Когда ранним утром я добрался до дома дона Хенаро, дон Хуан был там.

— Послушай, что с тобой произошло? Мы с Хенаро ждали тебя всю ночь, — сказал он.

Я знал, что он шутит. Я чувствовал себя легко и счастливо. До сих пор я упорно отказывался размышлять о вчерашних событиях, однако на этот раз любопытство оказалось сильнее меня, и я спросил его об этом.

— А! Это была простая демонстрация того, что тебе следует знать до того, как ты получишь объяснение магов, — сказал он. — Вчера ты действовал хорошо. Поэтому Хенаро почувствовал, что ты накопил достаточно силы, чтобы взяться за настоящую вещь. Очевидно, ты последовал его рекомендациям. Вчера ты дал крыльям своего восприятия развернуться. Хотя ты и был застывшим, но зато воспринял все приходы и уходы нагваля. Другими словами, ты видел. Кроме того, тебе удалось нечто, в настоящее время даже более важное, чем видение, — ты сумел удерживать непоколебимое внимание на нагвале. Именно это и решит исход последней проблемы — объяснения магов.

Паблито и ты пройдете через него в одно мгновение. Находиться в сопровождении такого прекрасного воина — подарок силы.

Казалось, это все, что он хотел сказать. Через некоторое время я спросил его о доне Хенаро.

— Он поблизости, — сказал дон Хуан. — Он пошел в кусты, чтобы потрясти горы.

В этот момент я услышал отдаленный грохот, как бы приглушенный гром.

Дон Хуан посмотрел на меня и засмеялся. Он усадил меня и спросил, ел ли я. Я уже поел, и поэтому он вручил мне мой блокнот и отвел к любимому месту дона Хенаро — к большому камню с западной стороны дома, с которого открывался вид на глубокий овраг.

— Сейчас пришел момент, когда мне необходимо твое полное внимание. Внимание в том смысле, в каком воины понимают внимание: настоящая пауза, чтобы позволить объяснению магов полностью впитаться в тебя. Мы близки к завершению своей задачи. Все необходимые инструкции ты уже получил, и сейчас тебе нужно остановиться, оглянуться назад и пересмотреть свои шаги. Маги говорят, что это единственный способ утвердить свои достижения. Я определенно предпочел бы тебе рассказать все это на твоем собственном месте силы, но Хенаро является твоим бенефактором, и его место в подобном случае может оказаться для тебя более благоприятным.

Мое «место силы», о котором он говорил, было вершиной холма в пустыне северной Мексики, которую он мне не раз показывал, и которую однажды «отдал» мне во владение.

— Должен ли я слушать, не записывая?

— Это действительно хитрый маневр, — сказал он. С одной стороны — мне необходимо твое полное внимание, а с другой — тебе необходимо быть спокойным и уверенным в себе. У тебя есть единственный способ достичь этого легко — это писать. Поэтому пришло время собрать всю твою личную силу и выполнить непосильную задачу: быть самим собой, не будучи самим собой.

Он хлопнул себя по ляжкам и засмеялся.

— Как ты уже знаешь, я отвечаю за твой тональ, а Хенаро — за твой нагваль, — продолжал он. — Моей обязанностью было помогать тебе во всем, что относится к твоему тоналю. И все мои действия в отношении тебя служили одной-единственной цели — чистке и приведению в порядок твоего острова тональ. Это была моя работа как твоего учителя. Задача Хенаро как твоего бенефактора состояла в том, чтобы дать тебе бесспорные демонстрации нагваля и показать, как в него входить.

— Что ты имеешь в виду под чисткой и приведением в порядок острова тональ?

— Я имею в виду полное изменение, о котором твержу с первого дня нашей встречи, — сказал он. — Я много раз говорил тебе, что необходимо измениться самым решительным образом, если мы хотим добиться успеха на пути к знанию. Я имею в виду не изменение настроения, отношения или взглядов, а полную трансформацию острова тональ. Ты выполнил эту задачу.

— Ты думаешь, я действительно изменился? — спросил я.

Он помедлил, а затем громко рассмеялся.

— Ты такой же идиот, как всегда, — сказал он. — И все же ты — другой. Понимаешь, что я имею в виду?

Он посмеялся над моим записыванием и пожалел, что нет дона Хенаро. Вот кто порадовался бы абсурдности записывания объяснения магов!

— В таких случаях учитель обычно говорит своему ученику, что они прибыли на последний перекресток, — продолжал он. — Но говорить так — значит вводить в заблуждение. На мой взгляд, нет никакого последнего перекрестка и никакого последнего шага к чему-либо. А раз так, то не должно быть и никаких секретов относительно нашей судьбы как светящихся существ. Личная сила решает, кто может, а кто не может извлечь пользу из объяснения. Я убедился на собственном опыте, что очень немногие хотят даже слушать, а тем более — действовать в соответствии с тем, что они услышали. А из горстки тех, кто хочет действовать, лишь единицы имеют достаточно личной силы, чтобы извлечь пользу из своих действий. Так что в итоге вся секретность объяснения магов выкипает в рутину — такую же пустую рутину, как и любая другая.

Во всяком случае, теперь ты знаешь о нагвале и тонале, которые являются вершиной объяснения магов. Сейчас это знание кажется тебе совершенно безопасным и безвредным. Мы сидим здесь и мирно беседуем о них, как о чем-то вполне обычном. Ты деловито записываешь, как делал это не раз за прошедшие годы. Пейзаж вокруг нас — картина спокойствия. Сейчас утро, день обещает быть прекрасным, горы окутывают нас своей защитой, и не нужно быть магом, чтобы понять — это место, говорящее о силе и безупречности Хенаро, является самым подходящим фоном для того, чтобы отворить дверь. Потому что именно это я делаю для тебя сегодня — открываю для тебя дверь. Но прежде, чем мы переступим эту черту, необходимо честное предупреждение. Предполагается, что учитель должен как можно убедительнее предупредить своего ученика, что безопасность и спокойствие этого момента — мираж. Что перед ним находится бездонная пропасть, и что если дверь открыта, то нет никакого способа закрыть ее вновь.

Он на мгновение замолчал.

Я чувствовал себя легко и счастливо. С места предрасположения дона Хенаро передо мной открывался захватывающий вид. Дон Хуан был прав — и день, и пейзаж были более чем прекрасными. Я хотел ощутить озабоченность его предупреждениями и увещеваниями, но каким-то образом спокойствие вокруг меня оттесняло все мои попытки, и я стал надеяться, что он говорит только о метафорических опасностях.

Внезапно дон Хуан заговорил опять.

— Годы тяжелого учения — только подготовка к опустошительной встрече воина с…

Он опять сделал паузу, скосив глаза и усмехнувшись.

— … с тем, что лежит там, за этой чертой, — сказал он.

Я попросил его объяснить, что он имеет в виду.

— Объяснение магов, которое совсем не похоже на объяснение, является смертельным, — сказал он. — Оно кажется безвредным и очаровательным, но как только воин откроется ему, оно наносит удар, который никто не может отразить.

Он громко рассмеялся.

— Поэтому будь готов к худшему, но не торопись и не паникуй, — продолжал он. — У тебя совсем нет времени, и в то же время ты окружен вечностью. Что за парадокс для твоего разума!

Дон Хуан поднялся. Он смахнул пыль и мусор с гладкого чашеобразного углубления и очень удобно уселся спиной к камню и лицом к северо-западу. Он указал на другое место, где мог удобно сесть и я. Я был слева от него, тоже лицом к северо-западу. Камень был теплым и вызывал ощущение спокойствия и защищенности. Было тепло. Мягкий ветер смягчал жару полуденного солнца и делал ее приятной. Я снял шляпу, но дон Хуан велел мне снова надеть ее.

— Сейчас ты обращен лицом в сторону твоего собственного места силы, — сказал он. — Это может защитить тебя. Сегодня тебе нужны все зацепки, какие ты только сможешь использовать. Твоя шляпа может быть одной из них.

— Почему ты предупреждаешь меня? Что же на самом деле произойдет?

— То, что произойдет сегодня, будет зависеть от количества твоей личной силы. Ее должно хватить, чтобы сконцентрировать непоколебимое внимание на крыльях твоего восприятия, — сказал он.

Его глаза блеснули. Он казался более возбужденным, чем когда-либо прежде. Я подумал, что в его голосе есть что-то необычное, похожее на непривычную нервозность.

Он сказал, что обстоятельства требуют, чтобы прямо здесь, на месте предрасположения моего бенефактора, он пересказал мне шаг за шагом все то, что он предпринял в своей борьбе за приведение в порядок моего острова тональ. Его пересказ был подробным и занял у него пять часов. Блестящим и ясным образом он дал мне детальнейший отчет обо всем, что он делал со мной со времени нашей первой встречи. Казалось, была разрушена плотина. Его откровения застали меня совершенно врасплох. Я приучил себя быть агрессивным исследователем, и то, что дон Хуан, который всегда был отвечающей стороной, описал все точки своего учения в такой академической манере, было не менее поразительно, чем его костюмы в Мехико Сити. Его владение языком, его драматические паузы и выбор слов были так необычны, что это просто не укладывалось у меня в голове. Он сказал, что в этот момент учитель должен говорить с конкретным воином в очень определенных терминах. Что та манера, в которой он со мной говорит, и ясность его объяснения являются частью его последнего трюка. И что только в конце все, что он делал со мной, приобретет для меня смысл. Он говорил, не останавливаясь, пока не закончил весь свой пересказ, и я записал все, не прикладывая к этому ни малейших усилий и не уделяя записям никакого внимания.

— Позволь мне начать с того, что учитель никогда не ищет учеников, и что никто не может распространять учение, — сказал он. — Только знак всегда указывает на ученика. Тот воин, который может оказаться в положении учителя, должен быть алертным, чтобы схватить свой кубический сантиметр шанса. Я видел тебя еще перед тем, как мы встретились. У тебя был хороший тональ, как у той девушки, которую мы встретили в Мехико. После того, как я увидел тебя, я подождал, точно так же, как мы сделали в случае с той девушкой в парке. Девушка прошла мимо, не обратив на нас внимания. Но тебя подвел ко мне человек, который убежал, пробормотав что-то бессвязное. Ты остался лицом к лицу со мной, бормоча какую-то чушь. Я знал, что должен действовать быстро и зацепить тебя. Тебе самому тоже пришлось бы делать что-либо подобное, если бы та девушка заговорила с тобой. То, что я сделал тогда, было схватыванием тебя своей волей.

Дон Хуан вспоминал о том необычном способе, каким он взглянул на меня в день нашей первой встречи. Он фиксировал на мне свой взгляд, и у меня было необъяснимое ощущение пустоты и онемения. Я не мог найти никакого логического объяснения своей реакции, и всегда считал, что после первой нашей встречи я отправился его разыскивать только потому, что меня озадачил его взгляд.

— Для меня это был самый быстрый способ зацепить тебя. Это был прямой удар по твоему тоналю. Я сковал его, сфокусировав на нем свою волю.

— Как ты это сделал?

— Пристальный взгляд воина устремляется в правый глаз другого человека, — сказал он. — И он заставляет того остановить свой внутренний диалог. Тогда выходит на поверхность нагваль, отсюда опасность этого маневра. Когда нагваль даже на короткое мгновение берет верх, тело испытывает совершенно неописуемое ощущение. Я знаю, что ты потратил бесконечные часы, пытаясь подобрать объяснение тому, что тогда почувствовал. И ты до сего дня так и не смог этого сделать. Однако я добился своего. Я зацепил тебя.

Я сказал, что до сих пор помню, как он посмотрел на меня.

— Пристальный взгляд в правый глаз — это не обычный взгляд — сказал он. — Скорее, это насильственный захват другого человека через его глаз. Другими словами, хватаешь нечто, находящееся за глазом. При этом возникает физическое ощущение удерживания чего-то своей волей.

Он почесал голову, надвинув шляпу на глаза.

— Естественно, что это только способ говорить, — продолжал он. — Способ объяснить непостижимые физические ощущения.

Он велел мне перестать писать и посмотреть на него. Он сказал, что собирается слегка схватить мой «тональ» своей «волей». Я снова испытал то потрясающее ощущение, уже знакомое мне по первой встрече и другим случаям, когда дон Хуан заставлял меня чувствовать, что его глаза касаются меня, действительно в физическом смысле.

— Но как ты заставляешь меня чувствовать это прикосновение, дон Хуан? Что ты на самом деле при этом делаешь?

— Нет способа в точности описать, что тут делаешь. Что-то вырывается вперед из какого-то места в области живота. Это нечто имеет направление и может быть сфокусировано на чем угодно.

Я опять ощутил что-то похожее на мягкие щупальца, схватившие какую-то неопределенную часть меня.

— Это работает только тогда, когда воин научится фокусировать свою волю, — объяснил дон Хуан после того, как отвел глаза. — Это невозможно практиковать, поэтому я не рекомендовал и не поощрял его использование. Эта сила приходит в определенный момент жизни воина. Никто не знает как.

Некоторое время он молчал. Я был крайне взволнован. Внезапно он начал говорить снова.

— Секрет заключается в левом глазе. По мере того, как воин продвигается по тропе знания, левый глаз обретает способность схватывать все. Обычно левый глаз воина имеет странный вид. Иногда он остается постоянно скошенным или становится меньше другого, или больше, или еще как-то отличается.

Он насмешливо посмотрел на меня, притворяясь, что рассматривает мой левый глаз. Покачав головой с шутливым неодобрением, он улыбнулся.

— После того, как ученик зацеплен, начинаются инструкции, — продолжал он. — Первым действием учителя является внушить ему идею, что знакомый нам мир является только видимостью, описанием мира. Каждое усилие учителя направлено на то, чтобы доказать это своему ученику. Но принять эту идею является самой трудной вещью на свете. Мы полностью захвачены своим частным взглядом на мир, и это заставляет нас чувствовать и действовать так, как если бы мы знали о мире все Учитель с самого первого своего действия направлен на то, чтобы остановить этот взгляд. Маги называют это остановкой внутреннего диалога, и они убеждены, что это — единственная важнейшая техника, которой ученик должен овладеть.

Для того, чтобы остановить способ видения мира, который поддерживаешь с колыбели, недостаточно просто желать или просто принять решение. Необходима практическая задача. Эта практическая задача называется правильным способом ходьбы. Она кажется безобидной и бессмысленной. Как и все остальное, что имеет силу в себе или вокруг себя, правильный способ ходьбы не привлекает внимания. Ты не понял этого, и по крайней мере, в течение нескольких лет рассматривал просто как любопытный способ поведения. До самого последнего времени тебе не приходило в голову, что это было самым эффективным средством для остановки твоего внутреннего диалога.

— Как правильный способ ходьбы может остановить внутренний диалог?

— Ходьба в этой специфической манере насыщает тональ, — сказал он. — Она переполняет его. Видишь ли, внимание тоналя должно удерживаться на его творениях.

В действительности, именно это внимание в первую очередь и создает порядок в мире. Поэтому тональ должен быть наблюдателем этого мира, чтобы поддерживать его. И превыше всего он должен поддерживать наше восприятие мира как внутренний диалог.

Он сказал, что правильный способ ходьбы является обманным ходом. Воин сначала, поджимая пальцы, привлекает свое внимание к рукам, а затем, глядя без фиксации глаз на любую точку прямо перед собой на линии, которая начинается у концов его ступней и заканчивается над горизонтом, он буквально затопляет свой тональ информацией. Тональ без своих отношений с глазу на глаз с элементами собственного описания не способен разговаривать сам с собой, и таким образом он становится тихим.

Дон Хуан объяснил, что положение пальцев никакого значения не имеет, и что нужно просто привлечь внимание к рукам, сжимая пальцы непривычными способами. И что важным здесь является то, что несфокусированные глаза замечают огромное количество штрихов мира, не получая о них ясного представления. Он добавил, что глаза в этом состоянии способны замечать такие детали, которые были бы слишком мимолетными для нормального зрения.

— Наряду с правильным способом ходьбы, — продолжал дон Хуан, — учитель должен обучить своего ученика еще одной возможности, которая является еще более тонкой, — способности действовать не веря, не ожидая наград. Действовать только ради самого действия. Я не преувеличу, если скажу тебе, что успех дела учителя зависит от того, насколько хорошо и насколько грамотно он ведет своего ученика именно в этом особом направлении.

Я сказал дону Хуану, что не помню, чтобы он когда-нибудь обсуждал действие ради самого действия как особую технику. Я могу вспомнить только его постоянные, но ни с чем не связанные замечания об этом.

Он засмеялся и сказал, что его маневр был таким тонким, что прошел мимо моего внимания до сего дня. Затем он напомнил мне обо всех тех «бессмысленных»

шутливых задачах, которые он обычно давал мне всякий раз, когда я бывал у него дома. Абсурдные работы, типа укладки дров особым образом, окружение его дома непрерывной цепью концентрических кругов, нарисованных моим пальцем, переметание мусора из одного угла в другой и тому подобное. В эти задачи входили также и «домашние задания», например, носить белую шапку или всегда в первую очередь завязывать свой левый ботинок, или застегивать пояс всегда справа налево.

Я не воспринимал ни одно из этих заявлений иначе, как шутку, по той причине, что он всегда велел мне забыть о них после введения их в регулярный распорядок.

После того, как он напомнил мне все те задания, которые давал мне, я сообразил, что заставляя меня придерживаться бессмысленных распорядков, он действительно воплотил во мне идею действовать, не ожидая ничего взамен.

— Остановка внутреннего диалога является ключом к миру магов, — сказал он. — Вся остальная деятельность — только зацепки. Все это направлено лишь на ускорение эффекта остановки внутреннего диалога.

Он сказал, что существуют два основных вида деятельности, используемых для ускорения эффекта остановки внутреннего диалога: стирание личной истории и сновидение. Он напомнил мне, что на первых этапах моего ученичества дал мне целый ряд особых рекомендаций для изменения моей личности. Я внес их в свои заметки и забыл о них на несколько лет, пока не понял их важности. На первый взгляд, эти методы были весьма мало приятным способом наставить меня изменить свое поведение.

Он объяснил, что искусство учителя состоит в том, чтобы увести в сторону внимание ученика от наиболее важных моментов учения. Вот наглядный пример такого искусства: я до сегодняшнего дня не понимал, что он трюком привлек меня к усвоению важнейшего правила — «действовать, не ожидая наград». Он сказал, что параллельно с этим переключил мой интерес на идею видения. При правильном понимании она была действием, непосредственно связанным с «нагвалем». Это действие, являющееся неизбежным результатом и окончанием учения, в то же время было абсолютно невыполнимым как задача сама по себе.

— Каков был смысл этого трюка в моем случае? — спросил я.

— Маги убеждены, что все мы являемся грудой никчемности, — сказал он. — Мы никогда не способны по своей воле отказаться от своего бесплодного контроля. Поэтому с нами нужно действовать путем трюков.

Он рассказал мне, что. заставив меня действовать, концентрируя свое внимание на псевдозадаче учиться «видеть», он успешно достиг двух вещей. Во-первых, он наметил прямое столкновение с «нагвалем», не упоминая о нем, а во-вторых, с помощью трюка он заставил меня рассматривать важнейшие моменты его учения как несущественные. Стирание личной истории и сновидение никогда не были для меня столь же важными, как видение. Мне они казались очень увлекательной деятельностью. Я даже считал, что это такая практика, которая дается мне легче всего.

— Легче всего, — сказал он насмешливо, когда услышал мое замечание.

— Учитель ничего не должен оставлять случаю. Я тебе уже говорил, ты правильно чувствовал, что тебя надувают. Проблема состояла в способе убедить тебя, что надувательство было применено для одурачивания твоего разума. Для меня этот трюк означал — отвлечь твое внимание и сориентировать его в нужном направлении.

Он взглянул на меня, скосив глаза, и повел рукой вокруг нас.

— Секрет всего этого — наше внимание, — сказал он.

— Что ты имеешь в виду, дон Хуан?

— Все это существует только из-за нашего внимания. Тот самый камень, на котором мы сидим, является камнем только потому, что мы были вынуждены уделить ему внимание как камню.

Я хотел, чтобы он объяснил эту мысль. Он засмеялся и погрозил мне пальцем.

Это выводы, — сказал он. — Мы вернемся к этому позже.

Он убедительно объяснил, что благодаря его обходному маневру я заинтересовался стиранием личной истории и сновидением. Эффект этих двух техник был бы совершенно разрушительным, если бы они практиковались во всей их полноте. И главной заботой каждого учителя является не дать своему ученику сделать что-либо такое, что швырнет его к помрачению разума и истощению.

— Стирание личной истории и сновидение должны были только помочь, — сказал он. — Каждому ученику для страховки необходимы умеренность и сила. Вот почему учитель знакомит ученика с путем воина или способом жить как воин. Это клей, который соединяет все в мире мага. Мало-помалу учитель должен выковывать и развивать его. Без устойчивости и способности держаться на плаву воину невозможно выстоять на пути знания.

Дон Хуан сказал, что при обучении пути воина внимание ученика скорее улавливалось, чем отклонялось. И он уловил мое внимание тем, что выбивал меня из привычных обстоятельств жизни каждый раз, когда я навещал его.

Например, мы с ним часто ходили в пустыню или горы. Но это были отнюдь не прогулки, а своего рода прием для изменения контекста моего обычного мира. Мне это, конечно, даже в голову не приходило. Такая перестановка в моем мире означала, что я, не подозревая об этом, сконцентрировал внимание на действиях дона Хуана.

— Каков трюк, а? — сказал он и засмеялся.

Я тоже засмеялся, но несколько испуганно. Я никогда не представлял, насколько он все осознает.

Затем он перечислил свои шаги в руководстве моим вниманием и улавливании его. Закончив отчет, он добавил, что учитель должен быть сориентирован на личность ученика. Со мной ему пришлось быть осторожным, поскольку в моей природе было много насилия и отчаяния, а в отчаянии я мог бы не придумать ничего лучшего, чем покончить с собой.

— Ну и непостижимый же ты парень, дон Хуан, — сказал я шутя, и он расхохотался.

Он объяснил, что в помощь стиранию личной истории нужно было обучить меня еще трем техникам. Они заключались в избавлении от чувства собственной важности, принятия ответственности за свои поступки и использовании смерти как советчика. Без благоприятного эффекта этих техник стирание личной истории могло вызвать в ученике неустойчивость, ненужную и вредную двойственность относительно самого себя и своих поступков.

Дон Хуан попросил меня вспомнить, какой у меня была наиболее естественная реакция в моменты стресса и замешательства до того, как я стал его учеником. Он сказал, что его собственной реакцией была ярость. Я ответил, что моей была жалость к самому себе.

— Хотя ты не можешь помнить этого, но тебе нужно было хорошо поработать для отключения своей головы, чтобы это чувство стало естественным, — сказал он. — Сейчас ты и представить себе не можешь, какие бесконечные усилия тебе потребовались, чтобы утвердить жалость к самому себе как отличительную черту на твоем острове. Жалость к себе была постоянным свидетелем всего, что ты делал. Она была прямо на кончиках твоих пальцев, готовая давать тебе советы. Воин рассматривает смерть как более подходящего советчика и свидетеля всего, что ты делаешь, вместо жалости к себе или ярости.

После невероятной борьбы ты научился чувствовать жалость к самому себе. Но точно так же ты можешь научиться чувствовать свой неизбежный конец, и теперь уже иметь на кончиках пальцев идею своей смерти. Как советчик жалость к себе ничто по сравнению со смертью.

Затем дон Хуан указал на кажущеюся противоречие в идее изменения. С одной стороны, мир магов призывал к полной трансформации, с другой — объяснение магов говорит, что остров тоналя является цельным, и ни один из его элементов не может быть перемещен. В таком случае изменение не означает уничтожения чего бы то ни было, а скорее замещение значения, которое мы придаем этим элементам.

— Жалость к самому себе, например, — сказал он. — Нет никакого способа избавиться от нее, освободиться от нее с пользой. Она имеет определенное место и определенный характер на твоем острове, — определенный фасад, который видно издалека. Поэтому каждый раз, когда предоставляется случай, жалость к самому себе становится активной. У нее есть история. Если ты сменишь фасад жалости к самому себе, то ты уберешь и ее выдающееся положение.

Я попросил его объяснить значение этих метафор, особенно идею смены фасадов. Я понял это как возможность играть несколько ролей одновременно.

— Фасады изменяешь, изменяя использование элементов острова, — сказал он. Возьмем опять жалость к себе. Она была полезной для тебя, потому что ты чувствовал свою важность, и считал, что ты заслуживаешь лучших условий, лучшего обращения. Она, может быть, еще и потому имела значение, что ты не хотел принимать ответственности за поступки, которые побуждали тебя жалеть самого себя, или потому, что ты не был способен принять идею своей нависшей смерти как свидетеля твоих поступков и советчика. Стирание личной истории и три сопутствующие ей техники являются средствами магов для изменения фасадов элементов острова. Например, стиранием личной истории ты отрицал использование жалости к самому себе. Для того, чтобы жалость к себе сработала, тебе необходимо быть важным, безответственным и бессмертным. Когда эти чувства каким-либо образом изменены, ты уже не можешь жалеть самого себя.

То же справедливо и в отношении всех других элементов, которые ты изменил на своем острове. Без использования этих четырех техник ты бы никогда не добился успеха в перемене их. Смена фасадов означает только то, что ты отводишь второстепенное место первоначально важным элементам. Твоя жалость к себе все еще предмет на твоем острове. Она будет там, на заднем плане, точно так же, как идеи нависшей смерти, или смиренности, или твоей ответственности за свои поступки уже находились там раньше без всякого использования.

Дон Хуан сказал, что после освоения всех этих техник ученик прибывает на перекресток, и в зависимости от своей чувствительности, он делает одну из двух вещей. Он или принимает рекомендации и предложения, сделанные его учителем, за чистую монету, действуя без ожидания наград, или считает, что ему морочат голову.

Я заметил, что в своем собственном случае я путаюсь со словом «техника». Я всегда ожидал ряда точных указаний, но он давал мне только неопределенные предложения, которые я не был способен принять всерьез и действовать в соответствии с его условиями.

— В этом и была твоя ошибка, — сказал он. — Вот тогда мне и пришлось решать, использовать ли растения силы. Ты мог бы воспользоваться только этими четырьмя техниками, чтобы очистить и реорганизовать свой тональ. Они привели бы тебя к нагвалю. Но не все мы способны реагировать на простые рекомендации. И ты, и я в этом отношении нуждаемся еще и в каком-нибудь потрясении. Нам нужны были эти растения силы.

Мне действительно потребовались годы, чтобы понять важность советов, предложенных доном Хуаном в начале моего обучения. Тот необычайный эффект, который оказали на меня психотропные растения, стал основой моего вывода, что их использование является ключевым моментом в учении. Я держался за это убеждение, и лишь в последние годы своего обучения сообразил, что все осмысленные трансформации и находки магов делаются только в состоянии трезвого осознания.

— Что произошло бы, если бы тогда я принял твои рекомендации всерьез? — спросил я.

— Ты бы достиг нагваля, — ответил он.

— Но разве я смог бы достичь нагваля без бенефактора?

— Сила дается нам в соответствии с нашей неуязвимостью, — сказал он, — и если бы ты серьезно использовал эти техники, то накопил бы достаточно личной силы, чтобы найти бенефактора. Ты был бы неуязвимым, и сила открыла бы тебе все нужные пути для установления контактов. Это закон.

— Почему ты не дал мне больше времени? — спросил я.

— У тебя было столько времени, сколько нужно, — сказал он. — Так показала мне сила. Помнишь, когда-то ты должен был найти благоприятное для себя место у двери моего дома. Той ночью ты действовал под давлением обстоятельств безупречно, и утром заснул на том самом месте, на камне, который я поставил туда для тебя. Сила показала мне, что тебя следует безжалостно подталкивать, иначе ты и пальцем не пошевелишь.

— Помогли ли мне растения силы? — спросил я.

— Конечно, — сказал он. — Они раскрыли тебя, остановив твой взгляд на мир. В этом растения силы оказывают такое же воздействие на тональ, как и правильный способ ходьбы. И то, и другое переполняет его информацией, и сила внутреннего диалога приходит к концу. Растения силы превосходно подходят для этой цели, но их применение оплачивается слишком дорого. Они наносят слишком большой вред телу. Это их недостаток, особенно дурмана.

— Но если ты знал, что они так опасны, зачем ты давал их мне в таких количествах и так много раз?

Он заверил меня, что детали этой процедуры определялись самой силой. Он сказал, что несмотря на то, что учение предоставляет всем ученикам одинаковые методы, порядок их различен для каждого. И у него было множество знаков, что меня нужно принуждать и принуждать, чтобы заставить принять что-либо во внимание.

— Я имел дело с изнеженным бессмертным существом, которому не было никакого дела до его жизни или смерти, — сказал он, смеясь.

Я напомнил, что он описывал и обсуждал эти растения в антропоморфических терминах. Он всегда обращался к ним так, как если бы растение было персонажем. Он ответил, что это были предписанные средства для отвлечения внимания ученика в сторону от истины, которая заключалась в остановке внутреннего диалога.

— Но если они используются только для остановки внутреннего диалога, то какую связь они имеют с союзниками? — спросил я.

— Это трудно объяснить, — сказал он. — Растения подводят ученика непосредственно к нагвалю, а союзник является одним из его аспектов. Мы действуем исключительно в центре разума вне зависимости от того, кем мы являемся, и откуда мы пришли. Разум способен естественно так или иначе брать в расчет все, что происходит в рамках его идеи мира. Союзник — это нечто такое, что находится вне его обозрения, вне царства разума. Это может наблюдаться только в центре воли в те моменты, когда наш обычный взгляд остановлен. Поэтому правильно было бы сказать, что это — нагваль. Маги, однако, могут научиться воспринимать союзников крайне необычным образом, и, поступая так, они оказываются слишком глубоко погруженными в новую точку зрения. Чтобы защитить тебя от такой судьбы, я не представлял тебе союзников так, как обычно это делают маги. Маги научились после многих поколений использования растений силы отдавать себе отчет о своем взгляде на мир во всем, что происходит с ними. Я сказал бы, что маги, используя свою волю, добились расширения своих взглядов на мир. Мой учитель и мой бенефактор были ярчайшими примерами этого. Они были людьми огромной силы, но не были людьми знания. Они так и не разорвали границ своего огромного мира, и поэтому никогда не прибыли к целостности самих себя. Тем не менее, они знали об этом. Не то, чтобы они жили, отклонившись от правильного пути и претендуя на что-то выше своих возможностей; они знали, что шагнули мимо лодки, и что только в момент их смерти вся загадка будет полностью раскрыта им. Магия дала им только мимолетный взгляд, но не реальное средство для достижения целостности самих себя.

— Я дал тебе достаточно из описания мира магов, не позволив тебе зацепиться за это. Я говорил, что только когда помещаешь одно видение напротив другого, можно прибыть к реальному миру. Я хочу сказать, что целостности самих себя возможно достичь только если полностью понимаешь, что мир — это просто точка зрения, вне зависимости от того, принадлежит ли эта точка зрения обычному человеку или магу.

Именно здесь я уклонился от традиции. После целой жизни борьбы я знаю, что действительно важным является не просто научиться новому описанию, но прибыть к целостности самого себя. Следует прибыть к нагвалю, не покалечив тоналя и, превыше всего, не покалечив своего тела. Ты принимал эти растения, следуя точным этапам, через которые прошел я сам. Единственным отличием было то, что я остановился, когда решил, что ты накопил достаточно взглядов на нагваль. Именно по этой причине я никогда не хотел обсуждать с тобой твои встречи с растениями силы и не позволял тебе иметь навязчивую идею относительно них. Не было смысла строить схемы того, о чем нельзя говорить. Это были настоящие экскурсии в нагваль, в неизвестное.

Я заметил, что моя потребность говорить о переживаниях, вызванных влиянием психотропных растений, была связана с желанием подтвердить собственные гипотезы на этот счет. Я был убежден, что при помощи таких растений он снабжал меня воспоминаниями о невообразимых способах восприятия. Эти воспоминания могли казаться отвлеченными и не связанными с чем-то осмысленным, но через какое-то время собрались в единицы смысла. Я знал, что дон Хуан искусно руководит мною в каждом случае, и что все эти единицы смысла собирались под его руководством.

— Я не хочу подчеркивать эти события, чтобы объяснять их, — сказал он сухо. — Застревание в объяснениях вернет нас назад, туда, где мы быть не хотим. Это отбросит нас назад в восприятие мира, но на этот раз — в более широкое восприятие, и только.

Дон Хуан сказал, что после остановки внутреннего диалога действием растений силы появлялся неизбежный тупик. У ученика начинали возникать сомнения относительно смысла всего ученичества. По мнению дона Хуана, даже самые большие энтузиасты в этой точке ощутят серьезную потерю заинтересованности.

— Растения силы потрясают тональ и угрожают прочности всего острова, — сказал он. — Именно в этот момент ученик отступает, и мудро делает. Он хочет выбраться из всей этой каши. Так вот, именно в этот момент учитель устанавливает свою наиболее искусную ловушку — стоящего противника. Без помощи стоящего противника, который в действительности является не врагом, а совершенно преданным помощником, ученик не имеет возможности продолжать путь знания. Ловушка имеет две цели. Во-первых, она позволяет учителю удерживать своего ученика, а во-вторых, она дает ученику точку соотнесения, чтобы пользоваться ею в дальнейшем. Ловушка — это маневр, который выводит на арену стоящего противника. Лучшие из людей сдались бы на этой черте, если бы они могли решать сами. Я привел к тебе стоящего противника, прекраснейшего воина, какого только можно было найти — ла Каталину.

Дон Хуан вспоминал о том времени несколькими годами раньше, когда он ввел меня в эту затяжную битву с колдуньей-индеанкой.

— Я привел тебя в непосредственный контакт с ней, и я выбрал женщину, потому что ты доверяешь женщинам. Разрушить это доверие было для нее очень трудным делом. Через несколько лет она мне призналась, что ей хотелось отступить, потому что ты ей нравился, но она — великий воин, и, несмотря на свои чувства, она чуть не стерла тебя с лица планеты. Она нарушила твой тональ так интенсивно, что он уже никогда больше не был тем же самым. Она нарушила порядок на твоем острове настолько глубоко, что ее действия послали тебя в другую реальность. Она сама могла бы быть твоим бенефактором, если бы твоим предназначением было стать магом ее типа. Но ты другой. Что-то было не так между вами двумя. Ты не был способен бояться ее. Однажды ночью ты чуть было не растерял свои шарики, когда она напала на тебя, и все же тебя влекло к ней. Для тебя она была желанной женщиной, вне зависимости от того, насколько ты ее боялся. Она знала это. Однажды в городе я заметил, как ты смотрел на нее, трясясь до подошв от страха и пуская слюни одновременно.

Далее, под действием стоящего противника ученик может или разлететься на куски, или радикально измениться. Действия ла Каталины в отношении тебя, поскольку она тебя не убила, — не потому, что недостаточно хорошо пыталась, а потому, что ты оказался достаточно стойким, — дали положительный эффект и снабдили тебя решением.

Учитель использует стоящего противника для того, чтобы заставить ученика сделать выбор в своей жизни. Ученик должен выбрать между миром воина и своим обычным миром. Но никакое решение невозможно до тех пор, пока ученик не поймет свой выбор. Поэтому учитель должен быть потрясающе терпеливым и уверенной рукой, с позиции понимания вести своего ученика к такому выбору. А превыше всего он должен быть уверен, что его ученик выберет мир и жизнь воина. Я добился этого, попросив тебя помочь мне победить ла Каталину. Я сказал тебе, что она собирается меня убить, и что мне нужна твоя помощь, чтобы освободиться от нее. Я честно предупредил тебя относительно твоего последнего выбора и дал тебе массу времени, чтобы решить, принимать его или нет.

Я ясно помню, что дон Хуан отпустил меня в тот день. Он сказал мне, что если я не захочу ему помочь, то свободен уехать и никогда не возвращаться назад. В тот момент я знал, что свободен выбрать свой собственный путь и не имею по отношению к нему никаких обязательств.

Я покинул его дом и уехал со смесью печали и радости. Мне было жаль, что я покидаю дона Хуана, и все же я был счастлив, что разделался со всей этой деятельностью, которая приводила меня в такое расстройство. Я подумал о Лос-Анжелесе, о своих друзьях, обо всем том порядке обычной жизни, который ожидал меня. О той маленькой повседневности, которая всегда давала мне так много приятного. На некоторое время я ощутил эйфорию. Сверхъестественные тайны дона Хуана и его жизни были позади, и я был свободен.

Однако мое счастливое настроение длилось недолго. Желание покинуть мир дона Хуана оказалось нестойким. Моя рутина потеряла свою прелесть. Я попытался подумать о чем-нибудь, что мне хотелось бы делать в Лос-Анжелесе, но там не было ничего. Дон Хуан однажды говорил мне, что я боюсь людей, и научился защищаться тем, что ничего не желаю. Он сказал, что ничего не желать — прекраснейшее достижение воина. Но я по своей глупости расширил это чувство нежелания и заставил его перейти в противоположное — что мне нравится все. Поэтому моя жизнь стала пустой и нудной.

Он был прав. И пока я катил на север по шоссе, весь груз моего безумия, совершенно неожиданного, в конце концов свалился на меня. Передо мной открылся масштаб моего выбора. Я в действительности променял волшебный мир непрерывного обновления на свою тихую и нудную жизнь в Лос-Анжелесе. Я начал вспоминать свои пустые дни. Особенно ясно вспомнилось мне одно воскресенье. Весь день тогда я чувствовал беспокойство от того, что мне нечем заняться. Никто из моих друзей не пришел ко мне в гости, никто не пригласил меня на вечеринку. Тех людей, к которым мне хотелось пойти, не оказалось дома, и, что совсем уж плохо, я успел пересмотреть все фильмы, которые шли в городе. К концу дня, в полном отчаянии, я еще раз взялся за список кинофильмов и нашел один, который раньше совсем меня не интересовал. Он шел в городишке, находившемся в тридцати пяти милях отсюда. Я поехал туда. Фильм мне совершенно не понравился, но даже это было лучше, чем полное ничегонеделание.

Под давлением мира дона Хуана я изменился. С тех пор, как я встретился с ним, у меня не было времени скучать. Одного этого было для меня достаточно. Дон Хуан прав был в своей уверенности. Он знал, какой выбор я сделаю. Я развернулся, и поехал назад к его дому.

— Что случилось бы, если бы я выбрал ехать назад в Лос-Анжелес?

— Это было невозможно, — сказал он. — Такого выбора для тебя не существовало. Все, что тогда от тебя требовалось, — это позволить своему тоналю осознать, что он решил вступить в мир магов. Тональ не знал, что решение находится в царстве нагваля. Принимая решение, мы только признаем, что нечто вне нашего понимания установило рамки нашего так называемого решения, и мы просто идем туда.

В жизни воина есть только одна вещь, один-единственный вопрос, который действительно не решен: насколько далеко можно пройти по тропе знания и силы. Этот вопрос остается открытым, и никто не может предсказать его исход. Я однажды говорил тебе, что свобода воина состоит в том, чтобы или действовать неуязвимо, или действовать как ничтожество. А поскольку неуязвимость — единственное, что дает свободу, то именно она является мерой духа воина.

Дон Хуан сказал, что после принятия учеником решения вступить в мир магов учитель дает ему практическую задачу — задание, которое он должен выполнять в своей повседневной жизни. Он объяснил, что задача должна подходить к личности ученика. Это своего рода растянутая жизненная ситуация, в которую попадает ученик, и которая будет являться средством, постоянно воздействующим на его взгляд на мир. В моем случае я понимал эту задачу скорее как шутку, чем как серьезную жизненную ситуацию. Однако со временем мне, наконец, стало ясно, что я должен относиться к ней серьезно и внимательно.

— После того, как ученик получил свою магическую задачу, он готов к другого типа наставлениям. — продолжал он. — Здесь он уже воин. В твоем случае, поскольку ты уже не был учеником, я обучил тебя трем техникам, помогающим сновидению: разрушению распорядка жизни, бегу силы и неделанию. Ты был очень инертный, глупый как ученик, и глупый как воин. Ты старательно записывал все, что я тебе говорил, и все, что с тобой происходило, но действовал ты далеко не совершенно. Поэтому мне все еще приходилось подстегивать тебя растениями силы.

Затем дон Хуан шаг за шагом описал, как он отвлек мое внимание от сновидения, заставив поверить в важность очень трудной деятельности, называемой им неделанием, и представляющей собой перцептуальную игру фокусирования внимания на тех чертах мира, которые обычно остаются незамеченными, например, тени предметов. Дон Хуан сказал, что его стратегией было оставить неделание в стороне, окружив его самой строгой секретностью.

— Неделание, как и все остальное — очень важная техника. Но она не была основным моментом, — сказал он. Ты попался на секретности. Ты — балаболка, и вдруг тебе доверили секрет.

Он засмеялся и сказал, что может вообразить те трудности, через которые я прошел, чтобы держать рот закрытым.

Он объяснил, что разрушение рутины, бег силы и неделание были путем к обучению новым способам восприятия мира, и что они давали воину намек на невероятные возможности действия. По идее дона Хуана знание отдельного практического мира сновидения делалось возможным при помощи использования этих трех техник.

— Сновидение — это практическая помощь, разработанная магами. Они не были дураками, они знали, что делают, и искали полезности нагваля, обучая свой тональ, так сказать, отходить на секунду в сторону, а затем возвращаться назад. Это утверждение не имеет для тебя смысла. Но этим ты и занимался все время. Обучал себя отпускаться, не теряя при этом своих шариков. Сновидение, конечно, является венцом усилия магов, полным использованием нагваля.

Он прошелся по всем упражнениям неделания, которые заставлял меня выполнять, по всей рутине моей повседневной жизни, которую нужно было разрушить, и по всем тем случаям, когда он вынуждал меня пользоваться бегом силы.

— Мы подходим к концу моего пересказа, — сказал он. — Теперь нам нужно поговорить о Хенаро.

Дон Хуан сказал, что в день моей встречи с Хенаро был очень важный знак. Я ответил, что не могу вспомнить ничего необычного. Он напомнил, что в тот день мы сидели на скамейке в парке. Перед этим он говорил мне, что собирается встретиться с другом, которого раньше я никогда не видел. И когда этот друг появился, я узнал его без всяких колебаний среди большой толпы. Это и был тот знак, который заставил их понять, что Хенаро — мой бенефактор.

Когда он сказал это, я вспомнил, что мы сидели и разговаривали, а затем я обернулся и увидел небольшого поджарого человека, который излучал необыкновенную жизненную силу, грацию и просто самобытность. Он только что свернул из-за угла в парк. В шутку я сказал дону Хуану, что его друг приближается к нам, и что, судя по его виду, он наверняка является магом.

— С того дня и далее Хенаро советовал, что мне с тобой делать. Как твой гид в нагвале, он предоставил тебе безукоризненные демонстрации. Каждый раз, когда он действовал как нагваль, ты получал знание, которое игнорировало и обходило твой разум. Он разрушил твою картину мира, хотя ты и не осознаешь этого. В этом случае ты вел себя так же, как и в случае с растениями силы, тебе было нужно больше, чем это необходимо. Нескольких атак нагваля было бы достаточно, чтобы разрушить картину мира. Но даже до сего дня, после всех наступлений нагваля твоя картина кажется неуязвимой. Как ни странно, но это твоя лучшая черта.

В конце концов, действия Хенаро должны были ввести тебя в нагваль. Но здесь мы встречаемся со странным вопросом: что должно было быть введено в нагваль?

Он движением бровей предложил мне ответить на этот вопрос.

— Мой разум? — спросил я.

— Нет, разум здесь не при чем. Разум выключается в ту же секунду, как только оказывается за своими узкими границами.

— Тогда это был мой тональ, — сказал я.

— Нет, тональ и нагваль являются двумя естественными частями нас самих, — сказал он сухо. Они не могут быть введены одна в другую.

— Мое восприятие? — спросил я.

— Вот тут ты попал, — закричал он, как если бы я был ребенком, который дал правильный ответ. — Теперь мы подходим к объяснению магов. Я уже предупреждал тебя, что оно ничего не объяснит, и все же…

Он остановился и взглянул на меня сияющими глазами.

— Это еще один из трюков магов, — сказал он.

— О чем ты говоришь? Какой еще трюк? — спросил я, тут же испугавшись.

— Объяснение магов, конечно. Ты увидишь это сам. Но давай продолжим. Маги говорят, что мы находимся внутри пузыря. Это тот пузырь, в который мы были помещены с момента своего рождения. Сначала пузырь открыт, но затем он начинает закрываться, пока не запирает нас внутри себя. Этот пузырь является нашим восприятием. Мы живем внутри него всю свою жизнь. А то, что мы видим на его круглых стенках, является нашим собственным отражением.

Он наклонил голову и взглянул на меня искоса, потом усмехнулся.

— Ты с ума сошел, — сказал он. — Здесь тебе полагается задавать вопрос.

Я засмеялся. Так или иначе, его предупреждения об объяснении магов, плюс представление внушающих благоговейный ужас масштабов его осознания начали, наконец, оказывать на меня свое воздействие.

— Что за вопрос мне полагалось задать?

— Если то, что мы видим на стенках, является нашим отражением, значит то, что отражается, должно быть реальной вещью, — сказал он, улыбаясь.

— Это хороший довод, — сказал я шутливым тоном.

Мой разум мог легко принять этот аргумент.

— Это отражение является нашей картиной мира, — сказал он. — Эта картина — описание, которое давалось нам с момента нашего рождения, пока все наше внимание не оказывалось захваченным ею, и описание не стало взглядом на мир.

Задачей учителя является перестроить этот взгляд, подготовить светящееся существо к тому времени, когда бенефактор откроет пузырь снаружи.

Он сделал еще одну рассчитанную паузу и еще одно замечание относительно отсутствия у меня внимания, судя по моей неспособности вставить подходящее замечание или вопрос.

— Каким должен быть мой вопрос?

— «Почему пузырь должен быть открыт?» — ответил он.

Он громко рассмеялся и похлопал меня по спине, когда я сказал: — Это хороший вопрос.

— Конечно! — воскликнул он. — Он должен быть хорошим для тебя, потому что он — один из твоих собственных.

Пузырь открывается для того, чтобы позволить светящемуся существу увидеть свою целостность, — продолжал он. — Естественно, что назвать это «пузырем» — только способ говорить. Но в данном случае это очень точный способ.

Деликатный маневр введения светящегося существа в его собственную целостность требует, чтобы учитель работал внутри пузыря, а бенефактор — снаружи. Учитель перестраивает картину мира. Я назвал эту картину островом тональ. Я сказал, что все, чем мы являемся, находится на этом острове. Объяснение магов говорит, что остров тональ создан нашим восприятием, выученным концентрироваться на определенных элементах. Каждый из этих элементов и все они, вместе взятые, образуют нашу картину мира. Работа учителя относительно восприятия ученика состоит в перенесении всех элементов острова на одну половину пузыря. К настоящему времени ты, должно быть, понял, что чистка и перестройка острова тональ означает перегруппировку всех этих элементов на сторону разума. Моей задачей было разделить твою обычную картину мира; не уничтожить ее, а заставить ее перекатиться на сторону разума. Ты сделал это лучше чем любой, кого я знаю.

Он нарисовал воображаемый круг на камне и разделил его пополам вертикальным диаметром. Он сказал, что учитель с помощью своего искусства заставляет ученика сгруппировать всю свою картину мира на правой стороне пузыря.

— Почему правая половина? — спросил я.

— Это сторона тоналя, — сказал он. — Учитель всегда обращается к ней и, с одной стороны, познакомив своего ученика с путем воина, он заставляет его быть разумным, трезвым и сильным душой и телом. А с другой — он сталкивает его с немыслимыми, но реальными ситуациями, с которыми ученик не может справиться. Таким образом он заставляет его понять, что его разум, хотя и является чудеснейшей вещью, может охватить лишь очень небольшую поверхность. Как только воин столкнулся с невозможностью все охватить разумом, он сходит со своей дороги, чтобы поддержать и защитить свой поверженный разум. Чтобы добиться этого, он соберет все, что у него есть, вокруг него. Учитель следит за этим, безжалостно подхлестывая его, пока вся его картина мира не окажутся на одной стороне пузыря. Другая половина пузыря — та, что очистилась, теперь может быть заполнена тем, что маги называют волей.

Очевидно, яснее будет сказать, что задача учителя — начисто отмыть одну половину пузыря и заново сгруппировать все на другой половине. Потом задачей бенефактора будет открыть пузырь на той стороне, которая была очищена. После того, как печать сорвана, воин уже никогда не бывает тем же самым. Он теперь может управлять своей целостностью. Половина пузыря является абсолютным центром разума, тоналем. Другая половина — абсолютным центром воли, нагвалем. Вот какой порядок должен превалировать, любая другая аранжировка бессмысленна и мелочна, потому что она идет против нашей природы. Она крадет у нас наше магическое наследие и превращает нас в ничто.

Дон Хуан поднялся, потянулся и прошелся, чтобы расправить мускулы. К этому времени слегка похолодало. Я спросил его, закончили ли мы.

— Ну, представление еще даже не начиналось, — воскликнул он и засмеялся. — Это было только вступление.

Он взглянул на небо и указал на запад небрежным движением руки.

— Примерно через час нагваль будет здесь, — сказал он, улыбнулся и снова сел.

— У нас осталось еще кое-что, — продолжал он. — Маги называют это секретом светящихся существ, и вот этот секрет: мы — воспринимающие. Мы, люди, и другие светящиеся существа на Земле являемся воспринимающими. Это наша беда — пузырь восприятия. Мы ошибаемся, считая, что единственное достойное признания восприятие приходит к нам через разум. Маги считают, что разум — это только один из центров, и он не должен столь многое принимать как само собой разумеющееся.

Хенаро и я рассказывали тебе о восьми точках, которые составляют целостность нашего пузыря восприятия. Ты знаком с шестью из них. Сегодня мы с Хенаро еще раз прочистим твой пузырь восприятия, и после этого ты познакомишься с оставшимися двумя точками.

Он резко сменил тему и попросил меня дать ему подробный отчет о моих впечатлениях предыдущего дня, начиная с момента, когда я увидел камни у дороги. Он не делал никаких замечаний и ни разу не прервал меня. Закончив отчет, я добавил свое собственное наблюдение. Утром я говорил с Нестором и Паблито, и они рассказали мне о своих собственных наблюдениях, очень похожих на мои. Я исходил из того, что нагваль, как говорил мне сам дон Хуан, был индивидуальным опытом, свидетелем которого может быть только наблюдатель. В предыдущий день там было три наблюдателя, и все мы были свидетелями более или менее одной и той же вещи. Различие выражалось только в разном способе чувствовать и реагировать на отдельные детали общего явления.

— То, что случилось вчера, было демонстрацией нагваля для тебя, Нестора и Паблито. Я их бенефактор. Мы с Хенаро выключили центр разума у всех троих. У нас двоих достаточно силы, чтобы заставить вас согласиться между собой относительно события, свидетелями которого вы были. Несколько лет назад мы с тобой встретились с группой учеников однажды ночью. Однако у одного меня не хватило силы, чтобы заставить вас видеть одну и ту же вещь.

Судя по моему рассказу о восприятии предыдущего дня и из того, что он увидел во мне, он заключил, что я готов к объяснению магов. Он добавил, что готов и Паблито, но не был уверен относительно Нестора.

— Быть готовым к объяснению магов — очень трудное достижение, — сказал он. — Оно не должно быть таковым, но все мы цепляемся за индульгирование в наших привычных взглядах на мир. В этом отношении ты, Нестор и Паблито одинаковы. Нестор прячется за своим смущением и застенчивостью, Паблито — за своим обезоруживающим очарованием, а ты — за своим упрямством и словами. Все это черты, которые не кажутся угрожающими, но до тех пор, пока вы трое настаиваете на их использовании, ваши пузыри восприятия еще не очищены и объяснение магов не будет иметь смысла.

Я пошутил, что это знаменитое объяснение магов преследует меня уже давным-давно. Однако чем ближе я к нему подхожу, тем оно сильнее удаляется. Я собирался добавить еще одно шутливое замечание, но вдруг он выхватил эти слова прямо у меня изо рта.

— Не окажется ли в конце концов, что объяснение магов — это просто липа? — спросил он, смеясь.

Он похлопал меня по спине, и, казалось, был доволен, как ребенок, радующийся празднику.

— Хенаро цепляется за закон, — сказал он доверительным тоном. — Ничего не поделаешь с этим пресловутым объяснением. Моя бы воля, так я бы дал его тебе давным-давно. Не делай на него слишком большую ставку.

Он поднял голову и посмотрел в небо.

— Теперь ты готов, — сказал он драматическим и мрачным тоном. — Пора идти, но прежде, чем мы покинем это место, я должен сказать тебе одну последнюю вещь. Тайна или секрет объяснения магов состоит в том, что оно имеет дело с развертыванием крыльев восприятия.

Он положил руки на мою записную книжку и сказал, что мне следует пойти в кусты и позаботиться о своих телесных функциях. После этого я должен снять свою одежду и оставить ее в узле прямо тут, где мы находимся. Я посмотрел на него вопросительно, и он объяснил, что мне следует быть обнаженным, но я могу оставить свои ботинки и шляпу.

Я настаивал на том, чтобы узнать, почему я должен быть голым. Дон Хуан засмеялся и сказал, что причина эта довольно личного характера и связана она с моим собственным удобством, и это я сам должен был сказать ему, что хочу раздеться. Его объяснение озадачило меня. Мне казалось, что он разыгрывает со мной какую-то шутку, или просто отвлекает мое внимание. Я хотел знать, зачем он делает это.

Он напомнил мне об инциденте, который произошел со мной несколько лет назад, когда мы находились в горах Северной Мексики с доном Хенаро. В тот день они объясняли мне, что «разум» явно не может охватить всего происходящего в мире. Чтобы дать мне убедительную демонстрацию этого, дон Хенаро выполнил великолепный прыжок как «нагваль» и «удлинил» себя так, что достиг пиков гор в пятнадцати милях от нас. Дон Хуан сказал, что я прозевал самое главное, и в том, что касалось моего «разума», демонстрация дона Хенаро была неудачей, но с точки зрения моей телесной реакции — это было событие.

Я хорошо помнил ту телесную реакцию, о которой говорил дон Хуан. Я видел, как дон Хенаро исчез у меня перед глазами, словно его сдул ветер. Его прыжок произвел на меня такое сильное впечатление, что я почувствовал себя так, как будто его движение прорвало что-то у меня в кишечнике. Мне пришлось раздеться. Мое неудобство и раздражение были беспредельны. Пока я добрался до своей машины, мне пришлось идти голым, надев только шляпу, по дороге, где было довольно большое движение. Дон Хуан напомнил мне, что именно тогда я сказал ему, чтобы он не позволял мне больше портить свою одежду.

После того, как я разделся, мы пошли к большой скале в нескольких сотнях футов впереди. Скала нависла над ущельем. Он заставил меня заглянуть вниз. Там была глубина не менее ста футов. Затем он сказал мне, чтобы я выключил свой внутренний диалог и прислушался к звукам вокруг нас.

Через несколько мгновений я услышал звук камешка, задевающего скалу по пути на дно ущелья. Я слышал каждый удар гальки с невероятной ясностью. Затем я услышал, как еще один камешек был брошен вниз, затем еще один. Я поднял голову, чтобы направить свое левое ухо сторону, откуда исходил звук, и увидел дона Хенаро, сидящего на вершине скалы в пятнадцати футах от нас. Он небрежно бросал камешки в ущелье.

Он закричал и засмеялся, когда понял, что я его вижу, и сказал, что прятался здесь и ожидал, когда я его найду. Я испытал момент замешательства. Дон Хуан несколько раз прошептал мне на ухо, что мой разум не приглашен на это событие и что я должен отбросить несносное желание все контролировать. Он сказал, что нагваль был восприятием только для меня и что именно по этой причине Паблито не видел нагваль в моей машине. Как бы читая мои мысли, он добавил, что хотя только я один мог быть свидетелем нагваля, но все же это был сам дон Хенаро.

Дон Хуан взял меня за руку и, как бы играя, подвел к месту, где сидел дон Хенаро. Дон Хенаро поднялся и подошел ко мне поближе. Его тело излучало жар, который я мог видеть. От его сияния у меня закружилась голова. Он подошел ко мне сбоку, приблизил губы к моему уху, не касаясь его, и начал шептать. Дон Хуан тоже начал шептать мне в другое ухо. Их голоса слились. Оба они стали повторять одни и те же слова. Они говорили, что я не должен бояться, и что у меня есть длинные мощные нити, которые существуют не для того, чтобы защищать меня, потому что защищать нечего, и не для того, чтобы обороняться, они здесь для того, чтобы вести меня в моем восприятии нагваля, как мои глаза ведут меня в моем нормальном восприятии тоналя. Они сказали, что мои нити находятся повсюду вокруг меня, что благодаря им я могу воспринимать все сразу и что одной-единственной нити достаточно, чтобы прыгнуть в ущелье или чтобы прыгнуть со дна ущелья на скалу.

Я слышал все, что они шептали. Каждое слово, казалось, имело для меня свое особое значение. Я мог ухватить каждый его оттенок, как если бы я был записывающим устройством. Они оба уговаривали меня прыгнуть на дно ущелья. Они сказали, что я должен вначале ощутить свои нити, затем изолировать одну, которая ведет вниз на дно ущелья, и следовать ей. Когда они произносили свои инструкции, их слова вдруг действительно стали соответствовать моим ощущением. Во всем моем теле появилось какое-то крайне интересное состояние, которое само по себе невыразимо, но приближалось к ощущению «длинного почесывания». Мое тело действительно могло ощущать дно ущелья, и я чувствовал это как щекотку в каком-то неопределенном месте тела.

Дон Хуан и дон Хенаро продолжали убеждать меня скользнуть по этому чувству, но я не знал, как это сделать. Затем я стал слышать голос только одного дона Хенаро.

Он сказал, что собирается прыгнуть вместе со мной. Он схватил меня, или толкнул, или обнял, и бросился вместе со мной в бездну. У меня появилось чувство сильной физической боли. Мой живот как будто пережевывали и пожирали. Это была смесь боли и удовольствия такой интенсивности и длительности, что я мог только кричать, кричать и кричать, насколько у меня хватало воздуха в легких. Когда это чувство уменьшилось, я увидел невероятно перепутанную смесь искр и темных масс, лучей света и облакоподобных образований. Я не мог сказать, открыты мои глаза или закрыты, и вообще где находится мое тело. Затем появилось то же физическое чувство, хотя и не столь выраженное, как в первый раз, потом мне показалось, что я проснулся и оказался стоящим на скале вместе с доном Хуаном и доном Хенаро.

Дон Хуан сказал, что я опять валял дурака, что бесполезно, было прыгать, если мое восприятие прыжка собиралось быть таким хаотическим. Они оба бесчисленное количество раз шептали мне в уши, что нагваль сам по себе бесполезен, что он должен умеряться тоналем. Они сказали, что я должен прыгнуть охотно и осознать свой поступок.

Я колебался не столько потому, что боялся, сколько из-за того, что мне ужасно не хотелось этого. Я ощущал свои колебания, как если бы мое тело болталось из стороны в сторону, как маятник. Затем какое-то странное настроение овладело мной, и я прыгнул всем своим физическим телом. Думать во время прыжка я не мог. Я видел как бы сквозь туман стены узкого ущелья и острые камни на дне. У меня не было последовательного восприятия моего спуска. Вместо этого возникло ощущение, что я действительно нахожусь на земле на дне ущелья. Я различал каждую деталь камней в небольшом кругу вокруг себя. Мой обзор был не направленным и стереоскопичным с уровня глаз, но плоским и круговым. Через секунду меня охватила паника, и что-то дернуло меня вверх, как йо-йо (мячик на резинке). Дон Хуан и дон Хенаро заставили меня выполнять прыжок вновь и вновь. После каждого прыжка дон Хуан уговаривал меня, чтобы я не напрягался и меньше сопротивлялся. Он повторял вновь и вновь, что секрет магов при использовании нагваля заключается в нашем восприятии. Что прыжки были просто упражнением в восприятии и что упражнение закончится только тогда, когда я смогу воспринимать как совершенный тональ то, что находится на дне ущелья.

В какой-то момент у меня возникло невообразимое состояние. Я полностью и трезво осознавал, что стою на краю скалы, а дон Хуан и дон Хенаро шепчут мне в уши. А затем, в следующее мгновение, я смотрел на дно ущелья. Все было совершенно нормальным. К тому времени уже почти совсем стемнело, но света было еще достаточно, чтобы можно было абсолютно все различать, как в мире моей повседневной жизни. Я рассматривал какие-то кусты, когда услышал внезапный звук — камень, падающий вниз. Мгновенно я увидел хороших размеров камень, несущийся вниз по скале прямо на меня. Как при вспышке был виден и дон Хенаро, сбрасывавший его.

Я испытал чувство паники, и мгновение спустя был втянут обратно на вершину скалы. Я оглянулся в поисках дона Хенаро. Его нигде не было. Дон Хуан со смехом сказал, что дон Хенаро нас покинул, так как он не мог больше выносить моей вони. Тут я с отвращением понял, что действительно нахожусь в весьма неприглядном виде. Дон Хуан был прав, когда заставил меня снять одежду. Он повел меня к ручью и отмывал, набирая моей шляпой воду и бросая ее на меня, как моют лошадей. Одновременно он отпускал смешные замечания относительно того, что спас мои штаны.