Виктор Тарапата
МЕМУАРЫ ПРИЗРАКА

Запах свежей выпечки. Как же я его люблю! Это несравнимо ни с чем — когда просыпаешься утром вместе с первыми лучами солнца и чувствуешь сладковатый запах круассанов. И голос мамы, которая зовет к завтраку с первого этажа… Вскочив с кровати, я неслась что есть сил, чтобы съесть первый круассан нового дня.

Мой отец был пекарем и наладил хороший собственный бизнес. Наша boulangerie располагалась в большой комнате первого этажа, недалеко от площади Нации. Не полноценный магазин-булочная, а всего лишь небольшое окно на улицу, к которому подходили люди, чтобы купить свежеиспеченный багет. Зато папины круассаны пользовались большей популярностью: очередь за ними начинала выстраиваться за полчаса до начала торговли, а вся выпечка уходила очень быстро, буквально за полчаса. Отцу с братом приходилось вставать задолго до рассвета, чтобы к открытию напечь их достаточное количество.

Почему все так любили покупать именно в нашей boulangerie? Потому что если человек пришел к нам, то за несколько секунд он получал заряд положительной энергии на весь день, начиная с приветствия моего отца и заканчивая нежной, типичной для исконного парижанина улыбкой, да еще и искренним пожеланием «Bonne journee!», что в переводе означает: «Хорошего вам дня!». Да и потом, папа был хранителем рецепта, уходящего корнями глубоко в прошлое. Рецепт этот передал ему отец, тому — его отец и так далее. Такие круассаны во всем Париже можно было попробовать только здесь. Папа держал рецепт в строжайшем секрете и обещал поведать его нам, только когда мы станем взрослыми. Тем самым он передаст дело поколений в наши руки, говорил отец.

Брат знал, как сильно я люблю первый горячий круассан, и всегда отдавал его маме, чтобы та, в свою очередь, накормила меня. Вы не можете себе представить, как это вкусно — откусывать круассан и запивать его апельсиновым соком! Прекрасное начало дня!

Однажды в ноябре к нам заглянул высокий мужчина в черном пальто. Кажется, про людей подобного телосложения здесь принято говорить «богатырь», хотя значение этого слова нельзя точно истолковать на французском. Он заказал один круассан. Николя быстро положил последний рогалик в бумажный пакет и передал его папе, а тот — протянул покупателю.

— Merci! — поблагодарил здоровяк и, отойдя немного в сторону, развернул и откусил свежеиспеченную булку. Сделав пару движений челюстями, он остановился и закрыл глаза, как бы давая великолепному вкусу наполнить себя. Каждый последующий кусочек он смаковал и жевал долго, наслаждаясь, а затем подошел к отцу снова и произнес с сильным акцентом:

— Месье! Это самый лучший круассан, который я когда-либо пробовал! Большое вам спасибо!

— Очень приятно слышать такое, — улыбнувшись, ответил папа. — Приходите к нам еще. К сожалению, на сегодня, выпечка кончилась.

— Жаль… Знаете, а ведь я уже очень давно ищу человека, который умеет настолько же виртуозно готовить такие изделия. Меня зовут Александр, я прилетаю сюда из Москвы уже не в первый раз. В общем, мне нужен такой человек, как вы. Я планирую открыть большое кафе-бистро, где будут подавать лучший кофе и лучшие французские круассаны. Не окажете ли вы мне честь стать шеф-поваром в моем заведении? Я гарантирую вам хорошую зарплату, перелет для всей семьи и достойное жилье.

Отец слушал ломаный французский богатыря очень внимательно, ни разу не прервав его, а когда тот закончил говорить, выдержал паузу. По выражению его лица я поняла, что папа впал в глубокие раздумья. Затем он встал со своего высокого стула и сделал круг по мини-пекарне, снова подошел к кассе и тяжело вздохнул. Хотя внешний вид и выражение лица Александра не говорили о чем-то подобном, он оказался весьма чутким, добрым и более уступчивым и терпеливым, чем казался на первый взгляд.

— Я вижу, что вам надо хорошенько все обдумать? — улыбнувшись, произнес он. — Понимаю, выбор непростой, но если вам что-то не понравится и вы захотите вернуться в Париж, то на следующий же день покинете Россию. Разумеется, за мой счет, а обо мне больше не услышите. Мое пребывание во Франции заканчивается через три дня. Даю вам один день, чтобы принять решение, так как второй день уйдет у нас на оформление документов. Не волнуйтесь, я обо всем договорюсь в консульстве, и вы получите визу в течение трех часов. Я зайду завтра, ровно в полдень. До свидания!

— Хорошего вам дня! — хоть отец и находился в легком шоке, все же эта фраза снова получилась у него очень выразительной. Даже слишком…

Наступило время обеда, после которого нужно было готовить тесто на завтра. Папа не выходил из своего кабинета, пока мама не позвала его к столу. Там он тщательно все обдумывал, попивая полусладкое вино, сделанное нашим хорошим знакомым-виноделом в собственном шато. Отец пил исключительно молодое божоле, которое любил за нежный вкус, малую крепость и фруктовые нотки, звучащие на нёбе. Впрочем, вином он ни в коем случае не злоупотреблял: я никогда не видела его в нетрезвом состоянии.

Скрипнули ступени, и через несколько секунд отец уже сидел вместе со всеми за столом. Сегодня мама приготовила свои «патентованные» свиные отбивные с овощами. Особенно вкусным был сок, который давали овощи…

Естественно, на столе было обилие различных видов сыров, которыми принято заканчивать любую трапезу. Не знаю, откуда такая традиция, но это уже вошло в привычку. Сыр был чем-то вроде заменителя жвачки или зубочистки. Я очень любила «Камамбер» за его вкусную белую внешнюю плесень и мягкую сливочную внутренность.

Забрав свой бокал и сев на диван, отец жестом подозвал маму.

— Ивонна, ты сегодня так прекрасна…

— Merci! — ответила мама.

— Сегодня к нам заходил один человек, он из России… — отец помолчал. — Предложил мне стать шеф-поваром в его московском кафе-бистро.

— Ты намерен оставить нас?

— Напротив, этот человек очень состоятельный, это видно по нему. Он предложил всем нам переехать в Москву с правом вернуться, когда только пожелаем. Я бы хотел попробовать. Что ты об этом думаешь?

Меня переполняли эмоции: я очень любила Россию и даже пыталась говорить по-русски, но совершенствовать речь было не с кем. А уж побывать в Москве было моей заветной мечтой. Увидеть величественный Кремль и Александровский сад, купить что-нибудь в ГУМе, сходить на спектакль в Большом театре, побывать в Ленинской библиотеке… Эти несколько секунд длились для меня чересчур долго. Я ждала ответа мамы. «„Да“! Скажи „да“! Пожалуйста, скажи „да“!» — мысленно повторяла я. И, наконец, это свершилось!

— Хорошо, давайте попробуем. Мы ведь в любом случае собирались посетить эту страну, а тут такой случай… Я говорю — «да».

— Едем? — зачем-то уточнил папа.

— Едем, — твердо и уверенно ответила мама.

Я была на седьмом небе от счастья. Ура! Это свершилось! Я лечу в Россию на крыльях счастья и свободы… Жизнь только начинается! Передо мной открываются новые горизонты знаний и впечатлений. Яркие образы фотографий русской природы — сосны, березы, ели — всплывали в моей памяти. Широкие улицы мегаполиса с его многокилометровыми пробками. И снег… Он повсюду! Большие сугробы, в которых можно утонуть!

Меня зовут Жизель, и мне было девять лет, когда я погибла…

— А какие еще фразы ты знаешь? — спросил меня Яков.

— Ммм… Дайте мне, пожялюйста, чашечку кофе, — немного побаиваясь сделать ошибки в словах, ответила я.

Яша слегка улыбнулся и поспешил исправить меня:

— Нужно говорить: пожалуйста, — он произнес это слово с особым нажимом на вторую и третью гласные и повторил по слогам: — По-жа-луй-ста.

— По-жа-луй-ста, — произнесла я.

— Вот, ты уже делаешь большие успехи. Просто надо корректировать твой нежный прононс на более твердые гласные, такие, как «ы, а, у», — похвалил он меня, уже перейдя на французский.

— Спасибо большое, Яков, я очень рада, что подружилась с тобой.

— Я тоже очень рад. Я люблю Францию, как ты — Россию, но у меня проблемы с французским. Как видишь, говорю я неплохо, а вот писать практически не умею. Все время путаю сочетания гласных «ou», которые дают звук «у», и не только. Поэтому тебе тоже большое спасибо, Жизель.

— Pas de quoi, — смущаясь, ответила я.

Как оказалось, у Александра есть сын, которого и звали Яков. Мама Якова умерла во время родов, поэтому отец оберегал его, как самое драгоценное сокровище мира. Ведь так и есть: дети — это самое прекрасное, что бывает на этом свете. Родители смотрят на свое чадо и понимают, что жизнь уже прожита не зря, что какой-то их след останется на этой земле. Они постоянно спорят о принадлежности носа или родинки одному из них. За такими сценами очень смешно наблюдать.

Якову четырнадцать. Он копия своего отца: такой же высокий (даже для своих лет) и рассудительный. Только волосы светлые, даже немного золотистые. Я всегда любовалась на них, мне очень хотелось иметь такие же вместо своих каштановых кудряшек.

Он был мил и добр ко мне и всегда был готов уделить час, а то и больше, чтобы поучить меня своему родному языку. Поначалу я даже и подумать не могла, что русский мальчик старше меня на пять лет станет общаться со мной, девятилетней девочкой-иностранкой, не способной толком связать двух слов. Я была ему очень благодарна — только с его помощью я кое-как начала говорить по-русски…

— Ну что? Споем? — спрашивал меня Яша.

— Давай! Какую на этот раз?

— Можно мою любимую — «Salut» Джо Дассена?

— Конечно! Начинай! — задорно говорила я.

— Salut! C’est encore moi!

— Salut! Comment tu vas?

Вот так и проходили наши с ним русско-французские «уроки».

Летние школьные каникулы продолжались уже второй месяц. В тот день мы договорились с Яковом, что я приеду к нему домой на урок. В перерыве на обед брат забрал меня из дома, и мы поехали на метро до «Октябрьской». Николя тоже очень хорошо подружился с Яшей. Они стали, как говорится, не разлей вода.

Именно этот день стал последним в моей жизни. И в жизни еще многих, многих людей…

Папин рабочий день закончился, и мы втроем отправились домой. Время в метро летело для меня незаметно. Я любовалась красотой каждой из станций. Удивительно — одна не похожа на другую! В Париже такого не было. Все станции отделаны одинаково, потолки ниже, виражи путей круче. Порой поездка в метро заменяла катание на американских горках. Я, конечно, утрирую, но все же — это было так.

«Станция Чертановская. Уважаемые пассажиры, при выходе из поезда не забывайте свои вещи!» — звучит женский голос из динамиков. Мне очень любопытно увидеть эту женщину (или девушку?), которая объявляет об остановках.

Открываются массивные двери, и множество людей спешат наружу, домой. На станции тесновато. Большая очередь к движущимся ступеням. Мы едем на поверхность, папа держит меня за руку. Эскалатор небольшой, мы должны сойти с него буквально через миг.

Знаете… Такие мгновения отпечатываются в памяти навсегда. Память человека начинает работать по-иному, и не всегда вспомнишь, что же с тобой произошло. Помнишь именно этот момент, а после него — пустота. И так тихо все, спокойно, будто тебе стерли память.

— Docteur! Docteur! Ма fille a mal! Au secours! — слышала я где-то отдаленное эхо, образовавшееся от голоса моего отца.

— Мужчина! Я вас не понимаю! Давайте девочку! — врач протянул руки.

Отец отдал меня врачу, тот положил мое тело на кушетку.

— Dites-moi, tout va etre bien avec elle?! — Папа бился в истерике.

— Так, выведите! — приказал доктор своему помощнику.

Что со мной произошло? Я ощущала нестерпимую боль в голове и во всем теле. Мне даже не сразу удалось открыть глаза, чтобы посмотреть вокруг. Я увидела только свои покрытые синими пятнами руки В одной из них торчала игла, от которой уходила трубочка к подвешенной над головой бутылке с какой-то прозрачной жидкостью.

— У нее многочисленные внутренние кровотечения. Мы ничего не сможем сделать.

Это звучало как приговор, благо я тогда не поняла, о чем идет речь. Я повернула голову направо и увидела папу. Он сидел напротив и смотрел на меня словно сквозь врача, который что-то тщетно пытался ему объяснить, но увидев движение моей головы, тут же ринулся ко мне.

— Жизель! Доченька! Как ты?! — я никогда не видела папу в такой истерике: на нем была маска ужаса, отчаяния, безысходности.

Лицо багрового цвета, по нему ручьем льется пот.

— Что со мной, папа? — эти слова дались мне нелегко.

— В толпе. Люди. Я не удержал. Прости меня! Ты упала. Они… Они шли и шли. Прямо по тебе. Я не мог прорваться. Все толкали меня, я бежал, но не двигался с места. Жизель… Умоляю тебя, держись! Все будет хорошо. Слышишь?!

— Да. Хорошо, — я не заметила, что произнесла это по-русски.

Врач тут же оказался рядом, заговорил со мной, но я не понимала его слишком быструю и отрывистую речь.

— Мне больно, — это все, что я смогла ему ответить.

— Потерпи, деточка. Потерпи. Все образуется. Выздоровеешь, подрастешь. Жениха тебе найдем богатого, — подбадривал доктор, гладя меня по голове. Мягкие опытные руки. Только у врачей такие. Ты вроде бы видишь, что они к тебе прикасаются, но почти не ощущаешь этого.

Я на несколько секунд закрыла глаза, и когда они наконец-то отдохнули от света — снова открыла. Вокруг не было никого, только я и кровать.

«Куда же все подевались? Где одеяло? Бутылка с иглой? Что на мне за одежда? Какое-то белое платье… Ничего не понимаю. Куда подевалась боль, и почему все вокруг такое светлое?»

Я приподнялась с кровати и села. Поводила рукой перед лицом. Мне стало очень страшно. Я водила рукой медленно, но видела следы, оставляемые ею в воздухе, которые не исчезали несколько секунд. Потом встала и пошла к двери. Открыла ее, За нею — разительный контраст! — кромешная тьма. Когда глаза привыкли к темноте, я увидела в конце коридора свечение, тусклое, как от фонаря. Захотелось сразу броситься к нему, потому что свет отдалялся.

— Жизель! Изель… Зель… Ль… — раздалось эхо.

Я обернулась, но сзади все было по-прежнему, только появились Какие-то непонятные тени. Тени есть, а людей нет… Мне стало еще страшнее. Вдруг я почувствовала сильную боль в области сердца, будто меня кто-то ударил, или, точнее, уколол. Я упала. Моргнула и увидела, что надо мной нависают люди. В одном из них я узнала доктора, он вынимал из моей груди длинную иглу. «Прямой укол адреналина в сердце», — неизвестно откуда узнала я. Боль снова наполнила все тело: ныли мышцы, кости, раскалывалась голова. Я снова закрыла глаза и сразу уснула. Как же мне стало хорошо! Я летела куда-то, а точнее, меня несла неведомая сила. Подо мной простиралась бесконечная пелена облаков. Даже птицы не летают так высоко! Но почему-то я теперь совсем не боялась. Может, это оттого, что в моих ушах звучала музыка? Когда я прислушалась к ней, то различила звуки органа. Затем сразу несколько тоненьких голосов. Это было похоже на… Католический хор мальчиков? Да! Верно! Это тот самый хор, который я слушала перед поездкой в Соборе Парижской Богоматери!

Ветер дул в лицо, я свободно вдыхала свежий воздух и упивалась звуками латинской песни-молитвы. Блаженство… Я забыла обо всем и отдалась этому течению. Вдалеке виднелся огонек, похожий на лучик солнца. Я летела к нему. Вот оно какое — солнце! Я никогда не видела его так близко, причем смотрела совершенно свободно, не жмуря глаза. Вдруг скорость начала падать, а солнце — затягивать снизу какой-то черный диск. Я испугалась, и мой полет прекратился. Я просто висела в воздухе и смотрела, как белый диск небесного светила затягивается черным. «Что это? Затмение?» — пронеслась мысль за секунду до того, как мое тело снова обрело массу, и я начала падать.

Перед ударом о землю я зажмурилась, но мои ожидания не оправдались — я пролетела сквозь нее. А когда все-таки решилась открыть глаза, то увидела прямо перед собой поднимающуюся железную стену. Встала, обернулась и обнаружила, что нахожусь все на той же «Чертановской». Только вот людей не было, и по станции бродили лишь какие-то прозрачные и плоские силуэты. Они начали стягиваться ко мне…

— Девочка, как тебя зовут? — спросил какой-то старичок.

Я была в замешательстве. А вы бы смогли поверить в это? К вам подходит «живая картинка» человека и разговаривает с вами. Причем я слышу русскую речь и понимаю ее, будто русский — мой родной язык!

— Жизель. Жизель Ляфлёр, — ответила я.

— Сколько тебе лет? — спросила женщина.

— Мне… Девять.

— Как же печально, что это произошло так рано… — с грустью в голосе проговорил все тот же старик и слегка улыбнулся: — Ну что же… Добро пожаловать!

«Шло время. Менялись правители. Народ устал от бесконечной войны…» — вспомнила я слова дяди Жака о противостоянии англичан и французов. Гонка вооружений, провокации, диверсии длились сто лет. Сто лет страданий, убийств, крови… И развязали все это два правителя из-за глупого территориального спора. Но насколько люди верны своим идолам? Они продолжали сражаться друг с другом, несмотря на давнюю смерть тех, кто развязал эту бойню. Ненависть передавалась из поколения в поколение. «За свободу! За равенство! За братство!» И это — лозунги тех, кто напал на мирных жителей? Да все эти слова и гроша не стоят, если ты используешь их только для управления людьми!!! Получается, люди сотворили себе кумира? Или это кумир сотворил себе людей?..

Мир призраков оказался не таким страшным, как мне казалось вначале. Здесь было много людей — те, кто погиб или умер в метро. Пожалуй, самым странным оказалось то, что с течением времени приведения не взрослеют и вообще не изменяются внешне. Мне было уже 29, но я оставалась в том же теле девятилетней девчонки. Точнее, не в теле, а в оболочке…

Как говорил Михаил, электрик-монтажник путей, который погиб по неосторожности уже больше пятидесяти лет назад: «Вот она — вечная молодость!»

Самым страшным стало отсутствие эмоций. Никто из нас больше не мог бояться, смеяться, плакать, переживать. А иногда так хотелось… А еще я так мечтала снова почувствовать запах папиных круассанов!

Правда, был еще один нюанс: каждому из нас давался шанс — билет на поезд. Дата отправления была известна изначально, а вот место назначения для каждого — свое, и его приходилось узнавать только по прибытии поезда на станцию. На все ту же станцию «Чертановская». Конечных же станций у поезда-призрака было три…

Станция «Пекло». Туда попадают люди, которые при жизни вели неправедный образ жизни или же не сделали ничего полезного. Таких были единицы, так как все души старались искупить свои грехи до времени отправления. Вы думаете, что чудеса — это всего лишь удачные стечения обстоятельств? Если вы остались один на поверхности без средств защиты и в этот момент приходит помощь, — это просто везение? Нет! Это мы вмешиваемся…

Станция «Небеса». Своеобразный рай. Там душам возвращалось все, что было отнято у живого человека после смерти, но взамен забирался облик. Мы становились лишь белыми силуэтами без очертаний, а наши лики передавались зарождающимся ангелам живых — детям. Рожденные дети были чисты благодаря нам — призракам, которым были отпущены все грехи, либо их не было вовсе.

Но больше всего мы боялись попасть на станцию «Забвение». Если живые забудут нас еще до того, как мы обретем покой, тогда мы отправимся именно туда — в пустоту. Станция «Забвение» была для каждого своей. Там была кромешная тьма, бесконечность и вечность. Душа человека, попавшая туда, никогда уже не находила упокоения. Можно было идти куда-то, но никогда и никто не достиг бы конца этой станции. У нее не было границ. С нее невозможно было сбежать. И это был настоящий ужас.

Поезд должен был приехать за мной завтра. Никаких вещей у призраков нет и быть не может, а значит — нечего и собирать в дорогу. Где провести ночь, оставшуюся до последнего «суда»? В одиночестве, размышляя надо всем, что происходило со мной за последние двадцать лет жизни здесь? Или вспомнить всех своих знакомых, которые были у меня при жизни? Наверное, нет. Эти последние мгновения призрачной жизни я решила провести с моими новыми друзьями.

Они сидели кругом в центре платформы. Жаль, что души не могут обнять друг друга… Очень жаль. Но у нас еще остались голоса. Я подсела к ним. Глаза почти у всех были закрыты.

— Может, споем что-нибудь на прощание? — прошептала я. Призраки, не открывая глаз, согласились, и начали напевать мелодию, которую я сразу узнала. Она звучала во время моего первого сольного выступления, и она же стала моим реквиемом. «Если б не было тебя». Песня влюбленного молодого человека. Если бы я могла, то заплакала бы. Как же мне хотелось кого-то любить…

— Ну, что ж… Я не мастер говорить речей. В общем, Жизель, я очень рад, что повстречал тебя. Ты стала мне как дочь. И помни, что здесь, на «Чертановке», ждет своего часа одинокий старик. Не забывай меня, — эти слова перед отправлением говорил тот же дедушка, что и встречал меня двадцать лет назад.

Двери поезда закрылись. Я села в последний вагон, чтобы успеть проститься со всеми привидениями. Поезд медленно тронулся, а я все махала, махала рукой каждому, пока платформа не кончилась.

До самой «Севастопольской» я смотрела в окно на двери. Потом поезд выехал из туннеля и начал свой разгон, чтобы унести меня далеко, на одну из трех станций.

«Что это? Нет, мне показалось. Постойте, я все-таки это увижу. Кто это? Человек? Он так напуган. Вы только посмотрите на его глаза! А нижняя челюсть! Что со мной происходит? Я… Смеюсь? Смеюсь?! Я смеюсь!!!»

Да, как бы ни было мне жаль этого перепуганного бедолагу, я не смогла сдержаться. И я засмеялась! В 2033-м году! Я даже не стала смотреть на билет: и так было ясно, куда меня через мгновение доставит мой последний поезд. Я смеялась и кричала:

— Мир! Мне смешно, мир!

Смерть стала для меня самым интересным и увлекательным путешествием.

Меня зовут Жизель Ляфлёр. Мне было девять лет, когда я погибла.

Жизель почувствовала мужскую руку на своем плече. Эту мягкую ладонь она помнила до сих пор…

— Ну, здравствуй, доченька…