Олло проснулся оттого, что кто-то бесцеремонно тыкал его в бок. С трудом разлепив веки, он в желтоватом свете, лившемся из дальнего конца зала, разглядел физиономию Геремора. Напарник сидел на краю лежанки и кулаком пересчитывал ребра спящего приятеля. Откуда-то издали доносился дребезжащий храп надзирателя.

— Совсем сдурел? Ребра сломаешь! — прошипел Олло.

— Тебя не добудишься. Вставай, дело есть.

Олло затравлено огляделся в поисках укрытия, но ничего не найдя, покорился неизбежности.

— Знаю я твои дела. Опять будешь нахваливать новую подружку. Почему тебе днем о бабах не говорится?

Больше всего на свете Олло страдал от ночной словоохотливости любвеобильного приятеля. Сколько дежурств было испорчено сердечными излияниями Геремора, сколько попоек загублено — не сосчитать.

Исповеди Геремора могли выглядеть петушиной похвальбой — если влюблялись в него или романтическими рыданиями — если влюблялся он, но в любом случае, они всегда случались ночью, и в роли исповедника обязательно выступал Олло.

Обычно Олло, стиснув зубы, терпел излияния напарника, с тоской ожидая, когда же иссякнет словесный фонтан, порожденный необузданной страстью. Но не в этот раз! Слушать в кутузке слюнявый бред озабоченного фанфарона было выше его сил.

Олло сделал глубокий вдох, попутно подбирая самые грубые и обидные слова, которые произнесет на выдохе, но Геремор опередил:

— Через полчаса линяем отсюда.

— Боги свидетели, Геремор, я устал от твоих слюней, от твоих вздохов, от всех этих юбок! Ты меня самого уже в юбку нарядил, похотливый кобель, и… Что?! Что, ты сказал, случится через полчаса?

— Мы сбежим отсюда, — повторил Геремор.

Олло часто-часто захлопал длинными ресницами.

— Сбежим? Но как? По твоей дурости у нас нет оружия, нам нечем колдовать. Нечем даже подкупить охранников.

— Ну почему же, — хмыкнул Геремор. — Например, они могут польститься на твои теперешние прелести.

Олло зашипел по-кошачьи и с наслаждением отвесил приятелю звонкую пощечину, эхо которой разнеслось по всей каталажке. От удара Геремор пошатнулся.

— Свинья! — удовлетворенно произнес Олло, потирая ушибленную ладонь.

— Ребята, не ссорьтесь, — донеслось из соседней клетки. Олло вздрогнул: голос, несомненно, принадлежал новой подружке Геремора, но звучал он совсем не так, как милое щебетанье, слышанное несколько часов назад. Голос был низкий, грудной, он вибрировал как сигнал боевой трубы. От него мурашки бежали по телу.

— Чего с подругой случилось? — шепотом спросил Олло. — Простыла?

— Дурак ты, Олло, — грустно ответил Геремор. — Колдунья она. Потомственная. В данный момент входит в резонанс с астралом, чтобы нас с тобой выручить, и арестанта нашего, — он мотнул головой в сторону Гиллигилла, мирно посапывавшего на нарах.

— Сам ты дурак, — обиделся Олло. — В ней магии ни на грош нет, я же чую. Ты что, забыл как колдунов опознавать? От Заззу за милю разит волшебством, не то, что от твоей подружки. У нее только голосище странный, а в остальном — баба как баба. С чем она и вошла в резонанс, так это с пустотой в твоей башке.

— Ревнуешь? — съязвил Геремор и ловко увернулся от новой затрещины.

Тем временем девушка что-то запела. Она начала очень тихо, мелодично и вполне музыкально. Что-то вроде «Оооааа-оооааа-ииооо». Но голос постепенно крепчал, становился громче, и скоро уже Олло, вцепившись в прутья решетки, кричал страшным шепотом:

— Тсс! Тсс! Девица! Барышня! Милая! Заткнись, ради богов!

Не обращая на него внимания, девушка прибавила еще несколько децибел. Теперь ее песня напоминала страстный романс кошки, тоскующей в ожидании полосатого ловеласа.

— Она свихнулась, — простонал Олло.

— Ничего подобного, — со знанием дела ответил Геремор. — Она читает отворяющее заклинание.

— Вчера вечером я уже слышал одно отворяющее заклинание, — напомнил Олло. — С меня вполне хватило.

Песня сорвалась в пронзительное комариное «Иииииии». Через миг к воплям доморощенной колдуньи прибавилось оглушительное «Уаааа-уааа» растревоженного орка.

Шум стоял невыносимый. Олло заткнул уши и забился в дальний угол камеры, с ужасом ожидая, чем все это кончится. Геремор наоборот, исполнившись оптимизма, подскочил к решетчатой двери и изо всех сил дергал ее, проверяя действенность заклинания.

Оно и впрямь оказалось действенным — в некотором смысле. Где-то вдали послышалось бормотанье, топот. Загрохотала железная дверь, и перед клетками возник разъяренный стражник в сдвинутом набекрень кепи с кокардой и мятой форменной рубахе, застегнутой не на ту пуговицу. Одна пола рубахи, выбившись из штанов, висела голубым треугольником, под которым топорщилась укрепленная на ремне связка ключей. В руках он держал длинную черную дубинку.

— Чего орем?! Чего орем, уроды?! — заорал стражник и скорчил устрашающую рожу, от вида которой попадали бы мухи, летай они по камере в этот поздний час. Но девушка и орк продолжали горланить.

— Заткнулись быстро!

Охранник ударил дубинкой в дверь клетки, в которой сидели эльфы. Дубинка проскользнула внутрь, а с ней — по локоть — рука. В тот же миг Геремор схватил стража за запястье и рванул на себя. Желтая кокарда громко звякнула о железо. Тело стражника обмякло и стало сползать на пол.

— Ключи! — крикнул Геремор, вцепившись в запястье противника. — Дотянись до ключей!

Олло рванулся к двери. Опустившись на колени, он просунул руку сквозь решетку и пытался дотянуться до ключей на ремне стража. Однако грузное тело врага завалилось назад и, чтобы добраться до связки, Олло не хватало двух-трех дюймов.

— Подними его, — пропыхтел эльф, чувствуя, что от напряжения вот-вот разорвется пополам.

— Пытаюсь, — натужно ответил Геремор. Крякнув, он слегка подтянул тело вверх.

— Еще, еще чуть-чуть, — приговаривал Олло.

Наконец, его пальцы коснулись холодного железного кольца. Еще миг — и ключи весело зазвенели в руках эльфа.

— Готово!

Геремор разжал пальцы, охранник сполз на каменный пол.

Олло принялся один за другим подбирать ключи. От напряжения тряслись руки, попасть в скважину удавалось далеко не с первого раза, и по залу разносился дробный металлический дребезг, как будто схватились на мечах две мышиных армии.

— Тише, тише, во имя богов! — умоляюще шептал Геремор. — Всех разбудишь!

Наконец, очередной ключ со щелчком повернулся в скважине, и дверь клетки отворилась. Геремор, подхватив связку, бросился отпирать соседнюю камеру, а Олло поспешил к притихшему Гиллигиллу. Едва он подхватил орка на руки, младенец разинул рот и стены сотряс новый отчаянный вопль: «ААААААААА». Олло выскочил из камеры и присоединился к Геремору и колдунье.

— Голодненький, бедняжка, — засюсюкала девушка. — Потерпи немножко, скоро твоя мамочка тебя покормит.

Олло страдальчески закатил глаза.

— Скорей отсюда, пока никого нет! — прошептал Геремор.

Ко всем сегодняшним бедам Вите Гнедкову выпало еще и ночное дежурство. Неприятную повинность он отбывал с Андрюхой Чачиным.

За долгую ночь перепробовали все имевшиеся в дежурке развлечения: все мыслимые разновидности игры в «дурака», домино, нарды, шахматы, шашки. Часовая стрелка, явно издеваясь, ползла как дохлая муха и к трем часам ночи страдальцы обнаружили, что все игры им осточертели, а больше заняться решительно нечем. И тут Гнедков вспомнил, что в сейфе лежит золотой портсигар, который сегодня отобрали у лесного арестанта, да за всей кутерьмой так и не сдали на склад.

В тот момент, когда Витя, сгорая от любопытства, возился с сейфовым замком, в «обезьяннике» завыли арестанты. Андрюха Чачин, трижды подряд остававшийся «дураком», тихонько матерясь, отправился наводить порядок.

Когда заветная коробочка оказалась в руках сержанта, напарник еще не вернулся. Коробочка оказалась довольно увесистой для своих размеров, а выгравированные на крышке таинственные значки криком кричали — требовали ее открыть. Дрожа от нетерпения, Витя подцепил ногтем вычурную защелку, и дежурка озарилась мягким золотистым светом. На внутренней стороне крышки багрово вспыхнули незнакомые письмена.

— Обалдеть! — восхищенно выдохнул Витя. Он наклонился над диковиной и поскреб письмена твердым как слоновая кость ногтем.

— Не лапай чужое, — послышался за спиной голос одного из арестантов. Сразу вслед за этим на стене мелькнула тень милицейской дубинки, занесенной над головой несчастного Гнедкова.