23
В ЛАПАХ МАНДЖАФОКО
Лицо человека, который склонился надо мной, красное от гнева. Усы — как неухоженные кустарники, слюнявый рот. Он похож на Полифема или на Манджафоко, страшного кукольника из сказки о Пиноккио.
Еще один удар, сильнее, чем предыдущий. На этот раз в живот.
Он вызывает у меня приступ тошноты.
— Поднимайся, я тебе говорю! — рычит страшилище на ломаном итальянском.
— Слушай, козёл, как он может встать? Ты что, не видишь, что он связан?
Злая улыбка бородатого гиганта замирает, от удивления он открывает рот.
— КТО ЭТО СКАЗАЛ? КТО ОСМЕЛИЛСЯ СКАЗАТЬ ЭТО?
Никто не отвечает.
Гигант поворачивает меня на бок ногой, потом делает то же самое с герцогом, который по-прежнему лежит с закрытыми глазами, как будто хочет убедить самого себя в том, что ничего не изменилось, и если он откроет глаза, то снова окажется в своих неприлично роскошных и теплых по нынешним временам комнатах дворца в Урбино.
Это сказал Гвидо Греппи. Я вижу, как он с вызовом смотрит на приближающегося к нему орка.
Странно, что именно он возмутился. По сравнению с другими швейцарскими гвардейцами мне он казался довольно робким. Из тех, для кого служба в армии — это работа, а не геройство.
Бородатый человек одет в черную спецовку из плотного материала, со странными утолщениями, которые кажутся сначала какими-то набивками. Но на самом деле это мускулы. Я понимаю это, глядя на то, как он наклоняется, сгребает Греппи в охапку и размеренным движением швыряет его так, что тот ударяется о металлическую стену. Звук удара ужасен: грохот, треск ломающихся костей.
С той же легкостью гигант поднимает из чехла нож — такой же гигантский боуи длиной в тридцать сантиметров, — перерезает капралу горло и пилит дальше, до тех пор, пока голова не падает на пол.
Он поднимает ее за волосы, показывая всем.
Кровь Греппи капает на мое обнаженное тело.
Теплые капли, соприкасаясь с кожей, кажутся почти кипятком.
— ЕЩЕ КТО-НИБУДЬ ХОЧЕТ ПОГОВОРИТЬ?
Ему отвечает взволнованный голос Дюрана:
— Ты только что убил солдата Церкви! Ты держишь в плену посланцев Ватикана! Ты вообще понимаешь, что это значит?
Гигант раскрывает рот от удивления:
— Что за фигню ты несешь?
— Я говорю, что ты убил солдата Церкви!
— Какой церкви?
— Римской! Единственной, католической и вселенской! Ты сейчас зарезал одного из ее солдат! А человек, которого ты бил ногами, это священник!
Я жду, что этот орк сейчас обрушит свой гнев на капитана. Однако при этих словах он роняет окровавленный нож, поворачивается к трупу Греппи и комичным движением пытается приставить голову обратно к телу. При этом он что-то бормочет себе в бороду. Что-то, звучащее похоже на «мне жаль».
Впрочем, когда он поворачивается, в его глазах нет и следа раскаяния.
Глаза его полны безумия.
— Господа, вы должны простить мне эту ошибку. Мне, честное слово, очень жаль. Меня ввел в заблуждение этот гнусный человек. Он сказал мне, что вы бандиты. Не то, чтобы я доверял его словам, после того, что увидел… Совокупляться с мертвыми — это самая большая мерзость… Не считая ереси, конечно.
Здесь Дюран делает ход.
— Ересь? Поговори о ересях с отцом Дэниэлсом. Он глава Святой Инквизиции!
Гигант раздувает ноздри, как будто пытается учуять по запаху, кто здесь священник.
— Отец Дэниэлс? Отец Дэниэлс? Где он?
— Тот, кого ты бил ногами.
Гигант смущенно поворачивается к мне. Наклоняет голову набок, чтобы заглянуть мне в лицо.
— Ты и правда инквизитор?
Взгляд капитана Дюрана не оставляет мне выбора.
— Да, — выдыхаю я, прикрывая глаза.
Гигант хлопает в ладоши:
— Фантастика! Фантастика!
Он поднимает с земли свой кинжал. Наклоняется надо мной. Лезвие сверкает в нескольких сантиметрах от моего лица.
— Простите меня, святой отец. Простите мне мою ошибку.
Он разрезает веревку, которая связывает мне руки. Потом освобождает ноги. Потом помогает мне подняться.
Я почти падаю: мои ноги онемели. Но он поддерживает меня.
— Вы замерзли? Подождите, я отдам вам вашу одежду. Наверное, вот она. Или эта?
Он роется в куче вещей. Я помогаю ему, отыскивая то, что в этом слабом свете кажется моей одеждой. Тем временем он продолжает бормотать что-то неразборчивое.
— Теперь освободи их, — говорю я ему.
— Конечно. Сейчас же, отец Дэниэлс. Вы американец, да?
— Я был им.
— Американец… Американец… «Oh, My Lord, what a day…», — вдруг начинает он петь баритоном. — Сколько же времени я не видел соотечественника.
— Вы американец?
Он протягивает мне руку.
Я не пожимаю ее. Она запятнана кровью несчастного Греппи.
Он понимает это. Молча убирает руку.
— Да. Я американец. Меня зовут Дэвид Готшальк. Может быть, вы слышали мое имя…
— Мне жаль, но нет. Не думаю…
— Я был человеком искусства. Сейчас я служитель Господа.
— Какого искусства? — спрашивает Дюран, массируя запястья.
Готшальк его полностью игнорирует.
Он освобождает пленников.
Когда бородач собирается освободить и герцога, я останавливаю его, положив руку ему на плечо. Оно твердое, как мрамор.
— Нет. Этого не надо.
— Совершенно верно. Этого не надо, — соглашается он, пиная калеку ногой под зад.
— Ты — полное разочарование. Ты понял, придурок? Полное разочарование! Пустая трата времени!
Он приподнимает герцога с земли, держа его за горло до тех пор, пока глаза несчастного не оказываются на одном уровне с его. Герцог корчится, задыхается, выпучив глаза.
Готшальк встряхивает его, как кот мышонка.
— Ты слышал меня, идиот? У меня на тебя были большие планы. Мы вели прекрасную работу в Урбино. Но тебе обязательно нужно было трахаться с мёртвой! Ты извращенец! Такой же, как и твой отец! Хотя он был в тысячу раз лучше тебя!
— Оставьте его в покое, — прошу я.
Готшальк ослабляет хватку. Герцог рушится на землю и продолжает корчиться там, пытаясь отдышаться.
— Где женщина? — спрашивает Дюран, уже одетый.
— Какая женщина?
— Женщина, которая была с нами.
— Доктор Ломбар? Она моя гостья.
— То есть, нас ты связал и кинул голыми на пол, а она твоя гостья? Я требую, чтобы меня немедленно отвели к ней! Сейчас же!
Лицо и поза Готшалька не обещают ничего хорошего.
— А вам не кажется, что вы не в том положении, чтобы чего-либо требовать?..
— Моя фамилия Дюран. Марк Дюран, капитан гвардии Ватикана.
— Я то же самое мог бы сказать Сталину, или Гитлеру, или любому из великих убийц прошлого. Ну, сколько бронированных дивизий есть у Папы?
— Достаточно, чтобы позаботиться обо всех врагах, — невозмутимо блефует Дюран.
Готшальк почесывает бороду.
— Конечно, ну да. Ваш великий Папа Джелазио. Джелазио Четвертый, правда?
— Джелазио Третий.
— Да, точно. Джелазио Третий. Хорошее имя для Папы. Я слышал как-то раз о нем. Правда, только здесь, в Урбино, и только вчера. Странно. Во время моих путешествий я слышал слухи и рассказы только о другом Папе. О последнем. Который умер в день Бомбы, да упокоится душа его. Больше ничего. Никакого Джелазио. Никакого Нового Ватикана. Ваша военная сила, кажется, — одни разговоры, не так ли?
— Вы видели наши джипы? Это всего лишь две машины для разведки. Можете себе представить наше вооружение.
— А, джипы, неплохо придумано. То же, что мне сказали и два ваших человека в гараже. И вы знаете, что я им ответил? Я ответил: «Ладно, тогда в Ватикане не слишком расстроятся, что я заберу себе эти два автомобиля, правда? У вас же их десятки, в ваших секретных гаражах…»
— Не стоит насмехаться над Церковью.
— А вам, капитан Дюран, не стоит насмехаться надо мной. Ни вам, ни вашим людям, о’к? Я могу допустить, что вы являетесь солдатами Ватиканской гвардии, или Швейцарской гвардии, или как там эта херня называется. Я готов предположить и то, что этот господин — член Конгрегации Доктрины Веры, хотя уж точно не Святой Инквизиции, которой не существует вот уже много веков. И это все. В остальном вам придется убедить меня, и я вам сразу скажу, что меня не так-то легко убедить, о’к? И я уж точно не кретин. За любую ложь вы дорого заплатите. Как и за мятежи, которые совершенно бесполезны.
— Нас много, — шепчет капитан.
— А я один. Это правда. Но вы без оружия, а я — с.
Он надавливает рукой себе на грудь. Пластиковые выступы на его плечах открываются, и оттуда показываются два пистолета-пулемёта «Узи», установленные на гибких подпорках. В руках скотины как по волшебству оказываются два барабанных пистолета.
— Этого достаточно, чтобы избавить вас от всяких сомнений?
Дюран осматривается вокруг.
Потом смотрит Готшальку в глаза.
Мы стараемся удержаться на ногах, стоя на странной металлической поверхности, которая подрагивает и сотрясается, как будто мы находимся на спине какого-то животного. Но капитан стоит твердо, неподвижно, как статуя.
Кажется, что между ними двоими идет состязание: кто первым отведет взгляд.
Ни один из них этого не делает.
Никто не уступает.
Неожиданно сильный толчок снизу валит нас всех на пол.
— Калибан, ты, кретин придурошный! — орет Готшальк. — Сейчас я поднимусь и тебе голову оторву!
Почти с обезьяньей ловкостью он подпрыгивает и хватается за перекладину маленькой металлической лестницы, которая спускается из круглой дыры в потолке. А потом быстро карабкается по ней, исчезая из виду.
Я кладу руку Дюрану на плечо:
— Все прошло хорошо, но это был огромный риск. Он мог бы оказаться мусульманином…
— Нет, я видел крест.
— Он мог быть протестантом.
— Но не был, — отрезает Дюран.
Потом смотрит на Венцеля, у которого подавленный вид, может быть, из-за того, что он дал схватить себя без битвы в гараже Урбино.
— Ну, что скажешь, Поли, идем за ним?
— Мне кажется, что это не очень разумно. Мы безоружны.
— Ну и что?..
— Ну пойдемте. Не думаю, что у нас есть выбор.
Венцель, не дожидаясь просьбы, подставляет руки так, чтобы Дюран смог, встав на них, дотянуться до перекладины в потолке.
И затем все, вслед за капитаном, взбираются наверх. Я карабкаюсь последним и делаю это с трудом: мышцы рук отказывают, но кое-как мне удаётся удержаться на второй перекладине. А потом и на остальных.
После этого Венцель с разбегу подпрыгивает. Конечно, его прыжок не настолько впечатляющий, как у Готшалька, но, тем не менее, он достигает цели.
И только герцог остается лежать раздетым на металлическом полу.
Когда до него доходит, что он остался один, он открывает глаза и начинает вопить:
— Вы не можете бросить меня здесь! Заберите меня с собой! Или я буду КРИЧАТЬ!
Вздохнув, Венцель отпускает лестницу и падает на пол. Он подходит к герцогу и с силой ударяет его в челюсть. Слышен ужасный треск ломающихся костей. Потом сержант засовывает в рот карлика какую-то ветошь, испачканную в масле.
— Нет, ты не будешь кричать, — говорит он. Затем прыгает еще раз и догоняет меня на лестнице, откуда я наблюдал за происходящим. — Пойдемте, святой отец. Мы уже и так потеряли кучу времени.
Вентиляционная труба уходит вверх еще на пару метров, а потом становится лазом — горизонтальным и достаточно широким для того, чтобы по нему можно было передвигаться, — но не более того. У меня легкая форма клаустрофобии, и мне не слишком приятно ползти неизвестно куда в абсолютной темноте — кажется, что это длится бесконечно. Потом, наконец, вдалеке показывается свет и становятся слышны какие-то спорящие голоса, а затем и крики.
Венцель торопится, подталкивая меня вперёд. Я вылетаю из трубы, как пробка из бутылки, и на карачках переползаю выбитую вентиляционную решётку.
Мы стоим на небольшой металлической платформе, в трех метрах над полом. Под нами — огромная комната, как минимум шесть на шесть метров, ярко освещенная. Приглядевшись получше, я понимаю, что это не просто комната, а кабина какого-то транспортного средства, хотя бог его знает, что это может быть за транспортное средство. Во всяком случае, его размеры — это что-то невероятное. За широкими окнами виднеется то, чего я не видел уже столько лет: движущийся в лучах солнечного света пейзаж. Серый свет дня, еще более тусклый из-за пелены снега, который бьется в окна кабины.
Надстроенное место водителя кажется пустым.
Я смотрю на это с открытым ртом, до тех пор, пока вся обстановка вновь не приобретает смысл. Готшальк хватает один из своих пистолетов и собирается ударить прикладом невидимого для меня водителя, скрытого спинкой сиденья. Потом огромная ручища моего жуткого соотечественника отрывает водителя от сиденья и, держа его за шею, швыряет на пол с резиновым покрытием. Тот пролетает по полу как мячик и потом одним рывком поднимается на ноги, как цирковой артист.
— А ну вернись, гад! Получи свое справедливое наказание! — орет Готшальк. Но водитель карабкается по голой стене и хватается за поручень, висящий в десяти сантиметрах от потолка.
— ИДИ СЮДА! ПОДЧИНЯЙСЯ!
Вместо ответа водитель еще крепче хватается за поручень.
Готшальк направляет на него пистолет.
— Считаю до трех!
Неожиданно непонятная машина резко кренится влево, из-за чего все валятся на пол.
— Идиот! — кричит Венцель. Он спрыгивает на землю и бежит к рулю.
Кажется, что машина начинает кружиться на месте, раскачиваясь так сильно, что что у меня начинается морская болезнь. Готшальк, распростершись на полу, продолжает целиться в человечка, который висит на потолке.
Наконец сержант достигает водительского кресла. Ему достаточно одного взгляда на приборы, чтобы понять, что нужно делать. Сражаясь с вращением, Венцель одновременно маневрирует так, чтобы вернуть машину в вертикальное положение и направить ее в нормальную колею. Она постепенно замедляет ход и, в конце концов, останавливается.
Мы поднимаемся на ноги, потирая ушибленные места.
Дуло пистолета Готшалька перемещается с Венцеля на водителя, а потом на нас. Как будто он не уверен, в кого хочет выстрелить первым.
Взгляд его лишен каких бы то ни было признаков разума.
Дюрану первому удается справиться с ситуацией.
— Да опусти ты этот пистолет, придурок! Ты что, хочешь всех убить?
Готшальк хмурит брови, как будто размышляет о такой возможности. Потом он все же опускает пистолет и смотрит на Дюрана своими красными глазками с собачьей покорностью. Но я уже научился не доверять его взглядам.
Готшальк движется медленно, шаг за шагом, как человек, который не вставал с постели несколько дней. Поднимается по металлической лестнице, которая ведет к месту водителя. Протягивает свою огромную руку Венцелю.
— Спасибо тебе за то, что ты сделал.
Венцель не пожимает руку Готшалька, только кивает.
— Мне жаль, что все это произошло. Это было недоразумение. Солдатам Церкви здесь, конечно, всегда рады. Если я могу что-нибудь сделать для вас…
— Если можно, приставьте обратно голову моему товарищу, — ухмыляется Бун.
Черный гигант пожимает плечами с жестом бессилия:
— Боюсь, что это вне моей компетенции. Я могу лишь помолиться за душу вашего друга, но не вернуть его к жизни.
— Почему-то я не удивлен…
— Замолчи, Бун, — прерывает его Дюран. И потом, обращаясь к Готшальку, говорит: — Отдайте мне этот пистолет. В знак доверия.
Улыбка раздвигает заросли бороды гиганта.
— Это не нужно. Вы можете взять обратно свое оружие. Оно вон в том шкафу.
Он достает из кармана ключ, протягивает его Буну, который тут же направляется к шкафу.
— Ты тоже можешь спускаться. Я ничего тебе не сделаю.
Человечек, висящий на поручне у потолка, отпускает его и падает на пол без малейших колебаний, как будто он привык к подобным переменам настроения своего начальства.
Когда он встает на ноги, становится видно его уродство. Он меньше полутора метров ростом. У него шишковатая голова, один глаз на которой наполовину закрыт надбровной дугой. Еще более удивительны руки огромной длины, как у тех существ, которых мы видели в Торрите Тиберине. Эти руки с мощными мускулами свисают, как лианы.
Человечек с видом раскаяния встаёт перед Готшальком и кланяется, почти касаясь пола лбом. Сразу после этого он идёт к Дюрану и, все еще не произнося ни слова, зато с идеальной выправкой, и отдает ему честь. Потом он поднимается по лесенке, с силой подтягиваясь на руках. Добравшись до верха, он настойчиво дергает Венцеля за плечо, пока сержант не оставляет кресло водителя. Человечек снова залезает на свое место. Он двигает рычаги и выключатели, пока машина — или чем бы оно ни было, это невероятное средство передвижения — не заводится снова, медленно, без рывков.
Страшный человек, который называет себя Дэвидом Готшальком, вытирает пот, который струится у него по вискам, несмотря на то, что в комнате холодно. Только сейчас мне удается разглядеть, что у него… дреды. Это прическа, которая стала популярной среди белых незадолго до Великой Скорби.
— С Божьей помощью нам удалось избежать опасностей на дороге…
С водительского кресла доносится ироничный смешок.
— …чтобы мы смогли довести до конца нашу святую миссию. Но все по очереди, господа. Я думаю, что вам хочется есть и пить.
Дюран качает головой:
— Да что вы тут расшаркиваетесь? Я хочу увидеть доктора Ломбар.
— Как хотите, капитан. Мне нечего скрывать от Церкви. Ваша миссия — также и моя миссия. Mi casa es su casa. Это по-испански, правда? Это значит…
— Я знаю, что это значит. Отведите меня сейчас же к доктору Ломбар.
Если это и правда машина, то это самая большая машина, которую я видел в своей жизни. Мне приходят в голову изображения огромных грузовиков НАСА, которые я видел в детстве. Они перевозили ракеты «Сатурн», предназначенные для лунных экспедиций, к пусковой площадке, но, кажется, мы сейчас довольно далеко от мыса Канаверал…
Мы идем по небольшому коридору за кабиной водителя и заходим в огромную комнату, целиком окрашенную в черный цвет, не считая одного изображение на стене в глубине. Это изображение распятого Христа. Но это не золотое изображение, как на латах, которые были на Готшальке, когда он разрушал дворец герцога, а вырезанное из дерева. Прямое, не вверх ногами. И, главное, на нем изображен нормальный человек, а не одно из тех длинноруких созданий.
Эта статуя совершенна в каждой детали, невероятно реалистична. Более того, надо признать, что она невыносимо реалистична. Страдания Иисуса показаны с невероятной анатомической точностью. Художник с точностью изобразил все раны с техническим мастерством патологоанатома. С точностью, граничащей с садистским удовольствием. В результате фигура на кресте вызывает скорее ужас, чем сострадание.
Готшальк польщен моим взглядом.
— Она высечена из дерева. Из настоящего креста. Того, на котором мы повесили главаря Темных, когда взяли приступом их улей. Достойное украшение нашего кафедрального собора.
Я смотрю на него с непониманием.
— Темные? Улей?
— А что? Вы называете этих монстров и их берлоги как-то иначе?
Я мотаю головой:
— У Церкви нет для них названия.
— А я их называю Темными. Другие зовут их Длиннорукими или Запримыслями. Но я нахожу, что Темные — это название, которого они заслуживают. «Крестовый поход против Темных» звучит лучше, чем «Крестовый поход против Запримыслей», не правда ли? Маркетинг не умер!
Он нахально смеется долгим, как вой, смехом, а в конце очень сильно бьет себя по ляжке.
— Пойдемте. Пора выручать барышню из опасности…
Дюран фыркает:
— Да. Постараемся не терять времени.
Но у меня есть еще один вопрос к этому странному существу.
— Что это за место? Где мы находимся?
Готшальк почесывает голову.
— Как это? Я еще до сих пор не сказал? И вы никогда не слышали об этом месте? Это «Самая Большая и Быстрая Церковь Господа На Колесах: единственная, настоящая и неподражаемая»! Пойдемте, пойдемте, я покажу вам!
