Глава 1. Преображение доньи Соледад

У меня возникло внезапное предчувствие, что Паблито и Нестора дома нет. Моя уверенность в этом была настолько глубокой, что я остановил машину. Дальше кончался асфальт, и я раздумывал, стоит ли продолжать в этот день долгую и трудную езду по крутой, покрытой крупной щебенкой дороге в их городок, затерянный в горах Центральной Мексики.

Я опустил боковое стекло. Было довольно ветрено и холодно. Я вышел, чтобы размять одеревеневшее от напряжения многочасовой езды тело, и прошелся по обочине мощеной дороги. Земля была сырой после недавнего ливня. Сильный дождь все еще шел на склонах гор к югу, совсем недалеко от места моей остановки. Однако прямо напротив, на севере и на востоке небо было чистым. Еще по дороге сюда при поворотах извилистой дороги иногда можно было видеть там голубоватые пики горных вершин, сияющие на солнце.

После минутного раздумья я решил вернуться назад и поехать в город, так как у меня было своеобразное предчувствие, что я найду дона Хуана на рынке. Собственно говоря, я обычно поступал именно так, всегда находя его на рыночной площади с самого начала нашей с ним связи. Как правило, если я не находил его в Соноре, то ехал в Центральную Мексику, шел на базар в этом городе и, рано или поздно, дон Хуан объявлялся. В таких случаях мне ни разу не пришлось ожидать его более двух дней. Я настолько привык встречаться с ним таким образом, что не сомневался — так будет и на этот раз.

Я ждал на рынке всю вторую половину дня. Прохаживаясь туда и сюда по рядам, я изображал человека, желающего сделать покупку. Потом я пошел побродить в парке. С наступлением сумерек я уже знал, что он не придет. У меня было ясное ощущение, что он был здесь, но уже ушел. Я опустился на скамейку в парке, где мы сидели с ним столько раз, и попытался проанализировать свои ощущения.

В город я приехал в приподнятом настроении, твердо зная, что дон Хуан где-то тут, на улицах. То, что я ощущал, не было просто памятью о бесчисленных прежних встречах; мое тело знало, что он ищет меня. Но потом, когда я сидел на скамейке, у меня появилась странная уверенность другого рода. Я знал, что его тут больше не было. Я упустил его.

Спустя некоторое время я прекратил свои спекуляции. Я подумал, что на меня начинает действовать окружающая обстановка. Моя рассудительность и в прошлом покидала меня после нескольких дней, проведенных в этой местности.

Я пошел в свой номер в отеле, чтобы пару часов отдохнуть, а потом вышел побродить по улицам. Предчувствие встречи с доном Хуаном улетучилось. Я сдался и вернулся обратно в отель, чтобы хоть выспаться как следует.

Утром, перед отъездом в горы, я на всякий случай объехал главные улицы города, хотя совершенно точно знал, что напрасно теряю время: дона Хуана здесь не было.

Я потратил все утро, чтобы добраться до маленького городка, где жили Паблито и Нестор. Я прибыл около полудня. Дон Хуан учил меня никогда не заезжать прямо в город, чтобы не привлекать любопытства зевак. Всякий раз, бывая здесь, я перед самым городом всегда съезжал с дороги на ровное поле, где подростки обычно играли в футбол. Почва на поле была хорошо утрамбованной до самой тропы, проходящей мимо домов Паблито и Нестора и достаточно широкой для проезда. Они жили в предгорьях к югу от городка. Когда я достиг края поля, то вдруг обнаружил, что пешеходная тропа превратилась за время моего отсутствия в очень неплохую гравийную дорогу.

Я размышлял, куда направиться — к дому Нестора или Паблито. Ощущение, что их там нет, упорно сохранялось. Я решил ехать к дому Паблито. Нестор жил один, тогда как у Паблито была мать и четыре сестры. Если нет его самого, я смогу узнать у женщин, где его искать. Приближаясь к дому, я заметил, что грунтовая тропа у дома расширена. Грунт казался твердым, места для машины было достаточно, поэтому я подъехал почти к передней двери. К дому из необожженного кирпича была пристроена новая веранда, покрытая черепичной крышей. Почему-то не было слышно привычного собачьего лая, но из-за загородки за мной спокойно и внимательно наблюдал громадный пес. Выводок цыплят, кормившихся у дома, с писком рассыпался в стороны. Я выключил мотор и потянулся всем уставшим телом, вытянув руки над головой.

Дом казался опустевшим. У меня мелькнула мысль, что Паблито и его семья выехали, и в доме живет кто-то другой. Внезапно передняя дверь с шумом распахнулась, и оттуда так стремительно выскочила мать Паблито, будто ее кто-то вытолкнул. Она уставилась на меня непонимающим взглядом. Когда я вышел из машины, она, казалось, узнала меня. Она как-то очень грациозно вздрогнула всем телом и бросилась ко мне. Должно быть, она вздремнула, и шум машины разбудил ее. Потому-то она и не сразу узнала меня, когда вышла посмотреть, в чем дело. Нелепый вид бегущей ко мне старой дамы заставил меня улыбнуться. Но когда она приблизилась, я на мгновение усомнился, что это мать Паблито. Уж слишком проворно она двигалась.

— Боже мой, что за сюрприз! — воскликнула она.

— Донья Соледад? — спросил я недоверчиво.

— Ты меня не узнаешь? — ответила она, смеясь.

Я забормотал какую-то ерунду о ее удивительной живости.

— Ты почему всегда смотришь на меня как на беспомощную старуху? — спросила она, глядя насмешливо и вызывающе.

И тут же, не дав мне опомниться, она резко обвинила меня в том, что я дал ей прозвище «миссис Пирамида». Я вспомнил, что как-то сказал Нестору, что ее формы напоминают мне пирамиду. У нее была маленькая заостренная голова и широкий массивный зад. Длинные платья, которые она обычно носила, еще усиливали этот эффект.

— Посмотри-ка на меня, — сказала она, — я все еще похожа на пирамиду?

Она улыбнулась, но под ее взглядом я почувствовал себя не слишком уютно. Я попытался отшутиться, но она оборвала меня, заставив признаться, что именно я дал ей это прозвище. Я заверил ее, что ничего дурного не имел в виду, и что как бы там ни было, в данный момент она стала такой стройной, что о пирамиде больше вспоминать не приходится.

— Что с тобой произошло, донья Соледад? — спросил я. — Ты просто преобразилась!

— Ты сам сказал это — мгновенно ответила она. — Да, я преобразилась.

Выразился я фигурально. Однако, приглядевшись повнимательней, я должен был признать, что метафоры тут неуместны. Она действительно совершенно изменилась. Внезапно во рту у меня появился сухой металлический привкус. Я испугался.

Она стояла, подбоченясь и слегка расставив ноги, и смотрела мне в лицо. Она была одета в светло-зеленую юбку в складку и вылинявшую блузку. Ее юбка была гораздо короче тех, которые она обычно носила. Я не мог разглядеть ее волос: она перевязала их широкой повязкой, похожей на тюрбан. Она была босая и ритмично постукивала своей большой ступней по земле, улыбаясь с простодушием юной девушки. Мне еще никогда не приходилось видеть женщину, которая распространяла бы вокруг себя столько силы. Я заметил странный блеск в ее глазах, волнующий, но не пугающий. Я подумал что до сих пор по-настоящему не присматривался к ней. Кроме всего прочего, я чувствовал себя виноватым за поверхностное отношение к людям, жившим здесь. Сила личности дона Хуана делала окружающих серыми и невзрачными по сравнению с ним.

Я сказал ей, что никогда не представлял себе, что она обладает столь значительной жизненной силой, и что только моя невнимательность виной тому, что я не знал ее на самом деле, и что, я надеюсь, теперь у меня будет возможность узнать ее поближе.

Она подошла ко мне, улыбаясь, и мягко взяла меня под руку своей правой рукой.

— Непременно, — прошептала она мне на ухо.

Ее улыбка застыла и глаза остекленели. Она была так близко, что я ощущал касание ее груди. Мое смятение возрастало, но я попытался убедить себя, что причин для тревоги нет. Снова и снова я повторял себе, что просто никогда не знал матери Паблито и что, возможно, такое поведение было вполне обычным для нее. Но какая-то испуганная часть меня знала, что это было всего лишь самоуспокоением, для которого не было оснований. Вопреки моим нынешним покаянным комплиментам я в действительности не только помнил ее достаточно хорошо, но и совсем неплохо знал ее. Она была для меня архетипом матери. Я думаю, что ей было лет под шестьдесят или даже больше. Ее дряблые мышцы с трудом передвигали старое тело, волосы были почти совсем седыми. Она была, насколько я помнил ее, унылой и печальной женщиной с мягкими и красивыми чертами лица, преданной и страдающей матерью, вечно занятой на кухне, вечно усталой. Я помнил очень добрую бескорыстную женщину, такую робкую, что все ею просто помыкали. Вот таким было мое представление о ней, сложившееся за годы случайных контактов. Но сегодня что-то ужасно изменилось. Женщина, стоявшая передо мной, не укладывалась в мое представление о матери Паблито. Тем не менее это была она, только более стройная и сильная, выглядевшая лет на двадцать моложе, чем при нашей последней встрече. Я заметил, что весь дрожу.

— Дай мне посмотреть на тебя, — сказала она. — Нагваль говорил нам, что ты — дьявол.

Тут я вспомнил, что все они — Паблито, его мать, сестры и Нестор, словно избегая произносить имя дона Хуана, называли его «Нагваль». Привык так называть его и я, разговаривая с ними.

Она смело положила руки мне на плечи — жест, немыслимый для прежней доньи Соледад, матери Паблито. Мое тело напряглось. Я онемел. Наступила долгая пауза, позволившая мне критически взглянуть на себя со стороны. Ее появление и внешность напугали меня до такой степени, что я забыл спросить о Паблито и Несторе.

— Скажи мне, где Паблито? — спросил я, охваченный волной внезапной тревоги.

— А, он ушел в горы, — ответила она уклончиво и отодвинулась от меня.

— А Нестор?

Она возвела глаза к небу, демонстрируя досаду и безразличие.

— Они вместе в горах, — сказала она тем же тоном.

С сильным облегчением я сказал ей, что уверен — с ними все в порядке.

Она взглянула на меня и улыбнулась. Волна счастья и радостного возбуждения заставила меня обнять ее. Она страстно прижала меня к себе, и это так поразило меня, что у меня перехватило дыхание. Ее тело было твердым и, в ней чувствовалась необычайная сила. Мое сердце заколотилось. Я постарался осторожно отстранить ее и спросил, виделся ли еще Нестор с доном Хуаном и доном Хенаро. Во время нашей последней встречи дон Хуан сомневался, готов ли Нестор к окончанию своего ученичества.

— Хенаро ушел навсегда, — сказала она, позволив мне высвободиться. Она нервно теребила края своей блузы.

— А как насчет дона Хуана?

— Нагваль тоже ушел, — сказала она, поджав губы.

— Куда они ушли?

— Ты хочешь сказать, что ты этого не знаешь?

Я сказал ей, что они попрощались со мной два года назад, и я знаю только, что тогда они ушли. Я не отваживался даже думать о том, куда они ушли. Они и в прошлом никогда не говорили мне о том, где их искать. Я давно смирился с фактом, что если бы они захотели исчезнуть из моей жизни, то им просто нужно было отказаться от встреч со мной.

— Их нет поблизости, это точно, — сказала она, нахмурившись. — И они не собираются возвращаться обратно — это тоже точно.

Ее голос был холодным и бесстрастным. Она начала раздражать меня. Мне хотелось уехать.

— Но зато ты здесь, — сказала она, улыбнувшись. — Тебе надо подождать Паблито и Нестора. Они очень хотят тебя видеть.

Она схватила меня за руку и потянула прочь от машины. В прошлом такая смелость с ее стороны была просто немыслима.

— Но сначала позволь мне показать тебе моего друга, — сказала она и с силой потащила меня в сторону дома.

Там была отгороженная площадка, похожая на маленький загон. В нем находился огромный кобель. Прежде всего мне бросилась в глаза его великолепная блестящая желтовато-коричневая шерсть. Это была явно не обычная собака. Он не был привязан и легко мог бы перепрыгнуть изгородь. Пес остался безразличным к нашему визиту, он даже не шевельнул хвостом. Донья Соледад указала на большую клетку позади. В ней свернувшись лежал койот.

— Это мой друг, — сказала она. — Пес — нет. Он принадлежит моим девочкам.

Пес посмотрел на меня и зевнул. Мне он очень понравился. У меня возникло нелепое ощущение сродства с ним.

— Теперь пошли в дом, — сказала она и потянула меня за руку.

Я заколебался. Какая-то часть меня была крайне встревожена и хотела немедленно убраться отсюда: но что-то противоположное во мне ни за что на свете уходить не хотело.

— Может, ты боишься меня? — спросила она обвиняющим тоном.

— Конечно, боюсь! — воскликнул я.

Она хихикнула и самым доверительным тоном сообщила, что она — грубая, простая женщина, что очень неуклюже владеет речью и что она совсем не умеет вести себя с людьми. Она посмотрела мне прямо в глаза и сказала, что дон Хуан поручил ей помочь мне, так как очень обо мне заботился.

— Он говорил нам, что ты несерьезный и везде шляешься, причиняя много неприятностей ни в чем не повинным людям.

До сих пор ее утверждения были сравнительно ясными, но я никак не мог представить себе, чтобы дон Хуан говорил обо мне такие вещи.

Мы вошли в дом. Я собрался было сесть на скамейку, где обычно сидели мы с Паблито, но она остановила меня.

— Это место не для нас с тобой, — сказала она. — Пойдем в мою комнату.

— Я лучше буду сидеть здесь, — сказал я твердо. — Я знаю это место и чувствую здесь себя очень удобно.

Она недовольно фыркнула, как разочарованный ребенок. Поджатая верхняя губа у нее при этом была похожа на утиный клюв.

— Что-то здесь ужасно не так, — сказал я. — Я думаю, мне лучше будет уехать, если ты не объяснишь мне, что происходит.

Она пришла в сильное возбуждение и начала доказывать мне, что просто не знает, как разговаривать со мной. Я поставил ее перед фактом ее очевидного преображения и потребовал, чтобы она рассказала мне, что случилось. Я должен был знать, как это произошло.

— Если я расскажу тебе, ты останешься? — спросила она ребячливым голоском.

— Придется остаться.

— В таком случае я все тебе расскажу. Но это должно происходить в моей комнате.

На мгновенье меня охватила настоящая паника. Чтобы успокоиться, мне пришлось сделать крайнее усилие. Мы направились в ее комнату. Она жила в задней половине дома, где Паблито построил для нее спальню. Я уже был в этой комнате однажды, когда она строилась, и еще раз, когда она была закончена, как раз перед вселением туда доньи Соледад. Комната выглядела такой же пустой, как и раньше, если не считать кровати в самом центре и двух скромных комодов у двери. Побелка на стенах поблекла и приобрела очень успокаивающий желтоватый оттенок. Деревянный потолок тоже потемнел от времени. Глядя на гладкие чистые стены, я подумал, что их каждый день моют губкой. Комната больше всего напоминала монашескую келью, очень скромную и аскетическую. В ней не было никаких украшений. На окнах — массивные ставни с железными засовами. Не было ни стульев, ни вообще чего-нибудь, на чем можно было бы сидеть.

Донья Соледад забрала у меня мой блокнот, прижала его к груди и села на кровать, сделанную из двух толстых матрацев, положенных прямо на доски. Она показала мне, чтобы я сел рядом с ней.

— Ты и я — одно и то же, — сказала она, вручив мне мою записную книжку.

— Прости, я не понял.

— Ты и я — одно, не глядя на меня повторила она.

Я не мог сообразить, что она имеет в виду. Она уставилась на меня, ожидая моей реакции.

— Но что это значит, донья Соледад? — спросил я.

Мой вопрос, казалось, озадачил ее, как если бы я спрашивал о чем-то очевидном. Она вначале засмеялась, но когда я стал настаивать, что действительно не понимаю, она рассердилась. Сидя на кровати, она выпрямилась и, гневно взглянув на меня, обвинила в неискренности. Ее глаза пылали, рот скривился в гримасе ярости, и она сразу опять сделалась старухой.

Я искренне недоумевал, не чувствуя себя лицемером. Казалось, и она тоже была в затруднении. Она пыталась что-то сказать, но только беззвучно шевелила губами. Наконец она пробормотала, что я действовал в такой важный момент не безупречно. Она повернулась ко мне спиной.

— Посмотри на меня, донья Соледад, — сказал я твердо. — Я никоим образом не ввожу тебя в заблуждение. Ты, должно быть, знаешь нечто такое, о чем я сам не имею ни малейшего понятия.

— Ты слишком много разговариваешь, — ответила она. — Нагваль говорил, чтобы я никогда не позволяла тебе разговаривать. Ты все перекручиваешь.

Она соскочила на пол и топнула ногой, как избалованный ребенок. И тут я заметил, что в комнате был совсем другой пол. Я помнил, что раньше пол здесь был темный, земляной. Новый пол был охристо-розового цвета. Я моментально забыл о нашей стычке и обошел комнату. Было непонятно, как я сразу не обратил внимания на это великолепие. Сначала я подумал, что это красная глина, уложенная, как цемент, когда он еще мягкий и влажный, но тут я заметил, что на нем не было трещин. Высохнув, глина должна была изогнуться, растрескаться, распасться на куски. Я наклонился и осторожно провел пальцами по полу. Он был твердым, как кирпич. Глина была обожженной. Я обнаружил, что пол сделан из больших глиняных плиток, образовывающих удивительный и завораживающий узор, совершенно незаметный, если специально не обращать на него внимания. Искусство, с которым были выложены плитки, указывало на очень хорошо продуманный план. Мне захотелось узнать, как такие большие плитки не покоробились при обжиге. Я было обернулся спросить донью Соледад, но спохватился: она, скорее всего, не знала этого. Я снова стал расхаживать по полу. Глина была немного шероховатой, почти как песчаник.

— Это Паблито выложил пол? — спросил я.

Она не ответила.

— Великолепная работа, — сказал я. — Ты должна очень гордиться им.

Я не сомневался, что это сделал Паблито. Ни у кого другого не нашлось бы способностей и воображения задумать такое. Должно быть, он сделал этот пол, когда меня здесь не было. Но тут же я вспомнил, что никогда не бывал в комнате доньи Соледад с тех пор, как ее пристроили к дому шесть или семь лет тому назад.

— Паблито, Паблито! Вот еще! — воскликнула она сердитым, раздраженным голосом. — По-твоему, он — единственный, кто способен сделать такую вещь?

Мы обменялись долгими и пристальными взглядами, и вдруг я понял, что это она сделала пол и что вдохновил ее на это дон Хуан.

Мы молча стояли, глядя друг на друга, еще некоторое время. Я чувствовал, что было излишним спрашивать ее, прав ли я.

— Я сделала его сама, — сказала она сухо. — Нагваль научил меня, как.

Ее слова привели меня в эйфорическое состояние. Я заключил ее в объятия и закружился с ней по комнате. После этого я буквально забросал ее вопросами. Я хотел знать, как она сделала плитки, что означали узоры, где она брала глину. Но донья Соледад не разделяла моего восторга. Она оставалась безмолвной и безучастной, время от времени искоса поглядывая на меня.

Я снова прошелся по полу. Кровать была расположена точно в эпицентре сходящихся линий. Глиняные плитки были обрезаны под острым углом, создавая сходящиеся линии, которые начинались под кроватью и разбегались по всей комнате.

— У меня нет слов, чтобы передать тебе, как я восхищен, — сказал я.

— Слова. Кому они нужны? — отрезала она.

Внезапно меня озарило. Мой разум опять предал меня. Был только один способ объяснения ее метаморфозы: дон Хуан, должно быть, сделал ее своей ученицей. Как иначе старая женщина могла обратиться в такое таинственное, полное силы существо? Я должен был понять это с первого взгляда. Но я, как обычно, ожидал увидеть то, что соответствовало моим представлениям о ней, а в них такая возможность не входила.

Я подумал, что поразительное превращение, которому способствовал дон Хуан, произошло с ней в течение тех двух лет, что я не видел ее, хотя непонятно, как можно было уложиться в такой короткий срок.

— Я кажется догадываюсь, что произошло с тобой, — сказал я нарочито небрежно и бодро. — Кое-что прояснилось у меня в голове прямо сейчас.

— Ах, вот как? — равнодушно сказала она.

— Нагваль тебя учит магии, не правда ли?

Она бросила на меня такой свирепый взгляд, как если бы я не мог сказать ничего хуже. Ее лицо выражало только презрение. Она не собиралась отвечать мне.

— Какой же ты ублюдок! — внезапно воскликнула она, сотрясаясь от ярости.

Я не мог понять причины ее гнева. Я присел на край кровати. Она нервно постукивала пяткой об пол. Затем, не глядя на меня, она села на другой край.

— Чего, собственно, ты хочешь от меня? — спросил я твердо и грозно.

— Я уже сказала тебе, — закричала она, — Ты и я — одно!

Я попросил ее объяснить, не допуская ни на мгновение, будто я что-либо знаю. Это разозлило ее еще больше. Она резко вскочила и сбросила на пол свою юбку.

— Вот что я имею в виду! — завопила она, поведя рукой в области лона.

У меня отвисла челюсть. До меня медленно доходило, что я уставился на нее, как идиот.

— Ты и я одно здесь, — опять сказала она.

Я был ошеломлен. Донья Соледад, старая индейская женщина, мать моего друга Паблито стояла полуобнаженной в нескольких футах от меня, демонстрируя свои гениталии. Я уставился на нее, не будучи в силах даже мыслить связно. Но одно я знал точно: ее тело не было телом старухи. У нее были прекрасные мускулистые бедра, смуглые и гладкие. Костная структура ее таза хоть и была широкой, но жировых отложений на нем не было.

Она, должно быть, заметила мой изучающий взгляд и бросилась на постель.

— Ты знаешь, что делать, — сказала она, указывая на свое лоно. — Мы едины здесь.

Она обнажила свои крепкие груди.

— Донья Соледад, я тебя умоляю! — воскликнул я. — Что с тобой происходит, ведь ты мать Паблито.

— Нет, — отрезала она. — Никому я не мать. — Она села и посмотрела на меня горящими глазами.

— Я, как и ты, частица Нагваля, — сказала она. — Нам предназначено соединиться.

Она раздвинула ноги, и я отскочил.

— Подожди немного, донья Соледад, — сказал я. — Давай поговорим.

На меня нахлынул дикий страх, и вдруг возникла сумасшедшая мысль. А что если дон Хуан спрятался где-нибудь поблизости и хохочет теперь до упаду?

— Дон Хуан! — заорал я.

Мой вопль был таким громким, что донья Соледад поспешно соскочила с постели и натянула на себя юбку. Я увидел, что она одевается и завопил снова:

— Дон Хуан!

Я ринулся через весь дом, выкрикивая имя дона Хуана до тех пор, пока не заболело горло. Донья Соледад тем временем уже выбежала из дома и стояла у моей машины, с недоумением глядя на меня.

Я шагнул к ней и спросил, не дон Хуан ли велел ей проделать все это. Она утвердительно кивнула. Я спросил, нет ли его поблизости, на что она ответила отрицательно.

— Расскажи мне все, — потребовал я.

Она рассказала, что лишь следовала распоряжениям дона Хуана. Он велел ей изменить свое существо в воина, чтобы помочь мне. Она сообщила, что ждала годами, чтобы выполнить это обязательство.

— Я очень сильная сейчас, — сказала она мягко. — Как раз для тебя. Но в спальне я тебе не понравилась, правда?

Я принялся объяснять, что дело вовсе не в этом, что я учитывал лишь свои чувства к Паблито; но потом до меня дошло, что я несу какую-то ужасную чушь.

Донья Соледад, по-видимому, поняла мое замешательство и предложила забыть о случившемся.

— Ты, наверное, голоден, — сказала она оживленно. — Я приготовлю тебе что-нибудь поесть.

— Ты мне еще многого не объяснила, — сказал я. — Я буду откровенен с тобой: я не хотел бы оставаться здесь ни за что на свете. Ты пугаешь меня.

— Ты обязан принять мое гостеприимство, раз речь идет только о чашке кофе, — сказала она спокойно. — Ну давай забудем об этом.

Она сделала жест, приглашая идти в дом. Тут я услышал глубокое рычание. Рядом стоял пес и смотрел на нас, как будто понимая, о чем идет речь.

Я поймал на себе невероятно пугающий взгляд доньи Соледад. Тут она смягчила его и улыбнулась.

— Не допускай, чтобы мои глаза беспокоили тебя, — сказала она. — По правде говоря, я старая. В последнее время у меня бывают головокружения. Я думаю, что мне нужны очки.

Она разразилась смехом и стала дурачиться, глядя через свернутые кольцом пальцы, словно через очки.

— Старая индеанка в очках. Вот смеху будет! — захихикала она.

И тут я решил удрать отсюда без всяких объяснений. Но перед отъездом мне надо было оставить кое-какие вещи для Паблито и его сестер. Я открыл багажник, чтобы достать привезенные им подарки. Я глубоко влез в него, чтобы достать сначала два пакета, уложенные между задним сиденьем и запасной камерой. Нащупав один, я уже собирался взять и другой, как вдруг ощутил на шее мягкую пушистую лапу. Я невольно вскрикнул и рванулся из багажника, врезавшись головой в открытую крышку. Я пытался обернуться, но давление пушистой лапы помешало мне сделать это. Мельком я смог заметить у своего горла серебристую то ли руку, то ли лапу. В панике я судорожно изогнулся, метнулся прочь от багажника и упал на сидение водителя с пакетом в руке. Все мое тело сотрясалось, мускулы ног свело и я непроизвольно вскочил и побежал прочь.

— Я не собиралась пугать тебя, — сказала донья Соледад извиняющимся тоном, когда я был уже футах в десяти от нее.

Она показала мне ладони своих рук в жесте капитуляции, как бы заверяя меня, что она здесь ни при чем, и «это» не было ее рукой.

— Что ты со мной сделала? — спросил я, старясь говорить спокойно и сдержанно.

Она казалась совершенно сбитой с толку. Пробормотав что-то, она тряхнула головой, так, как если бы не понимала, о чем я говорю, или не могла сказать этого вслух.

— Ну, ладно, донья Соледад, — сказал я, приближаясь к ней. — Мне эти шутки не нравятся.

Казалось, она вот-вот расплачется. Я хотел утешить ее, но что-то во мне противилось этому. После короткой паузы я сообщил ей, что произошло у машины.

— Это просто ужасно! — пронзительно воскликнула она.

Она ребячливым жестом закрыла лицо правым предплечьем. Я подумал, что она плачет. Я подошел к ней и попытался было положить ей руку на плечо, но не смог заставить себя сделать это.

— Послушай, донья Соледад, — сказал я, — давай забудем все это. Позволь мне вручить тебе эти пакеты, и я уеду.

Я остановился перед ней, собираясь заглянуть ей в лицо. Я увидел из-за ее руки черные сияющие глаза. Она не плакала. Она смеялась.

Я отскочил назад. Ее улыбка ужасала. Мы долго стояли неподвижно. Она продолжала закрывать лицо, но было видно, что она наблюдает за мной.

Я стоял парализованный страхом и отчаяньем. Положение было безвыходным. Мое тело знало, что донья Соледад — колдунья, и все же я еще не мог поверить в это. Мне отчаянно хотелось верить, что она просто сумасшедшая, и ее держат здесь, как в психиатрической лечебнице.

Я не отваживался двинуться или отвести глаза. Мы, должно быть, стояли так минут пять. Она не опускала руку и оставалась неподвижной. Стояла она у заднего крыла машины, почти прислонившись к нему. Крышка багажника была все еще открыта. Я задумал сделать бросок к правой дверце. Ключ зажигания был на месте.

Я немного расслабился, чтобы собрать энергию для броска. Она, кажется, заметила это. Ее рука двинулась вниз, открывая лицо. Зубы у нее были стиснуты, глаза, полные угрюмой решимости, не отрывались от меня. Внезапно она качнулась ко мне, притопывая правой ногой, как фехтовальщик, и с пронзительным воплем протянула скрюченные пальцы, пытаясь схватить меня за талию.

Мое тело отпрянуло назад, из пределов ее досягаемости. Я рванулся к машине, но она с непостижимой ловкостью бросилась мне в ноги и сделала подсечку. Я упал лицом вниз, и она быстро схватила меня за левую ногу. Я поджал правую ногу и оттолкнул ее лицо подошвой ботинка. Наконец она отпустила меня и отпрыгнула назад. Я вскочил на ноги и попытался открыть дверцу машины. Она была заперта. Я перелетел через капот и бросился к другой, но каким-то образом донья Соледад опередила меня. Я попытался перекатиться назад над капотом, но по пути я ощутил резкую боль в правой икре. Она вцепилась мне в голень. Я не мог ударить ее левой: она успела прижать обе моих ноги к капоту. Она рванула меня к себе, и я упал на нее сверху. Мы продолжали бороться на земле. Ее сила была поразительной, но еще страшнее были вопли. Я едва барахтался под гигантским давлением ее тела. Дело было не столько в весе, сколько в создаваемом ее телом напряжении. Внезапно я услышал рычание, и огромный пес прыгнул ей на спину, отшвырнув ее от меня. Я встал и хотел броситься в машину, но около дверцы боролись женщина и пес. Единственным спасением был дом. Я оказался там за одну-две секунды. Не оглядываясь, я бросился внутрь и захлопнул за собой дверь, закрыв ее на железную щеколду, потом побежал к черному ходу и проделал то же самое.

Снаружи доносились яростное рычание пса и нечеловеческие вопли женщины. Затем вдруг рычание и лай пса оборвались, и он заскулил, как от страха или боли. Меня словно что-то ударило под ложечку, в ушах зазвенело. Я понял, что попал в ловушку внутри дома. На меня накатила волна полнейшего ужаса. Я клял себя на чем свет стоит за свою идиотскую идею забежать в дом. Атака доньи Соледад настолько ошеломила меня, что отшибла всякую логику и стратегическое чутье. Я вел себя так, словно убегал от обычного противника, которому можно было преградить путь закрытой дверью. Я слышал яростные крики, потом кто-то подошел к двери и налег на нее, пытаясь открыть. Затем послышались громкие удары в дверь.

— Открой дверь, — приказала донья Соледад твердым тоном. — Проклятая собака покалечила меня.

Я колебался. Мне вдруг вспомнилось столкновение с женщиной-магом, которая несколько лет назад, если верить дону Хуану, приняла его обличье, чтобы обмануть меня и нанести смертельный удар. Донья Соледад явно не была той, которую я знал, но мне как-то не верилось, что она была магом. Это противоречило бы самому закону времени. Паблито, Нестор и я находились в контакте с доном Хуаном и доном Хенаро много лет, но все еще не были магами; когда же могла успеть стать магом донья Соледад? Даже при ее поразительном изменении она не могла сымпровизировать нечто такое, для чего потребовалась бы целая жизнь.

— Почему ты нападаешь на меня? — спросил я громко, чтобы она могла расслышать меня через массивную дверь.

Она ответила, что Нагваль велел ей не позволять мне уйти. Я спросил ее, почему. Она не отозвалась. Вместо этого она стала яростно колотить в дверь, а я в ответ заколотил еще сильнее со своей стороны. Мы продолжали стучать так в течение нескольких минут. Она остановилась и стала умолять меня открыть дверь. Я почувствовал прилив нервной энергии. Меня всего трясло. Я знал, что если я открою щеколду, у меня будет шанс спастись бегством. Я открыл дверь. Она вошла, пошатываясь. Ее блуза была разорвана. Повязка, удерживавшая волосы, свалилась, и ее длинные волосы рассыпались по всему лицу.

— Посмотри, что этот сукин сын сделал со мной, — закричала она. — Смотри! Смотри!

Я с трудом перевел дыхание. Она казалась несколько ошеломленной. Сев на скамейку, она принялась стаскивать порванную блузу. Воспользовавшись этим, я мгновенно выскочил из дома и бросился к машине. С быстротой, порожденной страхом, я вскочил внутрь, захлопнул дверцу, автоматически включил зажигание и перевел машину на задний ход. Я нажал педаль газа и повернул голову, чтобы посмотреть через заднее стекло. Раздалось ужасающее рычание, я ощутил горячее дыхание на своем лице и в то же мгновение увидел рядом демонические глаза пса.

Он стоял на заднем сидении. Его клыки мелькнули возле самых моих глаз. Я быстро наклонил голову, и его зубы вцепились мне в волосы. Я изогнулся всем телом и убрал ногу с педали сцепления. Резкая остановка заставила пса потерять равновесие, и он едва не свалился. Я распахнул дверцу и выскочил наружу. Голова пса протиснулась за мной. Я услышал клацанье его огромных зубов, когда он, захлопнув пасть, промахнулся всего на несколько дюймов от моих каблуков. Машина тронулась и стала медленно катиться обратно, а я снова метнулся к дому. Но остановился я, не успев достичь двери.

Там стояла донья Соледад. Она снова подвязала волосы и накинула на плечи шаль. Она одно мгновение пристально смотрела на меня, а затем начала смеяться, сначала еле слышно, словно ее раны причиняли ей боль, а потом все громче, указывая на меня пальцем и схватившись за живот от хохота. Она с усилием согнулась пополам, чтобы перевести дыхание. Я мог видеть ее груди, сотрясавшиеся от смеха. Она была обнажена до пояса.

Я понял, что все пропало, и оглянулся. Машина проехала четыре-пять футов и остановилась. Дверца снова захлопнулась, закрыв пса изнутри. Я видел и слышал, как громадная зверюга грызет спинку переднего сидения и яростно скребет окно.

В этот момент я оказался перед весьма своеобразным выбором. Я не знал, кто для меня страшнее — донья Соледад или этот проклятый пес. После краткого раздумья я решил, что собака — всего лишь глупое животное.

Я бегом вернулся к машине и взобрался на крышу. Шум разъярил пса, слышно было, как он рвет клыками обивку. Лежа на крыше, я ухитрился открыть дверцу водителя. У меня была идея — открыть обе дверцы, а затем соскользнуть с крыши в машину через одну из них, когда пес выскочит в другую. Я свесился, чтобы открыть правую, забыв, что она заперта изнутри. В этот момент голова собаки высунулась из открытой дверцы. В дикой панике при одной мысли, что сейчас он выберется и бросится на меня, я соскочил с крыши и опять мгновенно оказался у двери дома.

Донья Соледад, обхватив себя руками, стояла в дверном проеме. Смех, сотрясавший ее, уже походил на конвульсии.

Пес уже снова сидел в машине, все еще исходя пеной от ярости. Очевидно, он был чересчур велик для нее и не мог протиснуться над передним сидением. Я подошел к машине и осторожно закрыл левую дверцу, потом стал искать длинную палку, чтобы открыть замок правой. Поиски на площадке перед домом ни к чему не привели. Вокруг не было видно ни куска дерева. Тем временем донья Соледад ушла внутрь дома. Я оценил свое положение. У меня не было другого выбора, как только обратиться к ее помощи. С крайней опаской я переступил порог дома, озираясь по сторонам на случай, если она, подстерегая меня, прячется где-нибудь за дверью.

— Донья Соледад? — крикнул я.

— Какого черта тебе надо? — донесся крик из ее комнаты.

— Пожалуйста, выйди и забери собаку из машины.

— Ты шутишь? — отвечала она. — Это не моя собака. Я тебе уже говорила, что она принадлежит моим девочкам.

— А где твои девочки?

— Они в горах.

Она вышла из своей комнаты и остановилась передо мной.

— Хочешь увидеть, что этот проклятый пес со мной сделал? — спросила она сухим тоном. — Смотри!

Она сбросила шаль и показала мне свою обнаженную спину.

Никаких заметных следов от клыков или когтей пса на ее спине не было. Только несколько неглубоких царапин, которые она могла заработать, когда каталась по земле или нападала на меня.

— Там ничего нет, — сказал я.

— Пойди и посмотри на свету, — сказала она и подошла к двери.

Она настаивала, чтобы я искал глубокие раны от собачьих зубов. Я чувствовал себя глупо, вокруг глаз, особенно возле бровей, было какое-то неприятное напряжение.

Пес был на месте и начал лаять, как только я вышел из дома.

Я проклинал себя. Мне некого было винить, кроме себя самого. Я попал в эту ловушку, как дурак. Сейчас возьму и уйду пешком в город, решил я. Но мой бумажник, все мои документы, все, что у меня было, лежало в портфеле на полу машины как раз под лапами у собаки. Меня охватил приступ отчаяния. Идти в город было бесполезно. Денег, которые были у меня в кармане, не хватило бы и на чашку кофе. Ни единой живой души в этом городе я не знал. Мне оставалось только одно — выгнать пса из машины.

— Что ест эта собака? — закричал я, стоя у двери.

— Почему бы тебе не угостить ее своей ногой? — крикнула в ответ донья Соледад из своей комнаты и захихикала.

Я поискал на кухне какой-нибудь еды. Горшки были пустыми. Мне оставалось только вновь обратиться к ней.

Мое отчаяние сменилось гневом. Я ворвался в ее комнату, готовый к борьбе до конца. Она лежала на своей кровати, укрывшись шалью.

— Пожалуйста, прости меня за все, что я тебе сделала, — сказала она, глядя в потолок. Ее прямота погасила мой гнев.

— Ты должен понять мое положение, — продолжала она. — Я не могла позволить тебе уйти.

Она тихо засмеялась и ясным, спокойным и очень приятным голосом сказала, что она была настырной и бестактной настолько, что ей почти удалось до смерти, испугать меня своим шутовством. Но сейчас ситуация внезапно изменилась.

Она сделала паузу и села в постели, прикрыв грудь шалью, а затем добавила, что в ее тело влилась странная уверенность. Она подняла глаза к потолку и стала в каком-то завораживающем ритме размахивать руками, как ветряная мельница.

— Возможности уехать сейчас для тебя не существует, — заявила она.

Она изучающе взглянула на меня без тени улыбки. Мой гнев утих, но отчаяние достигло предела. Я хорошо понимал, что мне не справиться ни с ней, ни с псом.

Она сказала, что наша встреча была предрешена много лет назад, и что ни один из нас не имеет достаточно силы, чтобы ускорить ее или воспрепятствовать ей.

— Не истощай себя, пытаясь уехать, — сказала она. — Твои усилия уехать так же бесполезны, как и мои — удержать тебя здесь. Нечто помимо твоей воли вызволит тебя отсюда, и нечто помимо моей воли удержит тебя здесь.

Каким-то странным образом ее уверенность не только смягчила ее, но и придала ей большую власть над словами. Ее утверждения были неотразимо убедительными и кристально ясными. Дон Хуан сказал когда-то, что я был доверчивой душой, когда дело доходило до слов. Когда она говорила, я поймал себя на мысли, что она в действительности вовсе не столь ужасна, как мне показалось. Она больше не производила впечатления взбесившейся фурии, в любой момент готовой к нападению. Мой разум чувствовал себя почти свободно, но что-то во мне не поддавалось. Все мышцы моего тела были подобны натянутым струнам, однако я вынужден был признаться себе, что хоть она меня и испугала до полусмерти, она все же была очень привлекательна.

— Я покажу тебе, что бесполезно пытаться уехать, — сказала она, соскакивая с постели. — Я собираюсь помочь тебе. Что тебе нужно?

Она следила за мной со странным блеском в глазах. Ее мелкие белые зубы придавали улыбке что-то дьявольское. Круглое лицо было удивительно гладким, совершенно без морщин. Две глубокие линии, сбегающие от крыльев носа к уголкам рта, придавали лицу отпечаток зрелости, но не возраста. Когда она вставала с постели, шаль соскользнула, обнажив ее полные груди. Не дав себе труда вновь накрыться, она еще и выпятила грудную клетку, заставив грудь приподняться.

— О, ты уже заметил, да? — и повернула тело из стороны в сторону, словно любуясь собой. — Я всегда стягиваю волосы на затылке. Нагваль велел мне делать так. Натяжение делает мое лицо моложе.

Я был уверен что она заговорит и о груди. Ее уловка поразила меня.

— Я не имела в виду, что натяжение волос заставляет меня выглядеть моложе, — продолжала она с улыбкой. — Оно делает меня моложе.

Я поинтересовался, как это может быть.

С чарующей улыбкой она поинтересовалась, понял ли я как следует дона Хуана, когда он говорил, что всякая вещь становится возможной, если человек хочет ее с несгибаемым намерением. Я пожелал более точного объяснения. Мне хотелось знать, что еще, кроме стягивания волос она делает, чтобы выглядеть такой молодой. Она сказала, что ложится на свою кровать и опустошает себя от всех мыслей и ощущений, а затем просто позволяет линиям своего пола убрать все морщины прочь. Я добивался от нее более детального ответа о ее ощущениях, чувствах и восприятиях, которые она испытывала, лежа на своей постели. Она настаивала, что не ощущает ничего и не знает, как действуют линии ее пола. И она знает только, что не надо позволять вмешиваться своим мыслям.

Она положила руки мне на грудь и очень мягко оттолкнула. По-видимому, это был жест, показывающий, что с нее довольно моих вопросов. Мы вышли наружу через заднюю дверь. Я сказал ей, что мне нужна длинная палка. Она сразу пошла к куче дров, но среди них не было длинных палок. Я спросил, не сможет ли она дать мне пару гвоздей, чтобы скрепить два куска дерева из поленницы. Мы обшарили весь дом, но гвоздей не нашли. Наконец я вытащил самую длинную палку, какую удалось найти, из курятника, построенного Паблито за домом. Эта жердь, хотя и была немного тонковатой, казалась подходящей для моей цели.

Донья Соледад помогала мне в моих поисках не улыбаясь и без шуточек. Казалось, она была полностью поглощена своей задачей помогать мне. Ее концентрация была такой интенсивной, что я под конец не сомневался в ее искренности. Вооруженный длинной жердью и поленом из дровяной кучи, я подошел к своей машине. Донья Соледад стояла у передней дверцы.

Я стал дразнить собаку короткой палкой, в то же время пытаясь освободить замок жердью. Пес едва не цапнул меня за руку, и я выронил короткую палку. Ярость и сила огромного зверя были такими безмерными, что я чуть не потерял и длинную палку тоже. Пес пытался перекусить ее надвое, как вдруг донья Соледад пришла мне на помощь. Колотя в заднее стекло, она отвлекла внимание пса, и это позволило мне забрать палку.

Воодушевленный ее отвлекающим маневром, я нырнул головой вперед, проскользнул по всей длине сидения и успел-таки освободить замок. Я тут же ринулся назад, но пес бросился на меня сзади со всей своей мощью, и его массивные плечи и лапы нависли над передним сидением, прежде чем я успел вернуться назад. Я почувствовал его лапы на своем плече и съежился от страха. Я не сомневался, что сейчас он меня прикончит. Пес наклонил голову, собираясь меня растерзать, но ударился о рулевое колесо. Я стремительно рванулся и одним движением взлетел на капот, затем на крышу. Все тело у меня было в синяках.

Я открыл правую дверцу, попросил донью Соледад подать мне длинную палку и нажал на рычаг, освобождающий спинку сиденья, закрепленную вертикально. Я надеялся, что если буду дразнить пса, то он свалит ее вперед и освободит себе путь к выходу, но он не двигался. Он лишь яростно грыз палку.

В этот момент донья Соледад вскочила на крышу и легла рядом со мной. Она хотела помочь мне дразнить собаку. Я сказал, что ей не следует оставаться на крыше, так как когда пес вылезет, я собираюсь соскользнуть в машину и немедленно уехать. Я поблагодарил ее за помощь и сказал, что ей лучше вернуться в дом. Она пожала плечами, спрыгнула вниз и пошла обратно к двери. Я снова нажал на защелку и начал дразнить пса своей кепкой. Я хлопал ею у самых его глаз, прямо перед мордой. Ярость пса была неописуема, однако он не собирался покидать сидение. Наконец его мощные лапы выбили палку из моей руки. Я опустился вниз, чтобы поднять ее из-под машины. Внезапно я услышал пронзительный крик доньи Соледад:

— Осторожно! Он вылезает!

Я рывком обернулся. Пес протискивался над сиденьем. Его задние лапы застряли в рулевом колесе. Он был почти на свободе.

Я бросился к дому и оказался внутри в тот самый момент, когда пес всем телом с размаху ударил в дверь. Заперев дверь на щеколду, донья Соледад сказала, хихикая:

— Я говорила тебе, что это бесполезно.

Она прочистила горло и повернулась ко мне.

— Ты можешь привязать его на веревку? — спросил я.

Я был уверен, что получу ничего не значащий ответ, но, к моему удивлению, она сказала, что мы должны испробовать все, даже заманить собаку в дом и закрыть ее там.

Ее идея привлекла меня. Я осторожно открыл дверь. Пса там больше не было. Я рискнул распахнуть дверь пошире и выглянуть наружу. Его не было видно. Я надеялся, что он убрался наконец в свой загон. На всякий случай я решил подождать еще немного, а затем сделать бросок к машине, как вдруг услышал злобное рычание и увидел массивную голову внутри машины. Он снова забрался на переднее сидение.

Донья Соледад была права — бесполезно было и пытаться сбежать. Волна уныния охватила меня. Каким-то образом я знал, что конец мой близок.

В порыве полного отчаяния я сказал донье Соледад, что собираюсь взять на кухне нож и убить пса или быть убитым им. И я сделал бы это, если бы в доме был хоть один металлический предмет.

— Разве Нагваль не учил тебя принимать свою судьбу? — спросила донья Соледад, следуя за мной по пятам. — Этот пес — не обычная собака. У него есть сила. Он воин. Он сделает то, что должен сделать. Даже убьет тебя, если нужно.

На мгновение я оказался на грани неконтролируемого срыва. Рассвирепев, я схватил ее за плечи и зарычал. На нее это не произвело никакого впечатления. Она повернулась ко мне спиной и сбросила на пол свою шаль. Ее спина была очень сильной и красивой. У меня было жуткое желание ударить ее, но вместо этого я провел рукой по ее плечам. Ее кожа была мягкой и шелковистой. Руки и плечи были мускулистыми, но не массивными. Лишь минимальный слой жира окружал ее мускулы и делал тело гладким на вид, однако пальцами я чувствовал невидимые под кожей твердые мышцы. Мне не хотелось смотреть на ее грудь.

Она пошла на террасу в задней части дома и я последовал за ней. Она села на скамейку и не торопясь помыла ноги в бадье. Когда она обувала сандалии, я в сильной тревоге заглянул зачем-то в новую пристройку в задней части дома. Когда я выходил оттуда, она встретила меня у двери.

— Ты любишь поговорить, — сказала она мимоходом, ведя меня в свою комнату. — Торопиться некуда. Теперь мы можем говорить вечно.

Она достала мой блокнот с крышки своего комода, куда, должно быть, сама его сунула, и вручила мне с преувеличенной любезностью. Затем она сняла покрывало, аккуратно сложила его и положила туда, где прежде лежал блокнот. Тут я заметил, что оба комода были под цвет стен, желтовато-белыми, а постель без покрывала была охристо-красной, почти под цвет пола. Покрывала же были темно-коричневыми, как дерево потолка и ставней.

— Давай поговорим, — сказала она, сняв сандалии и удобно усаживаясь на постели.

Она обхватила руками колени, касаясь их голой грудью. У нее был вид молодой девушки. Ее агрессивные и властные манеры исчезли, сменившись обаянием. В этот момент она была полной противоположностью недавней донье Соледад. Я невольно рассмеялся над тем, как она убеждала меня писать. Она напоминала мне дона Хуана.

— Теперь у нас есть время, — сказала она. Ветер переменился. Ты заметил это?

Я заметил. Она сказала, что новое направление ветра было ее благоприятным направлением, и теперь ветер превратился в ее помощника.

— Что ты знаешь о ветре, донья Соледад? — спросил я, спокойно усевшись в ногах ее постели.

— Только то, чему учил меня Нагваль, — сказала она. — Каждая из нас, то есть женщин, имеет свое собственное направление, особый ветер. Мужчины не имеют. Я — северный ветер; когда он дует, я становлюсь другой. Нагваль сказал, что женщина-воин может использовать свой особый ветер для всего, что пожелает. Лично я с его помощью привела в порядок свое тело и переделала его. Смори на меня. Я — северный ветер. Чувствуешь, как я вхожу в окно?

Сильный ветер дул через окно, которое стратегически было обращено к северу.

— Почему ты думаешь, что у мужчин нет ветра?

Она на мгновение задумалась, а затем ответила, что Нагваль никогда не упоминал, почему.

— Ты хотел знать кто сделал этот пол, — сказала она, укутывая одеялом плечи. — Я сделала его сама. Я потратила четыре года, чтобы выложить его. Теперь этот пол подобен мне самой.

Когда она говорила, я заметил, что сходящиеся линии на полу были сориентированы так, что начинались с севера. Однако комната не была расположена в полном соответствии со странами света, поэтому ее постель находилась под некоторым углом к стенам, как и линии, образованные глиняными плитками.

— Почему ты сделала пол красным, донья Соледад?

— Это мой цвет. Я красная, подобно красной почве. Я нашла красную глину в горах поблизости отсюда. Нагваль сказал мне, где искать, и он же помогал мне носить ее а с ним и все остальные. Они все мне помогали.

— Как ты обжигала глину?

— Нагваль вырыл мне яму. Мы заполнили ее топливом, а потом положили штабелем глиняные плитки, переложив их плоскими кусочками камня. Я закрыла яму крышей из почвы и проволоки и подожгла дрова. Они горели несколько дней.

— Как ты уберегла плитки от искривления?

— Это не я. Это сделал ветер, северный ветер, который дул все время, пока горел огонь. Нагваль показал мне, как вырыть яму, чтобы она была обращена к северу и северному ветру, и заставил меня оставить четыре дыры для северного ветра, чтобы он дул в яму. Потом он велел мне проделать одну дыру в центре крышки, чтобы мог выходить дым. Ветер заставил гореть дерево в течение нескольких дней. Когда яма остыла, я открыла ее и начала чистить и выравнивать плитки. Мне потребовалось больше года чтобы сделать достаточно плиток и закончить свой пол.

— Как ты придумала узор?

— Мне дал его ветер. Когда я делала пол, Нагваль уже научил меня не сопротивляться ветру. Он показал мне, как отдаваться своему ветру и позволять ему руководить мной. На это он потратил много времени и сил, годы и годы. Вначале я была очень упрямой и неразумной старухой. Он говорил мне это сам, и он был прав. Но я училась очень быстро. Наверное потому, что я старая, и мне больше нечего терять. В самом начале у меня были громадные трудности из-за моего постоянного страха. Одно присутствие Нагваля заставляло меня заикаться и робеть. Так же чувствовали себя с ним и остальные. Это была его судьба — наводить ужас.

Она перестала говорить и пристально взглянула на меня.

— Нагваль — не человек, — сказала она.

— Почему ты так говоришь?

— Нагваль — дьявол, я не знаю, с каких пор.

От ее слов меня бросило в дрожь. Я ощутил, как заколотилось сердце. Она, безусловно, не могла бы найти лучшего слушателя. Я был бесконечно заинтригован и попросил объяснений.

— Его касание изменяло людей, — проговорила она. — Ты знаешь это сам. Он изменил твое тело. Причем ты, как видно, даже не догадываешься об этом. Но он вошел в твое прежнее тело, он что-то вложил в него. То же самое он проделал со мной. Он оставил что-то во мне, и это нечто взяло вверх. Такое может только дьявол. Теперь я — северный ветер и не боюсь никого и ничего. А до того, как он изменил меня, я была слабой, беззащитной, безобразной старухой, дрожавшей от одного его имени, Паблито, конечно, не мог помочь мне, так как он сам боялся Нагваля до смерти.

Однажды Нагваль и Хенаро пришли в дом, когда я была одна. Я слышала их за дверью, словно крадущихся ягуаров. Я перекрестилась. Для меня они были демонами, однако я вышла, чтобы посмотреть, что я могу сделать для них. Они были голодны, и я охотно приготовила им еду. У них были миски, сделанные из тыквы, и я налила им обоим супа. Нагваль, по-видимому, не был признателен за еду; он не хотел есть пищу, приготовленную такой слабой, неуклюжей женщиной, и он взмахом руки сбросил миску со стола. Но миска, вместо того, чтобы опрокинуться и выплеснуться на пол, от силы удара Нагваля соскользнула и упала на мою ногу, да так и стояла там, пока я не нагнулась и не подняла ее. Ни капли супа не пролилось. Я поставила ее на стол перед ним и сказала, что хотя я и слабая женщина и всегда боюсь его, моя пища приготовлена с добрыми чувствами. С этого момента Нагваль изменился по отношению ко мне. То, что миска упала на мою ногу и не разлилась, было знаком, что сила указывает на меня. Я не знала этого тогда и думала, что он изменился по отношению ко мне потому, что ему стало стыдно за свой отказ от моей пищи. Я не придала значения этой перемене. Я все еще боялась его и не могла даже смотреть ему в глаза. Но он стал все больше обращать на меня внимания. Он даже принес мне подарки: шаль, платье, гребенку и другие вещи. Это привело меня в ужас. Я стыдилась, ибо думала, что он мужчина, который ищет женщину. У Нагваля были молодые девушки; чего он хотел от такой старухи, как я? Сначала я не хотела и смотреть на его подарки, но Паблито уговорил меня, и я начала носить их. После этого я стала еще больше бояться его и не хотела оставаться с ним наедине. Я знала, что он не мужчина, а дьявол. Я знала, что он сделал со своей женщиной.

Тут я не мог не перебить ее. Я сказал, что впервые слышу о женщине в жизни дона Хуана.

— Да ты знаешь, кого я имею в виду.

— Поверь мне, донья Соледад, не знаю.

— Не говори так. Ты хорошо знаешь, что я говорю о Ла Горде.

Единственная «Ла Горда», которую я знал, была сестра Паблито, чрезвычайно тучная девушка по прозвищу Горда, Толстуха. Я догадывался, что на самом деле она не была дочерью доньи Соледад, хотя мне этого никто не говорил. А выспрашивать об этом мне как-то не хотелось. Внезапно я вспомнил, что эта девушка исчезла из дома, и никто не мог или не смел сказать мне, что с ней.

— Однажды я была одна возле дома, — продолжала донья Соледад. — Я расчесывала волосы на солнце гребнем, подаренным Нагвалем, и не догадывалась, что он пришел и стоит за спиной. Вдруг я почувствовала, как его руки обхватили мою шею. Я услыхала, как он мягко сказал, чтобы я не двигалась, иначе я могу сломать шею. Он повернул мне голову налево, не до упора, а немного. Я была очень испугана и завизжала, пытаясь освободиться от его хватки, но он твердо держал мою голову долгое-долгое время.

Когда он выпустил мой подбородок, я потеряла сознание. Я не помню, что было потом. Когда я пришла в себя, я лежала на земле прямо там, где сидела. Нагваль уже ушел. Мне было так стыдно, что я никого не хотела видеть, особенно Ла Горду. Долгое время я даже думала, что Нагваль никогда не поворачивал мне шею и что мне все это просто привиделось.

Она остановилась. Я ожидал объяснения тому, что случилось. Но она казалась задумчивой и отсутствующей.

— Что же случилось на самом деле, донья Соледад? — спросил я, не сумев сдержаться. — Он действительно что-то сделал с тобой?

— Да! Он повернул мою шею, чтобы изменить направление моих глаз, — сказала она громко и засмеялась, заметив мое удивление.

— Я имею в виду, не сделал ли он…?

— Да. Он изменил мое направление, — продолжала она, не обращая внимания на мои расспросы. — Он сделал это и с тобой и со всеми остальными.

— Действительно, он сделал это и со мной. Но зачем, как ты думаешь, он сделал это?

— Он обязан был. Это самая важная вещь, которую нужно сделать.

Она имела в виду своеобразное действие, которое дон Хуан считал абсолютно необходимым. Я никогда ни с кем не говорил об этом. Фактически я почти забыл о нем. В начале моего ученичества он однажды развел два небольших костра в горах Северной Мексики. Они находились футах в двадцати друг от друга. Он велел мне стать тоже в двадцати футах от них, удерживая тело и особенно голову в максимально расслабленном положении лицом к костру справа. Зайдя сзади, он повернул мою шею налево и направил мои глаза (но не плечи) в сторону второго огня. Он удерживал в этом положении мою голову несколько часов, пока не погас огонь. «Новое направление» было юго-востоком; точнее, он расположил второй костер в юго-восточном направлении. Я воспринял все это как еще одно из загадочных чудачеств дона Хуана, один из его ничего не значащих ритуалов.

— Нагваль сказал мне, что у всех нас в течение всей жизни развивается одно единственное направление, в котором мы постоянно смотрим, — продолжала она. — Оно становится направлением и для глаз духа. С течением времени это направление от чрезмерного использования становится слабым и неприятным, и поскольку мы слишком привязаны к нему, то мы и сами становимся слабыми и непривлекательными. В день, когда Нагваль повернул мне шею и держал ее, пока я не упала в обморок от страха, он дал мне новое направление.

— Какое именно?

— Зачем ты спрашиваешь? — сказала она с излишней силой. — Ты думаешь, что Нагваль дал мне неправильное?

— Я могу сказать, какое направление он дал мне.

— Не надо, — отрезала она. — Он говорил мне об этом сам.

Она казалась возбужденной. Поменяв позу, она легла на живот. У меня затекла спина, я долго писал согнувшись. Я спросил ее, могу ли я сесть на пол и использовать кровать как стол. Она встала и вручила мне сложенное покрывало в качестве подстилки.

— Что еще делал с тобой Нагваль? — спросил я.

— После изменения моего направления Нагваль начал по-настоящему беседовать со мной о силе, — сказала она, ложась снова. — Сначала он говорил об этих вещах от случая к случаю, так как не знал точно, что со мной делать. Однажды он взял меня на короткую прогулку в горы. Потом, в другой раз, мы с ним поехали на автобусе в его родные края в пустыню. Понемногу я привыкла к этим путешествиям.

— Он когда-нибудь давал тебе растения силы?

— Однажды, когда мы были в пустыне, он дал мне Мескалито. Но так как я была пустой женщиной, Мескалито не принял меня. Встреча с ним была просто ужасной. Именно тогда Нагваль понял, что вместо этого меня надо познакомить с ветром. Все это было, конечно, лишь после того, как он получил знак. Он снова и снова повторял, что хотя он и был магом, умеющим видеть, но если нет знака, то он не может сказать, какой путь избрать. Он ждал указания обо мне уже несколько дней, но сила не хотела давать его. Не имея выхода, он привел меня к своему гуахе, и я встретилась с Мескалито.

Я перебил ее. Ее употребление слова «гуахе» (тыква-горлянка) привело меня в замешательство. В контексте ее рассказа оно было лишено смысла. Я подумал, что она говорит метафорически, или что слово «горлянка» было эвфемизмом.

— Что такое «гуахе», донья Соледад?

В ее глазах мелькнуло удивление. После паузы она ответила.

— Мескалито — гуахе Нагваля.

Ее ответ смутил меня. Судя по интонации, для нее такое объяснение было очевидным. Когда я попросил дальнейших объяснений, она уверяла, что я все знаю сам. Это был излюбленный прием дона Хуана для пресечения всех расспросов. Я сказал ей, что дон Хуан говорил мне, что Мескалито — это божество или сила, содержащаяся в батонах пейота. Сказать, что Мескалито был тыквой-горлянкой, было явной бессмыслицей.

— Нагваль с помощью своей горлянки может познакомить тебя с чем угодно, — сказала она после паузы. — Тыква — ключ к его силе. Пейот может дать любой, но только маг с помощью своей горлянки может познакомить тебя с Мескалито.

Она замолчала и пристально посмотрела на меня. Взгляд был свирепым.

— Почему ты заставляешь меня повторять то, что ты и так давно знаешь? — спросила она.

Ее перемена застала меня врасплох — только что она была такой мягкой и милой.

— Не обращай внимания на перемены моего настроения, — сказала она, улыбаясь. — Я — северный ветер. Я очень нетерпима. Всю свою жизнь я не смела и слова сказать. Теперь я не боюсь никого. Я говорю то, что чувствую. Чтобы общаться со мной, ты должен быть сильным.

Она подползла на животе поближе ко мне.

— Итак, Нагваль познакомил меня с Мескалито, который вышел из его горлянки, — продолжала она. — Однако он не мог предположить, чем это кончится. Он думал, что моя встреча с Мескалито будет похожа на твою или Элихио. В обоих случаях он был в затруднении и предоставил горлянке решать, что делать дальше. И в обоих случаях горлянка помогала ему. Со мною все было иначе. Мескалито велел ему, чтобы я убиралась, пока цела. Мы с Нагвалем спешно удрали оттуда. Вместо того, чтобы вернуться домой, мы поехали на север. Мы сели в автобус, идущий в Мехикали, но вышли посреди пустыни. Было уже очень поздно. Солнце садилось за горы. Нагваль хотел перейти дорогу и идти пешком на юг. Мы ожидали, пока проедут какие-то быстро мчавшиеся машины, но вдруг он хлопнул меня по плечу и указал на дорогу перед нами. Порыв ветра вздымал спиралью пыль в стороне от дороги. Мы наблюдали, как она движется к нам. Нагваль перебежал дорогу, и ветер схватил меня. Он мягко закружил меня, а потом исчез. Это и был знак, которого ожидал Нагваль.

С тех пор мы ходили в горы или пустыню искать ветер. Сначала ветер не любил меня, потому что это было мое старое «я». Поэтому Нагваль постарался изменить меня. Сначала он велел мне сделать эту комнату и этот пол. Затем он велел мне носить новые платья и спать на матраце вместо соломенной циновки. Он велел мне носить обувь и набить одеждой полные комоды. Он заставлял меня ходить сотни миль и научил быть спокойной. Я училась очень быстро. Еще были всякие странные вещи, не имеющие никакого смысла.

И однажды, когда мы были в горах, в его родных местах, я в первый раз услышала ветер. Он вошел прямо в мою матку. Я лежала на верхушке плоской скалы, и ветер кружил вокруг меня. Я уже видела его в этот день, когда он кружился в кустах, но на этот раз он охватил меня и остановился. Нагваль велел мне снять всю свою одежду. Я была совершенно голая, но мне не было холодно, меня согревал ветер.

— Ты боялась, донья Соледад?

— Боялась? Да я оцепенела от ужаса. Ветер был живой; он ласкал меня с головы до пяток. А затем он вошел внутрь моего тела. Я была как воздушный шар, и ветер выходил из моих ушей, рта и других мест, о которых я упоминать не хочу. Я думала, что сейчас умру, и я бы удрала, если бы Нагваль не прижимал меня к скале. Он говорил мне на ухо, чтобы я не боялась, и успокаивал меня. Я лежала спокойно и позволяла ветру делать со мной все, что ему угодно. Именно тогда он сказал мне, что делать.

— Что делать с чем?

— С моей жизнью, с моими вещами, моей комнатой, моими ощущениями. Сначала это было не ясно. Мне казалось, что это мои мысли. Нагваль сказал мне, что все мы так думаем. Но стоит по-настоящему успокоиться, — и мы понимаем, что есть еще нечто, говорящее нам разные вещи.

— Ты слышала голос?

— Нет. Ветер движется внутри тела женщины. Нагваль говорил, что это потому, что у женщины есть матка. Когда ветер находится внутри матки, он просто пронзает тебя и говорит, что делать. Чем более спокойна и расслаблена женщина, тем лучше результаты. И внезапно ты оказываешься способной делать такие вещи, о которых раньше не могла и мечтать.

С того дня ветер приходил ко мне постоянно. Он говорил в моей матке и рассказывал мне все, что я хотела знать. Нагваль видел с самого начала, что я была северным ветром. Другие ветры никогда не разговаривали со мной, как этот, хотя я научилась различать их.

— А сколько их всего?

— Есть четыре ветра, как и четыре направления. Это, конечно, относится к магам и к тому, что они делают. Четыре — это число силы для нас. Первый — бриз, утренний ветер. Он приносит надежду и подъем; он является вестником дня. Он приходит и уходит, и проникает во все. Иногда он мягкий и незаметный, иногда — назойливый и докучный.

Другой ветер — суровый ветер, холодный или горячий, или и то и другое вместе. Это полуденный ветер. Губительный, полный энергии, он полон и безрассудства. Он вламывается в двери и рушит стены. Маг должен быть очень сильным, чтобы совладать с таким ужасным ветром.

3атем есть холодный послеполуденный ветер. Унылый и утомительный, он никогда не оставит тебя в покое.

Он будет приводить тебя в уныние и заставит плакать. Однако Нагваль сказал, что в нем есть такая глубина, которая заслуживает особого внимания в его поисках.

И, наконец, есть горячий ветер. Он согревает, защищает и окутывает все. Это ночной ветер магов. Его сила приходит вместе с темнотой.

Таковы четыре ветра. Они связаны с четырьмя направлениями. Бриз — это восток. Холодный ветер — запад. Горячий — юг. Суровый — север.

Четыре ветра — это еще и личности. Бриз — игривый, вкрадчивый и переменчивый. Холодный ветер — угрюмый, тоскливый и всегда печальный. Горячий ветер — счастливый, безудержный и хвастливый. Суровый ветер — энергичный, властный и нетерпеливый.

Нагваль сказал мне, что четыре ветра являются женщинами. Именно поэтому воины-женщины ищут их. Ветры и женщины родственны друг другу. По этой причине, кстати, женщины лучше мужчин. Я сказала бы, что женщины потому и учатся быстрее, если только верны своему собственному ветру.

— Как женщине узнать, какой из ветров — ее?

— Если она успокоилась и не разговаривает сама с собой, ее ветер просто схватит ее вот так.

Она сделала рукой хватающий жест.

— Должна ли она лежать обнаженной?

— Это помогает. Особенно если она стыдливая. Я была толстой старухой. Я никогда не снимала своей одежды. Я спала в ней и всегда купалась в нижнем белье. Для меня показать свое тело ветру было подобно смерти. Нагваль знал это и сделал на это свою главную ставку. Он знал о дружбе женщин с ветром, но я сбила его с толку, и он привел меня к Мескалито.

После того, как Нагваль в тот первый ужасный день повернул мою голову, он почувствовал, что несет за меня ответственность. Он говорил, что не имел понятия, как со мной быть. Одно было несомненно — ему не нужна была толстая старуха, шныряющая вокруг его мира. Нагваль сказал, что он находился со мной в таком же неопределенном положении, как и с тобой. Он был в растерянности. Нам обоим нечего было делать в мире Нагваля. Ты не индеец, а я — старая корова. Если говорить прямо, оба мы никуда не годились. Но посмотри на нас теперь. Кое-что с нами явно произошло.

Женщины, конечно, гораздо податливее мужчин. Женщина изменяется очень легко под воздействием силы мага. Особенно такого мага, как Нагваль. Ученик-мужчина, согласно Нагвалю, крайне упрям. Ты, например, не изменился так сильно, как Ла Горда, а она вступила на свой путь ученичества гораздо позже тебя. Женщина мягче и послушнее, сверх того, женщина подобна горлянке — она восприимчива. Но так или иначе, мужчина имеет больше силы. Хотя Нагваль никогда не соглашался с этим. Он полагал, что женщины несравненно выше. Он также утверждал, что я ставлю себя ниже мужчин, потому что я — пустая женщина. Он, должно быть, был прав. Я так долго была пустой, что забыла, что значит быть полной. Нагваль сказал, что если я когда-нибудь стану полной, мои ощущения на этот счет изменятся. Однако, если бы он был прав, Ла Горда добилась бы таких же успехов, как Элихио, а ты знаешь, что это не так.

Мне трудно было следить за ходом ее повествования, так как она молчаливо подразумевала, что я знаю, о чем она говорит.

— Чем Ла Горда отличалась от Элихио?

Она на миг взглянула на меня, как бы взвешивая что-то. Затем она села, подтянув колени к груди.

— Нагваль рассказывал мне все, — сказала она оживленно. — У Нагваля не было от меня секретов. Элихио был самым лучшим; поэтому его теперь нет в мире. Он не вернулся. На самом деле он был таким хорошим, что у него не было необходимости прыгать с обрыва, когда время его ученичества подошло к концу. Он был подобен Хенаро. Однажды, когда он работал в поле, что-то пришло к нему и забрало его отсюда. Он знал, как позволить унести себя.

У меня возникло желание спросить ее, действительно ли я прыгал с обрыва. Прежде чем задать этот вопрос, я некоторое время колебался. В конце концов, я приехал сюда, чтобы увидеть Паблито и Нестора именно для этого. Любая информация на эту тему от любого вовлеченного в мир дона Хуана человека была бы весьма полезна для меня.

Как я и ожидал, она засмеялась, услышав мой вопрос.

— Ты хочешь сказать, что не знаешь того, что сам сделал?

— Это слишком необыкновенно, чтобы быть реальным.

— Таков мир Нагваля. Ни одна вещь в нем не является реальной. Он сам советовал мне не верить ничему. Тем не менее, ученики-мужчины должны прыгнуть. Если только они не такие великолепные, как Элихио.

Нагваль взял нас, меня и Ла Горду, на эту гору и велел нам смотреть вниз, на ее подножие. Там он показал нам, как выглядит Нагваль в полете, но уследить за ним могла только Ла Горда. Она тоже хотела прыгнуть в пропасть, но Нагваль сказал ей, что это бесполезно. Он сказал, что женщины должны делать более болезненные и трудные вещи, чем эта. Еще он сказал, что прыжок был предназначен только для вас четверых. Так оно и произошло: вы четверо прыгнули.

По ее рассказу получалось, что дон Хуан и дон Хенаро последовали за нами, тогда как я полагал, что прыгнули только мы с Паблито. Вообще-то я не удивился, но было приятно и трогательно.

— Ну что ты несешь! — воскликнула она, когда я высказал свою догадку. — Ты что, не знаешь, что я имею в виду тебя и трех учеников Хенаро? Ты, Нестор и Паблито прыгнули вместе в тот день.

— А кто же третий ученик Хенаро? Я знаю только Паблито и Нестора.

— Ты хочешь сказать что не знаешь, что Бениньо был учеником Хенаро?

— Для меня это новость.

— Он был самым старым учеником Хенаро. Он прыгнул до того, как это сделал ты, и он прыгнул сам.

Бениньо был одним из пяти индейских юношей, которых я однажды встретил, когда бродил с доном Хуаном по Сонорской пустыне. Они искали предметы силы. Дон Хуан сказал мне, что все они были учениками мага. Несколько раз после этого я вновь виделся с Бениньо, и очень с ним подружился. Он был из южной Мексики. Мне он очень нравился. Непонятно зачем, но он с видимым наслаждением окутывал свою жизнь непроницаемой тайной. Я никогда не мог выяснить, кем он был и что делал. При каждой нашей встрече он неизменно сбивал меня с толку обезоруживающей прямотой, с которой отклонял все расспросы. Однажды дон Хуан по собственному почину дал мне некоторую информацию о Бениньо, сказав, что тому очень повезло с учителем и бенефактором. Я принял слова дона Хуана как ничего не значащее случайное замечание. Донья Соледад прояснила для меня загадку десятилетней давности.

— Как ты думаешь, почему дон Хуан ничего не рассказывал мне о Бениньо?

— Откуда мне знать? Наверное, причина была. Нагваль никогда ничего не делал просто так.

Чтобы продолжать писать, мне пришлось прислониться ноющей от усталости спиной к ее кровати.

— И что же случилось с Бениньо?

— С ним все в порядке. По-видимому, его положение лучше, чем у кого бы то ни было. Ты увидишь его. Они с Паблито и Нестором неразлучны. На них печать Хенаро. То же и с девочками: они неразлучны, так как на них печать Нагваля.

Я перебил ее снова и спросил, о каких девочках идет речь.

— О моих девочках, — сказала она.

— О твоих дочерях? Я имею в виду — о сестрах Паблито?

— Они не сестры Паблито, они — ученицы Нагваля.

Я был поражен. С тех пор, как я встретил Паблито, я был склонен считать, что четыре девушки в его доме — его сестры. Дон Хуан сам говорил мне это. На меня почему-то вновь нахлынуло отчаяние, которым так богат был сегодняшний день.

Донье Соледад не следовало верить: она явно готовила какую-то очередную ловушку. Я был убежден, что дон Хуан ни при каких обстоятельствах не стал бы так грубо обманывать меня.

Донья Соледад изучала меня с явным любопытством.

— Ветер только что сказал мне, что ты мне не веришь, — сказала она и засмеялась.

— Ветер прав, — отозвался я сухо.

— Девочки, которых ты видел несколько лет, принадлежат Нагвалю. Они были его ученицами. Теперь, когда Нагваль ушел, они являются самим Нагвалем. Но они также и мои девочки. Мои!

— Ты имеешь в виду, что на самом деле ты не мать Паблито, и что именно они — твои дочери?

— Я имею в виду, что они мои. Нагваль оставил их на мое попечение. Ты всегда ошибаешься, так как ты полагаешься на слова, чтобы непременно объяснить все. Так как я мать Паблито, и ты слышал, что они — мои девочки, ты сделал вывод, что они должны быть братом и сестрами.

Девочки — мои настоящие дети. Паблито, хоть и приходится мне сыном, вышедшим из моей утробы, — мой смертельный враг.

Моей реакцией была смесь отвращения и гнева. Я подумал, что она не только ненормальная, она опасна. Каким-то образом что-то во мне знало это с самого момента моего приезда сюда.

Она долго наблюдала за мной. Чтобы не встречаться с ней глазами, я снова сел на покрывало.

— Нагваль предостерегал меня о твоих причудах, — сказала она внезапно, — но я не могла понять, что он имел в виду. Теперь я знаю. Он говорил мне, чтобы я не сердила тебя и была осторожна, так как ты вспыльчив, и непредсказуем. Извини, что не была так внимательна, какой должна была быть. Еще он говорил, что когда ты пишешь, ты можешь оказаться в самом пекле и не заметить этого. И лучше тебя тогда не трогать. Я и не беспокоила тебя. Затем он сказал мне, что ты недоверчив, так как слова путают тебя. И я не запутывала тебя. Я заговорилась до умопомрачения, пытаясь тебя не запутать.

В ее тоне было молчаливое обвинение. Я был сбит с толку и раздосадован.

— В то, что ты говоришь, очень трудно поверить, — сказал я. — Либо ты, либо дон Хуан, но кто-то из вас двоих ужасно обманул меня.

— Никто из нас не лгал. Ты понимаешь только то, что хочешь понять. Нагваль сказал, что это обусловлено твоей пустотой. Девочки — дети Нагваля, так же как ты и Элихио. Он сделал шестерых детей, четырех женщин и двух мужчин. Хенаро сделал трех мужчин. Всего получается девять. Один из вас, Элихио, уже все закончил, так что вас осталось восемь, пытающихся выполнить то же.

— Куда ушел Элихио?

— Он ушел, чтобы присоединиться к Нагвалю и Хенаро.

— А куда ушли Нагваль и Хенаро?

— Ты знаешь, куда они ушли. Ты дурачишь меня, что ли?

— В том-то и дело, донья Соледад. Зачем мне притворяться?

— Тогда слушай. Я не могу ни в чем отказать тебе. Нагваль и Хенаро вернулись в то место, откуда пришли — в другой мир. Когда пришло их время, они просто шагнули в окружающую тьму там, вовне, а так как они не собирались возвращаться, тьма ночи поглотила их.

Я понял, что расспрашивать дальше бесполезно. Мне хотелось сменить тему, но она меня опередила.

— Ты ухватил проблеск другого мира, когда прыгнул, — продолжала она. — Но, наверное, прыжок привел тебя в замешательство. Очень плохо. С этим ничего не поделаешь. Это твоя судьба, ты мужчина.

Женщины в этом отношении лучше мужчин. Им прыгать в пропасть нет нужды. У женщин свои собственные пути. У них своя пропасть. У них менструации. Нагваль говорил, что это — дверь для них. Во время своего женского цикла они становятся чем-то еще. Я знаю, что в это время он и учил моих девочек. Мне уже слишком поздно. Я слишком стара, поэтому я на самом деле не знаю, как выглядит эта дверь. Нагваль настаивал, чтобы девочки уделяли внимание всему, что происходит с ними во время этого периода. Он обычно брал их в эти дни в горы и оставался с ними до тех пор, пока для них не открывалась трещина между мирами.

Нагваль был лишен каких-либо страхов и колебаний, он подвергал их безжалостному давлению, чтобы они сами могли обнаружить, что у женщин есть трещина, которую все они отлично маскируют. Во время этого периода, как бы ни хороша была маскировка, она спадает, и женщина оказывается разоблаченной. Нагваль давил на них до полусмерти, чтобы открыть эту трещину. Они сделали это. Он заставил их сделать это, но на это понадобилось несколько лет.

— Как они стали ученицами?

— Лидия была первой. Он нашел ее однажды утром, когда наткнулся как-то на разрушенную хижину в горах. Нагваль говорил мне, что хижина была пуста, но с самого утра были знаки, звавшие его в этом дом. Бриз сильно беспокоил его. Он не мог даже открыть глаза, когда пытался уйти оттуда. Поэтому когда он увидел хижину, он понял, что там кто-то есть. Он заглянул под кучу соломы и хвороста и нашел Лидию. Она была очень больна. Она едва могла говорить, но тем не менее заявила ему, что не нуждается в помощи. Она собиралась спать дальше, и если бы она больше не проснулась, никто бы ее не хватился. Нагвалю понравился ее дух, и он заговорил с нею на ее языке. Он сказал, что собирается вылечить ее и заботиться о ней до тех пор, пока она не станет сильной снова. Она была индеанкой, которая знала лишь одни огорчения и лишения. Она сказала Нагвалю, что родители давали ей всякие лекарства, но ничего не помогло.

Слушая ее, Нагваль все больше убеждался, что знак указал ему на нее самым своеобразным способом. Знак скорее походил на приказание.

Нагваль поднял ее и положил себе на плечи, как ребенка, а потом отнес ее к Хенаро. Хенаро приготовил для нее лекарства. Она больше не могла открыть глаза. Ее веки слиплись. Они распухли и гноились.

Нагваль ухаживал за ней, пока она не почувствовала себя лучше. Он нанял меня смотреть за ней и готовить ей еду. Я поставила ее на ноги. Она — мой первый ребенок. Когда она поправилась, а на это ушел почти целый год, Нагваль собирался вернуть ее к родителям, но девушка отказалась уйти и осталась с ним.

Вскоре после того, как он нашел Лидию, когда она была еще совсем слабой, Нагваль нашел тебя. Тебя привел человек, которого он никогда в жизни не видел. Нагваль видел, что смерть витает над головой этого человека, и ему показалось странным, что он указывает на тебя именно в такой момент. Ты насмешил Нагваля, и он немедленно устроил тебе проверку. Он не взял тебя, но сказал, чтобы ты пришел сам и нашел его. Вообще он никого не испытывал и не проверял. Он говорил, что таков был твой путь.

Три года у него было два ученика — Лидия и ты. Но как-то раз, когда он был в гостях у своего друга Висенте, целителя с Севера, к тому привели помешанную девочку, которая только и делала, что кричала и плакала без конца.

Люди, приведшие ее, приняли Нагваля за Висенте и передали девочку в его руки. Нагваль говорил мне, что эта девочка подбежала и ухватилась за него, словно знала его давным-давно. Нагваль предложил ее родителям оставить ее у него. Они беспокоились о плате, но Нагваль заверил их, что будет лечить ее даром. Я полагаю, что девочка так осточертела им, что они не знали, как от нее избавиться. Нагваль привел ее ко мне. Это был сущий ад! Она и вправду была помешанной. Это была Хосефина. Нагвалю понадобилось несколько лет, чтобы вылечить ее. Но и по сей день она совершенно сумасшедшая. Она, конечно, помешалась на Нагвале, и на этой почве у нее с Лидией началась смертельная вражда. Они ненавидели друг друга. Но я любила их обеих. Увидев, что они не ладят, Нагваль стал с ними очень жестким. Ты знаешь, Нагваль может приструнить кого угодно. Поэтому он напугал их обеих до полусмерти. Однажды Лидия не выдержала и сбежала. Она решила найти себе молодого мужа. По дороге она нашла крошечного цыпленка. Он только что вылупился и потерялся. Лидия подобрала его, а так как она была одна посреди пустынной местности и вокруг не было никаких домов, то она решила, что цыпленок ничей. Она засунула его под блузу между грудей, чтобы согреть его. Лидия рассказывала мне, что когда она бежала, маленький цыпленочек начал перемещаться набок. Она попыталась вернуть его на место, но никак не могла его схватить. Цыпленок быстро шнырял под блузкой по всему ее телу. Лапки цыпленка вначале щекотали ее, а затем довели до помешательства. Когда она поняла, что не в состоянии вытащить его, она примчалась обратно ко мне, вопя без памяти и упрашивая меня вытащить это проклятое создание. Я раздела ее, но это было бесполезно. Там не оказалось никакого цыпленка, тем не менее она продолжала чувствовать, как его лапы щекочут ей кожу.

Тут к нам пришел Нагваль. Он сказал, что как только она отпустит свое старое «я», бег цыпленка прекратится. Лидия бесновалась три дня и три ночи. Нагваль велел мне связать ее. Я кормила ее, убирала за ней и давала ей воду. На четвертый день она стала очень мирной и тихой. Я развязала ее, и она стала одеваться, а когда она оделась так, как в тот день, когда сбежала, из блузы вышел маленький цыпленок. Она взяла его на руки, целовала и благодарила его. Потом она отнесла его туда, где нашла. Я провожала ее часть пути.

С тех пор Лидия никого не беспокоила. Она приняла свою судьбу. Ее судьба — Нагваль; без него она уже умерла бы. Какой смысл пытаться изменить или отвергнуть то, что остается только принимать?

Затем пришла очередь Хосефины. Случившееся с Лидией порядочно ее напугало, но вскоре она забыла об этом. Однажды в воскресенье, во второй половине дня, когда она шла домой, сухой лист зацепился за нити ее шали. Эта шаль была связана неплотно. Она попыталась вытащить листик, но побоялась распустить шаль. Поэтому, войдя в дом, она немедленно стала высвобождать его. Но это никак не получалось, листик сильно застрял. В порыве гнева Хосефина стиснула шаль с листом и раскрошила его рукой. Она рассчитывала, что маленькие кусочки легче будет вытряхнуть. Я услышала исступленный вопль, и Хосефина упала на землю. Я подбежала к ней и обнаружила, что она не может разжать руку. Лист исполосовал ей ладонь, как обломками бритвенного лезвия. Мы с Лидией нянчились с ней несколько дней. Она была упрямее всех, и чуть не умерла. В конце концов ей удалось раскрыть свою руку, но только после того, как она решилась оставить старые пути. У нее до сих пор еще время от времени бывают боли в теле, особенно в руке, когда она раскапризничается. Нагваль сказал им обеим, чтобы они не слишком полагались на свою победу, так как каждый из нас всю свою жизнь ведет борьбу против своих старых «я».

Лидия и Хосефина никогда больше не враждовали. Не думаю, что они любят друг друга, но они, безусловно, ладят. Я люблю этих двоих больше всего. Все эти годы они были со мной. Да и они меня тоже любят.

— А откуда взялись две другие?

— Годом позже появилась Елена. Она и есть Ла Горда. Дела ее были совсем плохи. Она весила двести двадцать фунтов и давно уже махнула на себя рукой. Паблито приютил ее в своей мастерской. Чтобы содержать себя, она брала заказы на стирку белья. Однажды утром Нагваль пришел к Паблито и заметил работавшую там толстую девушку, над головой которой кружился рой бабочек. Он рассказал, что мотыльки образовали самый совершенный круг, какой ему когда-либо приходилось видеть. Он видел, что женщина близка к концу своей жизни, но бабочки давали ему несомненный знак. Нагваль не раздумывая взял ее с собой.

Она была хорошей, но ее дурные привычки так глубоко укоренились, что она никак не могла отказаться от них. Оставалось либо помочь ей, либо убить ее. Поэтому однажды Нагваль обратился за помощью к ветру. Ветер дул так, что выгнал ее из дому. В тот день она была одна, и никто не видел, что происходило. Ветер тащил ее через холмы и овраги, пока она не упала в яму, в точности похожую на могилу. Ветер держал ее там несколько дней. Когда Нагваль наконец нашел ее, она уже сумела остановить ветер, но ослабела так, что не могла идти.

— Как девушкам вообще удавалось выбраться из этих историй?

— Ну, скажем, эти наводившие на них ужас истории содержались в тыкве-горлянке, которую Нагваль носил привязанной к поясу.

— А что было в горлянке?

— Союзники, которых Нагваль носит с собой. Он говорил, что союзники вылетают из его горлянки. Не спрашивай больше, я ничего не знаю о союзниках. Я знаю только, что Нагваль распоряжался двумя, и заставлял их помогать ему. В случаях с моими девочками союзник возвращался в тыкву, когда они были готовы измениться. Для них, конечно, это был выбор — либо измениться, либо умереть. Но это случалось со всеми нами, так или иначе.

И Ла Горда изменилась больше, чем кто-либо. Она была пустой, даже более пустой, чем я, но она работала над своим духом, и теперь она — сама сила. Я не люблю ее. Я боюсь ее. Я для нее открыта. Но никто не может ничего сделать с ней, потому что ее нельзя застать врасплох. Она не испытывает ко мне ненависти, но думает, что я злая женщина. Может быть, она и права. Я думаю, что она знает меня достаточно хорошо, а я не столь безупречна, как следовало бы. Но Нагваль советовал мне не обращать внимания на мои чувства к Ла Горде. Она подобна Элихио; мир больше не затрагивает ее.

— Что же такого особенного Нагваль сделал с ней?

— Он учил ее вещам, каким не учил больше никого. Он никогда не баловал ее или что-нибудь в этом роде. Он доверял ей. Она знает все обо всех. Нагваль рассказывал обо всем и мне, но только не о ней. Может, именно поэтому я не люблю ее. Она знает все, что я делаю. Нагваль велел ей быть моим надзирателем. Куда бы я ни пошла, я нахожу ее. Например, я не удивлюсь, если она и сейчас заявится.

— Ты думаешь, она придет?

— Сомневаюсь. Сегодня вечером ветер на моей стороне.

— Как ты считаешь, что она собирается делать? Может, у нее какое-нибудь особое задание?

— Я уже достаточно говорила о ней. Боюсь, что если я продолжу, она заметит меня оттуда, где сейчас находится, а мне бы этого очень не хотелось.

— Тогда расскажи мне о других.

— Спустя несколько лет после того, как появилась Горда, Нагваль нашел Элихио. Он рассказал мне, что привез тебя в свои родные места, а Элихио пришел посмотреть на тебя, так как ты заинтересовал его. Нагваль не обратил на него внимания. Он знал его с детских лет. Но как-то утром Нагваль шел к дому, где ты ожидал его, и столкнулся с Элихио. Они прошли вместе совсем небольшое расстояние, и вдруг кусочек чольи упал на носок левого башмака Элихио. Он попытался стряхнуть его, но колючки чольи вцепились в кожу башмака, словно когти. Нагваль предложил Элихио ткнуть пальцем в небо и встряхнуть ногой; чолья сорвалась и пулей взвилась в воздух. Элихио засмеялся, словно это была хорошая шутка, но Нагваль понял, что у него есть сила, о которой он даже не подозревает. Вот почему он без особых забот стал совершенным, безупречным воином.

То, что я с ним познакомилась, было для меня большой удачей. Нагваль считал, что мы с ним кое в чем схожи: если мы за что-то ухватимся, то уже не отпускаем. Я ни с кем не спешила делиться этой своей удачей, даже с Ла Гордой. Она встречала его, но, как и ты, как следует не распознала. Нагваль с самого начала знал, что Элихио уникален, — и от всех его изолировал. Он знал, что ты и девочки — одна сторона монеты, а Элихио, сам по себе, — другая. Нагвалю и Хенаро действительно очень повезло, что они нашли его.

Я впервые встретилась с ним, когда Нагваль привел его в мой дом. Элихио не ладил с моими девочками. Они ненавидели его и боялись. Но ему было все равно, мир не затрагивал его. Особенно Нагваль не хотел, чтобы именно ты часто встречался с Элихио. Нагваль говорил, что ты маг такого рода, от которого надо держаться подальше. Он говорил, что твое касание не умиротворяет, а наоборот — причиняет вред. Он сказал, что твой дух захватывает в плен. Ты вообще был ему в каком-то смысле противен, но в то же время и нравился. Он говорил, что когда нашел тебя, ты был еще более помешанным, чем Хосефина, да ты и сейчас такой.

Странно и не слишком приятно было слышать от кого-то, что говорил обо мне дон Хуан. Сначала я пытался игнорировать слова доньи Соледад, но потом понял, что это была крайне дурацкая и мелочная попытка защитить свое эго.

— Он возился с тобой потому, что так приказала сила. И он как безупречный воин подчинялся и охотно делал то, что велела делать с тобой сила.

Наступила пауза. Мне ужасно хотелось узнать еще что-нибудь об отношении ко мне дона Хуана. Вместо этого я попросил ее рассказать мне о четвертой девочке.

— Месяц спустя после того, как нашел Элихио, Нагваль нашел Розу. Роза была последней. Теперь Нагваль знал, что число его учеников стало полным.

— Как он нашел ее?

— Он отправился повидать Бениньо к нему домой. Он уже подходил к дому, как вдруг из горного кустарника посреди дороги выбежала Роза, преследуя сорвавшуюся с привязи и убегавшую свинью. Свинья бежала гораздо быстрее Розы. Роза налетела на Нагваля и не смогла поймать свинью. Тогда она повернулась к Нагвалю и стала орать на него. Он сделал жест, словно хватал ее, но она готова была драться с ним. Нагвалю сразу понравился ее дух, но не было знака. Вдруг свинья побежала обратно и остановилась возле него. Это был знак. Роза привязала свинью на веревку, а Нагваль сразу прямо спросил, довольна ли она своей работой. Она сказала, что нет. Она была служанкой, живущей у хозяев. Нагваль спросил ее, не хочет ли она пойти с ним, и она сказала, что если для того, что она предполагает, то нет. Нагваль сказал ей, что приглашает ее работать, и она захотела узнать, сколько он будет платить. Он назвал ей цифру, и она спросила, что это будет за работа. Нагваль сказал ей, что она будет работать вместе с ним на табачных плантациях в Веракрусе. Тогда она призналась, что испытывала его: если бы он пригласил ее работать горничной, то она знала бы, что он лгун, поскольку он выглядит как человек, который никогда в своей жизни не имел дома.

Нагваль был в восторге и сказал, что если она захочет вырваться из ловушки, в которой находится, то должна прийти в дом Бениньо к полудню. Еще он сказал ей, что будет ждать ее только до двенадцати. Если она придет, то должна быть готова к трудной жизни и тяжелой работе. Она спросила, как далеко находятся табачные плантации, и он ответил, что в трех днях езды на автобусе. Если это в самом деле так далеко, ответила Роза, она, безусловно, готова ехать, как только отведет свинью в хлев. Так она и сделала. Она приехала сюда, и все сразу полюбили ее. Она никогда не была ни вредной, ни надоедливой. Нагвалю не нужно было заставлять ее или трюками вовлекать в работу. Меня она совсем не любит, но заботится обо мне больше всех. Я доверяю ей и все-таки совсем не люблю ее, а когда уезжаю, то скучаю по ней больше всех. Можешь представить себе такое?

Я увидел печальный блеск в ее глазах. Мои подозрения окончательно рассеялись. Она механически вытерла глаза.

Здесь наша беседа сама собой угасла, и наступила естественная пауза. К тому времени уже начало темнеть, и я едва различал то, что пишу. К тому же мне нужно было сходить в туалет. Она настояла, чтобы я воспользовался уборной во дворе прежде нее, как сам Нагваль.

После этого она принесла две круглые бадьи размером с детскую ванночку, до половины налила их теплой водой и добавила немного зеленых листьев, сначала тщательно размяв их руками. Авторитетным тоном она велела мне помыться в одной бадье, а сама она возьмет другую. Вода слабо благоухала. Она вызывала ощущение щекотки, от нее исходил слабый ментольный запах.

Мы вернулись в ее комнату. Она положила на комод мои письменные принадлежности, оставленные на ее постели. Через открытые окна было видно, что еще не стемнело. Очевидно, было около семи.

Донья Соледад, улыбаясь мне, легла на спину. Я подумал, что она — воплощение тепла, только глаза ее, несмотря на улыбку, выдавали безжалостность и несгибаемую силу.

Я спросил ее, как долго она была с доном Хуаном как женщина или ученица. Она посмеялась над моей осторожностью в определениях, и ответила, что семь лет. Потом она сказала мне, что мы не виделись пять лет. До этого я был убежден, что видел ее два года назад. Я попытался вспомнить нашу последнюю встречу, но не смог.

Она предложила мне лечь рядом с ней и очень тихо спросила, боюсь ли я. Я сказал, что не боюсь, и это было правдой. В этот момент в ее комнате я столкнулся со своей старой реакцией, проявлявшейся бесчисленное число раз как смесь любопытства с гибельным безразличием.

Почти шепотом она сказала мне, что должна быть безупречной со мной, и сообщила, что эта встреча была решающей для нас обоих. Она сказала, что Нагваль дал ей прямые указания, что и как делать. Когда она все это говорила, я не мог удержаться от смеха, глядя на ее усилия подражать дону Хуану. Я слушал и мог предугадывать, что она скажет дальше.

Внезапно она села, и ее лицо оказалось в нескольких дюймах от моего. Я видел ее белые зубы, блестящие в полутьме комнаты. Вдруг она обвила меня руками и повалила на себя.

Мой ум был предельно ясен, но что-то вело меня все глубже и глубже в какую-то трясину. Я ощущал себя как нечто совершенно чуждое. Внезапно я понял, что все время каким-то образом чувствую ее ощущения. Она была очень странной. Она загипнотизировала меня словами. Она была холодной старой женщиной, и ее планы были планами старухи, несмотря на ее молодую энергию и физическую силу. Меня озарило, что дон Хуан повернул ее голову в совершенно ином направлении, чем мою. Эта мысль была бы нелепа в любом другом контексте, но в тот миг я принял ее как ошеломляющее откровение. Все тело охватило чувство опасности. Я бросился из ее постели, но меня держала необычайная сила, она парализовала любое мое движение.

Она, должно быть, почувствовала мою догадку. Молниеносным движением она сорвала повязку с волос и накинула ее вокруг моей шеи. Я чувствовал, что меня душат, но почему-то все казалось нереальным.

Дон Хуан всегда говорил мне, что нашим ужасным врагом является неверие в то, что случающееся с нами происходит всерьез. И в тот момент, когда донья Соледад накинула мне петлю на шею, я знал, что он имел в виду. Но даже после возникновения этой интеллектуальной рефлексии мое тело все еще не реагировало. Я оставался равнодушным к тому, что, по-видимому, будет моей смертью.

Я чувствовал, с какой силой и ловкостью она затягивала ленту вокруг моей шеи. Я начал задыхаться. Ее глаза блестели исступленным блеском. Тогда я понял, что она хочет прикончить меня.

Дон Хуан часто повторял, что когда мы наконец осознаем происходящее, часто бывает слишком поздно. Именно наш ум оставляет нас в дураках, потому что, первым получив сигнал опасности, начинает с ним забавляться, и вместо того, чтобы немедленно действовать, теряет драгоценное время.

Затем я услышал — или скорее ощутил — звук щелчка в основании шеи, прямо позади трахеи. Я подумал, что она сломала мне шею. В ушах у меня зашумело, потом зазвенело. Все звуки стали невероятно отчетливыми. Я подумал, что умираю. Я ненавидел свою неспособность сделать хоть что-нибудь, чтобы защитить себя. Я и пальцем не мог пошевелить, чтобы ударить ее. Я не мог больше дышать. Мое тело задрожало, и вдруг я обнаружил себя стоящим и свободным от ее смертельной хватки. Я взглянул вниз, на постель. Казалось, я смотрел с потолка. Тут я увидел свое тело, неподвижное и вялое, навалившееся на нее.

Я увидел ужас в ее глазах. Мне хотелось, чтобы она отпустила петлю. Меня охватила ярость из-за своей бестолковости, и я ударил ее кулаком прямо в лоб. Она пронзительно вскрикнула, схватилась за голову, потом потеряла сознание, но до этого передо мной мелькнула призрачная сцена: я увидел, как донья Соледад была выброшена из постели силой моего удара. Я видел, как она бежит к стене и прижимается к ней, точно испуганный ребенок.

Следующей проблемой была затрудненность дыхания. Моя шея ужасно болела. Горло казалось сильно пересохшим, так что я не мог глотать. Мне понадобилось немало времени, чтобы собрать достаточно силы и подняться. Я стал рассматривать донью Соледад. Она лежала на постели без сознания, на лбу у нее вздулась огромная красная шишка. Я сходил за водой и побрызгал ей в лицо, как всегда поступал со мной дон Хуан. Когда она пришла в себя, я заставил ее пройтись, поддерживая подмышки. Она была вся мокрая от пота. Я положил ей на лоб полотенце, смоченное холодной водой. Ее вырвало. Я был почти уверен, что она получила сотрясение мозга. Ее трясло. Я попробовал укрыть ее одеждой и одеялами, но она сбросила с себя все и повернула лицо в сторону ветра. Она попросила оставить ее одну и сказала, что если ветер изменит направление, это будет знак, что она выздоровеет.

— Я думаю, что одному из нас было предназначено умереть сегодня вечером.

— Не говори глупостей. Ты ведь еще не скончалась, — сказал я, и я действительно это имел в виду.

Что-то убеждало меня, что с ней действительно все обойдется. Я вышел из дому, подобрал палку и пошел к своей машине. Пес зарычал. Он все еще был там и лежал на заднем сидении. Я приказал ему убираться, и он покорно выпрыгнул из машины. В его поведении что-то резко изменилось. Я увидел, как его огромный силуэт затрусил в полутьме в свою загородку.

Я был свободен. Я сел в машину, чтобы все обдумать. Нет, я не был свободен, что-то толкало меня обратно в дом. Там оставалось незаконченное дело. Я больше не боялся доньи Соледад, понимая, что она, намеренно или бессознательно, дала мне исключительно важный урок. Ее ужасающе целенаправленная попытка убить меня заставила меня действовать на уровне, недостижимом для меня при обычных обстоятельствах. Я был почти задушен, что-то в ее проклятой комнате парализовало мою волю, и все же я выбрался. Я не мог понять, что произошло. Видимо, прав был дон Хуан, что все мы имеем в своем распоряжении мощные скрытые силы, которые никогда не используются. Фактически я ударил донью Соледад из положения призрака. Я взял из машины фонарик, вернулся в дом, зажег все керосиновые лампы, какие смог найти, и сел писать у стола в гостиной. Работа привела меня в норму.

На рассвете донья Соледад вышла из своей комнаты, с трудом удерживая равновесие и спотыкаясь. Она была совершенно обнаженной. У двери ей стало дурно, и она упала. Я дал ей воды и попытался укрыть ее одеялом, но она опять отказалась от него. Она пробормотала, что должна быть обнаженной, чтобы ветер мог исцелить ее. Она сделала пластырь из размятых листьев, наложила его себе на лоб и обвязала тюрбаном. Потом она закуталась в одеяло, подошла к столу, где я писал, и села напротив меня. Глаза ее были красными. Она выглядела больной.

— Я должна рассказать тебе кое-что, — сказала она слабым голосом. — Нагваль оставил меня ждать тебя; я должна была ждать, даже если бы на это понадобилось двадцать лет. Он дал мне подробные инструкции, как за-

влечь тебя и похитить твою силу. Он знал, что рано или поздно, но ты должен приехать, чтобы увидеть Нестора и Паблито, поэтому он велел мне использовать эту возможность, чтобы околдовать тебя и взять у тебя все, что ты имеешь. Нагваль сказал, что если я буду жить безупречной жизнью, моя сила должна привести тебя сюда, когда в доме никого больше не будет. Моя сила сделала это. Ты пришел, когда остальные удалились. Моя безупречная жизнь помогла мне. Мне оставалось только взять твою силу, а потом убить тебя.

— Но зачем было делать такую ужасную вещь?

— Потому что я нуждаюсь в твоей силе для своего собственного путешествия. Нагваль должен был это устроить. В конце концов, я почти не знаю тебя. Ты ничего не значишь для меня. Так почему же мне не взять у тебя то, в чем я так отчаянно нуждаюсь? Это были собственные слова Нагваля.

— Зачем Нагвалю нужно было причинить мне вред? Ведь ты сама сказала, что он заботился обо мне.

— То, что я сделала с тобой прошлой ночью, не имеет отношения к этому. Не имеет никакого значения, что он чувствовал к тебе или ко мне. Это исключительно наше дело. Не было свидетелей тому, что произошло между нами вчера, так как мы оба — часть самого Нагваля. Но ты получил от него что-то такое, чего нет у меня. Ты владеешь тем, в чем я отчаянно нуждаюсь, — специальной силой, которую он дал тебе. Нагваль говорил что он дал что-то каждому из шести детей. Элихио для меня недоступен. Я не могу взять это у своих девочек. Остаешься ты. Ты — единственная подходящая жертва. Я увеличивала силу, которую дал мне Нагваль, и, увеличившись, она изменила мое тело. Ты тоже увеличил свою силу. Мне нужна была твоя сила, поэтому я должна была убить тебя. Нагваль сказал, что даже если ты не умрешь, то ты все равно должен пасть жертвой моих чар и стать моим пленником на всю жизнь, если я этого захочу. В любом случае твоя сила перешла бы ко мне.

— Но какая польза для тебя от моей смерти?

— Не от смерти, но от твоей силы. Я делала это, потому что нуждаюсь в поддержке. Без нее мое путешествие будет адски трудным. Мне недостает стойкости. Поэтому я не люблю Ла Горду. Она молодая и обладает большой стойкостью. Я старая, и у меня есть задние мысли и сомнения. Если хочешь знать правду, то истинная борьба происходит между мной и Паблито. Он — мой смертельный враг. Нагваль сказал мне, что твоя сила могла сделать мое путешествие более легким и помочь мне получить то, что нужно.

— Как может Паблито быть твоим врагом?

— Когда Нагваль изменял меня, он знал, к чему это ведет. Прежде всего он устроил так, чтобы мои глаза смотрели на север. И хотя ты, я и мои девочки — одно и то же, я противоположна вам. Я иду в другом направлении. Паблито, Нестор и Бениньо — с тобой. Направление их глаз — то же. Все вы будете идти в сторону Юкатана.

Паблито — мой враг, но не из-за направления, а потому, что он мой сын. Вот о чем я должна была рассказать тебе, даже если ты и не понимаешь, о чем я говорю. Я должна войти в другой мир. Туда, где сейчас Нагваль, Хенаро и Элихио. Даже если ради этого я должна уничтожить Паблито.

— Что ты несешь, донья Соледад? Ты сошла с ума!

— Нет, не сошла. Нет ничего важнее для нас, чем войти туда. Видишь ли, для меня это — смысл жизни. Чтобы войти в тот мир, я живу так, как учил меня Нагваль. Без надежды на тот мир я — ничто, ничто. Я была старой жирной коровой. Теперь только эта надежда дает мне путеводную нить, направление, и хотя я и не смогла взять твою силу, я не оставила своей цели.

Она положила голову на руки, сложенные на столе. Сила ее речи ошеломила меня. Я не понял, о чем она, но почти сочувствовал ей, хотя это было наиболее страшным из всего, что я узнал этой ночью. Ее цель была, в стиле и духе терминов дона Хуана, целью воина. Однако я и не подозревал, что для ее достижения нужно уничтожать людей.

Она подняла голову и посмотрела на меня сквозь полуприкрытые веки.

— В начале вечера все складывалось благоприятно. Я была несколько испугана, когда ты приехал. Я ждала этого момента долгие годы. Нагваль сказал мне, что ты любишь женщин. Он сказал, что ты — легкая добыча для них, и я сыграла на этом ради быстрейшей развязки. Я рассчитала, что ты попадешься на этом. Нагваль научил меня, как захватить тебя в тот момент, когда ты будешь наиболее слабым. Я вела тебя к этому моменту с помощью моего тела. Но ты заподозрил неладное. Я была слишком нерасторопной. Я привела тебя в свою комнату, где линии моего пола должны были захватить тебя и сделать тебя беспомощным. Но ты одурачил мой пол, так как он тебе понравился, и ты стал рассматривать его линии. Стоило тебе опустить глаза на его линии — и он терял всякую силу. Твое тело знало, что делать. Затем ты окончательно напугал мой пол, завопив так, как ты это сделал. Внезапные шумы вроде этого губительны, особенно голос мага. Сила моего пола умерла, как пламя. Я знала это, а ты — нет.

Потом ты был близок к тому, чтобы сбежать, и я должна была задержать тебя. Нагваль рассказал мне, как использовать свою руку, чтобы ухватить тебя. Я пыталась сделать это, но у меня не хватило силы. Мой пол был напуган. Твои глаза заставили оцепенеть его линии. Никто другой никогда не бросал на них ни единого взгляда.

Поэтому я потерпела неудачу, пытаясь обхватить твою шею. Ты выскользнул из моей хватки прежде, чем я успела прижать тебя. Тогда я поняла, что ты ускользаешь, и предприняла еще одну атаку. Я использовала ключ, который, по словам Нагваля, больше всего действует на тебя — страх. Я напугала тебя своими воплями, и это дало мне достаточно силы, чтобы подчинить тебя. Я думала, что ты у меня в руках, но мой дурацкий пес одурел и сбросил меня с тебя, когда ты почти уже был в моей власти. Теперь я понимаю, он совсем не был таким уж идиотом, вероятно, он заметил твоего дубля и бросился на него, но вместо этого свалил меня.

— Ты говорила, что это не твой пес.

— Я специально обманула тебя. Он был моей козырной картой. Нагваль научил меня, что всегда надо иметь козырь — некий неожиданный трюк. Почему-то я знала, что мой пес может понадобиться мне. Когда я позвала тебя посмотреть на моего друга, я хотела, чтобы он принюхался к тебе. Как раз койот — друг моих девочек. Когда ты побежал в дом, мне пришлось обойтись с псом довольно круто. Я запихала его внутрь твоей машины, заставив его визжать от боли. Он очень крупный и едва мог протиснуться у тебя над сидением. Я ему велела разорвать тебя в клочья. Я знала, что искусанный псом ты станешь беспомощным, и я легко смогу справиться с тобой.

Ты снова ускользнул, но ты не мог покинуть дом. Я знала, что надо набраться терпения и дождаться темноты. А уж когда ветер изменил направление, я была уверена в успехе.

Нагваль говорил мне, что я непременно понравлюсь тебе как женщина. Нужно было только дождаться подходящего момента. Нагваль сказал, что ты убил бы себя, если бы понял, что я захватила твою силу. Но если бы мне не удалось захватить ее, или если бы ты не убил себя, или мне не захотелось бы оставить тебя в живых как своего пленника, я должна была использовать свою головную повязку, чтобы задушить тебя насмерть. Он даже показал мне место, куда бросить твой труп: бездонную яму, расщелину в горах, где часто пропадают козы. Но Нагваль никогда не упоминал о твоей устрашающей стороне. Я уже говорила, что один из нас должен был умереть этой ночью. Я никак не ждала, что это случится со мной. Нагваль внушил мне уверенность, что я одержу победу. Как жестоко было с его стороны не рассказать мне всю правду о тебе!

— Представь себе, донья Соледад, что я знал еще меньше тебя.

— Это не одно и то же. Нагваль несколько лет готовил меня к тому, что случилось вчера. Я знала каждую деталь. Ты был у меня в ловушке. Нагваль даже показал мне листья, которые я всегда должна была держать под рукой свежими, чтобы ты оцепенел под их воздействием. Я положила их тебе в бадью, будто для аромата. Ты и не заметил, что для своей бадьи я воспользовалась другими листьями. Ты попадался на все, что я приготовила для тебя. И все-таки твоя устрашающая сторона взяла верх.

— О какой устрашающей стороне ты говоришь?

— Я имею в виду того, кто ударил меня и убьет меня сегодня ночью. Твой ужасный дубль, вышедший, чтобы прикончить меня. Я никогда не забуду его. И если выживу, в чем я сомневаюсь, я никогда уже не буду прежней.

— Он был похож на меня?

— Да, конечно, это был ты, но не такой, каким ты выглядишь сейчас. На самом деле я вообще не могу сказать, на что он был похож. От одной мысли о нем мне становится дурно.

Я рассказал ей о своем мимолетном видении, как она вышла из своего тела после моего удара. Я намеревался выудить у нее еще кое-что. Мне показалось, что подлинной скрытой целью происшедшего с нами было намерение вынудить нас прибегнуть к источникам, обычно нам недоступным. Мой удар, несомненно, был смертельным. Я нанес серьезное повреждение ее телу, но сам я никак не был на такое способен. Я и в самом деле ощущал, что ударил ее своим левым кулаком — об этом свидетельствовала огромная красная шишка у нее на лбу. Но при этом суставы мои не опухли, и в них не было ни малейшей боли или хоть слегка неприятного ощущения, хотя удар такой силы должен был повредить мне руку.

Услышав, что я видел ее прижимающейся к стенке, она пришла в полное отчаяние. Я спросил, соответствовало ли хоть что-нибудь в ее ощущениях тому, что я видел. Например, было ли у нее чувство, что она покидает тело или мимолетное восприятие комнаты в неожиданном ракурсе.

— Я знаю теперь, что обречена, — сказала она. — Очень немногие выживают после касания дубля. Если моя душа уже вышла, мне не остаться в живых. Я буду слабеть, пока не умру.

Ее глаза дико блестели. Она потянулась ко мне и, похоже, хотела ударить меня, но упала обратно на стул.

— Ты забрал мою душу, — прошептала она. — Ты, должно быть, держишь ее у себя в кисете, хотя разве ты скажешь мне об этом?

Я поклялся ей, что не имел намерения причинить ей вред, что я-то в любом случае действовал исключительно ради самозащиты и не держу на нее зла.

— Если моей души нет у тебя в кисете, то это еще хуже. Она, должно быть, бесцельно бродит где-то поблизости. Тогда я никогда не получу ее обратно, — горестно проговорила она.

Казалось, силы оставили ее. Ее голос почти угас. Я предложил ей пойти прилечь, но она отказалась уйти из-за стола.

— Нагваль сказал, что если уж я потерплю полную неудачу, я должна передать тебе сообщение, — сказала она. — Он велел мне передать тебе, что он давно заменил твое тело. Ты теперь являешься им самим.

— Что он хотел этим сказать?

— Он маг. Он вошел в твое старое тело и изменил его светимость. Ты больше не сын своего отца. Теперь ты сияешь, как сам Нагваль. Ты — сам Нагваль.

Донья Соледад встала. Она нетвердо держалась на ногах. Она хотела сказать что-то еще, но язык ее не слушался. Она пошла в свою комнату. Я помогал ей до двери: она не хотела, чтобы я заходил туда. Она сбросила покрывало, легла на постель и очень мягким голосом попросила меня выйти на дорогу, чтобы посмотреть, не поменялся ли ветер. Она добавила мимоходом, чтобы я взял с собой ее пса. Что-то в этой просьбе мне не понравилось. Я ответил, что лучше влезу на крышу и посмотрю оттуда. Она повернулась ко мне спиной и сказала, что попросила насчет пса как об услуге, чтобы он на холме приманил ветер. Тут я просто разозлился. Ее комната в полумраке оказывала угнетающее воздействие. Я пошел на кухню, взял две лампы и понес их обратно. Завидев свет, она истерически вскрикнула. Я тоже издал вопль, но по другой причине. Когда свет проник в комнату, я увидел, что пол свернулся коконом вокруг ее постели. Это впечатление было столь мимолетным, что в следующее мгновение я готов был поклясться, что эту призрачную сцену создали тени проволочных защитных стенок ламп. Это иллюзорное впечатление привело меня в ярость. Она заплакала как ребенок и обещала больше не устраивать никаких трюков. Я поставил лампы на комод, и она мгновенно уснула.

К середине утра ветер переменился. Я ощутил сильные порывы ветра, буквально врывающегося в северное окно. Около полудня донья Соледад вышла снова. Она еще немного пошатывалась. Краснота ее глаз исчезла и шишка на лбу значительно уменьшилась. Осталась едва заметная припухлость.

Я почувствовал, что пора уезжать. Я сказал ей, что, хоть я и записал сообщение, переданное ею от дона Хуана, оно ничего не прояснило.

— Ты больше не сын своего отца. Ты — сам Нагваль, — повторила она.

Со мной творилось что-то несообразное. Несколько часов назад я был совершенно беспомощным, и донья Соледад действительно пыталась убить меня; но теперь, в момент, когда она говорила, я забыл весь этот ужас, словно ничего и не было. Кроме того, во мне было еще что-то, готовое без конца возиться с анализом каких-то нелепых столкновений со всеми, кто оказался лично связан со мной или моей работой, тем самым «мной», которого я знал всю жизнь.

Та же часть меня, что прошла схватку со смертью этой ночью, а потом забыла об этом, не была реальной. Она была мною, и все же я ее не знал. В свете такой несообразности заявление дона Хуана казалось не таким уж невероятным, но пока еще я отказывался его понимать.

Донья Соледад казалась отсутствующей. Она мирно улыбалась.

— О, они здесь! — сказала она внезапно. — Какая удача для меня! Мои девочки здесь. Теперь они позаботятся обо мне.

С нею, похоже, опять что-то было не в порядке. Она выглядела такой же сильной, как и прежде, но ее поведение было каким-то странно раздвоенным. Мои страхи выросли опять. Я не знал, оставить ее здесь или взять в больницу, в город за несколько сотен миль отсюда.

Внезапно она вскочила и побежала через переднюю дверь вниз по дороге в направлении шоссе. Я поспешно забрался в машину, чтобы догнать ее. Спускаться приходилось задним ходом, потому что развернуться было негде. Когда я достиг шоссе, я увидел донью Соледад в окружении четырех молодых женщин.

Назад: Предисловие

Дальше: Глава 2. Сестрички