казненного вместе с товарищами под легендарным дубом. Говорили, что сам он тогда чудом избежал казни вместе с отцом, и спас его Сатана, которому он продал душу. Сатана действительно принял участие в его судьбе, но не от казни его спас, и об этом будет написано немного позже.
Другие приписывали ему наличие королевской крови, что-де матерью его была прачка самого преславного короля Вацлава Второго, да уготовил ему Господь Бог лучшее местечко в раю. Король Вацлав, говорят, и в старости был не прочь преумножить потомство в союзе с миловидной прислужницей и в одно время не на шутку увлекся белорукой и пышногрудой прачкой Любашей. И, дескать, родился Жито и вырос во дворце с такими же, как он, бастардами-братьями, закалившись в мальчишеских драках и битвах с королевскими поварами.
Всем нравился вихрастый востроглазый мальчишка с веснушчатым носом, активный и решительный, как целая королевская армия в годы великих побед Чехии. Но уже тогда прославился он злыми шутками и ловкими проказами, чинимыми им даже над самим отцом-королем, и почти всегда избегал наказания, потому как все приходили в восхищение от его мастерства и не могли уже сердиться. А больше всех любил его король, пуская старческую слезу умиления, когда маленький Жито в который раз исполнял свою любимую проказу — выпускал десяток голубей под тяжёлый бархатный балдахин, под которым после обеда любил подремать старый государь.
Говорили, много шуток знал Жито, и никто не мог угадать, что он выкинет в следующий раз. Однажды, например, по словам рассказчиков, он залез на самую высокую башню дворца, где спала королева, перелез на крышу, добрался до шпиля, держа под мышкой громко крякающую дикую утку, и привязал её к флюгеру. Два дня потом утка летала по кругу над башней, натягивая верёвку с аршин и оглашая кряканьем весь двор и королевскую опочивальню. На третий день верёвка оборвалась и птица улетела. Но, лишившись сна на две ночи, королева самолично оттрепала мальчишку за уши и за нос, которые целый день потом горели огнем, и суровый мальчик, страдая, поклялся отомстить.
В ту же ночь Жито намазал ей пятки смесью горчицы и уксуса, так королева криком подняла полдворца, многие тогда поседели и упали на колени, приняв её голос за трубы ангелов, возвещающие о конце света! И как только удалось юному Жито проскользнуть в спальню королевы через охрану, которую утроили — королева всерьёз опасалась погибнуть от рук «дьявольского бастарда», — никто не понимал.
Герцогу Братиславу, собравшемуся поохотиться на вепря в королевском лесу, Жито намочил порох, и не отличавшийся предусмотрительностью, а больше рассеянностью и сонливостью во всё время, как и сопровождавший его слуга, герцог обнаружил это только, когда уже стоял в лесу, глядя глаза в глаза на матерого вепря-вожака. Причём вепрь, отличавшийся большей внутренней силой и властностью взгляда, его переглядел, и посрамлённый герцог вынужден был, опустив взгляд, уступить победителю лесную тропинку.
Страдали от проказливого сына прачки и менее знатные обитатели дворца. Например, цветочные часы теперь по три раза на дню показывали время обеда, что путало поваров, выходивших на двор вылить помои и не имевших других часов, поскольку все песочные были выкрадены и разбиты Жито, а священник, служивший в дворцовой часовне, давно не звонил в колокол, по которому определяли время. Едва ему удавалось задремать, как мальчик наливал ему в уши воск. И отец Януш теперь пребывал в постоянном раздражении, постепенно забросил все свои обязанности и думал только о том, как отомстить маленькому негоднику, лелея мечты о применении к мальчишке самых изощрённых пыток, какие только были изобретены к четырнадцатому веку гуманным человечеством.
Говорят, много чего ещё успел натворить во дворце Жито, пока не был отослан многотерпеливым отцом в Париж, учиться сапожному ремеслу у лучшего в Европе сапожника. Ибо, какое бы поприще ни избрал (или за него ни избрали) королевский отпрыск, пусть даже незаконнорождённый, должен был он в своём деле превзойти всех остальных. Не посрамить крови великой династии Пршемысловичей!
Так это было или не так, мы не знаем. Но как-то раз юношу-сапожника, которого звали Жито, посетил Сатана. Сидя в своей каморке на чердаке, Жито, коренастый темноволосый парнишка с умными, проницательными карими глазами и широким лбом, в этот момент как раз задумался о том, что годы, потраченные на освоение профессии сапожника, прошли зря. Ведь он всегда чувствовал, что не его это дело, душа его никогда не лежала к башмачному ремеслу, как бы ни хвалили его за успехи заказчики. И он понял вдруг, что тщеславие, подстёгивавшее его когда-то стать лучшим женским башмачником славного королевства Чехии и тачать модельные туфли для герцогинь, жен и дочерей членов городского управления, владык, рыцарей и высшей шляхты, не приносит ему больше даже мнимого удовлетворения.
Он хотел настоящей, великой славы, чтобы его уважали и боялись владыки, чтобы гремела его известность по всем селениям и городам королевства и достигла других государств. И уж среди поприщ, на которых можно достигнуть такого, не было сапожного дела. Но где уж этому сбыться? Войны давно не было, и ему, безродному юноше, всё равно не прославиться, не достичь таких высот в ратном деле. Да и не стремилось его сердце к военному искусству, так же как и к его нынешнему ремеслу.
Он досадливо повёл густыми бровями, поджал губы и, глубоко вздохнув, принялся дошивать бархатные башмачки для жены бургграфа, которые надо было дошить до утра вместе с ещё пятью парами. Если будешь отвлекаться на глупые мечты — и дело не успеешь закончить, и на сон совсем времени не останется. Ему и так, с тех пор как все улицы города выложили булыжником, спать приходилось по два-три часа в сутки. Обувь уж больно быстро у людей стаптывалась на каменной мостовой. А завтра очередной из бесконечных дней работы под присмотром и окриками мастера Пепика, владельца обувной мастерской «Для дам, а панам — не дам!» И послезавтра, и после-после, и всю неделю, весь год, всю жизнь… Эти мысли приводили честолюбивого юношу в ужас!
И вот в такой подходящий момент в приоткрытое окно влез Сатана. Хотя принято считать, что он для пущего эффекта неожиданно возникает из ниоткуда, с глухим хлопком воздуха, распространяя вокруг удушливый запах серы. Но на этот раз, по известным ему одному причинам, нечистый предпочел вскарабкаться по стене пятиэтажного дома до самого чердака и влезть в окно. Жито в первый момент, конечно, принял его за вора, недоумевая от такой наглости — мыслимо ли лезть в освещенную комнату совершенно беззастенчиво, не обращая внимания на хозяина?!
Да и что у него воровать? Куски кожи, обрезки бархата? Нитки? Больше в чердачной комнате, которую он снимал, отдавая хозяйке половину своего скудного жалованья, не было ничего, что хоть сколько-нибудь могло бы приглянуться вору. Разве что одежда? Но и на это барахло ни один уважающий себя вор не позарился бы. В комнате с серыми обшарпанными стенами даже мебели почти не было, только стол посередине, за которым парень работал по ночам перед свечным огарком, табуретка да скрипучая сосновая кровать, застеленная старым покрывалом.
Гость был одет в чёрный шёлковый плащ с красной оторочкой, высокие сапоги, а на голове шляпа с плюмажем. Худое подвижное лицо и очень живые жёлтые глаза его были устремлены на юношу и глядели изучающе. Было в них ещё что-то такое, отчего у парня чуть более робкого похолодели бы уши, но Жито отличался бесстрашием.
— Кто вы такой? И что вам от меня понадобилось? — громко поинтересовался молодой подмастерье, не выказывая ни капли страха перед ночным гостем, ведь не он залез без приглашения по водосточной трубе в чужое окно в полночную пору.
— Приветствую тебя, славный юноша! Я тут услышал твои тщеславные мысли и решил заглянуть. Как насчет сделки? — без лишних предисловий деловито предложил новоприбывший, энергично отряхивая плащ от прилипшей штукатурки и пыли.
Хоть слова его и звучали туманно, но не для жителя Праги четырнадцатого века. Жито сразу понял, кто перед ним, но и это его не испугало. Казалось, что в глубине души он даже ждал этого гостя и был готов к встрече с ним.
— Что ты мне предлагаешь?
— То, что сам выберешь.
— И заберёшь в обмен мою душу? — Голос Жито не дрогнул, когда он произносил эти слова.
— Как положено, — кивнул нечистый, усаживаясь на табуретку, постаравшись расположиться на ней с максимальным удобством. Только это было непросто, и Сатана недовольно поморщился. — Вовремя ты меня позвал. Да-да, я не являюсь к тем, кто не готов к заключению со мной стандартной сделки. Но ты весьма вовремя сообразил, что жизнь пора менять. К чему и далее влачить столь жалкое существование? Это просто глупо. Я дам тебе все блага мира, и для начала этой комнате, раз уж нам предстоит провести здесь некоторое время, не помешает стать чуточку уютнее. Люблю окружать себя комфортом…
Он взмахнул полой плаща, и каморка, служившая Жито жилищем последние несколько лет, приобрела такой роскошный облик, каким не обладала даже во времена своей юности, когда дом был только построен. Стены, потолок и пол заблистали свежей краской, вместо единственной табуретки появились два роскошных кресла с резными дубовыми ножками и изящный столик красного дерева, на котором лежали исписанный лист пергамента и большое гусиное перо.
— Значит, в аду комфортно? — спросил Жито.
Ночной посетитель пожал плечами.
— Кому как.
— Понятно, — кивнул Жито, косясь на пергамент и перо.
— Прошу ознакомиться, — неторопливо предложил Сатана, протягивая пергамент Жито. — В наше время много неграмотных, зачитываешь им договор, а они потом жалуются, что их обманули, что такого пункта там не было, они ничего о нём не слышали, а я просто лгун и обманщик.
— Я умею читать, мастер Пепик меня научил, но я ведь ещё не сказал, чего хочу.
— А то я не знаю! Пожалуйста, читай побыстрее, мне надо успеть до петушиного крика заключить сделку с одним иудеем-процентщиком из Еврейского Города. Это, как ты знаешь, на другой стороне Влтавы, и старик, сам понимаешь, до рассвета будет торговаться.
Жито принялся за чтение, пальцы его дрожали, чего с ним до этого никогда не случалось. Но на первой же строчке брови его поползли вверх.
— Я стану колдуном?!
— Тебя в этом что-то не устраивает? Ты станешь величайшим колдуном своего времени! Ты же хотел прославиться и получить богатство и уважение, да плюс чтобы тебя все боялись?
— Твоя правда, всё верно, это меня устраивает, — кивнул Жито, отважно взявшись за перо. — Расписываться кровью? Знаю я ваши ритуалы…
Жито шилом глубоко кольнул свой палец, набрал побольше крови в перо и аккуратно подписался. Только протягивая готовый договор Сатане, увидел, что тот брезгливо морщится и как-то даже позеленел лицом.
— И кто придумал, что я всегда требую подписи кровью? — проворчал он, прикрывая рот рукой в чёрной перчатке. — Мне от её вида плохо становится. Насхледаноу! Увидимся…
Он полез обратно в окно.
— Надеюсь, что это не скоро случится! — крикнул вслед ему Жито и сунул уколотый палец в рот.
Ночной гость помахал ему ручкой, прежде чем его довольно улыбающаяся физиономия растворилась за подоконником.
С этого момента исчез из Праги молодой башмачник, а на его месте появился великий колдун и фокусник Жито!
Много дивных дел натворил он в Праге и за её пределами, разные короли восхищались его искусством, и многие из них мечтали, чтобы он перешёл к ним на службу. Но Жито остался верен своей родине и не захотел покидать Праги и служил только своему государю.
Говорили, что чёрт ему подарил седло, на котором можно домчаться за доли секунды до места назначения, и плащ-невидимку. Обычно ходил колдун в красной курточке и чёрно-крас-ных полосатых лосинах, а лицо его всё темнело из года в год. Пражане называли его за глаза черномазым — в лицо бы никто не осмелился, потому что всяк знал: Жито такое с ним может сотворить, что и на том свете помнить будешь.
Одного трактирщика, говорят, он превратил в чёрного осла только за то, что тот подал ему разбавленное пиво. Целую неделю тот был ослом и, крича по-ослиному, низко кланялся Жито, пока тому не надоело, что за ним повсюду ходит осёл с унылой мордой, и он превратил его обратно в человека, только уши ему оставил чёрные и волосатые. С тех пор трактирщик отращивал волосы, а пиво разбавленное подавал, только как следует приглядевшись к посетителю: мало ли в каком облике явится Жито? Ведь Пражский колдун, как его прозвали, надо сказать, был мастером перевоплощений.
Выходил из дома в одном платье, а до места доходил совсем в другом, обычно гораздо более нарядном и дорогом. Так, раз как-то отправился на приём к королю, надев на себя пыльный мешок и подвязавшись грязной веревкой, так что люди на улице дивились, а кто не узнавал его, открыто посмеивались. Пока шёл по улицам, одежда его постепенно менялась, вот на ногах появились красивые остроносые башмаки с золочеными пряжками. Ещё улицу прошёл — и на плечах его уже дорогой бархатный кафтан с пышными рукавами и со шнуровкой. Ну и диковинно же он выглядел в таком кафтане, с прежней верёвкой на поясе и в дорогих башмаках на голую ногу! Но вот на нём уже тонкие штаны-чулки, на голове шляпа-шаперон, а на золотом поясе висит расшитый парчовый кошель. И во дворец он входил уже при полном параде, разодетый знатным щеголем!
А идёт назад — на нем монашеская ряса или балахон отшельника.

 

Любил его чешский государь и миловал. Как-то пригласил он Жито погостить в своём загородном замке и поохотиться заодно. Ехать должны были вместе, вот уже сидит король в своей карете, запряжённой четверкой прекрасных лошадей, пора уже выезжать, а Жито всё нет. Не привык король ждать, но без Жито отправляться не хочет, скучно будет без любимца ему отдыхать, и охота не в радость. Уже и посылали за ним, но посыльный не смог Жито отыскать, осерчал его величество, но что поделаешь, не ждать же вечно, пора трогаться.
Вдруг зазвенели бубенчики, раздался петушиный крик, и все увидели, как в замковые ворота въезжает диковинная процессия — повозки, запряжённые петушиными парами, а управляют ими, стоя на маленьких двухколесных тележечках, коты, разодетые в ливреи и маленькими кнутиками погоняющие птиц. Одна повозка с парой петухов, вторая, в ней уже две пары, в третьей — три, а следом едет тележка, запряжённая уже четырьмя парами петухов. И только восемь здоровущих петухов могли осилить едущего на тележке Жито, одетого в королевский плащ с пелериной!
Долго король и придворные смеялись и умилялись котам, с чинным видом управлявшим своими колесницами. Так и поехали бок о бок две процессии, и всю дорогу среди сопровождавших короля придворных и челяди царили удивление и веселье. И народ бежал за ними, а потом все в городе рассказывали об этом, добавляя подробности ещё более невиданные. Когда доехали до места и распрягли птиц, котов оставили жить в почёте в замке, а петухов отправили на птичий двор, где те благодаря своей породистости и стати сразу взяли бразды правления в свои крылья.
В тот же день Жито учинил ещё одну шутку. Надо сказать, что королевские шуты очень его боялись, частенько доставалось им от Жито. Может, ревновал он их к королю, считая своими конкурентами, а может, просто шутов не любил. Но в тот день, увидев, что шут Янек слишком налегает на еду, Жито учинил над беднягой такую шутку. Едва тот принялся за очередного жареного карпа, держа его обеими руками и с жадностью откусывая большую его часть, как почувствовал, что рыбка соскальзывает и падает обратно в тарелку. Пытается снова её взять, да руки не слушаются. Глядь, а это уже и не руки, а конские копыта! Ну и лицо у него стало в тот момент… Сначала ничего не понял, а потом ужасно испугался и даже заплакал:
— Ваше величество, ваше величество! Что же это за безобразие?
Обжора Янек впервые в жизни при короле без шуток, серьёзно заговорил!
— Ладно, Жито, верни ему его шаловливые пальчики, — смеясь, велел государь.
— Хорошо, ваше величество, один момент. Ой, что это, кажется, я забыл, как это делается! — притворно воскликнул Жито, до полусмерти напугав бедного шута этими словами.
Копыта толстого Янека раздвоились и превратились в свиные.
— Сейчас-сейчас… Сию минуту…
Теперь они начали увеличиваться и стали бычьими.
— Ослиные! Козлиные! Нет, опять лошадиные! — Копыта всё продолжали меняться, и присутствовавшие уже хором угадывали, ноги какого животного на этот раз выросли у шута.
Бедолага уже в отчаянии бил ими себя по голове, как королева и многие дамы начали просить за несчастного обжору, и Жито, низко поклонившись королеве, тут же вернул шуту его руки. Янек почти сразу же куда-то скрылся и объявился только на следующий день, да и долго ещё после этого старался держаться от Жито подальше…

 

Как-то подшутил он над знаменитыми фокусниками из Баварии, которые приехали вместе со своим герцогом, чтобы показать своё искусство королю на празднике святого Вацлава и приуроченного к этому дню торжества в честь юбилейного переиздания «Чешской хроники» Козьмы Пражского.
Что только не вытворяли баварские фокусники на Староместской площади Праги! Глотали длинные железные прутья, давали себя ими протыкать, пыхали огнём или фонтаном воды изо рта… Из маленького ларца у них вышел удивлённый монах-цистерцианец, одно пузо которого выглядело втрое вместительнее этого ларца.
Жито смотрел на всё это, стоя в толпе, и стоящие рядом слышали его недовольное фырканье всякий раз, как баварцы выкидывали что-то особенно удачное. А народ был в неописуемом восторге. Мало было тогда у горожан развлечений, и баварцы даже почти побили успех казни Петроушка, знаменитого разбойника с Кутной Горы, вдова которого до сих пор гордилась успехом смерти мужа и купалась во внимании и почете. Тут надо добавить, что месячной давности казнь Петроушка горожане обсуждали с большим восторгом, чем даже фокусы Жито…
Гордость пражанина и мастера колдовских дел была задета тем, что жители его родного города предпочли ему каких-то иностранцев.
И решил Жито, что покажет, кто тут лучший колдун и фокусник. Дождавшись, когда баварцы закончат свое выступление, и скрипя зубами вытерпев бурные овации, которыми наградили зрители его соперников, поднялся он на помост.
Люди ждали, что сейчас покажет Жито, и баварцы не спешили уходить, насмешливо поглядывая на колдуна, готовые после его фокуса повторить то же самое или показать свой ещё лучше. А Жито молча поклонился и вдруг пальцами обеих рук начал растягивать рот.
Народ замолк, и круглыми глазами все смотрели, каким огромным становится его рот. Вот Жито растянул его уже размером с лохань и, неожиданно схватив одного из баварцев (тот был так поражён, что и сделать ничего не успел), поднял его в воздух и проглотил целиком. Только сапоги точёные с железными носками выплюнул.
На сцене как раз стояла кадка с водой, в ней иностранцы фокус с птицами показывали. Появятся в ней утки и гуси, поплавают чуток по кругу, расправят крылья, да и улетят в синее небо. И Жито, с трудом передвигаясь, подошёл к этой кадке, наклонился над ней и выплюнул туда своего фокусника.
Плюхнулась, перелилась через край вода и высунулась из кадки голова мокрого баварца; его товарищ поспешил помочь ему выбраться. С него ручьями текла вода, и он никак не мог прийти в себя. А народ счастливо смеялся над приезжими фокусниками и аплодировал Жито!
Ещё и в другой раз подшутил Жито над баварскими фокусниками. Во время пира во дворце, устроенного в честь гостя короля, баварского герцога, в день его отъезда со двора вдруг послышалась немецкая речь. Двое фокусников, сидевших рядом с окнами, поднялись с мест и высунулись в резные пролёты узких окон. Двор оказался пуст, одураченные кем-то баварцы хотели снова сесть, но на головах у них вдруг выросли ветвистые оленьи рога, и они головы свои всунуть назад не могли. Только кричали перепуганно да стукались рогами по каменной стене…
Конечно, поднялось веселье среди пирующих, больше всех смеялся король, а баварский герцог улыбался сквозь зубы, недобро поглядывая на Жито. Все уже знали, чьих это рук дело. Но наконец, отсмеявшись, король велел любимцу отпустить фокусников, что тот в то же мгновение и исполнил: рога исчезли, а пристыженные баварцы вернулись за стол. Так и не смогли или не захотели они отомстить своему сопернику, поняв видно, что искусство его простирается далеко дальше самых лучших их фокусов, с настоящей и сильной магией шарлатанством не поборешься…
Однажды наказал Жито за жадность и бессердечность одного пекаря по имени Михал. Проходил он как-то мимо его лавки и увидел, как тот выгоняет в дверь бедную вдову с ребёнком, крича на всю улицу, будто его режут:
— Убирайтесь отсюда! Чтоб я вас тут больше не видел, попрошайки! Здесь вам не паперть и я милостыню не подаю!
А у пекаря этого было небольшое стадо свиней, и очень он их любил, может потому, что внешностью они были похожи на него, как родные братья — такие же толстые, с носами-пятачками и оплывшими жиром маленькими красными глазками.
Взял Жито ивовые прутики, заколдовал их, и превратились они в свинок, да таких крупных да румяных, куда там Михалевым откормышам. И выпустил он их пастись у реки, где обычно пас своих свинок и Михал. Увидел тот, какое стадо у Жито, была возможность сравнить, и загорелись его глаза жадностью.
— Сколько за них возьмешь?
— Зачем мне их сейчас продавать? Вот откормлю и на Рождество сделаю себе на них состояние, будет что на старость отложить, — отвечал Жито, с любовью похлестывая палочкой своих свинок по крутым бокам, подгоняя их к водопою.
Но Михал начал его уговаривать, и колдун, поломавшись, в конце концов согласился продать их за большую цену. Но предупредил Жито, что его свинки боятся мочить копытца. И чтобы он их глубже чем по колено в воду не загонял! Неделю Михал помнил о наказе Жито, а потом подумал, что подшутил над ним колдун. В самом, деле, что ж это за свинья, которой ножки промочить страшно?! Вон, в грязной луже небось целыми днями нежатся — и ничего! Перекрестился да и погнал сдуру всё стадо через знаменитый Свиноброд, что на Эльбе, к границе немецкой на сосиски продавать. Жадность его обуяла до Рождества ждать…
В тот же миг обратились свинки обратно в прутья. Увидев такое, Михал чуть с ума не сошёл от ярости и горя, испугавшись, что не вернёт теперь своих денег. Разломив и растоптав в гневе прутики, отправился он на поиски Жито. А колдун отдал вырученные деньги той вдове, которую обидел Михал, и только скромно кивнул в ответ на её благодарности и остановил, когда она хотела упасть перед ним на колени.
Найдя его в корчме, Михал с порога начал буянить и кричать на Жито, видно, ещё в ум не вошёл, а то бы поостерёгся:
— Грязный ты обманщик, я найду на тебя суд, я к королю пойду! Поплатишься ты за это! А ну возвращай назад моё серебро, я с тебя ещё проценты возьму за убыток! — кричал он, топая ногами и размахивая кулаками у Жито перед носом.
Мужики в корчме обомлели, сразу видно, пришлый этот Михал, недавно в городе, а то бы не вёл себя так глупо, ждали они, что Жито с ним сейчас сотворит. А тот и бровью не повёл, продолжает глушить свое пиво у стойки и говорит хозяину:
— День сегодня какой хороший, даже не хочется отвечать злом на зло, всем врагам прощаю.
Услышав такое, Михал совсем рассвирепел, думая, что Жито над ним смеется.
— Зато я не прощаю! Получай же, проклятый колдун!
И заехал ему кулаком в живот, а рука-то его прошла насквозь; когда он её вытащил, увидел, что в животе у Жито большая дыра образовалась, через такую и солнце с месяцем увидеть можно. Все закричали, а Жито спокойно так говорит:
— Хороший был день, пока ты меня не изувечил. Теперь я инвалид, работать не смогу, придется мне отвести тебя в суд, может, с тебя что взыщут, и будет мне на кусок хлеба. Кто из свидетелей хочет развлечься с нами на суде, милости прошу!
Все, кто в корчме был, рады были засвидетельствовать в пользу Жито. Ещё столько же, сколько за свиней выручил, получил колдун от Михала в суде, жадный пекарь там все больше молчал и вёл себя смирно, только вздрагивал, видя дырявого Жито, и безропотно отдал деньги. Так наказал Пражский колдун жадного пекаря. А выйдя из суда, промолвил задумчиво:
— Что-то сквозит меня насквозь, холодный нынче ветер. — И снова стал целым, дыры размером с кулак в нём будто и не бывало.
Смеялись люди над пришибленным пекарем, который вышел следом. Но, видя, что и тут Жито снова его обманул, Михал уже не возмущался и не требовал возврата серебра, а поспешил быстрее скрыться в толпе с глаз колдуна, чтобы тот с ним ещё чего не сотворил.
Но это была последняя шутка Жито; когда он вернулся домой из суда, довольный и веселый, увидел вдруг, что кто-то пробрался в его дом через окно. Только одно существо на его памяти предпочитало ходить через окна, и это был не квартирный вор. Радостная улыбка сползла с его лица. Он ждал этого гостя, но не думал, что тот явится так скоро.
Нечистый сидел за столом в центре комнаты и, встретившись взглядом с помрачневшим Жито, как будто прочитал его мысли.
— Сам понимаешь, у каждого срок в разное время подходит. Но ты, вижу, зря времени не терял и успел пожить. — Сатана с масленой улыбкой повёл рукой по сторонам.
Комната была богато обставлена, и здесь было много дорогих и памятных сердцу хозяина вещей. Под ногами шкура медведя, которого он завалил на охоте на пару с королем, а вот позолоченные оленьи рога, которые прислал ему герцог Баварский в память о шутке, учинённой Жито над фокусниками герцога. Всякие безделушки, подаренные поклонницами его таланта, среди которых была не одна особа королевского рода. Сколько приятных воспоминаний было связано у него с этими дамами…
— Я стал чище душой. Многие будут молиться за меня, эти люди удивились бы, если бы узнали, что моя душа принадлежит тебе.
— Уговор есть уговор. Если ты был добр и помогал людям, тем приятнее мне получить твою душу. Час настал…
— Но я неплохо себя чувствую, у меня ничего не болит, — возразил Жито нахально, откидываясь в кресле. — А ты ведь можешь забрать мою душу только после моей смерти.
— Это произойдет через несколько мгновений.
— Но я же говорю: я ощущаю себя живым как никогда!
— Хорошая комната, отделал ты её со вкусом, но надо было проследить, чтобы люстру получше закрепили, — ехидно промолвил гость.
Жито поднял глаза на потолок, но успел увидеть только стремительно падающую на него огромную медную люстру. Так и не стало Жито. Но душу его Сатана не получил, прилетел ангел и забрал её на небо, отвесив Сатане пинок под хвост, когда тот попытался с ангелом побороться. Так, может, и Всевышнего на небесах веселили знатные шутки Пражского колдуна? Кто знает…

Три легенды о евреях

Первая легенда говорит о великой любви и крестившемся еврее, ставшем призраком…
Иссахар Киши родился в Еврейском Городе, что является частью старой Праги. Еврейский Город вырос в четырнадцатом веке, и ни один еврей не мог жить за территорией этого города. Шесть высоких ворот отделяли Прагу от обособленного еврейского района, и по ночам они закрывались, чтобы ни один еврей не мог выйти в Вышеград или Староместо. Таковы были жёсткие условия пражского гетто…
Доныне эту историю о стойком юноше, вышедшем из рода Аарона, что, правда, не имело в его судьбе особого значения, вам расскажут в любой синагоге Праги.
Детство Иссахара прошло так же, как у всех еврейских мальчиков, выросших в следующей традициям своего народа иудейской семье. Он посещал хедер, ходил в синагогу и соблюдал Шаббат. Когда он подрос, родители, будучи людьми бедными, отдали его обучаться торговому делу к одному богатому негоцианту. Тот имел несколько ювелирных магазинов, торговавших серебряными украшениями на территории Еврейского Города, а также в Пльзени, Пардубице и славном моравском городе Брно, где находилась резиденция маркграфа. Богата была Чехия на серебро, много его добывалось в Кутногорских рудниках, как ни в одном европейском государстве того времени.
Понемногу постигал юноша науку торговли. Как привлечь покупателя добрыми речами, умением расположить к себе, скромностью и вежливостью. Как правильно разложить товар, чтобы дочери богатого старосты остановили свои прекрасные взоры на искусно выполненных украшениях. Научился вести приходную книгу, рассчитывать работников, умножать прибыль. Богатый хозяин постепенно проникся большим доверием к исполнительному и всегда почтительному Иссахару. Видел он и тёплое отношение своей единственной дочери Суламифи к бедному юноше, но не придавал большого значения их детской дружбе, решив не тревожить себя заранее.
Славное то было время для молодого Иссахара. Красивые, хорошо одетые девушки заходили в его лавку и одаривали его жемчужными улыбками и шутливыми словами. Среди них была и Юдифь, дочь раввина, гордая и непокорная красавица с толстыми чёрными косами, которая трогала какие-то струны в душе неискушенного юноши. Год проходил за годом, и большеглазый худенький мальчик превратился в очень красивого высокого и стройного мужчину. Чёрные волнистые волосы, тонкий нос и прекрасные карие глаза, в которых можно было увидеть сияние тысяч звёзд на небосклоне в святой праздник Шевус и красоту Млечного Пути, не оставляли равнодушной ни одну девушку на выданье…
По-прежнему и всё чаще заходила в лавку, в которой он постоянно работал, и Юдифь, она почему-то всё не выходила замуж, несмотря на то, что сватались к ней много достойных мужчин. В ответ на предложение любить до гроба каждый из них с порога получал в руки большую тыкву, что означало отказ, а из дома слышался серебристый смех жестокой красавицы.
В один из дней заглянула в лавку молодого торговца незадолго перед закрытием и Сула-мифь. Иссахар не видел её ровно год, девушка уезжала с родителями в Брно, где отец открывал несколько мастерских ювелирных украшений. Суламифь очень изменилась, но Иссахар узнал ее сразу, сердце его при виде дочери хозяина радостно затрепетало. Волосы Суламифи, всегда густые и прекрасные, стали ещё длиннее и завивались в тугие чёрные кольца, лицо её, подобное лицу библейской красавицы Вирсавии, пленившей самого Давида, к роду которого Суламифь принадлежала по материнской линии, стало ещё краше. Из-под длинных шелковистых ресниц глаза её сверкали, как солнечные зайчики в окнах Староновой синагоги. Она скромно потупилась, а Иссахар, и сам смутившийся непонятно отчего, приветствовал её дрогнувшим, но счастливым голосом. Молодые люди не могли наговориться и болтали до самого закрытия лавки, им на радость мало заходило в тот день покупателей.
Закрыв лавку, Иссахар пошёл проводить девушку до дома.
— Хорошо, что мы, евреи, живем отдельно, можем спокойно ходить под окнами, не боясь, что на голову упадёт какой-нибудь католик, — смеясь, заметила девушка, хотя время было тревожное.
В Праге было восстание, которое возглавил вождь городской бедноты Ян Желивский, и по улицам распевали «Восстань, восстань, великий город Прага!». Но молодость не замечает туч и не теряет лучика счастья…
Юноша, обеспокоенно посмотрев наверх, все равно заботливо отвёл девушку подальше от окон. Мало ли…
— Ты права, в гетто нам бояться нечего.
— Этот бунтарь Ян Желивский и его виклефиты такие буйные… Как бы они не добрались и до евреев, — вдруг насупившись, сказала Суламифь, но тут же снова рассмеялась, ничто не могло больше чем на мгновение омрачить её чистого счастья от долгожданной встречи с Иссахаром.
— При чём тут мы? Он борется за реформацию католической церкви, — сквозь полуулыбку начал оптимистично объяснять юноша, как вдруг почувствовал чей-то взгляд и встретился с пронзительными, полными ненависти глазами Юдифи, стоявшей на другой стороне улицы со своей няней.
Но девушка сразу отвернулась, накинула капюшон и поспешила скрыться в переулке, увлекая за собой удивленную нянюшку.
Юный продавец украшений был обескуражен, никогда ещё не смотрела она на него такими глазами. Но, конечно, в следующее же мгновение осознал, что это был взгляд ревности! Об отношении Юдифи к нему он и раньше догадывался, но не питал к ней тех же чувств, а потому и не делал первого шага, которого, как он теперь понял, ждала от него жестокая девица, заглядывая в его лавку. Она надеялась на взаимность…

 

С этого дня богатая наследница и красивый продавец начали встречаться, свидания эти были тайными. Суламифь уже получила выговор от отца, когда в тот вечер он увидел молодых людей вдвоем, и он чуть было не уволил юношу, но сдержался, не хотелось ему терять хорошего работника. На первый раз он поверил словам Иссахара, что долг велел ему проводить девушку до дома. Суламифь и Иссахар начали встречаться и вскоре поняли, как крепко любят друг друга, и даже думали пожениться тайно от её родителей, которые готовили для дочери другую судьбу, уж никак не замужество с бедным сыном закройщика.
Но Суламифь была воспитана очень строго, в почитании отца и матери, и не могла решиться на тайный брак. Дочерняя любовь и чувства к Иссахару разрывали ей душу, потому что не чаяла она жизни ни без одного из этих дорогих ей людей, а отец пообещал Суламифи своё проклятие вместо свадебного подарка, если она ослушается.
Вскоре нашли ей и жениха, зажиточного еврея-процентщика вдвое старше, по мнению родителей, настала пора выдавать её замуж, не пристало дочери засиживаться в невестах. Её заперли дома, чтобы до времени не портила репутацию. Бедняжка Суламифь впала в горе и начала чахнуть с каждым днём, так что, когда её предъявили жениху, он от неё отказался, посчитав чахоточной.
— Мне дети нужны, наследники, которым я смогу передать своё дело, а она, извините, и года не протянет. Ни одного ребёнка мне родить не успеет, со всем моим к вам уважением, драгоценный Моше, — в приватной беседе откровенно сообщил жених её отцу.
— Так, значит, моя единственная дочь Суламифь не слишком хороша для тебя, уважаемый Вацик Цимес?! Так знай же, это не ты от неё отказываешься, а я не отдаю её за тебя! И вот тебе твоя тыква!
В конце концов родители Суламифи, уступив силе любви, дали согласие на её брак с Иссахаром, зверьми-то они не были и в принципе ничего не имели против того, чтобы их дочь была счастлива.
— Надоело мне с вами бороться. Будь по-вашему! В конце концов, Киши — уважаемая семья из колена Аарона, а богатство можно и приобрести. Забирай себе лавку на улице Рабби Иегуды, в которой ты работаешь уже давно, отдаю её тебе в безвозмездное пользование всего за пять процентов годовых. Она хоть и маленькая, но за год ты должен вдвое повысить доход от неё, — великодушно повелел богатый негоциант.
— Ай-ай, отец. — Дочь одарила его укоризненным взглядом.
— Что, мало? Ладно, можешь забрать в придачу лавку на Башмачной улице, — смущённо добавил торговец. — Но больше не дам, сами наживайте, а то нам с мамой что останется? — надулся он.
Накануне свадьбы, о которой говорил весь Еврейский Город, Юдифь подстерегла Иссахара в Староновой синагоге и пригрозила убить Суламифь, поклявшись в этом прямо перед арон хакодеш — скрываемой завесой священной скинией — если он не отменит свадьбу и не откажется навсегда от своей невесты. Но юноша не поверил её словам. Он был слишком доверчив и слишком счастлив, чтобы в таком состоянии души поверить в то, что зло всегда рядом.
— Ты не способна на это, не наговаривай на себя, Юдифь, — мягко произнёс он, пропуская её полный ярости взгляд.
Он уже успел позабыть, какими глазами она на него смотрела в день его первой встречи с любимой Суламифью. Все готовились к свадьбе…
Но Иссахару и родителям Суламифи предстояло выдержать горесть. В день свадьбы Юдифь подсыпала невесте, которую считала своей соперницей, несмотря на то что никаких прав на Иссахара у неё самой не было, смертельную дозу яда. Юная красавица умерла на месте.
Юдифь впала в безумие, и, когда невесту уносили, в пиршественном зале раздался громкий хохот. Злодейка не скрывала своей вины, а на следующий день её нашли мертвой, она отравила и себя. Когда всё выяснилось, родители Суламифи обвинили в её смерти Иссахара, и он больше не мог работать у её отца, вина гнала его прочь. Ведь он знал о том, что замышляет Юдифь, и ничего не сделал, чтобы предотвратить трагедию, даже не поверил в то, что она замыслила это всерьёз.
Чтобы остаться жить в «стобашенной столице», как называли Прагу, но вне пределов Еврейского Города, Иссахар должен был креститься. Прагу он и не хотел, и не мог покинуть, магия этого города притягивает людей. Крестившись, он ушёл в религию, окончил духовную семинарию и принял сан, став отцом Войтехом.
— Католический священник не может жениться, значит, это мой путь, — говорил Иссахар. — Только так я могу оставаться верным моей возлюбленной Суламифи…
Но новая вера, в которой он искал утешения, не принесла покоя в его душу. Живя в прекрасной, величественной Праге, он тосковал по маленькому родительскому дому, по улочкам еврейского квартала с бедными, обшарпанными зданиями и по родной старой синагоге. Но больше всего его тянуло на кладбище Еврейского Города, увидеть родную могилу своей Суламифи, где покоилась она в тишине и мире в тени благоухающей бузины.
Однако дороги назад не было, его народ отрёкся от него так же, как он отрёкся от них и от веры отцов. Тоска в конце концов унесла молодого капеллана в могилу. Но он успел оставить завещание, где просил похоронить его на родном кладбище рядом с дорогой могилой невесты. Родители Суламифи выполнили волю покойного — из милосердия к страдальцу, но без особого желания. Его отречения в родном племени так и не простили…
Но не нашёл он долгожданного успокоения и в вертограде мертвых среди родного народа. Остался Войтех изгоем для евреев и после своей смерти. И беспокойная душа его не дала ему уснуть вечным сном — многие видели, как разверзалась его могила, а это происходило еженощно, и сутулый мертвец шаркающей походкой медленно шёл к Влтаве. Там в лодке ждал его скелет, единственный его приятель, с которым он сблизился уже после смерти. Скелет приветственно ему кивал и взмахивал костлявой рукой; надо сказать, что, по замечаниям очевидцев, нрав у него был более веселый, чем у его вечно печального товарища Иссахара-Войтеха. Умело работая веслом, скелет перевозил его на другой берег Влтавы.
И шли они вместе до собора святого Витта, где отец Войтех проводил службы при жизни, когда был капелланом. Там они вместе играли на органе, иногда в четыре руки. Но больше всего любил скелет надувать мехи или ещё нажимать на педали. Когда они вместе играли, выходила странная мелодия: партия Иссахара была скорбной и жалостливой, а скелета — разудалой и весёлой, насколько только можно было выжать из органа радостных звуков.
Когда часы на башне Святовиттского собора били час ночи, концерт заканчивался, и приятели в обнимку возвращались к реке. В такие минуты скелет утешал товарища, которому как будто ещё тоскливее и горше становилось от музыки, в которой он искал успокоения, но не находил. Но это не мешало ему каждую ночь возвращаться сюда, чтобы снова излить отчаяние неуспокоенной души в звуках органной музыки.
А ещё, говорят, порою видели, как ночного капеллана, бредущего к Влтаве по кладбищу, пыталась догнать прекрасная девушка в белых одеяниях и с безумным взглядом, и утверждали, что это была Юдифь. Но хоть бежала она гораздо быстрее уныло бредущего Иссахара, ей никак не удавалось догнать его, когда же отравительница осознавала всю тщетность своих усилий, она впадала в ярость, и горестный вопль тогда раздавался над вертоградом мертвых. До Страшного суда будет искупать она свой грех ревности, толкнувшей её на страшное преступление…
А на могиле Суламифи каждую весну расцветают розы. Считается, что если еврейский юноша преподнесёт такую розу своей девушке, то их любовь будет такой же преданной и вечной, как любовь дочери богатого торговца и бедного сына закройщика…
Вторая легенда рассказывает о кладе карликов и предусмотрительном уме старого ребе…
Однажды уважаемый рабби Исаак, староста Еврейского Города, ехал через дремучий лес, возвращаясь в Прагу из дальней поездки. Вдруг лошади встревоженно запрядали ушами, зафыркали и… встали. Ни в какую не хотели они двигаться с места, а время уже было позднее. Рабби вдруг увидел золотистые всполохи, что змейкой мелькали невдалеке от дороги, он вышел из повозки и, оставив её на возчика, который, ругаясь, безуспешно возился с лошадьми, пошёл за огоньком, полагая, что так можно найти сокровище.
Но всполохи золотистого света, как и положено таинственным огонькам, тут же начали углубляться в лес. Это оказалась саламандра, рабби успел разглядеть ящерку с золотистой кожей, она-то и привела его к цели. Отодвинув ветки боярышника, он увидел поляну, по которой там и тут были рассыпаны горки золотых и серебряных монет. А среди этого богатства, орудуя лопатами, шныряли крошечные бородачи. Белые волосы и бороды у них были длинные и опускались до земли. Староста понял, что встретил карликов, по преданию являющихся хранителями подземных кладов.
— Я рабби Исаак, и жутко извиняюсь, если помешал вашему милому труду, но позвольте спросить: кто вы такие?
Карлики остановились, и все как один воззрились на старого еврея.
— Мы ваши праотцы, — с важным достоинством ответил ближайший к ребе и, судя по более внушительному виду по сравнению с остальными, главный из карликов.
Рабби Исаак тут же припомнил еврейских праотцев.
— Не те, — сердито проворчал карлик, тут у него, видно, зачесалось в ухе, и он яростно поковырял в нем черенком лопаты. — Наш народ жил задолго до вашего и властвовал на этой земле! Но потом пришли вы, гиганты чертовы, и истребили нас, а кого не смогли, загнали под землю!
— В священной Торе этого нет, — с некоторым чувством превосходства сообщил уважаемый рабби. — Но не буду спорить, всё равно огромное вам спасибо за добросердечный и искренний ответ.
Однако он не собирался уходить, не решаясь задать главный волновавший его вопрос: кому принадлежит это золото? Почему-то он подозревал, что деньги эти предназначались для человека и возможно даже, что этим человеком был он сам, рабби Исаак. Иначе зачем тогда его к перебирающим золото карликам привела саламандра?
— Можешь даже не спрашивать, не тебе. — Единственный заговоривший с ним карлик как будто прочитал его мысли.
Рабби смутился и опустил взгляд. Остальные же продолжали свою работу, по-видимому прерванную появлением человека. Они подгребали деньги в одну большую горку и ссыпали в появившийся невесть откуда огромный железный сундук.
Наконец дело было сделано, и карлики, все кроме одного, исчезли вместе с золотом и серебром. Осталось валяться на траве, посверкивая, только три золотых дуката.
— Эти тоже не тебе, но могу поменять по курсу один к двум, — предложил практичный карлик.
Любопытный еврей согласился. Он был достаточно богат и заплатил шестью дукатами за три волшебных. Потому что таким образом собирался выяснить, кому предназначается это богатство, и вовремя приблизить к себе этого человека…
Благополучно выбрался старый рабби из леса. Лошади уже успокоились и быстро довезли благочестивого старика до дома. Едва дождавшись утра, рабби взял одну монету, подержал в руках — на первый взгляд ничего волшебного в ней не было. Тогда он завернул её в бумажку и выбросил на улицу, после чего уселся у окна и не спускал с неё глаз,
— Ты не собираешься сегодня в синагогу, дорогой Исаак? — вопросила его вошедшая в комнату жена, с удивлением обратив внимание на то, что рабби что-то пристально высматривает на улице.
— Нет, драгоценная Сара, я слишком занят.
Позже она снова заглянула.
— Тогда хоть поешь, муж мой. Я поставлю твою мацу на подоконник, чтобы ты не пропустил то, что так тщательно там высматриваешь. Что бы это ни было, надеюсь, это принесет нам прибыль.
Так и просидел Исаак у окна целый день, а когда собирался было бросить это, время уж шло к закату, как к тому месту, где лежала монета, подбежал какой-то бедно одетый мальчишка, нагнулся за бумажкой, подобрал её и тут же убежал дальше по улице.
На следующий день рабби проделал то же. Жена начала опасаться за его рассудок, и благочестивые евреи уже не ждали своего рабби в синагоге, а с любопытством глядели на него, сидящего в окне, и обсуждали его психическое здоровье. Вечером опять произошло то же, что и накануне. Тот же мальчик почти на бегу подобрал бумажку и убежал.
А на третий день к нему повалили члены общины, чтобы повидать своего больного наставника и попытаться вытащить его из сетей безумия. Однако он велел никого не впускать, а если вдруг какому-нибудь особо ревностному другу удавалось прорваться, Исаак отвечал на его вопросы неохотно, даже не оборачиваясь, после чего сердито требовал, чтобы тот его не отвлекал, а во имя гневливого Яхве занялся лучше своими насущными делами.
К вечеру опять прибежал тот же юный иудей, подобрал бумажку и стремглав унесся прочь. После этого рабби Исаак окончательно понял, что клад карликов в будущем будет принадлежать этому мальчику. Он вскочил с места и побежал в синагогу, где сделал заявление о пропаже трёх дукатов.
Жители Еврейского Города окончательно уверились в помрачнении рассудка своего ученого ребе, все ведь знали, что он просидел все эти дни у окна и негде ему было потерять эти дукаты, да ещё на протяжении трёх дней. Каждый день по одному дукату. Все пересказывали его слова своим близким, соседям, знакомым и полностью уверились в том, что несчастный рабби Исаак сошёл с ума и ищет какие-то дукаты.
И уж конечно никто не ожидал, что объявится человек, нашедший все потерянные деньги. Но мальчик по имени Мордехай Майзл, который подобрал монеты, пришёл к ребе, сразу как только узнал, чьи это деньги. Просто ребёнок увидел сон, в котором какой-то подозрительный господин очень низкого роста, с наклеенными пейсами и в касторовой шляпе, слишком большой для него, раздражённым голосом велел ему каждый день приходить на то место напротив дома ребе и подбирать бумажки, в которых он найдет дукаты. Так вот, как только он узнал, что монеты эти принадлежат их рабби, Мордехай тут же прибежал к его дому и честно вернул ему его деньги.
— Третий ты оставил себе как вознаграждение? — Старый Исаак поражённо, но с уважением посмотрел на Мордехая. — Ты далеко пойдешь, мой расчетливый мальчик!
Мордехай обиженно затряс головой.
— Нет, ребе, я отдал его маме. Отец мой слепой, мать больна, дома нечего было есть и не на что купить лекарство, без которого ей не прожить и недели, — поспешно объяснил он, глядя на ребе большими печальными глазами. — Вчера мы наконец-то увидели хлеб…
— Ты меня разжалобил, добрый мальчик. Скажи, как тебя зовут?
— Мордехай Майзл, ребе!
— И как же ты нашёл эти дукаты?
Мордехай заколебался, вспомнив сердитого коротышку из сна, который велел ему прокутить эти деньги в кабаке, но ни в коем случае не отдавать их никому, но потом честно рассказал обо всем ребе.
— Теперь можно я пойду, господин? Меня ждёт мать, я должен помогать ей.
— Подожди, во-первых, эти два дуката твои, они принадлежат тебе по праву… — остановил его рабби.
— По какому праву, господин? Переодетый евреем карлик во сне то же самое говорил, — набравшись храбрости, сказал Мордехай. Уж больно странно это было, ведь он даже не вернул рабби третий дукат и, пока шёл сюда, боялся, что ему за это достанется.
— В своё время ты сам узнаешь. А пока, Мордехай Майзл, послушай меня: ты достойный мальчик, переезжай жить в мой дом, я буду заботиться о тебе как о родном сыне, которого у меня никогда не было, и сам оплачу твою учебу.
— У меня уже есть отец, и я вожу его в синагогу, без меня он пропадет, — твёрдо отказался Мордехай от выгодного предложения.
На следующей неделе богатый ребе появился в бедной скобяной лавке Майзлов. Родители Мордехая, скромные люди, были польщены посещением уважаемого во всём Еврейском Городе рабби Исаака. Но с того дня он часто к ним заглядывал по дороге в синагогу и беседовал с юным Мордехаем. А вскоре родители мальчика сами уговорили его ходить в гости к доброму раввину, тем более что тот постоянно приглашал. Вскоре Мордехай стал в его доме частым гостем и познакомился с дочерью Исаака. Дети сразу же подружились, чему рабби Исаак только обрадовался.
Теперь Мордехай учился и очень скоро преуспел и в торговом деле, и в различных науках. Но и родителей своих не забывал, каждый день помогая им в лавке и по хозяйству. Так прошли годы, и выросший Мордехай с благословения ребе Исаака женился на его дочери, которую звали, как и спасительницу еврейского народа, Эсфирью. Но сокровище к Мордехаю так и не попадало, может быть, рабби Исаак ошибся и выдал единственную дочь за бедняка?
Не в силах дольше ждать, предприимчивый Исаак пригласил зятя съездить в лес, сказав, что-де грибной сезон уже давно начался и нельзя долго откладывать этот поход, иначе карлштейнские крестьяне — лес этот находился недалеко от королевского замка — все хорошие грибы соберут, а честным евреям мелочь одну оставят.
Не смог даже очень занятый делами Мордехай отказаться от предложения тестя, так сильно тот настаивал, хотя никогда раньше не увлекался сбором грибов. Поехали они в сторону Карлштейна, заехали в лес. Исаак велел кучеру остановиться на том же самом месте, где у него много лет назад вдруг встали лошади. Пока ехали, уже стемнело. Огонёк в траве не мелькал, и рабби повёл зятя в чащу.
— Смотрите, отец, здесь полно грибов! — воскликнул Мордехай.
— Нет, я знаю одну поляну, где, слава Иегове, можно накопать чёрных трюфелей без всякой свиньи, так много их там.
Ну ладно, не пристало спорить с опытом старших. Пришли они на ту поляну, но Мордехай, видя, что тесть поступает очень странно, был начеку. Он заподозрил, как и евреи много лет назад, когда рабби просидел у окна три дня, что старик тронулся рассудком. Но на поляне не было ни золота, ни карликов, ни даже трюфелей…
Ребе был в раздражении и до того уверился в том, что жестоко просчитался, обманули, сбили с толку его карлики, что с того дня постоянно злился на Мордехая. Всё его раздражало в зяте. Бедный молодой человек, не выдержав долго несправедливого обращения, вскоре переехал с женой от её родителей. Эсфирь не возражала, ей самой давно хотелось жить с мужем собственным домом.
Но вскоре, после того как они переехали, приключилась с Мордехаем такая история. Произошло это как-то ночью, когда он, устав ждать Эсфирь — та засиделась в гостях у матери, — решил ложиться спать. И забыл помолиться перед сном…
А как известно, к забывшим о молитве евреям по ночам приходит сама Лилит, прекрасная черноволосая демоница! Наивный Мордехай ещё только недавно женился и, отличаясь душевным целомудрием, был неискушён во многих вопросах. Первая жена Адама попыталась соблазнить Мордехая, применив для этого все женские ухищрения, но, слава Саваофу, тут вернулась его жена и как раз только успела спасти бедного запуганного демоницей мужа, прогнав Лилит гневными криками и сковородкой.
— Как ты могла забыть, жена, что священный Талмуд запрещает мужчине оставаться ночью одному, почему ты меня бросила? Из-за тебя на меня напала Лилит, — упрекнул он жену, но глупая женщина ему не поверила.
— Стоит мне задержаться в гостях, как ты тащишь в дом всяких продажных девок! — кричала она, награждая честного мужа той же сковородой…
А надо сказать, что Мордехай имел мастерскую по изготовлению всяких инструментов, а при ней лавку. Как-то пришёл к нему один крестьянин очень маленького роста с сердитыми глазами, сверкавшими из-под густых белых бровей. И, поглаживая окладистую бороду, выбрал в лавке вилы, пару серпов и кос. Мордехай не спускал с него взгляда, уж очень посетитель был похож на карлика из его сна, который, кстати, с тех пор больше ему ни разу не снился. Только на этот раз карлик был одет в штаны, подвязанные верёвкой, широкую рубашку, а на голове была остроконечная шапочка из неокрашенного полотна.
— Мне это всё нужно, человек, но денег нет. Не возьмешь ли ты взамен у меня старый ржавый сундук? Остался от прошлых хозяев, не знаю, куда девать. Не открывается, но тяжелый, что-то, видать, там есть, — старательно выговаривая слова, как будто заученный текст, сказал низкорослый крестьянин. И сердито уставился на хозяина лавки.
Мордехай сразу согласился, он был милосердным человеком и всегда помогал тем, кто в этом нуждался. Конечно, это и вправду просто бедный крестьянин, а не переодетый карлик к нему пришёл, такое только в сказках случиться может. Он и сундук с собой сразу прихватил, тот возвышался у него на телеге. Работники Мордехая, четверо здоровых парней, с трудом втащили его в лавку.
Оставшись один, Мордехай попытался открыть ларь. К его удивлению, крышка тут же отвалилась, кажется, не успел он и лом протиснуть под неё. А внутри оказалась целая груда золота и серебра, сундук был буквально набит деньгами. Наверное, никто ещё в Еврейском Городе не видел столько золота, хотя каждый второй там был ростовщиком.
Подумав, Мордехай решил придержать внезапно свалившееся на него богатство. Может быть, крестьянин опомнится и вернется за своим сундуком. Ждал он долго, а потом рассказал о случившемся своему тестю. Вот уж рабби Исаак был на седьмом небе и сразу поведал Мордехаю о том, чему был свидетелем в лесу много лет назад. Он, конечно, сразу же изменил отношение к зятю и помирился с ним, радуясь, что сбылось то, чего он так долго ждал. Но Мордехай всё равно ещё немного подождал. Однако крестьянин, похоже, действительно был карликом, хранителем клада, предназначавшегося молодому еврею. И в положенное время передал ему сокровище лично в руки…
— Так вот что это были за грибы, старый лгун, — бормотал он, припоминая откровения ребе.
Мордехай Майзл умело и достойно использовал доставшееся ему сказочное богатство. Он построил Еврейскую ратушу, Высокую синагогу и частную Майзелову синагогу, приют для сирот, женские бани, вымостил улицы, стал старостой, а ещё ему посчастливилось многие годы дружить с легендарным ученым и раввином Иегуди Левом бен Безалелом, который создал Голема. И при помощи шема, таблички, вкладываемой в голову «глиняного человека», научил его работать на себя и чтить Шаббат вместе со всеми евреями.
Но так много было написано уже о Големе и его знаменитом отце-создателе, что хочется здесь упомянуть только, что сила легендарного ученого и мага бен Безалела была настолько велика, что продолжает действовать и сегодня. Если вы будете в Праге и, придя на старое Еврейское кладбище, где он похоронен, загадаете желание на его могиле, оно обязательно сбудется. Но будьте осторожны; известная поэтесса и журналист Елена Камская положила на могилу рабби записку с просьбой остаться в Праге навсегда — так ей понравился этот пронизанный магией город — и на следующий же день погибла. Так рабби Иегуди «исполнил» её желание, и теперь она покоится на том же кладбище…
Последняя, третья легенда повествует о еврейской девушке по имени Ребекка, её сестре-колдунье и шляхтиче пане Янеке…
В давние времена жили в Еврейском Городе две сестры, обе с чёрными как смоль волосами, тёмными как глубины шеола глазами, обе статные и красивые. Но у Ребекки было сердце голубки, она любила весь мир и радовалась всему, что её окружало. У сестры же её Эсфири было сердце более чёрствое, может, потому, что она была старше и пережила два погрома, в последнем они потеряли родителей. Обе девицы работали в швейной мастерской на улице Иегуды Баруха. Но отец оставил им небольшое состояние, и они могли позволить себе не слишком надрываться.
Иногда днём Ребекка выходила из Еврейского Города прогуляться по Праге под предлогом того, чтобы купить продукты на Староместском рынке, дескать, там они более разнообразные и свежие, чем на маленьком рынке Еврейского Города. На самом деле улицы Праги были более широки, красивы и богаты, чем в гетто, везде стояли величественные статуи святых и королей, и ей очень хотелось переехать сюда жить из бедного Еврейского Города.
Однажды, прогуливаясь по Карлову мосту, она встретила молодого человека в богатом кафтане. Высокий, темноволосый и худощавый, с узким красивым лицом — сразу видно, что благородного происхождения, даже если бы не было на нём богатых одежд. От неожиданности — никогда ещё не видела она юношу столь прекрасного — Ребекка уронила корзину, рассыпав яблоки прямо посреди моста.
— Я вам помогу, не волнуйтесь. — Юноша быстро опустился на корточки на мостовую и начал собирать яблоки, ничуть не чинясь.
Ребекка смутилась, с ней, еврейкой, ещё никто так вежливо не заговаривал в Праге, она удостаивалась только презрительных взглядов, несмотря на свою красоту, достойную возлюбленной библейского царя.
— Спасибо, господин, — тихо поблагодарила она, так и не решившись больше взглянуть в лицо этому человеку.
— Как вас зовут, прекрасная пани? — спросил он, когда корзинка была собрана; только одно яблоко успела подхватить и унести какая-то ушлая ворона.
Видно, он принял девушку за христианку, но нельзя стыдиться своего рода и имени, и Ребекка отважно и даже немного с вызовом произнесла:
— Ребекка, господин.
Она по-прежнему боялась взглянуть в глаза понравившемуся ей молодому человеку. А тот с самого начала смотрел на неё прямо, и она удивилась, что иудейское имя его не оттолкнуло.
— Как красиво… Ребекка… — как будто пробуя её имя на вкус, произнёс он.
И тут же спросил, где её можно увидеть. Она сказала, что иногда ходит на Староместский рынок, но тут же, опустив голову, добавила, что ей уже давно пора домой, и, не слушая возражения молодого человека, заспешила в сторону гетто.
— А меня зовут Янек! — крикнул он ей вслед.
Ребекке казалось, что больше никогда она не увидит этого красивого христианина, но распорядитель судеб Яхве решил иначе. Молодые люди вскоре встретились снова в лавке суконщика. Ребекка закупала ткань по приказу хозяина швейной мастерской, в которой работала.
Янек в рыцарском облачении, на богато убранном коне проезжал у ворот Еврейского Города. Ребекка сразу его узнала. Глаза молодого пана заблестели, когда он увидел девушку, он сразу спешился и подошёл к ней.
— Дядя, мой опекун, погиб на войне с германцами, милая! И теперь всё наше состояние будет принадлежать мне. Отныне я главный в семье, и никто не запретит нам пожениться. Гляди, неплохо я смотрюсь в новом жупане?
Покрасовавшись, он вновь вспрыгнул на коня и на прощание послал девушке воздушный поцелуй. Позже они тайно встречались ещё не один раз…
Однако Эсфирь, от которой у Ребекки не было секретов, тревожилась за неё.
— Вы с ним не пара, — говорила она сестре. — Он не из колен Израилевых и принесет тебе только горе. И если узнают об этом, тебе будет грозить смерть и от иудеев, и от его народа.
— Да, он христианин, но я люблю его, сестра. И мы очень осторожны, а Янек хочет жениться на мне.
— Не говори ерунды, за это его могут лишить всех привилегий, и даже семья отвернется от него, так же как от тебя откажется весь Еврейский Город.
Ребекка не сказала ей, что готовится принять христианство, чтобы выйти замуж за любимого. И она наконец-то сможет жить в любимой Праге с молодым красивым мужем, в которого она была влюблена до безумия.
— Тебе тоже нужно полюбить кого-нибудь, у тебя одно увлечение, эта твоя магия, — смеясь, сказала она сестре.
Да, Эсфирь ворожила, умела гадать и заряжать силой амулеты, читая над ними Каббалу. Но то, что сестра её считала легким увлечением, на самом деле много значило для Эсфири. Она открыла в себе силы настоящей чародейки. Одним из подтверждений этого было то, что недавно у неё появились собственные курдуши, маленькие чертенята, которые есть у любой ведьмы или колдуньи. Они были её слугами в магических ритуалах и ворожбе, всегда готовые прийти на помощь. Их никто не мог ни видеть, ни слышать, кроме неё, если они сами того не хотели. Людям знающим это говорило о том, что она сильная чародейка.
Но сестра её не ведала об этом. Она присела на колени перед Эсфирью и, обняв её ноги, смотрела на неё счастливыми глазами.
— Не обижайся, моя Аэндорская волшебница, но и ты забудешь про своё колдовство и гадание, лишь только у тебя появится свой любимый.
Мудрая Эсфирь загадочно улыбнулась.
— Ладно, не отвлекай меня, скоро праздник Пурим, и мне надо дошить тебе нарядное платье.
В святой для евреев день, надев обновку, младшая сестра ушла в Прагу — на любимом Староместском рынке купить муки и сладостей на стол — и не вернулась. Эсфирь в ту ночь не спала, в ожидании сестры раскладывала она карты, и они показали ей, что большая беда случилась с Ребеккой. Наутро пошла она в Прагу искать сестру, везде, где та бывала, спрашивала о ней. Но никто ничего не мог ей сказать или не хотел, многие просто презрительно отворачивались от еврейки, и только когда она во второй раз обходила торговые ряды на Староместе, один мальчик, помощник зеленщика, пожалев её, сказал, что, кажется, видел, как схватили какую-то еврейку по имени Эсфирь. Её обвинили в колдовстве, и сейчас она, скорее всего, дожидается своей участи в городской темнице.
— Но как же это? — в ужасе пробормотала Эсфирь.
— А вам лучше уйти отсюда, если не хотите, чтобы и вас схватили, — тихо посоветовал ей мальчишка. — Уж больно вы на неё похожи.
Но Эсфирь уже и сама стремглав полетела прочь. Она решила отыскать Янека, отец которого был знатным войтом и мог заступиться за Ребекку. Ведь она безвинна, и Эсфирь чувствовала себя виноватой, видимо, сестру перепутали с ней, она своим тайным ремеслом погубила самого близкого человека!
С трудом отыскала она дом Янека. Молодой господин с родителями жил в огромном старинном, ещё времён Яна Люксембургского, доме. В дверях слуга ей сказал, что юноши нет и неизвестно, вернётся ли он сегодня, поэтому ей лучше уйти. Но она осталась караулить и не отходила далеко от дома, пока не дождалась. Она увидела его, когда стояла вжавшись в холодную стену и дрожа мелкой дрожью.
Янек подъехал весь разнаряженный, будто с королевского приёма, и лицо его было довольным, как у кота в молочной лавке. Но, увидев подскочившую к нему девушку, весь вид которой выражал отчаяние, похолодел.
— Что произошло? Что-то с Ребеккой? Я узнал вас, вы очень похожи с сестрой. Говорите же скорей!
И Эсфирь с вновь обретенной от его слов надеждой сбивчиво передала ему то, что случилось с Ребеккой. Янек выслушал её серьёзно, ни словом не перебив.
— Вы поможете? — Эсфирь с надеждой посмотрела на него.
— Конечно, ступайте домой и займитесь делами, здесь вы будете только мешать, — сурово произнёс он.
— Но я и не собиралась… мешать.
А времена тогда были тёмные и суровые, эпоха правления святой инквизиции. Она находила где-то ведьм и колдунов. Хоть в Праге по такому обвинению было казнено людей гораздо меньше, чем где-либо, всё равно обычно евреек чаще, чем христианок, осуждали за чернокнижие и ведьмовство, возводя на костёр.
Без долгого суда и следствия, в праздничном платье, сшитом её сестрой, девушку повели на казнь. Сжигать ведьм было принято в рубище. Но городские власти сэкономили и на этом, попросту изорвали на еврейке платье. Так что теперь оно свисало грязными лохмотьями с её прекрасного тела.
В толпе не было видно Янека, он так и не появился, хотя Ребекка выглядывала его до последнего. Казалось, она не замечает оскорблений и плевков, летящих в неё, ни того, как укладывают дрова вокруг столба, к которому её накрепко привязали. Только одного хотела она сейчас: успеть перед смертью увидеть любимого…
Это произошло через два дня после того, как Эсфирь узнала о том, что случилось с её сестрой. Потому что день был воскресный, и именно в этот день недели тогда было принято сжигать ведьм во многих государствах.
Эсфирь успела провести один магический ритуал, но он не помог. Попыталась подкупить стражника у темницы, но тот оказался принципиальным и только из жалости не арестовал девушку за взятку, позволив ей уйти. Потому что по приказу строгого начальства должен был хватать и допрашивать всех, кто интересовался «ведьмами».
Она могла бы применить более сильное колдовство, попробовав расправиться с воинами, охранявшими темницу, но боялась помешать Янеку, веря, что он в это время доступными ему способами делает всё, чтобы освободить возлюбленную. Но красивый пан не спешил…
… И вот теперь Эсфирь стояла на площади среди народа, вынужденная наблюдать неминуемую гибель своей сестры.
— Верные мои курдуши, помогите!
— Прости, хозяйка, но что ты от нас хочешь? Задуть костер? — услышала она писклявый голосок и следом увидела его обладателя, маленького сморщенного демона с острыми клыч-ками, ощеренными в довольно ехидной улыбке.
— Хотя бы!
— Но мы не можем даже приблизиться к помосту, рядом с ней стоит священник, отец Теодорих. А он так силён в вере! — сказал другой голосок.
Появившийся следом демон был очень похож на своего товарища, только на голове у него был чубчик из рыжих волос, в то время как череп первого курдуша был лыс как колено.
Их никто не видел, кроме хозяйки. Священник не переставая читал молитвы на латинском языке, а костёр разгорелся в мгновение ока, окончательно поглотив в дыму и огне несчастную девушку. Она больше не кричала…
— Но мы можем отомстить этому Янеку, он ведь струсил, злодей, — добавил второй курдуш, засучивая маленькие рукава.
— Он испугался и предпочел остаться в стороне, чтобы не потерять обещанную ему королём должность командира одного из отрядов дворцовых стражников, — презрительно сообщил лысый курдуш.
— Он предал мою Ребекку и не выступил в её защиту, как обещал… — произнесла Эсфирь, с трудом выговаривая слова, её сердце было разодрано на куски болью, а её помощники напомнили ей о том, ради чего стоило жить дальше.
Месть! Она отомстит Янеку со всей беспощадностью настоящей, а не мнимой ведьмы.
Три дня спустя Янек, всё ещё грустный и раздосадованный историей с сожжённой за колдовство Ребеккой, историей, в которую он чуть не оказался замешан, сидел в своей спальне. Как и многие легкомысленные мужчины, он спешил переложить всю вину на погибшую девушку…
И как она смогла его провести? Обманула его своими невинными глазами и чистым голосом, прокралась к нему в душу. А может, она его приворожила к себе? Скорее всего. Он ещё легко отделался. Женив на себе, она бы из него все соки выпила и свела в могилу, завладев богатством, которое ему досталось после смерти дяди, всё, что тот добыл своим мечом в походах. Хорошо ещё, другие успели вовремя разглядеть её ведьминскую сущность и спасти жизнь молодого чешского пана…
Злобой и обвинениями пытался он заглушить внутренний голос, который говорил ему, что она была чиста перед всеми. А он погубил её тем, что не захотел опозорить имя князей Нетворжичей заступничеством за какую-то еврейку… Но с другой стороны, теперь, когда он возглавил семью, на нём ещё больше ответственности! Он пример для младших братьев и кузенов. Что было бы, узнай они об их истинных отношениях?! Стыд…
Но ему пора было идти во дворец, сегодня первый день службы, его отец бы гордился сыном. Воспрянув духом от этих мыслей, он, отпустив слугу, начал быстро одеваться. Теперь ему надо учиться всегда одеваться самому.
— Добрый день, господин Янек.
Молодой человек быстро обернулся, но, естественно, в комнате никого не было.
— Кто здесь?
— Чёрт, конечно.
— Какого чёр… То есть что за святые пророки? Кто посмел в этом доме меня разыгрывать? Покажись, где ты прячешься, трус?
— Сам ты трус, — обидчиво произнёс голос. — Но не надо меня сердить, я здесь для того, чтобы передать послание твоей Ребекки, которую ты бросил погибать.
— Я ничего не мог поделать! Но покажись же, я тебе не верю! Что за послание? Она умерла.
— Ещё бы, но вернулась и теперь хочет поговорить с тобой. Сегодня в полночь. На Карловом мосту, на том месте, где вы впервые встретились.
— Бред какой-то! Откуда ты узнал?!
Разговаривая с голосом, Янек метался по комнате, мечом протыкая и откидывая все занавеси, полог, ширму.
— Позволь поинтересоваться, что ты делаешь? — спокойно произнёс голос.
— Не прикидывайся дурачком, я найду тебя!
— Можешь не трудиться, я рядом с тобой, — насмешливо ответил курдуш — это был тот, который с хохолком.
— Покажись мне, я тебя не боюсь!
Напуганный Янек начал рассекать воздух вокруг себя, кружась на одном месте.
— Так не забудь. В полночь. Она хочет поговорить прежде, чем уйдет навсегда. Не знаю, может, хочет сказать, что прощает тебя…
В это время Эсфирь, не в силах смириться с тем, что потеряла сестру безвозвратно, начала готовиться к страшному ритуалу, который решила провести ночью на могиле сестры. Вся еврейская община поднялась, все знали Ребекку и её доброту, но привыкли к несправедливым убийствам евреев. У самого короля было испрошено разрешение похоронить её по еврейским обычаям на своем кладбище. И им дано было такое соизволение…
Но зачем человеку тогда нужно чародейское искусство, если и оно тут будет бессильно? Эсфирь решила попытаться вернуть свою любимую сестру из глубин могилы. Он зарядила талисманы с помощью магии Каббалы и, как Аэндорская волшебница, вызвавшая дух пророка Самуила, вызвала настоящего демона.
— Моя бедная сестра как-то назвала меня Аэндорской волшебницей. У чародейки, колдовавшей для царя Саула, получилось, значит, и у меня получится!
И сама себе ответила:
— Самое большее, что сделала та волшебница, был вызов бесплотного духа, если то был не обман. Но если так, значит, я буду лучше!
В эту ночь почти одновременно произошло два события, связанных с именем Ребекки. На мосту рядом с распятием появился закутанный в плащ молодой человек. Лицо его было бледно, он озирался по сторонам и шёпотом ругал себя, что пришёл сюда.
— Господи, помоги! Ладно, подожду немного и пойду. Дьявол привёл мои ноги сюда, как будто я не понимал, что делаю. Но только чувство вины перед Ребеккой заставляет меня оставаться здесь.
Он думал, что тут будут прохожие, как обычно в это время. На Карловом мосту и ночью жизнь оживлённо кипела. Но сейчас как будто проклято было это место. Пустынно и мрачно, ни одной фигуры. Сейчас он и грабителю бы обрадовался как родному отцу, только бы не стоять здесь одному.
Янек подошёл к краю, чтобы быть поближе к распятию, как будто входя под его защиту. Заглянул в мутные воды Влтавы, с мрачным шорохом бьющей свои волны о сваи моста.
— Как ты глубока, бездонна, Влтава… Как манящи твои воды, ты, как мать, принимаешь в свои волны заблудших, прими же и меня, как сына, ищущего покой. Я убил её! — С этими словами перегнулся он через перила и упал в тёмные воды Влтавы. Только тихий всплеск раздался, и сомкнулись над ним серые волны.
— Чёрт меня подери, он прыгнул! — заметил один из компании бродяг, всё это время следивший за подозрительными действиями молодого господина. Они лелеяли надежду пойти за юношей и ограбить где-нибудь в переулочках…
— Ты видел его лицо? Как будто он уже был мертвец, так что нечего сокрушаться.
— Да я и не сокрушаюсь, это не наше дело, что какой-то дворянчик решил душу свою загубить. Вещички его жалко…
— Небось в кости проигрался.
— Что-то холодно стало. Пошли выпьем, что ли, помянем беднягу.
В это время на кладбище Эсфирь приступила к ритуалу.
— Ангел тайн Разиэль, ты открыл священную Каббалу прародителю нашему Адаму, помоги! Амацарак, ты научил людей волшебству, помоги! Слуги мои, курдуши, приказываю вам явиться!
— Да, хозяйка, мы здесь, — раздался писклявый голос.
— Не надо так волноваться, мы тебе поможем, — добавил иной, но такой же тонкий голосок. — Как помогли с Янеком, его тело уже на дне Влтавы.
Сердце Эсфири радостно дрогнуло.
— Спасибо вам, я этого не забуду. Теперь же возьмите амулеты и молчите.
— Как скажешь, хозяйка. Не мне бы тебе это говорить, но только добром это не кончится.
Но ей казалось, что выбора нет, она была одержима.
— Замолчи и делай, что велено!
Начертив звезду Давида и встав в её центр, она сжала на груди амулет с именем Уриила, обучающего вселенским знаниям, и начала читать заклинания. Вскоре Эсфирь услышала гулкий голос из-под земли, показавшийся ей близким и знакомым.
— Ребекка, милая, это ты? Вернись, умоляю тебя!
И она продолжила читать заклинания. Над могилой заклубился туман, и какой-то чёрный дым начал выходить из него, всё сгущаясь и принимая очертания человеческой фигуры.
— Ребекка, это ты? Молю, произнеси хоть слово, если можешь!
— Нет, я Ог, правитель Васана…
— Упс, ну, что я говорил? — пискнул голосок кудуша.
— Библейский царь рефаимов, гигантских людей, древнейших обитателей земли Ханаанской? Я тебя не вызывала. Что тебе нужно? — дрожащим голосом спросила Эсфирь, задрав голову и глядя с колен на ставшую просто огромной фигуру. Теперь она увидела у него бороду и шлем.
— Да, дочь Израиля, но душа, которую ты вызывала, никогда не явится, она давно в раю…
— Ясно, а ты воспользовался случаем заглянуть, — заметил один из маленьких чертенят, на этот раз лысый.
Но дух, назвавшийся Огом, словно не слышал.
— За многие прегрешения Господь заточил мой народ в глубинах шеола. Я хочу вернуть его на землю, и чтобы он снова стал правителем земли…
— Вот куда… колесо повернуло. Вот это запросы!
— Но я тут при чём? — пробормотала Эсфирь, быстро листая книгу заклинаний. И начала заклинать его вернуться назад: — Там тебе место, именем Уриила, который сторожит твою грешную душу в аду…
— Да, мы не слишком-то праведно жили, идолопоклонство, колдовство и всё в таком духе, — пробормотал курдуш с хохолком.
— Не трудись, волшебница! Моя мощь тебе не под силу. Ты смогла мне помочь выйти, но вернуть не сможешь. Но твоя поддержка мне ещё понадобится. В вашем молельном доме есть несколько камней из Иерусалима…
— Да, из иерусалимского храма, ныне разрушенного, — произнесла Эсфирь, хмуря брови.
Ей хотелось убежать отсюда подальше, но, похоже, своими заклинаниями она вызвала в Еврейский Город большое зло и теперь должна была вернуть Ога назад, однако хватит ли у неё на это сил? Может, Ог прав, и она слаба перед ним, и он её просто раздавит? Но она бы только приветствовала смерть. Ребекка отомщена, душа её в раю — и что делать здесь, на земле, одинокой Эсфирь? Лучше пожертвовать жизнью и исправить свою вину. Один раз она уже не сделала этого, и тогда из-за её медлительности казнили Ребекку.
— На одном из камней древние письмена, написанные на языке моего народа. Принеси его на эту могилу к следующей ночи! Но будь осторожна; если хоть один осколок отколется с того места, где начертаны письмена!.. Ибо гнев мой будет велик, я сотру тебя в песок…
— Откуда его выковыривать? Ты забыл сказать, — заметил лысый демонёнок.
В отличие от людей дух его слышал.
— Вы должны найти его сами, я там не был…
На следующий день, едва дождавшись открытия Староновой синагоги — только о ней мог говорить Ог, в неё действительно были заложены камни из иерусалимского храма, — Эсфирь была уже там. И с ней два верных её помощника.
— Хорошо, что это не храм, как у христиан и мусульман, а просто молельный дом, и нам есть сюда ход. А то служили мы как-то одной сарацинке…
— Мне это неинтересно! Лучше скажи, где же тут искать камень с письменами, — озабоченным голосом заметила Эсфирь, уперев кулачки в бедра.
— Что ты сказала, дочка? — тут же поинтересовался старый полуглухой рабби, открывший синагогу. Больше в ней никого не было.
— Ничего, рабби. А впрочем, не поведаете ли вы мне, где тут иерусалимские камни? Я слышала о них, но давно хотела увидеть своими глазами.
— Ковчег стоит на одном из них, дочка. Взгляни, если хочешь.
Рабби прошаркал к ковчегу, подведя её туда за руку.
— Видишь, вот. На нем ещё какая-то надпись на древнем языке, но это не древнееврейский.
— Понятно, спасибо, ребе.
— А вот тут ещё два камня, за почётными сиденьями для старосты и его семьи. — Ребе показал и их. На них тоже были письмена.
— Наш план, похоже, провалился. Когда мы их вытаскивать будем? Здесь же они целый день читают Тору! И ещё неизвестно, насколько твёрд камень.
— О-о. Кажется, он гранитный.
— Забери меня, Вельзевул! — тяжко вздохнул курдуш с хохолком.
Тем не менее этой ночью, открыв замки с помощью магии и верных курдушей, Эсфирь вместе со своими помощниками прокралась в синагогу. Она зажгла специальную заколдованную свечку, света от которой никто не мог увидеть, кроме неё.
— Помогите же мне! — нетерпеливо велела Эсфирь.
— Слушай, если бы ты не была такой красивой, мы бы давно от тебя ушли, твой характер не всякий курдуш выдержит.
— Да, более своенравной и властной хозяйки у нас ещё не было, — подтвердил курдуш с хохолком.
Через полчаса адского труда, а скребли они когтями, что были тверже стали, лысый курдуш заметил:
— Дядя был не слишком-то умен, не надо было ему говорить: «Если хоть один осколок отколется…»
— Скреби, не болтай, — натруженным голосом сердито велел его партнер.
И в этот момент в синагоге появился дух Ога. Он заслонил своей широкой спиной весь потолок и оперся о перила галереи, на которой в синагоге сидели женщины.
— Как же ты тут?… — обалдел от неожиданности лысый курдуш.
— Я вас не дождался…
Демонёнок с хохолком усиленно доскребал последнюю букву, оставшуюся на последней плите.
— Что вы наделали… Этим заклинанием я мог бы вызывать всю мою армию, весь народ рефаимов…
— Уходи, — твердо произнесла Эсфирь. — В преисподнюю.
Ог закричал страшным голосом и исчез.
В ту ночь во сне она видела рефаимов, древний народ. Они и вправду были гигантами — мощными, сильными, загорелыми под Ханаанским солнцем. Настоящими воинами с суровыми лицами, копьями, набедренными повязками из кожи и треугольными щитами.
— Спасибо, что не дала Огу потревожить нас. Мы не хотим идти против воли Господа. А Ог — царь и вечно хочет первенствовать, но теперь хоть на какое-то время успокоится.

 

…Потом, спустя месяц, в Еврейский Город нагрянула чума, а с ней как всегда пришли вампиры. В то ужасное время они появлялись в домах, и люди не успевали спастись от них, как и от чумы. Возглавлял их молодой вожак с чертами лица, говорившими о благородном происхождении, но не души, его звали Янек…
Она узнала его сразу. И он её помнил, она увидела это по его глазам.
— Это ты, ведьма, погубила меня, — спокойным голосом произнёс он.
— Больше всего сожалею, что испортила этим твою будущую блестящую карьеру, — сказала она, подбоченившись и без особого сожаления в голосе.
— Удачный ответ! — похвалил хозяйку чертёнок с хохолком.
— А теперь я убью тебя, высосав всю твою кровь, — сказал Янек. — Долго же я этого ждал. Моё тело прибило к берегу, никто не замечал его в траве. В ту же ночь я почувствовал зов.
— Ну прямо оборотень! А с виду обычный упырь, — издеваясь, заметил на это лысый курдуш.
— Так я встретил моих братьев. И с каждым днём приближался к тебе всё ближе… ближе… И наконец-то добрался. А теперь я хочу твоей крови. — Он провёл по пересохшим синим губам острым языком и медленно направился к Эсфири.
— Может, не стоит, вдруг я уже заразилась чумой? — притворно взмолилась Эсфирь, медленно протянув руку к рябиновому колу, который заранее приготовила.
Ожидая прихода вампиров, она по совету курдушей приняла меры, разлив масло и рассыпав по комнатке бусы… В следующий момент Янек уже поскользнулся и начал падать, размахивая руками, чтобы удержать равновесие. И курдуши, и Эсфирь, тоже скользя, уже бросились на него.
— Обычно еретики и воры становятся упырями, вот оно как раскрывается тёмное прошлое даже шляхтичей, — заметил демонёнок с хохолком, выкручивая Янеку руку.
— Он проклят, потому что убил мою сестру! — возразила Эсфирь на насмешки демонёнка с хохолком.
Сжав зубы, она боролась с Янеком, который в следующий момент, вывернувшись, повалил её на пол.
— Да знаю, я же забавляюсь. Но согласен, это была не самая удачная моя шутка. Дай-ка помогу.
В этот момент в дом ввалилась целая шайка упырей и застыла на пороге.
— Вы что, не заперли дверь?
— Что ты всё время на нас надеешься, мы, курдуши, вообще забывчивые.
— Да, хоть бы напомнила, нам-то двери не нужны, и мы забываем об их важности для людей и… вампиров. Чёрт, он не боится щекотки!
— Да, дружище?
— Да нет, это я к слову.
— Почему заклятие не работает? — спросила Эсфирь. — Я же наложила на дом заклятие, вампиры не должны были сюда проникнуть, а если бы попытались, то сгорели бы заживо.
— Да, ты многому научилась в последнее время, — даже не слушая, похвалил её курдуш с хохолком, оседлавший Янека и прижимающий его к полу. Второй в это время пытался удержать его за ногу.
— Не подходите, я своими клыками хочу сам разорвать ей горло! — велел Янек вошедшим упырям и, извернувшись гибко и сбросив с себя курдушей, придавил девушку своим телом к полу.
В тот же миг он вдруг весь вспыхнул огнем и закричал, пытаясь затушить пламя.
— Ну наконец-то, — выдохнула Эсфирь, держась за поданный одним из помощников рябиновый кол, который воткнула прямо в сердце мерзкому вампиру.
Этим же колом она прогнала других упырей из его шайки…

 

Эсфирь пережила чуму, Бог проявил милость, и смерть на этот раз унесла лишь несколько жизней, а Эсфирь нашла любимого человека, веселого и доброго портного по имени Иаков. Как и обещала ей когда-то Ребекка, полюбив, она постепенно забросила свою магию, но курдуши, верные друзья и помощники Эсфири, и после её замужества оставались с ней, помогая по хозяйству. По-настоящему заниматься которым иногда куда сложнее, чем колдовством…

Сестра Шарка и дьявол

…В далекие века, давно сокрытые во тьме прошлого, жила в Праге, в монастыре клариссок, одна монахиня — сестра Шарка. Монастырь, в котором в покое и беспрестанных молитвах проводили свои дни монахини этого ордена, и церковь Святого Спасителя поныне можно увидеть и даже посетить. Ибо стоит монастырь Святой Агнессы на самом краю Йозефова района, называвшегося некогда Еврейским Городом, на набережной Влтавы. Монастырь этот один из первых готических построек в чешской столице. И основала его святая Агнесса, родная сестра самого короля Вацлава Первого, именно для ордена клариссок.
Так вот, Шарка была миловидной молодой девушкой двадцати лет, хотя для монахини внешность не должна ничего значить. Но она тайком любила свою красоту и даже смотрелась украдкой в зеркадо, которое прятала под жёстким матрасом из соломы. Хоть мать-настоятельница и не разрешала держать в кельях зеркал, чтобы не возбудили они в душах сестёр грех тщеславия и любострастия…
Однако Шарка привыкла к другому, скромная жизнь в монастыре была для неё тяжела. Ибо происходила она из древнего рода и была единственной дочерью Летенского князя, отданная в монастырь силой, когда овдовевший отец женился во второй раз и заимел наследника мужского пола…
Однажды после трапезы она работала в монастырском саду, рыхля землю под розами, и вдруг в мареве полуденной жары увидела будто сон наяву, что находится она не в саду вовсе, а в каком-то ином и чудесном месте. И стоит возле неё высокий юноша удивительной красоты, и говорит ей чарующим голосом:
— О, нежная и прекрасная Шарка, отрави мать-настоятельницу!
Шарка вскрикнула, и видение исчезло.
Весь день она думала об этом странном юноше, а после вечерней молитвы попыталась заснуть, но не могла, ибо его глаза преследовали её. Встревоженная, в одной сорочке, села она на кровати и достала зеркальце. Прежде вид собственной молодости и красоты утешал и обнадёживал её, но этой ночью из зеркальной глади на неё глянули пылающие очи того юноши! Испугалась Шарка, словно почувствовала, что в келье её ещё кто-то есть. Схватив распятие, она села на кровати и спросила дрожащим голосом:
— Кто здесь?
Но никто ей не ответил, только протяжно скрипнула рама в окне. Когда Шарке наконец-то удалось заснуть, то приснился ей дивный сон. Как будто находится она в чудесном саду. И стоит посреди этого сада прекрасный мужчина, и лицо у него, как у юноши, которого она видела днём, только возмужавшего.
— О, нежная и прекрасная сестра Шарка, приблизься ко мне!
И она подошла к нему. И позволила целовать и ласкать себя, думая, что это сон. Но мужчина вдруг остановился.
— Отрави этим мать-настоятельницу, — сказал он, протягивая ей маленький флакон.
Тут Шарка испуганно воскликнула:
— Уходи, нечистый, никогда я не сделаю этого!
— Ты уже подошла ко мне, ты целовала меня, ты — моя-я-я!.. — страстно и страшно закричал мужчина.
В тот же миг Шарка проснулась, ещё разгорячённая, и увидела, что мужчина этот на самом деле уже стоит в её комнате! Не выдержала она его пылкого взгляда и близости его и возлегла с ним. Глубокой ночью он покинул её, обещав возвратиться, и Шарка не могла возразить ему.
Наутро проснулась она и, вспомнив свое «ночное бдение», испытала глубокий стыд. Хотела на утренней службе в церкви отмолить свой грех, но не могла. Отвлекали её от чистой молитвы Иисусу воспоминания о горячих ласках любовника.
В этот день во время обеда под высокими стрельчатыми сводами трапезной вдруг послышалея гулкий шум. Многие монахини подняли головы, чтобы посмотреть, что там, но только Шарка вдруг увидела лицо своего ночного посетителя. Оно недобро усмехалось из лица барельефа святого Дворжака. В тот же миг с грохотом рухнула одна из колонн, поддерживающих свод, и сломала надвое длинный деревянный стол, за которым трапезничали сестры. Все едва успели отскочить, чудом никого не задело. Тем не менее монахини с криками и визгом побежали из трапезной. Хотя знали — в стенах святой обители дьявол не мог причинить им настоящего вреда. Он и колонну-то посмел свалить потому только, что в тот день мать-настоятельница приболела и осталась в своей келье на весь день. Но Шарка поняла его силу…
Ночью посетитель опять возник в её комнате. Теперь это был зрелый муж.
— В таком облике отныне я буду являться тебе каждую ночь, — сказал он, приближаясь к Шарке.
— Зачем ты сломал стол в трапезной? — спросила Шарка.
— Чтобы показать тебе, кто я! Настоятельница ваша давно докучает мне своей святостью. Я уж с ней разберусь…
— Но как ты смеешь появляться здесь?
— Ты сама дала мне проход в этот монастырь — сначала манила зеркальцем, а теперь и постелью…
Сестра Шарка пришла в ужас от того, что сотворила её греховная слабость к любострастию.
— Не бойся, если ты послушаешься меня, я одарю тебя своей милостью, а нет — разрушу ваш монастырь. Отрави мать-настоятельницу!
От последнего Шарка твердо отказалась, а вот от ласк опытного мужа — не смогла…

 

На следующий день она прогуливалась по галерее. Поцелуи нечистого до сих пор жгли её тело. Спустившись в сад, она услышала голос своего возлюбленного:
— Как понесешь питьё матери-настоятельнице, подсыпь туда яду.
В тот же миг кармашек её монашеского платья отяжелил маленький синий флакон. Нечистый сумел подложить его так осторожно, что Шарка даже не успела испугаться. За синим стеклом плескался сильнейший яд…
Через некоторое время к ней подошла сестра Ивона и сказала, чтобы она покормила мать-настоятельницу. Взяв поднос с едой на кухне, Шарка незаметно подлила туда содержимое флакончика и понесла аббатисе. Но когда она была уже у дверей матери Бланки, так звали настоятельницу монастыря Святой Агнессы, вдруг откуда-то выскочила мышь. Шарка взвизгнула, подпрыгнула и опрокинула поднос…
Ночью в келье соблазненной им монахини дьявол в гневе мерил комнату шагами.
— Это не случайная мышь была, а сам Ян Непомуцкий строит мне козни! Ну да мы с ним ещё померимся силами…
А Ян Непомуцкий, как известно, это великий святой, покровитель чехов, как и святой Вацлав Пржмысл. Не терпит он происков Сатаны и верх над ним берёт постоянно… Да так, что нечистый только плюётся от горя, а у людей животы со смеху сводит!
На следующий день Шарка опять понесла матери-настоятельнице еду, подлив туда яда из нового флакона, который дал ей накануне нечистый. И опять у самых дверей поднос выскользнул у неё из рук, потому что под ноги ей бросился огромный серый котяра. И дьявол опять не смог добиться того, что хотел…
— Это была не простая кошка, а Ян Непомуцкий хочет помешать моему делу!
В эту ночь он уже не был так ласков с Шаркой. Но девушка привязалась к нему, к тому же она знала, что за такие грехи — не видать ей прощения. Она уже не могла молиться, равнодушно простаивая службы и бессмысленно произнося слова требника.
— Если сегодня не убьешь её, завтра же я заберу тебя в ад! — строго сказал ей на прощание дьявол-любовник, оставляя яд в третий раз.
Не спав всю ночь, она решила выброситься из окна, мысля, что хоть и потеряла душу, но зато не причинит никому зла и не погубит мать-настоятельницу. После обедни вышла она на стену монастыря, посмотрела вниз, и слёзы показались у неё на глазах. Вдруг слышит, вроде кто-то чешскую песенку насвистывает… Обернулась она и увидела самого Яна Непомуцкого с нимбом из звёзд над головой, в коричневой рясе, и такое нежное сияние вокруг…
Мягко улыбаясь, молвил святой заступник, отчего светло и легко вдруг стало на сердце у провинившейся монахини:
— Не спеши, дочь моя, расстаться с жизнью. А лучше сделай то, что я тебе скажу. Сегодня вечером срежь в саду пять роз, соответствующих количеству звёзд над моей головой, да положи под простыню в форме святого креста и жди дьявола. Когда он явится, уложи его на кровать и прижми сверху своим телом. Увидишь, что будет…
— Он не заберет мою душу? — с надеждой спросила девушка.
— Нет, ты будешь спасена, — обещал Ян Непомуцкий.
Она сделала всё по его велению и в положенное время уже ждала своего любовника в тонкой ночной рубашке. Ровно в двенадцать ночи он как всегда поскрёбся коготком в дверь и тут же вошёл сквозь неё. Дьявол был глубоко не в духе:
— Этот Непомуцкий совсем обнаглел! Кажется, ему доставляет удовольствие издеваться надо мной! Всё время мне препятствует, что бы я ни задумал в Чехии! — возмущался он. — Опять явился тебе и помешал отравить настоятельницу?! Наверное, теперь в образе собаки. Мм… а ты неплохо выглядишь.
Тогда Шарка, не отвечая, обняла и ласкала его. А потом сделала то, что велел святой Непомуцкий — повалила его на кровать. Но едва она прижала его к постели, как дьявол взвыл дурным голосом и, сбросив её с себя, вскочил и начал метаться по комнате, всё опрокидывая и круша. На волосатой спине его явственно обозначился кровоточащий святой крест! Погрозил он девушке пальцем, плюнул на пол да и исчез, так что Шарка его больше не видела…
Так раскаявшаяся монахиня одолела свои слабости и самого нечистого. Однако, когда пришёл её смертный час, в рай Шарку всё же не взяли. Но не попала она и в ад! Доныне душа её ищет успокоения, предупреждает об опасности. Люди видят, как бродит она по коридорам и галереям монастыря и шепчет всем, кого встретит:
— Не смей и думать отравить мать-настоятельницу!

notes

Назад: БЕЗ ИМЕНИ
Дальше: Примечания