Никита Михалков
актер, кинорежиссер, общественный деятель

В. ПОЗНЕР: Никита Сергеевич, сразу несколько вопросов к вам. Андрей Лабазюк спрашивает: «30 марта 2009 года внеочередной съезд Союза кинематографистов переизбрал вас председателем Союза. Перед голосованием на съезде вы публично отказались от этой должности, но тем не менее вас избрали, и вы — председатель. Сталин, который в течение десятилетий уничтожал любимую вами белую эмиграцию, пользовался таким же способом, тем самым проверяя своих соратников на вшивость. А впоследствии уничтожал их. Как вы считаете, это случайное совпадение, или вы просто хороший ученик?» Ничего, да?

Н. МИХАЛКОВ: Вот это закваска!.. По-моему, Селинджер сказал, что сентиментальность — это когда живому существу начинают уделять внимания больше, чем ему уделяет Господь Бог. Мне кажется, что ошибка нашего корреспондента как раз в том, что он слишком много внимания уделяет этому событию. Если он считает, что Союз кинематографистов — это организация, в которой вновь избранный или переизбранный имеет право и возможность уничтожать тех, кто голосовал против, он глубоко ошибается. И в данном случае, похоже, это он ученик Сталина, раз он об этом думает, а не я.

В. ПОЗНЕР: Егор Синебок: «Объясняя, почему российские режиссеры давно не номинировались на «Оскар», вы сказали, что просто существует политическая конъюнктура: если в Югославии идет война, то победят хорватские картины. С каким политическим событием в таком случае совпал выход вашей картины «Утомленные солнцем», получившей «Оскара»?»

Н. МИХАЛКОВ: Я все-таки тешу себя надеждой, что не только это решает вопрос. Но подобный взгляд на события тех времен достаточно, на мой взгляд, необычный. Потому что эта картина — не против чего-то, она о том, что не виноватых в этой истории нет. И те люди, которым было по восемнадцать — двадцать, в дни репрессий все равно целовались, рожали детей, слушали музыку, танцевали и не думали постоянно о том, чем занимается Иосиф Виссарионович в Кремле. Это есть жизнь. Мне кажется, что в данном случае людей привлек такой взгляд на то время. Ну и, полагаю, что актер Меньшиков, плюс маленькая девочка, Ингеборга и другие — это достаточно серьезный коллектив, чтобы отнестись к нему серьезно.

В. ПОЗНЕР: Многие спрашивают, как обстоят дела с «Утомленными солнцем-2».

Н. МИХАЛКОВ: Я закончил снимать все Божьей милостью. Смонтирована первая часть. Надеюсь, что мы покажем ее, даст Бог, в апреле, и фильм выйдет в прокат. А где-то в конце года — начале следующего выйдет вторая часть. Плюс к этому через какое-то время будет готово пятнадцать серий для телевидения. Но это не так, как обычно — когда все, что не вошло в кино, входит в сериал. Мы специально для него отдельно снимали сцены, огромные эпизоды.

В. ПОЗНЕР: Еще спрашивают, почему вы разделили «Утомленные солнцем-2» на две части, не опасно ли это с точки зрения зрительского интереса?

Н. МИХАЛКОВ: Опасно, опасно. Но когда мы всерьез погрузились в материал, когда я начитался вместе с коллегами, соавторами воспоминаний, писем, то стало понятно: нам хочется сказать больше. Вложить все в одну картину невозможно, и сделать ее продолжительностью в шесть часов тоже нельзя. Работать только на сериал не хочется, потому что другой масштаб. В принципе, мы не первые в этом вопросе. Успешная картина Тарантино, например, шла именно так. Важно, чтобы в конце первой части люди захотели посмотреть вторую. Это самое главное.

В. ПОЗНЕР: Евгений Юрьевич Сидоров: «Как вы считаете, необходимо ли наконец принять нелегкое решение о захоронении вождя революции? Интересовались ли власти мнением деятелей культуры по данному вопросу?»

Н. МИХАЛКОВ: Я не хочу, чтобы мое мнение стало мнением деятелей культуры, оно мое личное. Я давно об этом говорил. Мне кажется, если бы Владимир Ильич Ленин при жизни узнал, что его тело будет находиться на поверхности земли и его станут показывать людям как некий неодушевленный предмет, он человека, который это придумал, подверг бы очень серьезному наказанию. Потому что это действительно большое наказание. Однако есть люди старшего поколения, для которых это символ и образ. Их не так много осталось, и не так долго им жить. Так что здесь нужно просто сбалансировать все и принять решение. Но с точки зрения морали, веры и православной культуры — его душа мечется из-за этого. Да и сам он, как я слышал и даже читал, завещал похоронить себя рядом со своей матушкой на Волковском кладбище.

В. ПОЗНЕР: Дмитрий Леонидович Юношев: «Если бы вдруг вы стали президентом России, какими были бы ваши первые шаги?»

Н. МИХАЛКОВ: Я отвечу словами одного русского деятеля, не помню точно, кого: «Всем оставаться на местах». Это первая мысль, понимаете? У нас в России в XII веке была замечательная летопись, в которой говорилось: что-то не получилось, потому что делалось с тяжким, звероподобным рвением.

Мы все делаем с таким рвением. Пьем с таким рвением, боремся с алкоголизмом с таким же рвением и вырубаем лозу виноградную. Поэтому первое, что должен сделать человек, пришедший на такое ответственное место, — это действительно всех оставить на местах, не позволить разбежаться из-за страха. А потом уже можно принимать решения.

В. ПОЗНЕР: Борис Борисович Зябрев: «Ваши фильмы всегда вызывали у меня восхищение. Трудно сравнивать вас как художника с кем-либо из ваших коллег. Вместе с тем ваша гражданская позиция при любой власти не вызывает подобного ощущения. Вы всегда «с властью», всегда подле нее, будь то времена СССР или наши дни. Это действительно искреннее уважение и нынешних, и прошлых руководителей страны или просто умение дружить с властью в обмен на свободу творчества?»

Н. МИХАЛКОВ: Вообще, дружба с властью в обмен на свободу творчества — это, наверное, было бы гениально, если бы было возможно. Даже если мне что-то не нравится во власти, я об этом говорю. И, учитывая, что у меня хорошие с ней отношения, я абсолютно в этом свободен. Но автор вопроса не вполне справедлив. Что значит «при советской власти»? У меня при ней не было ни одной премии, моя картина «Родня» пролежала на полке три года, я получил около двухсот замечаний. Я просто об этом не рассказываю, потому что не считаю нужным. А кроме того, существует самое главное — то, что ты делаешь. Мне не стыдно ни за одну свою картину. Не потому, что я их считаю такими хорошими, просто мне сегодня не нужно говорить, потупив взор: «время было такое, приходилось это делать». Я делал то, что мне нравилось, и то, во что верил, и абсолютно не обязательно было дружить для этого с властью. Если бы вы посмотрели обсуждение в Госкино моих картин, скажем, той же самой «Родни» или «Обломова», то вы поняли бы, что ни о какой «дружбе» речь не шла. Что же касается сегодняшнего дня — это дружба не с властью, а с людьми. Точно так же я дружил с Руцким, и когда их обстреливали в Белом доме, я единственный, между прочим, по первому каналу и по другим не клеймил их позором. Я сказал, что выбираю друзей не по должностям. И он так и остался моим другом. Поэтому в данном случае это разговор не о власти, а о людях.

В. ПОЗНЕР: Александр Иосифович Малкиель: «Задаю вам тот же вопрос, который в этой же передаче поставил в свое время перед Андреем Кончаловским. Как, на ваш взгляд, продуктивно бороться с растущей в России ксенофобией?»

Н. МИХАЛКОВ: Разговаривать надо с людьми. Надо разговаривать. Мы любим обиженных, и сами любим обижаться. А проблема, когда она существует, должна быть озвучена. Если сесть друг против друга, как мы с вами сидим, людям, заклятым врагам, и разговаривать друг с другом, и разобраться, в чем правда каждого из них, но с желанием понять, а не с желанием выиграть, — думаю, все решилось бы намного проще. По крайней мере, был бы виден выход. Когда американцы борются с исламом бомбами, это наивно выглядит, потому что надо вести какой-то диалог на духовном уровне, а не посредством войны. Мне кажется, что здесь просто надо разговаривать.

В. ПОЗНЕР: Андрей Вершинин: «Хотелось бы услышать вашу точку зрения по поводу Сталина. В программе «Имя России» вы сказали следующее: «Десять лет назад Сталин был вычеркнут, назван злодеем, и в результате на нем и на семидесятилетней истории нашей страны был поставлен крест. Это привело к тому, что огромное количество людей, живших именно в этот период, потеряли смысл своей жизни. Потому что им, дошедшим до 50, 60, 70 лет, вдруг объяснили, что они делали все неправильно. Это несправедливо, это жестоко, а самое главное, это недальновидно, потому что не оценивать фигуру Сталина во всей сложности и рисовать его одним цветом, на мой взгляд, тоже неправильно и недальновидно». Я согласен с вами по поводу возможной потери смысла жизни у сталинского поколения. Мне непонятно другое: о какой сложности фигуры Сталина вы говорите? Неужели у этого человека могут быть другие цвета, кроме черного цвета убийцы и злодея?»

Н. МИХАЛКОВ: Вы знаете, отвечать мне, в общем-то, довольно просто, потому что ответ этого человека — в нем самом, он считает так. А мое мнение уже приведено в этой цитате. То было тяжелейшее, чудовищное время. Я вам приведу один пример, а вы оценивайте как угодно — рабы, не рабы. Идут съемки фильма «Утомленные солнцем-2». Снимаем мы на Ближней даче Сталина в Кунцеве. Великий русский артист Максим Суханов играет роль Сталина. Съемочная группа ждет актера, который находится на гриме. Молодые люди (тридцати-, двадцатипяти-, сорокалетние), разные, есть и старшее поколение, сидят, ждут — кто курит, кто пьет чай, разговор идет, солнышко светит. Входит артист в гриме Сталина, в его костюме, его походкой, с чуть-чуть согнутой рукой — и группа встает. С чего бы? Их не заставили. Ничего не случится, если они продолжат, развалясь, курить.

Значит, что-то такое генетически в них заложено, что заставляет их относиться к нему именно так — не из страха, какой страх может быть у двадцатилетнего, двадцатипятилетнего человека?

В. ПОЗНЕР: Александр Юрьевич Стефанов: «16 октября 2007 года в «Российской газете» было опубликовано подписанное вами и другими известными деятелями культуры письмо «от имени всех представителей творческих профессий в России», в котором говорилось о необходимости пребывания Владимира Владимировича Путина на посту главы государства и после 2008 года. Подписывая это письмо, вероятно, вы понимали, что: во-первых, оно не выражает мнение всех представителей творческих профессий в России; во-вторых, опубликование такого письма будет похоже на желание угодить власти; в-третьих, призыв, содержащийся в письме, противоречит демократическим и правовым ценностям, да и Конституции, которым непросто укорениться в нашей стране. Как вы можете прокомментировать это письмо сегодня?»

Н. МИХАЛКОВ: Я прокомментирую очень просто. Во-первых, я никогда не подписывал писем от всех деятелей культуры. Это письмо подписано мною, Никитой Михалковым, президентом фонда «Культура». Во-вторых, угодить власти — мы уже об этом говорили, да? В-третьих, я считаю, что четыре года для президента в такой стране, как Россия, — это ничто. А учитывая еще то, что в нашей стране, так сказать, конкурентная борьба за власть строится в основном на черном пиаре, на том, чтобы обгадить того, кто претендует с тобой на это место, то может получиться следующее. Вот я военнослужащий, юнкер, кадет, курсант, поступил в училище, заканчиваю учебу. Мой главком — Верховный главнокомандующий Икс. Проходит четыре года. Я ему присягаю, получаю оружие. Меня воспитывали, меня учили. А через четыре года приходит другой человек и говорит: «вот этого надо расстрелять». Мы с вами сейчас находимся в одном времени, а другая часть страны — в другом времени, и в таком государстве, как Россия, подобные эксперименты чудовищны — они в результате приводят к катаклизмам, причем мировым. Допустим, в чем заключалась сила монархии? В том, что монарх оставлял свою власть детям. И он за это отвечал перед детьми, а не перед своей партией, женой и так далее. Поэтому, на мой взгляд, сроки правильно увеличили. В принципе, их можно и еще увеличить при одном условии: если тот, кто стоит у власти, будет соответствовать чаяниям народа. Выбирается он народом, и народ сам должен отвечать за тех, кого выбрал. И если он ошибся — бедный народ.

В. ПОЗНЕР: Я заранее хочу предупредить, что не намерен касаться в нашей беседе двух тем — кино и религии. Кино — потому что просто нет времени, на это потребовалось бы часа полтора, а то и больше. Религии — потому что у нас с вами очень разные взгляды на это, а у нас не диспут, у нас интервью, и я не собираюсь с вами спорить.

Н. МИХАЛКОВ: Почему спорить, зачем спорить? С чего вы решили, что у нас разные точки зрения на религию?

В. ПОЗНЕР: Я атеист.

Н. МИХАЛКОВ: А-а-а. Я пошел.

В. ПОЗНЕР: Зачем же? Надо же терпимость иметь. Почти день в день пять лет тому назад вы выступали на пленарном заседании XIII Международных рождественских образовательных чтений. И сказали следующее: «Через 60 лет после окончания войны, когда проезжаешь по русским деревням, создается ощущение, будто только что кончилась Гражданская война. Как можно жить в том месте, которое ты не любишь настолько, чтобы не найти сил и воли привести его в порядок? Мы не народ — мы электорат, мы не страна — мы территория. Мне думается, что если мы реально не посмотрим на себя со стороны и не ужаснемся тому, насколько мы теплохладны и равнодушны к самим себе, нам нечего ждать, чтобы нас уважали другие». Это было пять лет назад. Что-нибудь для вас изменилось?

Н. МИХАЛКОВ: Повторю слово в слово сегодня то, что сказал тогда. К огромному сожалению. Потому что так и остаются мертвые деревни, заросшие поля. У нас есть огромное желание и возможности, мы находимся в ожидании нанотехнологий и инноваций, нам обещают, что в каждую деревню придет Интернет, однако я боюсь, что всему этому просто некуда будет приходить, потому что деревня умирает. Зима согревает человека только тогда, когда он согревает ее — это аксиома. Когда вы едете на поезде — посмотрите на полосу отчуждения. Зайдите в шлюз: вы поднимаетесь — и что вместе с вами всплывает? Загляните в любое место. Мы не ощущаем ценности того, чем владеем. Мы реально теплохладны, равнодушны, нас не держит ничего около земли. И если это будет продолжаться, мы потеряем не только уважение — мы потеряем страну. Потому что спустя время вдруг люди, которые нас окружают, скажут: «Ребят, вы чего? Нам есть нечего, у нас масса народу. А у вас столько земли. Почему вы там ничего не делаете? Дайте-ка мы за вас все сделаем». И сделают! Я вам приведу потрясающий пример. В одной губернии идет заседание у губернатора, разбирают бумаги и проблемы. Из района приходит бумага, они читают — 26 % безработицы, какой кошмар! Все кивают: что делать. Следующая бумага оттуда же — с просьбой разрешить принять на работу молдаван. Вы понимаете? Значит, не безработица, а просто не хотят работать. И я полагаю, что задача власти состоит именно в этом.

В. ПОЗНЕР: Когда читаешь различные ваши выступления и интервью, чувствуешь, что у вас острое неприятие того, что сегодня происходит в России. Вот посмотрите: «Если бы я был врагом России, я объявил бы ей войну и выиграл в три дня». Или: «Возникает общее ощущение безысходности. Нет радости, нет предвкушения будущего. От этого мало детей. Иногда я думаю: «Господи, ну хоть бы мы вымерли все!» Чем земля-то виновата? Пусть сюда придут шведы, китайцы, кто угодно». Это как? Было сказано сгоряча?

Н. МИХАЛКОВ: Нет! Я это говорю для того, чтобы пробудить и пробудиться самому. Вы думаете, что мы другие, я, например? Я такой же, к сожалению. Кто-то из великих сказал: «До чего мы, русские, легко завоевываем пространства и бездарно их используем!» Это проблема наша национальная, нашего характера. Взглянем на наших теннисистов, которые замечательно поднялись в мире. При счете 5:1 в третьем решающем сете — сливают. Это может быть с любым, но имеет прямое отношение к славянскому характеру. Мы должны научиться доводить все до конца. Я как раз для того такие вещи и говорю, потому что вижу отсутствие воли жить. Пульс воли жить должен быть ощутим властью, государством.

В. ПОЗНЕР: Почему это произошло или происходит? Если вы говорите, что это часть славянского характера, тогда это уходит в древность.

Н. МИХАЛКОВ: Нет. Это только часть.

В. ПОЗНЕР: Но почему так произошло? Вы мне рассказываете истории, и я тоже могу рассказать подобные. Я бывал в деревнях, где все покосилось, упало, грязные окна, и спрашивал людей: «Но почему вы не хотите у себя дома сделать приятно и чисто?» — в ответ говорили: «А-а-а…»

Н. МИХАЛКОВ: А зачем? Белые пришли — грабят, красные пришли — грабят. Вспомните великих режиссеров братьев Васильевых и их картину «Чапаев». Нет внутреннего стержня, надежды нет — она не пришла. Если русская провинция не будет развиваться, то останется жизнь мегаполисов. Песочница московская, песочница санкт-петербургская, новосибирская — мелкие княжества. Что делал Столыпин, когда расселял людей по Сибири, отвозил их на Восток? Про столыпинские вагоны нам в школе объясняли, что это гнусность и мерзота. Люди, дети и скот грузились туда — но так они, собственно, и жили у себя в домах, потому что хлев был в доме практически. На новом месте им давался надел — сколько возьмешь, а также беспроцентный кредит Крестьянского банка. И на 10 миллионов людей увеличилось население страны! Не будет оно увеличиваться, если не будет надежды жить. Я как попка-дурак пытаюсь достучаться и объяснить: давайте приберемся в стране.

В. ПОЗНЕР: О! Я хочу вас как раз тут процитировать: «Нам необходимо прибраться в своей стране. Неприлично носить дорогостоящий костюм от Бриони поверх грязного белья. Бессмысленно забивать запахи грязного тела дорогим одеколоном. Пришло время нам ткнуть в самих себя, как щенка в собственные испражнения, чтобы мы очнулись и осознали. Никто за нас это не уберет. Этот смердящий запах порождает вокруг России презрение к нам, недоверие, нелюбовь. Ни оборона, ни космос, никакие инновации без этого жить не будут. Они, извините, утонут в дерьме». Я, увы, согласен с вами. Тут было произнесено слово «нелюбовь» — к своему месту и так далее. Я зацеплюсь за него и переведу его на вас, потому что такой вопрос возникает часто. Вы как-то сказали, что ваша личность вызывает глухой, глубинный, абсолютно бессмысленный, но очень мешающий жить протест. «Если меня не любят, то на уровне каком-то генетическом». У вас есть объяснение этому явлению? Почему вас так не любят?

Н. МИХАЛКОВ: Зачем это мне-то объяснять себе самому? Вот если я люблю, объяснять ничего не надо. А если я не люблю, я обязан это объяснить. Тем, кто это испытывает, пишет, говорит и об этом судачит. У меня вопрос простой: «Что я вам плохого сделал? Конкретно?» И выясняется, что ни-че-го. Никто не может мне предъявить претензию в связи с тем, что я его оскорбил, например, унизил или чем-то обидел. Почему я и говорю, что это на каком-то генетическом уровне. Мешает это.

В. ПОЗНЕР: Вам это неприятно? Это вас как-то тревожит? Вы испытываете по этому поводу какую-то неуютность — я не знаю, как это сказать точнее?

Н. МИХАЛКОВ: Я буду неискренен, если скажу, что получаю от этого удовольствие. Нет. Однако это придает мне драйв бойцовский. Я ведь по характеру такой — если меня все время по шерсти гладить, то я засыпаю. И становлюсь безопасным, а это опасно для меня. Я ведь говорю своим оппонентам: «Ребят, прямой эфир. Сели и говорим». Но никто этого не сделал до сих пор. Я сколько раз предлагал! Вот возьмите съезд. Мне было предъявлено 14 претензий, в которых и воровство, и прочее. На каждый вопрос я дал абсолютно полный ответ, и выяснилось, что все неправда. А если это неправда, то какая мне разница, каким образом общаться? Вы же видите, что я все доказал. Возьмите диск съезда, посмотрите внимательно его — 2,5 часа. Это блокбастер! На каждый конкретный вопрос людей, которые меня обвиняют, я даю конкретный ответ. И выясняется, что все совсем наоборот. Потому что эти люди обвиняют меня в том, что они сами не сумели бы сделать, если бы были на моем месте. Возможно, это просто зависть. Зависть — движущая сила отечественного истеблишмента.

В. ПОЗНЕР: Вы довольно любопытно, на мой взгляд, рассуждаете о русской интеллигенции. В частности, по-вашему, русская интеллигенция отличается от всех прочих тем, что она не выходец из своего народа. И отсылаете нас к Петру I, который отправлял детей боярских учиться в Европу, в Голландию и так далее, но при этом не сказал их родителям, что утром следует пить не водку, а кофе и вообще брить бороды. И тогда эти уже вернувшиеся взрослые люди оказались совершенно чужими. Вы делаете вывод: «Наша интеллигенция — она, условно говоря, голландская». То есть Пушкин, Достоевский, Толстой, Ильин тот же самый, вы сами — все голландцы в этом смысле?

Н. МИХАЛКОВ: А я не считаю их интеллигентами. Они аристократы. Это разные вещи. Как раз эта наша интеллигентская способность искать и заниматься самокопательством привела, в общем-то, к гибели России. Русская литература во многом погубила Россию, на мой взгляд. Хотя и не только на мой — так же думает и Василий Васильевич Розанов, с которым я согласен в данном случае. Ведь возникла пропасть между теми, кто вернулся, обремененный знаниями и новым взглядом на мир, и теми, кто жил здесь. Волошин писал: «Великий Петр был первый большевик». Это действительно так. На уровне большевика он пытался переделать огромную страну, достиг невероятных успехов, но в то же время навсегда разделил этот народ с этой интеллигенцией. Которой до него не было в том представлении, о котором вы говорите.

В. ПОЗНЕР: Вы сами аристократ? Или вы голландец? Вы себя кем ощущаете?

Н. МИХАЛКОВ: Нет, я летучий аристократ.

В. ПОЗНЕР: «Летучий аристократ» — хорошая формулировка. А все-таки, почему русская литература погубила страну? Вы имеете в виду конкретных людей — Чехова, Бунина?

Н. МИХАЛКОВ: Все дело — в этом ощущении себя виноватым, постоянно копающимся в том, правильно или неправильно поступил. Это ощущение, с одной стороны, дает потрясающее смирение и возможность думать о другом человеке, который, как мы понимаем, есть не средство, а цель, — и это величайшее достоинство русской литературы. А с другой стороны, оно привело к тому, что любое явление, которое не должно быть оспариваемо, должно восприниматься как аксиома, потому что оно — корневая система, тоже стало подвергаться сомнению. Как пример — отношение к православию. Где еще можно было в течение двух-трех лет лишить огромную страну с почти двухтысячной историей православия, заставить взрывать собственные храмы, грабить их, сжигать иконы и закапывать живьем священников? В каком страшном сне?

В. ПОЗНЕР: Во Франции. Там во время революции 1789 года вешали священников.

Н. МИХАЛКОВ: Одну секундочку. Вы же видите различие между значением религии во Франции и в России? Сегодня для Европы религия имеет большое значение? Европа ведь выросла из той же самой Франции.

В. ПОЗНЕР: Ну, для некоторых стран имеет. В Польше очень чувствуется сила религии. В Испании. Во Франции гораздо меньше.

Н. МИХАЛКОВ: Конечно. И давайте еще разделим католицизм и православие. На мой взгляд, православие намного ближе к исламу, чем к католикам. Поэтому Россия — реальный мост между Востоком и Западом. Именно в России сосуществуют эти конфессии без всяких проблем, если они не надуманы.

В. ПОЗНЕР: Вот это отношение к православию, к священнику, к церкви, которое проявилось в постреволюционные годы, — оно спровоцировано в том числе русской литературой?

Н. МИХАЛКОВ: Безусловно. Я представляю, как меня сейчас понесут по пням и кочкам в Интернете. Ребята, я готов.

В. ПОЗНЕР: Вы не поклонник демократического политического устройства — такого, которое в основном существует на Западе?

Н. МИХАЛКОВ: Я не поклонник принятия механическим путем западных форм для России. Они не приживаются.

В. ПОЗНЕР: Я почему спрашиваю? Девять лет назад вы проявили, на мой взгляд, поразительную прозорливость и, скажем так, некоторый антидемократизм. Процитирую ваши слова из нашей с вами беседы: «Я думаю, что вообще губернаторов надо назначать и снимать. Потому что народ не может выбрать — его обманывают все. Приходит человек, говорит: «я вам дам то-то, то-то и то-то». А выясняется, что он должен просто сидеть в тюрьме. Мне думается, что мы таким образом разжижаем ответственность людей, облеченных властью. Это моя точка зрения. Я считаю, что губернаторы должны быть более зависимы на сегодняшний день». Это был 2001 год, а отмена выборов губернаторов произошла через три года. Так что вы попали в точку поразительным образом.

Н. МИХАЛКОВ: Это, вообще, задача художника — так или иначе предсказывать будущее.

В. ПОЗНЕР: Некоторые политологи будут спорить, ноя в данном вопросе с вами согласен. А вы и сейчас считаете так же? Если да, то кто тот мудрый человек, который в определенный день скажет: «Теперь народ готов выбирать»?»

Н. МИХАЛКОВ: Народ и скажет. Народ и есть тот мудрый человек.

В. ПОЗНЕР: Но если вообще не лезть в воду, то не научишься плавать — это же факт?

Н. МИХАЛКОВ: Знаете, какая штука? Если бы мы были в другой стране, скажем, в Монако или Ватикане, то можно было бы кинуть нас, как щенка, в воду и таким образом научить плавать. А если такого монстра, как Россия, закинуть в воду, он мало того что сам утонет, еще и утянет за собой половину мира. Поэтому эксперименты такого рода со страной ни к чему хорошему не приводят. Я говорил и повторю: Россия — это крест, она всегда была крестом, в котором есть вертикаль власти и горизонталь культуры и экономики. Результаты безвластия в России будут настолько кровавее и ужаснее, чем результаты любой самой жестокой власти, что мало миру не покажется. Я в этом глубочайшим образом убежден. А самое главное: когда есть жестокий диктатор — ты знаешь, кто это, а при безвластии ты ничего не знаешь.

В. ПОЗНЕР: То есть вы скорее выберете жестокого диктатора для России, чем безвластие. И, следовательно, вот эту вертикаль, которая ныне имеется, вы, видимо, предпочтете сохранить в том же виде — я правильно понимаю?

Н. МИХАЛКОВ: А вы считаете, что безвластие в России созидательно?

В. ПОЗНЕР: Я вообще противник безвластия.

Н. МИХАЛКОВ: Замечательно. Все. Точка.

В. ПОЗНЕР: Но я хочу избирать свою власть. Хочу иметь право сказать: «За вас я голосую, а за него не голосую». А мне говорят: «Нет, мы его назначаем, и твой голос ни к чему». Я хочу отвечать за свой голос и за свой выбор.

Н. МИХАЛКОВ: А кто вам мешает? Если вам кого-то предлагают, а вы, собравшись, говорите: «Нет, не хотим», — вам не назначат его. Но если не назначать, тогда нельзя и снять.

В. ПОЗНЕР: Можно не выбрать в следующий раз.

Н. МИХАЛКОВ: А за четыре года он нас опустит так, что мало не покажется.

В. ПОЗНЕР: Когда-то вы дали изумительное определение русского человека: «Русским может быть только тот, у кого чего-нибудь нет. Не так нет, чтобы обязательно было, а так, что нет — и хрен с ним». Получается, что если нет, и хрен с ним, — то безнадега. Нет продвижения, нет желания. И тогда что? Как же прогресс, инновации?

Н. МИХАЛКОВ: Как раз в этом и заключается та тайна, которую никак разгадать не могут. С одной стороны, человек может обокрасть, а с другой стороны, отдаст любому встречному рубаху. Он: «Хочу, вот, хочу!» Ему: «Ну ладно, только для этого…» — «У, нет, в зависимость не хочу». — «А ты хочешь квартиру?» — «Хочу». — «Но для этого…» — «Не хочу я квартиру! Забери, и мою забери, только не приставай ко мне!» Это черта русского характера. Но все-таки это некий художественный образ. Вы говорите: «А что тогда делать? Ничего ведь не будет». Но построили же великую страну. Великую! И в космос летали, и чудовищными усилиями, правда, выиграли войну — я прочел по этому поводу огромное количество всяких материалов, воспоминаний и писем. Мы единственная страна, на которую столько свалилось в XX веке, чего и не снилось в страшном сне. И тем не менее мы живем в постоянном ощущении испытаний. Не будет в России мягкого климата. Не будет в России в ноябре плюс 20, а в июле плюс 26, как в Лос-Анджелесе. Потому что Россия приговорена зарабатывать изменения, хотя бы даже в погоде, в климате. И это судьба России, никуда не деться.

В. ПОЗНЕР: Я цитировал ваши же слова о вашем отношении к тому, что происходит, о том, что мы должны делать. И в общем вы высказываетесь даже более резко, чем когда-то говорили так называемые диссиденты. При этом вы заявляете: «Я принципиально не принимаю диссидентства». Для меня диссидентство — это выраженное инакомыслие. Вы противник инакомыслия?

Н. МИХАЛКОВ: Нет, я противник диссидентства. По-моему, за ним стоит больше внешнего, чем внутреннего.

В. ПОЗНЕР: Диссиденты отправлялись в лагеря, в тюрьмы. Разве можно сказать, что это внешнее?

Н. МИХАЛКОВ: В диссидентстве нет созидания. Отрицание есть смелое, героическое, с подвигом. Но созидания в нем нет — для меня. Для меня любая точка зрения, если даже она идет вразрез с точкой зрения власти или кого-то еще, должна быть созидательной. Мне неинтересно снимать фильм «Так жить нельзя», потому что для этого ничего не нужно. Возьмите камеру и пойдите по стране, просто пройдите и смонтируйте: «Так жить нельзя». А я хочу знать, как жить можно, как нужно. Меня интересует возможность созидать. Отрицать то, что мне не нравится, и при этом созидать. Предлагайте, а не просто отрицайте. Вы говорите о моих жестких высказываниях по этому поводу. Однако я высказываюсь, не стоя в третьей позиции и не глядя со стороны холодным взглядом Чаадаева. Я говорю о том, что я готов, хочу сам изменить это. Когда я говорю: «хоть бы мы все вымерли», — это крик души. Вы же понимаете, я не хочу, чтобы мы все вымерли. Но я пытаюсь достучаться! Что я имею в виду, когда предлагаю «прибрать страну»? Это ведь не просто с веником пройтись. Там много всего. Вы помните детство, когда вас мама ругала за то, что вы в комнате у себя не прибрались? И вот вы убрались, пришли к вам товарищи, и началось: «Я три часа потерял! Убери это оттуда. Иди, вытри ноги!» Правильно? Хотя бы две недели продержаться, хотя бы в течение двух недель ощущать, что это твое, твой труд. Зачем мы собирали макулатуру и металлолом? Это нужно было государству? Да оно и так прожило бы. Но за этим было единое дело, единение. Нам нужно соединять нацию на едином деле, а не на разговорах. Вы думаете, что коммунисты были идиотами, когда устраивали БАМ и целину? Это единое дело, отвлечение от каких-то проблем. Другой разговор, что им вешали, как говорится, лапшу на уши, и в результате целина превратилась в пустыню. Ничего не получилось, потому что делалось с тяжким звероподобным рвением. Когда я говорю о едином деле, я подразумеваю, что к этому надо подойти весело, интересно, с лотереями, с выигрышами, с телевидением, с огромной рекламой. Это должно быть всенародное дело под руководством государства и с огромными вливаниями. Какая экономическая польза будет от этого! Вы только вдумайтесь: если реально собрать то, что стоит на берегах Охотского и Аральского морей, просто переплавить корабли, можно из этого построить новую армию, новые бэтээры. Ради бога, только не сочтите это за прожектерство. Я сейчас говорю с комсомольским задором. Важно заняться единым делом и получить от этого удовольствие.

В. ПОЗНЕР: Вы говорили об этом наверху?

Н. МИХАЛКОВ: Говорил и продолжаю говорить. Меня не слышат. Отзываются: «Ну да, хорошая идея, да-да. Давай как-нибудь вернемся к ней».

В. ПОЗНЕР: Вы сторонник просвещенного консерватизма, и утверждаете: просвещенный консерватизм — это то, на чем может держаться Россия. Я это услышал и сразу слышу другое: суверенная демократия. Что такое ваш «просвещенный консерватизм»?

Н. МИХАЛКОВ: Дерево. Корни, которые глубоко сидят и распространяются, так сказать, в округе. Это ствол, который держит корни. И это листья, которые улетают, прилетают, ветер их гнет туда и сюда — это и есть просвещенный консерватизм. Мой национальный иммунитет, помогающий так или иначе сберечь эту корневую систему.

В. ПОЗНЕР: Переходим к Марселю Прусту и его вопросам. Какое качество вы более всего цените в мужчине?

В. ПОЗНЕР: А в женщине?

Н. МИХАЛКОВ: Соответственно, женщину. Вы знаете, как сказал Гейне? Женщина, которая перестает быть женщиной, превращается в скверного мужчину.

В. ПОЗНЕР: Есть ли у вас любимое слово?

Н. МИХАЛКОВ: Оно неприличное.

В. ПОЗНЕР: А нелюбимое?

Н. МИХАЛКОВ: Тоже неприличное.

В. ПОЗНЕР: Что вы считаете своим главным недостатком?

Н. МИХАЛКОВ: Перманентную несправедливость и, так сказать, горячность.

В. ПОЗНЕР: Где вы хотели бы жить?

Н. МИХАЛКОВ: Здесь.

В. ПОЗНЕР: А где вы хотели бы умереть?

Н. МИХАЛКОВ: Здесь.

В. ПОЗНЕР: О чем вы больше всего сожалеете?

Н. МИХАЛКОВ: Плохо учился, честно говоря.

В. ПОЗНЕР: Если бы дьявол предложил вам без всяких условий вечную молодость, вы это приняли бы?

Н. МИХАЛКОВ: Я надеюсь, что мы не дошли бы с ним до таких близких отношений.

В. ПОЗНЕР: Оказавшись перед Богом, что вы ему скажете?

Н. МИХАЛКОВ: «Господи, прости меня за то, что я не смог любить тебя так, как ты меня любишь».