– Что разорался, Корнилов? Я это. Стук.

Юрию, наконец, удалось просунуть наружу голову и плечи. Степан встречал его стоя на коленях. Вокруг была разбросана свежая земля.

– А я услышал, что ты тут роешь. Ну и подмогнул, а то бачу: ты як той кот – чуеш молоко, та в кувшин голова не влазит.

Юрий выбрался наружу целиком, отряхнул налипшую на одежду землю, проверил автомат и в изнеможении опустился на землю. Бамбуло наоборот встал, принялся поправлять свою перевязь.

– Лемуры?

– Пока не слыхать и не видать. Отвязались. Видать пары гранат с них хватило. Отбились. Куда дальше?

– Хотел бы я знать…

Взошедшую луну заслонили темные клубы туч. Ее скупой свет освещал жалкие огрызки домов и улицу, запруженную искореженными останками машин. Через расползшиеся по асфальту трещины буйно разрослись трава и кусты. Их гибкие, цепкие стебли вползли в салоны, превратив каждый автомобиль в фантастический гибрид металла и растительности. Радоваться можно было лишь одному – поблизости не наблюдалось белесых стволов лемурьих джунглей. Итак, куда теперь? Программа максимум – выбраться на проспект. Программа минимум – передохнуть и собраться с мыслями. Взгляд Юрия упал на высоченный обелиск, который, несомненно, был когда-то центральным сооружением небольшой площади. Четырехгранная стела вытянулась к небу на добрых сорок метров и была увенчана пятиконечной звездой. Корнилов напряг память. Да, он видел этот памятник. Мельком, возможно из окна автобуса. Тогда он выглядел куда как праздничнее. Теперь ступени, ведущие к обелиску, были выщерблены, а от четырех статуй, окружавших стелу, остались лишь постаменты с торчащими штырями арматуры.

Юрий встал. Он знал куда идти. К черту дома и подвалы. Думаться будет лучше на открытом месте с хорошим обзором. По крайней мере, с невысокого кургана у стелы они увидят всех, кото захочет полакомиться человечиной в эту крайне неудачную для прогулок ночь.

Корнилов вытянул руку.

– Передохнем там.

Стук не стал вступать в дискуссию. Лишь пожал плечами и двинулся вслед за Юрием. Пробираясь между автомобилями Корнилов почувствовал легкое покалывание во лбу. Сначала не обратил на него внимания, списав на усталость и треволнения. Однако игла, упорно буравившая лоб, продолжала свою работу. Боль сосредоточилась в одной точке. Игла раскалилась. Юрий потер лоб через резину. Не помогло. Подобное с ним уже случалось в далекой юности. Титановая пластина, заменившая часть лобной кости, чутко реагировала на магнитные бури и смену погоды. Может, собирается дождь или начинается гроза? Это было бы логическим продолжением всех беспокойств. Юрий поднял глаза к небу. Там вроде ничего не изменилось. Такое же размытое пятно луны, в окружении клочьев туч.

В новом мире прогнозы были делом сложным и неблагодарным. Полный бардак. Снег валил, когда ему вздумается, солнце светило через пень-колоду. В прежние времена у мошек накануне дождя от влаги набухали крылья и они опускались к земле. Ласточки соответственно, следовали за ними, а люди раскрывали зонты. Все проще простого и доступно любому, кто хоть раз открывал «Природоведение» за четвертый класс. А сейчас… Скажите на милость, где взять ласточек? За кем прикажете наблюдать? За птеродактилями, которые парят в небе над Москвой, высматривая добычу? Не выйдет. Не сработает примета. Сам окажешься в роли мошки.

Юрий и Стук поднялись на холм. Катала сразу бухнулся на пятую точку, прислонившись спиной к стеле. Корнилов садиться не стал, хотя ему тоже очень этого хотелось. Справится с болью, отвлечься от нее можно было лишь с помощью ходьбы. Юрий прогулялся вокруг памятника. Попытался прочитать надпись на памятной доске, вделанной в облицовку из серого гранита. Буквы стерлись. Различить можно было лишь две цифры – четверку и ноль. Сорок. Чего? Бакинских комиссаров было двадцать шесть, гномов – семеро, а стульев – двенадцать. О чем должна была напоминать москвичам стела? Судя по кругляшу ордена с облупленной позолотой – о достижениях, которых удалось добиться, шагая по ленинскому пути. Так и не выдумав ни одной приличной версии, Юрий вернулся к Стуку и уселся рядом. Полчасика на отдых и – в путь-дорогу.

– Слышь, Юрец, а ты москвич? – поинтересовался Стук.

– В третьем поколении. Можно сказать – коренной. Дед когда-то сюда из Рязанской области переехал. В Константиново жил. А батя уже здесь учителем работал.

– Константиново, Константиново, – задумчиво пробормотал Степан. – Где-то это название я уже слышал.

– Еще бы. Есенин оттуда.

– А-а-а…

Корнилов улыбнулся. Судя по «а-а-а» фамилия великого русского поэта пришельцу с «вильной Украйны» мало о чем говорила.

– А ты, Степан, учился где-нибудь?

– А як жа ж? Восемь классов. Потом на тракториста поступил. Самая востребованная в наших краях профессия. Жито сеять собирался. А ты?

– У меня сложнее. Как-то вышло, что весь наш род по литературной части пошел. Отец – учитель, мать – библиотекарь. А я три курса на филфаке МГУ отбарабанил…

– Ого! Стишки писал?

– Ну и стишки тоже.

– А растяжки где ставить наловчился? Тоже на филфаке?

– Метро всему научит.

– Это точно. Станешь тут… И коваль, и швец, и на дуду грец…

Корнилов мысленно упражнялся в переводе нового перла Стука на русский язык, но добрался только до коваля-кузнеца. Что-то на доли секунды заслонило луну. Над площадью мелькнула черная тень. Юрий и Степан одновременно подняли головы. Ничего. Наверное, луну заслонила туча. Вокруг все было спокойно. Стих даже ветер. Зато боль усилилась. Казалось, что титановая пластина в черепе вибрирует. Что-то произошло, происходило или должно было произойти. Корнилов положил руку на приклад автомата. Видимых причин для беспокойства не было, но интуиция подсказывала – они здесь не одни. Юрий вертел головой по сторонам, пока его взгляд не остановился на ржавой, накренившейся к земле трубе. Крепившаяся к ней рама биллборда валялась внизу. На первый взгляд эта конструкция ничем не выделялась на общем фоне развалин. Однако Корнилов очень быстро понял, почему именно труба привлекла его внимание. Все дело было в едва заметном ореоле. Он голубоватым ручейком стекал по трубе на раму и расплывался по земле фосфоресцирующей лужицей. Лоб заболел еще сильнее. Эта боль, казалось, каким-то непостижимым способом была связана с голубым свечением. Юрий привстал, ткнул Стука локтем в бок.

– Смотри!

Степан даже не шелохнулся. Он смотрел, но вовсе не туда, куда указывал ему Корнилов. Юрий проследил за его взглядом и тоже поднял голову вверх. На вершине стелы, обхватив лапами звезду, сидел птеродактиль.

Корнилов не раз слышал о властелинах ночного неба, грозных и беспощадных убийцах, выросших на развалинах. Видеть птерозавра воочию довелось впервые. Монстр наклонил голову, увенчанную темно-желтым костяным гребнем. Красные глаза вперились в людей. Птеродактиль изредка, лениво взмахивал перепончатыми крыльями. Очевидно для того, чтобы удержать равновесие. Массивный, похожий на ножницы клюв приоткрывался и захлопывался с тихими, но внушающими почтительный ужас щелчками. Тень, мелькнувшая над площадью, была тенью птицы-ящера. Он пролетел и опустился на звезду бесшумно, а теперь уже не пытался скрыть ни своего присутствия, ни интереса к добыче.

– Говорили, балакали – сели та й заплакали! – тихо произнес Стук. – Что делать будем, Юра?

– Пока – ничего. Не дергаемся, ждем…

– Чего? От Бога подсрачника?

– Спокойствие, Степан. Только спокойствие.

Раз уж ты заговорил словами Карлсона, не забудь добавить, что птерозавр, сидящий на обелиске – дело житейское. Корнилов оторвал взгляд от птеродактиля. Посмотрел на остатки биллборда. Там тоже что-то назревало. От лужицы поднялся конусовидный отросток. Качнулся. Изменил цвет с голубого на оранжевый и, превратившись в шар, размером с футбольный мяч, оторвался от земли. Юрий понял, о чем предупреждала его ноющая боль старой раны. Шаровая молния. Смертоносный сгусток то ли плазмы, то ли атмосферного электричества.

Их и шаровую молнию разделяет не меньше ста метров. Хорошее расстояние, с учетом того, что сгусток плазмы, как правило, ведет себя непредсказуемо. Корнилов лихорадочно рылся в памяти, пытаясь вытащить с ее пыльных чердаков все, что знал или слышал когда-либо о шаровой молнии. В голову не лезло ничего, кроме легенд и смертельных случаев. Именно так заканчивалось большинство встреч человека с шаровой молнией.

Оранжевый мяч не двигался. Просто висел в метре от земли, словно раздумывая над тем, что ему делать дальше. Шаровая молния любит железные предметы. Ей нечего делать у гранитного обелиска. Если, конечно, никто не даст ей повода…

Повод нашелся. Ящеру надоело наблюдать за людьми. Он расправил черные полутораметровые крылья и сорвался со звезды. Описав круг, опустился на землю всего в десяти метрах от людей. Неуклюже подпрыгивая, переваливаясь с боку на бок, двинулся к подножию стелы. Корнилов вслед за Стуком отступил за четырехгранник и вскинул автомат. Краем глаза он продолжал следить за шаровой молнией. Увиденное не приводило в восторг. Оранжевый шар сдвинулся с места. Покачиваясь, неспешно поплыл над крышами автомобилей. О, черт! По направлению к обелиску. Так шаровая молния отреагировала на возню у стелы. Проклятый птицеящер привлек внимание грозной природной силы, создав двойную проблему.

На пути движения сгустка плазмы, остовы машин окутывались уже знакомым голубоватым свечением. Все происходило в гробовой тишине, которая добавляла зрелищу величественность. Корнилов прикусил губу, чтобы не закричать от боли, которая растеклась от лба по всей голове. Он боялся потерять сознание и поэтому надавил на курок. Ту-у-ук! Пуля просвистела в нескольких сантиметрах от уродливой головы птеродактиля. Выстрелил и Бамбуло. Хотя и попал, эффект оказался нулевым – свинцовый комочек отскочил от усеянного шипами панциря, прикрывавшего грудь летающего ящера. Он разинул клюв, демонстрируя ряды длинных, кривых зубов. Степан собирался выстрелить вновь, но Юрий схватил его за плечо и оттащил за стелу.

– Стой и не дергайся!

– Он сожрет нас! Выпотрошит!

– Лучше он. Чем это…

– Какое там! Э-эх… Молчу!

Оранжевый шар уже не плыл, а мчался к обелиску, рассыпая вокруг себя пучки искр. Корнилову казалось, что титановая пластина в черепе раскалилась добела. Чтобы не упасть, он уперся спиной в стелу. Ночь сменилась нереально ярким днем, в котором безраздельно властвовало оранжевое солнце. Отрубились участки мозга, отвечающие за двигательные реакции. Юрий понимал, что шаровая молния совсем рядом. Висит на уровне его лица. Следовало подумать о том, что можно сделать для спасения, на худой конец – приготовиться к отбытию в мир иной. Составить завещание для потомков, строго-настрого наказав им не связываться ни с шаровыми молниями, ни с птеродактилями.

Мигание переплетающихся линий на поверхности шара завораживало, отбивало всякое желание мыслить, заставляло любоваться неистовым танцем огненных змей.

Моя работа проста – я смотрю на свет.

Ко мне приходит мотив, я отбираю слова

Но каждую ночь, когда восходит звезда,

Я слышу плеск волн, которых здесь нет…

Хорошие, приличествующие моменту стихи. Где он их слышал? Кто-то пел их под гитару на студенческой вечеринке или… Никак не вспомнить ни мотива, ни исполнителя. Зато слова прочно засели в мозгу.

Но электричество смотрит мне в лицо,

И просит мой голос;

Но я говорю: "Тому, кто видел город, уже

Не нужно твое кольцо…

Юрий вдруг понял, что проговаривает слова вслух. Электричество. Кольцо. Кольцевая автодорога, что ли? Если нужно попасть в Жуковку, идти нужно туда. Там встретят. Дети Дракона. Уж не этого ли? Если встретят, чего же он стоит? Ах, да. Шаровая молния. От нее далеко не уйдешь.

Где-позади послышалось шуршание. Еще и птеродактиль. Прямо очередь какая-то. Корнилов и Стук по-прежнему пребывали в ступоре и не могли сдвинуться с места. А вот птерозавр, наоборот чувствовал себя распрекрасно. Слишком маленькая голова не вмещала достаточно мозга, чтобы понять угрозу, исходящую от раскаленного оранжевого шара. Для короля ночного московского неба сгусток атмосферного электричества был просто соперником, осмелившимся позариться на его законную добычу.

Птеродактиль обогнул стелу и, не обращая внимания на людей, с грозным клекотом ринулся на молнию. Опять вернулась ночь – зловещий черный силуэт заслонил шар своими расправленными крыльями. Вновь клекот. Шипение. Вспышка. Оранжевый шар появился опять. Он лишь немного потускнел, пройдя через плоть птеродактиля, как нож сквозь масло. Ящер распластался у стелы, пару раз дернул крыльями и затих. Из дыры в массивном туловище поднимался дым. Плазма сделала то, что оказалось не под силу пуле – насквозь прожгла костяной нагрудник.

Расправившись с птеродактилем, шаровая молния за доли секунды набрала скорость и вырезалась в стелу прямо над головой Стука. Четырехгранник окутался голубым свечением. Его переливающиеся волны поползли вверх. Вспыхнула звезда на вершине стелы. Таким красивым памятник, наверное, не был и в первые дни после своего открытия. Пять лучей на доли секунды осветили всю площадь, подобно маяку, указывающему кораблям путь в гавань. Затем все погасло. Шаровая молния исчезла. Вместо нее небо прорезали ломаные линии обычных молний. Громыхнул гром. Тугие струи ливня захлестали по земле с такой силой, словно разгневанная природа хотела стереть с лица земли то, что еще осталось от города. Видимость сократилось до двух метров – все остальное скрылось за серой пеленой водяных струй.

Корнилов смотрел на подрагивающую у его ног тушу птерозавра и чувствовал неимоверное облегчение. Зря он называл эту ночь неудачной. Избежать верной гибели трижды удается немногим. Отвязались лемуры, сдох птеродактиль, исчезла шаровая молния, а вместе с ней ушла гнездившаяся в голове боль. По сравнению с тем, что произошло, ливень, гром и гроза – просто детская забава. Электричество посмотрело ему в лицо и отвернулось, решив, что час Юрия еще не пробил.

Освобожденная от цепких щупалец болевых спазмов память вернула Корнилову воспоминания. Об электричестве пел Борис Гребенщиков. Однажды, после очередной сессии, получив стипендию, они узнали о концерте трубадура Северной Пальмиры в Горбушке. Цены на билеты были запредельными, но дело было не в ценах. Корнилов улыбнулся, вспоминая о том, как они с шести часов утра дежурили у ДК Горбунова, надеясь ворваться в кассовый зал первыми.

Ближе к восьми на скамейках у Горбушки стали появляться подозрительные личности. Все, как один патлатые, в тертых джинсах. Эти пареньки, как и студенческая компания Корнилова старательно делали вид, что им нет никакого дела до дверей кассы. Однако надуть друг друга конкуренты не смогли. Едва стукнуло восемь, как все ломанулись за билетами и разочарованно прочитали короткое и емкое объявление на окошке «Билетов на Б. Г. нет».

Попасть на концерт все-таки удалось, переплатив аж в два раза перекупщикам. Там-то, прижатый к сцене толпой неистовствующих фанатов Юрий и услышал «Электричество» вживую. Боевое было время. Приходилось бороться и за громкий звук, и за длинные волосы. Где вы теперь коллеги по цеху почитания творчества Бориса Борисовича? Что сталось с вашим кумиром? Смело ли его ядерным ураганом, обрушившимся на Питер, или он выжил, чтобы влачить жалкое существование на какой-нибудь станции петербургского метрополитена?

Юрий продолжал грустно улыбаться, не обращая внимания, что вода пробила себе дорогу под защитный костюм и вымочила одежду до нитки. Временное неудобство. Ерунда. Он не утратил способность вспоминать, значит, вопреки всему, жив. А ливень рано или поздно кончится. Жизнь ведь состоит из черных и белых полос. Ха! Совсем таких, как у лемуров. Миленькое сравнение. Интересно, почему молчит говорун Бамбуло? У него что: что закончились хохляцкие присказки? Или потрясения привели к немоте?

Корнилов обернулся к Степану. Тот сидел, тупо глядя на пистолет в своей руке.

– Эй, там, на палубе! – как можно веселее крикнул Юрий. – Вы живы?

– Точно не знаю, – покачал головой Стук. – Вроде жив, а вроде и нет. В мозгах пусто. Че это было, Юрец?

– Ты о птеродактиле или о шаровой молнии?

– Ах, молния. Шаровая. От оно как… Полный марафет.

– Живые мы, Стук! Это – главное. Плюнь на молнии и птеродактилей. Не раскисай!

– Не раскиснешь тут, – пробурчал Степан уже более-менее осмысленно. – Хлещет, как из ведра.

Возвышение у стелы, облюбованное Корниловым из-за хорошего обзора, теперь утратила свою актуальность. Обзора не было, как и возможности укрыться от ливня. Тыкаться наощупь в непроницаемой серой пелене – искать новых приключений на свои многострадальные задницы. Юрий уселся рядом с Стуком.

– Ничего. Дождь скоро закончится.

– Ага. Ну-ну. А ты это, Корнилов, почему не прыгнул тогда? Неужто спужався?

– В самую точку, Степан. Испугался. Фобия у меня.

– Шо-о-о?

– Фобия. Для особо одаренных – страх. Высоты и прыжков боюсь так, что лучше в петлю. Ты по паркур слыхал?

– Шо-о-о?

Ну, да. По всей видимости, паркур под Винницей чрезмерной популярностью не пользовался. Как и Есенин. Вот послал бог товарища. Несостоявшийся тракторист. Невезучий шулер, которому за карточные фокусы сломали руку. Эх, Стук, Стук не пробиться тебе в тузы.

– Паркур это… Ну, в общем – уличное трюкачество. Прыжки, сальто всякие. Я этим в юности увлекался.

– А зачем прыжки? Я тоже дитенком в разные игры играл. Лапта, «слон». Это понятно. А просто так прыгать-то зачем? Вам за это че: бабки платили?

Жадный хохол. Как такому объяснить, что приверженцы паркура сами готовы были платить деньги за то, чтобы прыгать, а все делалось ради повышения уровня адреналина в крови.

– А кто альпинистам деньги платит? – нашел подходящее сравнение Юрий. – Они по горам ради собственного удовольствия лазают.

– Гы. Так то по горам. А вы по улице як козлы прыгали. Не понимаю.

– Гы-гы. И не поймешь! – разозлился Корнилов. – Короче говоря, упал я однажды. Голову расшиб. С тех пор и…

– А-а-а, теперь понимаю! У нас похожий случай был: дядька Грицко пьяный на «Запорожце» с моста в реку сверзился. Так он тоже воды с тех пор боялся. Потом, правда, все равно утоп, когда опять нажрался и купаться полез.

– Спасибо, Стук, утешил.

Ливень медленно, но верно затихал. Между струями появились просветы. Молнии перестали рассекать небо, стихли раскаты грома. Через полчаса ливень превратился в дождь, а на лужах появились пузыри – верный признак того, что небесный водяной резервуар иссяк. Тучи рассеялись. Выглянула умытая дождем луна.

Корнилов встал. Посмотрел на мертвого птеродактиля и поднял глаза вверх. Шаровая молния оставила после себя весьма красноречивое напоминание – лучи звезды оплавились так, что звезда перестала быть звездой, а превратилась в уродливую лепешку. Стука эта метаморфоза мало интересовала. Он прохаживался вокруг птицеящера, изучая строение поверженного исполина.

– Ты еще у него зубы вырви и ожерелье сделай, – усмехнулся Юрий. – Индейцы так всегда поступают, а запорожские казаки, чем хуже?

– И вырвал бы. На память, – на полном серьезе отвечал Степан. – Только вот неохота к этой мерзости прикасаться.

– Пойдем, Стук. Дождь заканчивается.

– А может сначала обсушимся? Я видел тут неподалеку пару деревяшек, на дороге можем разжиться покрышкой…

– Я хочу уйти отсюда, – отрезал Корнилов. – Просто уйти.

– Не нервничай. По дороге обсохнем.

– Это да. Я расскажу тебе историю про хвост и ты мигом высохнешь.

– Хвост? – Степан осмотрелся. – Что еще за хвост?!

– Я пошутил. Проехали.

Юрий начал первым спускаться с холма. Опять прокол. Его новый друг не читал «Алису» Кэрролла и понятия не имеет о мыши, которая собиралась обсушить всех, кто наплавался в море слез, рассказом о хвосте. Надо бы на будущее постараться шутить с Стуком менее интеллектуально.