— Куда мы теперь?

Вопрос повис в воздухе. Костя не знал ответа, и Иван прекрасно отдавал себе в этом отчет.

— Мы обречены, да?

Живчик молчал.

— Я не хочу вот так… ни за грош. Давай вернемся за Светой… за ее телом. Похороним по-человечески. — Мальгин понимал нереальность предложения, однако ситуация требовала хоть каких-то действий.

Федотов никак не реагировал, видимо обдумывая какой-то вариант. Впрочем, существовал ли он на самом деле?

Друзья спускались по лестнице — пролет за пролетом. Очень-очень медленно, будто экономя шаги и силы, — спешить стало некуда. Казалось, закончатся ступени, и страшное будущее, в котором нет дома, надежды, любимых и родных людей, навалится многотонным грузом и сотрет их несчастные жизни в порошок. Если обернуться, можно заметить, как каменные пролеты исчезают и превращаются в пустоту, а замерев на секунду и всмотревшись в темноту под ногами — не увидеть ничего. Прошлое идет по пятам, сжирая, измалывая в пыль Настоящее, и от него не укрыться в неведомом Будущем, потому что оно еще ужаснее, чем бесплодная пустошь Ушедшего. Застыть бы на коротком промежутке между адом и смертью, сохранить исчезающий баланс, устоять на месте — но безжалостное Время подгоняет, торопит навстречу неизбежному, и сопротивляться ему нет сил.

— Нам нужно укрыться, — внезапно подал голос Живчик. — Переждать, пока солнце в зените. Говорят, в это время Безликий Патруль обходит свои владения.

Иван хотел спросить, что за странный такой патруль, однако Костя перебил его: «Расспросы — потом! Сейчас ищем укромный уголок».

Мальгин решил, что товарищ имеет в виду очередной подвал, но ошибся — их движение вниз прекратилось. Федотов, увлекая за собой незрячего дозорного, вышел с лестничной клетки, расположенной в отдельном от жилых помещений блоке многоэтажки, и теперь проверял дверь за дверью, выискивая незапертую квартиру. Можно было облегчить задачу, прострелив любой замок, однако привлекать внимание местных обитателей не хотелось.

«Вакантных» помещений обнаружить на этом уровне не удалось, пришлось пройти еще два этажа, прежде чем одна из дверей поддалась и впустила ребят в квартиру под номером «41».

Прихожая заканчивалась просторной гостиной, ярко освещенной набирающим силу солнцем. Его лучи облизывали кости сразу нескольких скелетов, лежащих на полу вокруг обеденного стола, — Апокалипсис застал семью за едой. Почему они не попытались укрыться в подвале, ведь сирены противовоздушной обороны подарили обреченному городу несколько минут?

Последний скелет обнаружился в углу комнаты, и он явно принадлежал человеку эпохи После — стандартный защитный костюм, противогаз и зажатый в кисти пистолет сомнений не оставляли. Причина смерти сталкера тоже была иной: он не сгорел в ядерном зареве, зато на правом виске виднелось небольшое пулевое отверстие, а левая часть черепа напрочь отсутствовала. Современник Живчика и Вани застрелился…

Костя проверил ПМ самоубийцы, тот был пуст. «Значит, последним патроном…»

Федотов слышал легенду про «уралмашевца», прошедшего все метро насквозь, лишь бы еще раз побывать у себя дома. Именной жетон с ничего не значащей фамилией, висящий на шее скелета, имел гравировку с символом Проспекта Космонавтов. Значит, легенда переврала только станцию — несчастному пришлось преодолеть всю старую ветку, от одной конечной до другой, чтобы найти смерть среди своей семьи…

«Почему несчастному? — Живчик тяжело вздохнул. — Он хотя бы умер у себя дома…»

Устроились ребята в большой ванной комнате без окон. Здесь царил густой, непрозрачный полумрак, и Мальгину наконец-то можно было снять с глаз опостылевшую повязку.

— Что так чернота, что так. Скоро совсем видеть разучусь… — проворчал он, а потом тихо попросил: — Рассказывай, Костик.

Пересказ разговора, подслушанного Живчиком в безымянном подземелье, успокоения не принес никому. Мальгин скрипел сквозь зубы, насылая на чкаловцев страшные проклятья, самого же Федотова трясло от воспоминаний о тайном убежище вероломных и таких непонятных захватчиков.

— Что нам делать? — без особой надежды спросил Иван, когда все было сказано.

— На Боту и Чеку нельзя… По крайней мере, мне: чкалыши с большим удовольствием повесят сына диктатора. Впрочем, не сомневайся, «добрые люди» нашепчут, кому надо, что ты — друг семьи диктатора, так что на твоем месте я бы рисковать тоже не стал.

Ванька мрачно кивнул:

— Конечно, донесут. Да и что мне теперь там… Думаешь, буду работать на гадов, которые Светку убили?

Костя пожал плечами:

— Выбора у нас, если честно, никакого: все варианты один поганей другого. Только и остается, что пробиваться к Большому Метро.

Ваня недоверчиво рассмеялся:

— Чем нам мертвые станции помогут? Да ты и сам говорил, что мы какой-то фигней от всех остальных веток отрезаны…

— Говорил, пока не встретил человека с той стороны.

Установилось напряженное молчание — слова друга шокировали дозорного. Предвосхищая кучу вопросов, Живчик сразу же заявил:

— Я не знаю, кто он, не знаю, как прошел через Пояс Щорса. Все, что мне известно, — незнакомец интересовался местностью, где мы позже обнаружили подземелье. Ну и то, что носил он жетон Геологической…

— Врешь! — немедленно взвился Иван. — Все знают, Геологическая погибла во время Апокалипсиса и у нее не может быть никакого символа! Да и жетона быть не может.

— Я про символ ничего и не утверждал, — спокойно возразил Федотов. — А металлический медальон с надписью «ГЕО» видел собственными глазами.

Что представляет из себя Пояс Щорса, не знал никто. Ходили слухи о какой-то непроходимой для человека зоны, протянувшейся с востока — на запад вдоль улицы этого самого сказочного героя древней братоубийственной войны. Многие смельчаки пытались исследовать запретную территорию, однако успеха не достиг ни один, зато многие поплатились жизнью. Пришлось смириться с тем, что «сухопутного» коридора между южной оконечностью первой ветки, а также прибившейся к ней станции Волгоградская со второй ветки и Большим Метро не существует. Все коммуникации с внешним миром осуществлялись через необитаемую Бажовскую.

После Первой войны «дорога жизни» совсем прекратила свое существование. Бажовская, как это называли сталкеры, «схлопнулась»: южные караваны застревали в туннелях по пути к станции, а самые бесстрашные и отчаянные, покусившиеся на тайну этого места, домой так никогда не вернулись.

— Костя, пойдем к Волгоградской! — жарко спорил Иван, не желающий даже слышать о Большом Метро. — Я знаю, что ворота там закрыты со времен войны, но прошло столько лет, вдруг что-то изменилось? Должны же «волгари» когда-нибудь на белый свет выползти.

— Я ходил туда… Волга запечатана, как и прежде. Может, мне и показалось, только «печать» эта нанесена снаружи. Кто-то замуровал наших соседей…

У Мальгина отвисла челюсть:

— Игнат Москвич и там поработал?! Но ведь на Волгоградской жили вполне нормальные люди, не чета упырям из подземелья!

— Не знаю я, Ваня. Почерк, вроде, другой: на воротах сталкерский знак… — И по своему дурному обыкновению Живчик замолчал.

— Какой?! — взмолился юноша.

— Крест с тремя горизонтальными перекладинами… — Снова пауза.

— Господи, Живчик, ну что за манера тянуть кота за хвост?

— Крайне редко используемый символ. Неопределенная угроза высшей категории. — На этот раз Константин уточняющего вопроса ждать не стал. — «Волгарей» изолировали, потому что они представляли опасность для всего Метро.

Крест с тремя перекладинами несколько охладил пыл Ивана — такими знаками в новом мире разбрасываться не принято. К вящему неудовольствию юноши, всезнайка Федотов понятия не имел, что случилось с закрытой «Волгой». Версий, конечно, выдвигалась масса — от эпидемии неизвестной болезни до массового помешательства ее обитателей. Однако если даже неизвестные сталкеры, перекрывшие выходы станции, не могли точно идентифицировать характер опасности, то истина навеки сокрыта глубоко в недрах Волгоградской, и лучше бы никому не покушаться на ее обреченный покой.

Сняв вопрос по отступлению на запад, Живчик уперся в ожесточенное сопротивление друга по северному направлению. «Я через Пояс не пойду, хоть ты режь, — твердил тот. — Лучше сдохнуть от вражеской пули, чем…»

Чем что, Мальгин не представлял, потому как сказки о запретной территории ни определенностью, ни конкретикой не отличались. Лишь стандартный набор страшилок: нехорошее место. Гиблое. Проклятое.

Неприступный бастион чужого упрямства пришлось брать, как обычно, хитростью — ведь, как известно, на каждую пугающую сказку найдется своя волшебная история.

— А ты знаешь, уважаемый Иван Александрович, — елейным начал голосом Костя, — что нередко такие вот истеричные настроения создаются искусственно? Конечно, с Щорсой не все так просто, и крупицы правды в потоке небылиц встречаются, однако…

Федотов выдержал многозначительную паузу и нанес «удар»:

— Почему эту зону называют поясом? Подумай, ведь пояс обязан что-то опоясывать. И он опоясывает! Умные люди уверены: внутри аномалии находится Зеркало для Героя… Вот его-то и скрывают тщательно от чужих глаз, плодя ужастики для доверчивых и трусливых обывателей.

Иван пропустил подколку мимо ушей, настолько потрясла его новость о легендарном Зеркале.

— Но я всегда считал это мифом, романтической выдумкой для детишек…

— Может, и выдумка, сам не видел, спорить не стану, — поспешно согласился прячущий улыбку Костик. — Тогда нам остается последний вариант — выбираться туннелями Бажовской.

При последних словах дозорный ощутимо содрогнулся всем телом. Федотов же мысленно похвалил себя за удачно выбранную тактику. Пряник и кнут — проверенный временем дуэт.

— Ты при мне это название даже не упоминай. — Ванька испуганно замахал руками. — Лучше наври чего-нибудь интересного про Зеркало, все помирать потом легче будет.

Но, несмотря на все уговоры, Живчик был непреклонен. «Нужно выспаться, — заявил он. — Переход предстоит очень тяжелый. А байки потравить мы всегда успеем».

Спать решили по очереди — один располагается в ванной, второй стоит на часах. Взбудораженный Иван ложиться первым наотрез отказался, поэтому Костик, как мог, устроился на ночлег, и вскоре донеслось его мерное посапывание, периодически переходящее в молодецкий храп.

Ивану не хотелось оставаться с собственными мыслями наедине. Спор с умником хоть немного отвлек его, дав отдых воспаленному разуму. Теперь все возвращалось на круги своя: тишина, темнота, одиночество. Некоторые время он слушал беспокойное бормотание Живчика, тот во сне звал отца… Значит, и друг не обрел столь желанной и необходимой передышки. «Надолго нас так не хватит…»

Усилием воли удалось опустошить голову, очистить от тяжести, просто ни о чем не думать. «Хорошо, когда нет воспоминаний и страхов. Сливаешься с воздухом, развоплощаешься, оборачиваясь бестелесным духом». Дозорный поймал себя на том, что начинает клевать носом. Налившиеся свинцом веки сами собой опустились, дыхание выровнялось и сделалось почти неслышимым, грудь мерно вздымалась в гипнотическом ритме — вдох, мгновение полной неподвижности, выдох, а вялые, уставшие мышцы тихонечко подрагивали… «Нет, так не пойдет, хороший солдат на посту не спит!» — отругал себя Мальгин и судорожно принялся искать, чем бы разогнать сладостную, но пока запретную дремоту. Прошел всего час, предстояло продержаться еще столько же, прежде чем Костик сменит его.

Никаких развлечений в ванной не нашлось, а нехитрый марш — два шага вперед, разворот и еще два шага — вогнал в тоску через три минуты. Тогда Мальгин начал читать про себя стихи, а когда их запас иссяк, перешел к песням, коих, благодаря деду, знал великое множество. Конечно, вслух горланить он их не стал, обошедшись чуть слышным мычанием в такт безмолвной музыке. Ваня пел все подряд — от гимна давно исчезнувшего государства до балансирующих на грани приличия частушек. Случайно в репертуар вклинилась провокационная в текущих обстоятельствах колыбельная, однако она навевала добрые детские воспоминания, игнорировать которые не хотелось:

«Дедушка, как же мне тебя не хватает… Казалось, я выкарабкался, смог жить один, без тебя, не чувствуя бесконечной боли в сердце. Думал, заполнил пустоту каждодневными заботами, работой, бытом… Ты знаешь, что здорово помогло? Я влюбился — влюбился очень сильно. Только о ней и мечтал круглыми сутками, хотел во всем признаться, чтобы быть вместе. Даже предложение мечтал сделать, но не успел… Она погибла, убита злобным человеком из страшного, загадочного места… Я отомстил, застрелил этого… но только ничего не изменилось, твой внук опять один. И ему очень плохо. Судьба отбирает все, что дорого… Разве это справедливо? Разве я заслужил такое? Дедушка, почему?»

Иван не сразу понял, что сквозь колыбельную пробивался чей-то голос. Тихий и далекий шепот, почти шелест:

Кто-то звал его: «Приди!» Молил: «Приди!» Плакал: «Приди!» Смеялся: «Приди!» Кричал в отчаянии: «Приди!»

И невозможно устоять — быстрей, быстрей, на зов, идти, бежать! Ослепительный солнечный луч бьет по глазам. Плевать! Нельзя остановиться или отступить — к свету, к свету!

Торжествующий вой сменился воплем разочарования, когда страшный удар сбил дозорного с ног и повалил на землю. Кто-то зажимал ему глаза, скрывая призывающий свет. «Мне нужно туда!»

— Идиот, успокойся! Хватит, Иван!

Ярость — лютая, беспощадная. «Уничтожить препятствие! Разбить оковы!»

Раздался одиночный выстрел, и наваждение тут же исчезло, а голова взорвалась от неописуемой, сводящей с ума боли. Сознание дозорного померкло и провалилось в бездну.

— Ванька, очнись! Да очнись же ты! Ванька!

Кто-то тормошил его без остановки, зачем-то возвращая в мучительное сознание, сотканное из ужаса и нечеловеческой муки.

— Не надо…

— Ну, слава богу, Иван! Только не отключайся, держись!

Острая злая боль пронизала череп насквозь и впилась в глаза миллионом раскаленных иголок. И вместо крика отчаяния — только тихий стон:

— Помоги…

— Не открывай их… Сейчас сделаю компресс.

Где-то рядом послышалось журчание воды, а через секунду на лицо Мальгина легла мокрая тряпка. Боль немного притупилась.

— Воды у нас в обрез. Компрессов больше не будет… Когда сознание окончательно проясниться, я дам тебе обезболивающее, но пока терпи.

— В кого ты стрелял? — трясущимся от слабости голосом спросил Иван.

— К нам на огонек сирена залетела.

— Какая… Какая сирена?

— Ну, гарпия… Хотя в мифах именно сирены заманивали простачков… Очень странно получилось: всегда считалось, что у людей на их «чары» иммунитет, потому твари обычно довольствуются всякой мелочью. Но ты, видать, особо восприимчивым стал. Плохо это… и очень опасно.

— Она говорила со мной…

— Эти курицы тупее чкаловского «свиномяса», мозг — с горошинку. Просто они эмпаты… ну, ретрансляторы эмоций, мыслей, переживаний. Считай, что ты пообщался сам с собой, с собственным подсознанием. Понравилось?

Дозорный промолчал.

— А на деле сирены — обыкновенные трупоеды. Кстати, про курицу я не шутил, похоже, это их потомки так мутировали: ни острых клыков, ни длинных когтей, ни развитой мускулатуры. В открытом бою такому задохлику делать нечего, вот и приноровились они жертв своих топить, с высоты сбрасывать, в западни заманивать… Между прочим, пока я птичку не пристрелил, ты усиленно рвался сигануть с балкона, навстречу солнышку.

— Спасибо, Кость…

— Когда твои обожженные глаза спасем, тогда и будешь благодарить. А пока выпей таблеток и отдыхай. Двинемся на закате, хватит на сегодня солнечных ванн!

— Село солнце?

— Глаза не открывай, я тебе капли закапал. Жжет?

— Немного.

— Это хорошо.

— А что с солнцем?

— Садится. Скоро выступаем.

— Мне снился Безликий Патруль… Я не знаю, что это такое, но он мне снился.

— Хочешь, расскажу про него?

— Конечно.

— Эмпаты — а это не только курицы, есть существа и посерьезней, и значительно опасней, — не всегда убивают своих жертв. Высшие эмпаты подчиняют хищников, заставляют охранять себя. Судьба такого защитника незавидна — безвольная кукла, живущая до полного истощения организма. Хозяева не заботятся об их отдыхе и пропитании, сохраняя жизнь до тех пор, пока организм жертвы функционирует. Как только отказывают мышцы — бесполезный охранник сжирается…

Еще до Первой войны случилась такая история: отряд из четырех сталкеров попался в сети на редкость могучего гада. Пропавших людей вовремя заметили и поспешили им на выручку, но только пленившему их монстру хватило сил и на подмогу… в общем, «охранников» стало семь. Эмпата пытались выследить и отстрелить, однако этот вид мутантов очень редко показывается на свет, да никто толком и не знает, как он выглядит. Что самое поганое, весь свой «улов» чудовище водило рядом с «Дирижаблем», и как солнце окажется в зените, так отряд выходил на марш — словно дразня и приманивая новых жертв. Кое-кто из родственников срывался, и Патруль множился… Когда от истощения умер первый сталкер, пойманных насчитывалось уже десять человек. За все время отбить удалось всего одного несчастного, который попал в заранее расставленную на пути следования Патруля ловушку. Да только все равно без толку: эмпат выжег ему мозг вместе с личностью, и вместо человека осталось шагающее растение с автоматом. Из соображений гуманности мой отец приказал расстрелять всех «пленных». Именно за это решение к прозвищу «Большевик» он получил приставку «кровавый»… А на Чкаловской теперь висит картина местного художника под названием, как ты понимаешь, «Безликий Патруль». Напоминание об опасностях, таящихся на поверхности.

— А с эмпатом что стало?

— Никто не знает. Но говорят, в полдень иногда можно увидеть без вести пропавших сталкеров, марширующих вдоль «Дирижабля»….

— Ну, теперь открывай глаза, — приказал Живчик через час. — Только осторожненько… вот так. Что-нибудь видишь?

— Очень мутно все, будто в пятнах, — сокрушенно покачал головой Иван.

— Радоваться надо, Иван Александрович. А еще ждать. Похоже, видеть будешь, если за курицами прекратишь гоняться.

Костя подошел к другу и вновь нацепил ему под противогаз плотную повязку.

— Но зачем, ночь ведь на дворе?

Федотов укоризненно вздохнул:

— Ванечка, дорогой, чего ты все спорить пытаешься? Твоей калечной сетчатке достаточно посмотреть на любую вспышку — огня или выстрела, чтобы отправиться в продолжительный или даже пожизненный нокаут. Будут еще вопросы, предложения, возражения?

Усеченная Луна искоса смотрела на двух безумцев, ищущих свою судьбу в гибельном Поясе Щорса. Слепец и поводырь. Изгнанники, бредущие во тьме.

Иван больше не чувствовал страха, не видел его… В пустоте бояться нечего. Есть только движение, в котором цель и смысл, оправдание и стремление. Так легче и проще, потому что иначе — безжалостные тиски памяти и горечь утраты.

Когда-то дед пел ему о Князе Тишины. Странном, но очень милосердном существе, идущем вослед своим слугам. Однако стоило кому-либо «впасть в безмолвие или уставиться на лик Луны», как «добрейший» господин растаптывал несчастного. Раньше песня казалась нелепицей, сегодня же все встало на свои места. За ним, Иваном Александровичем Мальгиным, шел свой, персональный Князь Тишины. И не дай бог, на миг замешкаться, забыться — пощады не будет… Есть только движение, и мосты за спиной сгорают, один за другим… Но почему следующий за ним без устали бормочет бессмысленные «мидзару, кикадзару, ивадзару»?..

По непонятной прихоти Фортуны зверье, завидев людей, разбегалось и пряталось. Никто не покушался на друзей, не вставал на их пути к запретной территории. Значит, не зря говорится: «Легка дорога в ад».

Живчик судорожно перебирал в уме известные данные о Поясе и не находил ничего ценного. «Щорса» всегда описывалась одними прилагательными — ужасающая, смертельная, губительная и так далее. Не было ни подробных рассказов выживших, ни толковых домыслов «сопричастных». Белое пятно на карте, а скорее даже — черная дыра. Нормальный человек сюда не сунется. Нормальный человек развернется и пойдет домой, в любимую палатку и теплую постель. Это ведь только когда возвращаться некуда, можно позволить себе быть отважным и безрассудным. Хотя даже бездомному совсем не хочется умирать…

Впереди показались предупредительные столбы по обочинам дороги. Наспех прибитые таблички гласили: «Опасная зона! Проход запрещен!» Буднично и просто. Весь Екатеринбург можно утыкать подобными надписями, да и само Метро тоже. Человек нынче жертва, всего лишь маленькое звено в чьей-то пищевой цепочке. Нет ему покоя ни на земле, ни на небе, и даже недра отвергают его…

— Почему мы остановились? — забеспокоился Иван.

Живчик ничего не ответил, лишь боязливо поежился. Про себя же сын убежденного атеиста и коммуниста прошептал: «Прошу, не оставь нас в этот час…»