Любить — естественно для человеческой природы, ибо, как говорит Аристотель, любая вещь вожделеет себе подобную. И хотя вам кажется трудным и странным подчинять себя ярму любви, можете мне поверить, что воистину никто не в силах ей противиться. А посему, сеньор Маршал, человек, будучи наиболее мудрым из живых существ, должен благоразумно хранить в тайне свои естественные чувства и никак не обнаруживать боль и страдания, с коими пытается совладать его разум. Ведь твердость являет лишь тот, кто, оказавшись в неблагоприятных обстоятельствах, умеет мужественно сносить превратности любви. Так что отбросьте горестные думы, в кои вы погружены, предайтесь веселым мыслям и возрадуйтесь сердцем, ибо счастливая судьба позволила вам вознестись в своих мечтах столь высоко. К тому же мы с вами, каждый по-своему, сможем найти лекарство от ваших новых скорбей.

Когда Тирант услыхал утешительные слова от Диафеба, ему весьма полегчало. Устыдившись, он встал, и они отправились на обед, который был прислан по приказу самого Императора, а потому отличался особой изысканностью. Однако Тирант ел мало, зато сполна испил своих слез, не переставая думать о том, что слишком высоко он занесся. Тем не менее он сказал себе:

Пытка началась сегодня. Так когда же я, милостью Божией, смогу услышать справедливый приговор?

Тирант не мог есть. А все вокруг думали, что ему неможется после морского путешествия. Охваченный сильной страстью, он вышел из-за стола и удалился в свои покои, не в силах сдержать вздохи и потому страдая от стыда и от смущения. Диафеб вместе с остальными пошел, чтобы побыть с ним, покуда угодно ему будет отдыхать.

Затем Диафеб взял с собой еще одного рыцаря, и они отправились во дворец, но желали повидать не Императора, а дам. Император сидел на скамье у окна. Он увидел, как они идут, и послал сказать, чтобы они поднялись в комнаты, где он находился со всеми дамами. Император спросил Диафеба, что случилось с его Маршалом, и тот отвечал, что он слегка расстроен. Узнав об этом, Император весьма огорчился и немедленно отправил своих лекарей проведать Тиранта.

Те, вернувшись, доложили, что Тирант чувствует себя хорошо и что его недомогание было вызвано лишь несварением и ветрами в желудке. Тогда благородный Император попросил Диафеба подробно рассказать ему о празднествах в честь женитьбы короля Англии на дочери короля Франции, а также обо всех рыцарях, которые бились на турнирах, и о тех, кто победил.

Ваше императорское Величество, — сказал Диафеб, — я был бы вам чрезвычайно признателен и благодарен, ежели бы вы освободили меня от этого, потому как мне бы не хотелось, чтобы вы подумали, будто я как родственник обязан хвалить Тиранта. И будто на самом деле все происходило иначе. И дабы вы, Ваше Величество, ни в чем не сомневались, я привез с собой все грамоты, заверенные собственной рукой короля, судей, многих герцогов, графов и маркизов, а также герольдмейстеров, герольдов и их помощников.

Император попросил его немедленно послать за ними и изложить, как все происходило. Диафеб приказал принести грамоты, а затем подробно поведал Императору обо всех по порядку празднествах и обо всех по порядку турнирах и сражениях. Затем зачитали грамоты, и все увидели, что деяниями своими Тирант превосходит всех остальных рыцарей. Премного утешился тут Император, а еще более — его дочь Кармезина и прочие дамы, благоговейно слушавшие о необыкновенных подвигах Тиранта.

Затем все пожелали узнать о том, как вышла замуж инфанта Сицилии и как был освобожден великий магистр Родоса.

Когда обо всем этом было рассказано, Император отправился на совет, который ежедневно держал по утрам в течение получаса и по вечерам в течение часа. Диафеб хотел было его сопровождать, но почтенный государь его остановил, говоря:

Юным рыцарям пристало быть среди дам.

Император ушел, а Диафеб остался с дамами, и они беседовали о многом. Инфанта Кармезина уговорила Императрицу перейти в другую залу, чтобы немного освежиться, ибо уже долго пребывали они взаперти из-за траура по ее брату.

Императрица сказала:

Милая дочь моя, ступай куда тебе захочется, я буду только рада.

Все перешли в чудесную просторную залу, которая была искусно облицована: стены — шлифованной яшмой и порфиром различных цветов, из которых складывались восхищающие глаз картины. Подоконники и колонны были из чистого хрусталя, а пол выложен мозаикой и искрился. Картины на стенах являли истории Бора, Персеваля и Галеаса, когда тот доказывал свое право сидеть на Опасном месте, а также представляли всю историю завоевания Святого Грааля. Изысканнейший потолок был покрыт золотом и лазурью, а по краям его изображены были, тоже золотом, все христианские короли, каждый с прекрасной короной на голове и со скипетром в руках. В ногах же у каждого из них находился каменный выступ, в который был вделан щит, где изображался королевский герб и виднелось написанное латинскими буквами имя.

Инфанта, перейдя в эту залу, села вместе с Диафебом немного в стороне от своих придворных девиц, и они стали беседовать о Тиранте. Диафеб, увидев, сколь доброжелательно и охотно говорила о нем инфанта, повел следующие речи:

О, какая честь для нас, пересекших столько морских просторов, достичь целыми и невредимыми желанного и блаженного порта; но особой милостью явлен был здесь нашему взору наиболее совершенный образ, который со времен праматери нашей Евы был когда-либо воплощен в человеке и вряд ли, я думаю, будет явлен впредь. Образ, исполненный высшего изящества, добродетелей, милости, красоты, чести и бесконечной мудрости!

И я не жалуюсь на трудности, которые мы уже претерпели и которые еще предстоит нам претерпеть, ибо повстречали мы вас, ваше высочество, достойную править всей вселенной, потому как лишь вам это под силу. Знайте, ваше высочество: все, что я сказал вам и еще скажу, я говорю как ваш преданный слуга. В самых укромных тайниках души вашей спрячьте слова мои о том, что сей славный рыцарь Тирант Белый, наслышанный о вашем совершенстве, прибыл сюда только лишь благодаря молве о вас, одаренной всеми возможными добродетелями и талантами, каковыми природа когда-либо награждала смертного. И не думайте, ваше высочество, что приехали мы из-за уговоров достославного короля Сицилии, ни тем более из-за писем Императора, отца вашего, каковые направил он сему королю. Не подумайте также, что явились мы, дабы испытать себя в бою, ибо уже не раз выдерживали испытание; ни дабы увидеть красоты вашей земли и превосходные дворцы, ибо любой из наших собственных домов вполне может служить храмом Божиим, столь обширны они и прекрасны, так что каждый из нас считает себя небольшим королем в своих владениях. Поверьте, ваше высочество, что приезд наш вызван лишь одним: желанием увидеть вас и служить вам. А ежели доведется нам вести войны и битвы, то все исключительно ради любви к вам и возможности взирать на вас.

Увы мне, несчастной! — воскликнула инфанта. — Что вы такое говорите? Разве могу я радоваться тому, что вы прибыли из любви ко мне, а не к моему отцу?

Клянусь истинной верой в Господа Бога, — ответил Диафеб, — что Тирант, всем нам брат и господин, просил нас соблаговолить оказать ему честь и поехать в сию землю, дабы узреть дочь Императора, каковую он желал видеть больше всего на свете. И так велико восхищение вашими совершенствами, которое охватило его при первом же взгляде на вас, что слег он в постель.

Покуда Диафеб объяснял все это инфанте, она стала рассеянна и погрузилась в столь глубокие размышления, что не говорила ни слова, пребывая в полубеспамятстве. Ее ангелоподобное лицо то бледнело, то краснело, ибо охватили ее свойственные женщинам терзания. С одной стороны влекла ее любовь, а с другой — обуздывал стыд. Любовь зажигала в ней пламя непозволительных желаний, но стыд налагал на них запрет, а смущение повергало ее в страх.

В это время появился Император и позвал Диафеба, чье общество было ему весьма приятно. Долго беседовали они о разных вещах, покуда Император не пожелал ужинать. Диафеб откланялся ему и, приблизившись к инфанте, спросил, не угодно ли ее высочеству что-либо приказать.

Угодно, — ответила она. — Возьмите с собой мои поцелуи, часть оставьте себе, а часть передайте Тиранту.

Диафеб подошел к ней поближе и сделал то, что она приказала.

Тирант же, узнав, что Диафеб отправился во дворец и беседует с инфантой, более всего на свете хотел, чтобы он вернулся и рассказал ему новости о его госпоже. Когда Диафеб вошел, Тирант встал с постели и сказал:

Мой дорогой брат, какие известия принесли вы мне от той, что исполнена всех добродетелей и пленила мою душу?

Диафеб, видя, сколь велика любовь Тиранта, обнял его от имени его госпожи и передал все, о чем они беседовали.

Тирант обрадовался этому больше, чем целому королевству, и, собравшись с силами, поел и повеселел, решив на следующее утро пойти повидаться с инфантой.

Инфанта же после ухода Диафеба пребывала в столь глубокой задумчивости, что едва смогла подойти к отцу, а затем удалилась к себе в покои. Одна из ее придворных девиц, по имени Эстефания, была дочерью герцога Македонского. Инфанта очень любила ее, потому что, будучи одного возраста, сызмала воспитывались они вместе. Когда Эстефания увидела, что инфанта вошла в комнату, она немедленно встала из-за стола и направилась к ней. Инфанта пересказала ей все, что говорил Диафеб, и призналась в своих терзаниях из-за любви к Тиранту.

Уверяю тебя, что лицезреть его одного доставило мне больше удовольствия, нежели всех остальных вместе взятых. Он высок и осанист, движения его выдают человека благородного, а речи исполнены изящества. Вижу я, что он самый куртуазный и обходительный мужчина на свете. Разве можно его не полюбить? К тому же он приехал сюда больше из любви ко мне, чем к моему отцу! Чувствую я, что сердце мое весьма склонно подчиниться всем его приказам, и кажется мне, что, судя по всему, он станет моей опорой и судьбой.

Эстефания сказала:

Сеньора, из хорошего следует выбирать самое лучшее. А если знать, какие выдающиеся подвиги свершил сей рыцарь, то на всем свете не найдется ни женщины, ни девицы, которая не полюбила бы его и до конца не покорилась бы ему по доброй воле.

В то время как наслаждались они подобной беседой, подошли остальные придворные девицы и вместе с ними Заскучавшая Вдова, которая была очень привязана к Кармезине, воспитав ее, как уже было сказано, с самого младенчества. Они спросили, о чем беседуют инфанта с Эстефанией, и Кармезина отвечала:

Мы говорим о том, что рассказал сей рыцарь про пышные торжества, которые были устроены в Англии, и про почести, оказанные там всем чужеземцам.

Так, рассуждая о том и о другом, провели они всю ночь, и инфанта ни минуты не спала.

На следующий день Тирант надел шитый серебром и золотом плащ с эмблемой в виде букета тысячелистника, все цветки которого были расшиты прекрасными крупными жемчужинами, а в каждом из четырех углов его плаща был вышит девиз: «Одна стоит тысячи, а тысяча не стоит одной». Тот же девиз был на штанах и шляпе, надетой на французский манер. В руках он держал золотой маршальский жезл. Родичи Тиранта были облачены в парчу и шелка. Разодетые подобным образом, все отправились во дворец.

Когда подъехали они к главным воротам площади, то увидели нечто небывалое и поразительное: у каждой из створок, изнутри, при входе на площадь, стояла сосна, вся из чистого золота, высотой в рост человека, и очень толстая, так что и сотне людей не под силу было бы поднять такую. Эти сосны когда-то во времена благоденствия по своей великой щедрости приказал водрузить Император. Войдя же во дворец, обнаружили они множество пантер и львов, сидящих на толстых серебряных цепях. Затем они поднялись в залу, всю украшенную резьбой по алебастру.

Император, узнавший о прибытии своего Маршала, приказал пропустить его. Тирант застал Императора за одеванием. Кармезина причесала его, а затем подала умыться, ибо он имел обыкновение проделывать сие ежедневно. На инфанте была парчовая юбка, целиком расшитая узором в виде листьев приворот-травы, вокруг шли буквы из жемчужин, и девиз гласил: «Но только не для меня». Закончив одеваться, Император сказал Тиранту:

Скажите, Маршал, что за недуг напал на вас вчера?

Тирант отвечал:

Вам, Ваше Величество, должно быть известно, что все мои недуги от путешествия по морю, ибо здешние ветры нежнее западных.

Тут инфанта заметила прежде Императора:

Сеньор, море не вредит иноземцам, ежели они таковы, какими должны быть, но лишь укрепляет их здоровье и продлевает им жизнь.

При этом она не сводила глаз с Тиранта и улыбалась ему, дабы он догадался, что она его поняла.

Император вышел из залы, беседуя с Маршалом, а инфанта взяла Диафеба за руку и, задержав его, заметила:

Услышав то, что вы мне говорили вчера, я не спала всю ночь.

Хотите, я вам признаюсь, сеньора? Мы тоже не спали. Но я весьма утешился, когда вы поняли, что имел в виду Тирант.

А вы полагали, что гречанки глупее и проще француженок? Ну нет, в нашей стране сумеют разобраться в вашей латыни, какими бы загадками вы ни старались говорить.

Великая честь для нас, — сказал Диафеб, — беседовать на латыни с теми, кто весьма в ней сведущ.

Ведя беседы с нами, вы скоро убедитесь, сколь мы в ней сведущи, а также увидите, сумеем ли мы распознать ваши повадки.

Инфанта приказала позвать Эстефанию и других придворных девиц, дабы они побыли вместе с Диафебом, и те незамедлительно явились во множестве. Убедившись, что Диафеб остается в хорошем обществе, инфанта отправилась в свои покои, чтобы одеться к мессе. Тирант же тем временем проводил Императора в храм Святой Софии, где тот остался за молитвой, а сам вернулся во дворец, дабы проводить в храм также и Императрицу с Кармезиной. В парадной зале застал он в кругу многочисленных девиц своего кузена Диафеба, рассказывающего им историю любви Филиппа и дочери сицилийского короля. Диафеб так по-свойски говорил и так запросто обращался с девицами, будто всю свою жизнь с самого детства провел только с ними.

Завидев Тиранта, все девицы встали и приветствовали его, а затем усадили в круг и повели с ним беседу.

Наконец вышла Императрица, облаченная в платье темно-серого бархата. Она отозвала в сторону Тиранта и спросила, как он себя чувствует. Тирант отвечал, что уже хорошо. Инфанта также не замедлила появиться. Она была одета в подбитое собольим мехом платье, с разрезами по бокам, с широкими рукавами, цвет которого соответствовал ее имени. Волосы ее не были ничем прикрыты, а голову венчала небольшая корона, украшенная брильянтами, рубинами и другими ценными каменьями. Ее изящные манеры и несравненная красота как нельзя лучше свидетельствовали о том, что она — с помощью фортуны — достойна была повелевать всеми прочими дамами на свете.

Тирант по праву верховного Маршала взял Императрицу под руку, и они пошли впереди всех; здесь же находилось большое число графов, маркизов и прочих именитых людей; каждый желал повести под руку инфанту, а она сказала:

Я не хочу, чтобы меня сопровождал кто-либо, кроме моего дорогого Диафеба.

Тут все расступились, и Диафеб взял ее под руку. Но Тирант, Бог свидетель, предпочел бы быть рядом с инфантой, а не с Императрицей. И потому Диафеб, когда шел с инфантой в храм, сказал ей:

Смотрите, ваше высочество, как души умеют чувствовать друг друга.

К чему вы это говорите? — спросила инфанта.

К тому, ваше высочество, — отвечал Диафеб, — что вы надели юбкуиз шаперии, расшитую крупными жемчужинами, а чуткое сердце Тиранта подсказало ему надеть то, что составляет ей пару. О, как бы я был счастлив, если бы смог накрыть его плащом вашу юбку!

И так как они шли прямо вслед за Императрицей, он взял в руку плащ Тиранта. Тирант, почувствовав, что его тянут назад, задержался немного, а Диафеб положил полу плаща на юбку инфанты и произнес:

Сеньора, теперь жемчужина на своем месте.

Ах я несчастная! Да вы, наверно, совсем обезумели? Нет в васникапли стыда, если при всех вы такое говорите! — воскликнула инфанта.

Нет, сеньора, ведь никто ничего не слушает, не слышит и не видит, — ответил Диафеб. — И я готов прочесть «Отче наш», начав с конца, если кто-нибудь, услышав, сможет понять нас.

Я уверена, что вы получили благородное образование и изучали знаменитого поэта Овидия, который во всех своих книгах говорил лишь об истинной любви. А кто старается подражать учителю, уже многого добьется в сей науке. А ежели бы вам было известно, на каком древе произрастают любовь и честь и как возделывать почву под ним, вы были бы самым счастливым человеком!

Завершив сию беседу, вошли они в храм. Императрица села под балдахином, а инфанта отказалась, сославшись на сильную жару; но на самом-то деле не пошла она под балдахин потому, что желала вволю смотреть на Тиранта. Он же встал у алтаря, рядом со многими герцогами и графами, которые пришли в церковь. И все пропускали Тиранта вперед, оказывая ему честь, которая подобает Маршалу. Тирант имел привычку слушать мессу, опустившись на колени. Когда инфанта увидела его коленопреклоненным, то взяла одну из своих подушек, обтянутых парчой, и приказала отнести ее Тиранту. Император, заметив, что его дочь оказала знак внимания Маршалу, остался очень доволен. А Тирант, увидев подушку, присланную ему инфантой, встал и, обнажив голову, отвесил глубокий поклон в ее сторону.

Не думайте, будто инфанта смогла как следует молиться во время сей мессы, глядя на Тиранта и на его товарищей, роскошно одетых по французской моде. Тирант же, вдоволь насмотревшись на необыкновенную красоту инфанты и сравнив ее со всеми дамами и девицами, которых когда-нибудь случалось ему видеть, решил, что никогда не встречал он прежде и не встретит впредь ни одной, столь же щедро одаренной природой, как она, ибо в ней в совершенстве воплотились благородство, красота, изящество, была она сполна наделена и богатствами, и великими знаниями, а потому казалась более ангелом, чем земным существом; созерцая ее женственный и хрупкий облик, убеждался он, что ничего более гармоничного природа не способна создать и что невозможно найти изъяна в ней ни в большом, ни в малом. Тиранта привели в восхищение ее белокурые волосы, что сияли словно золотые нити, разделенные на две равные части прямым пробором, который обнажал белоснежную кожу; восхищался он и ее бровями, будто нарисованными кистью художника: несколько приподнятые, они не были ни слишком темными, ни слишком густыми, но совершенно безупречными; еще более восхищен был он ее глазами, что казались двумя звездами, сияющими подобно самоцветам; ее взоры, не будучи слишком настойчивыми, излучали доброту и говорили о том, сколь уверена она в себе; нос ее был тонким и изящным, ни чересчур большим, ни чересчур маленьким для ее прекрасного лица исключительной белизны, словно позаимствованной у лилий и роз; губы ее были красными, как коралл, а зубы — белыми, мелкими и частыми, будто из хрусталя. Чрезвычайно восхищен был Тирант ее руками без единого изъяна, белоснежными и столь пухлыми, что ни одна косточка не выпирала, а также длинными и тонкими пальцами с удлиненными ярко-красными ногтями, накрашенными хной.

По окончании службы все вернулись во дворец, шествуя в прежнем порядке. Тирант распрощался с Императором и с дамами и вместе со своими людьми вернулся к себе в палаты. Там вошел он в свою комнату и бросился на кровать, думая о дивной красоте инфанты. Из-за ее обходительности страдал он лишь сильнее и теперь испытывал боль во сто крат острее, исторгая из груди бесконечные стоны и вздохи.

Вошел Диафеб и, увидев, до чего Тирант удручен своими страданиями, принялся его утешать:

Господин Маршал, вы — самый странный рыцарь на свете. Ведь на вашем месте любой был бы на седьмом небе от счастья, увидев свою госпожу и те особые знаки внимания, которые она оказала именно вам, а не многочисленным сеньорам, бывшим в церкви, ибо после того, как она, в присутствии всех, столь милостиво и с такой любовью послала вам бархатную подушку, на которой сидела сама, вы должны возгордиться как никто другой. А между тем вы, вопреки здравому смыслу, ведете себя совсем иначе и выказываете свою неблагодарность.

Тирант, видя, как старается Диафеб его утешить, ответил голосом, исполненным муки.