Дорога во тьме казалась нескончаемой. Здесь не было метров, минут и секунд — все превратилось в бессмысленное движение без цели и причины, без начала и конца. Даже мысли, метавшиеся в страхе, замерли и лишь безвольно отсчитывали шаги, навевая благословенную дрему.

— Ваня, я больше не могу. Мы черт знает сколько времени без сна. Давай сделаем привал.

— Здесь нельзя спать, — упрямо, раз за разом, повторял дозорный. — Ты можешь не проснуться.

Но однажды, когда миновали тысячи лет, а за спиной остались миллионы километров, Иван ничего не ответил, и обессиленный Костя повалился на землю, заснув прежде, чем достиг пола.

Счетчик Гейгера отчаянно пищал, словно пытаясь отговорить самонадеянного человека от глупой выходки.

Воздух вокруг сгустился, сделался ощутимым и неподатливым. Преодолевая его сопротивление, Мальгин двинулся вперед, пытаясь не слышать навязчивого писка. «Гейгер» взвыл последний раз и, захлебнувшись, наконец сдался. Его светящееся зеленым глазом электронное табло потухло, а миниатюрный динамик умолк, не нарушая тишину даже треском.

Каждый шаг давался Ивану с трудом, и иногда начинало казаться, что само пространство противится его отчаянному походу в запретные пределы. Но вскоре воздух сделался обычным, прозрачным и незаметным, и идти стало значительно легче.

Ваня вспоминал… Деда, такого разного — веселого и строгого, вечно занятого и готового отдать всего себя обожаемому внуку… Свету — смешливую упрямицу с невозможным характером. Родную Ботаническую — спокойную, уютную, надежную.

Затем память о счастливых днях подернулась тьмой, и он увидел истощенного, бледного, слабо шевелящего губами дедушку, Светика с мертвым взглядом пустых глаз, строй вражеских солдат, исчезающих в недрах обреченной станции…

Картинки проносились перед взором в безумном калейдоскопе, мгновенно сменяя друг друга: прыгающие на Живчика волколаки, гигантский властелин неба с нелепым прозвищем «дятел», остовы сгоревших в ядерном пожаре «дрезин», котлован, ведущий к «распечатанному» подземелью, стреляющий в Свету блондин… Коварная гарпия, ужасающий Князь Тишины, сумасшедший Дядюшка Айк, невообразимый Уроборос — они возникали на миг и тут же исчезали в неведомых уголках памяти. И только жертвенный алтарь из причудливых снов пылал негасимым огнем… Он манил, звал, не давал покоя.

Из небытия во всех деталях возник недавний разговор, видимый отстраненно, будто со стороны.

— Возле Пояса Щорса, — начал Иван, — у меня было очень странное видение… Там я услышал про Алтарь для героя. Мне кажется, это что-то смутно знакомое…

— Твой дед рассказывал нам про него, но тогда ты был совсем еще маленьким и вряд ли можешь что-нибудь помнить.

— А ты?

Живчик нахмурился:

— Тогда слово «аллегория» было мне неизвестно, но Алтарь всегда казался именно аллегорией. Чем-то не существующим на самом деле, просто символом.

Старший Мальгин был верующим человеком. Религия на Ботанике запрещена издавна, ты знаешь, но с твоим дедом никто из большевиков предпочитал не связываться, тем более мой отец, всегда уважавший его — правда, совсем за другие качества. Так вот, понятие «искупление» в его речах звучало не раз и не два, потому Алтарь все считали его идеей фикс.

— Так что за Алтарь-то? — не выдержал Иван.

— Будешь перебивать, вообще ничего рассказывать не буду. — Костя сделал вид, что обиделся. — Он утверждал, что у каждой эпохи, у каждого народа есть свой герой — человек с чистой душой. Он принимает на себя грехи других, всходит на Алтарь и приносит себя в жертву во спасение всех остальных — и праведных, и подлых, без разбора. Такие жертвенные спасители были во все времена — твой дед смеялся, что даже коммунисты со своим выдуманным Матросовым не остались в стороне от этой идеи.

Александр Евгеньевич надеялся, однажды свой спаситель появится и у Метро…

— А где этот Алтарь? — опять не сдержался на удивление любопытный дозорный.

Живчик надул щеки и тяжело, с шумом выдохнул:

— Ты издеваешься или совсем не слушаешь? Важен не сам алтарь, он находится внутри у каждого человека — в сердце, в голове, в душе — где угодно, а тот, кто способен на него взойти. Не струсить, не предать себя и других в последнюю минуту, не взмолиться о пощаде, выпрашивая судьбу поспокойнее.

По растерянному виду друга Косте стало совершенно очевидно, что речь своей разъяснительной цели не достигла.

— Хорошо, — смилостивился он. — По слухам, Алтарь может быть укрыт как раз в Поясе, но достичь его способен лишь «чистый помыслами светлый разумом», ну и прочий бред в таком роде. Нас с тобой, похоже, завернули уже на дальнем подходе, видать, совсем рожами не вышли. Теперь успокоился, герой?

Тогда Иван ничего не ответил другу, но он и не успокоился. Выкинуть из головы непонятное видение было выше его сил. Закрыть ослепшие, истекающие кровью глаза и видеть хищное пламя, сжирающее чье-то умирающее в страшных конвульсиях тело… Вот только открыть глаза и перестать видеть никак не получалось.

Огонь ждал его. Ваня со всей обреченностью понял: никакого добровольного восхождения не будет. Все решено другими и задолго до него… Потому что нет того очищающего, искупляющего алтаря, что придумал утративший веру дед, есть лишь жертвенник неизвестному беспощадному идолу, собирающему урожай из человеческих жизней.

«Ты не прав. — В мыслях возник грустно улыбающийся дедушка. — Я никогда не терял веры… Очень скоро она понадобится и тебе».

— Помоги! — прошептал Иван в пустоту. Но никто его не услышал.

Туннель озарился нервным красным мерцанием аварийного освещения, выхватив из подземного мрака покрытый трещинами низкий свод. Он нависал прямо над головой, и Ваня немедленно почувствовал приближение своей ненавистной спутницы — клаустрофобии.

Призрачный свет не облегчил путь идущему. Неистовая, сумасшедшая игра теней порождала причудливые, пугающие образы. Иван замечал колеблющиеся силуэты, принимающие самые невозможные формы, чудились ему и движения, совершаемые неизвестно кем, исчезающим с первым же новым всполохом.

Мальгину хотелось спросить, видит ли Живчик все это, но каждый раз что-то останавливало его, и безмолвное шествие в окружении загадочных световых аномалий продолжалось. А потом одна из теней превратилась в замершую, бездвижно стоящую фигуру человека, облаченного в защитный костюм. Мерцание мешало рассмотреть детали, но ее реальность была несомненной. Иван с криком «Смотри!» быстро обернулся к Живчику и обнаружил наконец, что давно остался один… Один на один со ждущим в дальнем конце туннеля сталкером.

Сердце, пережившее, кажется, все страхи безжалостного мира, предательски сжалось. Дыхание сбилось и обернулось стоном, полным горечи и боли. Как же так, в самую тяжелую минуту…

Выбора не оставалось — дорога ждала его. Ждал и погрузившийся в безмолвие сталкер… Бездвижная фигура, лишенная намека на жизнь.

Когда Иван на деревенеющих, неверных ногах преодолел разделяющие их двадцать метров, ничего не произошло. Человеческая фигура, вблизи оказавшаяся каменным изваянием с надетым на голову настоящим противогазом, пошевелиться и не могла. Рука сама потянулась, чтобы стянуть резиновую маску, но тут же отдернулась — воспоминания о зале Дядюшки Айка были еще свежи. Представив, как по ту сторону окуляров бешено вращаются вылезающие из орбит безумные глаза, Иван торопливо отбежал прочь от истукана и несся вперед до тех пор, пока одинокое изваяние не скрылось за поворотом.

Но передышка выдалась недолгой: уже следующий переход таил в себе новую опасность — прямо посреди туннеля, припав на одно колено, стояла женщина. Ее лица, спрятанного под дыхательной маской, тоже не было видно, а половую принадлежность выдала лишь одежда, да по-девичьи хрупкое телосложение. Она смотрела прямо на Ивана, и от этого холодного, «стеклянного» взгляда ужас пробирал до самых костей. Узкий коридор не позволял обойти женщину стороной, поэтому обливающемуся потом Мальгину приходилось буквально вжиматься в стену, чтобы не коснуться страшного изваяния. Одно неловкое движение, и юноша неосторожно задел руку статуи, после чего та немедленно обрушилась вниз с каменным грохотом.

Иван истошно закричал — на миг ему показалось, что голова женщины встрепенулось от длительной спячки и медленно, с недоумением повернулась в его сторону. Крик сорвался на визг. Сходящий с ума дозорный со всей мочи рванул прочь от невозможного наваждения, при этом окончательно повалив изваяние наземь.

Бегущий Ваня не видел, как оно превратилась в крошку и пыль, зато прекрасно слышал, как за спиной, неотступно преследуя его, раздавались гулкие глухие удары и неприятный скрежет металла о бетон. Когда сдерживать вырывающееся из груди сердце стало невозможно, юноша бросил короткий взгляд через плечо и обомлел: за ним катилась голова женщины, затянутая в противогаз, и при каждом обороте билась торчащим фильтром о пол. Ноги юноши подкосились, и он бессильно распластался по земле. Что-то — к своему ужасу Иван прекрасно знал, что — ткнулось ему в бок.

Сознание мутилось, а тело не слушалось. Хотелось умереть прямо здесь. Ничего не видеть и не слышать, не чувствовать и не думать. Лишь бы не быть, не ощущать укоризненного молчания каменных истуканов… Они приближались… со всех сторон… они искали, они охотились, им нужна была жертва. Живая. Он.

Следующие три статуи он расстрелял издалека — истратил кучу патронов, но проложил себе безопасный путь. Хрупкие создания разлетались под пулями каменной крошкой и исчезали в непроглядной, медленно оседающей пыли. На четвертой статуе пистолет лишь издал металлический «клац» и замолчал. Обойма была безнадежно пуста.

Превозмогая себя и не отрывая напряженного взгляда от невзрачной, невысокой фигуры, Иван вновь пробирался «по стеночке». Вблизи тщедушная фигура оказалась стариком в ободранной, превратившейся в хлам одежде — длинном дырявом балахоне, оканчивавшемся внушительным капюшоном, полностью скрывающим лицо. Непонятно было, есть ли хоть что-нибудь за кромешной темнотой. Дозорный не знал, почему решил, что перед ним именно старик, — возможно потому, что тот держал в руках кривой толстый посох, больше подобающий пожилым людям.

В лучах аварийного освещения казалось, что длинный, свободный плащ постоянно находится в движении, колеблется на несуществующем ветру. А бесформенный провал капюшона — неотрывно следит за Иваном, незаметно поворачиваясь ему вслед.

Окончательно нервы измученного Мальгина сдали, когда дорогу перегородили сразу пять или шесть истуканов, наряженных в одежду простых караванщиков, причем подземных. Гражданская одежда и никакой защиты, лишь неизменные противогазы на лицах. Они смотрели и ждали…

Иван сел на холодный пол и заплакал без слез. Опустошенные глаза больше не рождали соленую влагу, и от этого было только тяжелей. Его грудь содрогалась, а все тело била жестокая дрожь. Сил не оставалось совсем. Ни надежды, ни желания бороться, ни-че-го. Пустота, которая победила.

Но он все же встал и, не чувствуя рук и ног, да и вообще самого себя, прошел, продрался сквозь плотно сомкнутые ряды страшных созданий. Они хватали его, цеплялись мертвыми пальцами и рассыпались в прах. А Иван шел — это был его последний бросок, за которым либо смерть и забытье, либо…

Мерцание участилось, и освещение уподобилось стробоскопу. Вспышки режущего красного цвета становились все ярче и сменяли друг друга со все нарастающей скоростью. Рябь во вновь зрячих глазах стала невыносимой, и Ваня прикрыл их. Однако темноты не было: стены вокруг исчезли, и юноша оказался посреди освещенной мягким и ласкающим солнцем лужайки. Он сидел в деревянной беседке, столько раз виденной на старой, утерявшей цвет фотографии, а напротив него… дед, улыбающийся и спокойный. Только Иван все равно почувствовал его тревогу.

— Я буду с тобой в этот час, — сказал дед. Немного печально, но чувствовалась в голосе и упрямая решительность, и уверенность готового ко всему человека. Отвага обреченного.

— Почему я вижу тебя?

— Потому что хочешь видеть.

Лужайка исчезла. Пространство вновь сузилось до узкого коридора, солнце превратилось в пульсирующий кроваво-красный светильник. Вот только на душе все равно стало легче. — Злое, гнетущее, невыносимое одиночество отступило, а с ним, пусть ненадолго, ушел и страх. Иван не пытался обмануть себя — передышка будет короткой, но в ушах звучало: «Я буду с тобой», значит, еще ничего не кончилось и поход продолжается. Они больше не унизят Ивана Мальгина, не дождутся его слез, не увидят выброшенного белого флага.

— Ну! Давай своих истуканов! — крикнул дозорный, обращаясь неизвестно к кому. — Всех давай сюда, кто еще остался!

Туннели безмолвствовали, то ли игнорируя наглеца, то ли молча насмехаясь над его бравадой и готовя новые испытания для юного воина.

Постепенно боковые стены расширялись, коридоры становились просторнее, а сводчатые потолки — выше. Надоедливый «стробоскоп» сменился уютным желтым свечением, производимым привычными на вид метровыми фонарями, распространенными и на Ботанической станции.

Исчезла и тишина — за спиной послышались чьи-то осторожные шаги. Мальгин, холодея, обернулся. Прямо на него шел вооруженный автоматом человек в камуфляжной форме. На голове его был ярко-синий берет десантника, но бледное, морщинистое лицо оставалось открытым! Походка военного выдавала напряженную сосредоточенность: он двигался очень медленно, ежесекундно замирая и оглядываясь по сторонам. И при этом на обомлевшего Ивана сталкер упорно не обращал внимания, глядя сквозь него. Когда людей разделяло не более двух метров, странный человек вновь остановился и с недоуменным выражением уставился на портативный дозиметр. Наконец десантник оторвал взгляд от прибора и в сердцах выругался. По его губам дозорный без труда распознал смысл короткого, но на редкость нецензурного выражения. Однако ни единого звука Иван так и не услышал! Сталкер вообще двигался абсолютно бесшумно, за исключением резкого шороха шагов.

— Привидение… — Помимо собственной воли юноша произнес пугающее слово вслух. Призрачный гость, как ни в чем не бывало, продолжил собственный путь, легко пройдя сквозь Мальгина, и тут же исчез за поворотом. Ваня, превозмогая суеверный страх, последовал за ним, и, естественно, за ближайшим углом никого не оказалось. Просто не могло оказаться. Привидения (дед свойски называл их «привидяшками») существовали в виде проекций в небольших замкнутых пространствах, редко превышающих несколько десятков квадратных метров. Одна из таких аномалий жила в туннеле близ Ботанической, и молодежь частенько бегала туда «смотреть кино». Старшее поколение это увлечение по каким-то причинам не поддерживало, зато и другим не мешало. Между собой взрослые называли привидение «прибытием поезда», а один сильно умничающий и мало кем любимый мужичок всех еще и уточнял: «на вокзал Ла-Сьюта». На самом деле, в привиденческом кино призрачный поезд никуда, а тем более на вокзал с дурацким названием, не прибывал — он пулей проносился по туннелю и так же стремительно исчезал, а весь его путь занимал не более тридцати метров. Видеть поезд можно было каждый день в одно и то же время, шутливо называемое «сеансом». Впрочем, знаменитый всезнайка по прозвищу Живчик утверждал, что есть и другой поезд, появляющийся гораздо реже и в совершенно непредсказуемое время. Все отличие между привидениями состояло в том, что «ежедневный» поезд стучал колесами по рельсам, а мифический «редкий» перемещался совершенно бесшумно, лишь громко сигналя перед самым своим исчезновением.

По рассказам сталкеров, встречались и другие привидения, особенно ими грешили некоторые зоны на поверхности. Самая знаменитая из них, «Черный тюльпан», долгое время оставалась любимым местом сборища бывших десантников, спецназовцев и еще каких-то непонятных «чеченцев» с «афганцами». Как говорил дядя Коля, козырявший наколками «ВДВ» и протертой во всех местах тельняшкой: «Каждый мужик обязан хоть раз в жизни посетить „Тюльпан“ и у памятника оставить патрон, а лучше несколько — в честь настоящих героев». Когда Большое метро погибло, а Ботаническая оказалась отрезана от «Черного тюльпана», Николай Егорович долго маялся и переживал, каждый год в самом начале августа рвался туда и однажды все-таки ушел. Понятное дело, назад он не вернулся…

Впрочем, сами привидения людям вреда не причиняли и слыли абсолютно безобидными. Пощекотать же нервы сценками древней жизни обожали многие, ведь подземная жизнь небогата на развлечения…

Вид призрачного десантника, совсем не похожего на внезапно вспомнившегося дядю Колю, радости Ивану не доставил и, вопреки очевидной безвредности, даже напугал. В отличие от поезда, существующего лишь жалкие секунды, тот казался таким реальным и настоящим, что по спине юного дозорного пробежали мурашки. Если дать волю фантазии, можно представить, как неведомый человек…

Послышавшиеся из туннеля голоса прервали размышления Ивана: навстречу ему, неслышно ступая, шла пожилая пара — сильно хромающий сухонький старичок и тучная пожилая женщина, забавно переваливающаяся при ходьбе из стороны в сторону.

— Фима, это ты во всем виноват, ну разве можно так запускать свое…

Прямо сквозь привидения беззвучно пробежали тяжеловооруженные солдаты в армейской защите. За ними показались караванщики, группа священников, хмурые ободранцы непонятного рода занятий, крепыши бандитской наружности, несколько спешащих неизвестно куда врачей, команда спецов-инженеров с соответствующими нашивками на рукавах и десятки, а то и сотни других гражданских и служивых лиц. Призраки накладывались, перекрывая друг друга, порождали оглушительную какофонию из всевозможных звуков, человеческой речи и металлического оружейного лязга.

Мальгин вжался в стену, с трепетом и ужасом разглядывая столь причудливое явление, собравшее «кадры» из совершенно разных времен и событий. А человеческий поток все не иссякал; казалось, путешественникам не будет конца. И тут среди многочисленных безликих привидений Иван увидел… себя: растерянно бредущего, потерянного и смертельно усталого. Это было уже слишком! Юноша бросился бежать. Прочь, прочь от навсегда запечатленного проклятым местом двойника, прочь!!!

Ваня бежал, не разбирая дороги, не замечая ничего вокруг. Быстрей! Лишь бы оказаться подальше от туннеля, где он стал частью парада призраков… Частью неведомой ему и оттого еще более ужасной истории. Кровь прилила к голове, а сердце ожесточенно, зло билось в груди, отбивая стремительный ритм. Вперед!

Паническое бегство Ивана закончилось в бескрайнем зале, который совершенно неожиданно прервал собой казавшуюся бесконечной череду туннелей. Дозорный вылетел из полутемного коридора и, не успев затормозить, оказался под ярко освещенным узорчатым сводом, обрамляющим зал. Отвыкшие от резкого света глаза немедленно заслезились, и Мальгин часто-часто заморгал, пытаясь рассмотреть хоть что-нибудь вокруг.

Освещение в зале было довольно странным: купол и верхняя часть стен буквально терялись в неестественно жгучем, слепящем сиянии, зато пол и все пространство под ногами утопали в кромешной тьме. Иван озирался, ожидая новых испытаний и потрясений. Что еще готовит для него проклятое место? Однако минуты шли, но ничего не происходило. Дозорный успел перевести сбитое от длительного забега дыхание и теперь с осторожным интересом рассматривал замысловатые рисунки на грубо побеленных стенах. Непонятные символы, скверно изображенные фигуры животных и людей, крючковатые письмена, написанные крупными, но не различимыми с такого расстояния буквами. Желая рассмотреть их получше, Ваня приблизился к стене. Под ногами что-то отчетливо и весьма неприятно для уха захрустело. Пришлось пошарить на ощупь — увидеть что-либо сквозь плотный темный туман, застлавший землю, не представлялось возможным. Рука сразу же нащупала продолговатый, тонкий посередине предмет, расширяющийся на концах. Вытащив находку на свет, юноша вздрогнул он неожиданности: в его крепко сжатом кулаке была кость. Обыскав пол, Иван без труда обнаружил косточки самых разных размеров и форм, но чьему скелету они когда-то принадлежали? Зверь, мутант, человек? Все сомнения развеял найденный вскоре череп, на котором сохранилась остатки голубого берета… Останки несчастного десантника вывались из рук, и с укоризненным стуком посыпались наземь. Мальгин вряд ли бы смог объяснить почему, но он точно знал: это тот самый десантник из «кино», виденного в туннеле с аномалией.

Следуя внезапному порыву, юноша резко опустился на корточки и оказался по ту сторону тумана. Высокий потолок немедленно исчез, зато все пространство снизу оказалось видимым, как на ладони.

Дед иногда употреблял малопонятное внуку слово «гекатомба», и вот теперь его внуку пришлось увидеть ее воочию.

Обозримая часть пола была усыпана человеческими скелетами. Некоторые из них хорошо сохранились, другие уцелели лишь частично, третьи, подобно найденному десантнику, превратились в разрозненный набор костей. Количество мертвых поражало! Неужели все виденные ранее люди нашли здесь свою смерть?! Иван заметил несколько остовов в не затронутых временем тяжелый армейских бронекостюмах, рядом с которыми валялись пулеметы Калашникова, редкие спецназовские «Абаканы» и прочие внушающие трепет и уважение «железяки». Крутых, хорошо обученных, вооруженных до зубов и защищенных самыми надежными панцирями вояк не спасло ничто! Они полегли всем отрядом…

«Не суди их! Это были настоящие солдаты, и они сражались до самого конца». — Голос прозвучал очень слабо, на грани слышимости, будто издалека.

Мальчишка вскочил, нервно оглядываясь и выцеливая давно опустошенным пистолетом неведомого противника. Осознав беспомощность своего оружия, он снова бросился вниз, рассчитывая разжиться трофейным автоматом или пулеметом. Мертвым воителям они были ни к чему.

Однако туман во второй раз не принял его, сгустившись настолько, что стал непроходимым.

«Глупое железо не помогло гораздо более могучим и опытным мужам. Стоит ли повторять чужие ошибки?» — Теперь голос звучал значительно громче.

Иван в панике пытался пробиться внутрь тумана, но запутывался в нем, словно в липкой паутине, — каждое новое движение давалось с неимоверным трудом. «Не трать силу понапрасну. Она тебе скоро понадобится».

Наконец Мальгину удалось краем глаза засечь нечеткий силуэт на границе между залом и ведущим в него проходом. Именно оттуда всего несколько минут назад пришел он сам. «Неужели привидение?» — пронеслось в разгоряченном мозгу.

В ответ на невысказанную мысль странный собеседник лишь беззлобно рассмеялся:

«Увы, привидениям не дано беседовать с живыми».

Юноша изо всех сил пытался выскользнуть из неожиданно крепких объятий обволакивающего тумана, чтобы, наконец, повернуться к незваному гостю и рассмотреть того во всех подробностях, но тщетно. Мистические оковы не резали и не холодили рук и ног, но держали надежнее всякого металла.

«Ты не должен бояться. Я помогу. Они все погибли, потому что пытались видеть, хотели иметь власть слышать, обладали способностью говорить. Ты — справишься. Должен справиться. Я проведу тебя через Бажовскую костницу…»

«Бажовская, Бажовская, Бажовская, — молоточками застучало в голове обливающегося горячим потом Ивана. — Неужели…»

Голос пробивался сквозь хаотичные, беспорядочные мысли испуганного до смерти юноши:

«…я сомкну твои очи — они не увидят зла. Мидзару. Я прикрою твои уши — они не услышат зла. Кикадзару. Я закрою твои уста — они не скажут о зле. Ивадзару». Захлебывающийся адреналином Иван закричал, вложив в вопль все накопившееся отчаяние, выплеснув неотступно преследующую боль, излив непомерные страдания, выпавшие на его долю. Но было уже поздно — звуки умерли, негасимый свет померк. Наступила вечная ночь.

Живчик протер глаза и ошалело покрутил тяжелой от не принесшего отдохновения сна головой.

— Ваня! — позвал он. — Ванька, где ты?

Ответа не было. Костя напрасно чиркал зажигалкой, отыскивая Мальгина, — слабый, колышущийся огонек выхватывал из тьмы только каменные стены бесконечных коридоров.

— Ваня!

«Ваня, Ваня, Ваня» — передразнивало гулкое, издевательское эхо.

— Где ты?

«Ты, ты, ты…»

Принять то, что он остался в кромешной темноте, посреди неизвестного подземелья в полном одиночестве, Живчик не хотел, да и не мог. А потому упорно продолжал звать потерянного товарища.

«Ваня, Ваня, Ваня».

Костя не страшился ни черноты исчезающих в неизвестности туннелей, ни ужасающего для многих одиночества. Напротив, он давно привык путешествовать в одиночку, не мучая себя бременем чужих страхов, надоедливых истерик и капризов. Однако это таинственное место приводило бывалого путешественника в панический, сокрушительный, ничем не объяснимый ужас.

Живчик злился на себя, ругал последними словами за трусость, пытаясь распалиться и встретить опасность в адреналиновом угаре. Вместо этого все тело сотрясала мелкая дрожь да бессильное, вгоняющее в беспросветную тоску отчаяние брало сердце в железные тиски.

«Где ты, ты, ты…»

Федотов продолжал бессмысленный поиск, терзал слабеющую на глазах зажигалку, и та, наконец, породив крошечный прощальный огонек, иссякла. Зато заговорил дозиметр, выдав череду пока еще коротких, отрывистых тресков. Впереди ждало нечто фонящее, а значит, смертельно опасное.

Дважды чертыхнувшись (один раз на так не вовремя закончившуюся зажигалку, второй — на свою неуемную энергию, уничтожившую единственный источник света), Живчик все же продвинулся на несколько шагов вперед. Дозиметр уже надрывался, голося изо всех сил, — идти дальше, даже в радкостюме, было чистейшим безумием.

«Что же там, черт возьми, такое?» Конечно, очаги повышенной радиации попадались не только на поверхности, но и под землей, однако исключительно редко. Живчик пошарил рукой по земле, поднял небольшой камешек и зашвырнул его далеко вперед, по направлению к предполагаемому излучающему объекту. Вопреки Костиным ожиданиям, камень не ударился о твердое препятствие, а, свободно пролетев отмеренное расстояние, приземлился почти бесшумно. «Почти», потому что перед тем, как встретиться с полом, он все же издал один характерный, пусть и еле слышимый звук. Всплеск! Всего в нескольких метрах от Живчика была открытая вода, и, похоже, отнюдь не лужа.

Открытие фонящего источника не принесло молодому человеку никакого облегчения. Напротив, обозначившаяся проблема буквально пригвоздила его своей неразрешимостью: как Ванька смог здесь пройти?! А он прошел именно здесь, потому что других путей попросту не существовало! Ни ответвлений, ни перекрестков, ни развилок — ничего, лишь единый, монолитный туннель. Не мог же дисциплинированный Мальгин наплевать на собственный дозиметр!

И только в последнюю очередь Живчик вспомнил о себе. Ему некуда было отступать, а дорога, ведущая вперед, оказалась непроходимой. Он оказался в западне.