Глава 10
Демонстрация
Даже не подумав прихватить одежду, Панихида метнулась к двери. Я перехватил ее, понимая, что окрестности она знает гораздо лучше меня, и, коли удерет, поди ее поймай. Она замахнулась на меня маленьким кулачком, но я отбил удар левой рукой.
— Ой! — воскликнула Панихида. — Ты из чего сделан? Дубовый, что ли?
— Каменный, — отозвался я. — Но не весь — только ноги и левая рука. Наскочил на заклятие.
— Небось то было одно из черных заклятий Яна.
— Оно самое.
Разговор шел вполне мирно, и я, утратив бдительность, отпустил свою пленницу. В тот же миг она снова бросилась к выходу и на сей раз сумела выскочить наружу — но налетела на дожидающегося меня Пука, в результате чего снова оказалась в моих руках.
— Ты уж не обессудь, — сказал я, — но мне придется отвезти тебя в замок. Коли обещал доставить туда объект...
— Я не объект! — негодующе воскликнула Панихида, пытаясь высвободиться из моей хватки. Но на сей раз я был умнее и держал ее крепко.
— А вот и объект. Ты — объект моей миссии.
— Ничего у тебя не выйдет.
— Еще как выйдет, — возразил я, забавляясь ее попытками вырваться. — Ты ведь уже убивала меня. Пора бы понять, что толку от этого мало.
— Значит, плохо убивала. В следующий раз убью как следует! — С этими словами Панихида попыталась укусить меня в плечо, но, к несчастью, вцепилась в левое и чуть не сломала о камень свои белые зубки.
— По-моему, тебе лучше одеться, — сказал я, ибо считал, что женщины не должны выходить из дому голыми. Кожа у них нежная, а в лесу полно кусачей мошкары.
Поскольку ни малейшего желания одеваться Панихида не выказывала, мне пришлось повалить ее на кровать и самому натянуть на нее коричневое платье. Это было непросто — она отчаянно вертелась, царапалась и пиналась, но в конце концов я застегнул последнюю пуговицу.
— Дубина! — воскликнула Панихида. — Ты надел его наоборот!
Я захлопал глазами. Пуговицы были спереди, где и положено, но платье и вправду сидело на ней как-то странно.
— Какая разница?
— Для такого остолопа, как ты, может, и никакой. Убери лапы, я сама оденусь.
Я отпустил ее и отступил на шаг. Панихида встала, расстегнула платье, — кажется, оно и впрямь было надето шиворот-навыворот, — сняла его, растянула перед собой и неожиданно набросила мне на шею. Она потянула концы в противоположные стороны с явным намерением меня задушить. Но то ли моя шея еще не полностью раскаменела, то ли силенок у нее было маловато, но я и не подумал задыхаться. Думать-то не думал, но забавы ради прикинулся удушенным и упал на пол. Для верности Панихида подушила меня еще минутку-другую, а потом, решив, что дело сделано, выпустила края платья и задумалась.
— Что теперь с тобой делать? — пробормотала она, пребывая в уверенности, что я ее не слышу. — Вообще-то ты неплохой парень, но если я оставлю тебя в живых...
Я сцапал ее за ноги, повалил на пол и со словами «Ты, кажется собиралась одеться?» основательно отшлепал по... ну, все знают, по чему можно отшлепать.
— Ты негодяй! — яростно прошипела она.
— Просто варвар, — поправил я. — А сейчас, может, все-таки наденешь платье? Иначе я заверну тебя в простыню, да так отсюда и заберу.
— Это платье? — Ты посмотри, во что оно превратилось! Все измято, все перекручено!
Сама же и перекрутила, когда пыталась меня задушить. Ох уж эти женщины.
— Перекрути обратно.
Панихида махнула рукой:
— Я лучше надену другое. Кстати, тебе и самому не помешало бы что-нибудь нацепить. Ты выглядишь как зомби.
С этим трудно было поспорить — в отличие от моего тела одежда не обладала способностью к самоисцелению. Рубаха на мне превратилась в клочья, от панциря осталось лишь несколько болтавшихся полосок кожи, а от подаренных Панихидой штанов и того меньше.
— Можешь взять это платье, — буркнула она, сунув мне в руки коричневый матерчатый ком.
Я не возражал — одежда есть одежда. Сгодится до тех пор, пока я не сорву себе штаны с ближайшей порточницы. Правда, платье оказалось мне маловато — верхние пуговицы не застегивались, а подол не достигал и колен, но это такие мелочи, о которых и упоминать не стоит.
— Опять наоборот, — фыркнула Панихида.
Я предпочел промолчать. Судя по всему, на это платье наложено наоборотное заклятие, а бороться с чарами нет смысла. Панихида тем временем достала из сундука серое платье, надела его, обулась и, встав перед зеркалом, принялась расчесывать волосы. Длинные, блестящие и черные — под стать ее полуночным глазам. До сих пор я предпочитал светловолосых женщин, но сейчас эта приверженность казалась мне досадным заблуждением.
— Я готова, — промолвила Панихида, приведя себя в порядок. — Пошли.
Я взял ее за левую руку — и в тот же миг она ударила меня зажатым в правой ножом. И откуда он у нее взялся? Удар пришелся по камню, и лезвие обломалось.
— Ох незадача! — огорченно воскликнула Панихида. — И надо же мне было забыть!
Я понял, что по-хорошему нам не поладить, а потому огляделся по сторонам и снял висевшую в комнате лиану для сушки белья.
— Нет! — вскричала она, снова порываясь выскочить за дверь. Для женщины Панихида была довольно сильна, но, чтобы справиться со здоровенным варваром, этого, конечно, недостаточно. Получив несколько царапин и укусов, я связал ей руки за спиной. Панихида прекратила сопротивляться, лишь глаза ее яростно сверкали. Растрепанная, перепачканная, злющая, как ведьма, она привлекала меня с такой силой, что мне приходилось гнать из головы всяческие грязные мысли.
Выведя пленницу из хижины, я усадил ее на коня и обрезком лианы связал ее стройные лодыжки. Пуку это не понравилось, однако он понимал, что так надежнее. Оставаясь на своих двоих, она непременно попыталась бы удрать.
Очень жаль, подумал я, что женщины совсем не похожи на лошадей. Лошади куда рассудительнее.
— Моя лютня! — неожиданно воскликнула Панихида. — Мне нужна лютня.
— Твоя — что?
— Лютня, мужлан неотесанный! Музыкальный инструмент. Чтобы я могла играть и петь.
Мне это показалось уловкой, рассчитанной на то, чтобы потянуть время и попробовать улизнуть. Ну зачем ей могла понадобиться эта лютня? Панихида вряд ли собиралась тренькать на ней в замке Ругна, поскольку считала, что по ее прибытии он немедленно рухнет. И уж тем паче она не намеревалась развлекать музыкой меня.
— Обойдешься, — отрезал я.
Панихида поджала губы. Все-таки женщин — странные существа. Я ее поймал, связал и против ее воли потащил в замок, однако из-за этой дурацкой лютни она, кажется, обиделась на меня сильнее, чем из-за всего прочего.
— Где тут ближайшая порточница? — поинтересовался я, озираясь по сторонам.
— Обойдешься, — отрезала она.
Мне оставалось только развести руками. Ладно, до поры обойдусь и платьем.
Мы направлялись к замку Ругна, но не тем путем, которым пришли. У меня не было ни малейшего желания соваться в тарасков лабиринт и мы двинулись на восток вдоль края Провала, рассчитывая свернуть к югу после того, как минуем горную гряду. По правде сказать, мы еле-еле плелись. Я шел пешком, и мне приходилось следить_ и за Панихидой, и за окрестностями. Путешествие по Ксанфу редко напоминает пикник и менее всего походило на таковой сейчас. Мои каменные ступни погружались в землю, словно тяжеленный лапы огра. Переставлять я их кое-как переставлял, но особой прыти от меня ждать не приходилось.
Довольно долго Панихида ехала молча, обиженно надувшись, но в конце концов ей стало скучно, и она разговорилась.
— Слушай, варвар, — сказала она с таким видом, словно хотела спросить о чем-то заурядном и несущественном, — как тебе удалось очухаться после того, как ты выдул целый жбан отборного яду, да еще и навернулся в пропасть?
Можно подумать, я сам туда навернулся. У меня не было намерения предоставлять ей возможность убить меня еще раз, а потому я не видел причины скрывать от нее правду. Панихида выслушала меня внимательно.
— Стало быть, ты не можешь умереть, — задумчиво промолвила она, когда я закончил.
— Еще как могу. Просто...
— Поняла-поняла. Умереть-то ты умрешь, но мертвым не останешься.
— Во всяком случае до сих пор все случалось именно так.
Она снова говорила вполне дружелюбно, но это не внушало мне доверия. До сих пор мне приходилось иметь дело с женщинами любящими, ласковыми и добросердечными — ни одной из них и в голову не приходило меня убивать. А эта коварная лисица скорее всего пыталась выведать способ покончить со мной раз и навсегда. Я не мог верить ей, хотя и хотелось.
— А вот демоны, те вовсе не умирают, — ни с того ни с сего промолвила она.
— Так они и не живут.
— Очень даже живут, просто это другая форма жизни. Но у них есть желания, чувства и интересы — как и у людей. Злые чувства, злые желания. Они не знают, что такое совесть, дружба или, скажем, любовь.
— А варвары знают? — спросила она с легким раздражением.
— Конечно. Это естественные чувства, а все естественное близко варварам в силу их близости к природе.
— У тебя есть друзья?
— Пука мой друг.
— Конь-призрак, — рассмеялась Панихида.
Пука раздраженно прижал уши к голове и едва не взбрыкнул, но сдержался ради меня. Кажется, он был не в восторге от женщин вообще, а от Панихиды в особенности.
— Как я уже говорил, мы, варвары, близки к природе и ко всему живому. Пука — прекрасное животное, и я горжусь тем, что могу называть его своим другом.
Пуковы уши покрыты шерстью, но клянусь, в этот момент они покраснели.
— А как насчет любви?
— Как-как... Я люблю своего отца, и мать, и...
— Остолоп! — Она закатила глаза. — Я имею в виду любовь между мужчиной и женщиной. Ты хоть когда-нибудь любил женщину по-настоящему? Или просто получал удовольствие до шел себе дальше своей дорогой?
Я задумался. Элис была красива и очень мне нравилась, но мог ли я, не кривя душой, сказать, что действительно любил ее? Кабы любил, наверное, не бросил бы. Что же до истории с Колокольчик, то это было просто чудесное приключение. Мы с ней обменялись услугами, не более того.
Варварское прямодушие вынудило меня признать, что насчет любви — этого сорта любви — Панихида, пожалуй, права.
— Ага! — торжествующе воскликнула она. — Стало быть, ты ничем не отличаешься от демона.
— Глупости! — возразил я. — Демон не может любить, а я очень даже могу.
— Можешь — не можешь, какая разница, если ты этого не делаешь? Никакой!
— Послушай, ты ведь прекрасно знаешь, что это не так. И что я никакой не демон. К чему ты вообще клонишь?
— Скажите на милость, он не демон! Сцапал ни в чем не повинную девушку и против ее воли тащит в замок, который при ее появлении развалится. Это что, по-людски?
Признаться, мне не очень хотелось обсуждать эту щекотливую тему.
— Я дал слово, а слово надо держать. Варвары всегда выполняют свои обещания.
— Даже если это неправильно, нечетно и... гадко?
Только сейчас я сообразил, что Панихида задумала меня отговорить. К счастью, воздействие К.И. еще не полностью сошло на нет, несмотря на встряску и песок в голове, так что я быстро нашелся с ответом:
— Тебе ли толковать о том, что правильно и честно? Разве не ты дважды убила меня самым коварным манером?
— Но я же извинилась, — фыркнула она, — мне было жаль. Не нравилось мне это делать, но пришлось.
— Вот и мне не нравится, — отозвался я, — но приходится.
— Туше! — пробормотала она. Или что-то в этом роде. В Ксанфе, в отличие от Обыкновении, в ходу только один человеческий язык, но в нем столько слов, что все не упомнишь.
Некоторое время Панихида молчала, но это продолжалось недолго.
— Тебя мама с папой воспитывали по-человечески?
— Конечно. Я получил прекрасное варварское воспитание. А когда вырос, отправился на поиски приключений.
— А, так вот чем ты сейчас занимаешься.
— Точно. Сражаться с чудовищами и противостоять злой магии — это ли не приключение?
— А похищать беззащитных девушек — это как? Тоже приключение?
Она была мастерица по части колкостей, но я в тогдашнем своем состоянии вполне мог ей ответить.
— Сплавить убийцу замуж если и не приключение, то уж всяко не преступление.
Панихида призадумалась, но вскоре опять завела ту же песню:
— Я действительно убила тебя, и ты имеешь основания на меня сердиться. Но пойми, успешное выполнение твоей миссии может ввергнуть Ксанф в великие бедствия. Я должна предотвратить это во что бы то ни стало. Убить, конечно, проще всего, но, раз это невозможно, мне придется попробовать тебя урезонить.
Пусть себе урезонивает, подумал я, все веселей, чем тащиться молча.
— Попробуй, но должен тебя предупредить, что варвары несильны в логике. Так что твои резоны скорее всего пропадут впустую.
— Может и так. Откуда мне знать, с какой стороны лучше подступаться к варвару, сама-то я не варварского племени. Я даже не совсем человек.
Я поднял глаза. Даже в неуклюжей позе, со связанными руками и лодыжками она была прекрасна. Варвары знают толк в телесной красоте.
— Не знаю, что ты имеешь в виду. Выглядишь ты восхитительно.
— Спасибо, — ответила она, сделав нечто вроде реверанса. Не представляю себе, как можно совершить что-то подобное, сидя на лошади со связанными руками и ногами, но ей это удалось. Порой женщины проявляют просто поразительные способности.
— Спасибо, но не все то, что прекрасно выглядит, на самом деле прекрасно.
— Да, — согласился я, — самые завлекательные тропки ведут к древопутанам.
Такие тропинки попадались нам по пути, но мы, разумеется, избегали соблазна. В Ксанфе можно найти и другие примеры, подтверждающие ее правоту.
— Ты не все знаешь о моем происхождении.
— Разве ты не королевская дочь?
— Я дочь короля, но моей матерью была вовсе не королева. Именно по этой причине королева возненавидела меня и в конце концов прокляла.
— Дочь короля, но не королевы, — тупо повторил я. Как такое может быть?
— Ну ты и простак. Аисты прилетают не только к тем, кто состоит в браке. Я незаконнорожденная.
Я был потрясен тем, что такая юная, очаровательная девушка говорит о себе такие вещи без малейшего стеснения. Конечно, мне было известно, что означает это слово, но ей-то как раз лучше бы его не знать.
— Ты... король...
— Короля совратила неразборчивая в средствах соблазнительница, никогда его не любившая, — сказала Панихида. — Моя мать больше всего хотела устроить скандал, и, благодаря моему появлению на свет, это ей вполне удалось. Когда она предъявила Громдену дитя и во всеуслышание объявила о его происхождении, скандальчик получился что надо.
— Но это... это не по-людски.
— Естественно, принимая во внимание природу моей матушки.
— Но ни одна приличная женщина не...
— Матушку трудно назвать приличной... да и женщиной тоже.
— Но... — Я запнулся. — Но ты явно произошла не от скрещивания, как, скажем, кентавры, гарпии или волколаки. Ты человеческого происхождения.
— Получеловеческого.
— Не понял.
— Моя мать — демонесса. Вот те на! Впрочем, у меня оставались сомнения.
— Король Громден хороший человек. Он не стал бы... с демонессой...
Панихида мрачно усмехнулась:
— Мне ли не знать своего отца, он и вправду очень хороший человек. Но именно хорошие люди чаще всего оказываются наивными, а потому уязвимыми. Я много размышляла об обстоятельствах своего рождения и, кажется, кое-что поняла. Надо иметь в виду, что, выходя замуж, королева была уже далеко не во цвете юности, а особой красотой она и вовсе никогда не отличалась. Громден, мужчина видный и крепкий, женился на ней исключительно из политических соображений — этот брак должен был способствовать единению Ксанфа. Королева происходила из обитающего далеко на юге племени оголтелых извергов, славящихся своим умением, оголив тело, извергать страшные проклятия. Изверги — самые настоящие люди, просто до этого брака они жили сами по себе. Женитьба короля должна была привязать их к замку Ругна и укрепить трон. Отец старался ради блага Ксанфа. Но королева оказалась бесплодной, да и вообще не испытывала ни малейшего интереса к аистам.
Я хмыкнул.
— Вижу, тебе кое-что известно насчет аистов. Тогда ты, наверное, знаешь, что они не выбирают пары, которым доставляют младенцев, а только выполняют заказы — если они правильно оформлены. Таков принятый у них порядок.
— Порядок у них еще тот. Скажем, как бы ни старался мужчина, посылая аисту заявку, тот все равно доставит ребенка женщине. Ну разве это справедливо?
Панихида рассмеялась:
— И в жизни, и в магии многое несправедливо, варвар. Так вот, чтобы обзавестись ребеночком, король должен был вызвать аиста с другой женщиной. Думаю, именно это было у него на уме, когда к нему заявилась коварная демонесса. Может, конечно, и что-нибудь другое — кто знает, что может взбрести в голову мужчине, — но мне хочется верить, что он просто хотел иметь ребенка. Меня.
— Конечно! — пылко воскликнул я. — Так оно и было. А теперь король хочет, чтобы ты вернулась домой. Наверное, поэтому он и согласился на...
— И уж конечно, он не догадывался об истинной природе моей матушки. Знаешь небось, что демоны способны принимать любое обличье. Вот она и обернулась самой прекрасной женщиной, какую только можно представить, с черными, как ночь, глазами и волосами, с великолепной фигурой...
— Совсем как ты.
— Помолчи, недоумок! Моя мать была ужасным созданием. Демоны бездушны — человеческие ценности им чужды, а человеческие страсти смешны. Она хотела сделать гадость всему людскому роду и с этой целью решила скомпрометировать и унизить короля Ксанфа. Превратившись в красавицу, она явилась в замок, имея при себе три короба вранья, и полностью использовала их содержимое. Сочинила душещипательную историю о том, как ее, бедняжечку, ни за что ни про что выгнали из дому и как она нуждается в защите и покровительстве. Ну а оставшись с королем наедине, она... убедила его помочь ей вызвать аиста. Убедившись, что аист заявку получил, демонесса расхохоталась, приняла облик обыкновенского чудища, именуемого то ли крокогатор, то ли крокодил, это чтобы у Громдена не оставалось никаких иллюзий, и растворилась в воздухе. Поняв, что он имел дело с демонессой, король ужаснулся, но было уже поздно.
— Бедный король Громлен, — с искренним сочувствием промолвил я.
— Но этим дело не ограничилось. Как только аист произвел доставку, матушка сочла необходимым сообщить о прегрешении короля всем обитателям замка Ругна. С этой целью она заявилась в пиршественный зал, когда король вместе со всеми придворными, которых тогда был полон двор, сидел за обедом, позвала меня и возгласила: «Вот твое незаконнорожденное дитя, распутный король Громден! Посмеешь ли ты отвергнуть ребенка?» Король, при всех его слабостях, был человеком честным и добрым, а потому никак не мог отказаться от родной дочери и оставить ее во власти демонессы. Таким образом он признал факт супружеской неверности, что не лучшим образом сказалось на его авторитете. Добившись чего хотела, моя матушка растворилась в воздухе, и лишь ее злобный смех еще долго наполнял пиршественный зал замка. Репутация короля была подорвана, королева не желала больше иметь с ним дела, а придворные начали один за другим покидать замок. У каждого находились важные дела в каком-нибудь другом месте, а мой отец в сложившихся обстоятельствах никому не мог сказать «нет». Жестокая ложь сделала его бессильным. Когда королева прокляла меня, в замке оставалось меньше дюжины человек.
— Сейчас и того меньше, — заметил я.
— Остались только самые верные, — с кривой усмешкой промолвила Панихида, — а таких всегда немного. В некотором отношении люди похожи на демонов, однако они медлительны и склонны в конце концов прощать, тогда как демоны действуют молниеносно и беспощадно. Я бы очень хотела быть рядом со своим отцом, хотела бы поддержать его в трудную минуту, но не могу. Проклятие не позволяет. — Она покачала головой, словно желая отогнать невеселые мысли. — Надеюсь, теперь ты понял, как обстоят дела. Мачеху я не виню. Сам факт моего существования служил постоянным напоминанием о королевском грешке. Отец никогда и словом не упомянул о моем происхождении, зато все вокруг только об этом и судачили. Он совершил ошибку, но его судили как за преступление. Люди... — Она помедлила, унимая порыв негодования, а потом продолжила:
— Люди жестоки и несправедливы. Я не слишком высокого мнения о роде человеческом.
— У варваров все обстоит иначе. Мы никогда...
— В таких обстоятельствах королю было трудно управлять страной. Королева на любила его, но она понимала, как важно сохранить единство Ксанфа. Мое пребывание в замке Ругна ставило благополучие государства под угрозу, но мачеха знала, что отец ни за сто не согласится отослать меня прочь. Ее проклятие было продиктовано не столько личными, сколько политическими соображениями. Кроме того, оно позволило мне уразуметь, какую опасность я представляю для Ксанфа. Все стало ясно, просто и наглядно: ежели я предназначена для того, чтобы погубить государство, то почему бы мне не начать с разрушение столицы? Королева была тысячу раз права, и за эту правоту я ненавижу ее еще больше. Так и получилось, что я покинула замок Ругна, чтобы никогда туда не возвращаться.
Признаюсь, ее рассказ произвел на меня немалое впечатление, однако у меня оставались некоторые подозрения.
— Ты, кажется, говорила, будто она ревновала.
— Ну... это тоже правда. До всей этой истории с демонессой и моим рождением она жила с королем не то чтобы душа в душу, но спокойно и мирно. Я не стала бы утверждать, будто у нее не было никаких достоинств. Но с моим появлением все изменилось — меня король любил, а ее нет. Я была красива, а она нет. Это злило королеву, хотя я никогда не умышляла ничего дурного. Она подчеркнуто не желала иметь со мной ничего общего, так что у меня не было ни родной матери, ни приемной. В этом смысле она разделяет часть вины — все причастные к этой истории так или иначе проявили себя не лучшим образом. Но в одном королева была права — меня следовало удалить из столицы во что бы то ни стало.
— Ладно, тебя она удалила. Но раз ты все равно не могла вернуться, к чему было проклинать еще и короля?
— На сей счет я несколько... преувеличила. Отец никогда не понимал, почему я ушла, и не желал слышать обо мне ничего дурного. Всю жизнь он мечтал о том, чтобы я стала королевой. Мне-то было понятно, что это невозможно, но он отметал любые доводы. Ни в каком проклятье не было ни малейшей нужды. Он отказывался — и отказывается по сей день — признавать, что мое присутствие может повредить замку Ругна в каком бы то ни было смысле, хоть в физическом, хоть в политическом. Для него я была и остаюсь любимой маленькой дочуркой.
Что ж, это во всяком случае было понятно. Я знал, как некоторые папаши сходят с ума по своим дочуркам. Сам бы, наверное, был таким, представься мне случай.
— Ну а сама-то ты как...
— Проклятие! — вспыхнула она. — Я же наполовину демон. Ты хоть понимаешь, что это значит?
Я пожал плечами:
— Это значит, что ты полукровка. Эка невидаль. Ксанф полон полукровок. Довольно скоро аист доставит одной эльфессе младенца, который будет наполовину человеком...
— Дурак, это значит, что у меня нет души! — В ее голосе звучал гнев отчаяния.
— С чего ты взяла? Я, конечно, не особо разбираюсь в душах, но насколько я понимаю, у большинства людей они имеются. А поскольку твой отец человек, и человек душевный...
— Ежели один из родителей человек, ребенок может появиться на свет с душой, но это еще не значит, что так оно и будет. Возможно, такой шанс имелся бы и у меня, будь я дочерью демона и обычной женщины. Помнишь, ты сам сетовал на то, что аисты доставляют младенцев только женщинам? Меня доставили демонессе, а не человеку, и потому я не получила души. — Голос ее звучал ровно и холодно.
Весь этот разговор о наследовании признаков по той или иной линии не мог оставить меня равнодушным в связи с ожидавшейся доставкой маленького полукровки в эльфийскому вязу.
— Мне все-таки непонятно, откуда такая уверенность.
— Сам подумай, будь у меня душа, стала бы я убивать путника?
Я подумал. А подумав, ответил:
— Я человек. Душа у меня есть. Но ежели какой путник на меня нападет, я могу его убить. Варвар-воитель живет своим мечом, а убивает он или нет, зависит от обстоятельств. Во время войны...
— При чем тут война, кретин? Ты явился ко мне раненым, считай, полумертвым, а я отравила тебя и спихнула в Провал.
— Но ведь ты об этом пожалела.
— Великое дело! Я пожалела и о том, что ты вернулся.
— Но у демонов нет совести, — возразил я, — стало быть, она не могут на и о чем жалеть.
— Ошибаешься, невежда. Очень даже могут, ежели их козни не удаются. Как, например, моя попытка покончить с тобой. Мне вообще жаль, что ты взялся за это нехорошее дело.
— Однако о том, что тебе пришлось меня убить, ты сожалела задолго до того, как узнала о моей способности воскресать. Думаешь, я не слышал, что ты говорила как раз перед моей смертью?
— Да мало ли что я говорила, — буркнула она раздраженно и в то же время с некоторым удовлетворением. — Демоны, знаешь ли, по природе лживы — эту черту я унаследовала от матушки. Ложь, причем жестокая и коварная, — моя любимая забава. "Так что советую тебе не верить ни одному моему слову.
Доводы Панихиды показались мне довольно путаными, однако определенный резон в них имелся. Человек, уверяющий в своей приверженности правде, вполне может оказаться лжецом, но если он сам называет себя лжецом, его слова могут оказаться правдивыми. Истинный правдолюб не может назвать себя лжецом, ибо тем самым солжет. Лжец, со своей стороны, не может лгать беспрерывно, ведь в этом случае лживость его станет очевидной и ложь перестанет достигать своей цели. Люди просто-напросто начнут истолковывать все им сказанное с противоположном смысле. Сам бы я до всего этого, наверное, никогда не додумался, спасибо, волшебник Инь растолковал что к чему. Следуя этой логике, я мог поверить признанию Панихиды в ее природной лживости, одновременно соглашаясь и с тем, что ни единому ее слову верить нельзя.
— Может, все и так, — проворчал я, путаясь в собственных рассуждениях, — но из этого не следует, что у тебя нет души. Некоторые люди вроде волшебника Яна являются отъявленными лжецами. Ты несомненно в большей степени человек, чем демонесса...
— Нет! Я не могу любить!
— А вот теперь ты наверняка лжешь. Как насчет твоего отца? Ты вроде говорила, что любишь его.
— Я лгала, — проворчала она без особой уверенности.
— Не верю. Думаю, лжешь ты именно сейчас. А раз ты можешь любить, стало быть, у тебя есть и...
— Ты дурак. Только дурак может мне верить.
— Тогда скажи, почему тебя так заботит, что станет с королем или с замком Ругна? Что мешает тебе спокойненько прогуляться со мной туда да посмеяться, глядя как замок раскатится по камушкам? С чего бы это бездушному существу заботиться о благоденствии Ксанфа?
Панихида одарила меня взглядом, в котором досада странным образом соседствовала с облегчением, но промолчала. Я был удовлетворен, — может, она и лгунья, но никакая не демонесса. Одно то, с каким воодушевлением она пыталась убедить меня в своей бездушии, доказывало ее одушевленность.
Придя к выводу, что с ее душой все в порядке, я задумался о своей. Ведь если она сказала правду насчет проклятия, ей действительно нельзя возвращаться в замок. Чтобы выполнить свое задание, я должен верить, что она лжет, как оно скорее всего и есть. Надо думать, она просто не желает выходить замуж за Иня. Конечно, нельзя винить молодую девушку за то, что она хочет сама устроить свою судьбу, а не жить по чужой указке. Я и сам такой. Однако девичьи капризы не могут быть основанием для того, чтобы варвар-воитель отступил от своего слова.
Разумеется, многие мои рассуждения были глупы и наивны, но тогда они казались мне весьма разумными.
Мы двинулись дальше, и через некоторое время местность вокруг изменилась. Деревья почти исчезли, кусты попадались редко, а почва стала песчаной.
— Нам здесь не пройти, — заявила Панихида.
— Это еще почему?
— Потому что это тягучие пески. Я знаю здешние места.
— Пески как пески, ничего особенного, — храбро заявил я, не желая признаваться, что отродясь не слыхал о тягучих песках и понятия не имею, что это такое.
Песчаные островки становились все больше и больше, пока не слились друг с другом, — под ногами не осталось ни травинки, ни камня. Но стоило нам с Пукой ступить на песок, как наше движение замедлилось. Каждый шаг, как бы мы ни торопились, растягивался надолго. Двигаться с нормальной скоростью мы не могли.
— Это еще что такое? — удивился я.
— Тягучие пески, — ответила Панихида. — Я же предупреждала, здесь не пройти.
Теперь я понял, что эти пески обладают способностью тянуть время. Растягивают так, что оно оказывается куда более долгим, чем должно быть. К счастью, полоса песка перед нами была не слишком широкой, так что после утомительного перехода мы с Пукой выбрались на твердую почву и продолжили путь в нормальном темпе. Однако ушли недалеко, ибо довольно скоро уткнулись в сплошную песчаную пустыню, пересекать которую пришлось бы целую вечность. Следовало идти в обход, а поскольку путь на север преграждал Провал, нам оставалась одна дорога — на юг, к видневшемуся вдали горному склону.
Мы направились туда, петляя между вкраплениями тягучего песка. Узкая песчаная полоса пролегала возле самого склона, и мы решили ее перескочить. Пук прыгнул — и словно завис в воздухе. Казалось, он плывет, а не летит, ибо прыжок продолжался около минуты. Я прыгнул следом — с тем же результатом. Тягучие пески воздействовали не только на тех, кто с ними соприкасался. Они тянули время и над своей поверхностью.
— Не думай, что ты уже одолел преграды, — сказала Панихида, когда мы приземлились наконец на другой стороне. — Посмотрим, как ты запоешь, когда столкнешься с бегучими песками.
— Преодолею и их, — горделиво заявил я, полагая, что ежели они зовутся бегучими, то скорее всего ускоряют бег времени.
— Ну-ну. Ладно, делай что хочешь.
— Имей в виду, — предупредил я, — все, что случится с Пуком, случится и с тобой.
— Подумаешь, напугал. Лучше смерть, чем та участь, на которую ты меня обрекаешь.
Оставив пески позади, мы двинулись по пологому склону. Дело пошло быстрее, однако уже близились сумерки, так что пришлось сделать привал. К счастью, поблизости оказалась облепиховая сосна, которую буквально облепили всяческие вкусности. А соснуть под сосной, подкрепившись на сон грядущий, — самое милое дело. Я развязал Панихиде ноги и помог ей слезть с коня, однако благодарности не последовало.
— Как, по-твоему, я буду есть — и наоборот — со связанными руками?
— Что наоборот?
— То самое, олух. Я сделаю это за деревом.
— Ох, вот уж и вправду олух. — Пристыженный до крайности, я развязал ей руки. — Иди. Только дай слово, что не попытаешься бежать.
— Конечно, даже не подумаю, — заверила меня Панихида, растирая запястья.
Потом она удалилась за дерево, а я подтянул к себе нижнюю ветку и принялся отлеплять облепившую ее снедь. Чего там только не было — и шоколадные шишки, и сахарные головы, каждая из которых норовила показать мне язык, и разряженные картофелины в щеголеватых мундирах, и солонки с солью земли, чтобы эти картофелины посолить, и птица сазан, и рыба фазан, и чудесный хрен, оказавшийся даже слаще великолепной редьки. Всего и не перечислишь. Увлекшись едой, я не сразу обратил внимание на долгое отсутствие Панихиды. Пойти и посмотреть мне было неловко — мало ли что могло ее задержать. Вместо того я громко, с расстановкой позвал:
— Па-ни-хи-да! Эй, как дела? Не пора ли назад?
Ответа не последовало. Встревожившись, я поспешил за дерево. Конечно же, Панихида исчезла. Я опять остался в дураках. Впрочем, отчаиваться не стоило. По горячему следу я мог узнать ее путь до самого подножия склона, а дальше начинались тягучие пески.
Но вблизи от дерева не оказалось ни следа. Неужто он уже простыл? Трудно поверить, чтобы молодая женщина сумела так быстро остудить след, что его невозможно обнаружить. Но тут я вспомнил, что еще могу воспользоваться стрелкой белого компаса, настроил ее и увидел, что она указывает наверх. Я улыбнулся. Ничего не скажешь, ловко придумано. Забраться на дерево, дождаться, когда пустоголовый варвар отправится на поиски, а как только он уберется подальше, слезай себе да ступай куда хочешь, не опасаясь преследования. Не берусь судить, как там у демонесс-полукровок обстоят дела с душой, но с умом у них явно все в порядке.
Ну что ж, решил я, поиграем. Придется соснуть не под сосной, а на сосне. Вскарабкавшись на дерево, я удобно устроился на толстом нижнем суку и спокойно уснул.
Примерно через час послышался шорох — Панихида спускалась вниз. Она надеялась тихонько пробраться мимо меня, но сон у варваров чуткий. Мигом проснувшись, я ухватил ее за ногу:
— Погулять собралась, или как?
— Проклятье! — выругалась Панихида, тщетно пытаясь высвободить ногу. Что ей, конечно же, не удалось. Она снова была моей пленницей.
— А ведь обещала не убегать, — укорил я.
— Мало ли что я обещала! Сказано же тебе, я лгунья. Такая уж наследственность досталась мне от матушки.
— Тогда мне придется снова тебя связать.
— Ты когда-нибудь пробовал спать связанным по рукам и ногам?
Я задумался:
— Ладно, не буду связывать тебе ни руки, ни ноги. Лучше привяжу тебя к себе, чтобы ты не могла уйти без меня.
Спустив Панихиду на землю, я привязал ее правое запястье к своему левому, затянув лиану тугим варварским узлом. Ножа у нее не было, а распутать такой узел — дело мудреное. Во всяком случае ей не удалось бы сделать это, не разбудив меня.
— Откуда ты знаешь, что я не придушу тебя во сне? — спросила она, когда мы улеглись под деревом.
— Не советую пробовать, а то ведь я, неровен час, могу и забыть, что приберегаю тебя для волшебника Иня.
— Варвар! — фыркнула она, и слово это почему-то не прозвучало как комплимент.
— Варвар и есть, — подтвердил я, надеясь что моя угроза ее малость утихомирит. Угроза вообще-то пустая, я уже говорил, что варвары вовсе не склонны к насилию над женщинами. На сей счет ходит множество самых ужасных слухов, которые мы сами и распускаем для поддержания сложившейся репутации.
Но Панихида не желала утихомириваться.
— Если придется, я использую свой талант, — предупредила она.
— Я что у тебя за талант? живо заинтересовался я. В Ксанфе, конечно, все не без дара, но талант таланту рознь.
— ...страция, — невнятно пробормотала Панихида.
— Что?
— ...монстрация.
— Как-как?
— Демонстация, олух. Это часть моей демонической наследственности. Демонстрация.
— О! — только и протянул я, поскольку решительно ничего не понял. Лишь весьма сведущие люди не стыдятся открыто признавать свое невежество.
— Ладно, делай что хочешь, только не мешай мне спать.
— Не буду, — заверила она.
И слово сдержала. Я заснул и спокойно спал около часа, Панихида не пыталась развязать узел, не пробовала меня душить — все было тихо. Но когда, проснувшись, я машинально потянул лиану, выяснилось, что пленница исчезла. Петля, затянутая вокруг ее запястья, была пуста. Каким-то образом ей удалось выскользнуть, не потревожив узел.
Вскочив на ноги, я поспешил, куда указывала стрелка, и догнал беглянку совсем неподалеку, — видимо, она высвободилась всего несколько минут назад.
— Королевская дочь собралась пройтись в полночь? — поинтересовался я.
— Вот незадача! — сердито воскликнула она. — Ну что бы тебе поспать подольше?
— Как тебе удалось выскользнуть из петли? — спросил я, когда мы вернулись к дереву. — Она слишком узка даже для твоей маленькой ладошки.
— Я же говорила тебе, дубина, страция.
— А, демонстрация, — пробормотал я, понимая, что она не расположена раскрывать свой секрет. — Ладно, посмотрим, что можно сделать. А, вот что. Поскольку от петли толку мало, мне придется держать тебя самому.
— Я буду пинаться, кусаться и царапаться.
— А я исцелюсь.
— Зато тебе будет больно. И не очень-то ты поспишь.
— Слушай, у меня есть предложение. Ты не станешь пинаться, кусаться и царапаться, а я прогоню прочь грязные мысли, которые подсказывают мне, что с тобой следует сделать.
— Ты... ты... — Она просто задохнулась от ярости.
Думаю, до нее дошло, что я не обманываю и даже в какой-то мере надеюсь, что она не примет моего предложения. Я обхватил ее руками, и мы улеглись. Каменная рука почти не ощущала ее тела, зато правая, нормальная, чувствовала за обе. Панихида малость поворочалась, по-видимому, размышляя, не стоит ли начать пинаться, кусаться и царапаться, потом затихла, опустила голову — ее черные волосы щекотали мне нос — и уснула!
С рассветом я проснулся — и обнаружил, что руки мои пусты. Панихида снова ускользнула. Как, во имя Ксанфа, такое могло случиться?
Пришлось снова прибегнуть к помощи стрелки. Панихида уже брела по тягучим пескам, направляясь домой. Спустившись по склону, я набросил на нее аркан и вытянул на твердую землю. Бегство ее не столько рассердило, сколько удивило меня.
— Слушая, как ты высвободилась? Я же не выпускал тебя из рук.
— Высвободилась и снова высвобожусь. Тебе меня не удержать.
Это походило на правду. Мне показалось, что выглядит она как-то странно, но надо было собираться в дорогу.
— Ладно, посмотрим. А сейчас перекуси — и в путь.
Панихида съела несколько картофелин, и мы двинулись дальше. На сей раз я не стал ее связывать, но не спускал с нее глаз. Бежать она не пыталась.
Неожиданно на востоке появилось диковинное облако — оно искрилось и переливалось всеми цветами радуги.
— Не нравится мне это, — пробормотал я, таращась на небо. Облако было очень красиво, но варварам действительно не нравится то, чего они не понимают. Правда, Панихида мне определенно нравилась.
— Это самоцветный град, — сказала она. — Такие тучи зарождаются в этих краях, на границе между тягучими и бегучими песками. Нам надо поискать укрытие.
— Укрываться от града? — возмутился я. — Чтобы варвар обращал внимание на такие мелочи?
— Дело твое, недоумок.
Ее слова понравились мне еще меньше, чем разноцветная туча, но нам все равно не оставалось ничего другого, кроме как идти. Мы шли, а туча росла и разбухала, пока не закрыла половину неба. Затем я услышал тревожную, грустную мелодию и не сразу понял, что это поет Панихида.
— Чего это ты распелась?
— Пою погребальную песнь, — пояснила она, — отпеваю нас с тобой. За это умение я и получила свое имя. Правда, с лютней у меня получается гораздо лучше.
Надо же, она до сих пор сердилась на меня из-за своей тренькалки. Наверное, стоило разрешить ей взять с собой лютню — со здоровенной тыквой под мышкой труднее убежать. Впрочем, сейчас меня больше интересовало другое.
— Отпеваешь? Ты хочешь сказать, что какой-то там град грозит нам смертью?
— Тебе, может, и нет, ты в конце концов очухаешься. Но у всех остальных такого таланта не имеется.
Я заметил, что уши Пуки стали тревожно подрагивать. Он вовсе не стремился превратиться в настоящего призрака. Его смерть никак не входила в мои планы, равно как и смерть Панихиды. Сомневаюсь, чтобы мое задание предусматривало доставку в замок мертвого тела.
— Хорошо, поищем укрытие.
Оглядевшись по сторонам, я приметил выше по склону маленькую рощицу и устремился туда. С помощью меча мне удалось довольно быстро нарубить бревен и соорудить из них коническое строение — нижние концы я крепко вбил в землю, а верхние связал лианами. Щели между бревнами законопатил мхом, каркас обвязал содранной с тех же бревен корой, и получился неказистый, но крепкий и надежный фигвам, жилище, которое варвары используют для защиты от непогоды. Мы все трое забрались внутрь как раз перед тем, как упали первые градины.
— Ловко это у тебя получилось, — с безразличным видом промолвила Панихида.
— Мы, варвары, мастера строить фигвамы, — горделиво промолвил я, как последний дурак купившись на похвалу.
— Век живи — век учись. Я-то думала, вы только и умеете, что похищать беззащитных девиц.
— Это мы тоже можем.
Град забарабанил по нашему убежищу, и мне показалось, что с неба падают камни. Я высунулся — и едва успел увернуться. Самый настоящий камень со свистом пролетел мимо моей головы и ударился оземь, образовав маленькую воронку. Подхватив его, я нырнул в фигвам. Камушек оказался зеленым, в серо-буро-малиновую крапинку.
— Но это же камень, — растерянно пробормотал я.
— Ясное дело. А ты чего ожидал?
— Ну как... град — это же лед. Я думал, из тучи посыплются цветные ледяные шарики.
— То был бы цветной град, недотепа. А это самоцветный.
И действительно, с неба градом сыпались самоцветы — синие, красные, зеленые, оранжевые и голубые. Они были очень красивы — но каждый запросто мог размозжить голову человеку или животному. Возможно, именно по этой причине мы не встречали в окрестностях крупных животных — только маленькие зверушки могли укрыться от этой напасти. Панихида не зря настаивала на укрытии.
Волей-неволей пришлось ждать, когда кончится град. Панихида сидела верхом на Пуке, а я стоял рядом, прижавшись всем телом к ее левой ноге. Не нарочно, просто фигвам был довольно тесен. Панихида снова завела свою песню, и Пука досадливо прижал уши — ему не нравилась ни она, ни ее пение. А вот я был в восторге и от того, и от другого. И особенно от ноги.
Самоцветная буря бушевала около часа. Я задремал, чувствуя под боком прелестную ножку Панихиды, а проснувшись, увидел, что привалился к боку коня-призрака. Пленница снова исчезла.
— Эй, а куда она подевалась? — спросил я. Пука тоже дремал, а когда проснулся, удивился не меньше меня. Выбраться из тесного фигвама, не потревожив никого из нас, казалось решительно невозможным.
Пришлось опять задействовать стрелку. С течением времени она постепенно истаивала и теперь казалась полупрозрачной, но все еще годилась для дела. Стрелка указала на запад — Панихида и на сей раз направилась к дому.
Мы выбрались из укрытия, изрядно потрепанного камнями, пустились в погоню и довольно скоро перехватили беглянку. Она еще не добралась до тягучих песков, но двигалась довольно медленно.
Я схватил ее за руку, и мои пальцы прошли сквозь тонкое запястье.
— Ты призрак! — воскликнул я. — Добегалась! Небось выскочила под град, получила самоцветом по голове, и стала привидением.
— Никакой я не призрак, остолоп, — едва слышно возразила Панихида, — просто чуточку разволновалась.
Я потрогал ее — и мои пальцы легко прошли сквозь тело, представлявшее собой нечто вроде густого тумана. Не слишком плотного, но все же более материального, нежели то, из чего состоят призраки.
— Ой, щекотно! — пискнула Панихида, когда мои пальцы показались из ее груди. Я смущенно отдернул руку:
— Что с тобой случилось?
— Ничего особенного. Это мой талант, точнее, часть моего таланта. Я бы ушла далеко, да встречный ветер помешал. Трудно идти против ветра, когда ты в таком состоянии.
Словно в подтверждении сказанного, налетевший порыв ветра едва не сбил ее с ног. Кажется, она почти ничего не весила.
— Так твой талант состоит в умении утончаться?
— Сколько я тебе долдонила, что этот талант связан с моим демоническим происхождением. Его название происходит от слов «демон» и «монстр», то есть чудовище, и означает чудовищную способность демонов превращаться во что угодно. Изменять плотность, форму и размеры тела по своему усмотрению.
— Но почему ты позволила связать себя, ежели умеешь выделывать такие фокусы?
— Потому что на это уходит много времени, — с горечью призналась Панихида. — Чтобы изменить что-нибудь одно, скажем, плотность, требуется целый час. А ты ни разу не оставлял меня без пригляду дольше.
Честно скажу, я чувствовал себя почти виноватым.
— Значит, сквозь петлю ты просто просочилась?
— Конечно. — Голос Панихиды стал звучать громче, она постепенно уплотнялась. — То же самое и сейчас. Я сделалась почти бесплотной, так что самоцветы не могли причинить мне вреда, они просто пролетали насквозь. Но град закончился слишком рано, и ты смог пуститься в погоню. Да еще этот противный встречный ветер...
Поначалу я малость подрастерялся, не зная, как удержать существо, подобное дыму или туману, но довольно скоро смекнул, что это не так уж сложно. Нужен веер, опахало или что-нибудь в этом роде. Достаточно подгонять ее ветерком, и она полетит туда, куда надо.
— А ты умеешь изменяться и в других отношениях?
Панихида бросила на меня сердитый взгляд и махнула рукой:
— Так и быть, расскажу тебе все. Уж больно ты везучий. Так вот, демоны умеют изменять свой облик мгновенно, благодаря чему моя мать и смогла ввести в заблуждение короля Громлена, который и пальцем бы ее не тронул, знай он, кто она такая. Истинное ее обличье ужасно, но ей ничего не стоило прикинуться человеком, да так, что никто не мог углядеть разницу. Но я демонесса лишь наполовину и не могу продемонстрировать такую же эффективность. Если я хочу стать больше или меньше своего истинного размера, на это уходит час. Но в результате я разуплотняюсь или наоборот, уплотняюсь и превращаюсь в туманного гиганта или сверхплотного карлика. Для того чтобы вернуть нормальную плотность, требуется еще час. Ну и наконец, ежели я захочу стать с виду... например, нормальной мышью, придется добавить третий час — на изменение формы. Если бы ты хоть раз предоставил мне три часа...
Оставалось лишь качать головой. Ну и создание. Чего доброго превратится в дракона да слопает меня за милую душу.
— Не могу понять, как может волшебник Инь хотеть жениться на такой женщине.
— Да не хочет он этого! Единственное его желание — взойти на трон. Но он хочет обеспечить своего рода преемственность, чтобы народ Ксанфа с готовностью признал его королем и ни у кого не было никаких сомнений в законности его власти. Но же самое и Ян. У них обоих одна политика на уме, а до меня им нет дела. А мне до них. Я не хочу замуж ни за того, ни за другого.
— А как же вся эта шумиха, связанная с твоим происхождением? Люди могут не захотеть, чтобы их королевой стала незаконнорожденная, да еще и наполовину демонесса.
— Так ведь простой народ ничего об этом не знает. Скандал был громкий, но он затронул только волшебников и придворных. Для всего Ксанфа я дочь короля — и этого достаточно.
Я вздохнул:
— Жаль, что мне придется отвезти тебя в замок. Честное слово, очень жаль. Но варвары всегда выполняют свои обещания. Может, потом тебе удастся сбежать, ты ведь на это мастерица.
— Сказал тоже — сбежать! Разве от волшебников убежишь? Разве от него спрячешься? Они прекрасно знали, где я живу, и не приставали ко мне лишь потому, что я пригрозила им самоубийством. Сказала, что брошусь в Провал. У меня в хижине специально устроен люк... Впрочем, ты знаешь. Но в замке Ругна мне нечем их напугать. — По ее туманным щекам катились прозрачные слезы. — Лучше мне умереть, чем выйти за любого из них! Но у меня нет выбора — и все из-за тебя, бесчувственный негодяй!
Я печально кивнул, ибо если и был негодяем, то отнюдь не бесчувственным И чувствовал себя ужасно.
Мы вернулись в фигвам. Примерно через час Панихида восстановила нормальную плотность, но к тому времени уже начинало смеркаться, и пускаться в дорогу было поздно. Мы решили заночевать здесь. Ближние деревья изрядно потрепало градом, но нам было только на руку, ведь самоцветы посшибали на землю множество съедобных фруктов.
Передо мной стояла нелегкая задача — сообразить, как удержать Панихиду от побега в течение ночи. Она уже продемонстрировала мне свои возможности, и я понимал, что никакие узы ее не остановят. Но там, где бесполезна сила, иногда помогает хитрость. Если моя уловка сработает, все существенно упростится. Ну а не сработает... в любом случае стоит попробовать.
Я вышел наружу и обошел наше убежище с таким видом, будто что-то ищу. Рука моя на рукояти меча.
— Как жаль, что у меня нет лука, — пробормотал я, словно в пространство.
— Лук-то тебе зачем? — спросила Панихида. — Решил пристрелить меня, если я снова вздумаю убежать?
— Не обращай внимания, все в порядке, — промолвил я, вглядываясь во тьму из-под окаменевшей руки. — Мне вовсе не хотелось тебя пугать. Едва ли они нападут ночью...
— Кто не нападет ночью? — требовательно спросила Панихида.
— Следы не слишком горячие, — продолжал я, — надо думать, они улетели пару дней назад. Пука, ты не чуешь ничего посвежее?
Пука понюхал воздух и отрицательно замотал головой. Он был достаточно сообразителен, чтобы подыграть мне.
— Кто улетел? — не унималась моя пленница. Неизвестность всегда раздражает — мне хорошо знакомо это чувство.
— Гарпии, конечно, — отозвался наконец я.
— В этих краях не водится никаких гарпий.
— Вот и я говорю, не водится. Кажется, они гнездятся на утесах, наверное, пролетали мимо. Они не вернутся, зачем им возвращаться?
Панихида промолчала. Когда мы стали устраиваться на ночь, я заявил, что буду спать снаррки.
— Неужели ты не станешь меня держать?
— А тебя держи не держи — никакого толку. Думаю, ты могла бы высвободиться, даже когда ехала верхом, просто не хотела делать это на виду.
— Правильно, варвар.
Она немного поразмыслила и добавила:
— Но если хочешь, можешь опять обхватить меня своими ручищами. Вдруг на сей раз что-нибудь почувствуешь.
Прозвучало это несколько двусмысленно.
— Нет, думаю, мне лучше остаться снаружи, — промолвил я, нервно поглядывая по сторонам, словно и впрямь опасался гарпий.
Затем я прилег, не снимая руки с рукояти меча.
— Значит, решил поспать на свежем воздухе. А вдруг гарпии налетят?
— Так ведь они в здешних краях не водятся, — напомнил я. Но вытащил меч из ножен.
Панихида скривилась и нырнула в фигвам. Пук пощипывал травку на склоне. Я уснул — варвары умеют и засыпать, и пробуждаться мгновенно, на манер диких животных.
Через некоторое время меня разбудил шелест крыльев. Открыв глаза, я увидел, что это всего лишь воробей, не представлявший для нас никакой опасности, ибо воров среди нас не имелось и бить ему было некого. Но тут из укрытия выскользнула Панихида. Она вовсе не пустилась наутек, а прилегла рядом со мной и шепнула:
— Лучше бы ты меня держал, а то я могу наделать глупостей.
Ага. Кажется, моя уловка сработала. Кому захочется бегать по ночам, ежели рядом могут оказаться гарпии. С этими тварями шутки плохи.
— Делай что хочешь, демонстрантка.
Она придвинулась ко мне — теплая и мягкая:
— Я очень жалею, что убила тебя, Джордан. В первый раз Панихида назвала меня по имени.
— Ты ведь лгунья.
— Будь ты проклят! — Она стукнула меня маленьким кулачком. Совсем небольно, тем паче что мне было приятно любое ее прикосновение. Жаль, что наши отношения складывались таким образом.
— Это тоже ложь! — неожиданно заявила Панихида и поцеловала меня в губы — долгим, крепким поцелуем.
Увы, я и без ее слов знал, что все это ложь. Панихиду не заботило, жив я или мертв, она просто хотела заморочить мне голову, убаюкать меня до потери бдительности, чтобы получить возможность бежать. Во всем, что касалось женщин, я был весьма наивен, но даже моя наивность имела пределы. Да и собственный опыт чему-то учил.
Но при всем этом мне очень хотелось думать, что столь очаровательная девушка, как Панихида, демонесса она или нет, могла и взаправду увлечься простым неотесанным варваром.
— Теперь мне понятно, что случилось с королем Громденом, — пробормотал я, когда ее губы оторвались от моих.
Панихида напряглась, а потом грустно рассмеялась:
— Клянусь, я никогда не поступила бы с мужчиной так, как обошлась мать с моим отцом... Впрочем, возможно, я и сейчас лгу.
Она умолкла, уткнулась в мое плечо — и оно стало влажным. Панихида плакала. Но может ли плакать бездушное создание? И станет ли, даже если может? Разве что притворно. Но...
— Эй, с тобой все в порядке? — спросил я.
В ответ Панихида всхлипнула.
Я вел себя как дурак и понимал, что веду себя как дурак, но ничего не мог с этим поделать. Иногда мужчине приходится быть дураком, если он действительно мужчина. Я обнял ее и прижал к себе — не для того, чтобы помешать ей убежать, а потому, что мне очень этого хотелось.
Она плакала несколько минут, а потом уснула. Следом заснул и я, но через некоторое время по привычке проснулся и, глядя в ночное небо, пробормотал:
— Нет здесь никаких гарпий.
— А то я не знаю, — сонным голосом отозвалась Панихида.
Надо же, а я думал, она спит.
Во второй раз меня разбудил рассвет. Панихида лежала рядом. Этой ночью она не пыталась бежать.
