1981-1982
Где взять силы, чтобы жить дальше?

Моя милая мама и Хорст — я хотела бы здесь быть шесть месяцев в году — тут меня никто не принуждает. Остальные шесть месяцев путешествовать, немного работать. Рай!!!

Здесь у нас маленькое бунгало, у всех — такие же, хороший ресторан, ласковое море, пальмы и кокосовые орехи — мы их собираем по пути утром и вечером.

На пляже нагишом, а в других местах босиком по ракушкам — вот это жизнь!

До скорого — целую, целую! Ваши Роми, Сара, Лоран...

Тебе хорошо. Ты уютно сидишь у камина. У тебя ещё есть твой сын. Но я? Я уже конченая женщина. И это в 43 года.

Вчера вечером моя дочь мне сказала: не плюй в людей, которые тебя любят. Это она не сама придумала. Это исходит от тебя... Я никогда не говорила при моей дочери что-то плохое о тебе. Ни разу. Я прошу тебя ради Сары... мою бедную девочку так же используют, как моего Давида...

Я уже давно натолкнулась на материал «Прохожей». Когда точно это было, мне уже не вспомнить. Прочитала книгу и поняла, что хочу быть Эльзой. Шли годы, но Эльза так меня и не покидала. Когда мы снимали в 1978-м «Простую историю», «Прохожая» вернулась. Мы снимали в декорациях сцену с матерью Марии — её играла Мадлен Робинсон, которую я высоко ценю. Она заговорила со мной об этом материале, сказала: почитай «Прохожую из Сан-Суси»! А я ведь это уже сделала. Но потом у меня всё время было много работы, может, слишком много.

Наконец, однажды вечером в «Клозери де Лила» мы с моим агентом Жаном-Луи Ливи обсуждали мои планы. Я упомянула «Прохожую из Сан-Суси».

— С кем ты хотела бы снять этот фильм?

— Только с одним человеком во Франции, с Жаком Руффио, — ответила я не задумываясь. После его «Горизонта» (1967), «Семи смертей по рецепту» (1975), «Сахара» (1979) мне это было ясно. Я очень надеялась, что он это примет. И он это принял. Я была горда, ведь это было в первый раз в моей карьере, чтобы я сама инициировала проект.

Итак, Жак Руффио начал писать сценарий с Жаком Кирснером. Действие романа Жозефа Кесселя начинается в 1937-м. Оба понимали, конечно, что историю надо продолжить и эмоционально насытить. Прошлое, извлечённое на свет Божий, тащит за собой трагедию вплоть до сегодняшнего дня. Эльза убита. Она погибла из-за безумия нацистов. И Лина тоже умрёт. Жертва другого безумия. Руффио и Кирснер дают понять, что ничего ещё не кончилось.

В 1981-м я уже играла две роли, в фильме «Призрак любви» у режиссёра Дино Ризи. И вот теперь снова была двойная задача.

Страха у меня не было, но опасались Руффио и Кирснер. Они сомневались в том, что я справлюсь с двойной ролью и с тем, что нужно сыграть большую протяжённость во времени. Сначала я не верила: думала, они шутят. Но Жак Руффио написал мне прекрасное письмо, признался в своих сомнениях. Это навело меня на мысль, что я могла бы кого-то запугать. Вечно мне кто-нибудь говорил: «Ну-ка покажи, отчитайся, что ты собой представляешь в своей профессии!» Это меня не интересовало. Этим я была уже сыта по горло; у меня в сумочке всегда с собой зеркало. Я себя знаю. Мой образ мне безразличен. Как это можно — говорить мне, что я себя не знаю? Знаете ли, есть люди, которых ты встречаешь после бессонной ночи, и они тебе говорят: «Ах, как вы прекрасно выглядите! Вы такая красивая сегодня вечером!..» Хоть плачь, хоть смейся.

Вы сказали — большая «романическая» роль? Посмотрите, у меня есть юмор, хотя мне в нём обычно отказывают. Да, Эльза и Лина у меня получились. При этом Жак Руффио очень помог мне, хотя он позволял мне играть инстинктивно, ни разу не делал повторных дублей, полагая, что я сразу выдаю максимум. Хотя не следует всегда полностью доверяться инстинкту. Потому что тогда однажды можешь оказаться брошенной на произвол судьбы. Кроме того, я и сама работаю. Я пишу на маленьких клочках всякие подсказки, делаю пометки к фильму, к персонажам: «Лина делает то», «Эльза делает это». Этот способ работы у меня уже давно.

Жак Руффио, работая со мной, просто говорил очень точные вещи. Например, в сцене в кабаре «Раджа» в Берлине, где Эльза напивается и губит себя, он сказал мне только: «Германия разрушает себя, и Эльза разрушает себя...» Здорово, правда?

Настоящее открытие — Жерар Клейн. Да-да! Он играет моего друга Мориса Буйяра. И он очень значителен. Вначале он чуть не умер от страха. Я от всего сердца хотела ему помочь, как это у меня, кажется, получилось с Жаком Дютронком в фильме Жулавского «Главное — любить».

В чём выражается поддержка дебютантов? Я просто всегда тут. Я требую, чтобы меня вызывали, когда нужно подавать реплики. Без ложной скромности уверяю вас, что при этом я испытываю боязнь сцены даже сильнее, чем когда сама играю свой эпизод.

Снова я играю с моим замечательным партнёром Мишелем Пикколи. Да, Жак Руффио сказал нам:

— С вами не нужно репетировать, всё и так пойдёт как надо. Все пробы уже сделаны.

Всегда начинают с того, что обмениваются комплиментами: «Ты лучшая!» — «Нет, нет, ты лучше всех!» И в драматических сценах или на полутонах я могу быть лучше. А для равновесия в тех местах, где нужно смеяться, — вот там он босс. Я склоняюсь к тому, чтобы сдерживать смех, просто прищуриваясь. Но когда в его глазах вспыхивают искры, долго мне не вытерпеть. Хотите знать, что он написал обо мне в своей книге «Диалоги эгоиста»? Сначала — что я актриса, которая сама сотворяет свои роли, — конечно, мне это понравилось. А потом ещё вот что: «Мы переживаем важный момент, когда снова находим друг друга, чтобы три месяца сниматься вместе. Где многие люди должны открыто выказывать взаимную склонность, нам с Роми дана счастливая возможность молча понимать друг друга. В работе требуется много интимных вещей. С Роми это не превращается ни в каприз или причуду, ни в любовную связь. Это такое особое предприятие — „общество с неограниченным доверием“».

Эльза поёт потрясающую песню. Это стихотворение Гейне, из «Книги песен». Необыкновенное стихотворение 1822 года.

Эти стихи говорят точно о том, о чём Эльза могла бы сказать тем, кто особенно помогает ей с Шарлоттой, — но сама я не пою.

Запись отличная. Я над ней тоже серьёзно работала. Много занималась с Анной-Лаурой Нагорзен, прослушала кассету больше тысячи раз. Звукоинженер Уильям Зивель был очень доволен озвучанием. И что за муку я ему уготовила! Я ошибаюсь, мою артикуляцию трудно разобрать, потому, что я говорю очень тихо. Он прерывает наш диалог с Шарлоттой, поднимает наушники:

— Пожалуйста, громче! Я ничего не слышу.

И мы опять начинаем шептаться.

— Милые дамы, вы, конечно, думаете, но вы не разговариваете!

Мило, правда?

Работали всё время дружно. Только однажды я пришла в ярость. Как-то раз, перед тем как нам нужно было выйти на площадку, Руффио захотел изменить мой текст. Я это ненавижу. Я потратила столько времени, чтобы выучить текст, чтобы его усвоить, овладеть им... Я толкнула большую дверь и заорала:

— Нет и ещё раз нет! Я и так спины не разгибаю! Дело сделано. Теперь слишком поздно!

И встретилась глазами с потемневшим взглядом Жака. Всё тут же было улажено.

Произошло это в Берлине, на студии. Я там уже снималась. Это точно. Но ни разу — после «Девушек в униформе» в 1958-м, и потом был ещё «Групповой портрет с дамой» в 1976-м. Здесь ничего не изменилось. В этом есть даже что-то ужасное. Моё отношение к Германии и к немецкому кино не сказать чтобы хорошее. Я думаю, они меня так и не простили — и никогда не простят.

Берлин для меня — особенный город. Здесь родился мой сын. И здесь я провела три прекраснейших, самых счастливых года моей жизни.

Первый кадр «Прохожей из Сан-Суси» — посвящение: «Давиду и его отцу». Я так захотела. Жак Руффио был на этот счёт не уверен. Думаю, постеснялся. Он мне сказал:

— Мне кажется, это что-то очень уж личное.

Я ему ответила:

— Что сегодня ещё осталось личного?

Кажется, всё принадлежит всем. Значит, уж если я принадлежу всем, то пусть все и знают, что принадлежало мне и что я потеряла... Жак Руффио меня понял.

Посвящение — на экране. Ладно, это моё собственное дело. Никто не знает ответа на простой вопрос, почему всё так дорого. За всё надо так дорого платить.

В 1977-м я объявила: мне исполнилось 50 фильмов. Как люди говорят — мне исполнилось 50 лет. Это моя вершина? Не знаю. Для меня «Прохожая из Сан-Суси» — больше чем просто фильм. Много, много больше!

Я хотела бы сказать “Life must go on” . Определённо есть моменты, когда так хочется опустить занавес и ничего больше не иметь общего со своей профессией. Но я же чувствую ответственность. Я ведь не одна. Потому и должна жить дальше. Я буду продолжать делать своё дело как можно лучше. Нужно идти дальше, останавливаться нельзя. Разве что поразмыслить несколько мгновений, а потом продолжать. Стоять на месте — это для меня невозможно.

Восстаёшь против несчастий, и это длится всю жизнь. Даже если публика проявляет сочувствие, это не утоляет боли.

Съёмки «Прохожей из Сан-Суси» пришлось отодвинуть из-за моей операции. Но как только врачи разрешили, я была готова работать. Может быть, я устала, но работа всегда придаёт мне физические и моральные силы. А что касается мучительных для меня сцен с маленьким Максом, то тут мне очень помог Жак Руффио.

Я всегда хотела играть эту «Прохожую». Для актрисы существует работа, и существует жизнь. Они не смешиваются. Для меня в этом — сила, не знаю, откуда она берётся, но она всегда тут. Знаю, что бывают болезненные моменты, — не только из-за нескольких повторений, но и потому, что моя профессия вообще очень жёсткая. Мои настоящие друзья, которым я доверяю, говорили мне: «Лучше всего для тебя — то, что ты можешь работать». Даже Симона Синьоре дала мне по телефону тот же совет. Не то чтобы я хотела работать как раньше, по три фильма в год за счёт своей личной жизни. Так я больше не хочу. Но мне необходим этот страх, что охватывает меня в студии. Он меня заводит. Подталкивает меня к работе, раз уж мне это нужно, и позволяет хоть немного забыться. Немецкая ревность, я думаю, да. Но несмотря на всех моих «Зисси», я им всё-таки не принадлежу.

Я выбрала страну, и эта страна уже давно приняла меня с распростёртыми объятиями; там я была счастлива.

Моя мать снялась более чем в шестидесяти фильмах, прежде чем остановилась. Моя бабушка с отцовской стороны играла и в восемьдесят лет. Я, правда, не хотела бы так работать и дожить до 105 лет, как она.

Отец моего сына, как и многие другие, был в девятнадцать лет депортирован. Это реальность, и её не забыть.

У меня очень мало воспоминаний об этом времени. Я же была ребёнком. Мои родители расстались, когда мы с братом были ещё малы. Напрямую нас это не затронуло. Я только помню, как мама плакала в рождественский вечер, потому что осталась с нами одна. Но фильм в той же степени относится и к нашему времени, ведь если подумать, — Земля крутится скорее к худшему.

Вся команда просто влюбилась в этот фильм. Взаимопонимание во время съёмок было просто фантастическое. Так, кстати, не всегда бывает.

Я ещё не была взрослой, не так уж много размышляла об этом, многого не понимала. Но с тех пор произошли события, которые меня очень глубоко затронули и показали, что в действительности ничего не изменилось.

Давид читал этот сценарий. Сказал мне, что ему понравилось. Конечно, он не всё мог понять, хотя для своего возраста он был очень зрелым. Он просто хотел, чтобы я снялась в этом фильме.

Я хотела, чтобы режиссёром на картине был Жак Руффио, потому что восхищалась всеми его фильмами. Что он говорил и вообще его манера высказываться — всё это меня полностью убеждало. Это бывает довольно редко. Я уже давно хотела с ним работать. А потом мы — он, его семья и я — подружились. Я могла им звонить, навещать, говорить обо всём на свете.

У него вообще невероятная способность к пониманию. Он угадывает, если что-то причиняет мне боль. Он всегда знает, что мне нужно сказать. Это человек, который относится к актёрам с уважением. Он вообще единственный, кто сказал мне: «Это вовсе не так уж весело — каждый день выполнять актёрские задачи». Это меня поразило. Никогда еще режиссёры не говорили мне чего-то подобного.

То, что я в ком-то нуждаюсь, верно только отчасти. Так со мной было. Но сегодня это уже не мой случай. Я стала более зрелой и поняла, насколько трудно тем людям, кто постоянно находится в тени, придавать нам уверенность и к тому же выносить наше изменчивое настроение. Нет никакого права требовать от своих близких, чтобы они бесконечно несли наш груз. Теперь я точно знаю, насколько я взбалмошная, несносная особа. Я уже отказалась от претензий постоянно иметь рядом кого-то, кто брал бы на себя мои страхи, мою неуверенность, мою истеричность. Теперь я больше уважаю других. Давид приходил на студию ко мне, часто. Сейчас, после трагедии, у меня осталась Сара, но ей ещё только четыре с половиной года, она слишком маленькая, чтобы приходить на студию.

Живу я сейчас в отеле, потому что не могу находиться в обстановке, которая напоминает мне о сыне и о том, как мы с ним были счастливы вместе. Подыскиваю новый дом, чтобы начать жить заново и преодолеть своё горе.

Горе, которое мне не забыть никогда.

У меня нет страха состариться. Нет. Это, кстати, вовсе не специальная женская проблема. Знаете, как я относилась к этому знаменитому Женскому дню? Я спрашивала себя, не организовать ли подобный Мужской день. Потому что — что думают все эти женщины? Может, что у мужчин нет своих проблем и своих страхов? Вы полагаете, что они неуязвимы? Есть вещи, которые меня возмущают, и те, которые я нахожу почти смешными. Но я люблю мужчин, я не могу без них жить.

Я принимаю возрастные женские роли. Да. Для меня важна сама роль, а уж потом возраст персонажа.

Если вдруг однажды успех уйдёт от меня, вот тогда я познаю безмерное одиночество.

Ничего не выйдет, ничего у меня не получится...