Господин мой! Не подобало бы скрывать правду о выдающихся деяниях и великой доблести, которые проявил и продолжает ежедневно проявлять ваш отважный Маршал, хотя некоторые злоязычники ввели вас в заблуждение своими наветами, желая смутить вас и убедить всех в том, чего не было. И дабы раскрыть вам истину, расскажу я Вашему Величеству, что из-за некоторых разногласий относительно оставленного турками и разгромленного христианами лагеря, маркиз де Сан-Жорди со своим братом, герцогом де Пера, и с остальными подняли смуту, да не на шутку. А все из-за того, что вы, Ваше Величество, назначили нового Маршала и одарили нас деньгами и почестями, хотя, по их словам, это они избавили всех нас от стольких бед, уготованных нам, проливали свою кровь и подвергали опасности жизнь. А посему мы за это должны быть в ответе. Однако Тирант, как истинно доблестный Маршал, усмирил весь лагерь и пожелал, чтобы трофеи стали нашими. И я не ошибусь, утверждая, что у вас, сеньор Император, самый замечательный Маршал, который когда-либо существовал и будет существовать на свете. И не думайте, Ваше Величество, будто Александр, Сципион или Ганнибал были столь же мудры, мужественны и рыцарственны, как Тирант: он лучше владеет военным искусством, чем кто-либо, кого я видел или о ком слышал, и когда все мы уверены, что проиграли, то, наоборот, одерживаем победу. Свершения его достойны великого восхищения.

Спросил тогда Император:

А как он обычно поступает?

Коннетабль ответил:

Вы сочтете его, Ваше Величество, самым заботливым человеком на свете, ревнителем и хранителем общего блага, покровителем обездоленных, попечителем больных. Сеньор, если есть раненые, он приказывает перенести их в свой шатер и ухаживать за ними как за королями, давая им пищу и лекарства в изобилии и не отсылая от них врачей. И я думаю, что если Господь вознамерился творить с его помощью добро, то одних этих дел уже достаточно.

Скажите мне, коннетабль, — спросил Император, — как ведет он себя в лагере и какой порядок установил для воинов?

Сейчас скажу, сеньор, — ответил коннетабль. — Прежде всего, поутру приказывает он оседлать две тысячи лошадей тем воинам, чей наступает черед нести караул. Сначала тысяча всадников, снаряженные словно должны они идти в бой, а вместе с ними — тысяча пеших воинов объезжают и обходят весь лагерь, охраняя его снаружи и изнутри, и так — до полудня. Другая тысяча ездит до полуночи. И вы думаете, что он позволяет тем, кто сошел с коней, снять доспехи и расседлать лошадей? Ничего подобного! Весь день должны они быть вооружены для того, чтобы в случае чего эти люди оказались в седле быстрее, чем все остальные. С наступлением же ночи он удваивает дозор, и уже две тысячи копий объезжают лагерь и несут стражу две тысячи пеших, другие две тысячи вооружены и держат лошадей наготове. После полуночи они меняются. И не думайте, сеньор, что ваш Маршал спит всю ночь, напротив, он беспрерывно ездит и подбадривает воинов шутками то здесь, то там. За всю долгую ночь вы не увидите его ни спящим, ни отдыхающим. Много раз говорил я ему, чтобы он шел спать, а я побуду на его месте: он же ни за что на свете не соглашался. А когда светает и восходит солнце, он отдает приказ трубить к мессе; собираются все, кто хочет ее послушать. И думаете, он чопорный человек? Нисколько, сеньор. Напротив, возьмет за руку меня или кого-нибудь еще и поставит всех баронов впереди себя, а сам встанет в угол шатра и слушает там мессу, оказывая всем сеньорам большое почтение. А когда мессу отслужат, сходятся все на совет и там выясняют, нужен лагерю провиант или нет. Он же немедля обеспечивает всем необходимым. На совете обсуждаются лишь дела лагеря. После этого Маршал отправляется в свой шатер или в первый попавшийся и там, на скамье или на земле, подстелив попону, засыпает, не снимая доспехов, и спит два или три часа, не более; когда он просыпается, трубят в трубы, и все бароны идут обедать; всем им чудесно прислуживают, подавая в изобилии вкусную еду.

Он же никогда не садится за стол, пока не съедят первое блюдо. Я удивляюсь, как ему хватает еды для стольких едоков: он кормит зараз четыре сотни человек. Тридцать мулов только и делают, что без конца подвозят разнообразную снедь, каплунов, кур и всевозможную дичь. Удивительно, как много Маршал трудится и как мало спит. Пообедав и поев сладостей, снова собирают они совет: выясняют, есть ли поблизости города, замки и места, занятые турками, сколько людей необходимо, чтобы отвоевать их, какой полководец туда отправится, нужно ли брать с собой бомбарды или прочую артиллерию; и он немедленно берет на себя заботу об этом. Могу сообщить вам, сеньор, что мы отвоевали около семидесяти укрепленных мест. Таковы замечательные обычаи, которые блюдет великий Маршал — несомненно лучшие, чем те, которых, будучи Маршалом, придерживался до него герцог Македонский.

Что скажете о родичах Маршала? Как показали они себя в сражениях? — спросил Император.

Прекрасно, сеньор, — сказал коннетабль. — Сегодня ночью или завтра прибудет сюда Диафеб со знатными сеньорами. Он сопровождает пленных.

Как! — воскликнул Император. — Разве есть еще пленные?

Пресвятая Дева, да! — ответил коннетабль. — Сюда направляются герцог Анд- рийский, герцог Мелфийский, сын герцога Калабрийского и многие другие графы, бароны и рыцари, взятые в плен.

При этих словах все обрадовались еще больше.

Не мешал ли вам Маршал исполнять дела главного коннетабля? — спросил Император.

Нет, сеньор, напротив, — отвечал коннетабль. — Едва вручил он мне письмо от Вашего Величества, как тут же сказал, чтобы я исполнял при нем свои обязанности в лагере так же, как и при герцоге. И пожелал он, чтобы его коннетабль, которого он привез с собой, был моим помощником, ибо я появился в лагере первым и имел потому право первенства. В этой войне, сеньор, мы выигрываем лишь стараниями Тиранта.

На следующий день Диафеб, под звуки труб и бой барабанов, вошел с пленными в город. И Император, и все жители были в изумлении от их великого множества. Когда прибыли они на площадь перед дворцом, Император стоял у окна. Выказывая свое глубокое почтение, Диафеб низко ему поклонился, а затем быстрым шагом поднялся к нем)7 в покои и поцеловал руку ему, Императрице и прекраснейшей Принцессе. Когда поцеловал он руку и всем дамам, то подошел вновь к Императору и передал ему от Тиранта слова благословения, любви и расположения. И милостивейший Император выслушал их с великой приязнью. Затем Диафеб сказал ему:

Ваше Величество, прошу вас отпустить меня на свободу, ибо тот, кто стережет пленников, и сам в плену, ведь каждый из них рвется проявить свое мужество в ущерб благородству; а посему я желал бы, чтобы вы забрали этих пленных к себе, ибо охранять их весьма опасно: хотя и побежденные, честь свою они желают сохранить. И поскольку люди посвященные убедятся, что я выполнил долг верности, то рассудят — каждый со своей стороны, — что я поступил справедливо или нет, но не без основания на то. И дабы желание мое с вашим согласовано было и осталась бы о сем память в будущем, я прошу нотариусов составить о том свидетельство и предать его оглашению. И ее высочество Принцессу Греческой империи, а с ней — несравненную Эстефанию Македонскую, добродетельную Заскучавшую Вдову, а также — самое красноречие — Усладу-Моей-Жизни и, наконец, достойнейшую, щедрейшую и блаженнейшую Императрицу, источник всех благородных знаний, прошу я засвидетельствовать, что я вернул свой долг, доставив пленников.

Когда документ был составлен, Император принял от Диафеба пленников и долго расспрашивал его, как обходился с ними Тирант и что за честь им оказывал. Диафеб рассказал ему, каким образом содержал их Тирант, и тогда Император приказал поместить их в самые надежные башни своего дворца.

Когда Диафеб увидел, что настало время поговорить с Принцессой, то отправился он в ее покои и нашел ее там в окружении всех дам. При виде его Принцесса поднялась и направилась к нему навстречу. Диафеб же поспешил к ней, преклонив колени, поцеловал ей руку и сказал:

Поцелуй сей — от того, кого Ваше Величество заточило в еще более прочные башни, чем привезенных мною пленных.

В это время подошли к ним придворные девицы, и Диафеб не смог ничего добавить, боясь, как бы они его не услышали. Но Принцесса взяла его за руку, отвела к окну и усадила его там. Сев рядом с ним, она позвала Эстефанию, и Диафеб сказал следующее:

Если бы море превратилось в чернила, а песок — в бумагу, то все равно, я думаю, их не хватило бы, чтобы описать свидетельства любви и нежности, а также многочисленные пожелания, которые щедрый и доблестный Тирант посылает вам. Ведь все начинания проясняются, когда достигают цели, и тогда-то и видим мы, кто есть кто, и награждают и карают каждого по его делам; любовь же, сама, опасностей не таит, но храбрый рыцарь не ведает, смерть или слава будут ему наградой. И не стоило бы вам так любить жизнь, если бы не узнали вы любви столь замечательного Маршала, какой имеется теперь у вас, того самого, что лишился свободы, увидев вас. Я расскажу о той части его жизни, с коей не сравнится жизнь ни древних глубоко почитаемых рыцарей, ни нынешних, ни каких бы то ни было еще. И никто, кроме него, не достоин получить от вас награду.

Сказав так, Диафеб умолк.

Принцесса не медля ответила ему с любезной улыбкой:

Дабы намерения мои вам были яснее, скажу я вот что: вы хотели бы получить спасение с единственной целью, о которой известно одному Богу; люди же судят других по делам, и за них-то и порицают вас все благородные дамы, ибо то, что делается с дурным умыслом, никогда не бывает безупречным. Ах, дорогой брат Диафеб! Я была бы на вашей стороне всю жизнь, если бы вы слыли хорошими и настоящими рыцарями, если бы не подвело вас рыцарское мужество, за которое смогут вас хвалить и славить знатоки по всей вселенной. Что же до пожеланий, которые вы мне доставили, то я пребываю в изумлении, как могли вы довезти на ваших плечах столь тяжелый груз, однако принимаю их как вассал от своего сеньора. Моих же пожеланий в ответ — ровно вдвое больше и еще одно.

При этих словах Принцессы вошел Император и, увидев, что Диафеб беседует с его дочерью, сказал:

Клянусь прахом моего отца, нет ничего приятнее, когда девушкам нравится слушать о подвигах добрых рыцарей.

И попросил он свою дочь покинуть покои и пойти на главную рыночную площадь. Что она и исполнила. Диафеб сопроводил Императора, а затем вернулся, дабы проводить Императрицу и Принцессу. Когда пришли они к рынку, то увидели огромный помост, покрытый шелковой и шитой золотом тканью, который приказал соорудить Император. После того как расселись дамы, усадил Император всех городских старейшин, распорядился привести всех пленных и приказал им всем — как маврам, так и христианам — сесть на землю. Сели все, кроме герцога Андрийского, который сказал:

Я привык сидеть как благородный сеньор, а вы хотите сделать из меня покорного раба? Ни за что я не опущусь на землю. Вы, разумеется, можете приказать мне подчиниться, но сердце мое никогда не заставите чувствовать по-вашему.

Когда Император увидел это, приказал он позвать судебных исполнителей, дабы они усадили герцога, предварительно связав его по рукам и ногам. Что и было исполнено. Когда все сели и установилась тишина, Император приказал зачитать приговор, который был следующего содержания.