Глава 21
СПИСОК КОРАБЛЕЙ
Выйдя из Улья, Джон и Самуэль все еще не могли поверить в то, что только что произошло. Они шли будто с тяжелой ношей на плечах. Медленно, тяжело дыша. По скрытому противогазом лицу Самуэля нельзя было понять, о чем он думает. Но Джон прекрасно понимал, что именно делает шаг раввина таким медленным. Он и сам чувствовал то же самое.
― Все прошло не так, как мы думали, — сказал наконец раввин, когда они подошли к ведущим в метро ступеням.
― Не так, — признал Джон.
Самуэль посмотрел на него. Снег лежал на бороде священника. Невероятно, как ему удавалось передвигаться по поверхности без противогаза и других защитных средств. В каком-то смысле этот человек был даже более странным, чем Монстры. Он был загадкой, он как будто сошел со страниц Библии, вышел из тех времен, когда ангелы ходили по пыльным дорогам Земли обетованной.
― Что же мы скажем остальным?
― Правду, — ответил священник.
― Они будут недовольны. Мы не можем ждать три дня.
― Мы должны сделать это. Действовать иначе — самоубийство.
― В руках этих убийц наши дети, — возразил Самуэль.
― А судьба гораздо большего числа людей в наших руках. Не забывай об этом.
― Один из этих детей — мой сын. А остальных я знаю с самого их рождения. Они — часть моей паствы.
Джон Дэниэлс долго смотрел на своего молодого товарища. Он видел его хрупкость, его боль. Ему хотелось обнять его, но он чувствовал, что тот не поймет. Поэтому он только покачал головой.
― Мы должны постараться сделать все возможное. Даже если этого будет недостаточно. А сейчас давай пошевеливаться. У нас впереди целая война.
Порыв ледяного ветра заставил обоих поежиться.
После Улья, наполненного странной, нечеловеческой музыкой, тишина туннеля была оглушающей. Каждый шаг отдавался устрашающим эхом, как тиканье часов, ведущих смертельный обратный отсчет. Сердце Самуэля переполняло черное, беспредельное отчаяние. В темноте он видел лица всех взятых в плен детей, слышал их смех и вопросы, которые они задавали ему. Вопросы, которые на первый взгляд казались наивными, но на самом деле уводили на головокружительную глубину. Вопросы о зле, о планах Бога на человека. Он все еще слышал своего сына. Вопросы, которые тот задавал с жестокой невинностью ребенка: «Папа, а если Бог хороший, то почему он не помог Давиду? Почему умерла Амина?»
А Джон в это же время задумывался о смысле своей миссии, из-за которой столько невинных уже погибло и столько должно было погибнуть в будущем. Его сердце разрывалось между тем, что он ощущал своей обязанностью, и ужасными последствиями, которые он видел вокруг себя.
«Каждый мой шаг, каждое решение приносят боль или смерть».
Он в очередной раз спросил себя, как далеко может зайти на пути к исполнению своей миссии.
«Сколько еще смертей окажется на моей совести прежде, чем все это закончится?»
В некоторые моменты священник больше всего не хотел жить, чтобы не быть вынужденным постоянно принимать решения, причинявшие боль другим людям. Как никогда, понимал он в эти моменты молитву Христа в Гефсиманском саду:
«Если можно, Господь, пронеси эту чашу мимо». В этой молитве святой Августин увидел доказательство наличия у Христа полной человеческой природы.
«А я? Могу ли я все еще считать себя человеком? Я, на каждом своем шагу сеющий смерть?»
Тьма вокруг не давала ответа.
Она была тиха, как до творения.
В этой тьме он делал один шаг, и потом снова шаг, и опять шаг, неумолимо, как автомат.
Если можно, Господь, пронеси эту чашу мимо...
Потому что судный час был близок, а Джон не чувствовал себя готовым.
Среди книг, которые Вагант хранил в своем убежище на последнем этаже Города, было дешевое издание «Илиады». Она не входила в число его любимых книг. Он считал ее трудной, а местами ему казалось, что ее вообще невозможно читать.
Глядя на войска, собиравшиеся под сводами станции Кадорна, он вспомнил одно из самых странных мест в этой книге — бесконечное перечисление героев-ахейцев и их судов, так называемый список кораблей.
С ними неслось пятьдесят кораблей, и на каждом из оных
По сту и двадцать воинственных, юных беотян сидело.
Объединенное войско Города и Железных врат насчитывало ровно пятьдесят солдат, и сейчас они стояли, выстроившись перед королем Чинос. Их очевидная слаженность и выучка наполняли сердце Ваганта гордостью. Промаршировав по туннелю, солдаты поднялись по деревянным ступеням и выстроились на противоположной платформе по ту сторону путей.
Теперь наступила очередь мужчин и женщин Чинос, живших на отдаленных станциях. По призыву своего короля они прибывали в столицу своей федерации крупными и мелкими группами.
Некоторые из них походили на солдат, некоторые — совсем нет, но все гордо несли свои ружья. Они получили приказ и подчинились ему. Сидя на позолоченном деревянном троне, король удовлетворенно осматривал войска, выстроившиеся перед ним и выкрикивавшие названия станций, с которых они пришли.
― Москова!
― Ланца!
― Сант’Агостино!
Грохот сапог звучал в ушах короля, как настоящая музыка.
― Ну? — спросил он, наклонившись к уху Ваганта, сидевшего рядом на обычном стуле. — Что скажешь о моем войске?
Перекрикивая грохот марша, эхом отражавшийся от сводов станции, Вагант ответил:
― Если они стреляют так же, как маршируют, у нашего врага нет шансов.
Король понял его слова буквально и надулся от гордости.
Но выражение его лица резко изменилось, когда по растянувшейся вдоль путей толпе прошел странный гул.
Из глубины туннелей по обеим сторонам станции раздавалась боевая песня, звучавшая все громче и громче в ритме марша распевавших ее солдат.
Толпа зрителей смешалась. Некоторые испуганно смотрели на короля.
Из глубины галереи со стороны Дуомо появился голубой флаг. За ним, выстроившись в шеренги по четыре человека, маршировали Альберти. «Оружие у них так себе», — подумала Даниэла, сидевшая рядом с Вагантом. Но выражение бородатых лиц было таким свирепым, что при взгляде на них по спине у нее пробежали мурашки.
Лица Альберти были наполовину выкрашены голубой краской, что делало их вид еще более устрашающим, бесчеловечным. Во всю глотку они выкрикивали слова:
Бей, мочи, стреляй, ломай!
Это наш родимый край!
Кто не местный, тот не друг!
Кто не друг, тому...
«Каюк, — издевательским тоном закончил фразу Вагант. — Им стоило бы сменить поэта-песенника. Музыка ничего так, а вот текст никуда не годится».
Король молча кивнул. Его лицо было бледно. Он старался сохранять важный вид, но не мог не заметить, насколько неравно соотношение сил между бородатыми воинами и его людьми. Превосходство вооружения — это еще не все. Чинос с ужасом смотрели на это сборище людей с гнилыми зубами, выкрикивавших во всю глотку ксенофобские гимны посреди темнокожей толпы.
Вагант взглядом отдал Даниэле быстрый ряд приказов, а та так же передала их своим заместителям. Люди из двух городов, как теперь они сами себя называли, заняли стратегическую позицию вдоль рельс. Автоматы были сняты с предохранителей предельно незаметно.
Но обошлось без инцидентов. Альберти прошли перед королем и расположились рядом с войсками двух городов и Чинос. Они заняли всю длину платформы от края до края и производили сильное впечатление. Король выглядел подавленным перед лицом такой военной мощи.
― Позвольте, ваше величество, — сказал Вагант, поднимаясь со стула.
Король кивнул.
Начальник разведчиков встал ровно на середину станции, скрестив руки за спиной.
Он долго стоял неподвижно, выжидая, пока в толпе окончательно воцарится тишина.
Затем заговорил, и его уверенный голос звучал сильно, как в громкоговоритель.
― Мужчины и женщины Чинос, Альберти, двух городов, приветствую вас.
Своды станции сотряс раздавшийся в ответ рев выстроившихся перед ним солдат.
Когда эхо утихло, Вагант продолжил.
― Вы пришли сюда не как жители того или иного города, а как борцы за общее правое дело. Ваши знамена заслуживают уважения, мы принимаем их все, но сегодня над ними развевается более великое знамя — знамя свободы. Слишком долго мы были рабами самого страшного из тиранов — страха. Но сегодня своим присутствием здесь мы кричим страху, что его царство закончилось!
Эти слова были встречены ревом, еще более громким, чем в первый раз.
Вагант поднял правую руку, призывая к тишине.
― Мы кричим так называемым Сынам Гнева, что с сегодняшнего дня, с этого момента их царство кончается и начинается царство свободы! Все мы пережили тяготы ядерной катастрофы. Из-за нее и ее последствий мы потеряли наших родителей, братьев, друзей. Мы навсегда потеряли наш мир...
Из толпы послышались скорбные стоны.
― А теперь появились люди, которые желают снова обрушить на наши дома и на наши жизни пожар атома. Люди, которые все эти годы угнетали нас и вымогали у нас дань, которые дошли до того, что захватили в заложники ваших детей, чтобы заставить вас делать то, что они хотят! Так называемые Сыны Гнева обращаются с нами, как со скотом! Как с мясом! Пришло время сказать — и сегодня мы говорим это, — их дни сочтены! Наше оружие даст нам свободу и справедливость — навсегда!
Подняв вверх автоматы, люди кричали:
«Сво-бо-да! Сво-бо-да!»
Вагант снова поднял руку, на этот раз крепко сжатую в кулак.
― Клянитесь вместе со мной до самой смерти сражаться с этими мерзкими тварями...
― КЛЯНЕМСЯ! КЛЯНЕМСЯ! — кричали солдаты и толпа.
― Заставим подонков отведать гнев, сынами которого они себя называют. Заставим их отведать наш гнев!
Его слова заглушили невероятно громкие крики. Солдаты и гражданские затопали ногами, и пол дрожал, как при землетрясении.
― СМЕРТЬ ПОДОНКАМ! СМЕРТЬ ПОДОНКАМ!
― У меня объявление.
Кулак Ваганта раскрылся, и рука метнулась в сторону туннеля справа от него.
― Этой ночью мы выступаем. Мы пойдем к центральному вокзалу. Транспортные средства Альберти уже готовы. Создания ночи нам не помешают. Путь открыт! Вперед!
― ВПЕРЕД! ВПЕРЕД! ВПЕРЕД!
Король присоединился к воинственным выкрикам. То же делали все присутствующие на станции: мужчины, женщины, дети.
Вагант опустил руку и глубоко вдохнул. Даниэла улыбнулась ему, и он ответил ей неуверенной улыбкой. Он сделал это. Но какой ценой? Он ощущал внутри себя отрицательную энергию, тянувшую вниз.
Новость, принесенная священником и раввином, привела его в ужас.
― Три дня? — вскричал он. — Три дня — это вечность!
― Мне очень жаль, — сказал отец Дэниэлс.
― Ты понимаешь, что это значит? Мы даже Бонолу не смогли бы взять без помощи Монстров. А теперь должны без них осаждать гребаный центральный вокзал?
Вагант никогда не сквернословил. Ему самому было стыдно за слетавшие с языка ругательства, но он был так взбешен, что не смог сдержаться. Его слова, как бомбы, взрывались в стенах комнаты, в которой они сидели.
― Не забывай, что эта сраная война в большей степени твоя, чем наша, Джон! Это твой крестовый поход! Я доверился тебе! Мы все доверились тебе! Ты должен был уговорить своих черных ангелов встать на нашу сторону, а теперь приходишь и говоришь, что нам придется справляться самим? Позови этого своего друга, Монаха! Я хочу поговорить с ним!
― Это не так-то просто. Он появляется, когда хочет. Я не могу вызвать его.
― А ему стоило бы появиться. Сделай какой-нибудь из своих трюков или попроси свою призрачную подругу позвать его. Она-то уж точно знает, как это сделать.
― Это не так-то просто...
― Ну так сделай так, чтобы это стало просто.
Самуэль слушал молча, с опущенной головой.
Только когда разъяренный Вагант закончил говорить, раввин поднял указательный палец, прося слова.
― Они не говорили, что не помогут нам. Они только сказали, что им может понадобиться три дня на то, чтобы принять решение.
― Тебе не кажется, что это одно и то же? Мы атакуем завтра.
Задумавшись, Самуэль накручивал бороду на палец.
― В Библии числа очень часто имеют не буквальное, а символическое значение.
― Не думаю, что эти монстры читают Библию.
― Но и невежественными они не выглядят. У меня сложилось впечатление, что они черпают из источника коллективного сознания. Что-то вроде общей памяти. Может быть, генетической.
Подняв глаза, раввин увидел скептическое выражение лица Ваганта, но продолжил:
― Такое впечатление сложилось у меня, когда я увидел, как они вылепляют изображение буквально из ничего. У меня на глазах они восстановили один из давно утраченных элементов витража. Как им удалось это сделать, когда у них перед глазами не было никаких образцов?
― Существуют и другие подтверждения этой идеи, — добавил Дэниэлс. — У них есть полное знание ныне несуществующих книг. Наличие коллективной памяти может все это объяснять.
― Но при чем здесь три?
― Число три обладает огромным символическим потенциалом. И всегда им обладало, в самых разных культурах, от древнего Египта до Китая... Это число космического единства. В Библии оно также встречается постоянно. Думаю, эти создания могли связать его с нами через образ Ионы. Эта символическая фигура играет важную роль в обеих наших религиях. Иона три дня находится во чреве кита, откуда затем его освобождает Господь. Думаю — но это мое личное предположение, — что эти создания на самом деле не считают дни, что они использовали число три, взяв его из нашего бессознательного. История Ионы часто приходила мне на ум, пока мы шли по этим темным туннелям.
― И мне тоже, — прошептал Дэниэлс.
В ответ Вагант нервно фыркнул.
― Вы ведь не хотите сказать, что я должен рисковать своими людьми, основываясь на ваших ощущениях?
― Это больше, чем ощущения, — ответил раввин.
Дэниэлс кивнул.
― Я уверен, что они примут решение раньше. Три дня — это просто символ, выражение, которое означает «время, необходимое для принятия столь важного решения».
Вагант раздраженно сжал кулаки.
― Мы должны знать заранее, помогут они или нет!
― Помни: у нас нет выбора, — прошептал Джон. — Завтра истекает срок ультиматума. Мы больше не можем ждать. Помогут нам создания или нет, мы все равно должны атаковать.
Вагант попрощался со священнослужителями презрительно. Он был в отчаянии.
А теперь он обращался к войску, которое вскоре должен был вести в бой. Произносил слова, в которые сам не верил. Мотивировал, как когда-то сказали бы менеджеры, мужчин и женщин, которые всего через несколько часов могли умереть или стать калеками. И все из-за одного священника и его друга-монстра.
«Нет», — поправил он себя.
Все ради того, чтобы дать Городу возможность выжить, прожить хотя бы на день или на месяц больше, в мире, где каждое мгновение жизни приходилось завоевывать трудом и отвагой.
Пока войска проходили перед помостом, а король мамбо любовался этой демонстрацией силы, сидевший рядом Вагант отдался мыслям об «Истории» Геродота. В одной части этой книги рассказывалось о персидском царе Ксерксе, который приказал возвести высокий трон, чтобы осмотреть с его высоты свое огромное войско, готовое вторгнуться в Грецию. Геродот пишет о том, что сначала Ксеркс возрадовался при виде своих многочисленных войск на земле и кораблей в море, но сразу после этого заплакал. Один из советников спросил, почему царь только что был полон радости, а теперь так печален. На что Ксеркс ответил: «Я почувствовал жалость при мысли о том, как коротка человеческая жизнь и что через сто лет никого из этого множества людей не будет в живых».
«ВПЕРЕД! ВПЕРЕД! ВПЕРЕД!» — кричали сотни голосов. Ритмичные удары ног сотрясали своды станции.
Король Чинос, блаженно улыбаясь, толкнул Ваганта локтем в бок.
Разведчику захотелось врезать ему по идиотской роже.
После своей речи Ванант шел обратно к боковому коридору, где расположились солдаты двух городов, когда вдруг кто-то догнал его и схватил за рукав куртки.
Он обернулся, готовый защищаться.
Даниэла застенчиво улыбнулась.
― У тебя найдется для меня минута? — спросила она. — Я хотела показать тебе кое-что.
― Конечно, — ответил Вагант, хотя по-хорошему должен был ответить отрицательно. После произнесенной перед войсками речи он был выжат как лимон. Единственное, чего он хотел, — это поспать несколько часов перед отправлением.
Даниэла повернулась и пошла по правому туннелю, который вел к Дуомо. Вагант с любопытством заметил, что на спине у девушки был рюкзак. Но он был слишком утомлен, чтобы спросить, что все это значит. Он молча следовал за ней на расстоянии двух шагов. Свет фонариков освещал ряды спальных мешков. То же самое творилось и во всех остальных туннелях — все они были забиты людьми. Для Чинос необходимость разместить такое количество пришельцев была настоящим вызовом. Одна только организация отхожих мест стала логистическим кошмаром. И результаты не всегда выходили наилучшими. В некоторых местах вонь мочи и экскрементов была просто чудовищной.
Человечество больше не стремилось избавиться от дерьма. В последних убежищах любое удобрение было на вес золота. Но отвращение к его вони оставалось сильнейшим.
Даниэла остановилась перед металлической дверью в стене туннеля. Достала из кармана ключ и вставила его в замок. Тяжелая дверь отворилась без скрипа.
― Погаси свет, — произнесла девушка, взяла Ваганта за руку и повела его в темноту.
Он чувствовал себя неуютно, не зная, где находится и какие опасности могут таиться в этом неизвестном пространстве. Послышался шорох. Судя по акустике, комната, в которой они находились, была очень маленькой.
― Даниэла...
Его губ коснулся палец девушки.
― Тссс.
Две тонкие руки обняли его бедра. На его губы легли другие губы, горячие как огонь.
Вагант ощутил прикосновение голой кожи, невероятно гладкой.
― He включай свет, — прошептала Даниэла. Ее руки скользнули вверх по бедрам Ваганта и начали расстегивать его куртку.
Пораженный юноша покорно позволил раздеть себя и уложить на что-то мягкое. Зимний спальник.
Девушка легла на него, и разведчика накрыла волна нежности. Короткие волосы Даниэлы щекотали его грудь. Она взяла в руки его член и, поиграв им немного, уверенно направила в себя. Она была влажной, готовой. После секундного колебания Вагант уверенно проник в нее, заставив тихонько вскрикнуть от боли. В ответ ее язык проник в его рот. Вагант испытал ощущение полета. Каждая ласка, каждый толчок усиливался в темноте, достигая максимальной чувственности.
Некоторое время они двигались неслаженно, неопытно, пока не нашли ритм, который привел их, толчок за толчком, к высшей точке наслаждения.
Покрытое потом тело Даниэлы опустилось на тело Ваганта, продолжая удерживать его внутри, влажного и еще твердого.
― Спасибо, — пробормотал Вагант.
― Спасибо за что?
― За то, что мы сделали.
― Тогда я тоже должна поблагодарить тебя.
― У меня это был первый раз, — признал он без тени смущения.
― У меня тоже, — прошептала Даниэла с улыбкой, которую он не мог видеть в темноте, но которая волной передалась его груди. — Я подумала, что сделать это сейчас — неплохая идея.
Запах девушки был приятным. Этот запах Вагант знал уже много лет, с тех самых пор, когда они еще детьми оказались в одной разведывательной команде. Но этот знакомый запах как-то изменился, стал новым. Это был запах — теперь Вагант понял это, — который он уже почти не помнил: запах середины лета. Аромат сена и цветов. Запах солнца.
― Ты так приятно пахнешь, — сказал он.
― Это духи, мне дала их одна местная девушка. Я боялась, что они будут отдавать старьем.
― Очень приятный запах.
― Ты это уже говорил.
― Запах солнца.
Даниэла рассмеялась. Она сильнее сжала его в своих объятьях, как будто боясь, что он может уйти.
― Я люблю тебя. Я всегда любила тебя, Вагант. Жаль, что ты никогда этого не замечал...
Руки юноши обняли ее. Гладили ее волосы, влажную щеку.
― Ты плачешь...
― От счастья. Только от него.
― Я тоже счастлив.
Она легонько шлепнула его по плечу.
― Да уж пожалуй!
― Прости. Просто я думал... Я думал, ты гораздо опытнее меня. В общем, я думал, что ты уже...
― Я решила, что лучше не торопиться. Я хотела, чтобы это произошло с правильным человеком. А для меня правильным всегда был только один человек.
Вагант не знал, что ответить. Он сильнее прижал ее к своей груди.
― Я люблю тебя, — произнес он наконец.
Даниэла вздохнула.
― Долго же ты собирался с духом, чтобы сказать это. Укрой меня, пожалуйста. Застегни молнию. Мне холодно.
― Я согрею тебя.
― Ты это уже делаешь, — ответила она с невидимой в темноте улыбкой.
В одной из книг Вагант прочел, что Земля вращается вокруг Солнца со скоростью в тридцать километров в секунду, а Солнечная система, в свою очередь, несется к созвездию Льва со скоростью триста девяносто километров в секунду. Но в данный момент весь мир вращался вокруг них, обнявшихся на полу в темной комнате подземелья. Центром вселенной были они.
«У влюбленных всегда так», — сказал бы отец Дэниэлс, если бы Вагант спросил его.
Джон стоял один в малюсенькой комнате, которую выделил ему король. Он только что завершил мессу. Никто не пришел. Религия определенно вышла из моды, и среди Чинос тоже.
Вдруг по сознанию священника пробежало легкое ласковое дуновение.
― Ты чем-то обеспокоен, — сказала Алессия шепотом, похожим на шелест листьев, на шорох перелистываемых страниц книги.
Джон убрал чашу в рюкзак. Снял простое облачение, заменявшее ему изысканные одежды, когда-то использовавшиеся священниками во время службы.
― Даниэла спросила меня, грешно ли спать с мужчиной до брака.
― Когда она спросила это?
― Два часа назад.
― И что ты ответил ей?
― Я спросил ее, верующая ли она. Она ответила, что нет. Тогда я просил ее, любит ли она мужчину, с которым хочет заняться любовью.
― А она?
― Слушай, ты прекрасно все видишь сама.
― Я хочу услышать это от тебя.
― Она ответила: «Я люблю его так, как никогда в жизни никого не любила. Я люблю его больше всего на свете. Я отдала бы за него жизнь. И я знаю, что он сделал бы то же самое для меня». Тогда я сказал ей, что заняться любовью с этим человеком — не грех.
― Этому тебя учили в твоей школе священников? Этому учит твоя церковь? Что-то я сомневаюсь.
― Я уже не помню, чему меня учили в семинарии. И не знаю, существует ли еще моя церковь.
Голос Дэниэлса был хриплым, на грани плача.
― Не оплакивай свою церковь.
― О нет. Я оплакиваю вовсе не ее, а любовь, которой у меня никогда не было. Я оплакиваю отсутствие любви в своей жизни.
― Кто говорит, что ты никогда не любил?
Дэниэлс покраснел.
― Я никогда не любил, как любят друг друга Даниэла и Вагант.
― Есть и другие виды любви. Не такие, как эта, но не менее благородные.
Священник покачал головой.
― Но нет рук, которые могли бы меня обнять. Нет женских глаз, которые могли бы смеяться и плакать обо мне.
Смех Алессии зазвенел колокольчиком в сознании Джона.
― Кто говорит, что их нет?
Смеющееся лицо венецианки появилось перед ним — реальное, как лицо живого человека. Ее темные глаза были как два бездонных колодца, полных хрустальной радости.
Губы Алессии растянулись в улыбке. Ее бестелесные руки обняли содрогающиеся плечи Джона.
Внезапно сердце священнослужителя подскочило в груди, и за ним последовало все его тело, как будто невероятно мощный поток ветра поднял его в воздух.
Он развел руки в стороны, распахнул их, и любовь Алессии полилась в него, как водопад света.
Самуэль сидел в походной палатке, которую обустроили для него его верующие. Он снял очки и протер их углом своего черного жилета.
Он долго думал над одним отрывком из Талмуда: «Рава процитировал Р. Сехору, который процитировал Р. Хуну: «Кем Б-г доволен, Он подвергает страданию, как сказано: «Тот, кто угождает Г-ду, поражен болезнью».
Но в ту ночь ему никак не удавалось сосредоточиться на этой парадоксальной на первый взгляд идее.
Поэтому он решил молиться.
Ему показалось, что правильно будет прочитать Тфилат ha-Дерех, еврейскую путевую молитву: «Да будет воля Твоя, Г-сподь, Б-же наш, Б-же отцов наших, чтобы вел Ты нас мирно, каждый наш шаг делал мирным, и направлял нас мирно, и поддерживал нас в мире, и доставлял нас к цели нашего пути для жизни, и для радости, и для мира, и спасал нас от руки каждого врага, и подстерегающего нас на пути, и от разбойника и злых зверей в пути, и от всяких бедствий, которые случаются и приходят в наш мир...»
Он закрыл глаза, чтобы дать этим словам отстояться внутри себя, декантировать их, как чересчур крепкое вино.
А потом он приступил к задуманному плану. Его план был настолько простым, что всякий посчитал бы его наивным, ребяческим.
Но часто язык детей и безумцев яснее и громче других звучит в ушах Бога.
Эта идея пришла Самуэлю в голову, когда, после бурного обсуждения с Вагантом, он читал книгу Иисуса Навина, а именно следующие строки: «Иисус воззвал к Господу в тот день, в который предал Господь Аморрея в руки Израилю, когда побил их в Гаваоне, и они побиты были пред лицем сынов Израилевых, и сказал пред Израильтянами: стой, солнце, над Гаваоном, и луна над долиною Аиалонскою! И остановилось солнце, и луна стояла, доколе народ мстил врагам своим. Не это ли написано в книге Праведного: «стояло солнце среди неба и не спешило к западу почти целый день»? И не было такого дня ни прежде, ни после того, в который Господь [так] слушал бы гласа человеческого. Ибо Господь сражался за Израиля».
Пока раввин читал эти слова, сознание осветила мысль, столь же безумная, сколь и потрясающая.
Он произнес вслух придуманную им самим формулу. На всякий случай повторил еще дважды, каждый раз краснея от стыда за то, что позволяет себе наглость обращаться к Богу собственными словами. И все же он знал, что задуманное им хорошо. И что на самом деле именно Бог внушил ему эту идею задолго до того, как Самуэль сам сумел осознать ее. Потому что иначе историю с шофарами никак не объяснить. Он вспомнил день, когда проснулся с этой мыслью. Он отыскал Серджио и рассказал о своей идее.
Крисмани выдвинул все возможные возражения, но Самуэль не дал разубедить себя. В тот момент он и сам не понимал, откуда взялась в его голове эта безумная мысль — казалось бы, с пустого места, без какой бы то ни было причины. Теперь причина была ясна. Теперь, в нужный момент.
Поэтому перед отправлением из Бонолы он отыскал Исаака. Сначала Исаака, а потом музыкантов.
Мог ли сработать столь сумасбродный план?
Он покачал головой.
Но и выступление Давида против Голиафа было не лучшей идеей, не правда ли?
И все же это сработало.
Господь творит чудеса, но часто для этого ему нужна помощь людей.
Самуэль повторил про себя свой план.
Он показался ему оригинальным. Безнадежным, безумным, но оригинальным.
Он почувствовал, что гордится им. Потом в молчании очистился от своей гордости, пока вокруг него, в беспокойном гуле станции, наполненной вооруженными мужчинами и женщинами, кто-то спал, кто-то любил друг друга, кто-то играл в кости и карты на свое скудное имущество, неуверенный в завтрашнем дне.
«Услышь наш голос, о Господь, Бог наш, ибо Ты — Бог, слышащий молитвы и прошения. Будь благословен Ты, Господь, слышащий молитвы».
С закрытыми глазами он молил Бога благословить это войско оборванцев, благословить их ничтожество и их благородство и тот страшный долг, который они готовились исполнить вечером наступавшего дня.
Назад: Глава 20 УЛЕЙ
Дальше: Глава 22 МОЛОХ
