21
МУЗЕЙ ГЕРЦОГА
Был такой старинный штамп: «у меня нет слов, чтобы описать это».
В эти две недели он столько раз приходил мне в голову.
Но никогда, никогда так, как в этот момент.
Зал, в который мы входим, необъятен, и это становится ясно уже по эху, которое производят шаги по отбитому и облупленному во многих местах паркету. Я получаю четкое представление о том, насколько он велик, когда герцог нажимает на выключатель и на потолке загораются длинные неоновые трубки. Пара из них мигает и жужжит, как лежащее на спинке раненое насекомое.
Я открываю рот от удивления.
По периметру стен стоят стопки разнообразных картин. Они сняты со стен, чтобы освободить место для вызывающих ужас предметов.
Вонь в зале почти невыносима.
И это неудивительно.
Бальзамировавший стоящие в середине зала существа, должно быть, не был большим специалистом. Об этом говорит как запах разлагающегося мяса, так и нелепые позы, в которых застыли эти создания. Я с ужасом узнаю три существа, идентичные тем, которые напали на меня на дне мертвого бассейна.
Есть еще собака с тремя головами, две из которых маленькие, как опухоли: Цербер, который при жизни, должно быть, выл от боли при каждом движении, судя по странному изгибу его спинного хребта. Я стараюсь чересчур долго не смотреть на нее, а особенно — не смотреть на герцога. Но юноша просто слишком одержим, чтоб обращать на нас внимание. Он мечется от одной диковинки к другой, показывая на них пальцем, поглаживая этих уродов, как тело возлюбленной.
— Смотрите, вот это, видите? Это на прошлой неделе принесла мне команда охотников. Смотрите!
Нечто, уложенное на подстилку, обернуто прозрачным пластиком. Оно кажется медузой, пока не понимаешь, то этот огромный предмет — лицо, с глазами размером с блюдца.
— Захвачено на холмах недалеко от Пеннабили. Прекрасные охотники! В знак благодарности я освободил их поселение от дани на целый год.
Даже через пластик от экспоната исходит запах, ужасный до тошноты.
— Завтра Туччи начнет бальзамировать ее. Ты позволишь мне помочь тебе, Туччи?
— Как пожелаете, синьор герцог. Хоть я и считаю, что…
— Мне не терпится начать!
Внимание герцога рассеянно, поверхностно и готово отвлечься на любой пустяк.
— Вот там, смотрите! Это одна из жемчужин моей коллекции.
Кусок черного обгоревшего дерева напоминает индейский тотем. Он представляет собой фигуру свернувшейся клубком женщины. Маленькие чуть наметившиеся крылья видны на ее спине. Из вагины высовывается человеческая голова. И мать, и ребенок стиснули зубы от боли.
— Мы взяли ее в одном поселении каннибалов. Она была их богиней. Говорят, богиней плодородия.
— Или автоматом по продаже закусок, — иронически замечает Дюран.
Никто не смеется.
— Здесь поблизости есть поселения каннибалов? — спрашивает Адель.
— Были, — отвечает Туччи с хищной ухмылкой.
Мы медленно бродим среди экспонатов безумного музея. Не все они относятся к современности. Многие предметы, похоже, старинные. Например, черепаха, настолько лакированная, что кажется статуей, а не чем-то, некогда живым, или длинный рог нарвала.
Это похоже на кунсткамеру, на одно из тех собраний удивительных предметов, которые когда-то забавляли знать, способствуя стремительному упадку состояний. Здесь нет ничего, что имело бы на самом деле хоть какую-то ценность. Обычное собрание диковинок, bric-à-brac пустяков.
Заинтригованный, я приближаюсь к картинам, кое-как приваленным к стенам.
Вдруг у меня захватывает дыхание.
Я протягиваю дрожащие пальцы к «Мадонне» Рафаэля. А за ним Пьеро делла Франческа. А чуть дальше Тициан.
Я чувствую прикосновение руки к моему правому плечу.
— Я знаю, что ты думаешь, — шепчет Адель Ломбар. — Спокойно.
Я в ошеломлении смотрю на длинный порез, уродующий щеку Христа. На хлопья пыли, лежащие на холстах.
— Идемте! — восклицает Герцог. — Идемте!
Мы спускаемся все ниже на один, два, три пролета лестницы. Росписей на стенах здесь уже нет, только голые рыжеватые кирпичи, освещаемые светом фонариков. Все это похоже на гротескную сцену. Обреченные гости принца Просперо из рассказа Эдгара Аллана По «Маска Красной смерти». О чем там говорилось, в этом рассказе? О дворце, обнесенном высочайшими стенами, закрытом на стальную дверь, в котором принц и его придворные смеялись и танцевали, равнодушные к неумолимой заразе, разорявшей страну…
Электрическое освещение отсутствует в этих подземельях, в этих коридорах, неожиданно заворачивающих под невероятным углом. Через некоторое время, для того чтобы угнаться за герцогом, нам приходится почти бежать по неустойчивым ступенькам, рискуя упасть и повредить себе что-нибудь.
Наконец мы вваливаемся в огромный зал с невидимыми потолками. Здесь страшный холод. Должно быть, мы в подвалах замка. А еще здесь стоит чудовищно сильный запах. Неописуемый, как в плохой конюшне, но с какой-то странной примесью.
Лицо герцога раскраснелось от напряжения и возбуждения.
— Это были замковые ледники. Здесь круглый год хранился снег для охлаждения еды и напитков двора.
— Учитывая, что снег теперь последнее, чего нам не хватает, мы используем их в других целях… — ядовито замечает коннетабль.
— Это место — одно из чудес прошлого, в котором теперь находится одно из чудес настоящего. Нечто, найденное нами в последней крупномасштабной экспедиции. Мы искали провизию, а вместо этого нашли… Но нет: я хочу, чтобы это был сюрприз. Любуйтесь, любуйтесь!
По знаку герцога на потолке загорается ряд софитов и ярко освещает сцену.
В центре помещения, в стальной клетке сидит потревоженное вспышкой света создание длиной почти в три метра. Оно свернулось, как обожженное.
Это черный червь с блестящим панцирем. На его круглой голове не видно ни глаз, ни других органов чувств. Его панцирь похож на тараканий.
Самое ужасное в этом монстре — это непропорционально маленькие руки и ноги, торчащие из тела. Несомненно человеческие руки и ноги, хоть и черные, как и его панцирь.
— Смотрите, смотрите, — говорит герцог, — вы еще ничего не видели!
Он берет у одного из охранников пику и просовывает ее между балками.
Трижды бьет наконечником спину создания, прокалывая ее. Существо медленно поднимает голову и наполовину встает. При этом он опирается не на ноги, а на хвост.
Герцог и монстр стоят напротив друг друга, и из них двоих боится именно монстр. Это видно по его нервным движениям, по дрожи, пронизывающей червеобразные отделы его тела.
— Это создание разумно!
Герцог театрально поднимает руки и своим блеющим голом кричит — а точнее сказать, верещит:
— Монстр, покажи, что ты умеешь! Монстр, сколько будет два плюс два?
Создание мотает головой.
Новый, более сильный удар пикой заставляет его опустить голову.
— Отвечай! Я не буду повторять! Сколько будет два плюс два?
Монстр кивает. Один, два, три. Четыре раза.
— Молодчина! Попробуйте и вы! Спросите его!
Я мотаю головой.
— Он умеет и умножать. Делить нет, делить он еще не умеет. Но мы его обучаем.
Быть может, на меня так действует пронзительный голос герцога. Быть может, полная достоинства неподвижность создания, похожего на покрытого броней червя. На червя с человеческими ногами и руками.
Но я встаю на колени.
В этом создании что-то есть.
Что-то упрекающее.
Церковь учит нас видеть страдающего Христа в каждом создании. И не только Церковь. В унынии тюрьмы, за несколько месяцев до того, как быть убитой фрайкором, Роза Люксембург сделала выдающуюся запись о страдании пары запряженных в повозку быков.
Я осеняю себя крестным знамением.
Создание поворачивает голову в мою сторону. Голову без глаз и ушей. Безо рта.
Оно наклоняется.
— Что это за глупости? Встаньте! Не будьте смешным! — голос герцога пронзителен, груб. Я же, напротив, говорю уверенно и громко:
— Ангел Божий, его покровитель, просвети, сохрани, направь и позаботься об этом создании, порученном тебе милосердием небесным, аминь.
Какая-то рука с силой дергает меня. Она пытается поднять меня на ноги.
— Давай, священник! Ты слышал, что сказал герцог! Давай, поднимайся!
Рука Туччи поднимается. Связка ключей, которую он сжимает в левой руке, позвякивает. В другой у коннетабля дубинка. Он замахивается и обрушивает ее на мою голову.
В этот момент что-то черное и мощное мелькает между мной и Туччи. Что-то вроде руки. Но нет: это язык. Язык этого создания, длиной в метр. Он молниеносно вылетает из-за решетки один, затем второй раз. Со второй попытки ему удается обернуться вокруг руки коннетабля. Язык возвращается в невидимый рот существа, а рука Туччи, оторванная от тела, падает к подножию клетки. Она все еще сжимает покрытую шипами дубину.
Коннетабль пораженно смотрит на свою руку на полу, на рану на плече, из которой вырывается длинный и обильный поток крови. А потом со стоном падает.
Герцог в ужасе отскакивает от клетки, и все остальные тоже. Только я остаюсь у решетки.
Одной частью своего сознания — рациональной частью, той, что еще верит в возможность существования реального мира, — я смотрю на Адель, бросающуюся к телу на земле, всеми силами пытаясь остановить ужасное кровотечение. Но рука оторвана на уровне плеча, и ткань, которую Ломбар прижимает к ране, окрашивается сначала в розовый, а потом в красный.
Другой частью своего сознания, той, о существовании которой до недавнего времени я даже не подозревал, я слышу жалобный голос. Он похож на печальный шум расстроенного механизма, но постепенно я начинаю разбирать слова.
Если то, что я слышу, — именно слова.
— Останови их. Прошу тебя, останови их. Я устал, устал, останови их.
Медленно я поднимаю голову и смотрю в точку, откуда, видимо, исходит голос.
В самом дальнем углу клетки, свернувшийся так, как будто он хочет сделаться невидимым, монстр с человеческими конечностями, странное порождение кафкианского кошмара, повернул ко мне свою слепую голову, в то время как его мысли наполняют меня, как черная вода, льющаяся из кувшина:
— Он приближается… Не допусти, чтобы меня отдали ему… Человек боли… Освободи меня…
Сознательно ли действует мое тело, когда я протягиваю руку к замку клетки?
Сознательно ли действуют мои глаза, когда осматривают происходящее и понимают, что все сосредоточены на теле Туччи?
Сознательно ли действует моя рука, поднимающая оброненную коннетаблем связку ключей?
— Самый маленький… Открой… Выпусти меня…
Я беру нужный ключ.
Вставляю его в отверстие замка.
Удар кулаком в челюсть отбрасывает меня на решетку. А потом второй удар, посильнее, в живот. Я складываюсь пополам. Дюран тут же хватает меня за волосы, грубо приподнимая мой подбородок.
— Послушай меня внимательно, священник, — шипит он сквозь зубы. — Если ты еще раз подвергнешь нас такой опасности, я тебя убью. Более того, я убью тебя раньше. Как только пойму, что ты собираешься натворить что-нибудь.
Он оглядывается, чтобы убедиться, что никто не слышит его.
— Ты понимаешь, что мы окружены? Если мы сделаем хоть один неверный шаг, они нас прикончат. Кто, по-твоему, выведет нас из этой дыры? Твой Бог?
— Я… могу вывести… вас…
— Кто это сказал? — подскакивает Дюран, оглядываясь по сторонам. Потом он понимает.
— О боже мой… Это ты, Грегор Самса?
В моей голове раздается смешок. Как серебристая трель.
— Ты тоже… думаешь обо мне… как о таракане… Кафки? Ты тоже, обезьяна?
— Обезьяна?
— Обезьяна — это ты. Все вы такие. Обезьяны.
Голос в моей голове произносит эти слова решительно.
Дюран собирается ответить, но в этот момент истерический голос герцога раздается в нескольких сантиметрах от его уха:
— Убей его! Убей этого монстра!
Я оборачиваюсь. Тело Туччи неподвижно лежит в луже крови. Вытаращенные глаза смотрят в темноту потолка, а может, возможно, видят в вышине гораздо больше. Лежа так, беззащитный, он кажется меньше. Как будто он уже начал таять, погружаясь в землю. Мне стоило бы помолиться за него, на это нет времени: охранники направили ружья на «Грегора Самсу». Не похоже, чтобы они усомнились перед тем, как выстрелить.
Но герцог обращается именно к Дюрану:
— Убей его, ты!
— Почему я?
— Потому что он говорил с тобой. Я хочу посмотреть, что произойдет, когда ты соберешься выстрелить в него.
— А что может произойти?
— Произойдет то, что я разнесу тебе голову, — шепчет в наших головах человекоподобный таракан голосом, похожим на дуновение ветерка. — Произойдет то, что твоя голова лопнет, лопнет, лопнет… Лопнет, как воздушный шарик.
По указанию Герцога два охранника переводят прицел автоматов с существа на капитана.
Дюран приподнимает оружие.
— Не делай этого…
Он направляет пистолет на голову создания.
Герцог смотрит на него с разинутым ртом. Слюна течет из угла его рта.
Дюран морщит лоб, как будто каждое движение стоит ему неимоверных усилий. Но пистолет постепенно поднимается все выше, пока не оказывается направлен на лоб монстра. Оружие трясется в его руке, но палец медленно надавливает на курок.
В этот момент первобытный, ужасающий рев, похожий на рев тиранозавра, раздирает своды огромного подземелья.
Я в ужасе смотрю в вышину.
— Человек Боли… — стонет создание.
Глаза герцога полны радости.
— Оставьте монстра в покое. У меня есть дела поинтересней. О нем я подумаю позже.
Охранники на мгновение отвлекаются.
Дюрану этого достаточно.
Он опускается на колено и делает два выстрела.
Один охранник поражен в лоб, другой в грудь. Второй удар добивает его.
Битка, тоже захваченный врасплох, достал свой пистолет чуть позже. Он направляет его на герцога.
— Нет! — приказывает капитан Дюран. Одним прыжком он оказывается рядом с герцогом, заламывает ему руку за спину, и тот кричит от боли.
Капрал Диоп и двое итальянцев быстро подбегают к лестнице, по которой мы сюда спустились. Егор Битка берет автомат одного из убитых охранников, но тут же с отвращением кладет его обратно. Второе ружье тоже не находит у него одобрения:
— Отвратительное оружие!
— А чего вы хотите?! — верещит обиженный герцог. — Мы не солдаты! Наша безопасность в наших стенах, а не в оружии.
— Скажи-ка это своим людям, — отрезает Битка, показывая на три мертвых тела на полу.
— Мы справимся и с пистолетами, — заключает Дюран. — Как ты думаешь, скольких людей нам стоит ожидать снаружи?
— Как минимум дюжину.
— Хорошо.
— Если их ружья такие же, как эти, то может статься, что, стреляя, они сами себя прикончат.
— Я не стал бы на это рассчитывать. Итак, нас семеро. Передовой командой, допустим, будем мы с Егором. Остальные следуют за нами и обеспечивают прикрытие во время движения. А мы следим за боковыми входами. Идет?
— Идет.
— Тогда вперед.
В моей голове, как колокол, гремит голос:
— Заберите меня с собой!
Я оборачиваюсь.
Создание стоит. Его руки — руки, в которых нет ничего чудовищного, самые обыкновенные руки, — держатся за перекладины решетки. Дважды сотрясают их.
— Выпустите меня!
Остальные в комнате тоже слышат его. Все, кроме герцога, который удивленно смотрит, как все мы оборачиваемся к клетке.
— Я могу помочь вам выйти отсюда. Я могу вывести вас наружу.
— Ах вот как? — говорит Битка. — А с чего мне знать, что ты не убьешь нас всех, как только выйдешь из клетки?
— Я боюсь. Как и вы. Я хочу выйти отсюда. Как и вы.
— Признаю, что это хороший повод, — заключает Дюран. — Но даже в этом случае…
— Я могу вывести вас отсюда. Но потом я могу доставить вас далеко отсюда.
Капитан потирает рукой обросший длинной бородой подбородок. Он делает это долго. Потом поворачивается к выходу.
Грегор Самса, потому что теперь я так называю про себя человека-таракана, печальным движением опускает руки.
— Сюда идет Человек Боли. Никому не спастись от Человека Боли. Вы не выйдете отсюда.
Дюран останавливается на полпути.
— Ты монстр! — кричит Егор.
— Нет. Я не монстр. Ни одно живое существо не монстр. Там, снаружи, царит смерть. Всякая жизнь священна. Выпустите меня! Не оставляйте меня здесь! Во имя жизни!!!
Дюран продолжает подниматься по лестнице.
— Я могу доставить вас в Венецию.
Это слово, название этого города, взрывается среди нас, как бомба.
Уже на середине лестницы Дюран останавливается.
— Выпустите его оттуда, — говорит он. — Но ни на секунду не упускайте его из виду. При первом же неверном движении — стреляйте. Сперва по ногам, потом в живот. Кажется, панцирь там тоньше. А теперь пошли. Валим отсюда!
— Вы с ума сошли! Вы не можете освободить этого монстра! — визжит Герцог.
Битка затыкает его оплеухой.
Дюран смотрит на меня. Торжественно кивает головой.
Ключ дрожит в моей руке, пока я вставляю его в замок.
Вместе с Адель я открываю дверь, скрипящую на несмазанных петлях.
— Спасибо. Вы приняли правильное решение. А теперь идемте.
Странное существо, скользя, выходит к нам из клетки неторопливым торжественным шагом. Под черной, блестящей, словно пластик, кожей, очевидно напряжение мускулов. Руки и ноги двигаются, как части странной машины, толкая вперед тяжелую броню.
Видя его приближение, герцог начинает что-то мямлить, но существо не удостаивает его своим вниманием. Оно проходит мимо плавными нечеловеческими шагами.
— Мы не выйдем там, откуда вошли. Там наверху много охранников.
— Здесь есть другой выход? — спрашиваю я.
— Нету, — бормочет герцог.
— Есть, — возражает человек-таракан, неожиданно быстро бросаясь вправо. Внешность этого создания обманчива. Надо помнить, что с ним нельзя расслабляться.
Добравшись до стены, Грегор Самса расставляет руки и вытаскивает из стены панель из крашеного гипсокартона. Она была неотличимо похожа на часть массивной стены. Под этой панелью скрывается дверь. Она не заперта. За ней оказывается узкая винтовая лесенка.
— Ты сможешь подняться по ней? Она узкая? — спрашивает Дюран.
— Меня привели сюда по ней.
— Хорошо. Ты пойдешь первым.
Не отвечая, Грегор Самса начинает подниматься. Он передвигается очень странно. Похоже скорее на машину, чем на живое существо.
— К сожалению, это не так, — вздыхает его голос в моей голове.
— Ты можешь читать мысли?
— А как тебе кажется, священник?
— По-моему, да.
— Жопой клянусь. Вы же так говорите, да? Точнее, вы так говорили. Я мог бы рассказать тебе кучу интересных вещей о теперешнем мире. Но всему свое время. Прежде всего, мы должны выйти отсюда. А времени у нас мало.
Я киваю:
— Ты прав.
— Я прав в стольких вещах, и посмотри, до чего меня это довело. До клетки, в которой я сидел для развлечения избалованного мальчишки.
Мы продолжаем подниматься по винтовой лестнице, как вдруг герцог начинает проявлять признаки беспокойства. Он останавливается, как вкопанный, у двери.
— Мы не можем пройти здесь.
— Почему? — спрашивает у него Дюран.
— Потому что он не хочет, чтобы мы увидели, — отвечает Грегор.
— Что именно мы не должны видеть?
Герцог мотает головой.
— Открой эту чертову дверь, — приказывает ему Егор Битка, направляя пистолет на его лоб.
Коротышка вынужден подчиниться. Он открывает дверь и отступает, вжимаясь в стену, как будто желая втиснуться в щели между камнями.
Дюран переступает порог. За ним следует Егор, вталкивая перед собой отбрыкивающегося герцога.
Комната освещена коптящими факелами, висящими на стенах.
Повсюду зловоние гнилого мяса.
Так вот что это было за тошнотворное зловоние, заметное, несмотря на духи, которыми обильно надушился герцог!
На огромной кровати с балдахином из разодранных простыней лежит голая женщина. Ее руки и ноги привязаны к стойкам кровати. У нее белые вытаращенные глаза. Они похожи на глаза жаренной на гриле рыбы. Молодая женщина извивается, пытаясь высвободиться. Желтоватая слюна стекает у нее изо рта.
— Что это? — спрашивает Дюран, дергая Герцога за плечо.
— Это его забава, его отдых, его радость, — напевает голос Грегора.
— Меня не интересует, чем он с ней занимается. Я хочу знать, что это за монстр!
— Та, которую ты называешь монстром, была человеческим существом, прежде чем потеряться в Долине Смертной Тени.
Капитан с отвращением смотрит на пускающее слюни создание, червем извивающееся на простыне. А потом приставляет пистолет к виску молодого герцога.
— Последний раз тебя спрашиваю! Что это… за извращение?
Губы герцога двигаются вхолостую, как будто не способные вымолвить ни слова. Дуло ударяется о его висок, и сфинктер хозяина Урбино не выдерживает. Вонь экскрементов наполняет комнату, заглушая даже смрад, исходящий от девушки на кровати.
Дюран хватает герцога за шиворот и отбрасывает в угол, а потом подходит к созданию на кровати.
Веревки, которыми она привязана к кровати, разодрали ее плоть на запястьях и щиколотках. Вместо крови из этих страшных ран текут густые желтоватые выделения.
А между ног…
Увидев, что с ней творится там, я осеняю себя крестным знамением.
Разбитая бутылка.
И жидкость, текущая оттуда, — кровь.
«Какое же чудовище могло сделать такое, — думаю я. — Хоть это создание и монстр…»
— Монстр — не она. Она то, что она есть. Она марионетка. Монстр — это тот, кто сделал это.
— Грегор, что такое марионетка? И кто сделал это?
В моей голове слышится смешок, как звон колокольчиков:
— Я вижу из твоих воспоминаний, что ты уже встречал марионеток. Ты убил трех из них на дне ямы. Это создания, живущие в пограничном состоянии между жизнью и смертью. Они не мертвы, но, тем не менее, и не живы. Не совсем, по крайней мере. Но они люди, нравится вам это или нет. Как и я. То, что вы делаете с любым из них, вы делаете с родом человеческим. В том числе и самое ужасное.
— Не могу поверить, что можно дойти до такого, — говорит Дюран ледяным голосом.
— А что, вы сильно лучше, когда используете нас как мишени или когда для собственного развлечения заставляете сражаться друг с другом? Когда герцог устал бы от меня, устал бы от новизны, я кончил бы на арене, в бою с собаками. А потом то, что осталось от меня, набили бы соломой и отправили в коллекцию герцога. И вы говорите мне, что не можете поверить, как можно дойти до такого?
— Мне некогда выслушивать уроки этики от таракана!
Эта форма коммуникации настолько интимна, что кажется, будто она происходит прямо от одного к другому. Но на деле, как я теперь замечаю, Грегор говорит в головах всех нас. Кроме, пожалуй, герцога, сидящего в углу, обхватив руками колени и уставившись в пустоту.
— Избавь меня от этой гнусности, Егор, — шепчет Дюран.
— С удовольствием, капитан, — ухмыляется Битка, доставая из сапога лезвие.
— НЕТ!
Голос Грегора гремит в стенах наших голов, точно гром.
— Ну а с этой что делать? — наступает Дюран.
Мысли Грегора становятся грустными, мрачными:
— Вы ничего не должны делать. Я уже все сделал сам.
Я оборачиваюсь. Смотрю на предмет на кровати. Она больше не двигается. Ее глаза направлены в небеса. Если она когда-либо знала, что такое небеса. Интересно, не подразумеваю ли и я теперь под небесами нечто чисто физическое, реальное? Когда-то, говоря «небеса», я имел в виду Рай. Теперь мне приходит в голову цвет, которого больше нет, — голубой, и то низкое покрывало облаков, которое давит на нас, — облаков, беременных смертью.
Я склоняю голову перед мертвой. Подношу ко лбу руку, чтобы перекреститься.
— НЕТ! — Рык в моей голове полон гнева. — Не вмешивай в это дело своего Бога! Выйти отсюда! Выйдите все!
Грегор склоняется над трупом. Его мысли гонят нас из комнаты.
Не знаю, какие ритуалы практикуют эти создания. Точно не те, которым меня обучила Церковь. Может, они исповедуют древние дохристианские культы, ритуалы, возвращенные к жизни Страданием? Как культ Митры. Древние боги как будто никогда не уходили, а просто молчали, скрывшись в ожидании, пока их снова вызовут к жизни…
Грегор проводит там пару минут, не больше. Когда он выходит, от его мыслей исходит спокойствие, безмятежность. Но только одно мгновение.
— Следуйте за мной, — приказывает он.
Я спрашиваю себя, откуда он берет информацию, позволяющую нам пройти через весь дворец, не будучи ни разу замеченными, используя скрытые в стенах проходы и коридоры, настолько пыльные и покрытые паутиной, что невозможно, чтобы они были известны герцогу, который и правда идет по ним в явном изумлении. Но если Грегор берет всю эту информацию не из его головы, но откуда же? Из какого источника знания?
— А этот Грегор Самса, — слышу я голос внутри, — он хороший или плохой?
Я раздумываю над этим, идя в темноте.
— Ни то, ни другое. Это человеческое существо, которое однажды утром просыпается и обнаруживает, что оно превратилось в таракана.
Эхо смешка. Как волна, приливающая к моему мозгу и отступающая назад.
— Мне знакома эта история… Кто тебе ее рассказал?
— Была такая книга. Знаешь, что такое книга?
— Приблизительно. Ты, наверное, заметил, что у меня нет глаз? И все же — да, я вижу в твоем сознании, что такое книга. Это история, выгравированная на вещи под названием «бумага» при помощи значков, которые похожи на маленьких черных червяков. Эти червяки рассказывают историю, как кольца деревьев. Ты видел кольца деревьев с тех пор, как мир изменился? Немногих оставшихся деревьев? Ты видел, какие они? Когда-то это были идеальные окружности, как те, что камень рисует на поверхности воды. А теперь они… Как это называется? Неправильные. Эксцентричные. Они рассказывают причудливую, странную историю. А как кончается история Грегора Самсы у тебя в голове?
— Хорошо.
Грегор снова смеется.
— Ты не умеешь лгать, Джон. И все же не монстр редактировал твою историю. Ты когда-нибудь задумывался о том, кто настоящие монстры с точки зрения тех, кого вы называете монстрами?
Мне не нужно отвечать ему. Он уже читает это в моих мыслях.
— Всегда спрашивай себя, кто монстр, а кто нормален. Особенно в мире, где быть монстром стало обыденностью. Что для тебя значит «нормально»?
Я долго думаю, а когда нахожу ответ, мы оказываемся перед дубовой дверью, обитой металлом.
— Последняя дверь. Ответь мне сейчас, священник. Потом времени уже не будет.
— Я думаю, что для меня норма совпадает с добротой. Для меня нормально то, что добро.
Грегор Самса приближает свою голову к моей, пока мои глаза и место, где должны были быть его, не оказываются на расстоянии нескольких сантиметров друг от друга.
— Ты либо святой, либо идиот, отец Дэниэлс. Сколько доброты у вас там, вместе, откуда ты пришел? А если ее так много, почему вы не экспортируете немножко? Почему вы не дарите ее тем, кому повезло меньше, чем вам, и он живет в тени Зла? Если люди, путешествующие вместе с тобой, — провозвестники Добра, почему они используют пистолеты, а не вашу священную книгу?
Он поднимает руку и бьет в дверь, точно в середину. Дерево трескается. Еще один удар, и дверь раскалывается пополам в длину на глазах у изумленного Дюрана и остальных.
— Я прочел в твоих мыслях, как кончается история человека-таракана. Это красивый конец. Он нормальный. Такова жизнь. Таков мир.
Дверь поддается и открывается. Половина падает на землю, половина остается висеть на своих петлях.
Грегор бросается наружу, в ледяной снег, кружащийся на ветру.
Град пуль обрушивается на его голову и грудь. Одну руку полностью отрывает, и она отлетает в сторону. Капли крови брызгают мне в лицо и на стены.
Создание падает назад, опрокидываясь в пространство за дверью. Оно неподвижно лежит на земле. Я наклоняюсь к нему.
Черный панцирь продырявлен по меньшей мере в дюжине мест. Тело слегка дрожит под моей рукой, и это все.
Не имея возможности заглянуть ему в глаза, трудно понять, живо оно или мертво.
Потом его голова медленно поворачивается ко мне.
— Грегор, дурак чертов…
— Почему?
— Ты знал, что за дверью были эти люди. Ты не мог не знать этого. Так почему ты решил умереть?
— Потому, что я Грегор Самса, человек-таракан. И потому, что это подходящий для меня конец.
— Ты обещал доставить нас в Венецию.
— Так и есть. Я сдержал обещание. Вы поедете туда. Благодаря моей смерти.
— Грегор…
— Прощай, священник. Приятно было с тобой познакомиться, как говорили вы когда-то…
Потом его тело прекращает дрожать. И на место его голоса в моем сознании приходит пустота.
Я чувствую удар в спину.
Сильный, злой удар.
Герцог сжимает в руках погашенный факел, используя его как дубинку.
Он бьет меня еще раз.
Я ищу глазами Дюрана и вижу его стоящим на коленях с руками на затылке. Три человека в респираторах и противорадиационных костюмах направляют автоматы на него и на остальных Гвардейцев.
Другой человек, стоящий подбоченясь в нахальной позе, занимает весь порог. На нем черные доспехи, сделанные из блестящего металла, напоминающего панцирь бедняги Грегора. Из-за этой брони он кажется гигантом. На лице титанической фигуры стальная маска с встроенным респиратором. Но невероятнее всего украшение на груди доспехов: золотой перевернутый крест, а на кресте — один из тех монстров с длинными руками, которые атаковали нас в Торрите Тиберине. Распятие сделано с невероятным мастерством. Изваявший или отливший ее был настоящим мастером.
Но у меня нет времени рассматривать остальные детали, потому что этот человек заходит в комнату, глядя на меня и на Грегора через черное стекло своего забрала. Затем он поднимает ногу и с силой бьет меня в грудь, так что я откатываюсь к стене. Еще один жестокий удар, в голову. У меня двоится в глазах. Болезненный свет пронзает мой мозг, как молния.
Той же обутой в металл ногой человек в черной броне надавливает на голову Грегора, медленно, пока та не раскалывается как перезревшая дыня.
Я слышу последнее сообщение, тихое, как будто издалека, за секунду до того, как теряю сознание:
— Максим готов. Ты должен…
А потом ничто. Страшное и милосердное.
